И я решил драться с ним
честно, соблюдая правила котовского боя.
Вынес на улицу им поесть, в теплое время я часто так
делаю, а он тут как тут, со своей наглой рожей, и всей тушей отшвыривает
тех, кто послабей. Макс сжался и вовсе не подошел. Я резко и сильно шлепнул
Серого ладонью по морде. Попасть-то попал, но он оказался гораздо быстрей
меня, сразу понял, что это бой, а не шутка, и успел располосовать мне руку
так, что кровь полилась. Он считал, что победил меня, и с места не сдвинулся.
Тогда я ударил его тыльной стороной ладони, быстрей и жестче, чем в первый
раз. Опьяненный успехом, он зазевался и не успел ответить. От удара он
отлетел метра на полтора, однако устоял на ногах, набычился и снова придвинулся
к мискам. Я посмотрел на Макса, он отбежал, но внимательно наблюдал за
событиями. Я обязательно должен победить! Это нелегко, Серый вдвое быстрей
меня, одинаково владеет двумя лапами, даже четырьмя, а когти у него...
Что поделаешь, никудышный я кот, придется использовать человеческую подлость.
Хочу сказать в свою защиту - я не надел перчаток и не ответил ему каким-нибудь
нечестным приемом, ногой или палкой. Я всего лишь сделал обманное движение
левой рукой. Он попался, и тут я влепил ему правой так, что он не удержался
на ногах. На этом я закончил, Макс должен понять меня и закрепить наш успех.
Я отошел на несколько метров и наблюдал, что будет. Серый быстро пришел
в себя и опять двинулся к мискам, по дороге отшвырнул еще одного моего
друга... Макс наконец понял, что от него требуется - он тоже подскочил
к еде, страшно захрипел, разбрызгивая слюну, вытянул когтистую лапу и зацепил
Серого за щеку. И так здорово зацепил, что отцепиться у него не получалось.
Серый сначала страшно удивился, а потом запаниковал, замахал лапами, но
оказалось, что у Макса лапы длинней, и враг сидит у него на когте, как
рыба на крючке. Наконец, Серый освободился и бросился бежать.
Мы не видели его почти
неделю, а потом он вернулся и вел себя чуть потише. Так и пошло у нас,
как только он распояшется, я с треском выгоняю его, а он, пользуясь моей
медлительностью, снова прокрадывается на балкон и сладким голоском сманивает
кошек у наших котов. И это продолжается по сей день! Несмотря на боевые
действия, я подкармливаю его, а он не против, так что наши отношения можно
назвать сложными, но не враждебными. Кажется, он понял, что лапы распускать
опасно, но сдерживаться у него не всегда получается.
После Макса, главного
свидетеля и участника боя с Серым, первым заметил изменения в расстановке
сил мой главный кот Клаус, хитрец и дипломат. Он тут же перестал замечать
Серого. Тому это было страшно обидно. Ведь именно он год назад прокусил
Клаусу ухо, оно превратилось в огромную подушку, в которой перекатывался
гной. Клаус мучился, но лечиться не давался. Когти у него железные, и я
сдался - будь что будет... Ухо в конце концов сморщилось и стало небольшим
твердым хрящиком. Но о Клаусе будет еще разговор.
6. На следующее утро... Люська.
И сегодня сухо, тепло,
и у той же кучи листьев меня встретил Макс. Второй была Люська, серая пушистая
кошечка, молодая вертихвостка, шельма, глаза раскосые, шальные... Она орет
тоненьким пронзительным голосочком, появляется на балконе и прыгает вниз
ко мне. "Ну, зачем, Люся... - говорю ей, - ведь мы идем туда, могла бы
подождать..." Но на самом деле приятно, что меня встречают. Я их вырастил,
выкормил вместе с братцем Шуриком. Шурик, милая душа, его уже нет, о нем
отдельный разговор... А Люська в восемь месяцев пошла по рукам или лапам,
не знаю, как вернее, и первый, кто ее заметил, был старина Клаус. Он обделал
свои делишки так быстро и ловко, что кошка, котенок в сущности, не успела
и глазом подмигнуть, а я не сумел помешать совращению - вышел из кухни
на минутку, а когда вернулся, охранять ребенка уже было бесполезно... Люська
навсегда сохранила нежное отношение к Клаусу, познакомившего ее с любовью:
они часто сидят рядом, она старается коснуться мордой его шерсти, а он
делает вид, что не замечает... Люська тогда выкинула двух совершенно голых
тварей, один еще шевелился и мне пришлось его прикончить, и закопать обоих.
Она же долго недоумевала, где ее плоды, ходила в то самое потаенное место,
куда спрятала их, и ее мать, Алиса, была все время с ней. Они сидели рядышком
у коробки, в которую затащили котят, и прислушивались, прислушивались...
В коробке было тихо. Одна за другой они лазили туда через узкую щель, нюхали
тряпку со следами крови... Дальше еще страшней. К тому времени у Алисы
подросли котята, Сильва, приблудная Саманта... и Люська в отчаянии посчитала
их за своих, и донимала - звала особым воркующим голосом, тащила к себе
и пыталась кормить. Полугодовалые зубастые зверюшки отбивались от нее,
злились, кусали и убегали. А она смотрела на них отчаянными непонимающими
глазами, как это, ее дети отказываются от нее!.. Потом Люська, наконец,
забыла о своих котятах, а вот Алиса... еще долго приходила к коробке, сидела
и слушала... А мне было страшно, и стыдно перед ними.
Я уважаю эту кошку. Сколько
ей лет, не скажу, иногда мне кажется, она всегда была здесь. Полуслепая,
в одном глазу плавает туман, а второй косенький, печальный. Серенькая,
всегда чистая, хотя никогда не жила у людей, я это знаю, такие вещи мимо
меня не проходят. Лет десять или двенадцать тому назад она подошла ко мне
в подвале. Было совершенно тихо, как бывает только в подвалах, и темно,
но я всегда слышу, что идет кот. Хотя на человеческую речь слух у меня
и не очень, про котов я слышу все. И ничего не услышал, только что-то мягкое
и теплое коснулось ноги... Она уже была взрослой кошкой, мельком я ее видел
в девятом с кумушками, а до этого она жила еще дальше от нас, я знаю. Как
она сохраняла чистую шерсть, и белоснежный воротничок, и весь вид, спокойный
и уверенный?.. Она рожала котят по два раза в год, в подвальных глухих
углах, в старых коробках и ящиках, старалась для них изо всех сил, кормила,
приносила остатки еды, которые находила у мусоропровода, мышей, птиц...
тащила им все, что находила и выпрашивала у людей. И каждый раз, в течение
многих лет, котята погибали. Зиму пережить не мог никто - голодно, а, главное,
холодно.
Я стал кормить Алису в
подвале почти каждый день, но не мог помочь котятам - они быстро дичали
и так прятались, что я не находил их, только видел на расстоянии. А потом
они исчезали... И так продолжалось бы всегда, если б Алиса не приняла простое
решение, и гениальное - принести котят туда, откуда появляется пища. Ко
мне в квартиру. Когда-то я жил здесь, потом почти перестали топить, то
ли дом сползает в овраг, то ли врастает в землю... Большинство жильцов
выехало, и теперь у меня здесь мастерская, летом я сплю в ней, а зимой
не выдерживаю холода - прихожу, работаю и к ночи ухожу в свою берлогу,
примерно такую же, но теплую.
И вот, Алиса, понаблюдав,
как я кормлю Феликса, своего первого кота, проследила, каким путем он пробирается
ко мне, и однажды явилась, когда меня не было, и оставила на кровати трех
котят. Она поверила мне и принесла их, чтобы я защитил. Что я мог сделать,
глядя на ее многолетнюю борьбу, обреченную на поражение? Я оставил котят.
Их было трое - двое рыжих и серенькая кошечка. Один рыжий, головастый и
могучий, объелся рисовой каши и умер, а два котенка - Люська и Шурик, выросли
в доме. Но в квартире их было не удержать - второй этаж, форточка, рядом
земля, целый день без присмотра... Впрочем, те, кого запирают, погибают
быстрей, стоит им случайно оказаться на земле, в овраге, в подвале....
Кот должен быть свободным, и я, как они чуть подросли и стало теплей, открыл
им балкон. Пусть выкатываются, как только почувствуют уверенность в себе.
Люська быстрей, сообразительней - выросла, а Шурик погиб. Я его любил больше
всех, он чудный был - рыженький, пушистый, доверчивый такой, даже вальяжный
котик. Второй после Макса научился приносить бумажку, что совершенно не
присуще котам: я бросаю, он бежит, ловит, играет, а потом несет в зубах
и отдает мне - брось еще!.. Шурик.
Сегодня Алиса сидит на
подоконнике квартиры первого этажа, с южной стороны дома. Нужно быть котом,
чтобы оценить все достоинства этого подоконника в теплые дни. Скажу только,
что он прикрыт от посторонних глаз кустами, не слишком высокими, так что
солнце здесь постоянно, к тому же в квартире пусто, и некому спрашивать
кошку, зачем она сидит. Она прыгает еще легко, бесшумно, как клубочек,
а вот наверх ей забираться мучительно трудно, на балкон, я имею в виду,
и она часто забивается в подъезд, под лестницу, и там ждет меня. Это опасно,
очень опасно. Она осталась без хвоста два года тому назад. Прищемили дверью,
нечаянно или нарочно, какая разница! Что-то я не слышал, чтобы ребенка
прищемили случайно... Выхожу как-то утром и вижу - валяется обрубок хвоста.
Я сразу узнал Алисин хвостик... Искал ее всюду, но она исчезла на несколько
дней. А потом вернулась, такая же спокойная, хвост удивительно быстро зажил,
как будто всегда был таким. Сантиметров десять осталось.
Алиса внимательно всматривается
в меня, не сразу узнает, я для нее фигура в тумане. Но голос знакомый,
и она спрыгивает с подоконника и спешит ко мне. Макс дружески толкает ее
толстым боком, и они бегут рядом.
Не успели пройти до угла
дома, как сверху, с моего балкона отчаянный вопль. Это орет Хрюша. Вчера
он опоздал на обед - дела, а сегодня спал дома, чтобы не прозевать еду.
Подождать пару минут у него не хватает терпения, и он скачет вниз, брякается
всеми четырьмя об асфальт и спешит к нам.
Он самый маленький из взрослых
котов - черный, крутолобый, курносый котик с обрубком хвоста. У меня два
знакомых бесхвостых зверя, но это не удивительно - хвост уязвимая часть
тела. Я не знаю Хрюшиной подвальной жизни, догадываюсь только, что хвост
отгрызла собака. У него были повреждены какие-то протоки в носу - слезился
глаз, и он время от времени похрапывал, будто хрюкал, потому я назвал его
Хрюшей. Вообще-то у него есть настоящее имя - Тарзан, он получил его за
свои прыжки. Он подпрыгивал удивительно высоко, парил в воздухе, с растопыренными
лапами, вытаращив глазенки... Но о его прыжках мы еще поговорим. Хрюша
оказался долговечней Тарзана. Хрюкать он давно перестал, а глаз слезится
до сих пор, особенно когда Хрюша болеет или не в настроении. Тогда я вытираю
ему под глазом, а чтобы не цапнул, говорю заветные слова - "глазки, глазки..."
- как в детстве. Тогда Хрюша терпит, и даже рад, что помогли ему умыться.
Хрюша единственный из всех, кто часто спит дома летом и осенью, когда еще
тепло. Остальные предпочитают ночевать в траве или на сухих листьях, как
Макс, у него шкура такая, что холод не страшен. У Хрюши тоже была маленькая
история с ногой - сломалась, и он просидел несколько месяцев дома. Это
наложило отпечаток на всю его жизнь, потому что случилось как раз в том
возрасте, когда он должен был привыкнуть к новому, к жизни на свободе.
И он это время потерял. А сломал ногу он очень просто.
9. Как Хрюша сломал ногу.
Я взял его зимой, к весне
он поправился, и с хвостиком стало хорошо, торчал такой забавный толстенький
обрубок, и хрюкать перестал, и глаз слезился все реже... В теплые апрельские
дни я начал выпускать его на балкон. Он сидел в той дырке, в которую проползают
все взрослые коты, и прыгают на козырек мусоропровода. Хрюша весь находился
на балконе, а голова выглядывала наружу. Я знал, что он не осмелится прыгнуть,
слишком мал, и спокойно оставлял его привыкать к внешней жизни. И в тот
день он с любопытством смотрел вниз. Подъехала мусорка, я не обратил на
это внимания, потому что Хрюша не раз видел эту машину сверху. Но сегодня
что-то произошло с мотором, он коротко натужно взревел, а крышка бака громко
лязгнула. Хрюша в одно мгновение оказался в комнате, и стоял на трех лапах,
а четвертую, заднюю правую, поджимал к животу. В момент испуга нога оказалась
в щели между досками, он рванулся... Кость восстановилась быстро, через
две-три недели он уже ступал на ногу, но кот не человек - ему предстояло
прыгать и убегать от сильных и быстрых котов, нога должна была быть как
новая... Он просидел дома до августа.
Не раз, сидя с ним на
коленях, я размышлял о том, как быстро происходят непоправимые вещи, словно
жизнь состоит из плоскостей и граней, и пока ползешь по одной из плоскостей,
все ничего, но вот достигаешь ребра, одно неуловимое движение и все меняется.
Лязг - и хруст, стук и крик... И Хрюша стал другим котом - он выпал из
своего времени.
Когда он снова появился
на улице, такой же быстрый, нервный, каким был с детства, то не сумел вжиться
в нижнюю жизнь, остался там чужим. Он был сильным, напористым и злым, он
старался - я видел, как он старается, и страшно устает, словно, спрыгнув
с балкона на землю, попадает на чужую планету... Нет, там не все чужое
- были дружественные нам коты и кошки, которых он понимал, а других боялся,
но понимал тоже, попадалась интересная еда у мусоропровода... вообще была
естественная для этого комочка мышц и нервов жизнь. И все-таки, ему тяжело
быть вольным котом, а стать домашним он тоже не смог. А я, сидя рядом с
ним, думал о себе, что мне не нравится быть человеком, и котом не могу
стать, хотя все время пытаюсь.
И вот, Хрюша бежит к нам,
он потолстел к зиме, такой лоснящийся черный поросеночек в бархатной шубке,
с лихо торчащим вверх обрубком хвоста. Страшно озабоченный, подбегает ко
мне, что-то взволнованно объясняет... Надо сказать про эту Хрюшину особенность
- он разговаривает, произносит фразы, иногда целые речи, особенно когда
бежит со мной от девятого по дорожке и ему хочется рассказать мне все,
что произошло вечером, и ночью, и утром... Мы так давно не виделись, столько
за это время всего было! В его текстах нет слов, зато масса разных звуков,
некоторые похожи на короткий лай, другие на громкое мурлыкание... длинные
периоды, произнесенные со страстью. Я говорю ему - "Хрюша, конечно, да,
конечно! Я понимаю тебя!"
Еще не зима, еще не конец,
еще не начало стремительного спуска в темноту и холод... Сегодня на листьях
снова Макс. Я сразу сую ему кусочек мяса с лекарством от глистов. Он кашляет,
эти твари проходят через легкие, прежде чем развиться в кишечнике. То ушные
клещи, то какие-то вирусы... я не успеваю поворачиваться, мои дикие звери
хватают заразу направо и налево, только успевай... Но главная опасность
- люди. Потом собаки. Только потом болезни. С людьми мне все ясно. Я о
них много передумал всякого, можно сказать, переболел, и больше не хочу
говорить. О собаках тоже говорить неохота, я помогаю им, но требую дружелюбия.
Немного погонять кота никто не запрещает, но не кусать и не душить! Почти
все понимают мои правила, а с теми, кто не понял, приходится разговаривать
отдельно.
Макс моментально глотает
мясо с отвратительно горькой начинкой, и еще облизнулся. Тут же отчаянный
вопль - опаздываю?! - появляется Люська, глазки блестят от алчности, но
время упущено. Впрочем, отнять у Макса не удалось бы - мясо! Все, что угодно
Люська может отнять у Клауса и Макса, но только не сырое мясо... Люська
припустила за нами, не забывая кокетничать с Максом, пихая его боком на
ходу. Макс не понимает таких тонкостей, он относится к Люське по-товарищески,
может огреть лапой, но не выпуская когтей. Они часто сидят рядышком и облизывают
друг друга.
Вот Алиса, Клаус, Хрюша,
Костик, о котором я еще ничего не сказал... толкаясь бегут гурьбой вверх
по лестнице, и я, спотыкаясь, проклиная возраст и коленные суставы, спешу
за ними. Мы должны промчаться, пока не появился кто-нибудь из соседей.
Вот, наконец, наш закуток, и дверь. Из передней в кухню ведет узенький
коридорчик, тут наш хозяин и повелитель Хрюша. Он вообще считает себя хозяином
дома и всем указывает, что можно, что нельзя. А в этом коридорчике он торжествует,
настало его время! Все бегут, спешат на кухню к мискам, только Хрюша сидит
в самом узком месте и не торопится - он раздает оплеухи. Направо, налево...
Все стараются быстрей проскочить, ускользнуть от Хрюшиных крепких лапок,
но не тут-то было! Хрюша редко промахивается. Иногда возражает Макс, он
встает на задние лапы и беспорядочно машет передними, он возмущен... Но
Хрюша бьет ловко и точно, а на Макса напирают те, кому попасть на кухню
важней, чем восстанавливать справедливость; они безжалостно пинают Макса,
и он, наконец, сдается, увлекаемый потоком. Вбежав в просторное помещение
все тут же забывают про Хрюшин порядок и бросаются к еде.
Здесь, несмотря на роль
хозяина и распорядителя, Хрюша почему-то оказывается последним. Как дело
доходит до мисок с едой, - он сзади всех, беспомощно бегает за широкими
спинами и кричит. Его никто не обижает из больших котов, просто тихонько,
незаметно оттесняют: ты наш, но не лезь в серьезную компанию. В мелких
стычках ему дают возможность отвести душу, и терпят оплеухи на кухне, но
как дело серьезней, его словно и нет! Это страшно возмущает его, он бежит
за поддержкой ко мне, у него обиженный вид, курносый носик наморщен...
Он сидит на коленях, бьет обрубком хвоста направо и налево и недовольно
ворчит. Я глажу его и успокаиваю - "ничего, Хрюша, еще найдется кошка,
которая тебя оценит... " Алиса любит его и жалеет, облизывает, когда Хрюша
позволяет ей; если он сильно раздражен, то может и оплеуху залепить. Она
только потрясет головой и не ответит, хотя может хлестнуть незнакомого
кота, есть еще сила у старой кошки. Хрюша для нее сынок-неудачник, хотя,
может, вовсе не ее сын.
Хрюша начал наводить порядок
недавно. Раньше он молча возмущался суетой и шумом в его владениях, а теперь
приступил к делу. С детства на улице ему приходилось хуже всех, его профиль
вызывал недоумение даже у видавших виды - маленький, но не котенок, хвост
вроде бы есть, но очень уж короток... и ведет себя странно - бегает, кричит
и говорит на особенном языке. Тогда еще главным был Вася, большой серый
кот с белыми щеками. Вася бросался на Хрюшу без предупреждения, молча,
и загонял в какую-нибудь щель. Поворачивался и уходил, и на морде у него
было что-то вроде насмешки. Он забавлялся! А бедный Хрюша мчался во весь
дух от Васи, жалобно визжа, выпучив глазенки, и за ним стелилось, блестело
на солнце полной радугой облако мокрой пыли... До ночи просидев в душной
щели, он выползал наружу... или не выползал, я находил его по жалобным
стонам под балконами первого этажа, в узких щелях, среди битого стекла
и всякого мусора, и долго упрашивал выбраться ко мне... Это продолжалось
месяцами. И вдруг в один из дней Вася, коротко глянув на Хрюшу, отвернулся.
Ему стало скучно... но главное, он признал, что существует такой странный
кот, имеет право быть, и не какой-нибудь чужой, а наш, значит нужно защищать
его от пришельцев так же, как других своих. Вася был насмешлив, но справедлив...
Вырос Хрюша, стал быстрей и ловчей старого Васи, но до сих пор, как увидит,
останавливается, и осторожно обходит стороной. А Васе не до него, он занят
своею жизнью; как всякой сильной личности, коту или человеку, все равно,
ему тяжело стареть, но иногда я вижу все тот же короткий взгляд, и мне
чудится усмешка на его изрытой оспинами и шрамами физиономии.
Что же касается Серого,
то когда он появляется, в первый момент на роже глубокое смирение и сладость.
Главное, чтобы я его не замечал. Я и не замечаю, но стараюсь все же отпихнуть
к отдельной миске, подливаю побольше супа, только бы не лез в общую кучу.
Его щербатая физиономия вызывает оторопь у всех, знающих о его бесчинствах
внизу. Там лучше не попадайся Серому... А на кухне главный я, и не допущу
драк.
Если еда вкусна, то раздается
рычание и чавкание, все заняты у мисок, только Алиса, слегка поклевав,
садится в сторонке и смотрит на толпу черных и серых. У нее почти нет голоса,
зато звуки, которые она произносит с закрытым ртом, мелодичны и разнообразны,
так она созывает котят. И все это стадо считает своими котятами, каким-то
чудом выросшими и сохранившимися. Они, действительно, выжили чудом, и каждый,
если б помнил и хотел, рассказал бы довольно печальную историю. Но они
не расскажут, для этого есть я, не совсем кот. Безопасность, еда и тепло
- вот что им нужно от меня. Лучше всего с едой, хотя и плохо. Хуже с теплом,
в подвале теплые трубы... полутеплые... а дома наши батареи еще холоднее
труб, зато есть я, еще одна печка... Еще хуже с безопасностью. Каждый год
у нас потери. Они вольные ребята, но за свободу платят щедро. В этом году
Шурик... Люди спрашивают - "это ваши?" Непонимание! Они не могут быть мои,
они со мной. Мы помогаем друг другу жить. Они имеют право на дом и землю
вокруг него, тем более, на подвалы.
А вот Клауса и Стива сегодня
нет, и это меня беспокоит. Иду искать.
