с. На пути труб с горячей водой утолщения - как бочонки, сверху покрытые деревянными крышками. На такой крышке, на высоте моей головы сидит кот, греет брюхо, его не сразу заметишь в полумраке. Легко и бесшумно соскальзывает вниз, несмотря на возраст, живот и поломанную спину. Он ведет себя бессовестным образом, идет и не идет, то и дело останавливается, чтобы понюхать угол или полизать лапу... Значит, где-то поел, наверное, на той стороне. Туда есть разные пути - через сугробы зимой, через ручейки и болотца, по топкой грязи весной и осенью. Но есть один путь, доступный не всем, это высший пилотаж. Бревно на высоте пяти метров перекинуто через самое глубокое место, по нему ходят только старые и опытные.
Когда спрашивают - вы любите их? - я пожимаю плечами. При чем здесь любовь, не в ней вовсе дело. Неуместное, мизерное слово - любовь. Любишь ли ты собственную руку? Просто это часть меня - моя рука. Вот и эти звери - я с ними в едином потоке, нас не разделить. Это и есть укорененность, словечко, подаренное мне странным человеком, холодильщиком трупов. Укорененность - и врастание... Все получилось само собой, незаметно для меня - коты оказались рядом, они голодали, я им помогал... И постепенно вовлекался в их жизнь, дела, оказался окруженным этой сворой, опутан их дрязгами, руганью, по горло в их говне, крови, любви, ненависти, верности, самоотверженности... Наши пути сошлись, и я сменил один мир на другой. Одни уходят, появляются другие - беспомощные, отчаянные, обреченные... Разные. Была недавно одна растрепанная кошка... 27. Одна растрепа...
Откуда-то возникла в нашем подвале, ходячий скелет, глаза гнойными пузырями, совсем слепая. Промыл глаза, оказалось - видят, и такие живые, яркие, желтые... Приду, позову - вырывается из темноты, скачет радостно навстречу, кусочек тени, кусочек света... Сначала крутится вокруг меня, ластится... даже не ела, только поговори с ней. А у самой вместо живота яма, из спины шипами позвонки торчат... Потом начинала есть. Ее отгоняли все от мисок, звери жестоки, как люди, не любят слабых, больных и некрасивых... Постепенно отошла, стала выглядывать из подвального окошка, а то и пробежится неровным галопом вокруг дома. Красивая шерсть у нее была, желтая с тигровыми полосками, но страшно запущена, сбита в каменные клочья. Я понемногу вычесал и выстриг то, с чем сама не справилась бы... Она стала смелей, ее признал подвальный народ, разрешил доедать за всеми...
И вдруг исчезла. Как появилась, так и не стало. Вхожу в душную темноту, окружен запахами тухлой воды, ржавого железа, гнилой земли, кошачьей мочи... Зову - и нет ее. Убили? Ушла, окрепнув, домой? Хочу думать, что ушла. Как она ждала меня - целыми днями... Она вошла в мою жизнь, это и есть врастание, оно сильней любви. 28. Пошло - поехало...
Мы живем на большом холме. Под холмом река, на холме город, за городом овраг. Вдали от города два дома - десятый и девятый, это наши. То, что за ними, кругом них, теряется в тумане, мраке, сне, мне там не интересно. Здесь мой мир, и друзья. Перед нами зима, она угрожает нам. Время это течение, иногда оно сбивает с ног. Дождь, ветер мечет листья - пошло, поехало, не остановишь, покатится в темень... пока не выпадет первый снег, и мир осветится холодным, неживым светом... Хрюша на балконе с надрывом вопит, подбадривает себя, ждет необычных встреч. "Хрюша, что ты?" Он на миг стихает, потом снова, еще решительней и громче... Макс пробежал полдороги по лестнице и наткнулся на меня. Я уже шел искать его, вижу - лохматый парень, горбом спина, втянутая шея... норовит проскочить, не поднимая глаз... Плохие, опасные привычки, смотри врагу в глаза, дружок! Позвал его, он рванулся убегать. Наконец, понял, откуда знакомый звук, глянул выше ног, успокоился, пошел за мной. Никак не освоит путь на балкон.
Как ему страшно было... Я не просто подумал это - кожа похолодела, каждый волосок поднялся дыбом. Люди! Огромные злобные существа, они могут все! Как жить такому малышу и недотепе?.. Дал мягкого хлеба, он зачавкал, с натугой проглотил и тут же бросился отнимать у кошек. Алиса отдала безропотно, как своему котенку. Сколько их было у нее, черных, рыжих, серых... Я не стал его укорять, смотрел на сгорбленную спину, и чувствовал комок в горле, будто подавился хлебной коркой.
Я слышу - удар, загремела жесть на балконе. Кто-то к нам идет. 29. Макс сидит на козырьке...
