Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дан Маркович
     Email: dan@vega.protres.ru
     WWW: http://members.xoom.com/tarZan/
     Date: 30 Jan 2002

     Повесть заняла призовое место на литконкурсе "Тенета-2002"
---------------------------------------------------------------






     А помнишь,  Малов, как мы  нашли нашего  Жасмина,  как возились  с ним,
лечили, и про всю нашу остальную жизнь, или забыл?.. Ведь  со времени твоего
отъезда  прошло  сто  сорок  пять дней,  а ты  говорил,  скоро вернусь,  ну,
шестьдесят... Одно письмо я получил, как ты  выставил  мои картинки, сначала
никто не ходил, что за цветы,  какие еще цветы... не соображают без рекламы,
а  потом как  повалили,  и ты  продал одиннадцать штук, нет  листов, ты ведь
всегда  поправляешь  "не называй их штуками!"... и  привезешь  кучу зеленых.
Знаешь,  пригодятся,  должен  ремонт  нижним   соседям,  потом  расскажу,  и
откупиться от бабкиных потомков, насели, требуют свою  долю за квартиру, я о
них не знал, откуда взялись?..
     Но  я  лучше  по порядку, ладно?..  Хотя  порядка во  мне  никакого, ты
знаешь, и  особенно сейчас, но мы все живы, это главное, ты говорил - "живи,
Саша,  пиши  картины, живи!.."  Я  пробовал жить  один,  как  ты учил  меня,
"принимай  решения!",  и что  вышло?  Ты что  говорил?..  - "пора, Саша,  не
отлынивай  от  жизни,  иначе  она  тебя  отлынит..."  Не  избавился,  иногда
придумываю слова, хотя у меня их  много, все-все, которые мама бросала в мою
темноту, в окошко,  со мной остались. Но, оказывается, в жизни бывают случаи
и моменты... обычных слов не  хватает. Как с картинками, там ведь не слова и
не мысли, нет!.. Я  не рассказывал тебе, как попался, начал  рисовать, давай
понемногу расскажу.
     Я каждое утро,  и вечером перед  сном  разговариваю с тобой, писать  не
люблю, ты  знаешь.  Я шепотом, в голове думать не  умею,  начинаю говорить и
сразу запутываюсь,  так  много нужно рассказать, а  порядок  должен быть  во
всем,  да?..  Но  у меня не  получается.  Наверное, все-таки придется  взять
перышко или карандашик, записать, ты учил меня - основные темы, как в школе,
я  туда не ходил,  но  от тебя много знаю.  И, конечно, мамин голос и все ее
слова, истории, сказки, ведь она мне рассказывала десять  лет, пока я молчал
в своем вязком мире.