Темно, камень, земляной
пол, кое-где капает вода, шорохи... Тому, кто не знает подвал, нужен фонарик,
а я по звуку скажу, кто идет, по тени, и в темноте мне спокойней и легче,
я знаю, что мои в безопасности. Со временем я не стал видеть лучше, зато
чувствую острей, и, думаю, стал ближе к котам, чем к людям. А люди сюда
просто так не ходят, заглядывают сантехники по службе, а если застаю других,
то с недобрыми намерениями, это точно. Лучшее, что они могут - кучу наложить,
а потом обвинить котов, хуже, если их волнует мех. Дети - их интересует,
что внутри у кота... И потому мне никогда нет покоя.
Зову своих длинным свистящим
звуком - "с-с-с-с-с..." Какая-то тень, мягкий прыжок, и появляется длинный
совершенно черный кот, никакой тебе желтизны и коричневых пятен. Стив.
Смотрю, не хромает ли он, я каждый раз смотрю. Правую заднюю собрали из
мелких кусочков, кость была размозжена. Пришлось держать его втроем пока
дали наркоз, усыпили, сделали разрез... И остановились - кости нет, черно-багровая
каша с розовыми крапинками... Но кот не может без ноги, и мы собрали розовую
костяную крошку, обломки, слепили мясом и кровяными сгустками, перевязали
все это медной проволокой, и зашили. Принесли домой. А время было весеннее,
и кот, очнувшись, тут же захотел на улицу, к кошкам. До этого мотоцикла,
который сшиб его, у него только-только развернулась любовная история, и
ему обязательно нужно договорить. Нога перевязана, поверх повязки штанина,
подвязанная на животе, а он скачет на трех ногах и требует свободы! Несколько
ночей я уговаривал его, гладил, укладывал к себе на одеяло... Он терпел
минут пять, а потом снова к двери, я за ним... Так я выдержал неделю. А
потом он сбежал, и я отправился его искать. Вечер, апрельский ливень, молнии
- и вдруг отчаянное рычание и визг. Схватились два кота, катаются по земле,
дождь сечет их, шерсть прилипла к телу... Один - Вася, наш главный, светло-серый
могучий кот, второй... черный, тощий как скелет, но бьется отчаянно и не
уступает. Это Стив в своей клетчатой штанине - сипит, отплевывается от
льющейся сверху воды, дышит с хрипом, но не сдается. Вася тоже изрядно
потрепан. Кое-как разнял их, притащил своего домой. Что же будет с лапой?..
Долго не заживала рана, гной... Я колол его антибиотиками, и нога зажила,
стала даже крепче, чем раньше, потому что на месте разбитой кости из обломков
вырос большой костяной шар. Крепкая нога, но потеряла былую ловкость и
гибкость... А Стив обиделся на меня, за то, что держал его дома, причинял
боль, - и ушел к соседям, а потом куда-то стал исчезать и только раз в
неделю появлялся на нашем горизонте. Видя меня, он отворачивался и проходил
мимо... Много лет он был обижен, не хотел меня узнавать, а я смотрел, как
он ходит, и радовался.
Прошли годы, и Стив понемногу
стал забывать обиду, и вспомнил все хорошее, что у нас было с ним. Как
мы нашли его под телегой...
12. Как я познакомился со Стивом.
Как-то ночью в мае, при
свете полной луны я искал Клауса и увидел недалеко от оврага черного кота.
Я позвал его, уверенный, что это Клаус, а он молча стал удаляться, не спеша,
но и не подпуская к себе. Я шел за ним, недоумевая, отчего это Клаус решил
меня подразнить... И вдруг кот исчез, нырнул в трансформаторную будку.
Ничего не поняв, я отправился домой. На следующий вечер я снова увидел
того кота, но тут уж разглядел, что это не Клаус, а какой-то новый молодой
зверь. Жил он не в будке, а рядом с ней, под остовом разбитого грузовика,
нашел там небольшую ступеньку или уступчик, удобное и незаметное место
для ночевки. В теплое время, конечно. Откуда взялся этот кот, я не знал.
Я принялся кормить его, и он быстро привык ко мне, зовешь - и выскакивает
из-под машины, галопом бежит навстречу... Как сейчас вижу молодого Стива,
как быстро он бегал, и радовался, что видит меня. От частых посещений трансформаторной
будки - там он спасался зимой от ледяных ветров - у него были сожжены подушечки
на лапах. Лечили... Потом эта история с ногой.
Поела Алиса, поела Люська,
и вот они, подружки, сидят рядышком, обе серенькие с рыжиной. Люська только
недавно перестала сосать Алису, хотя девке два года! У Алисы были новые
котята, и Люська ревновала, оттесняла малышей и сама сосала мать. Я ругал
ее и оттаскивал силой, а она возмущалась. До сих пор иногда пытается...
В сумерках я часто путаю их, пока не разгляжу хвосты: у Люськи пушистый
длинный хвост, а у Алисы... сами знаете.
Стив попробовал сегодняшнюю
нашу еду, презрительно сощурился - и к двери. Попробуй его не выпустить
- он шипит, рычит и успокоится только, если путь свободен. И уходит не
оглянувшись. А вот Клауса сегодня не было. Завтра день начнется с него,
он главный у меня кот, советчик мой.
13. Клаус - Белоусов, суперкот.
Утром пять градусов выше
нуля, листья светятся каждый своим светом. Снова встречает меня троица
молодых. Первый, конечно, Макс. Вылезает из своей кучи, потягивается, стряхивает
с клочковатой шерсти листья... Каждый день пытаюсь вырывать из него клочья,
он грозит кривым зубом, но не цапает меня... Вот Люська, она по утрам голодна,
орет, и трясет пушистым хвостом как заправский кот, толкает Макса, и они
соревнуются, кто первый впереди меня. Вот и Хрюша, снова спрыгивает с козырька,
брякается об асфальт, подбегает и долго объясняет, как ждал меня, и что
приходил Серый, а он показал ему кузькину мать... Затаился, наверное, и
наблюдал, как тот расхаживает по кухне... Молодые все в сборе. А дома в
дверях меня встречает старина Клаус, или, как я его уважительно называю,
Клаус-Белоусов, суперкот.
Это звание легко не дается.
Первый мой суперкот Феликс многому меня научил, например, высокомерию по
отношению к мелочам жизни, и стойкости к передрягам, которых у нас хватало.
Но о Феликсе еще будет время поговорить.
Клаус большой темно-коричневый
кот. У него круглые желтые глаза, ясные и наивные. Он притворяется наивным,
а на самом деле хитер, настойчив, и коварен, если его обидеть. Ничего не
забывает. Он никогда не воюет из-за мелочей, но если уж становится на тропу
войны, то берегись... У него очень длинный и толстый белый ус - единственный,
и отрастает до большой длины. Без уса он не был бы таким хитрым и мудрым,
я думаю. Поэтому у него второе имя - Белоусов. Он такого же роста как Стив,
самый большой мой кот, но чуть короче его. И таких же объемов, как Серый,
но чуть ниже Серого. Но он славен не ростом, силой или быстротой. Он известен
умом, памятью и осторожностью, которая сочетается со смелостью. Он долго
обдумывает, а потом моментально действует. Вот такой он - суперкот Клаус.
Он, оказывается, тоже
ночевал дома, слышал и видел с балкона, что я иду, как прыгает, голосит
Хрюша, и Макс вылезает из своей кучи, и Люська крутится вокруг меня, пронзительно
пищит... Он не тронулся с места, понимая, что нет смысла суетится, я ведь
сейчас иду наверх, зачем тревожить старые кости?.. А кости, действительно...
Много лет прошло, а я
помню в мелочах этот день. Ему было около года... как Шурику... Я ходил
сюда еще другими путями, по улицам города, подходил к нашим домам со стороны
оврага - там, где мостик. И увидел, что какой-то черный перебежал дорогу
и пропал в высокой траве. Он странно бежал, быстро, но с согнутыми ногами,
так, что брюхо волочилось по земле... С тяжелым чувством я поспешил туда,
и нашел Клауса. Он лежал, подняв голову, как будто отдыхая, и смотрел на
меня, но с места не сдвинулся. Я наклонился, чтобы поднять его - и почувствовал,
что он повисает у меня в руках, как тряпочка. И тут он закричал... Я принес
его, положил на диван. Позвоночник... Он смотрел на меня и тяжело дышал,
но страха в глазах не было. А я плакал, и так мы просидели долго, я ничего
сделать не мог. Недавно умер мой Феликс, а ко мне пришел, неизвестно откуда,
молодой черный котик, как будто хотел заменить старого друга. Я верил,
что это Феликс вернулся ко мне.
Потом он сполз с дивана
и, выгнув спину, сгорбившись, поковылял в ванную, в темный угол, а я шел
за ним и не знал, то ли взять его на руки, то ли оставить в покое... Попытался
поднять, но он заворчал - я сам... Таким он и остался - все сам да сам!
Повезло - он выжил, и
стал большим лохматым котом с перебитым ухом и отчаянными желтыми глазищами.
А у меня появлялись, крутились вокруг все новые и новые, голодные, усталые,
больные... И Клаус отчаянно ревновал, завидовал тем, кто сидел на коленях.
И только когда кругом никого, и тишина, - он прыгает ко мне, долго смотрит
в лицо, приблизившись так, что чувствую его дыхание, вижу все шрамы и царапины,
и сморщенный кусочек левого уха... Он укладывается и урчит так громко,
пронзительно, даже визгливо, что у меня звенит в ушах.
Так вот, Клаус... Сегодня
он снисходительно смотрел, как я разворачивал свой нищенский кулек - остатки
жареной картошки, кусочек творога. Он и не подошел, в то время как свора
молодых рвала и метала, отчаянно толкая друг друга. Клаус умеет находить
еду. Он самый умелый помоечник: никто не может так глубоко раскопать, найти
лакомый кусочек, например, остатки копченой колбасы, которая, оказывается,
не перевелась, а просто исчезла с моего горизонта.
Сзади шорох, и из ванной
комнаты вылезает Алиса. Поперек ванны фанерка, на ней она ночевала, в теплоте
и темноте. Я тут же бросился получше устраивать ее место, бросил на фанерку
теплую тряпку. Она заинтересовалась, прыгнула, стала нюхать... Тряпочка
ей понравилась, и не обращая внимания на картошку, она устроилась дальше
спать.
И с едой сегодня особенно
повезло - соседка, единственная не злобная, принесла вермишелевого супа
со свиными корочками, очень аппетитными. Коты обожают вермишель, лапшу
и прочие продукты из муки, особенно, если в мясном супе! Суп прокис, но
это не помешало нам. Получился праздник. И я вспомнил, что день рождения
у меня, 66 лет. И еще один подарок ! - на кровати, где я сижу и печатаю
эти заметки, спит Стив. Все это время он и не шелохнулся. Осень, старые
коты долго спят, накапливают жирок... Я взгромоздился рядом с ним, он чуть
подвинулся, а потом прижался к моему боку. Во сне он простил меня, а наяву
еще помнил свои мучения. Он медленно, постепенно приближается ко мне, иногда
позволяет себя потрогать, мурлычет, когда глажу... А вот Серый не умеет
мурлыкать. Я вспомнил Серого недаром, ведь он когда-то домашний был.
Теперь Стив рядом, Алиса
в ванной комнате, Хрюша пытался поспорить с печатной машинкой, что гремит
на коленях, но плюнул, отметил все углы комнаты, несмотря на мои просьбы
и угрозы, и убежал на балкон. А вот и Костик... Есть у меня еще один кот.
Костик умирал в подвале
от голода. Это странное явление, и страшное - рядом бродят взрослые толстые
коты, обжираются на помойках, находят еду везде, даже под окнами, ходят
из нашего дома в девятый и гораздо дальше, через овраг в город... а эти,
слабые, неокрепшие, умирают, не добравшись до миски с едой. Их отгоняют
сильные, а потом они уже так боятся, что и не подходят, а искать еду не
умеют еще. Костик ходил и шатался, позвоночник с лапами, он появлялся из
темноты, капелька тени, его сдувало ветерком из окон и дверей, он ничего
уже не понимал, только отчаянный звериный инстинкт заставлял его подниматься,
ходить, убегать от врагов... Месяца два я кормил его отдельно, отпихивал
всех взрослых, и он понемногу отошел. А потом заболел странной болезнью,
ею болели все молодые коты. У них подводили задние ноги - заплетались,
и коты двигались словно пьяницы после хорошей дозы. Никто не умер тогда,
и Костик тоже выжил, недаром я старался. Когда он поправился, то убежал
в девятый, там сгорбленная старуха подкармливает всех, кто приходит, и
он у нее кормился до осени, а потом перебежал обратно ко мне. Появился,
и я с трудом узнал его - молодой красавчик с томным взглядом. Но это был
он, весь серый, а на задних ногах два продолговатых пятна, словно темные
подследники надеты. И еще, я знал один его секрет, но об этом позже...
В девятом коты добрей, кошек больше, овраг ближе, а главное, подвал теплей...
и тише, потому что на двери железная решетка, на северном входе, а про
южный, открытый, знают одни старухи да я, и никто туда зря не ходит. Но
все-таки Костик вернулся - старуха кормит скудно, а он вырос, ему стало
не хватать еды. И он вспомнил про меня, как я его спасал... Здесь у него
появились друзья.
Первым другом Костика
стал Клаус. Это была забавная пара - большой, лохматый и толстый пожилой
кот и тоненький юный Костик, они всегда были рядом. Костик всегда искал
Клауса, и тот вечно оглядывался, идет ли Костя... Кто еще мог выхватить
кусок мяса из-под носа у Клауса?.. Потом слегка разошлись их пути. У Клауса
тогда было много любовных дел, а Костика не интересовали кошки. Но зато
появился новый друг, Макс. Его тоже не волновали кошки, он был еще молодой,
к тому же слегка недоразвитый. Теперь они самые верные друзья, и не только
друзья, но об этом позже.
Значит, Костик пришел
и устроился рядом со мной, Стив справа, а он слева... Третьим другом Костика
стала Люська, веселая кошка, и умница.
15. Как приходят кошки...
Люська сегодня сразу убежала,
ей теперь нравится Серый, потащилась искать. Я рад, что замешан наш кот,
ходить недалеко, а то она последнее время увлекалась чужаками - то возникнет
лохматый перс, детсадовский аристократ, то голубоватый из седьмого дома,
а это черт знает где... на высоких ногах, с фиолетовыми наглыми глазами...
Шлюха с восьми месяцев, что поделаешь. В пять она уже освоилась на балконе,
нашла щель в углу и вылезла на козырек, а через несколько дней наблюдений
одолела общий путь вниз. А вот наверх... Трудней всего возвращаться. И
эта малолетка придумала самый головокружительный способ - она поднималась
по кирпичной стене, цепляясь коготками за выемки меж кирпичей, где поменьше
цемента. Фокус Люськи никто повторить не решается - карабкаться по голому
кирпичу!.. Новичкам и дилетантам сначала везет, я знаю это по живописи...
Но она не остановилась на достигнутом, обнаружила еще один путь, но тут
уж судьба усмехнулась - так прыгали до нее почти все. Балкон первого этажа,
под нашим, застеклен, но по краю окна снаружи проложена доска, или карниз,
сантиметров десять шириной, вполне достаточно для кошки. Трудней всего
достичь этого балкона, до него около двух метров. Самый простой вариант
таков - сильный толчок от земли, второй, промежуточный, от гофрированной
жести, которой заделаны балконы, и вы на этом карнизе, а дальше проще -
прыжок на козырек мусоропровода, около метра, а с козырька ко мне на балкон,
через узкую дыру, на этом этапе есть свои тонкости, но они понятны только
котам, в общем, пустяковое дело.
А вот Алиса приходит не
так. Ей сразу не одолеть высокий балкон первого этажа, и она нашла сбоку
уступчик шириной в полкирпича, прыгает на него, отдыхает, вторым прыжком
кое-как достигает карниза, о котором я говорил, отчаянно цепляется за него
лапами и выкарабкивается наверх. Смотреть на ее прыжок и барахтанье я не
в силах... Два года тому назад именно по этому пути она тащила ко мне трех
котят, одного за другим, и не крошечных, а месячных, и крупных. Что мне
было делать... Я примирился, и вот, выросла Люська, шальная, беспутная
кошка, но живая, живая. А Шурик?.. А третий, гигант, сраженный рисовой
кашей?.. Кому-то повезло, кому-то нет, это несправедливо. В гробу я видал
борьбу за выживание, у меня на нее длиннющий зуб, как у нашего Макса.
Когда я познакомился с
моим главным - Клаусом, со Стивом, и несколько позже с Хрюшей, хозяином
дома был Вася, я уже немного говорил о нем. Теперь он стар и живет в седьмом,
по ту сторону оврага, и только иногда заходит ко мне. Он уже не грозный,
щеки обвисли, исхудал, голова бугристая, за ушами вмятины... Как твоя жена,
Вася?.. Васина серая кошка ушла вместе с ним. Они всегда были рядом, растили
котят, спасали их, пока могли, потом забывали, рожали новых... Эта парочка
рассчитывала только на себя да на подвалы, они сторонились людей. Вася
командовал котами мудро и сурово, гонял молодых, но потом признавал и защищал
от пришлых... Состарился Вася и отошел в тень, все реже выходил из подвала,
а потом и вовсе перекочевал со своей кошкой за овраг, там детский сад и
больше еды. А главным стал у нас темно-серый кот с разными глазами - один
желтый, другой коричневый. Топа. Он всю жизнь прожил в нашем доме, но никто
его не признавал. Он ходил то в девятый, то за овраг, приспособился к тамошним
мискам и не претендовал у нас на власть. И неожиданно оказался самым сильным:
Клаус и Серый еще не выросли, Вася ослаб и ушел, Стив терпеть не мог начальственной
суеты, всегда любил погулять на стороне... Чтобы стать главным, нужна не
только сила, надо верить, что эта земля твоя, на ней живут разные коты
и кошки, и со всеми следует обходиться по котовским правилам. Топа всю
жизнь ходил сам по себе, всего этого не умел, и, как только вырос Серый,
умотал за овраг, показывался сначала, а потом и вовсе исчез. Недавно, я
слышал, из подвалов детского сада извлекли тело большого серого кота. Умер
Топа, и его тут же забыли. А вот Серый повел себя по-другому. Но о нем
еще не раз поговорим.
Я сижу со своими мыслями,
коты по одному уходят, стучит форточка, гремит жесть, когда очередной кот
продирается в дырку, прыгает вниз... Теперь я им не нужен - до завтра.
Соберутся ли утром все, я никогда не знаю. Бывает, дни идут, ничто не меняется,
и кажется, так будет всегда. Но в одно утро жизнь совершает скачок. Зову,
ищу, обхожу подвалы, спускаюсь в овраг... а внутри уже холодноватая уверенность
- случилось. Так бывает почти каждый год. Я никогда не видел тех, кто убивает.
Наверное, дети... и такие вот старички, как мой сосед. Страшна не столько
злоба, которой насыщен даже воздух - страшней и глубже непонимание ценности
жизни, неуважение к ней, своей и чужой... Но вернемся к теме.
Коты уходят, но знают,
куда вернуться - есть я.
Настало время и мне уходить.
Но не так-то просто покинуть друзей.
Я долго вожусь со всеми,
чтобы не бежали за мной. Некоторые доходят до нашей границы, постоят, глядя
мне вслед, и поворачивают обратно. И то опасно, потому что люди и собаки
очень злы. Недавно я увидел, как стая собак преследует серого, лохматого
как старый валенок, кота из девятого. Когда я подбежал, он лежал на боку
в беспомощной позе, закатив глаза. Дернулся, и затих... Я отогнал собак.
Среди них была сучка, черная вертлявая собачонка из восьмого, а всей бандой
верховодил очень милый рыжий, как лисичка, песик, он-то и организовал натиск
на "валенка". Собравшись вместе, они, конечно, выпендривались перед сучкой,
к тому же в их компанию затесался явный проходимец - странного вида барбос,
помесь фокса с таксой, со злыми белесыми глазками. Я как-то уже видел его
в деле - вцепится, не отпустит... Но через день я с изумлением обнаружил
у девятого того самого "валенка", совершенно живого, он отлично ладил с
красивой кошкой из детского сада, я ее знаю. Может двойник? Не слыхал про
двойников среди котов, это невероятно, настолько они разные... Но тела
"валенка" я не нашел, хотя тщательно обыскал место сражения, не было даже
следов крови! Странно, обычно их тела лежат и разлагаются, ведь эти коты
ничьи, живут сами по себе, как могут. Им трудно выжить, только выдающиеся
личности доживают до старости. Как не устать от жизни, когда нет спокойного
пристанища, никогда не знаешь, что перепадет поесть, не затопят ли подвал,
не закроют ли все окошки и щели, не возьмутся ли травить крыс страшным
ядом или разбросают ядовитые приманки, такие приятные на вкус... или прибегут
мальчишки с луками и пистолетами, стреляющими очень больно, или наш старичок
возьмется гонять палкой, или поймают недоделанные дети, привяжут, начнут
медленно жечь и резать на части... Или какая-нибудь исполкомовская сволочь,
объявит всех котов распространителями болезней, будут ловить и убивать.
Я думаю, кот притворился
мертвым, чтобы эти шакалы отстали от него. "Валенок" сыграл в мертвеца,
опытный хитрец, а Шурик не умел, эти шавки поймали его и придушили. За
день до смерти он сидел рядом со мной, сияющий, важный, пушистый, смотрел
доверчивыми оранжевыми глазами. Его облизывала мать, Алиса, а он только
поворачивал голову, чтобы достала со всех сторон. А потом начал отчаянно
отвечать ей тем же, лизать и лизать, и все мимо, и только мелькал его яркий
малиновый язычок. А с другой стороны сидела его сестра Люська и лизала
ему пушистый бок...
Когда я ухожу, то стремлюсь
оставить их дома, а то хлопот не оберешься, будут бежать и бежать за мной,
или, как Хрюша, страшно кричать, глядя вслед отчаянными глазами... И сегодня
я запихал обратно Клауса, который ухитрился-таки выскочить в коридор, но
через него, воспользовавшись сумятицей, перепрыгнул Макс и устремился вниз.