Погода шагнет и остановится, снова шагнет, и задумается... Даже птицы раздумали сбиваться в стаи, медлят, ждут. Но упавшие листья понемногу чернеют, тают... Со мною Макс и Люська. Хрюша, ворча, вылезает из подвала. Что не так, Хрюша? Вчера утром меня не было, он укоряет за невнимание. Макс поел и вылез на козырек, ветер шевелит его лохматый воротник. Он ждет, когда уйдет женщина, что прочищает мусоропровод железной палкой. Баба эта страшна, но полезна - оставляет дверь мусоропровода открытой, идет к соседнему дому, открывать и прочищать. Надо дождаться, пока уйдет... Макс сожрал миску каши с рыбой, но в мусор все равно тянет, там попадается интересная еда. Он нетерпеливо смотрит вниз, клык торчит из полуприкрытого рта, блестит, тянется по ветру вязкая слюна. Хорошо, что его челюсть не видно с высоты человеческого взгляда, а то поддали бы еще... Люди обожают красивых причесанных зверюшек и сладкие истории про их преданность. А вот и Люська, вылезла к Максу, села рядом, понюхала, лизнула друга в лохматый бок. Он ей - не мешай, а сам рад, что не один. Люська криклива, глаза развратные, веселые, когда глажу, выгибается, уходит от рук, и тут же возвращается. До сих пор пытается сосать у Алисы молоко, так и лезет, поджимая уши, тычется в теплое брюхо. Алиса шипит, замахивается лапой - великовозрастная ду-у-ура... Но быстро отходит - полижет дуру, и ей подставляет голову и бока... А я дома с Костиком сижу. Вспоминаем обед - рыбный суп, кашу, чуть пригоревшую, остатки тушенки, мы поделили ее между собой. Огорчил меня Клаус - отказался есть, зато на улице набросился на еду для бедных. В его оправдание скажу, что из бедных был только Серый со своим жирным брюхом. Но мокрый какой-то, сжавшийся и потерявший вид. Последние дни я не жаловал его за наглость. 30. А вот и Хрюша...
Сидит на подоконнике, надутый малый, курносый профиль, лобастая головенка, а если в глаза посмотреть... Суровые безжалостные глазенки у него. Но я-то знаю, Хрюша несчастный, вся жизнь в борьбе... Хрюша на меня не смотрит, он обижен, бьет твердым хвостиком о подоконник. Машинка у меня на коленях ему страшно надоела. И этот Костя сбоку, ишь, прижался! Хрюша до безумия ревнив, может напасть на Костика, загнать в угол и очень быстро, ловко измордовать, хотя Костик побольше и потолще. Хрюша может все! Недавно напал на Люську, та с визгом в бега; он догнал, повалил, бил лапами словно барабанными палочками, так быстро, что я не успел даже встать. Она, видите ли, заигрывала с Максом, и вообще, трется боками о разных взрослых котов, а на него, тоже взрослого, внимания не обращает! И Хрюшино терпенье прорвалось - он бросился карать. Люська вырвалась, и на форточку, Хрюша за ней. По дороге ему попался прокравшийся на кухню Серый. И Хрюша сходу выдал страшному Серому пару очень неприятных оплеух. Серый в замешательстве отпрянул и спрятался под стол. Наконец, проклиная свою медлительность, я выскочил на балкон и прекратил безобразие - вернул Люську домой, а Хрюша умчался в девятый бить тамошних обитателей... Пройдет час-два, остынет Хрюша, задумается, тихо-тихо вернется, прокрадется в свой уголок у батареи, ляжет на теплую тряпочку, свернется, спрячет голову и хвостик и крепко заснет. И только вдруг во сне задергает лапами - задними, если бежит, передними, если дерется... Хрюша. 31. Затишье, сыро и тепло...
В подвале анфиладой комнаты, есть северный вход и южный вход. Здесь все интересно - крупными горбами земляной пол, обитые жестью тяжелые двери, никогда не закрываются... толстые трубы с холодной и горячей водой, огромные темные помещения, запахи земли, тухлой воды, кошачьей мочи и застарелой, окаменевшей грязи. Любимые мной запахи - запустения, одиночества и безопасности... Но вот что привлекает меня больше всего - отдельная небольшая комнатка, всегда запертая, теплая и темная, с одним окном. Через это окошко с улицы видно, как там хорошо, - много хлама, старые полки, на которых можно устроить котов десять... большой подоконник... Таких мест мало. Здесь можно было бы жить, ведь для жизни необходимо тепло! Наверху гораздо холодней, хотя, может, и чище, но я чистоту в гробу видал, если мороз по коже... Говорю своим, показывая на окошко - "вот бы где вам жить..." А они не хотят. Сунутся внутрь, посидят немного в тишине и тепле, и убегают. Я стал думать, в чем тут дело... И догадался, в чем изъян - в безопасности! Если тебя в той комнате застанут, то некуда бежать - дверь-то заперта, а окно одно. Безопасность важней даже тепла... Так что я не совсем безнадежный кот.