     Я ничего не  забываю,  а  ты  плохо  помнишь, только свое  детство чуть
получше,  а  вчерашний день кое-как,  позавчерашний того  хуже, но  говоришь
всегда - " помню главное, зачем мне чепуха!" Я не  знаю, зачем все помню, не
стараюсь, внутри  у меня прорва  места пустого, туда  со свистом  затягивает
все, что вижу и слышу.  С тобой моя жизнь имела порядочный вид, причесанный,
я понимал, зачем все  на свете, а если сомневаюсь, ты мне объясняешь,  а как
ты  уехал, началось  такое...  не  разобраться, ветер подхватил,  несет  над
землей, по узким  улицам, бьет об углы... я должен  моментально решать, куда
повернуть,  что  сделать,  а  я  не  могу.  Ты  говорил,  я  должен  вырасти
окончательно,  но теперь что получается?..  -  слишком  быстро и непоправимо
меня несет, несет... и вот принесло к концу года, а тебя все нет и нет.
     Я  старался,  Малов  - терпел,  пытался,  как  ты  говорил, "  жить  по
разумению", а оно слабое у  меня, ты же знаешь. Ты говорил - "сядь и обдумай
в  тишине", придумай выводы,  реши и дальше живи по  плану - я  пробовал, не
получается. Меня  наталкивают, бьют носом об стенку и говорят - ну, как?.. А
никак!..  Я  немного  устал,  устал.  Но я сделал все, что умел,  Малов, "не
убегал от трудностей", так ты учил меня, "поступал, как велит совесть", хотя
не понимаю, что это за штука, просто делал как лучше, да?.. Ты говорил мне -
люди разные и странные, я верил, но только теперь  начинаю понимать. Или мне
кажется,  что  понимаю?..  Но нет устойчивости во мне, и  я постарел, Малов,
хотя мне нет тридцати, и что, так и будет дальше, и всегда, до самого конца?
Как-то все устроено странно - очень жестоко и холодно вокруг, некуда деться,
скрыться... иногда я думаю, недаром десять лет не вылезал из серого мешка...
Как-то сказал тебе,  что,  наверное, недаром, ты  сначала засмеялся, а потом
рассердился,  усы торчком, как у Белявки,  твоего  кота любимого, он  живой,
хотя  тоже  постарел, недавно  его крепко побили, он-то верил, что  главный,
неповторимый  перед кошками,  а  настало  время,  все  наши  избалованные  и
любимые,  красавцы ухоженные рассеялись,  пришел  могучий, грязный,  вонючий
Нашлепкин из  соседнего подвала, разметал всех, а  Белявку первого прибил  и
унизил... Вот так и я перед жизнью оказался слабосильным дураком... и потому
думаю  иногда, что зря вылез, хотя  это нехорошо, ты кричал,  "  мать  жизнь
положила,  ты  должен!"  и  сам  со  мной  возишься столько  лет.  Очень  ты
рассердился тогда - "надо жить, а не прятаться  в вонючем углу, должен ветер
быть, чтобы  продул и  смел темноту и плесень..."  И  прочие  умные и смелые
слова.
     Да, да, да...  я  теперь  живу,  и  знаю,  другой  жизни  нет,  но  как
непобедимо печальна та, что протекает во мне и рядом со мной тоже.


     Я понемногу  все расскажу тебе,  только сначала напомню  нашу  историю,
может, ты вовсе забыл  меня, в новой-то жизни?.. Я вижу  по людям  и зверям,
что только я один ничего не забываю. Ты  ведь говорил, у меня память особая,
хотя  другие думают, это ненормально,  псих и шизик. Ты мне объяснял, что не
так,  говоришь, "не  думай  даже,  они  тебе  завидуют,  сволочи..."  Почему
сволочи, мне их жаль, я бы отдал им часть  памяти, мне слишком много, тяжело
иногда, никак  не заснешь, крутится  и крутится перед глазами, все с  самого
начала...  Когда  я  начал рисовать... хуже и лучше стало -  сначала гораздо
хуже, перед тем, как получается цветок или дерево, лицо, а потом зато легче,
дышу без тонкого  дрожания  в  груди, от которого,  кажется,  еще немного  и
возникнет  звук, пронзительный,  тонкий... так  трясется  внутри  и  дрожит,
отдает в голову и шею. И  я плачу, что ни скажи, или услышу по телеку ерунду
какую-то,  все  важно,   прелестно,  ужасно,  и  главное  для  меня  вовремя
отвернуться, чтобы ты не  увидел  слезы... и что лицо у меня сморщено, как у
старой обезьянки, у куклы, помнишь  мне подарили, я тогда еще молчал, "сидел
в окопе", как ты потом сказал мне. И мне страшно, я  плохо держусь  в жизни,
еле  касаюсь  земли, ускользает  из-под  ног...  как  на  банановой  кожуре,
помнишь, тогда?.. Я на этих бананах еще раз навернулся, да с тазиком горячей
воды, ну, не очень  горячей, такую  не  давали в тот  день, и хорошо,  иначе
беда,  а так небольшой ремонт  соседям,  он  ничего  мужик  оказался,  решил
подождать до тепла,  чтобы быстрей подсохло,  а я  ему обещал  все сам, я же
умею, ты учил меня,  помнишь?... Но это просто случай,  и даже смешной юмор,
ты  говоришь,  спасает, а  неустойчивость всегда во мне, постоянно чувствую,
все зыбко, хотя стою вроде  ничего, и с лопатой не хуже Сергея, помнишь его,
он мне говорил, "ты дворник прирожденный, настоящий испытатель..."
     Зыбко...  а нарисую, и легче,  страх улетел  или растаял  внутри,  дышу
глубоко, смотрю  кругом,  ведь все не так уж плохо, да?.. как  ты  говоришь,
"чудо, что мы живы". И я чувствую -  да! особенно,  когда  смотрю  на закат,
лохматые деревья у дома, на свою дорожку, она чистая, сухая...
     Но сначала о Жасмине, из-за него  много трудностей было, нервотрепка  и
суета.