Стив первым ушел через балкон, но уже успел проникнуть обратно в дом, сидел
перед соседской дверью и делал вид, что я не существую. Он теперь надеялся
на богатого соседа, который может пнуть, а может, под настроение, выдать
кусок копченой колбасы. Я не стал его уговаривать, и тоже сделал вид, что
никогда не видел. Пусть живет, как хочет, все равно не переубедишь. А Макса
выпускать нельзя, он нервный и слегка того... плохо знает дом, будет до
утра толкаться по лестницам, и кто-нибудь обязательно даст ему по башке.
Она у него крепкая, но в третий раз может не выдержать. И вот я скачу за
ним, приманиваю, умоляю выглянуть из-под лестницы, а он не спешит, смотрит
из темноты бараньими глазами... Наконец удалось, хватаю его и тащу наверх.
Но пока просовываю в щель, через нас прыгает Люська, которой уж вовсе это
незачем - она развлекается. Но и ее оставлять на лестнице опасно, я долго
упрашиваю ее сдаться, а она, задравши гордо хвост, дразнит меня, шельма,
потом милостиво дает себя поймать. Хорошо хоть, что Алиса в стороне от
этого безобразия - сидит в передней и молчит, глаза в туманной дымке. Она
различает в сумраке только силуэты, и узнает меня по голосу, звуку шагов
и запаху. Она играть в побегушки не намерена, устала и хочет поспать в
тишине.
Так вот, когда я ухожу,
то хватаю их и прячу в надежные места. А они считают, что идет игра, непонятность
ее правил раздражает их. Не умеют предвидеть опасности, счастливые существа.
А я, трясущийся от страха комок жизни, предчувствую и представляю наперед,
и что? Это спасает меня, дает преимущество перед ними? Отнюдь! Наоборот!
Они еще снисходительны, я им надоедаю своими страхами. Клаус при этом никогда
не кусает меня и не царапает, сидит на руках, сопит и не вырывается - "все
равно убегу..." Хрюша может куснуть или ударить лапой, но не всерьез -
"отстань!" А Стив только замахивается , но зато страшно шипит и рычит,
особенно, когда я советую ему не сидеть перед чужими дверями и не клянчить
интересную еду... Все, как ни поели, обязательно копаются в помойках. Раньше
я возмущался этим, а теперь радуюсь за своих друзей.
Как-то уходя, пытаясь
избавиться от Клауса, я затолкал его в подвал и плотно прикрыл дверь. Когда
я обошел дом, то он уже сидел и ждал меня - выпрыгнул из окошка с другой
стороны. Уйти от него невозможно, он плетется за тобой, ему страшно, кругом
все чужое - поля или дома, незнакомые коты, злобные собаки... он понимает,
что мне не спасти его, если начнется гонка, надо будет полагаться на себя...
И все равно идет и идет. И попадается, конечно. Потом, отогнав от дерева
собак, уговариваю его - "все спокойно, слезай..." а он долго не верит,
подозрительно оглядывая сверху местность... Потом мастерски слезает - задом,
не глядя вниз, что дается котам трудно. И я, недовольно ворча, провожаю
его обратно, а он ворчит, если я иду слишком быстро.
Но сегодня он дома, пусть
покрутится там, найдет пару крошек, а меня и след простыл.
Кончается день двенадцатого, ртуть топчется около нуля.
Я жду зимы - скорей начнется, скорей пройдет. И боюсь - ведь каждый день
спасаться от холода, темноты, людей, собак, машин... Когда я думаю об этом,
то уже не знаю, человек я или кот. Смотрю на мир, как они. Белая пустыня
поднимается, закрывает полмира, темное небо наваливается на землю. Горизонт
скрывает все, что видят люди. Зато окошко под домом становится большим,
близким и манящим, я чувствую исходящие оттуда теплые токи; темнота подвала
не страшна, наоборот, мне хочется раствориться в ней, уйти туда вместе
с котами. Небольшое усилие, внутреннее движение, жест или особое слово,
сказанное вполголоса - и мир покатится в другую сторону... Я устал от выдуманной
жизни. Хочу видеть мир, как коты. Чтобы простые вещи всегда были интересны
мне. Чтобы трава была просто травой, земля землей, и небо - небом. И все
это ничего больше не обозначало, а только жило и было. Чтобы я не рассуждал,
а чувствовал. Чтобы жил мгновением, а не завтрашним днем, тем более, послезавтрашним.
Чтобы не знал всей этой подлости и грязи, в которой купаемся. Чтобы не
боялся смерти, ничего не знал про нее, пока не тронет за плечо... А если
короче - мне скучно стало жить человеком, несимпатично, неуютно. И, главное,
- стыдно. Но об этом еще придется говорить.
18. Сегодня как всегда...
Макс зевает, показывая
свой страшный клык, потягивается... Я глажу его, он что-то досадливо бормочет,
делает вид, что хочет ударить зубом. На самом деле он рад, что я не забыл
его, и бежит со мной, то сзади, то рядом, то обгоняет меня, он с рождения
умеет цирковые штучки и никогда не попадается под ноги... А вот Люськи
нет. Зато выскакивает из подвала Константин и с легким топотом бежит впереди,
у него теперь крепкие лапы, а когтей я никогда не видел, он их надежно
прячет. Тут же Хрюша с криками и объяснениями выскакивает из подвала, голова
в известковой пыли. Значит, сидел на трубе под потолком. Как он забирается
туда, не знаю, даже слезть оттуда не просто... Макс бежит впереди, тряся
шерстяными боками, самолюбивый Хрюша обязательно перегонит его. Зато у
подъезда Хрюша сдается, смотрит на меня умоляющими глазами - он боится.
Но теперь и Макс не лучше, два труса на пару! Макс боится Серого, а Хрюша
просто всего боится... Нет, он мужественный парнишка, каждый раз преодолевает
страх, но должен собраться с силами. Нередко я оставляю его подумать, ухожу
наверх с остальными, а когда спускаюсь снова, Хрюша уже готов и бежит изо
всех сил впереди меня. Он недаром боится лестниц, здесь все возможно, например,
угодить в мусоропровод, а дальше уж зависит, с какого этажа летишь...
Но сегодня легче, к нам
с одной стороны подбегает Люська, с другой мать Алиса, общая любовь всех
наших котов. Алиса действует на Хрюшу раздражающе, но перед суровым испытанием
он всегда радуется ей - она ничего не боится, и он с ней держится молодцом.
И Макс сегодня, десять раз оглянувшись, набрался храбрости, а значит, все
мы вкатываемся в подъезд и мчимся по лестнице на второй этаж. Пусть никто
нас не увидит, не услышит, тогда нам хорошо. Открывается дверь в темную
переднюю, пахнуло знакомым и родным - кошками с красками. Мы дома. В гробу
мы видали всех людей, мы другого племени.
Так мы идем, вчера, сегодня,
завтра... хорошо бы - всегда.
19. Как они прыгают ко мне...
У меня один кусочек печенки,
отдам-ка его первому попавшемуся коту. Сегодня это Костик. Увидев протянутую
руку Костя громко и противно закаркал вороном. Тут же набежали все - одни
еще околачивались в кухне, другие успели спуститься вниз и мигом вернулись,
устроив давку на карнизе первого этажа... Все рекорды побивает Хрюша, он
влетает в кухню особым образом: прыгает в окно прямо с ограждения балкона,
расстояние не менее двух метров. Он летит - и брякается грудью о край форточки,
впивается в него когтями и выкарабкивается. Так прыгать гораздо трудней,
зато он видит, куда летит. Другие коты вспрыгивают на приступочку под окном
и легко взмывают вверх, не глядя, - привыкли, что форточка над головой.
Хрюша художник, он верит только глазам, и сомневается, на месте ли сегодня
форточка... И так каждый день. Пролететь такое расстояние кроме Хрюши никто
не может. Недаром его зовут Тарзан. Он отталкивается от узкой полоски железа,
зимой скользкой от льда и снега, весной и осенью - от дождя или росы...
Но Хрюше-Тарзану трудности обязательно нужны, учиться другим прыжкам он
не желает. Он долго, жалобно, с надрывом кричит перед подвигом, пусть все
знают про трудную судьбу Тарзана. Потом отталкивается и летит, растопырив
в воздухе лапы, выпучив глаза...
А вот Алиса, старая и
полуслепая, никому не заявляет про свой подвиг, готовится незаметно и бесшумно
прыгает прямо вверх... на стенку дома, у нее свой секрет. Отталкивается
от нее - и оказывается на форточке. Прыжок у нее слабеет, но она берет
умением и умом. А как прыгает в форточку Костик?
20. Костик, ласковая злюка...
Надо же, не обратил внимание.
Зато я знаю, как он забирается на козырек, что над мусоропроводом. Придумал
не хуже Люськи. Рядом с домом растет тонкое деревце, единственное, не вырубленное
жителями первого этажа, обожающими свет. Его верхние ветки расположены
над козырьком. Костик, теперь здоровый упитанный кот, тащит брюхо вверх
по стволу, потом ползет по тонкой ветке, она вот-вот надломится... Когда
ветка просто обязана сломаться, Костик прыгает - и на козырьке! Он особенный,
конечно, кот. А кто у нас не особенный? Но у Костика есть еще тайная страсть.
Когда он впервые, преодолев
страх, позволил взять себя на колени... Он долго нюхал руку, и вдруг быстро
и несильно укусил за палец, словно решил попробовать, что за материал,
поддается ли... В этом укусе не было злости - чистое любопытство. Глаза
его при этом косили от напряжения и интереса... И сегодня, он долго сидел
рядом со мной на кровати, положив голову на колени, не обращая внимание
на стрекотание машинки... И вдруг я поймал его взгляд - осторожный и вопросительный.
Опять! - он безумно хочет укусить, но боится, что рассержусь. Не цапнуть,
как Хрюша - "отстань, я занят!" а как тогда, в первый раз... "Так и не
понял..." - было в его взгляде. Этот разговор у нас почти каждый день.
Надо так надо. Подвигаю руку к нему поближе, он осторожно берет зубами
большой палец... слегка надавил - и отпускает.
Теперь у него очень довольный
вид, он песенку поет, глазки ясные, серо-зеленые, сам чистенький, светлый
весь. Удивительно, ведь всю жизнь в грязном подвале... Каждый день прибегает,
чтобы погладили. И осмелев, осторожно кусает палец, пробует на зуб. Кусаться
стра-а-шно, и он ценит меня за дружбу: я даю ему палец - укуси, Костик...
Потому что понимаю, Косте некого больше укусить.
21. Молодые уходят далеко.
Сегодня выпрыгнул ко мне
из подвального окошка старый знакомый - сияющий, ухоженный, с блестящими
глазами черный кот Цыган из восьмого дома. Он долго шел к нам через овраг
и страшно рад, что добрался, убежал от нудной хозяйки. Он был здесь два
или три раза, но еще ничего не понял, потому ведет себя смело и даже, по
нашим понятиям, нагло - отпихивает всех от мисок, никого не приветствует
и не боится. В первый раз Клаус молча и внимательно обнюхал Цыганову спину...
"Зеленый... " Все поняли, в чем дело, и прощали Цыгану многое.
А сегодня Макс долго смотрел
на Цыгана и в его темноватых мозгах зашевелилась мысль - а не побить ли
этого чудака... И он, ни с кем не считаясь, взялся за дело. Цыган взмыл
на дерево и засел в развилке веток. Макс устроился внизу и терпеливо ждет,
лезть за Цыганом ему неохота. Он сам унижен, и радуется, что может кому-то
доказать, что тоже сильный и страшный... Макс не опасен, но пройдет еще
несколько месяцев, подрастет Цыган, и тот же Клаус остановит на нем внимательный
желтый взгляд. И Цыгану станет не по себе. Начнутся взбучки и притеснения,
туда нельзя, сюда нельзя... Сидки на ветках и в узких щелях станут ежедневным
занятием.
Когда-то и Клауса несколько
лет не подпускали в нашему дому. Смотрел на него Вася, тогда самый сильный
кот. И Клаус дневал и ночевал в детском саду, что за оврагом. Там по воскресным
дням тихо, густые кусты, много тени и солнца, только выбирай. Но в обычные
дни шумно и опасно, подозрительные дети шастают по всем углам. Необходимо
особое искусство - быть и не быть, прятаться, чтобы тебе ненароком не отдавили
хвост, или, того хуже, не заехали по спине тяжелым предметом... Домой он
являлся в темноте, усталый, подавленный, но я не мог ему помочь. Наконец
состоялась большая драка, Вася побил Клауса, но признал в нем достойного
кота и больше не выгонял. А Клаус старательно обходил главного, благо места
за домом хватает.
Сегодня куриные шейки
с вермишелью, праздничный обед. Ели быстро и жадно, только Алиса чуть-чуть;
ее постоянно оттесняют, она не сопротивляется. Клаус завистливо косит глазом
на чужие миски, чуть-чуть попробует из своей и тут же порывается проверять,
что другим досталось. Не спеша подходит и понемногу, мордой и всем телом
оттесняет... Я не терплю такого свинства и строго говорю ему: - "Опять?.."
Он тут же понял, возвращается обратно, там, конечно, никого, кто же осмелится
приблизиться к его миске! Но к Стиву он не подходит, опасается. Макс тоже
ест один - ненормальный, с ним лучше не связываться. Недавно он вытянул
лапой Клауса, да так, что тот остановился и стал думать. Макс перепугался
не на шутку, отбежал и сделал вид, что ничего не видит, не слышит... Клаус,
постояв, вернулся к своей еде. "Все-таки, сдвинутый этот Макс..." А Люська
бегает меж мисок и пробует у всех, ее никто не гонит. Она тоже стала уходить
подальше, через овраг не осмеливается, но я видел ее у девятого в компании
рыжего кота, отца Шурика, и черного с белыми усищами, отца Сильвочки, которая
живет в спокойном и богатом доме. Сильва родилась у Алисы в прошлом году.
22. Четверо. Счастливые дни Алисы.
Я здесь не только кормлю
друзей. Иногда я пишу картины. Осенью долго, мучительно напрягаюсь, проклиная
все на свете, не понимая, что писать, как писать... Нет, хочется, но таким
хотением, которое ничего не значит - оно как пар, рассеивается в воздухе.
Желание должно приобрести силу, отчетливость и направление, а эти штуки
не решаются головой, а только приходят или не приходят в результате немых
усилий, похожих на вылезание из собственной кожи. Но не стоит накидывать
слова на все эти котовские дела... Лучше подождем, пока исчезнет вокруг
нас цвет, все станет белым и серым, с трех до утра погаснет свет, распространится
холод... тогда я, сопротивляясь затуханию жизни, понемногу начинаю.
Так вот, в прошлом году
Алиса принесла еще троих и положила ко мне на кровать. Снова рыжий, черный
и серый. А у меня были Шурик, и Люська, которая обнаглела и продолжала
сосать мать, хотя вымахала больше ее ростом и всерьез гуляла с Клаусом.
Я уж не считаю целую свору, десяток котов и кошек, которых кормил каждый
день. Алиса не справится, а я не сумею ей помочь. Я вижу, как они голодают,
болеют, и мало что могу изменить. Они не знают, что их ждет, а я знаю.
Такое мучение жизнью не назовешь. Алиса рожала лет десять по два раза в
год, и где эти котята? Их были десятки, и все медленно умирали от холода
и голода в ледяном подвале, в какой-нибудь темной вонючей щели.
И я взял на себя - решить,
кому жить, кому умереть. Но всех убить не смог, в последний момент оставил
одного котенка. Так выжила Сильва, черная кошка с белой грудкой и пятнами
на мордочке, спокойная и разумная. Ей повезло, подвалы миновали ее. Иногда
я думаю - пойду, посмотрю, как она там... Но не могу. Что я ей скажу?..
"Я тот самый, кто утопил твоих двух братцев, и выбрал тебе жить?" Когда
Алиса льнет ко мне, я думаю об этих жизнях, которые сохранить не сумел.
Но все-таки, был у этой подвальной кошки счастливый год, или даже два!
Может быть, это лучшее, что я сумел сделать. Вокруг нее были свои - Шурик,
Люська, Сильвочка... Саманта... ее подкинули, но Алиса сразу признала и
стала кормить, как свою. Саманта была на месяц младше Сильвы и гораздо
меньше. Но очень упорная, гладкошерстная чернушка. Не умея еще держать
голову, слепая, она ползала на коленках по всему полу и вопила, страшное
зрелище... Подросла, и они играли все вместе, сосали молоко Алисы, и облизывали
ее, а она их... Старая кошка под конец жизни вынянчила два поколения котят.
23. Что они знают обо мне.
Октябрь сползает к ноябрю.
Меня встречает все та же троица молодых - Макс, Люська и Хрюша. Еще примкнувший
к ним Костик. Дома обычно Алиса, другие старики - Клаус и Стив досыпают
в подвале. Серый сам по себе, у него редкостный нюх на еду: только захрустишь
бумагой на кухне, он уже насторожился, в кустах под балконом. Не успеешь
сосчитать до десяти, как его громоздкая туша ловко и бесшумно приземляется
на подоконник.
За окнами бушуют дети.
Листья сухие и теплые, деревья еще не расстались с желтыми шевелюрами.
Рядом Костик, вялый от лекарства, ему даже не хочется кусаться. Его глисты
погибают и выделяют яд. Кошки на полу, Алиса с живостью наблюдает, как
Люська крутится с бумажкой, то кувыркается, то нападает, как на мышь...
Я думаю, что им здесь хорошо, спокойно. Я раздаю еду, излучаю тепло, вокруг
меня безопасно, и драться запрещено. Не жду преданности и благодарности,
просто одна жизнь помогает другой выжить. Они признают за мной первенство
в силе и способности добыть еду. Я большой могучий кот, немного сдвинутый...
как Макс - не понимаю простых вещей, но все-таки полезный. Они обращаются
ко мне за помощью. Когда я иду с ними, они чувствуют себя сильней, и не
так боятся людей и собак. Особенно людей, с собаками хуже - я сильный,
но медлительный, вмешаться не успеваю. Они знают, что я не позволю собакам
окружить их и рвать, но не могу защитить от гонки... Когда они бегут по
лестнице, то оборачиваются и смотрят, успеваю ли я, особенно, если кто-то
спускается навстречу. Они прибавляют и отнимают меня в своих расчетах с
котами, людьми, собаками. Если посмели отнять еду у Клауса, он, прежде
чем разобраться самому, с возмущением оглядывается на меня, в желтых глазах
неодобрение. "Как допустил?.." Я часть его ежедневной жизни. Если меня
нет, он подолгу сидит на балконе, ждет, а когда понимает, что надо рассчитывать
на себя, уходит. Но придет на следующий день в обеденное время... Хрюша
замахивается на Клауса, но только при мне, а Клаус не ответит Хрюше, если
я рядом. Макс без меня не войдет на кухню, если там хозяйничает Серый.
А Хрюша пробежит бочком, вспрыгнет на подоконник, завопит, шерсть дыбом,
и давай отмечать напропалую самые престижные места, чтобы не достались
захватчику! А если я поблизости, Макс войдет и сделает вид, что Серого
нет, а Хрюша подбежит и шлепнет чужака по морде, не забывая тут же отскочить
на безопасное расстояние. Серый жмурится и отмахивается, он не хочет уходить
от нас, готов терпеть и враждебность, и высокомерие, и шуточки... Стива
не трогает никто, и он остальных не замечает. Он и меня старается не замечать,
если не слишком голоден и надеется на колбасу из богатых квартир.
Я существую среди них, как свой. И все кошки - наши.
24. Сегодня сыро и тепло...
Трава кое-где позеленела,
иногда осенью так бывает. На проселочной дороге толпа молодых грачей, с
ними старик, огромный и важный. Еще не время сбиваться в стаи... Мы живем.
Снова Макс, лохматая спина в листьях, потягивается, зевает кривым ртом.
Хрюша с воплем сигает с балкона... Люська.... Все те же. Постоянство радует.
Остатки каши, кусочек творога, смешиваю, разбавляю водичкой, взбалтываю...
роскошная еда для всех. Никто не спорит, утренняя еда - находка, счастливый
случай, каждый знает. Она не насыщает, просто знак правильности жизни и
моего постоянства. Я здесь, ребята... и они спокойны - сегодня, как вчера.
Сижу поперек кровати,
машинка на коленях. Хрюша твердо решил поговорить со мной, выгнать прочь
гремящую дуру. Пробился, и урчит, машинка рядом на кровати, а я, изогнувшись,
кое-как выбиваю буквы. Что поделаешь, утром Хрюше нужна поддержка на целый
день, богатый неприятностями. Пообщаемся, и ему легче держаться молодцом.
Клаус ревнив, и не подойдет,
если заметит чьи-то уши на коленях. Зато Костик лезет и лезет, зажмурившись,
бодая преграды упрямой головешкой, и готов взобраться на любого кота, только
бы поближе к моему лицу. Приблизится, заглянет блестящими глазами, и долго
смотрит... А Люська устраивается на ногах, не достающих до пола, иногда
я слегка раскачиваю ее, она это любит. Посидят на мне и рядом, помоются
перед пробежкой и расходятся... Летом у всех множество блох, они и мне
не дают покоя. Наступят холода, и блохи успокаиваются, уже не выскакивают
из родимых шкур... Тепло замерло, осень остановилась. Но ненадолго - подует
северный, за ночь свернутся, почернеют от ледяной воды листья, и мы начнем
зимовать. Каждую осень мне тревожно - дотянет ли до весны старик Вася?
Что делать с глупым Максом, который не умеет приходить домой?..
О зверях пишут книги.
Одни сюсюкают, убеждая, что собачки и кошечки красивы и полезны, очень
нам верны, просто готовы жизнь за нас отдать, и еще умеют всякие цирковые
штучки. Это важно, оказывается, чтобы позволили им жить рядом с нами. Другие
очеловечивают зверей, они у них настоящие философы... Нет, зверь это зверь.
Это в чистом виде то бессловесное и нерассуждающее начало, которое мы носим
в себе. То, что помогает нам любить и ненавидеть, ощущать страх и боль,
видеть цвет и свет, слушать ветер... Мы сами звери. Зажатые, ущемленные,
но звери. А домашний зверь и вовсе ущербное существо. Сколько раз, видя
жестокость людей, я говорил своим: " Ну, что ж, вы, ребята, рядом поля,
леса, неужто не проживете?" Нет, не привыкли, ждут подачек. А те, кто выживают,
существуют впроголодь, не могут вырастить потомство.
Не нужно очеловечивать
и умиляться. Они не меньше нас. Я не лучше их. Наш общий мир жесток и несовершенен.