Продолжается затишье, сыро и тепло, листва буреет, чернеет... Утром собрались все, была одна рыбка, свежая, но минтай, поделил ее на шесть частей - к хвосту куски подлинней, к голове короче, зато толще. Не успел оглянуться, как Люська выхватила кусок у Стива, тот возмущенно смотрит на меня, подхватил Алисин кусок и не разжевывая проглотил. Но для Алисы у меня всегда в запасе... Клаус, успешно одолев свой кус, принялся подкрадываться к другим. К Максу не успел и приблизиться, тот его исплевал и протянул когтистую лапу, отстраняя. Ничего не поделаешь, мое это мое, и тот, кто покушается, всегда слабей и неуверенней, если не совсем сволочь. Тогда Клаус не спеша подваливает к Хрюше, знает, у кого шалят нервишки. Но тут уж я начеку, сказал захватчику несколько нужных слов, хоть он мне и друг, но справедливость дороже. Он отступился, но полез к Люське, к Стиву... а там уже чисто, даже пол вылизан! Он обиделся, не дали украсть, но сделал вид, что ковыряет в зубах.
Как он смешно лезет, чтобы ограбить, Клаус - на полусогнутых, уши прижаты... А если самого обидят, он с возмущением ко мне, белый ус при этом смешно топорщится. Макс правил не знает, может залепить оплеуху и кошке. Хрюша громко возмущается, а сам отбежит, если я далеко. А если рядом - подскочит боком к обидчику, выгнет спину... конек-горбунок... Если же дело дойдет до серьезной драки, то главный снова Клаус. Он лукавый, завистливый, хитрый, но умный, очень опытный, и уверен в своих силах... а если проиграл, то не признается. Стив странник по натуре и не понимает тех, кто привязан к своему двору. Они с Клаусом примерно одинаковы по силе и никогда не сталкиваются.
Но все они опасаются Серого.
А в обед была вермишель с рыбным запахом. По дороге сюда натыкаюсь на Васю, сидит в траве, уткнувшись головой в землю, как многие старики. Я выдал ему горсть каши, моментально рядом оказался Серый, пришлось и ему дать. Подбежала рыжая собачка, размером в полтора кота. Никто не испугался. Собачка придвинулась к Серому, а тот и не думает уступать, заворчал и лапой по носу. Она отскочила и гавкнула, зная, что коты не выносят шума. Серый снова замахнулся на нее, но передумал. Вася отошел от еды, он больше не хотел. Собачка принялась за то, что оставил Вася, и они рядом с Серым сосредоточенно ели. Я вытер руку о кирпичи... красно-оранжевые... глубокий теплый цвет, будто светятся изнутри... 32. Двадцать шестое октября.
Обычный день. Утром воздух резкий, трава седая... С каждым днем все темней, мы погружаемся в темноту. Первым бежит Макс - стремглав ко мне, за ним мать и дочь. Занял их остатками вчерашней пищи, которые благоразумно защитил от Клаусова обжорства. Проходя мимо подвала, негромко позвал - "Хрюша..." Он, черной юркой ящерицей, тут как тут, вопит, разговаривает, соскучился. Видно, многое происходит в подвалах по ночам... Пошли звать Стива и Клауса. Стив не вышел, Клауса звали долго, звуки падали в темноту и таяли, как снежинки на теплой земле... И вдруг навстречу катится толстым клубком, грязный, лохматый, вид разбойный, одно ухо торчком, глаза сияют... За ним друг Костик, орет хриплым гнусавым голосочком, тоже радуется встрече. Идем - Костик впереди, за ним кошки, потом - степенно и осторожно Клаус, прежде, чем зайти в подъезд, долго принюхивается к темноте... Хрюша, Макс... последним иду я. Иногда мне хочется расслабиться, забыть про опасности, пройтись с ними не спеша, глазея по сторонам, ведь совсем неплохой пейзаж устроила нам осень, еще не все цвета поблекли... Не тут-то было! С хохотом и свистом катится вниз компания юнцов, они, не глядя, все сметают на своем пути... В другой раз с грохотом и лязгом останавливается лифт, из него выкатывается лохматый смешной щенок, с лаем бросается на нас. Бывает хуже - овчарка с первого этажа, она страшна, но тяжела, не догонит. Зато потом собирай их по этажам!..
На этот раз все тихо. Поели, и сидим, Хрюша смотрит на меня. Что делать, снимаю с колен печатную машинку, он тут же подбегает, точит когти о мои штаны. Сколько говорил, не помогает! И бросается на колени. На кухне скрипы - Клаус устраивается на старом приемнике, это его место. Костик пробирается ко мне, пренебрегая недовольством Хрюши, у него своя мечта. Дамы дремлют на полутеплых батареях. Все как-то мимоходом, мимолетно, кое-как, это утро. Завтрак кончился, сейчас подремлют, помоются, полижутся и начнут уходить один за другим в форточку: первым Макс, за ним потянутся Костик и кошки, потом Клаус, а Хрюша может остаться, если я здесь, то и он со мной. 33. Двадцать девятое, зима пробует силу.
Столбик термометра качается у нуля, тонкий, мутный... Воздух спокоен, про листья не хочется вспоминать - скелетики, почерневшие от дождей. Тишину нарушает шорох, с неба сыплется невидимая крупа, суха и колюча. Все молчит, и только этот непрерывный сухой звук. Зима надкусывает свое время.