     И все-таки ты  зря тогда обиделся на него, помнишь, он не ел нашей еды,
сталкивал презрительной мордой миску с балкона... Ему плохо,  я тебе сказал,
несчастный  зверь,  выпавший из  своей особенной жизни, а ты -  "кремлевское
рыло... знаю я их,  и  пасть  у него, как у всех  там - кривой скобкой, углы
опущены брезгливо, и защечные мешки, обяза-а-тельно, нет, ты посмотри!.. "
     Но я  знаю, ты быстро  забыл, и  любишь его, сам ведь  нашел, притащил,
вызывал врача,  правда,  бесполезно, "выбросите, говорит,  эту  рухлядь  или
усыпите..." Малов, как может врач так говорить?..  Мы с тобой тогда сели, ты
читал,  я   слушал,  потом  я  читал,  ты  своего  добился...  и  помаленьку
разобрались, пусть не ходит,  все-таки  вылечили ему ноги, с виду целые и не
болят почти...  А как боролись с ним, помнишь?.. он же нас чуть не съел!.. И
я радовался, что он сталкивает миску, пусть презирает нас за бедность, и что
плохо лечим, зато живой, живой... Ты же сам говорил мне - "главное, мы живы,
пусть вокруг беснуются, все разбито и потеряно,  дважды засрано... прости, я
не хотел, так уж вырвалось, но ты так говорил, я помню.
     А  потом  мы тащили его на девятый, и обратно, мне  было  жаль тебя,  я
старался,  чтобы  тебе   полегче,  пусть  тяжесть  на  меня,  сто,  наверное
килограммов, а он еще похудел... Но я лучше по порядку, как ты учил меня.


     Я как сейчас помню, ты прибегаешь,  я у забора снег выгребал, 12 марта,
около двух дня,  поел горохового супа, ты есть не стал,  отдал  мне, "любишь
его  три раза в день, а  меня  уже запах раздражает ".  До этого  мы ели его
недели  две  и  ничего,  держали  на   подоконнике,  там  жестокий  ветрила,
февральский  огрызок,  вмешивается  во  все  щели,  так  что  не  мог  горох
испортиться, только чуть-чуть прокис. Я не обиделся, взял  суп, ел по утрам,
рано,  ты все равно  спишь, а мне идти дорожку расчищать. Утро люблю,  тихо,
ветер улегся  после ночной беготни, новые  тени на снегу,  но вот дорожка от
дома   к  забору   занесена  снегом,  это  невозможное  явление.  Ты  всегда
оправдываешь,  что  происходит,  говоришь  -  природа, а мне запущенный  вид
причиняет боль, крутится  беспокойство в груди,  своеволие  и суета  чувств,
кажется, вокруг не  будет никогда покоя,  одна  беспричинная беготня, как на
вокзале, помнишь, ты меня привез однажды и бросил, ушел в туалет, говоришь -
сиди. Один раз напомнил  тебе, ты возмутился, руками всплеснул, очки  на нос
сбились - "сто лет прошло... ты, Саша, такую ерунду простить не можешь!.." Я
тебя  не  виню, нет,  и прощать  нечего, мелочь такая, а из головы никуда!..
Матери  с нами не было, болела, говорит, "больше  не могу, Кис, оставь его в
покое, а  потом, может, я  сама, сама.." А  ты  говоришь, "пусть в последний
раз" и повез меня  по врачам, потом кричал "безумие какое-то", махал руками,
-  "ничего не  понимают ничего, им  бы  всех  к общему  знаменателю..."  Про
знаменатель ты мне объяснял, когда я вылез из своей тины, но так и не понял,
зачем,  что, куда... А ты кричишь -  "я не бросал тебя, никогда не бросал!".
Но тогда  я решил, что бросил, ты  ведь думал,  я  в  своей вязкой  сети,  в
скорлупе, не сразу  пойму, что один, все быстро кругом и непонятно для меня,
а  ты  и  прибежишь  обратно, подумаешь,  туалет, да?.. Но я  успел  понять,
вспомнил, мама читала про остров, и я уже успел почувствовать, холод и страх
подступают...  но  тут ты  появился  и  больше не уходил,  это правда. Такие
глупости, да?..
     Потом я вырос и не боялся в доме, что один, готовил  себе, убирал,  мыл
посуду... Потом работать начал...
     Так  вот, Жасмин...  Ночи еще  морозные  были, ты говорил,  не  помнишь
такого марта много лет, а ведь был совсем недавно, семь лет тому назад, но я
промолчал, не стал напоминать, опять  твоя память, и еще, последнее время ты
нервный был, все думал как поехать к сестре, встретиться, вздыхал,  "хоть на
час бы"... И я не стал придираться про погоду, а теперь напоминаю,  и многое
еще скажу, чего никогда не говорил.