У нас много похожего - повадки, мимика, привычки... Я смотрю им в глаза
и понимаю их лучше, чем детей. Также жестоки и наивны, также способны к
привязанности... Вот Хрюша, уязвлен малым ростом, коротким хвостом, вспыльчив
и самолюбив, и труслив тоже. Он привык к дому, со мной ему спокойно и хорошо,
а на улице тяжело и страшно, и потому со своими он бывает нагл и свиреп,
а там легко обращается в бегство перед сильным. Я ему нужен больше, чем
другим, он это знает. Малыш, взгляд малолетнего преступника, злоба и растерянность
в глазах... Серый? Тоже не простой кот. Мы не раз воевали с ним, и все-таки
не рассорились.
Мне с ними легче и лучше, чем с людьми.
Сегодня тоже хорошо, и
стало еще суше. Октябрь замер, как листья в воздухе в миг перед скольжением
на землю. Третий день нет Алисы... Цыган крутится возле дома, не хочет
возвращаться к себе. Он вечно голоден, юное существо, и отнимает еду у
наших. Напоминает мне Хрюшу, только с хвостом и счастливым детством...
Все ели суп, настоянный на трупе последнего минтая. Зато было много. Хрюша,
как всегда, принялся учить правилам поведения за обедом, но Макс не захотел
учиться, он рассчитывал побольше съесть. И в ответ на оплеуху встал, как
медведь, на задние лапы, а передними размахивал так свирепо, что случайно
попавший под удар друг Костик отлетел в угол. Макс угас также быстро, как
вспылил. Он, если раскипятится, никому спуску не даст, а его кривой клык
вызывает оторопь даже у друзей. Сам Клаус в растерянности, не знает, как
отвечать на такие бессмысленные и дерзкие вызовы. Коты любят драться по
правилам, и не умеют по-иному. Я часто думаю, как бы жил котом. Забыл бы
про смерть, перебежал через овраг в детский сад, там много еды, а по выходным
просторно и тихо, нет ни людей, ни машин, ни собак. Я бы гулял там, в огромном
и пустом саду, среди шуршащих листьев, и ничего не боялся.
Вечером ухожу, а у подъезда
серенькая - Алиса! Пришла, наконец. Идет за мной, со ступеньки на ступеньку
переваливается... Устала. Еды уже не было, но она и не ждала, с удовольствием
забралась на свою тряпочку в ванной. И я ушел спокойный. Стив околачивался
на лестнице, на все уговоры - домой или на улицу - рычит и шипит. Пусть
отвечает за себя!
Каждая ночь уступает полградуса
зиме, а день отвоевывает четверть. Время топчется на месте перед стремительным
скачком. Хрюша что-то объясняет, спотыкаясь и захлебываясь от впечатлений.
Я слушаю его вполуха, свои дела беспокоят. Как долго мне топтаться у порога?..
Невнимательность мать
ошибок и неудач. Я был наказан. Протянул Максу мясо, он с рычанием выбил
из рук, нанизал на клык, стал рвать и судорожно глотать, давясь от жадности.
И тут я сделал человеческую ошибку, непростительную для кота. Протянул
ему еще кусок. Он то ли посчитал, что хочу отнять первый, то ли углядел
второй и жадность разгорелась... Так хватанул по руке, что я долго возился
с кровью, прежде чем унял. Но ничего не сказал ему, сам дурак.
Сегодня Люська, Макс и
Хрюша бежали впереди меня, а навстречу дура-болонка с настоящей истерикой.
Мои молодцы не дрогнув пробежали мимо. Дома праздник - соседка выставила
угощение, кашу со свиными корочками. Я пошел за остальными, порадовать
едой. В подвальном окне развалился Стив, посмотрел на меня и отвернулся.
Пожалеешь, гордец!.. На ступеньках перед подвалом мертвая крыса. Поработали
наши кошки... Спускаюсь в подвал.
Сколько раз я придумывал
себе жилище здесь!.. Отграничиться, уединиться, найти покой! Подальше,
подальше от людей! Но без тепла не выжить... Вот и Клаус. На пути труб
с горячей водой утолщения - как бочонки, сверху покрытые деревянными крышками.
На такой крышке, на высоте моей головы сидит кот, греет брюхо, его не сразу
заметишь в полумраке. Легко и бесшумно соскальзывает вниз, несмотря на
возраст, живот и поломанную спину. Он ведет себя бессовестным образом,
идет и не идет, то и дело останавливается, чтобы понюхать угол или полизать
лапу... Значит, где-то поел, наверное, на той стороне. Туда есть разные
пути - через сугробы зимой, через ручейки и болотца, по топкой грязи весной
и осенью. Но есть один путь, доступный не всем, это высший пилотаж. Бревно
на высоте пяти метров перекинуто через самое глубокое место, по нему ходят
только старые и опытные.
Когда спрашивают - вы
любите их? - я пожимаю плечами. При чем здесь любовь, не в ней вовсе дело.
Неуместное, мизерное слово - любовь. Любишь ли ты собственную руку? Просто
это часть меня - моя рука. Вот и эти звери - я с ними в едином потоке,
нас не разделить. Это и есть укорененность, словечко, подаренное мне странным
человеком, холодильщиком трупов. Укорененность - и врастание... Все получилось
само собой, незаметно для меня - коты оказались рядом, они голодали, я
им помогал... И постепенно вовлекался в их жизнь, дела, оказался окруженным
этой сворой, опутан их дрязгами, руганью, по горло в их говне, крови, любви,
ненависти, верности, самоотверженности... Наши пути сошлись, и я сменил
один мир на другой. Одни уходят, появляются другие - беспомощные, отчаянные,
обреченные... Разные. Была недавно одна растрепанная кошка...
Откуда-то возникла в нашем
подвале, ходячий скелет, глаза гнойными пузырями, совсем слепая. Промыл
глаза, оказалось - видят, и такие живые, яркие, желтые... Приду, позову
- вырывается из темноты, скачет радостно навстречу, кусочек тени, кусочек
света... Сначала крутится вокруг меня, ластится... даже не ела, только
поговори с ней. А у самой вместо живота яма, из спины шипами позвонки торчат...
Потом начинала есть. Ее отгоняли все от мисок, звери жестоки, как люди,
не любят слабых, больных и некрасивых... Постепенно отошла, стала выглядывать
из подвального окошка, а то и пробежится неровным галопом вокруг дома.
Красивая шерсть у нее была, желтая с тигровыми полосками, но страшно запущена,
сбита в каменные клочья. Я понемногу вычесал и выстриг то, с чем сама не
справилась бы... Она стала смелей, ее признал подвальный народ, разрешил
доедать за всеми...
И вдруг исчезла. Как появилась,
так и не стало. Вхожу в душную темноту, окружен запахами тухлой воды, ржавого
железа, гнилой земли, кошачьей мочи... Зову - и нет ее. Убили? Ушла, окрепнув,
домой? Хочу думать, что ушла. Как она ждала меня - целыми днями... Она
вошла в мою жизнь, это и есть врастание, оно сильней любви.
Мы живем на большом холме.
Под холмом река, на холме город, за городом овраг. Вдали от города два
дома - десятый и девятый, это наши. То, что за ними, кругом них, теряется
в тумане, мраке, сне, мне там не интересно. Здесь мой мир, и друзья. Перед
нами зима, она угрожает нам. Время это течение, иногда оно сбивает с ног.
Дождь, ветер мечет листья - пошло, поехало, не остановишь, покатится в
темень... пока не выпадет первый снег, и мир осветится холодным, неживым
светом... Хрюша на балконе с надрывом вопит, подбадривает себя, ждет необычных
встреч. "Хрюша, что ты?" Он на миг стихает, потом снова, еще решительней
и громче... Макс пробежал полдороги по лестнице и наткнулся на меня. Я
уже шел искать его, вижу - лохматый парень, горбом спина, втянутая шея...
норовит проскочить, не поднимая глаз... Плохие, опасные привычки, смотри
врагу в глаза, дружок! Позвал его, он рванулся убегать. Наконец, понял,
откуда знакомый звук, глянул выше ног, успокоился, пошел за мной. Никак
не освоит путь на балкон.
Как ему страшно было...
Я не просто подумал это - кожа похолодела, каждый волосок поднялся дыбом.
Люди! Огромные злобные существа, они могут все! Как жить такому малышу
и недотепе?.. Дал мягкого хлеба, он зачавкал, с натугой проглотил и тут
же бросился отнимать у кошек. Алиса отдала безропотно, как своему котенку.
Сколько их было у нее, черных, рыжих, серых... Я не стал его укорять, смотрел
на сгорбленную спину, и чувствовал комок в горле, будто подавился хлебной
коркой.
Я слышу - удар, загремела
жесть на балконе. Кто-то к нам идет.
29. Макс сидит на козырьке...
Погода шагнет и остановится,
снова шагнет, и задумается... Даже птицы раздумали сбиваться в стаи, медлят,
ждут. Но упавшие листья понемногу чернеют, тают... Со мною Макс и Люська.
Хрюша, ворча, вылезает из подвала. Что не так, Хрюша? Вчера утром меня
не было, он укоряет за невнимание. Макс поел и вылез на козырек, ветер
шевелит его лохматый воротник. Он ждет, когда уйдет женщина, что прочищает
мусоропровод железной палкой. Баба эта страшна, но полезна - оставляет
дверь мусоропровода открытой, идет к соседнему дому, открывать и прочищать.
Надо дождаться, пока уйдет... Макс сожрал миску каши с рыбой, но в мусор
все равно тянет, там попадается интересная еда. Он нетерпеливо смотрит
вниз, клык торчит из полуприкрытого рта, блестит, тянется по ветру вязкая
слюна. Хорошо, что его челюсть не видно с высоты человеческого взгляда,
а то поддали бы еще... Люди обожают красивых причесанных зверюшек и сладкие
истории про их преданность. А вот и Люська, вылезла к Максу, села рядом,
понюхала, лизнула друга в лохматый бок. Он ей - не мешай, а сам рад, что
не один. Люська криклива, глаза развратные, веселые, когда глажу, выгибается,
уходит от рук, и тут же возвращается. До сих пор пытается сосать у Алисы
молоко, так и лезет, поджимая уши, тычется в теплое брюхо. Алиса шипит,
замахивается лапой - великовозрастная ду-у-ура... Но быстро отходит - полижет
дуру, и ей подставляет голову и бока... А я дома с Костиком сижу. Вспоминаем
обед - рыбный суп, кашу, чуть пригоревшую, остатки тушенки, мы поделили
ее между собой. Огорчил меня Клаус - отказался есть, зато на улице набросился
на еду для бедных. В его оправдание скажу, что из бедных был только Серый
со своим жирным брюхом. Но мокрый какой-то, сжавшийся и потерявший вид.
Последние дни я не жаловал его за наглость.
Сидит на подоконнике, надутый
малый, курносый профиль, лобастая головенка, а если в глаза посмотреть...
Суровые безжалостные глазенки у него. Но я-то знаю, Хрюша несчастный, вся
жизнь в борьбе... Хрюша на меня не смотрит, он обижен, бьет твердым хвостиком
о подоконник. Машинка у меня на коленях ему страшно надоела. И этот Костя
сбоку, ишь, прижался! Хрюша до безумия ревнив, может напасть на Костика,
загнать в угол и очень быстро, ловко измордовать, хотя Костик побольше
и потолще. Хрюша может все! Недавно напал на Люську, та с визгом в бега;
он догнал, повалил, бил лапами словно барабанными палочками, так быстро,
что я не успел даже встать. Она, видите ли, заигрывала с Максом, и вообще,
трется боками о разных взрослых котов, а на него, тоже взрослого, внимания
не обращает! И Хрюшино терпенье прорвалось - он бросился карать. Люська
вырвалась, и на форточку, Хрюша за ней. По дороге ему попался прокравшийся
на кухню Серый. И Хрюша сходу выдал страшному Серому пару очень неприятных
оплеух. Серый в замешательстве отпрянул и спрятался под стол. Наконец,
проклиная свою медлительность, я выскочил на балкон и прекратил безобразие
- вернул Люську домой, а Хрюша умчался в девятый бить тамошних обитателей...
Пройдет час-два, остынет Хрюша, задумается, тихо-тихо вернется, прокрадется
в свой уголок у батареи, ляжет на теплую тряпочку, свернется, спрячет голову
и хвостик и крепко заснет. И только вдруг во сне задергает лапами - задними,
если бежит, передними, если дерется... Хрюша.
31. Затишье, сыро и тепло...
В подвале анфиладой комнаты,
есть северный вход и южный вход. Здесь все интересно - крупными горбами
земляной пол, обитые жестью тяжелые двери, никогда не закрываются... толстые
трубы с холодной и горячей водой, огромные темные помещения, запахи земли,
тухлой воды, кошачьей мочи и застарелой, окаменевшей грязи. Любимые мной
запахи - запустения, одиночества и безопасности... Но вот что привлекает
меня больше всего - отдельная небольшая комнатка, всегда запертая, теплая
и темная, с одним окном. Через это окошко с улицы видно, как там хорошо,
- много хлама, старые полки, на которых можно устроить котов десять...
большой подоконник... Таких мест мало. Здесь можно было бы жить, ведь для
жизни необходимо тепло! Наверху гораздо холодней, хотя, может, и чище,
но я чистоту в гробу видал, если мороз по коже... Говорю своим, показывая
на окошко - "вот бы где вам жить..." А они не хотят. Сунутся внутрь, посидят
немного в тишине и тепле, и убегают. Я стал думать, в чем тут дело... И
догадался, в чем изъян - в безопасности! Если тебя в той комнате застанут,
то некуда бежать - дверь-то заперта, а окно одно. Безопасность важней даже
тепла... Так что я не совсем безнадежный кот.
Продолжается затишье,
сыро и тепло, листва буреет, чернеет... Утром собрались все, была одна
рыбка, свежая, но минтай, поделил ее на шесть частей - к хвосту куски подлинней,
к голове короче, зато толще. Не успел оглянуться, как Люська выхватила
кусок у Стива, тот возмущенно смотрит на меня, подхватил Алисин кусок и
не разжевывая проглотил. Но для Алисы у меня всегда в запасе... Клаус,
успешно одолев свой кус, принялся подкрадываться к другим. К Максу не успел
и приблизиться, тот его исплевал и протянул когтистую лапу, отстраняя.
Ничего не поделаешь, мое это мое, и тот, кто покушается, всегда слабей
и неуверенней, если не совсем сволочь. Тогда Клаус не спеша подваливает
к Хрюше, знает, у кого шалят нервишки. Но тут уж я начеку, сказал захватчику
несколько нужных слов, хоть он мне и друг, но справедливость дороже. Он
отступился, но полез к Люське, к Стиву... а там уже чисто, даже пол вылизан!
Он обиделся, не дали украсть, но сделал вид, что ковыряет в зубах.
Как он смешно лезет, чтобы
ограбить, Клаус - на полусогнутых, уши прижаты... А если самого обидят,
он с возмущением ко мне, белый ус при этом смешно топорщится. Макс правил
не знает, может залепить оплеуху и кошке. Хрюша громко возмущается, а сам
отбежит, если я далеко. А если рядом - подскочит боком к обидчику, выгнет
спину... конек-горбунок... Если же дело дойдет до серьезной драки, то главный
снова Клаус. Он лукавый, завистливый, хитрый, но умный, очень опытный,
и уверен в своих силах... а если проиграл, то не признается. Стив странник
по натуре и не понимает тех, кто привязан к своему двору. Они с Клаусом
примерно одинаковы по силе и никогда не сталкиваются.
Но все они опасаются Серого.
А в обед была вермишель
с рыбным запахом. По дороге сюда натыкаюсь на Васю, сидит в траве, уткнувшись
головой в землю, как многие старики. Я выдал ему горсть каши, моментально
рядом оказался Серый, пришлось и ему дать. Подбежала рыжая собачка, размером
в полтора кота. Никто не испугался. Собачка придвинулась к Серому, а тот
и не думает уступать, заворчал и лапой по носу. Она отскочила и гавкнула,
зная, что коты не выносят шума. Серый снова замахнулся на нее, но передумал.
Вася отошел от еды, он больше не хотел. Собачка принялась за то, что оставил
Вася, и они рядом с Серым сосредоточенно ели. Я вытер руку о кирпичи...
красно-оранжевые... глубокий теплый цвет, будто светятся изнутри...
32. Двадцать шестое октября.
Обычный день. Утром воздух
резкий, трава седая... С каждым днем все темней, мы погружаемся в темноту.
Первым бежит Макс - стремглав ко мне, за ним мать и дочь. Занял их остатками
вчерашней пищи, которые благоразумно защитил от Клаусова обжорства. Проходя
мимо подвала, негромко позвал - "Хрюша..." Он, черной юркой ящерицей, тут
как тут, вопит, разговаривает, соскучился. Видно, многое происходит в подвалах
по ночам... Пошли звать Стива и Клауса. Стив не вышел, Клауса звали долго,
звуки падали в темноту и таяли, как снежинки на теплой земле... И вдруг
навстречу катится толстым клубком, грязный, лохматый, вид разбойный, одно
ухо торчком, глаза сияют... За ним друг Костик, орет хриплым гнусавым голосочком,
тоже радуется встрече. Идем - Костик впереди, за ним кошки, потом - степенно
и осторожно Клаус, прежде, чем зайти в подъезд, долго принюхивается к темноте...
Хрюша, Макс... последним иду я. Иногда мне хочется расслабиться, забыть
про опасности, пройтись с ними не спеша, глазея по сторонам, ведь совсем
неплохой пейзаж устроила нам осень, еще не все цвета поблекли... Не тут-то
было! С хохотом и свистом катится вниз компания юнцов, они, не глядя, все
сметают на своем пути... В другой раз с грохотом и лязгом останавливается
лифт, из него выкатывается лохматый смешной щенок, с лаем бросается на
нас. Бывает хуже - овчарка с первого этажа, она страшна, но тяжела, не
догонит. Зато потом собирай их по этажам!..
На этот раз все тихо.
Поели, и сидим, Хрюша смотрит на меня. Что делать, снимаю с колен печатную
машинку, он тут же подбегает, точит когти о мои штаны. Сколько говорил,
не помогает! И бросается на колени. На кухне скрипы - Клаус устраивается
на старом приемнике, это его место. Костик пробирается ко мне, пренебрегая
недовольством Хрюши, у него своя мечта. Дамы дремлют на полутеплых батареях.
Все как-то мимоходом, мимолетно, кое-как, это утро. Завтрак кончился, сейчас
подремлют, помоются, полижутся и начнут уходить один за другим в форточку:
первым Макс, за ним потянутся Костик и кошки, потом Клаус, а Хрюша может
остаться, если я здесь, то и он со мной.
33. Двадцать девятое, зима пробует силу.
Столбик термометра качается
у нуля, тонкий, мутный... Воздух спокоен, про листья не хочется вспоминать
- скелетики, почерневшие от дождей. Тишину нарушает шорох, с неба сыплется
невидимая крупа, суха и колюча. Все молчит, и только этот непрерывный сухой
звук. Зима надкусывает свое время.
Как всегда первым Макс. Поеживается, неуютно стало спать
на земле. Подбежала Люська, позволяет погладить себя без ужимок, выгибания
спины и прижимания ушей. У мусорки Хрюша, рычит над сухой и ломкой рыбной
костью. В подвале, в темноте дремлет Клаус, шерстяной мешок с глазами.
Еды маловато, но утром и не ждут многого - важней собраться, увидеть, что
я на месте, значит, жизнь сегодня такая же, как вчера.
Хрюша поел и прибежал
ко мне. Подошла Люська, потянулась, решила присоединиться к нам. Опрометчиво,
опрометчиво она поступила! В один миг Хрюша слетел с колен и с ревом бросился
на нее. Она в форточку, на балкон, на козырек... Он тут же остыл, вернулся...
а через минуту и она возвращается, да еще с Алисой, в глазах у них насмешка,
но держатся на расстоянии, чтобы не расстраивать ревнивца. А Хрюша на моем
колене делает вид, что спит.
Клаус приблизился, укоризненно
смотрит - предпочитаешь Хрюшу... Когда Хрюши нет, старый кот подходит ко
мне c явным намерением поговорить, но медлит, обдумывает, оглядывается...
и кто-нибудь обязательно помешает нам! Но если уж прыгнул на колени, то
устраивается основательно, а я не шевелюсь, так редко это бывает. Белый
ус осенью выпадает, новый растет медленно.
Прошло несколько дней,
Хрюша постоянно со мной, хотя еды мало. Обе кошки, мать и дочь отчаянно
отбивают у него место на коленях. Люська тоже царапает брюки, прежде чем
прыгнуть, и глаза зажмуривает, они у нее с поволокой... Если кошки успели
раньше, то Хрюша, ненавидящий, отчаянно завидующий, рядом на подоконнике,
и молчит, сохраняя ледяную непроницаемую маску. Но глаза, глаза... Сколько
страсти и отчаяния пробивается через зрачки! Он бы убил этих кошек!.. Придет
Клаус, глянет с порога на серую кучу на коленях - и презрение в желтых
глазах. Уйдет на кухню, устроится там на окне, чтобы только не видеть это
безобразие, он терпеть не может толпу. А вот Костик не боится уронить себя,
зажмурившись, лезет и лезет на колени, раздвигает всех, штопором вьется,
и, наконец, втискивается, пренебрегая шипением разгневанных кошек...
А погоды все теплей и
сырей - все мертвей. Осень пахнет мертвечиной, если застоялась. Темно-коричневая,
она скоро станет черной, как декабрьская ночь. Дни, сырые и серые, безлики,
ночи черны, рассветы медлительны и робки...
35. Сегодня одна сосиска...
Я оплошал с этой сосиской,
одной на всех. Слишком низко опустил руку, и Клаус в один миг вышиб еду
когтистой лапой. И страшно зарычал, все попятились, и только Люська, помня
старую дружбу, попыталась урвать крохотный кусочек. Не тут-то было, одного
желтого взгляда хватило, чтобы ее отнесло далеко в сторону. Страшный зверь...
Я схватил его за шиворот - отдай, но понял, что бесполезно. Кое-как оторвал
половину, каждому досталось по крохотному кусочку, и они принялись печально
вылизывать пустые миски. Чтобы помочь им, нужно быть ловким и сильным,
и не рассчитывать на доброту и справедливость.