Как всегда первым Макс. Поеживается, неуютно стало спать на земле. Подбежала Люська, позволяет погладить себя без ужимок, выгибания спины и прижимания ушей. У мусорки Хрюша, рычит над сухой и ломкой рыбной костью. В подвале, в темноте дремлет Клаус, шерстяной мешок с глазами. Еды маловато, но утром и не ждут многого - важней собраться, увидеть, что я на месте, значит, жизнь сегодня такая же, как вчера.

Хрюша поел и прибежал ко мне. Подошла Люська, потянулась, решила присоединиться к нам. Опрометчиво, опрометчиво она поступила! В один миг Хрюша слетел с колен и с ревом бросился на нее. Она в форточку, на балкон, на козырек... Он тут же остыл, вернулся... а через минуту и она возвращается, да еще с Алисой, в глазах у них насмешка, но держатся на расстоянии, чтобы не расстраивать ревнивца. А Хрюша на моем колене делает вид, что спит.
Клаус приблизился, укоризненно смотрит - предпочитаешь Хрюшу... Когда Хрюши нет, старый кот подходит ко мне c явным намерением поговорить, но медлит, обдумывает, оглядывается... и кто-нибудь обязательно помешает нам! Но если уж прыгнул на колени, то устраивается основательно, а я не шевелюсь, так редко это бывает. Белый ус осенью выпадает, новый растет медленно. 34. Страсть и маска.
Прошло несколько дней, Хрюша постоянно со мной, хотя еды мало. Обе кошки, мать и дочь отчаянно отбивают у него место на коленях. Люська тоже царапает брюки, прежде чем прыгнуть, и глаза зажмуривает, они у нее с поволокой... Если кошки успели раньше, то Хрюша, ненавидящий, отчаянно завидующий, рядом на подоконнике, и молчит, сохраняя ледяную непроницаемую маску. Но глаза, глаза... Сколько страсти и отчаяния пробивается через зрачки! Он бы убил этих кошек!.. Придет Клаус, глянет с порога на серую кучу на коленях - и презрение в желтых глазах. Уйдет на кухню, устроится там на окне, чтобы только не видеть это безобразие, он терпеть не может толпу. А вот Костик не боится уронить себя, зажмурившись, лезет и лезет на колени, раздвигает всех, штопором вьется, и, наконец, втискивается, пренебрегая шипением разгневанных кошек...
А погоды все теплей и сырей - все мертвей. Осень пахнет мертвечиной, если застоялась. Темно-коричневая, она скоро станет черной, как декабрьская ночь. Дни, сырые и серые, безлики, ночи черны, рассветы медлительны и робки... 35. Сегодня одна сосиска...
Я оплошал с этой сосиской, одной на всех. Слишком низко опустил руку, и Клаус в один миг вышиб еду когтистой лапой. И страшно зарычал, все попятились, и только Люська, помня старую дружбу, попыталась урвать крохотный кусочек. Не тут-то было, одного желтого взгляда хватило, чтобы ее отнесло далеко в сторону. Страшный зверь... Я схватил его за шиворот - отдай, но понял, что бесполезно. Кое-как оторвал половину, каждому досталось по крохотному кусочку, и они принялись печально вылизывать пустые миски. Чтобы помочь им, нужно быть ловким и сильным, и не рассчитывать на доброту и справедливость.
На балконе жалобно кричит Хрюша, смолкает - и снова... Сидит на перилах, маленький, черный, не двигается, смотрит на меня... Что он хочет, чем я могу ему помочь? Наверное, ничем, но поддержать способен. Вбежал, покричал, поел, погрелся, поспал, посидел на коленях, поговорили о разном... погладил его, почесал за ухом, успокоил голосом... Он сердится на котов, они не принимают его всерьез, когда дело касается кошек. Обидчикам он отомстить не может, вот и вымещает свои обиды на Алисе с Люськой. А они все понимают и не обижаются - посмеиваются над ним, и это еще сильней его бесит. 36. Такой теплыни не было сто лет...
Странный сезон, солнце не греет, но и холоду приблизиться не дает, время замерло, как бывает во сне. Мы ворчим, когда оно летит, но если остановится, нам тут же страшно, выпадаем из движения, висим в пустоте.
У нашего дома встречаю двух собак, а я уже шел с Максом. Серьезные ребята - поджарые, привыкшие к голодной жизни, самые опасные. Один пес забегает за спину Максу, второй спереди. Но есть еще я, и они медлят. Я говорю им негромко, но с угрозой в голосе - "марш отсюда..." Они прекрасно поняли, но не спешат подчиниться, заходят за дом и ждут. Понимают, что быстрей меня... Чувствую только уважение к их бесстрашию, выносливости, серьезности морд и глаз. Но я на другой стороне. Постояв и подумав, они снялись с места и исчезли в кустах. Еще вернутся, но первая атака отбита. Макс еле жив от страха. Будем есть горох.
Они любят его, и все съели. Хрюша, как всегда, окрысился на Алису, она спряталась от него под кровать. Я отчитал его, он рыгнул, прыгнул на подоконник и занялся утренним туалетом, забыв про кошку. День тихий, пасмурный и неторопливый, за окном еле колышутся ветки, под вечер соберется дождик, безнадежный, как все глубокой осенью. Время идет, еда есть, и мы пока живы. Нас восемь, и Серый, который бродит вокруг да около, мечтая стать девятым. Но мы пока не берем его, уж слишком свиреп и силен. 37. Декабрь восьмого, около нуля...