     Я у забора снег выгребал, ты  прибегаешь, очки на веревочке вокруг шеи,
чтобы не потерять, но все  равно теряешь... Дорожку я уже расчистил, в груди
тепло и тихо, дорожка мое главное дело, ведь рисовать не дело и не работа, а
так,  не  знаю,  как  назвать... Но дорожка тоже  не  совсем  дело, я  ночью
просыпаюсь,  смотрю  на  нее, луна  помогает, вижу,  зарастает понемногу, не
выдерживаю,  выхожу,  стараюсь  тихо, ведь жильцы  спят...  А утром  уж  как
следует, отскребаю снег  и лед от серых, белых  и коричневых плиток, которые
на  ней уложены, потом метлой аккуратно подметаю, чтобы от дома к забору был
доступный всем путь.
     И тут  ты прибегаешь,  кричишь,  собака  замерзает,  наверное, упала  с
машины  или что-то  еще,  может,  сбросили, она лежит и едва шевелится, надо
спасать. У нас дома никогда собак не было, ни у матери, ни у тебя, а почему,
ты сам знаешь, не  хочу об этом говорить, до сих пор не по  себе.  От собаки
мои несчастья, мама говорила. С тех пор годы пробежали, я собак нисколько не
боюсь,  многих кормлю возле дома,  а к  себе не  беру,  не могу, и  все... А
вообще-то мы  с  тобой всегда кого-нибудь спасаем, ты умеешь  находить, кого
надо спасти,  я не умею,  но радостно присоединяюсь, сил  у  меня  побольше,
десять лет с лопатой и метлой, нешуточное дело. А помнишь, как это началось,
я сам себе нашел работу, мама два года как умерла...
     Опять у меня, опять нет порядка в словах,  и  все-таки напомню тебе, ты
только  в общих чертах  схватываешь, "я  - физик...", а я ничего не забываю,
сам знаешь.


     Теперь я уже  давно пришел в  себя,  вырос,  ты  меня учил,  работаю на
дорожке, живу в своей  квартире и у тебя, ведь  мы  соседи на девятом,  и ты
матери всегда был друг, "я Зинаиду  уважал", говоришь, но это не вся правда,
я недавно  догадался, старые  фотографии смотрел.  Отец  мой, археолог, твой
друг или  приятель, как  узнал, что  со мной произошло, все  реже, реже стал
появляться, а ты  матери всегда помогал, из двери в дверь, день  и ночь путь
открыт,  я ходил к тебе, сидел на  диванчике в кухне, там теплей всего, а ты
на машинке барабанил или готовил еду, у тебя лучше получалось, чем у матери,
она все со мной да  со мной, а когда уставала,  говорит "иди к Кису, он тебя
звал", и я иду.
     А как  все  началось,  помнишь?  Нет,  не  началось,  продолжилось,  ты
говоришь, просто в  моей жизни  разорвалось  время,  я  снова  стал  обычным
человеком, хотя потом выяснилось, что не совсем выздоровел, но это другое. С
четырех  до четырнадцати  я исчез  для  других,  все  видели,  ходит, но  не
соображает,  дурак дураком,  а может  идиот или  шизофреник,  так никто и не
узнал правды и до сих пор не знает. И я об этом времени мало могу объяснить,
хотя все помню, все!..
     Мне четырнадцать  было,  когда  мама умерла, и я  в ту же ночь  обратно
вывалился в громкий беспокойный мир, ты  говорил - "вернулся" - а это вокруг
меня в момент прорвался пузырь с мутными стенками, знаешь, как стекло, давно
не мытое, и внутри вязкая жидкость, я в ней плавал, медленно шевеля руками и
ногами и  не говорил, хотя все слышал и видел, очень  медленно понимал, даже
звуки с большим опозданием доходили... Ты как-то сказал:
     - Так Зинаида твоего голоса и не услышала, и "мама" ты ей не сказал  ни
разу.
     - А как же раньше, ведь я в четыре годика, наверное говорил уже?
     - Ты вспомни, как ее называл, ты же все помнишь?
     Я немного обиделся, ты  не ответил мне, но теперь понимаю  -  ты хотел,
чтобы я все сам, сам, догонял "упущенное время", да?
     - Я звал ее "Зи"?..
     И  ты заплакал,  у  самого глаза на  мокром месте, а меня  упрекаешь  -
"нервы, нервы..."