На балконе жалобно кричит
Хрюша, смолкает - и снова... Сидит на перилах, маленький, черный, не двигается,
смотрит на меня... Что он хочет, чем я могу ему помочь? Наверное, ничем,
но поддержать способен. Вбежал, покричал, поел, погрелся, поспал, посидел
на коленях, поговорили о разном... погладил его, почесал за ухом, успокоил
голосом... Он сердится на котов, они не принимают его всерьез, когда дело
касается кошек. Обидчикам он отомстить не может, вот и вымещает свои обиды
на Алисе с Люськой. А они все понимают и не обижаются - посмеиваются над
ним, и это еще сильней его бесит.
36. Такой теплыни не было сто лет...
Странный сезон, солнце
не греет, но и холоду приблизиться не дает, время замерло, как бывает во
сне. Мы ворчим, когда оно летит, но если остановится, нам тут же страшно,
выпадаем из движения, висим в пустоте.
У нашего дома встречаю
двух собак, а я уже шел с Максом. Серьезные ребята - поджарые, привыкшие
к голодной жизни, самые опасные. Один пес забегает за спину Максу, второй
спереди. Но есть еще я, и они медлят. Я говорю им негромко, но с угрозой
в голосе - "марш отсюда..." Они прекрасно поняли, но не спешат подчиниться,
заходят за дом и ждут. Понимают, что быстрей меня... Чувствую только уважение
к их бесстрашию, выносливости, серьезности морд и глаз. Но я на другой
стороне. Постояв и подумав, они снялись с места и исчезли в кустах. Еще
вернутся, но первая атака отбита. Макс еле жив от страха. Будем есть горох.
Они любят его, и все съели.
Хрюша, как всегда, окрысился на Алису, она спряталась от него под кровать.
Я отчитал его, он рыгнул, прыгнул на подоконник и занялся утренним туалетом,
забыв про кошку. День тихий, пасмурный и неторопливый, за окном еле колышутся
ветки, под вечер соберется дождик, безнадежный, как все глубокой осенью.
Время идет, еда есть, и мы пока живы. Нас восемь, и Серый, который бродит
вокруг да около, мечтая стать девятым. Но мы пока не берем его, уж слишком
свиреп и силен.
37. Декабрь восьмого, около нуля...
В последние два дня не
было Алисы. Я беспокоился - полуслепая... Сегодня появилась, еще резвая,
в хорошем настроении. Долго вглядывается, но как услышит голос, сразу бежит
навстречу. Ее как всегда оттеснили от еды, я дал ей отдельно от всех кефира,
она любит. Несколько раз мимо дома пробегали собаки, другие, но тоже опасные.
Большой желтый с серьезной мордой, главный; второй - помесь овчарки с лайкой,
мускулистый и подвижный. И резвая сучка с острым носиком, самая опасная,
она подзуживает мужиков, и те нападают. С виду приятные звери, не успевшие
одичать. Люська после их набега оказалась высоко на дереве, и кричала.
Я вышел, она тут же успокоилась и ловко побежала по стволу вниз. Я взял
ее на руки, пушистый комок. Подбежала одна из собак, Люська напряглась
и стала вырываться. Я, конечно, не отпустил, она бы не успела добежать
до подвала... Принес домой, мать тут же облизала эту дылду. Не было только
Хрюши. Я забеспокоился, ведь собаки рядом, пошел искать. Подходя к подвалу,
услышал лай, и понял, что собаки там, добрались до какого-то кота и возятся
в темноте. Услыхав меня, они побежали к выходу. Я прошел дальше и на трубе
нашел серую кошку, Васину подругу, она была напугана, но цела. Все тихо,
кое-где капает вода... Я расстроился из-за собак, потому что ценю подвальный
покой. Хрюши нет. Пошел к девятому, зову - и выбегает мой Хрюшка, серьезный,
важный и вовсе не испуганный. Взял его на руки и понес домой. Он, в отличие
от других, не просто терпит это, а по-настоящему горд, крутит во все стороны
курносой головенкой - смотрите, знайте, сам Хрюша едет... Есть ему было
нечего, но он и не хотел, устроился на подоконнике. Дремлет, ждет, когда
же я выброшу к чертям машинку и захочу с ним поговорить всерьез... На полу
Макс, на столе Костик шуршит бумагой, умывается, на кухне исследует пустые
консервные банки Клаус, медленно догрызает окаменевший сухарь Алиса...
Стив, шипел, ругался, чтоб выпустили на лестницу поклянчить еду, и не дождавшись,
удрал в окно. Спрыгнул с балкона и попался прямо в лапы сучке, она обегала
дом и с размаху натолкнулась на кота. Но Стива не свернешь, стоит как скала.
Она покрутилась, попрыгала вокруг да около и отступилась, а он пошел в
девятый подвал. А я, оставшись с самыми верными котами и кошками, готовлюсь
к зиме по-своему. Я жду цветных пятен на белом фоне... и боюсь тягостного
чувства, которое в начале: словно хочешь вспомнить знакомое лицо, или вещь,
пейзаж, а вместо целого перед глазами детали, фрагменты, куски, пятна,
штрихи и наброски, и все это кружится, не удержать, уплывает... В горле
сухость, в животе тоска, в глазах резь и рябь, в висках боль и тяжесть...
Розовощекие графоманы, мать вашу так!..
Холод загнал всех в подвалы,
кончилась пора утренних купаний в листьях. Земля застыла, молчит и не жалуется.
Травинки твердые и ломкие, с беловатым налетом, трупное окоченение вызывает
тоску... Две женщины собирают мусор. Одна средних лет, кряжистая, с грубым
красноватым лицом, вторая молодая, высокая и бледная, как глиста после
чеснока. Им мешают коты, грязнят землю и пол в подвалах, а запах!.. В их
кучах мусор от людей, а они этого видеть не желают. Они считают, что люди
лучше зверей, я сомневаюсь. Я не хочу их слушать... Прибежала Люська, пушистая
гусеница на тоненьких ножках, оживленна и быстра. Она любит гулять по зимней
траве. Бежит и оглядывается, иду ли, а руку протяну - пригибается и жмурится,
но это игра.
Задолго до нее, в этой
же траве сидела Жучка, черная маленькая кошка, кудлатая и дикая. Та же
прогнутая спина... От нее и Феликса пошли все черные. Она исчезла, как
многие - вчера была, а сегодня искать бесполезно. Куда они забиваются перед
концом?.. Судьбы безымянных и забытых зверей сильней всего трогают меня.
Сколько их позади... В долгой жизни мало хорошего, столько ушедших лиц...
Люди лучше устроились, их жизнь ценится дороже, а кошку можно просто придушить,
как мой сосед, - лишайная, мол, - и выкинуть в мусоропровод. Безмолвное
страдание бессильных и непонимающих вытолкнуло меня из жизненной колеи
- несколько ударов, толчков, и я оказался не годен для человеческой жизни.
Говорят, это опасно... Женщины молча наблюдают, как я разговариваю с кошкой.
Я знаю, что они думают обо мне. О моей ненормальности давно знают постоянные
гонители кошек, они потрясают своими половиками... Истерическое провозглашение
чистоты, с обязательным вывешиванием на балконе всего имущества, как простыней
новобрачных. Сочетание стерильных тряпочек в своем углу с непролазной грязью
за порогом собственного дома, на огромной ничейной земле. Нет уважения
к жизни, только надуманные или истеричные любови и привязанности...
Из подвала показался Хрюша,
потом Клаус и последним Костик, верный друг лохматых. Клаус любит Костика,
но тот надоедает ему своими нежностями. Зато Макс обожает покровительствовать,
кладет лапы на шею Косте, облизывает всего, а тот и рад, спит, прижавшись
к Максову лохматому боку. Макс помнит свои неудачи, бегство в девятый,
и рад, что кто-то слабей его. В сущности оба еще подростки, а Клаус взрослый,
староватый кот, не любит слабых, и с кошками у него все ясно, и дел по
утрам хватает.
Макса я увидел у помойного
ящика. Как ни корми, их тянет сюда. Опасно, иногда подсыпают всякую дрянь,
но с дурными привычками трудно справиться, особенно, если вкусно. Все-таки
он решил пойти за мной, и что?.. стоило ли ради останков монашески пресного
минтая, потонувших в густой каше?.. И все равно, встрепенулись все, кто
сидел и лежал, кто мылся или дремал - новому обязательно добавят, вдруг
удастся поживиться... Но у Макса не отнимешь.
Он пожевал немного и быстренько
смылся обратно к мусору, оттуда в окно несет зловонием вперемешку со сногсшибательным
ароматом копченой рыбы. А Костик остался, спит на теплой хрустящей бумажке,
свернулся и всхрапывает.
Шум мотора, мусорка едет.
Выглядываю - Макс удирает от толстой тетки в девятый дом. Клаус тоже удрал,
но наверх, домой... волоча живот по доскам, пролезает через узкую дыру
на балкон, смотрит на меня желтым глазом... Беззвучно мяукает, прыгает
на колени, и замирает.
Листья, грязные кружева...
Макс за ночь проголодался. Появляется Люська, и они бок о бок бегут впереди
меня. Что значит неопытность - заворачивают за угол и не останавливаются!..
Вот Хрюша - замарашка, деловит и озабочен. В подвале Клаус на деревяшке,
отполированной густою шерстью. Как хорошо мы вчера дружили!.. Годами тянется
его борьба за место на коленях. Вокруг меня все время крутятся недостойные
личности, так он считает. Я вечно виноват перед ним... и не могу исправиться.
Стив дремлет на соседском
коврике. Я осматриваю его место - много волос, но никаких серьезных улик...
Все доедают кашу, когда в окно вскакивает Костик и сходу бросается на тарелку,
хотя бока у него раздуты. Тот, кто в детстве голодал, поймет его. Сегодня
праздник для всех - кусочки куриного фарша! Как только завидели пакетик,
поднялся отчаянный вой. Больше всех старается Константин, за ним Люська.
Клаус немного в стороне, он ненавидит суету, и выжидает. Развожу фарш горячей
водой, чтобы получился жиденький супчик, и наливаю в огромную плоскую тарелку.
К ней тут же припадает шесть рыл, незаметно оттесняют друг друга, вроде
бы случайно, прямых столкновений никто не хочет: пока докажешь свою правоту,
тарелка будет вылизана до блеска. Хрюша до еды отчаянно размахивал лапами,
а у тарелки он последний, его оттесняют даже кошки. Я предвижу это, у меня
наготове еще немного, наливаю ему в отдельную мисочку. Клаус, урвавши из
общей миски, ждет, пока отойдет Хрюша. Малыш не умеет вылизывать углы так
тщательно и методично, как старый кот. Клаусу достанется немало, ведь в
осадке самые крупные кусочки фарша. Пусть побольше, да лучше - девиз старика.
Он не очень-то стар, десять лет, но старше его только Алиса. Смотрю, ее
оттеснили, она безропотно наблюдает за остальными, отдыхает. Вытряхиваю
ей самые остатки...
Вот теперь утро кончилось.
Мы собрались, поклевали чуть-чуть и разойдемся по своим делам. Им спокойней,
они принадлежат к большому сильному племени, во главе которого я - не дам
пропасть.
Пока зима нетороплива и
мягка. В доме тихо, жильцы покинули скамейку, что у подъезда - зябко стало,
и волны злобы гаснут быстрей, чем летом. Не так видно зверей, как в теплые
дни, а в подвалы мало кто заходит, там страшно, грязно и темно, так люди
говорят... Я думаю о друзьях. Как можно таким маленьким и слабым жить среди
огромных, громких и злобных?
Поели, и тихо. Востроглазый
Костик в кухне на столе; на серой бумажке его не видно, он знает это и
горд собой. На полке развалилась Люська. Я положил туда тряпочку, она полюбила
это место: видно, кто приходит, уходит, и в стороне от суеты. Она ложится
на спину и мурлычет, поглядывая на меня, ее коготки остры, но руку держат
осторожно. Деликатны беспризорные существа... А на полу сидит ее полуслепая
мать, ей досталось мало еды, но она рада покою, и тому, что рядом красивая
кошка, ее дочь. Люська готовится встречать женихов, а Алиса устала от этой
дребедени, всю жизнь донимали коты да коты...
41. Гололед, плохое настроение...
Снега нет и нет, а на камнях
тонкая блестящая пленка по утрам. Навстречу мне Макс, зуб торчит уныло.
Погладил его, он слабо вякнул в ответ и побежал за мной. А это Стив, тоже
бежит ко мне, исчез, что ли, могущественный покровитель?.. Покормил их,
сел, Стив взгромоздился ко мне на грудь и заурчал, закатывая глаза. Иногда
вспоминает старую дружбу. Огромная лобастая у него башка, больше, чем у
всех других моих знакомых. Самый большой, тяжелый и сильный кот, и самый
неприступный, самостоятельный. Недавно стал забывать свои обиды, придет,
положит голову на колени, что-то бормочет, позволяет себя гладить... На
правой щеке снова открылся свищ. Рассказывать про его болячки скучно. До
главной операции он был беспокойным, дерзким, драчливым, а стал злым, бесстрашным
- и равнодушным. Он не участвует в нашей жизни, когда является, лежит в
коридоре поперек дороги и никого не боится... Мы долго разговаривали с
ним, и даже Хрюша не возмущался, сидел рядом на подоконнике и делал вид,
что ему совершенно все равно.
Клаус шел ко мне с явным
намерением поговорить, увидев Стива, остановился. Между ними ни дружбы
ни вражды, избегают встречаться на узких дорожках. На балконе подал голос
Хрюша. Он стоит, маленький, курносый, обрубок хвостика торчком - и воет,
тоскливо и долго. Он поел, здоров, я люблю его, но этого мало. Кот должен
жить своею жизнью, Хрюша хочет этого и боится, потому и кричит. Ему трудно
быть храбрым, выдерживать взгляды больших и сильных котов. Вечный подросток,
он должен - и страшно!
Внизу загремела мусорка,
все встрепенулись, и Хрюша отвлекся от философии в сторону злобы дня. Утро
кончилось.
42. Макс, Клаус и Люська.
Бывалые коты отмечаются
с особой залихватской небрежностью, с наигранной скукой на косматых мордах,
как Клаус, например. Несколько капель, чтобы только оставить след. Здесь
был... а дальше все известно. Как всякий мастер, кот экономен в средствах.
Никакой показухи! А новичок - это угроза, его старательность и отсутствие
меры ужасают... Макс стоит в углу, на роже горделивое выражение и особая
задумчивость, присущая детям, испытывающим подгузник. Зуб торчит, и язык
высунул от усердия. Я кричу ему, что хватит, но не тут-то было - он поливает
занавеску, используя весь запас! И победно уходит. Хрюша поет песнь отчаяния
и надежды, брякается о форточку плотно сбитым тельцем, и вниз; он должен
участвовать лично и не доверяет письменным сообщениям. Я говорил уже, он
по натуре художник, а не писатель... На пороге Клаус, он долго нюхает Максову
расписку, брезгливо морщится - и небрежным штрихом перечеркивает старания
молодого карьериста. Подходит ко мне и не верит глазам - я один! Он долго
думает, проверяет обстановку - никого!.. Тогда прыгает. Я глажу его спутанную
гриву, трогаю сморщенное левое ухо, крошечное, жесткое... Он не возражает,
и принимается оглушительно громко петь, с легким взвизгиванием, что странно
слышать от огромного лохматого существа со свирепой изрытой шрамами мордой,
она распухла и расплылась, но разрез глаз все тот же - косой, с приподнятыми
к ушам углами. И я вспоминаю, как в детстве звал его - китайчонок...
Но тут пришлепала Люська
и все испортила! Клаус ее первый любовник. Он понюхал ей нос, вздохнул
и отвернулся, а она долго тыкалась в его шерсть в разных местах, и наконец,
пристроилась к боку, греясь его теплом, и моим. Все происходит у меня на
коленях, а машинка рядом, я перегнулся к ней, мне неудобно, но приятно,
что после любви иногда остается дружба.
43. Четырнадцатого декабря, снега все нет...
Маленькая рыжеватая собачка
крутится вокруг меня, заглядывает в сумку. Я ее знаю - из той своры, что
доконала Шурика. Я бы дал ей молока, но не хватит на мою компанию. Она
понимает, и направляется туда, где за седой травой овраг. Если бы там построить
домик... Холод доконал бы! Я и в доме-то еле выживаю, почти не топят. Котам
хорошо на теплых подвальных трубах, а мне не залезть на трубу; среди котов
я неудачник по части нахождения теплых мест. Но в сильные морозы и особенно
ветры подвал спасает только самых мохнатых, тогда дома им теплей... Макс
выходит из травы, никакого внимания собаке. Он знает, одна такая шавка
не справится с ним. Шурик не успел узнать даже того, что понял недотепа
Макс, проживший втрое дольше. Макс видит банку с молоком, облизывается...
Люська прыгает сверху, Хрюша выглядывает из подвала - недоросток, малолетка
с глазами наемного убийцы. Но я вижу в них отчаяние, страх, подозрительность,
тщеславие, неуверенность, которые он скрывает под бандитской маской...
У порога невозмутимый Стив, дома старушка Алиса и Костик. Удача, без усилий
я собрал всех, кого хотел. Нет только Клауса, и Серого давно не вижу. Хотя
он не совсем наш... В подвале сумерки, свет просачивается через окошко
под потолком. На полированном чурбачке тяжелая лохматая туша Клауса. Глажу
его, он урчит, идет за мной, и даже трусцой пробежался, так и кажется,
дергается шар живота над ремнем, явственное ощущение подтягивания штанов...
Молоко все пьют с жадностью,
на помойке его не бывает. Зато там встречаются деликатесы. Друзья чавкают,
а я сижу среди прошлогодних картин... Как они здесь бесились, Люська и
Шурик, залезали по занавескам до потолка! Теперь она взрослая дама, а Шурик
давно в земле.. Вчера Алиса играла со мной - ловила пальцы, покусывала
их, чуть задевая кожу. Значит, скоро котята... Уже несколько лет их трое
- серый, рыжий и черный. Про серых я знаю все, отец бродит вокруг нас и
сам требует усыновления. Про черного догадываюсь - виновник Клаус... А
рыжий?.. Есть в девятом рыжий мужичок, я думаю, он отец Шурика.
На кухне хриплый рев,
непонятно, как может так орать малютка котик! Хрюша гоняет Алису, женоненавистник
поневоле. Алиса замешкалась, теперь ей только под кровать, он за ней -
"А, не дала!.." Ноют старые обиды... Через минуту он отходит, прыгает на
колени, подставляет мне шею и уши - отчаянно чешутся, а не достать. Возвращается
Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у того еще дергается
хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше никогда! Молодец,
Хрюша, новый холостяк.
44. Все обращается в воду...
Большой, рыжий с туповатой
мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в темноту - "уходи..."
Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую землю... В темноте,
один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной, дырчатый от редкого
дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал подвал насквозь.
Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в нее снежком,
она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и холодное,
и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не скользко,
и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы. Воскресенье,
пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около нуля.
Я уже говорил, расхотел
быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее разным формам.
Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно - невозможно!..
Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время, потом снова
оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я не
верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир
устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только
тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение
- ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда
трогаешь пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение.
Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди...
Но когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым
обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там
за окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
Несколько котов и кошек
- круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму, кормимся, греем друг
друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет, когда они исчезают
вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока. Говорят, это называется
творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве недостатка тепла и света.
Появился Макс, лохматый,
глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит наверх... Ну, давай! Я
вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается! Я не могу смотреть
на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо страшней,
если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому,
что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без
меня будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на
второй этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська
ползла ко мне по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал
гениальный вывод - зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик,
повзрослевший, тучноватый, карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши
нет.
Темно, бесконечный снег
машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне скользко, жарко,
слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает. Вспомнил
и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?..
Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у
Стива, глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
Пришел - и никого. Двери
подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же троица. Большой
рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам. Все трое
обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус. Сегодня
котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что
дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной
темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь,
вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит.
Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам,
наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять
и упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней
ветки, в двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут
уж я не стал ей помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась
и прыгнула, по шейку погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула
к балкону. Хочет вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам.
Что ж, попробуй, но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом,
не видно, где край. Она решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают,
пушистые штаны в снегу... Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда
я пришел, доедала остатки завтрака, полизала миску, в которой было молоко,
смотрит на меня. Знает, у меня всегда что-нибудь найдется...
46. Семнадцатое, разбавленное молоко...
Снег надолго, к моему балкону
пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с высоты их роста - холодные
громады выше головы... По снежным холмам пробирается в мохнатых штанах
Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели. Вижу, Хрюша
бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев меня,
хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй
день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих,
но временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой,
но мы все равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею.
Дома Алиса, разумница-старушка,
как я называю ее с уважением... за мной впрыгивает в переднюю Люська, распутница-малолетка,
как я называю ее под настроение... Вот Костик, который может все, даже
вскарабкаться по дереву на мой балкон. Вот Клаус, который столько может,
что уже ничего, кроме кошек, не хочет, греет брюхо на теплых трубах, идет
за мной из уважения к старой дружбе... А Люська разлеглась на батарее,
живот устроила, а лапы не умещаются, свисают. Вид страшноватый, будто умерла,
но она живей живых, впитывает тепло каждым уголочком тела.
Явился Стив и кинулся
ко мне на колени, как лучший друг. Клаус дрогнул, но взял себя в лапы,
сделал вид, что моется. Сам виноват, пришел первым, но все выбирал благоприятный
момент. Я звал его несколько раз, но, видимо, ему хотелось, чтобы я встал
на колени. А со Стивом у меня серьезный разговор. Сегодня он обмочил соседский
коврик, это почти смертельно! Не понимает, чем рискует.
На обед у нас молоко и
кусочек фарша, поели и тут же разбрелись кто куда. Остались Люська и Алиса,
взялись вылизывать друг друга, подставляют бока и спины. Благородная Алиса,
безропотная, самоотверженная... и эта дылда, до сих пор пытается сосать
молоко у матери, ни шагу без нее... Наконец, успокоились, лежат одной кучкой,
и теперь невозможно отличить, где одна, где другая. Пока они спали, я думал.