В последние два дня не было Алисы. Я беспокоился - полуслепая... Сегодня появилась, еще резвая, в хорошем настроении. Долго вглядывается, но как услышит голос, сразу бежит навстречу. Ее как всегда оттеснили от еды, я дал ей отдельно от всех кефира, она любит. Несколько раз мимо дома пробегали собаки, другие, но тоже опасные. Большой желтый с серьезной мордой, главный; второй - помесь овчарки с лайкой, мускулистый и подвижный. И резвая сучка с острым носиком, самая опасная, она подзуживает мужиков, и те нападают. С виду приятные звери, не успевшие одичать. Люська после их набега оказалась высоко на дереве, и кричала. Я вышел, она тут же успокоилась и ловко побежала по стволу вниз. Я взял ее на руки, пушистый комок. Подбежала одна из собак, Люська напряглась и стала вырываться. Я, конечно, не отпустил, она бы не успела добежать до подвала... Принес домой, мать тут же облизала эту дылду. Не было только Хрюши. Я забеспокоился, ведь собаки рядом, пошел искать. Подходя к подвалу, услышал лай, и понял, что собаки там, добрались до какого-то кота и возятся в темноте. Услыхав меня, они побежали к выходу. Я прошел дальше и на трубе нашел серую кошку, Васину подругу, она была напугана, но цела. Все тихо, кое-где капает вода... Я расстроился из-за собак, потому что ценю подвальный покой. Хрюши нет. Пошел к девятому, зову - и выбегает мой Хрюшка, серьезный, важный и вовсе не испуганный. Взял его на руки и понес домой. Он, в отличие от других, не просто терпит это, а по-настоящему горд, крутит во все стороны курносой головенкой - смотрите, знайте, сам Хрюша едет... Есть ему было нечего, но он и не хотел, устроился на подоконнике. Дремлет, ждет, когда же я выброшу к чертям машинку и захочу с ним поговорить всерьез... На полу Макс, на столе Костик шуршит бумагой, умывается, на кухне исследует пустые консервные банки Клаус, медленно догрызает окаменевший сухарь Алиса... Стив, шипел, ругался, чтоб выпустили на лестницу поклянчить еду, и не дождавшись, удрал в окно. Спрыгнул с балкона и попался прямо в лапы сучке, она обегала дом и с размаху натолкнулась на кота. Но Стива не свернешь, стоит как скала. Она покрутилась, попрыгала вокруг да около и отступилась, а он пошел в девятый подвал. А я, оставшись с самыми верными котами и кошками, готовлюсь к зиме по-своему. Я жду цветных пятен на белом фоне... и боюсь тягостного чувства, которое в начале: словно хочешь вспомнить знакомое лицо, или вещь, пейзаж, а вместо целого перед глазами детали, фрагменты, куски, пятна, штрихи и наброски, и все это кружится, не удержать, уплывает... В горле сухость, в животе тоска, в глазах резь и рябь, в висках боль и тяжесть... Розовощекие графоманы, мать вашу так!.. 38. Земля застыла...
Холод загнал всех в подвалы, кончилась пора утренних купаний в листьях. Земля застыла, молчит и не жалуется. Травинки твердые и ломкие, с беловатым налетом, трупное окоченение вызывает тоску... Две женщины собирают мусор. Одна средних лет, кряжистая, с грубым красноватым лицом, вторая молодая, высокая и бледная, как глиста после чеснока. Им мешают коты, грязнят землю и пол в подвалах, а запах!.. В их кучах мусор от людей, а они этого видеть не желают. Они считают, что люди лучше зверей, я сомневаюсь. Я не хочу их слушать... Прибежала Люська, пушистая гусеница на тоненьких ножках, оживленна и быстра. Она любит гулять по зимней траве. Бежит и оглядывается, иду ли, а руку протяну - пригибается и жмурится, но это игра.
Задолго до нее, в этой же траве сидела Жучка, черная маленькая кошка, кудлатая и дикая. Та же прогнутая спина... От нее и Феликса пошли все черные. Она исчезла, как многие - вчера была, а сегодня искать бесполезно. Куда они забиваются перед концом?.. Судьбы безымянных и забытых зверей сильней всего трогают меня. Сколько их позади... В долгой жизни мало хорошего, столько ушедших лиц... Люди лучше устроились, их жизнь ценится дороже, а кошку можно просто придушить, как мой сосед, - лишайная, мол, - и выкинуть в мусоропровод. Безмолвное страдание бессильных и непонимающих вытолкнуло меня из жизненной колеи - несколько ударов, толчков, и я оказался не годен для человеческой жизни. Говорят, это опасно... Женщины молча наблюдают, как я разговариваю с кошкой. Я знаю, что они думают обо мне. О моей ненормальности давно знают постоянные гонители кошек, они потрясают своими половиками... Истерическое провозглашение чистоты, с обязательным вывешиванием на балконе всего имущества, как простыней новобрачных. Сочетание стерильных тряпочек в своем углу с непролазной грязью за порогом собственного дома, на огромной ничейной земле. Нет уважения к жизни, только надуманные или истеричные любови и привязанности...