     А  помнишь, Малов,  как  меня  хотели  забрать  в  инвалидный  дом  или
специальную  школу, что ли, и  тогда  ты вызвал тетку  матери,  значит,  мою
двоюродную бабку,  да?..  она  жила в  Калуге, недалеко,  но у нас не бывала
никогда. Она приехала, круглая румяная  старушка, погладила меня по голове и
говорит  - "ладно, ты меня пропиши, жить буду по-прежнему у  дочерей, только
иногда  приезжать, а  вы  уж  тут  это  дело  скрывайте,  здесь,  мол,  она,
отлучилась и так далее, главное, прописка, и мальчик не один. А ты, дядя..."
- она быстро поняла, что к чему, это  я потом десять лет соображал...  - ты,
дядя,  позаботься  от  парне,  Максим его  бросил,  ты знаешь..." Максим это
археолог, он мой отец, я его больше не видел.
     Так я жил  вроде с бабкой,  а на  самом  деле с тобой.  Я  тихо жил, не
хулиганил,  на улице  почти не  появлялся, в школу не ходил, время  было, ты
говорил,  "как всегда",  про  меня быстро  забыли. Справка у меня  была, что
инвалид. "Главное -  справка- ты говорил, - в этой стране есть справка и все
тихо, никому ты не нужен, а мы проживем, проживем..."
     Но так получилось, что я  начал работать, сам нашел себе дело,  сначала
бесплатно пыхтел, вычищал дорожку, а потом стал настоящим дворником.


     Ты помнишь, Малов, нашего бывшего дворника, Сергея?.. Конечно, помнишь,
как можно  забыть, сколько ты ругал  его, "у  дома сплошной  каток", а он не
виноват  был,  несчастный  человек,  летчик-испытатель, потом  знаменитый  в
городе зубодер,  потом  алкаш и  дворник  в  нашем  доме, хозяин дорожки. Он
как-то  бросил  на  ней  свой  инструмент,  только  начал  и  забыл,  спешил
встретиться с друзьями, а я  подкрался,  давно хотелось  подержать настоящую
лопату и  метлу.  Почти  шестнадцать было, рост высокий, похож на  взрослого
человека, хотя  и  сейчас  не совсем взрослый.  Знаешь, иногда заглядываю  в
зеркало,  странная  штука,  да?..  -  длинный  парень, усики  растут,  почти
тридцать, и я не верю, что  тот самый мальчик, который попался в паутину,  я
ведь и тогда знал зеркало, иногда смотрел - бледное личико, серые глаза... Я
медленно  плавал  в  собственном  соку, видел  жизнь  во сне. Потом оболочка
прорвалась, я очнулся, и  сразу - ледяной пол, осколок в ноге, боль, мелкая,
но острая... кровь...  Больно,  страшно,  и мама лежит передо мной, так и не
увидела, что я вырвался. До последнего дня  меня тащила, и не успела увидеть
свою победу, ты говорил.
     Я  вырос,  но  взрослым  не  стал,  хотя  после  твоего  отъезда  снова
изменился,  и,  может, даже  стану как  все,  но  мне это  не  нравится,  не
нравится!.. Ты говоришь, главное, "рисуй, Саша, рисуй", я рисую, когда могу,
пустой  лист  тянет  непобедимо,  я  спокоен,  когда  краска  на руках...  А
остальное  время неспокойно, страшно, и  только тонкий жалобный  звук и плач
цвета среди бесцветного простора,  бесприютного... Но цветок спасает меня, я
с ним снова ухожу... а зачем было просыпаться... иногда не знаю.