Когда-то я видел, как
два молодых кота, устав от притеснений старика, хозяина территории... два
друга, они объединились и загнали своего мучителя в кусты, сидели рядышком,
посмеиваясь, а тот жалобно верещал из зарослей. И с тех пор оставил в покое
этих двоих, и вообще, как-то сник, больше не возникал со своими приставаниями.
Что было написано на лицах этой парочки - единство, веселое торжество?..
Я видел, как старая больная кошка несет своих котят, одного за другим,
на второй этаж по узкому карнизу, прыгает вверх на полтора метра, протискивается
в узкую щель... Чтобы спасти. Потом приносит им все, что может найти во
дворе - птиц, мышей... дом полон перьями, на каждом шагу селедочные головы,
крысиные хвосты... Она наблюдает, как они играют, едят, а потом подбирается
к остаткам, и я вижу, насколько она голодна... А Вася, старый кот, с его
постоянной подругой?..
Самое лучшее в человеке
имеет звериное начало.
Но тут проснулись кошки,
кто-то бухнулся в окно, и мои слабые мысли прервались. Я посмотрел на стены.
Картины все чаще вызывают беспокойство, тоску, вязкую слюну во рту, тяжесть
в груди... Возникает напряжение во всем теле, дрожь в руках... становится
душно, неловко, нехорошо, хочется куда-то бежать, что-то делать... Заброшенный,
забытый в сером пространстве, среди метели, я не знаю своего языка, оттого
и мечусь. Может быть, пятна?.. Ведь так уже было много раз - спасали пятна!
Да неужели? Сто раз повтори, все равно уверенности никакой! Кто же поверит
разуму в таком котовском деле! С чего бы это пятна, что за бред!.. Каждый
раз в начале нужен повод, зацепка, случай, чтобы вдруг стало ясно - конечно,
пятна, ясное дело, они! Уверенность не требует доказательств. Только пятна,
тон и цвет! Когда снаружи безрадостно, жутко, холодно, темно и противно...
тогда и начинается выживание.
Тогда я начинаю видеть.
Стало светлей от снега,
распрямился последний виток декабря, от двадцатых к тридцатым прямая дорожка
до конца года. Меня по-прежнему встречает Макс, одинокая черная фигурка
среди ледяной пустыни. Он выбегает далеко в поле, я спешу ему навстречу.
Кошки с Костиком по утрам дома, из подвала по первому зову вытягивается
Хрюша, переливается через край темноты и бежит ко мне. Сегодня увидел на
лестнице мужскую спину - и бежать. Насилу уговорил вернуться. Клаус долго
и напряженно вглядывается в лестничную темень, стараясь понять, мужская
фигура или женская... Если мужская, ни за что не сдвинется. Его не раз
били мужчины, из женщин он боится только одну, с железным крючком, что
у мусора. Он надоел ей своим интересом к ящикам, она замахивается на него
клюкой. Кто бьет, редко замахивается.
Была каша, овсяная с растительным маслом, немного кефира...
Все это моментально смололи кошки и Костик, этот прожора, бьется за чистое
блюдце до конца. К счастью немного осталось подоспевшим Хрюше и Стиву.
Сегодня говорили с Клаусом.
Ус растет плохо, глаза слезятся, шерсть за ушами и на лбу выпадает. Девять
или десять ему? Свобода, дружок, старит.... Когда никого нет, он прижимается
ко мне головой - "не забыл меня?" "Нет, Клаусик, ты мой самый лучший друг...
"
Когда я бегу с ними наверх...
Они быстрей меня и всегда обгоняют, а я не знаю, что нас ждет за поворотом.
Опасно, когда закрыта дверь в наш закуток, они толпятся перед ней, оглядываются,
переминаются, подумывают о побеге... Сверху топот, крики детей, лай собак!..
Может отвориться дверь, выглянет сосед, который их ненавидит... Я должен
успеть! И я бегу, сердце досадно бухает и останавливается... потом снова,
кое-как... Иногда какой-нибудь кот, чаще Стив или Клаус, начинает кривляться
на лестнице - садится, моется, демонстрируя пренебрежение к опасностям.
Если Стив, со своим высокомерием, то черт с ним, все равно не убедишь;
годами околачивается на ступеньках, не раз попадало, но жив, счастливчик.
Если Клаус, то хочет, чтобы я подошел, уговорил его, а то и взял на руки.
Хрюша при малейшей опасности забьется под лестницу, отличная добыча для
овчарки. Поэтому для отстающих способ один - завлечь стремительным бегом
вперед и вперед; они легко заражаются моей торопливостью, в них просыпается
инстинкт догнать убегающего. В догонялки лучше всех играет Клаус, я говорил
уже, от него не отвязаться, он будет плестись за мной, пренебрегая святостью
границ.
Несмотря на мороз и ветер,
поев, все исчезли в темноте. В подвальной комнате, где сидит Клаус, из
окна постоянно выбивают фанерку. Я прихожу - она на полу, а в подвале буран
и сугробы. Каждый день я пристраиваю ее снова. Утром и вечером ищу Стива.
49. Хроника. Природа не безжалостна, она равнодушна...
Только не попадайся ей
под руку или под ногу.
Двадцать шестое декабря, мороз такой, что любая одежда
кажется бумажной. В кухне замерзла вода в чайнике, на подоконнике лед и
снег. Если законопатить все щели, плотно закрыть входы и выходы, то домой
вернется плюс, и вода растает. Я выбираю тепло, и запираю на ночь слабых
и плохо одетых - двух кошек, Хрюшу, Костика и всех, кто не уверен в своих
силах. Уверены обычно Макс, Стив и Клаус, и Серый, конечно, эти сумеют
позаботиться о себе. Стива нигде нет.
Двадцать седьмое, Хрюша
и кошки дома, Клаус и Макс уходят. Костик встает и без колебаний за ними,
это дружба. Со своею гладкой шкуркой ему тяжело придется, вместо воздуха
иглы и колючки, в подвале не сладко, еда в мисках превратилась в куски
льда... Где затерялся безумный Стив, играющий своею жизнью? Менял хозяев,
места, образ жизни, неделями где-то скрывается... Вчера я подходил к девятому,
звал и громко и шепотом - ни движения, ни звука. Как будто все вымерли
в том доме. Потом что-то шелохнулось, шлепнулось - и мимо меня промчался
большой серый кот, я его знаю. Глубоко сидят, берегут тепло...
Вечер, двадцать пять не
тридцать, зато ветер сдувает тонкую оболочку тепла. Макс сидит под балконом,
морда в снежной пыли, хвост затвердел. "С ума сошел! Почему не бежишь в
подвал? " Он слабо вякнул в ответ, глаза дикие, сосульки возле рта. Дома
понемногу отошел... Как научить его прятаться?.. Лохматые снова уходят
в ночь.
Двадцать восьмое декабря,
всего девятнадцать, зато пурга. Под ногами блестящая поверхность, земля
отталкивает, ветер сносит меня в черноту, в овраг, к реке... У нашей двери
серый растрепанный кот, видно, что был домашний, но потерялся. В руки не
дается. Дома все, кроме Клауса и Стива, девять куч и столько же луж. В
подвал снова забежали собаки, им некуда деться. Фанерка на окне повалена,
с великими трудами укрепил ее. Скорей хотя бы десять минусов, тогда оставлю
форточку открытой на ночь.
Дал всем по кусочку сала,
жадно ели и отнимали друг у друга. Клаус сильней Макса, но уступает ему,
только негодующе смотрит на меня. Костик отнимал у них обоих, он друг,
ему разрешено. У друзей может отнять и Люська, а у Алисы отнимают все.
И у Хрюши, который смел при входе, а потом бегает за спинами. Но никто
не оспаривает его право раздавать оплеухи. Стив, когда был в последний
раз, дышал мне в лицо, урчал, закатив глаза, про дружбу навеки. Где же
твоя дружба?
50. Полкастрюли каши. Стив.
Вечером я шел к своим,
погруженный в мысли. Нет, мыслить я давно разучился - проносились лица,
деревья, кусты, заборы, лужи с отражениями фонарей, желтые листья... слова,
сказанные шепотом... светится окно... Кусочки памяти, которые всегда при
нас. А кругом серая и мутная пустыня, над ней рои существ, правильных и
мертвых, это снежинки. Лист существо, может, даже с именем, а снег - вещество...
Я нес кашу, немного, зато с необыкновенной рыбой линем, и с подсолнечным
маслом, чтобы шерсть гуще росла. Что важней шерсти зимой?..
Судьба обрадовала меня
- на ступеньках Стив!
Я не поверил глазам. Думаю,
неужели Макс научился шастать по ступеням?.. Того и гляди, доберется до
нас своим умом... Нет, длинней, и нет рыжины на боках, и глаза особенные
- до глупости бесстрашные глаза. Стив! И ничуть не похудел, сильная мускулистая
спина. Я только успел пощупать спину, как он замахнулся лапой и сказал
-"но-но..." Настоящий, живой! Злой и деловой - "времени нет, показывай,
что принес..." Ему, конечно, почести, миска отдельная и все такое. Хрюша
и Люська почтительно посторонились перед нашим странником, ходячей легендой.
"Вот придет Стив..." Долгими зимними вечерами разве я не так говорю им?..
Потом пришел Клаус, Хрюша, нашелся Макс, и все четверо черных оказались
в доме. Хрюша, конечно, замахивался на Стива, но каждый раз успевал передумать.
Стив особый кот, учить его нашему порядку бесполезно. Хрюша понимает это,
и еще знает - Стив все равно уйдет, а порядок останется. Нас восемь - четверо
черных, трое серых и я. Не было Серого, он, кажется, побаивается Стива.
Но Стив недолго баловал
нас, отведал рыбки с кашей, и к балконной двери, оглянулся на меня, зашипел,
зарычал - "Отворяй, устал я с вами!.." И я со спокойным сердцем отпустил
его. Он, не оглядываясь, ушел в мутную мглистую снежную пустыню, где небо
и земля слились.
Стив снова исчез, но я
успокоился - жив, бродяга. Дома все, кроме Хрюши. Макс с Люськой в обнимку,
она его любовно вылизывает, он милостиво разрешает, и сам полизал чуть-чуть...
Костик на улицу не хотел, но отчаянно хотел пописать. И, улучив момент,
когда я потерял бдительность, намочил бумажку в углу и успокоился. А я
поздно хватился, и сделал вид, что не заметил. В такой мороз мне жаль их
выталкивать на улицу, и я терплю лужи и кучи, надеясь на скорое потепление...
Поели, отдохнули, помылись, и я отворяю перед ними балконную дверь или
форточку минут на пять, и жду, в клубах морозного пара, кто куда... Кто
хочет уйти, уходит. Но сегодня воздух колюч как никогда, даже Макс дрогнул.
А Алиса ушла, хотя я оставляю ее без разговоров, но вот надо ей, и все!
Три раза выходил за Хрюшей, его все нет и нет. Из подвала выбежали собаки,
они там греются. На этот раз я ничего не сказал им, они знают меня и ведут
себя тихо. Дошел по тропиночке до девятого, снег по колено, вокруг дома
здоровенные псы, сидят на колючем ветре, ждут кого-то... Хрюше с его коротенькими
ножками, да по такому снегу... не проскочить! Звал, звал - и, наконец,
слабенький голосок - появляется в окошке Хрюша, чумазый настолько, что
не черный, а серый. Взял его на руки, он тут же успокоился и едет, гордо
поглядывая на стадо собак... Прибыли, тут же все сбежались, ведь ясно,
что Хрюша получит премию. Я оставил его в ванной с рыбьим хвостиком наедине,
а дверь плотно закрыл, подоткнув бумажку. Клаус пытался когтистыми лапами
взломать Хрюшино уединение, трудился, пыхтел, в конце концов победил...
но увидел только довольную Хрюшину физиономию. Опоздал! Что поделаешь,
в другой раз, дружок.
52. Тридцатое декабря, завтра перевал...
Люська обожает всех без
исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир. Утром кумир полакал
разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам огромную кучу,
настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при этом
ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились
в доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей,
она еле теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит
в порядок его лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места,
как только Люська на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез,
наверное, объявился могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут
его покровители, он снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния,
не теряя при этом гордого вида.
Завтра первый перевал,
за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у них чувство времени
точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню чисел... и пейзаж
для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день другая, снег
имеет сотню имен - он колет, жжет или гладит... холоден, мокр, сух, блестящ...
А цвет... как можно говорить о цвете - он охватывает все оттенки настроений
и состояний... Так вот, у наших такой настрой - придется потерпеть еще,
зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи,
которым все трын-трава. Мечта Костика - попробовать жизнь на зуб до сих
пор жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то
чудом добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних
силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая
худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала
сто раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня
разделен - по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только
подвалы и коты... Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще
так поступаю: выбежит - спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше.
Иначе не выжить, не от голода или усталости, а от сердечной тяжести. Их
слишком много, даже в поле моего зрения, я и семерых-то с трудом спасаю.
Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни хозяева, сами ее делают, пусть
сами за все и платят.
А мне достаточно забот,
я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и
пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к двери, потом оказываются
на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы остаться
на ночь, забиться в дальний угол, за кровать... Я находил их в мусорном
ведре, на верхней полке шкафа... Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям
на балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами,
решая сложнейшую задачу - как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются
их мозги... Каждый из моих восьми... что скрывать, Серый уже проник...
Каждый изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание,
а потом оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не
смогу отодвинуть. И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер,
темноту, то, что мало еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом
враждебных взглядов, связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Я девятый среди них.
53. Когда я шел к своим...
Когда я шел к своим, то
увидел двух больших овчарок, которые пытались спастись от холода. Им трудней,
чем котам. Они забегали в каждый открытый подъезд - и отовсюду их гнали.
Им не выжить.
И я вспомнил несколько
ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября. Никого у меня
не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я пробирался в
один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на месте крыша.
И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под себя. Кое-как
дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в шесть уборщицы
меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный мороз? Кто-нибудь
скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я не думал
в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
Я не мог отдать овчаркам
все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и вывалил на снег пригоршню
каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг замерзнет. "Все, что
могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку, в которой
кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности, только
вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих... Я понял,
что надо срочно уносить ноги. Они долго смотрели вслед. Они легко догнали
бы меня, но еще не привыкли. А я подумал, что они были бы правы. Кощунственно
говорить, что все жизни равноценны, если у меня кастрюля, а у них пустое
брюхо. Мне не нравится, как все, все здесь устроено. В гробу я видал борьбу
за существование!.. Говорят, другой жизни быть не может. В гробу я тогда
видал эту жизнь!..
Стать котом трудно. А
быть человеком не легче - неприятно и стыдно.
Когда пожимают плечами,
талдычат о культуре, великих традициях, разуме, добре... меня охватывает
бешенство. Я бы привел к говорунам, в их чистые теплые комнаты этих собак,
чтобы испытали на себе тот взгляд!
54. Между небом и землей.
Возвращаясь от своих, я
чуть не пропал, и что бы они делали без меня? Не хочу и думать! Я говорил,
что не хожу через город, отвык от людей, противно смотреть в их лица, и
я иду через поля, по тропинке вдоль высокого берега реки. В одном месте,
метров сто, наверное, тропка на самом краю спуска, и летом крутого, а сейчас
бесконечного, высокого и опасного. Внизу долина реки, другой берег, низкий,
плоский, дальше, за дымкой поле и черной полосой до горизонта лес. Горизонт
теряется в темноте, земля и небо сливаются в единое, притихшее от холода
пространство.
Обычно я спокойно иду
по насту, а тут устал, забылся, думал о годе, который ничего хорошего не
принес... Видно, сделал шаг в сторону и тут же провалился по пояс в снег.
Подо мной не было никакой опоры. Я попытался вытащить одну ногу, но поставить
ее оказалось некуда - она снова утонула и утащила меня еще глубже. Ухватиться
не за что, а тропинка где-то рядом, в полуметре от меня, но сверху-то я
видел ее, а сейчас она словно исчезла!..
Так я барахтался, как
перевернутое на спину насекомое, и никого поблизости не было. Представляете
картину? - я на вершине снежной лавины, которая вот-вот сорвется в сторону
реки, и тогда уж никогда не выкарабкаюсь из-под этой тяжести. Было тихо,
только мое хриплое дыхание, потрескивание снежной корки и хруст слоев снега;
они постепенно уплотнялись под моей тяжестью, и я после каждого движения
погружался все глубже. Если я не двигался, то висел. Темнота сгущалась,
другого берега уже не было видно. Я был в отчаянии, но все больше уставал
и погружался в какое-то оцепенение...
Вдруг кто-то сказал мне
на ухо - делай вот так! Я понял, надо не сгибаться вперед, как я все время
пытался, а отклониться назад и вылезать на спине. Я попробовал, и, действительно,
после нескольких попыток обнаружил, что выкарабкиваюсь. Тут уж я стал смелей
отталкиваться ногами, и спиной, спиной выползать, пока наконец весь не
оказался на плотной полоске снега, по которой до этого так безмятежно шагал.
Спокойствие вернулось
ко мне. Я вспомнил, чего испугался в первый момент - Хрюша и кошки заперты
дома! Если не выберусь, кто откроет им дверь? Они погибнут от жажды и голода.
55. История остромордого.
Вчера вечером я возвращался
от своих и увидел у девятого дома под редкими кустиками темное пятно. Мой
глаз навострился узнавать живое, я подошел и обнаружил щенка месяцев шести,
небольшого, остромордого, темно-серого, насколько мог различить в сумерках.
Мордочка обнесена инеем, видно, что лежит давно, и снег под ним подтаял.
Кажется, он лежал на люке, здесь теплей. Я заговорил с ним, он не испугался,
и слушал. "Минус двадцать девять не шутка, - я сказал ему, - уходи!" У
меня не было еды, и я не знал, как увести его отсюда. Я звал его в подъезд,
но он не слушался, только еще крепче свернулся и спрятал нос... Я ушел
с тяжелым сердцем. Этому малышу предстояла ночь на морозе, он не знает,
что это, а я знаю.
Сегодня утром я нашел
его в месте чуть получше прежнего - у одного из окошков в подвал, там слегка
приоткрыт железный ставень и струйка тепла попадает ему на спину. Я нашел
палку, подлез поближе к окошку, а это под балконом, так что я полз на коленях,
и приоткрыл пошире ставень, чтобы песику было теплей. Потом сходил за едой,
свалил в одну из мисок остатки хлеба и рыбы с кашей и вернулся по косой
тропинке к девятому. За мной увязался Макс, который собирался навестить
этот подвал и ждал подходящего момента. Иногда они ждут часами, чтобы беспрепятственно
одолеть сто метров... За нами бежала маленькая собачонка, а навстречу идет
большой рыжий пес с крестьянской физиономией, он часто встречается мне
в подвале. Я не раз пытался его образумить, он внимательно слушал, а потом
поступал по-своему... Макс, поняв, что нас обложили с двух сторон, остановился
подумать; делать два дела сразу он не в состоянии, впрочем, я тоже. Сейчас
он кинется от большой псины к десятому, та за ним, и я ничего не смогу
сделать... Но Макс оказался не так прост, как я думал, он принял смелое
решение - подбежал ко мне и двинулся дальше, правда, оглядываясь на меня,
навстречу большому псу. Если бы так поступил Клаус или Стив, я бы не удивился,
но мой недотепа так никогда не делал! Значит, не безнадежен дурачок?..
Пес застенчиво отвернулся, скосил глаз на кота, потом на меня... "Не трогайте
меня, и я вас не трону..." Скандал ему ни к чему, ведь мы не раз еще встретимся.
Мы благополучно добрались
до песика, я поставил перед ним миску. А Макс, окрыленный своим успехом,
набычился, задергал хвостом и двинулся в сторону щенка, того и гляди, нападет...
Песик смутился и есть не стал. Я отозвал Макса и пошел с ним осмотреть
двери в этом подвале. Северная забрана частой решеткой, для котов не преграда,
а щенку не проскочить. Южная... вчера в темноте я долго толкал ее, оказывается,
открывается на себя! Приоткрыл ее и подпер палкой, так, чтобы щенок мог
пройти, если захочет. Вместо того, чтобы затащить силой, я предложил ему
выбор. И чуть не погубил его.
Почему я так поступил?
Потом я много думал об этом... Я стараюсь не решать за них, пусть поступают
сами в соответствии со своей природой. Но что он мог решить, этот глупый
щенок! Нашел же он подвальное окошко, нашел бы и полуоткрытую дверь...
Если б я мог, то взял бы его себе. Невозможно... Надо признать, я хотел
помочь и остаться в стороне, не участвовать, не вовлекаться, не привыкать...
Но так часто этого недостаточно! Потому что слишком мало вокруг нас уважения
к жизни, даже простой доброжелательности, и так много непонимания и злобы,
что с этим не сладит даже самый сильный и мудрый зверь.
56. Минус тринадцать, ветер...
Вечером ветер пуще прежнего...
Скользко, как на поверхности циркового шара, перебираю ступнями, плохой
акробат... Дома Люська с Алисой выясняют отношения. Алиса ворчит, замахивается,
дочь ластится, заглаживает вину. Потом мирятся и блаженно облизывают друг
друга. Хрюша отчаянно орет, надо идти, поддерживать славу смелого. Надо,
но очень не хочется.
Кутенок у того же окошка.
Постелил ему тряпку, накормил теплой кашей. Пробовал втолкнуть в подвал,
он отчаянно сопротивляется. Бездомные собаки не доверяют темноте и узким
щелям, в которых котам вольготно... Погладил по спине - один хребет. Он
и двух дней не протянет на морозе, устал сопротивляться. Старуха, что кормит
в девятом, защищает своих - дверь перевязала веревочкой; благодаря ей живы
тамошние коты.
Через час пришел снова,
смотрю - щенка у окошка нет! Видно, кто-то спугнул его, он отполз от тепла,
свернулся калачиком в глубоком снегу. Не отзывается! Я залез в сугроб,
потрогал его. Он вздрогнул, поднял голову. Живой, но отвердевший, неподвижный,
тяжелый. Взгляд обращен вглубь, он умирает. Я поднял его, он оказался неожиданно
тяжелым, по сравнению с котами, но для своего роста ничего не весил. Он
молчал и уже не делал попыток вырваться. Я опоздал! С проклятиями самому
себе я пролез в чужой подвал, недалеко от входа нашел кусок картона и положил
на него щенка. Ему бы продержаться несколько дней... Вернулся к своим.