Из подвала показался Хрюша, потом Клаус и последним Костик, верный друг лохматых. Клаус любит Костика, но тот надоедает ему своими нежностями. Зато Макс обожает покровительствовать, кладет лапы на шею Косте, облизывает всего, а тот и рад, спит, прижавшись к Максову лохматому боку. Макс помнит свои неудачи, бегство в девятый, и рад, что кто-то слабей его. В сущности оба еще подростки, а Клаус взрослый, староватый кот, не любит слабых, и с кошками у него все ясно, и дел по утрам хватает.
Макса я увидел у помойного ящика. Как ни корми, их тянет сюда. Опасно, иногда подсыпают всякую дрянь, но с дурными привычками трудно справиться, особенно, если вкусно. Все-таки он решил пойти за мной, и что?.. стоило ли ради останков монашески пресного минтая, потонувших в густой каше?.. И все равно, встрепенулись все, кто сидел и лежал, кто мылся или дремал - новому обязательно добавят, вдруг удастся поживиться... Но у Макса не отнимешь.
Он пожевал немного и быстренько смылся обратно к мусору, оттуда в окно несет зловонием вперемешку со сногсшибательным ароматом копченой рыбы. А Костик остался, спит на теплой хрустящей бумажке, свернулся и всхрапывает.
Шум мотора, мусорка едет. Выглядываю - Макс удирает от толстой тетки в девятый дом. Клаус тоже удрал, но наверх, домой... волоча живот по доскам, пролезает через узкую дыру на балкон, смотрит на меня желтым глазом... Беззвучно мяукает, прыгает на колени, и замирает. 39. Нуль, и подсохло...
Листья, грязные кружева... Макс за ночь проголодался. Появляется Люська, и они бок о бок бегут впереди меня. Что значит неопытность - заворачивают за угол и не останавливаются!.. Вот Хрюша - замарашка, деловит и озабочен. В подвале Клаус на деревяшке, отполированной густою шерстью. Как хорошо мы вчера дружили!.. Годами тянется его борьба за место на коленях. Вокруг меня все время крутятся недостойные личности, так он считает. Я вечно виноват перед ним... и не могу исправиться.
Стив дремлет на соседском коврике. Я осматриваю его место - много волос, но никаких серьезных улик... Все доедают кашу, когда в окно вскакивает Костик и сходу бросается на тарелку, хотя бока у него раздуты. Тот, кто в детстве голодал, поймет его. Сегодня праздник для всех - кусочки куриного фарша! Как только завидели пакетик, поднялся отчаянный вой. Больше всех старается Константин, за ним Люська. Клаус немного в стороне, он ненавидит суету, и выжидает. Развожу фарш горячей водой, чтобы получился жиденький супчик, и наливаю в огромную плоскую тарелку. К ней тут же припадает шесть рыл, незаметно оттесняют друг друга, вроде бы случайно, прямых столкновений никто не хочет: пока докажешь свою правоту, тарелка будет вылизана до блеска. Хрюша до еды отчаянно размахивал лапами, а у тарелки он последний, его оттесняют даже кошки. Я предвижу это, у меня наготове еще немного, наливаю ему в отдельную мисочку. Клаус, урвавши из общей миски, ждет, пока отойдет Хрюша. Малыш не умеет вылизывать углы так тщательно и методично, как старый кот. Клаусу достанется немало, ведь в осадке самые крупные кусочки фарша. Пусть побольше, да лучше - девиз старика. Он не очень-то стар, десять лет, но старше его только Алиса. Смотрю, ее оттеснили, она безропотно наблюдает за остальными, отдыхает. Вытряхиваю ей самые остатки...
Вот теперь утро кончилось. Мы собрались, поклевали чуть-чуть и разойдемся по своим делам. Им спокойней, они принадлежат к большому сильному племени, во главе которого я - не дам пропасть. 40. Два месяца прошло...
Пока зима нетороплива и мягка. В доме тихо, жильцы покинули скамейку, что у подъезда - зябко стало, и волны злобы гаснут быстрей, чем летом. Не так видно зверей, как в теплые дни, а в подвалы мало кто заходит, там страшно, грязно и темно, так люди говорят... Я думаю о друзьях. Как можно таким маленьким и слабым жить среди огромных, громких и злобных?
Поели, и тихо. Востроглазый Костик в кухне на столе; на серой бумажке его не видно, он знает это и горд собой. На полке развалилась Люська. Я положил туда тряпочку, она полюбила это место: видно, кто приходит, уходит, и в стороне от суеты. Она ложится на спину и мурлычет, поглядывая на меня, ее коготки остры, но руку держат осторожно. Деликатны беспризорные существа... А на полу сидит ее полуслепая мать, ей досталось мало еды, но она рада покою, и тому, что рядом красивая кошка, ее дочь. Люська готовится встречать женихов, а Алиса устала от этой дребедени, всю жизнь донимали коты да коты... 41. Гололед, плохое настроение...
Снега нет и нет, а на камнях тонкая блестящая пленка по утрам. Навстречу мне Макс, зуб торчит уныло. Погладил его, он слабо вякнул в ответ и побежал за мной. А это Стив, тоже бежит ко мне, исчез, что ли, могущественный покровитель?.. Покормил их, сел, Стив взгромоздился ко мне на грудь и заурчал, закатывая глаза. Иногда вспоминает старую дружбу. Огромная лобастая у него башка, больше, чем у всех других моих знакомых. Самый большой, тяжелый и сильный кот, и самый неприступный, самостоятельный. Недавно стал забывать свои обиды, придет, положит голову на колени, что-то бормочет, позволяет себя гладить... На правой щеке снова открылся свищ. Рассказывать про его болячки скучно. До главной операции он был беспокойным, дерзким, драчливым, а стал злым, бесстрашным - и равнодушным. Он не участвует в нашей жизни, когда является, лежит в коридоре поперек дороги и никого не боится... Мы долго разговаривали с ним, и даже Хрюша не возмущался, сидел рядом на подоконнике и делал вид, что ему совершенно все равно.
Клаус шел ко мне с явным намерением поговорить, увидев Стива, остановился. Между ними ни дружбы ни вражды, избегают встречаться на узких дорожках. На балконе подал голос Хрюша. Он стоит, маленький, курносый, обрубок хвостика торчком - и воет, тоскливо и долго. Он поел, здоров, я люблю его, но этого мало. Кот должен жить своею жизнью, Хрюша хочет этого и боится, потому и кричит. Ему трудно быть храбрым, выдерживать взгляды больших и сильных котов. Вечный подросток, он должен - и страшно!
Внизу загремела мусорка, все встрепенулись, и Хрюша отвлекся от философии в сторону злобы дня. Утро кончилось. 42. Макс, Клаус и Люська.
Бывалые коты отмечаются с особой залихватской небрежностью, с наигранной скукой на косматых мордах, как Клаус, например. Несколько капель, чтобы только оставить след. Здесь был... а дальше все известно. Как всякий мастер, кот экономен в средствах. Никакой показухи! А новичок - это угроза, его старательность и отсутствие меры ужасают... Макс стоит в углу, на роже горделивое выражение и особая задумчивость, присущая детям, испытывающим подгузник. Зуб торчит, и язык высунул от усердия. Я кричу ему, что хватит, но не тут-то было - он поливает занавеску, используя весь запас! И победно уходит. Хрюша поет песнь отчаяния и надежды, брякается о форточку плотно сбитым тельцем, и вниз; он должен участвовать лично и не доверяет письменным сообщениям. Я говорил уже, он по натуре художник, а не писатель... На пороге Клаус, он долго нюхает Максову расписку, брезгливо морщится - и небрежным штрихом перечеркивает старания молодого карьериста. Подходит ко мне и не верит глазам - я один! Он долго думает, проверяет обстановку - никого!.. Тогда прыгает. Я глажу его спутанную гриву, трогаю сморщенное левое ухо, крошечное, жесткое... Он не возражает, и принимается оглушительно громко петь, с легким взвизгиванием, что странно слышать от огромного лохматого существа со свирепой изрытой шрамами мордой, она распухла и расплылась, но разрез глаз все тот же - косой, с приподнятыми к ушам углами. И я вспоминаю, как в детстве звал его - китайчонок...
Но тут пришлепала Люська и все испортила! Клаус ее первый любовник. Он понюхал ей нос, вздохнул и отвернулся, а она долго тыкалась в его шерсть в разных местах, и наконец, пристроилась к боку, греясь его теплом, и моим. Все происходит у меня на коленях, а машинка рядом, я перегнулся к ней, мне неудобно, но приятно, что после любви иногда остается дружба. 43. Четырнадцатого декабря, снега все нет...
Маленькая рыжеватая собачка крутится вокруг меня, заглядывает в сумку. Я ее знаю - из той своры, что доконала Шурика. Я бы дал ей молока, но не хватит на мою компанию. Она понимает, и направляется туда, где за седой травой овраг. Если бы там построить домик... Холод доконал бы! Я и в доме-то еле выживаю, почти не топят. Котам хорошо на теплых подвальных трубах, а мне не залезть на трубу; среди котов я неудачник по части нахождения теплых мест. Но в сильные морозы и особенно ветры подвал спасает только самых мохнатых, тогда дома им теплей... Макс выходит из травы, никакого внимания собаке. Он знает, одна такая шавка не справится с ним. Шурик не успел узнать даже того, что понял недотепа Макс, проживший втрое дольше. Макс видит банку с молоком, облизывается... Люська прыгает сверху, Хрюша выглядывает из подвала - недоросток, малолетка с глазами наемного убийцы. Но я вижу в них отчаяние, страх, подозрительность, тщеславие, неуверенность, которые он скрывает под бандитской маской... У порога невозмутимый Стив, дома старушка Алиса и Костик. Удача, без усилий я собрал всех, кого хотел. Нет только Клауса, и Серого давно не вижу. Хотя он не совсем наш... В подвале сумерки, свет просачивается через окошко под потолком. На полированном чурбачке тяжелая лохматая туша Клауса. Глажу его, он урчит, идет за мной, и даже трусцой пробежался, так и кажется, дергается шар живота над ремнем, явственное ощущение подтягивания штанов...