Макс, Алиса и Костик копаются в помойке. Люська висит на батарее, болтает
ножками. В подвале метель, фанерка на полу. Кто это так старается для нас...
Снова укрепил ее, как мог, нашел Клауса и вдвоем пошли домой.
Я говорю старухе из девятого,
она согнута и чтобы видеть меня, должна задирать голову. "Если вы умрете
раньше, я буду кормить ваших, не выбрасывайте щенка..." Она, кажется, приняла
во внимание. В каждом доме свой сумасшедший, в девятом она, в десятом -
я.
57. Пятое января, снова щенок...
Песик лежит дальше от двери
на старом мешке, то ли сам отполз, то ли старуха помогла. При виде меня
кое-как встает, шатается, но виляет хвостом. Жадно пьет... дурачок, терпел
жажду, хотя снег рядом! Кот, конечно, догадался бы полизать... Глаза впали,
мордочка острая, ребра обтянуты кожей. Не ест даже яйцо, размельченное
в курином бульоне, с болью оторвал от своих. Оставил, может, передумает...
Когда шел обратно, меня
догнала Алиса. Она ходила в гости к тамошним кошкам и рыжему коту, отцу
Шурика и многих не выживших Алисиных котят. Я думал, что скажу своим, ведь
не осталось еды... Но повезло - соседка выставила на лестницу банку прокисших
щей, зато на мясной бульоне! Наши знают цену любой пище, их не смущает
запах. Явились четверо - двое лохматых, две кошки. Не было Костика, а Хрюша
нашелся в подвале, но не пошел, поворчал из темноты и получше устроился
на своем месте, под самым потолком.
58. Шестое, минус пятнадцать, снова ветер...
Сегодня песик встретил
меня у двери, вилял хвостом, стал быстрей, облизал руки, что я ненавижу,
съел яйцо, и оказалось мало. Я намеренно не называю его, зачем мне лишняя
привязанность, подниму его и уйду. Рыбу почему-то не тронул... Здоровенный
кусок минтая, наши сошли бы с ума!.. Он худ неимоверно, но отогрелся, и
на ногах стоит тверже, чем вчера.. Выбежал на улицу, исполнил свои делишки
и бегом обратно. Ему бы недельку в тепле и тишине... Макс был со мною,
сопел за спиной, и сожрал, конечно, минтая.
В этом подвале коты бедствуют,
старуха кормит еще хуже, чем я. Здесь черный с белыми усищами, рыжий, замурзанный,
с холодными ушами, вечно голодный... Ухожу с тяжелым чувством - угасающая
жизнь не может поддержать другую, а процветающая не желает замечать...
Я думаю о песике, что будет дальше?.. Были бы живы, а жизнь хитрей нас,
что-нибудь придумает.
59. Всего минус четыре, но буран...
Собачка - остренькая морда,
темные глаза, хочет внимания и ласки. Выдал ей кусочек сырого мяса, если
бы Клаус видел... А Клаус кривился, но ел жиденький супчик. Я и не заметил,
как стал обирать своих в пользу собачонки! Стива нет и нет, я все жду -
подойду к дому, а навстречу мне большой, важный, блестящий... Хрюша смурной,
встречает без крика и объяснений, полная хандра. У котов это бывает, кошки
ведут себя ровней, и живей... Алиса за ночь навалила две кучи и удалилась
с прытью, которую стоит пожелать ее дочери, сейчас довольно вялой. Макс
на мусоре, ловит мгновение, пока не подъехала машина. Самое лакомое время,
но и опасное - всюду бродячие собаки, которых мне жаль, им еще трудней
выжить, чем котам. Их кормят ноги, надо успеть от дома к дому, пока не
увезут мусор. Собаки гоняют котов, коты гоняют птиц, а птицы умирают, потому
что никого прогнать не могут.
Иногда я смертельно устаю
от них, и думаю, черт с вами, ребята, мне самому бы выжить. А потом бегаю
по подвалам, ищу, и жду...
60. Девятое января, минус четыре, тихо...
Старуха из девятого выпустила
собачонку, та ускакала на костлявых ногах и не вернулась. Она сообщает
мне это с явным облегчением, у них все налажено с котами, а от этой неуемной
подвал ходуном... Одно утешение - четыре не мороз, и тихо. Может, вернется,
когда станет туго, вспомнит теплый подвальчик... Облазил все вокруг дома,
не тут-то было, наверняка подалась в город. К своему стыду, и я чувствую
облегчение - мои уже несколько дней на голодной пайке. Если вернется, снова
оживлять? Я не чародей, вытаскивать из сугробов и приводить в чувство замерзших
собак! Зато в девятом поговорил с усатым отцом Сильвочки, нашей счастливой
кошки, и Рыжим, отцом Шурика. Только Шурик был чистенький, сияющий и нежно,
пастельно- рыжий, а этот мужичок, морда красноватая, зубастая. Но я вижу
в нем своего любимца, глаза те же - оранжевые, теплые глаза... Я незаметно
подбросил ему кусочек студня, чтобы сам нашел. Опытный, осторожный малый
- долго придирчиво разглядывал находку, потом моментально проглотил. Когда
я уходил, то оглянулся, и понял, что он раскусил меня, смотрит вслед...
Шел к своим и думал, что, вот, была собачка, и нет, и это правильно. Не
можешь держать жизнь в руках, за все отвечать - отпусти, пусть сама решит.
У дома Макс, показывает
кривой зуб, решительно настроен на пожрать бы... Им надоели мои выкрутасы,
все уже побывали в девятом и знают, куда уплывает еда!.. Костик, тихий
гад, налил на коврик соседке. Крадусь к ее двери, уношу улику и полощу
у себя в ванне... "Засранец - говорю предателю, - я ли тебя не выручал,
не спасал, а ты нас угробить хочешь?.. Этот коврик, можно сказать, молитвенная
принадлежность!.." А он и слушать не желает, наглый и сытый стал! Беру
за шиворот, - он зажмурился, не сопротивляется - и выкидываю на балкон.
"Отдохни, счастливец, серая морда, не понимаешь, где бы ты лежал сейчас..."
Там, где многие - в овраге, у реки.
61. Десятое, минус девять, безветренно и сухо...
Я шел по снежной поверхности,
будто плыл над землей. Иногда вспоминаешь, что идешь по воде. Так тихо,
что можно уснуть... Десятый, девятый... сразу за оврагом восьмой, там граница
наших владений. Шел и выискивал взглядом ту костлявую собачонку, темную
с желтыми носочками. Но ее не было, только крохотная болонка увиливала
от настойчивого ухаживания овчарки, жалобный визг несся по оврагу.
Не успел миновать девятый,
как слышу еще один отчаянный вопль. Похоже, на сей раз, действительно,
беда!.. Ноги сами подвели меня к дому, хотя я не раз говорил себе - "не
вмешивайся, дурак, не бери на себя больше, чем можешь поднять..." Подхожу
и понимаю, что кричат из мусоропровода. Опять! Отодвигаю задвижку, здесь
темно, тесно, огромные ящики с мусором, над одним изогнутый конец трубы
мусоропровода. Никого, только вонь и эти забитые доверху громады. Снова
крик - из самой трубы. Там на груде мусора вижу серого котенка с тигровыми
полосками, двухмесячного, сильно не ошибусь. Сбросили... Тянусь туда и
с великими трудами вытаскиваю зверя, при этом он старается укусить меня.
Теплый, значит, появился недавно. Хватаю его и несу в подвал, где недавно
кормил собаку. Взять себе не могу, не могу... не хватало мне еще одного
Костика! В подвале толпа - тут и рыжий, и усатый, и дымчатая кошка, такая
осторожная, что видел ее только несколько раз, а я здесь хожу годами. Как
живет, не знает никто... Толкаю котенка в подвал, он вопит, не понимая
своего счастья. Кошки примут его, старуха поворчит - откуда взялся, еще
один дармоед... потом накормит.
Не успел отойти, за мной
крик - это Макс, мы идем вместе. Он умеет ходить, петляя между ногами,
как настоящий цирковой кот... А дома нас ждали два великих засранца - Костик
и Клаус, на этот раз они поступили со мной гуманно - всего две кучи на
полу в ванной и аккуратно прикрыты бумажками, как в магазине.
На стенах прошлогодняя
мазня, непонятно, как получилось!.. Я сижу, весь в кучах и лужах, с неясными
ощущениями то ли в груди, то ли в животе... Что-то варится во мне, тянет
за кишки, выматывает, и некуда бежать, невозможно спешить, не на что жаловаться,
не у кого помощи просить... От бессилия и скрытого напряжения тошнит, будто
ведро кофе вылакал натощак... или стоишь на высоте, на скалистом гребне,
туда или сюда все равно... Значит, надежда есть! Тот, кто радостен и спокоен,
просто труп.
Не выдерживаю, беру остатки
еды и шлепаю опять в девятый, по дороге отдыхаю от напряженного безделья,
которое все трудней дается. Со мной снова Макс, и мы с ним вкатываемся
в теплый и темный подвал. Не могу сказать, чтобы нас ждали или обрадовались.
Котенок освоился и гулял по трубам, пищал, но не от страха, а от скуки;
местные к нему присматривались и знакомиться не спешили. Макс очень дружелюбно
обнюхивает котенка, он обожает покровительствовать малым и слабым, при
этом надувается от важности... В общем я ушел спокойным, сегодня он жив,
а до завтра всем бы дожить
62. Вечер, минус одиннадцать...
Воздух неподвижен, вязок,
дым из высокой полосатой трубы указывает на полное спокойствие. Я обхожу
девятый, ищу собачку, ее нет. Поблизости прохаживается безумная старуха,
я знаю ее лет сорок. С нею три собаки, одна похожа на мою пропавшую, только
не носочки а желтые гольфы на ногах. Когда был жив мой пес, он частенько
трепал ее большого пуделя, и она ненавидела меня и мою собаку одинаковой
ненавистью. Прошли годы, давно умерли оба пса, мы состарились, она по-прежнему
с собаками, по-прежнему безумна, и я безумней, чем был, и котов у меня
все больше и больше... Что поделаешь, сами находят меня... Она уверена,
что я священник в новой церкви под горой, в которую ей не хватает сил добраться.
Религию разрешили, и новое поветрие - лбы расшибать. Лучше бы зверей кормили.
Я в церкви не был - в учреждения не ходок; мне нечего просить, ничего не
жду, что могу, делаю, живу, как считаю нужным... Она говорит, ей туда нельзя.
Кому же тогда можно, возражаю, забыв, что говорю с ненормальной. Она зовет
своих - Шурик, Жучка... Я вздрагиваю, слыша эти имена. Зверей нужно называть
по имени, разговаривать с ними, как, впрочем, и с людьми, иначе они дичают,
что было бы неплохо и естественно среди нормальных зверей, но не среди
нас. Я тоже дикий, но помню кое-какие правила, иногда полезные, чаще унизительные
или смешные. Печально видеть, как мало возможностей развивается в мире,
где главные силы озабочены выживанием...
Ее голос возвращается,
и лицо, я снова слышу... Она говорит про собачку, которую ищу. Ее убили
милиционеры. Молодые парни, я знаю их лица. Как, должно быть, весело и
забавно было им - стрелять... Вот тебе раз, спаслась и тут же споткнулась.
Стоит раз поскользнуться, на тебя обязательно упадет еще! Точно также у
меня и у всех наших. Это, конечно, неспроста...
Но среди плохого всегда
есть хорошее. Я убедился, что тигровый драчлив и смел, борется с кошками
за еду. Налил всем молока в большую миску, а он, растолкав двух котов,
пролез вперед. Я незаметно наклонял миску в его сторону, чтобы ему больше
перепало... Я старался не думать, не чувствовать, быть деревом с толстой
корой, иначе покачусь в темноту... Мы живем среди плесени, она называет
себя мыслящей, а сама истребляет все другие формы жизни. Она ненасытна,
и некому ее остановить, разве что обожрется и сдохнет... И мне тяжело,
что я ее частица. Мне хочется, чтобы земля отдохнула от нас. Жили бы себе
коты, другие звери...
63. Минус тринадцать, режет щеки...
Сегодня утром застал разгром
- у мусоропровода хозяйничает та самая собачья троица: тонкая сучка, она
даже пыталась рычать на меня, большой рыжий Полкаша с отвислыми щеками
и третий, самый опасный, сосредоточенный, угрюмый и быстрый, с широкой
грудью, поджарым задом, мускулистыми неутомимыми ногами... Я постоял, давая
им возможность ухватить еще по куску, потом вполголоса сказал -"Валите
отсюда, ребята..." Быстрей всех меня поняла сучка, рыкнула и поскакала
по глубокому снегу в сторону оврага. За ней, чуть помедлив, серый овчар,
только покосился на меня, но его взгляд сказал многое, такие не забывают.
А Полкан явно напрашивается на дружбу, стоит, застенчиво подставляя шею,
только хвостом не виляет. Бродячие не виляют, это нравится мне. "Приходи,
если будет совсем туго, а пока иди, иди..." Он, добродушно оглядев меня,
побежал за теми двумя.
Только тогда я увидел
Клауса, он стоял на карнизе первого этажа и наблюдал за событиями. "Иди
сюда!" "Зачем, если ты домой?" Умница, толстяк. Я наверх, и он наверх,
только другим путем.
Потом спустился в подвал,
в первой комнате никого, дальше совсем темно. Кто-то мохнатый и теплый
коснулся ноги. Я опустил руку - Макс, только у него такие клочья. По дороге
присоединились к нам голубой друг Костик и Алиса, а дома ждала Люська.
Хрюши нет уже два дня. Я чувствую, где он, и редко ошибаюсь. Надо идти
через овраг, к восьмому.
По дороге все время зову
- "Макс-с-с-с-ик..." это имя легче выкрикивать, а откликаются на него даже
те, кто знает свое, например, Клаус. Может, они думают, что так зовут меня?..
На той стороне десяток собак празднуют встречу, а в овраге тихо... И вдруг
знакомый клич, жалоба, объяснение - "Не мог пройти - собаки..." Я беру
его на руки, он теплый, крепенький, хвостик нервный... Ему получше, из
глаза не течет! Хочет идти сам, то забегает вперед, непрерывно разговаривая,
то бежит сбоку, не забывая поглядывать по сторонам... Пришли совсем с другим
настроением, и даже вермишель в прокисшем бульоне показалась очень вкусной.
А Стива искать бесполезно. Может быть, полеживая у камина, лениво потянувшись,
подумает - а не навестить ли мне этих чудаков... И придет.
64. Понедельник, ветер в левую щеку...
Это значит - юго-западный,
к переменам, то ли оттепель, то ли тридцать... В девятом подвале тихо и
тепло. Навстречу выбегает друг тигровый, чуть не отхватил полпальца с куском
студня, он не пропадает. У нас в подвале хуже, опять нет Стива... Все тот
же кислый супчик да каша с обломками минтая. Клаус, как старшой, выбрал
кашу, Хрюше достался суп, он смолчал, наелся и ушел спать к батарее. Макс
в плохом настроении, с одной стороны Серый допекает, с другой - не принимает
всерьез котовское общество, хотя он силен, мохнат и мороз ему нипочем.
Вот они с Костиком и утешаются, играют в голубых ребят, тренируются перед
взрослой жизнью. Макс встряхнулся, и на балкон, Костик за ним; я запираю
за ними дверь.
Вчера видел Антона, знакомого,
которого укусил мой давно умерший пес. Не думал, что пес выживет, настолько
этот Антон ядовит. Он бежал как тень собственного пуделя - горбиком спина,
попонка, тонкие ноги в старомодных "прощай молодость"... Я шел со своими,
представляете, толпа котов... и он, похоже, ухмыльнулся, на синеватой морде
промелькнуло что-то человеческое. Вполне возможно, ведь Антон по происхождению
человек, а не кот. Я определяю принадлежность к людям по каким-то еле уловимым,
но важным штрихам, внешние различия все меньше для меня значат.
Люська на батарее, дрыгает
ножками, рядом бодрая старушка с желтоватой гривкой, ее мать... Когда я
шел сюда, то видел, как желтые и коричневые, хранители тепла, пробиваются
сквозь снег, чтобы поспорить с фиолетовым, которым еще хвалится небо...
Жизнь - дело спасения тепла от всемогущего рассеяния, так говорит наука,
искусство, и сама жизнь. Мы спасаем тепло, значит, красное и желтое...
Я думаю о мире, в котором нет людей. Смерти не желаю, но был бы рад золотому
увяданию в покое и тишине. Чтобы наш род угас, безболезненно и постепенно,
а звери остались бы. И наступит мир на миллион лет... А потом пусть снова
возникнет человечек, взбрыкнет, покажет себя, такая же он сволочь или не
такая... и, думаю, все повторится.
65. Четырнадцатое января, минус шесть, ветер кругом...
Снег проваливается, тяжелеет...
Каждый день загораживаю фанерой подвальное окошко, подпираю кирпичом, и
каждое утро фанерка на полу. Кто-то, подозреваю, не один, все время разрушает
то, что я делаю. У них есть воля, терпение, упорство, и все это направлено
в противоположную мне сторону. Я никогда не вижу их, иногда мне мерещатся
тени, а с тенями бороться невозможно. Наверное, я для них также бесплотен,
как они для меня. Странно только, почему не стащат, ведь другой у меня
нет. Значит, им интересна борьба? Долго думать об этом не могу - нестерпимо
болит голова... Был старый супчик, Клаус отнесся к нему с интересом, он
как медведь, любитель засохших корок, подпахивающей рыбы... Нет воды и
света, зато тонкая луна выглянула из-за туч, сижу и смотрю в светлое окно.
Бесполезно думать, все уже придумано, но можно еще смотреть. Все мои надуманные
усилия быстро забывались, а то, что получалось под напором чувства, пусть
странного или безрассудного, имело продолжение... Клаус требует, чтобы
провожал его по лестнице. Каждый день мы спорим из-за этого, я говорю,
- "ты мне надоел, уходи, как все!" - он не мигая смотрит на меня... В конце
концов, человек не кот, он слаб, а я еще человек, - встаю, и он, хрипло
мяукнув, бежит к двери. Он побеждает всегда.
66. Пятнадцатое, около нуля...
Вода замерзает, снег и
лед не тают, обладая дополнительной устойчивостью структуры, чтобы их стронуть,
нужен удар тепла.... По дороге в девятый встретил старика Васю, он шел
из восьмого дома. Вася нашел там еду, вид у него довольно бодрый. Ему больше
пятнадцати лет. Я порадовался за него, он сумел вовремя уйти, это дар.
У девятого мусора Макс и черный усач по-братски делили рыбью голову. Грыз
то один, то другой, и оба довольны, я впервые видел такое. Макс без колебаний
оставил голову товарищу и побежал за мной. Хрюши не было, и тигрового друга
тоже. По дороге мы встретили двух комнатных глазастых собачек с огромными
лохматыми ушами и приплюснутыми носами. Они были на поводках, и, увидев
кота, забились в истерике, повисли на своих лямках, и хозяйке пришлось
оттаскивать их то на брюхе, то навесу. Макс и глазом не повел. Пришли,
кое-что было, он тут же удрал обратно. Кошки все дома, котов нет. У молодых
период странствий, у пожилых осмотр территории. На небе зелень с фиолетом,
жидкий холод, Нам ждать и ждать тепла. Без Хрюши скучно мне.
67. Наконец три выше нуля!
Вечером у подъезда мелькнул
Хрюша, я был навострен на его особенную тень, и мы тут же встретились.
Он завопил, что в дом не пробиться, дороги обросли тяжелым снегом, не тает
и не тает... Хрюша преувеличивает, хочет прослыть героем, я знаю это и
не спорю с ним. Он похватал каши с рыбой и умчался снова. Алиса чудом впрыгнула
в форточку, плотно прикрытую, но не запертую. Обычно такое вытворяет только
Клаус - висит на окне, сопит и царапает, пока не отворит. Старушка выделывает
чудеса не хуже!.. В подвале Макс занят обследованием Люськи, он подозревает,
что она годится, но еще не выяснил, годится ли вполне. Клаус это чувствует
с порога... Была каша с каплей молока, ели и отвалили по своим делам. Ветер
явно февральский, неровный, мятежный, не знающий твердого направления.
Погода ковыляет, торопится к весне.
68. Нет, снова минус, шквал и Серый...
Зима спешит отвоевать потери.
Снег подернулся голубой корочкой, я иду, скольжу, проклиная все состояния
воды... Сначала нашел двух кошек. Алиса отбивается от нападок Серого, его
давно не было. Он провожает нас до подъезда, уговаривает Алису не идти
за мной, но она не дура, и карабкается по ступеням. Он и сам готов был
заглянуть, но я пресек моментально, еще не хватает чечена с тыла к нам!
Когда он проникал на кухню каждый день, страстно желая влиться в наши ряды,
я уже стал колебаться, - даже после всех наших споров! - может возьмем?..
И в этот момент он отвалил в сторону, дней десять, а то и больше его не
было. И вот объявился, от брюха одни воспоминания, головастый костлявый
кот. Я присмотрелся - и ахнул: правый бок изрыт свежими шрамами, и не царапины
это, а, похоже, пальнули дробью. Люди уже не удивляют, а подтверждают мое
мнение о них... Могуч, оклемался-таки Серый и снова готов приняться за
свои дела, хотя, кажется, стал немного добрей к нам. Наверное, полеживая
в какой-нибудь дыре, вспоминал наши супы и каши, и прошлое казалось светло-розовым.
Но на узкой дорожке с ним по-прежнему лучше не встречаться... Люська снова
затеяла игру в погоню с Костиком, Хрюша обследует полку, на ней стопками
рисунки и маленькие картинки. Мне лень вставать, и я говорю ему, что не
позволю! Он сделал вид, что испугался. Клаус ожесточенно борется с засохшей
вермишелью, остальные пробовали да бросили... Всем не по себе - тоскливо,
что отступило тепло.
69. Восемнадцатое, минус шесть...