Молоко все пьют с жадностью, на помойке его не бывает. Зато там встречаются деликатесы. Друзья чавкают, а я сижу среди прошлогодних картин... Как они здесь бесились, Люська и Шурик, залезали по занавескам до потолка! Теперь она взрослая дама, а Шурик давно в земле.. Вчера Алиса играла со мной - ловила пальцы, покусывала их, чуть задевая кожу. Значит, скоро котята... Уже несколько лет их трое - серый, рыжий и черный. Про серых я знаю все, отец бродит вокруг нас и сам требует усыновления. Про черного догадываюсь - виновник Клаус... А рыжий?.. Есть в девятом рыжий мужичок, я думаю, он отец Шурика.
На кухне хриплый рев, непонятно, как может так орать малютка котик! Хрюша гоняет Алису, женоненавистник поневоле. Алиса замешкалась, теперь ей только под кровать, он за ней - "А, не дала!.." Ноют старые обиды... Через минуту он отходит, прыгает на колени, подставляет мне шею и уши - отчаянно чешутся, а не достать. Возвращается Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у того еще дергается хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше никогда! Молодец, Хрюша, новый холостяк. 44. Все обращается в воду...
Большой, рыжий с туповатой мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в темноту - "уходи..." Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую землю... В темноте, один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной, дырчатый от редкого дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал подвал насквозь. Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в нее снежком, она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и холодное, и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не скользко, и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы. Воскресенье, пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около нуля.
Я уже говорил, расхотел быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее разным формам. Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно - невозможно!.. Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время, потом снова оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я не верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение - ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда трогаешь пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение. Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди... Но когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там за окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
Несколько котов и кошек - круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму, кормимся, греем друг друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет, когда они исчезают вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока. Говорят, это называется творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве недостатка тепла и света.
Появился Макс, лохматый, глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит наверх... Ну, давай! Я вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается! Я не могу смотреть на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо страшней, если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому, что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без меня будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на второй этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська ползла ко мне по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал гениальный вывод - зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик, повзрослевший, тучноватый, карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши нет. 45. Скользко...
Темно, бесконечный снег машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне скользко, жарко, слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает. Вспомнил и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?.. Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у Стива, глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
Пришел - и никого. Двери подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же троица. Большой рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам. Все трое обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус. Сегодня котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь, вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит. Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам, наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять и упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней ветки, в двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут уж я не стал ей помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась и прыгнула, по шейку погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула к балкону. Хочет вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам. Что ж, попробуй, но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом, не видно, где край. Она решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают, пушистые штаны в снегу... Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда я пришел, доедала остатки завтрака, полизала миску, в которой было молоко, смотрит на меня. Знает, у меня всегда что-нибудь найдется... 46. Семнадцатое, разбавленное молоко...
Снег надолго, к моему балкону пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с высоты их роста - холодные громады выше головы... По снежным холмам пробирается в мохнатых штанах Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели. Вижу, Хрюша бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев меня, хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих, но временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой, но мы все равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею.
Дома Алиса, разумница-старушка, как я называю ее с уважением... за мной впрыгивает в переднюю Люська, распутница-малолетка, как я называю ее под настроение... Вот Костик, который может все, даже вскарабкаться по дереву на мой балкон. Вот Клаус, который столько может, что уже ничего, кроме кошек, не хочет, греет брюхо на теплых трубах, идет за мной из уважения к старой дружбе... А Люська разлеглась на батарее, живот устроила, а лапы не умещаются, свисают. Вид страшноватый, будто умерла, но она живей живых, впитывает тепло каждым уголочком тела.
Явился Стив и кинулся ко мне на колени, как лучший друг. Клаус дрогнул, но взял себя в лапы, сделал вид, что моется. Сам виноват, пришел первым, но все выбирал благоприятный момент. Я звал его несколько раз, но, видимо, ему хотелось, чтобы я встал на колени. А со Стивом у меня серьезный разговор. Сегодня он обмочил соседский коврик, это почти смертельно! Не понимает, чем рискует.
На обед у нас молоко и кусочек фарша, поели и тут же разбрелись кто куда. Остались Люська и Алиса, взялись вылизывать друг друга, подставляют бока и спины. Благородная Алиса, безропотная, самоотверженная... и эта дылда, до сих пор пытается сосать молоко у матери, ни шагу без нее... Наконец, успокоились, лежат одной кучкой, и теперь невозможно отличить, где одна, где другая. Пока они спали, я думал.
Когда-то я видел, как два молодых кота, устав от притеснений старика, хозяина территории... два друга, они объединились и загнали своего мучителя в