Воздух неподвижен, лед
гол и ослепителен при скудном свете серого утра. Вместо солнца кометный
фиолетовый след, чуть выше снега и зубчатой кромки леса... Эльза, бродячая
овчарка с двумя щенками копается в отбросах. Щенки резвятся, они пережили
тридцать, что им шесть минусов - чепуха! Жизнь могуча и терпелива... если
в нужный момент ее чуть-чуть подпихнуть. Подбросил им корку хлеба, из тех,
что всегда ношу с собой. Щенки не захотели, мать легла, и придерживая обеими
лапами, стала грызть, она знает, надо есть впрок.
Меня встретил Макс, дал
себя погладить, и мы шли, рассуждая о прочности и непрочности жизни. Пробирались
по обледенелому насту к подъезду, темному, спящему, потому что суббота.
А нам выходные нипочем, все дни одинаковы. Выскочили кошки, с другой стороны
появился Серый, тут же бросается к Алисе, она с шипением против такой фамильярности...
Увидев меня, Серый слегка присмирел, а я спросил его - бывал ли, едал ли,
имея в виду кухню. По морде вижу, что бывал и едал, так что в доме хоть
шаром покати. Макс прочно засел под лестницей, пришлось уламывать, упрашивать...
Напоследок явился Хрюша, - поднял истошный визг на балконе, схватился с
каким-то новым. Я поддержал его, только новых мне не хватает!...
В подвале снова кружится ветер, фанерка, искореженная
с особой злостью, валяется на полу. Эта борьба надоела мне... В углу зашевелился
мой старикан, и мы не спеша идем домой.
От того места, где солнце
показывается утром, до точки, где уплывает под землю, по снежной пустыне
небольшое расстояние, а от сегодняшнего захода до летнего - еще огромное.
70. Воскресенье, минус три...
Я иду через город по желтоватому
снегу. Воскресные коты по утрам гуляют безбоязненно, многих я знаю в лицо.
А люди... кое-кого помню, но не желаю узнавать... Выхожу к своим, вижу,
Люська отчаянно разевает рот, но еще не слышу ее. Макс, Хрюша... Клаус,
его тянет к мусору, я беру его на руки, он сопит, но терпит. Среди них
мне лучше, легче... Время туши и мела, а тянет к цвету. Нет ничего приятней,
чем мазать по чистому и белому. Коты безумно любят светлую бумагу или полотно.
Кот, если замарает задницу, садится на траву и елозит, пока не очистится.
Бесполезное, бездумное, звериное занятие искусство - страсть отделаться,
освободиться - от краски, цвета, от слов, которые поперек горла... Особая
форма выживания, изощренная, изысканная, и мучительная.
Ветки замерли, деревья
неуклюжи, тяжеловесны, их стволы и ветки наивны, все живое легкомысленно
вылезает на поверхность, пробуя на вкус ветер. Зачем им это? Ничего хорошего
не ожидает тех, кто вылез - из скорлупы, семени, земли - на воздух и свет.
Прорастание - мучение, рост безумие, авантюра, вызов. Я завидую муравьям,
для них на земле столько пространства... и так мало кто их замечает...
Может, это кажется мне, но какая разница, - мы живем тем, что нам кажется.
Зову своих, вдруг с одного
балкона мне отвечают, и на перилах появляется котенок. Тот самый, тигровый!
Исчез из подвала, и я думал, он погиб. Оказывается, его взяли в дом, он
хорошо живет, гуляет и возвращается. Что может быть лучше возможности уходить
и возвращаться? Это и есть свобода... Он орет, и хочет ко мне. Я приходил
к нему в сумерках, он и лица-то моего не видел! Наверное, запомнил голос...
Я отступаю за угол и молчу. Пусть забудет, дурак. Что я могу для него -
скудную еду, подвал, опасности бездомной жизни, в которой свободы больше,
чем можешь воспринять?..
Зажегся свет, отворилась
дверь, и женский голос позвал его, единственного, своего... Он умолк, а
мне стало спокойно... и немного грустно. Что поделаешь, надо отвергать
любовь и привязанность, если не уверен в себе.
71. С утра минус три, туман...
Навстречу мне белая крохотная
собачонка, за нею пес, Полканом не назовешь, но и не Шарик, морда солидная,
глаза понятливые, темная спина, на лапах и брюхе бежевые, палевые пятна,
пятна... Поравнялся со мной, остановился... Я вижу его насквозь. "Бежать
за этой сучкой?.. Неплохо бы и позавтракать..." Иду дальше, зная, что он
еще стоит. Сейчас повернет за мной. Сзади шорох лап - идет, поравнялся,
смотрит... У меня немного каши с рыбой, но меня ждут шесть рыл, и Стив,
если явится. И Серый - восьмой, если осмелится. Лезу в кастрюльку, кладу
пригоршню каши на край тропинки, на потемневший снег. Он тут же сожрал
и снова уставился на меня. Я ускоряю шаг и говорю через плечо - "в другой
раз..." Он проходит еще несколько шагов и решительно поворачивает за сучкой,
исчезнувшей в тумане.
Встречает меня Макс, рядом
веселится стайка шавок. Но я самый сильный и смелый кот, Макс это знает,
он шагает впереди меня, кося глазом на свору... Видим, Хрюша валяется на
снегу, вскакивает и кричит, что давно пора! Опять нет Стива... На кухне
Серый подъедает остатки, и, не слушая моих упреков, не торопясь уходит.
Я не против него, я только за равновесие сил, покой и мир в доме, а он
не хочет меня понять! Как только я добрей к нему, он наглеет и свирепеет.
Я вижу, он снисходительно ухмыляется, и знаю, почему - нормальному коту
трудно понять ненормального: в подвале кормлю, а в доме придираюсь к мелочам,
и гоняю. Но ведь он крокодил, передушит моих, и обожрет! И все-таки, мой
порядок довольно странный, и для котов и для людей. Я застрял между двумя
мирами, как бывает во сне. Хрюша рассеянно пожевал каши, весь в думах и
мечтах. Я чувствую, у него зреет план, как победить всех котов и завоевать
всех кошек. Может, получится?.. Он снова к форточке, в путь, я не удерживаю
его, смотрю с балкона, как он спешит. Куцая фигурка, маленький, сосредоточенный,
движется скачками и перебежками к оврагу. Остановился, вытянулся, прислушивается...
По ту сторону голоса, крики - люди. Я на своей непрочной шкуре ощущаю его
страх в мире злобных и равнодушных великанов... Он постоял и начал спускаться,
исчез. У нас мало кошек, Алиса стара, хотя на хорошем счету, а Люська еще
дура, к тому же связалась с Клаусом, у того тяжелая лапа... И Хрюше ничего
не светит у нас. У него один защитник - я, а этого мало для котовского
признания. Ему бы сразиться с Серым, будет побит, но станет своим. Хрюше
пока не хватает решимости. За оврагом другая жизнь, сытней, но опасней,
и я опасаюсь за Хрюшу - вернется ли?.. Сидим, ждем мусорку, где же она?..
В пустых подвалах мерещатся коты, на голых стенах - картины, в каждой тени,
узоре или трещине на потолке видится неведомая местность, звери, морды,
лица... все движется, живет...
72. Еще разговор с Серым...
Он каждый день пробирается
к нам и шарит по мискам - ну, съел бы немного, так ведь ничего не оставит!
Забыл, что я наказываю за грабеж?.. Всем котам не по себе, только кошки
довольны - какой мужик!.. Но я вижу другое. Уже два с лишним года он пытается
проникнуть ко мне; с едой-то наладил, такому украсть раз плюнуть, а дружбы
не получается. И он стал уставать. Нашел себе крохотную тряпочку, которой
наши пренебрегли, сидит на ней в кухне, в самом неудобном углу, и полюбил
это место. Иногда заглядывает в комнату, где развалились кошки, в глазах
зависть и печаль. Сегодня он на своем клочке, я подошел, он не смотрит,
совсем приуныл. Я протянул руку, он зажмурился, уши прижал, но ни с места!
Никого не было, только я и он.
"Ну,
ладно, Серый, - я сказал ему, - сиди..."
Он не очень обрадовался,
- "и так сижу, а теперь, значит, позволил?.." Не этого он хочет. "Тогда
не бей наших!" Только шевельнул хвостом, положил голову на лапы, а потом
и вовсе в клубок свернулся. Я не мог его выгнать, оставил форточку открытой
на ночь. Если б он подружился хотя бы с Клаусом и Хрюшей... Но зверь это
зверь, тем более, мужик.
Раз или два в год я вижу
сон: убиваю зверей. Иду к ним с важными заданием, в руке топор. Беру его
наизготовку, кто-то хватает кошку, держит задние ноги, кто-то накинул на
шею петлю... они растягивают зверя над большим, почерневшим от крови чурбаком.
Надо прижать плотней, чтобы легла шея... Я размахиваюсь и сильно, ловко,
точно бью, так, чтобы голова отскочила сразу. Дергающееся туловище тот,
другой, отшвыривает подальше, чтобы не запачкаться кровью. Голова соскакивает
с петли, падает, глаза несколько раз открываются и закрываются, взгляд
еще напряженный, узнающий, быстро тускнеет... Я делаю это без колебаний,
так нужно.
Просыпаюсь, еще темно,
где-то в черноте живут ночной жизнью мои звери, знают, что утром принесу
поесть, дам погреться около себя... Я ничего не понял тогда, убивал без
сомнений, но с напряжением, преодолевая страх, который не мог себе объяснить,
да и не хотел. Потом так случилось, что перестал убивать - отпала необходимость.
Но оказалось, то, что называют душой, или личностью тоже вещь и ведет себя
как любой материал: внутренние напряжения приводят к скрытым повреждениям,
они понемногу, постепенно проявляются, вылезают, и никуда не деться...
Мне уже давно приносили растворы, прозрачные, бесцветные, иногда розоватые,
я исследовал их, они содержали массу интересных веществ... Но я-то знал,
откуда они взялись, с чего весь этот путь начинается. С живого существа,
замершего от страха... И во мне началось странное брожение, я чувствовал,
что-то происходит, но не хотел выяснять, избегал, а внутреннее дело шло
и шло.. Я еще жил обычной человеческой жизнью, вокруг меня суетились люди,
я сам суетился... Но течение этой привычной жизни для меня все замедлялось.
Прислушиваясь к тому, что происходит во мне, я все больше удалялся от окружающих,
терял интерес к ним, и к тонкой, нервной умственной работе, в начале которой
обычное убийство, топор или что-то более современное, какая разница...
Я больше не мог оставаться
соучастником, бросил свою профессию, вспомнил юношеское увлечение и стал
художником, постепенно вошел в это дело полностью, забыл прежнюю жизнь,
все напряженней всматривался в цвет... в себя... истончалась моя оболочка...
И однажды в случайно оставленную
открытой дверь вошел Феликс, одинокий, брошенный людьми кот. Он нашел меня,
и стал приходить как домой. Я кормил его и выпускал, забывая до следующего
прихода. Он исчезал, где-то бродил, а потом являлся, уверенно шел на выбранное
с самого начала место, и засыпал... Я не тревожился за него - годами живет
один, проживет и дальше. Но он появился вовремя, и недаром. Скоро я стал
оглядываться, искать его, звать, а он все чаще отзывался, выскакивал из
кустов и бежал ко мне. Я гладил его, и вспоминал тех, кого убил - я не
видел их, но помнили руки, они убивали.
Потом мне вспомнилась
одна кошка, она осталась в доме, из которого я уехал. Когда я жил там,
она бежала мне навстречу. Перед отъездом, вижу - сидит на балконе, запущенная,
грязная, безучастно смотрит с высоты на землю. Не откликнулась, не взяла
у меня еду!.. Я уехал, и куда она делась... Прошло много лет, я вернулся,
жил другой жизнью... И однажды, проснувшись, вспомнил ее, как сидит на
балконе и смотрит вниз... И я забился, затрепыхался от острой боли в груди,
которой раньше не знал. Потом я увидел Алису. Она жила в девятом, и приходила
в наш подвал. Она была так похожа! Я считал годы - не может быть! Но, может,
ее дочь?.. Я не мог оторвать глаз от нее...
Когда я смотрю на Хрюшу,
преодолевающего страх перед людьми, машинами, собаками, сильными котами,
перед миром огромных существ и вещей... Я завидую ему: в нем много страха,
так же, как во мне, но нет сомнений, иного пути он не знает. Мой ум подсказывает
уходы, уловки, выходы, лазейки... как предать, извернуться, забыть... и
объяснить, что так и надо... И тогда я вспоминаю тех, кого убил, замучил,
вывернул наизнанку, разрезал на мелкие части и бросал их в обжигающую синеватую
жидкость, чтобы тут же побелели, смерзлись, стали хрустящими в ступке камешками...
Моя шкура истончилась,
прохудилась до живого мяса... различия между мной и зверями становятся
все незначительней...
74. Минус один, снова Серый!...
Макса сидит на лужайке
между домами и смотрит на мой балкон. В иные дни Серый забывает о нем -
дела, в другие он сам забывает о Сером, а иногда просто трепещет! Я подошел,
стал утешать его, и стыдить, - пора разобраться с этим мерзавцем!.. И надо
же так случиться - из куста вылезает Серый. Ни на секунду не остановился,
чтобы принять решение - молча кинулся на Макса. Тот бежать, но Серый нагнал
его в несколько прыжков, повалил и давай полосовать когтями... Летела черно-коричневая
шерсть, Макс сопротивлялся как мог, но куда там!.. Все произошло быстрей,
чем я бы успел сосчитать до трех!.. Наконец, я очнулся, с криками бросился
к ним, хотя не представлял себе, как разнять катающийся по земле клубок.
К счастью Макс вырвался и убежал... Во мне кипело возмущение, и я решил
наказать проходимца. Пусть только придет, злодей!
Но на этом не кончилась
история. Я поднялся наверх и видел продолжение с балкона. Серый неторопливо
направился в девятый, чтобы там насадить свой порядок. Время от времени
он это делает, когда особенно воодушевлен победами. Я был уверен, что он
не встретит достойного сопротивления, но не знал, что делать. Если б я
был человеком, то, пожав плечами, сказал бы - коты, сами разберутся, на
то они и звери... Если б я был котом, то побежал бы сражаться, чтобы защитить
слабых!.. Тут я увидел, как из зарослей вышел Клаус, обычный его прогулочный
маршрут, и пошел в сторону Серого. Тот замешкался, обследуя ложбинку, где
сидел Макс. Клаус уже видел Серого, и мог обойти, но не сделал этого -
он явно напрашивался на драку.
Они сошлись носом к носу,
тут уж Серому пришлось соблюдать приличия, подать свой тоненький голосок.
Клаус отвечал ему хриплым тенором. Но слишком хорошо они знали друг друга,
чтобы долго церемониться. Мгновение, и оба исчезли в крутящемся черно-сером
клубке. Секунда, и снова на ногах, готовы к продолжению разговора... Я
видел, что Клаус выдержал, и радовался за него! Второй раз они сцепились...
и снова стоят... На гладкой шкуре Серого появились темные полосы, Клаус
пострадал сильней, шерсть клочьями, на ней все листья и ветки, по которым
прокатилась мохнатая спина. Но он снова выдержал напор Серого. Устоит ли
в третий раз? Если нет, то что будет, как изменится равновесие сил в двух
наших подвалах, не станет ли преимущество Серого таким подавляющим, что
всем нам придется уйти, и куда?..
Я выбежал из дома. Они
по-прежнему стояли друг против друга, но то и дело поглядывали по сторонам,
значит, третьей схватки может не быть. Я видел, что Клаус доволен собой,
а Серый не очень. Он повернулся и пошел обратно к десятому, может, забыв
о своем намерении, а может была другая причина...
После этой драки я еще
больше укрепился в своем намерении наказать Серого за всех нас!
Он явился к обеду, когда
наши чавкали у мисок, и стал тихо, плавно кружить за спинами. Макса не
было, небось, зализывает раны в девятом подвале... Серый подошел к одной
из мисок, его бугристая морда оказалась на расстоянии протянутой руки от
меня. Я сказал ему - "это тебе за Макса", и влепил так, как давно не бил.
Он оторопел, потом бросился прочь, и исчез. А я подумал - вот еще один
шаг в моем превращении...
Мечется, суетится крупитчатый
рой, колет лицо. Я иду на восток, к своим. У девятого мусора три собаки.
Полкан узнает меня, глядит дружелюбно и выжидающе, даже вильнул хвостом.
Макс в двух метрах от собак, сидит и наблюдает. Полкан смотрит на меня,
потом на кота, складывает числа, получает мно-о-го... Он уходит, с ним
остальные, и главное, сучка, которая нервничает, со дня на день теряет
привлекательность, глядишь, и компания развалится... Макс со мной, по дороге
к нам прицепился Костик. Макс хватает Костика и пытается изнасиловать.
Костя привык к этим играм, но не перед едой же! Он рычит, пытается вырваться,
с отчаянными усилиями ползет за мной, волоча на себе огромную Максову тушу...
Так они добираются до подъезда, здесь Костя, наконец, освобождается из
дружеских объятий и мчится наверх, за ним Алиса и Люська, которые ждали
под лестницей. Серый на время исчез, Макс счастлив, и тоже с нами. Пригнав
эту свору, иду искать остальных. Какой-то черненький лижет снег. Хрюша...
Подбегает и радостно объявляет мне, что надо бы подкрепиться, ходил-то
далеко! "Знаю, Хрюша, ты у нас герой!" Как только достал пакетик с едой,
все завопили и давай карабкаться по штанам, только лохматый маньяк Макс
не думает о еде, снова залез на Костика. Я подношу к его носу фарш, он
ни в какую, занят! Ах, так! Отдаю долю Макса Костику, тот, не обращая внимания
на непристойные движения Макса, глотает мясо. Макс ничего и не заметил!
Дал фарша всем, кто был, и пошел за Клаусом, которого не было.
На лестнице уборщица и
мусорщица разговаривают - " пора отлавливать, отлавливать, в подвале воняет..."
Им не дает покоя котовский запах, а то, что кругом все разрушено и разграблено
- не мешает! Земля пропахла человеческой мертвечиной, и это - ничего, главная
беда, оказывается, коты, лишенные места в природе существа. Люди сволочи,
кого угодно сведут с ума...
В подвале минус, фанерки
нет и гуляет ветер, невидимая сила одолела меня! Но мои усилия были не
напрасны, главные холода позади... Когда мы с Клаусом доплелись, миски
были вылизаны до блеска. Но он не потерялся, обнаружил в передней кучу
блевотины с кусочками копченой колбасы и терпеливо выбирает самые ценные.
А Стива все нет... Форточка
распахнута, из кухни, один за другим, все понемногу оттягиваются на улицу
- удары о дерево, громыхает жесть, плачет Хрюша - опять уходить, снова
биться, биться... Люська рядом со мной играет с ковриком, треплет его,
он скоро превратится в тряпку. Раньше я много играл с ней и Шуриком, сочинял
им игрушки. Теперь она любит играть с Костей - интересно и безопасно. Распластается
по полу, шерсть густая, серовато-желтая, вздрагивает, по ней пробегают
волны... Он, дурак, стоит к ней спиной и обнюхивает край стола, последние
Хрюшины новости. Она собралась в комок - и бесшумно бросается на него.
В этот момент он оборачивается на шорох, а она уже в воздухе, вот- вот
налетит, собьет с ног!.. Но тут она делает немыслимую свечку, и приземляется
на все четыре в сантиметре от его носа!.. И бежать, а он, конечно, за ней.
Потом он притаивается, но у него не получается так красиво. Он опрокидывает
ее на спину, она визжит, шипит, прижимается к полу, а он перед ней, высокий,
тонкий, на прямых лапах, стоит боком, смотрит, что будет... И она боком-боком,
улепетывает под кровать, оттуда готовит новую атаку. И так часами, каждый
раз по-новому, не повторяя своих трюков.
Подошел Клаус, видит,
Хрюши нет, на коленях пусто! Он сидит передо мной, кудлатый, толстый, неторопливо
моется, поглядывает - успею... Пока он думает, кто-нибудь ввалится или
я уйду! Так и не получится разговора?.. Самый старый мой друг, и такой
немногословный. Подойду, поглажу, он буркнет в нос, и все... Встал и ушел,
что-то не понравилось ему. В дверях Макс, он ко мне не хочет, ему бы оставить
грязные клочья на коврике. Вычесать его непростое дело - он сопротивляется,
машет лапами... Макс почесался и ушел, за другом потянулся Костя, только
что обижен, унижен, и все равно они вместе.
76. Двадцать пятое января, минус шесть...
Ветер с севера, прерывист,
взволнован, несет важную весть. Границу между небом и землей сдуло, до
горизонта мечется белый волнистый дым, только кое-где пробивается зубчатая
полоса. Земля и небо враждуют, мирятся, а мы ни при чем, барахтаемся между
ними. Мою тропинку совсем занесло.
Огромный белый пес доедает
рыбью голову. Макс оттеснен, но не побежден, сидит рядом и упорно смотрит
на разбойника. Забавно, что громила нервничает, то и дело поглядывает на
кота, как на хозяина мусорной кучи. Увидев меня, отошел на несколько метров.
Я поднимаю остатки головы - пригодится, мы с Максом идем, пес позади, нюхает
рыбий след.
Как только пришли, Макс,
забыв про голову, набрасывается на Люську - без всякого ухаживания, невежа!
Она, конечно, оскорблена, шлепает его по морде, он обиженно отворачивается.
Глухой стук, в окошке морда Серого. Макс тут же прячется под кровать. Два
дня жили без него, не тужили, явился, здравствуйте-пожалуйста!.. Кажется,
ненадолго помогла взбучка, может, повторить?.. Громко заявляю, что приема
сегодня нет. Серый подумал и уходит, внизу раздается его слащавый голосок,
он уверен, что наши кошки так и побегут за ним! Макс вылезает из-под кровати,
пристраивается в гречневой каше, его брюхо не терпит пустоты. За окном
стало светлей, ветки носятся по ветру, разгоняя клочья тумана. Люська в
обнимку с бумажкой, рвет и мечет клочки по закоулочкам... Нет круп, рыбы,
наши запасы истощаются. Давно не вижу мышей на полу, Алиса приносила их
летом Люське и Шурику. Сидит и смотрит, как они возятся. Играла все больше
Люська, а съедал мышь Шурик, залегал и хрустел, придерживая добычу лапами...
Когда говорим о жизни,
смерти, голоде, все равны.