     Я  подметал  и  забыл,  что взял  чужие вещи,  а  Сергей, ну,  дворник,
испытатель-дантист, все  видел  из окна, и у него, я  думаю, созрел план, он
вышел  и очень  ласково  меня  позвал  к  себе.  В  ту  самую  однокомнатную
дворницкую, которая теперь, можно сказать, мое пристанище, потому что  после
твоего  отъезда с  квартирой непонятно  стало,  моя или не моя, потом у меня
жила Алиса, художница, но я  ей  разрешил, расскажу, расскажу... а потом все
вынесли из моей квартиры, но она  не виновата, Алиса, забыла дверь запереть,
примчался ее друг и мигом утащил в  Германию  или  Швецию, не  знаю точно. У
меня с ней получилась история, еще услышишь. Я тогда в больнице лежал, когда
она ускакала, но ты не бойся, на  несколько дней попался, на неделю, все уже
прошло, конечно, расскажу.
     Но я снова беспорядочно кидаюсь словами, а мне надо, чтоб ты понял, как
я  тебя жду, дела есть,  без тебя не разобраться. И вообще... до Нового года
неделя, тебя нет, а без тебя я нового не встречал никогда, так что поспеши.
     Так вот, дворник-испытатель,  он  меня позвал,  сунул  водки стаканчик,
маленький, но до  краев, я боюсь этого  запаха, ты знаешь, и отказался, а он
говорит,  давай,  ты  будешь  вместо  меня настоящим дворником,  только  наш
секрет,  а я тебе каждый месяц - три рубля, это ведь целая  бутылка! Что мне
бутылка,  я  обрадовался,  бутылка  ни к чему,  настоящее дело будет,  очень
красивое, мне нравилось убирать мусор, хотя дома  ты меня ругаешь, захламист
и  неряха. Но  на улице  другое  дело -  дорожка, с ней большое удовольствие
разговаривать, убирать, она живая.
     Сергей  грамоту  получил за снег  и  лед, все  убрано, песочек,  ходить
безопасно, потом снова благодарность  -  за  контейнеры  в  чистоте, но  это
недолго  продолжалось,  его  зарезали  дружки, а  он был особенный, помнишь?
Наверное, забыл, ты говоришь -  "детали", я  тебе чуть-чуть  напомню. Он был
летчиком-испытателем при Сталине или Хрущеве, как-то пролетел слишком низко,
звук ударил по  окнам, его уволили.  Говорили, он уже выпивал, но я не верю,
он был  сталинский  сокол. Тогда он вспомнил старую профессию, до  самолетов
трудился  фельдшером-акушером,  отрыл  диплом,  подучился  на  зубных курсах
четыре месяца  и давай драть зубы в нашей  поликлинике. Лечить он не умел, а
выдирал  красиво,  тогда  выдирали  чаще,  чем  теперь,  всем,   кто  желает
побыстрей, и  он  в  отдельном  кабинетике, "процедурная",  в белом  халате,
коренастый, жилистый, ходит переваливаясь, не успеешь в кресло сесть, он уже
с клещами у лица  - "открой рот... а, вот этот!" и в одно мгновение р-раз!..
а  народ хоть  и терпеливый, но решительность обожает,  трешки  ему,  трешки
несет,  только  выдери, освободи...  Это  потом  стали - "кариес,  кариес...
сладкая защита", а тогда - выдери и делу конец, и он прославился. Но водочку
любил больше щипцов, как-то нашли его в  собственном кресле, крутил штурвал,
собирался  отчалить  в  космос.  Лечили, недолечили,  он  снова за  горючее,
заливал баки  "под завязку",  он так  говорил... наконец, продал квартиру на
пятом  этаже,  двухкомнатную, с  видом  на Оку,  как  у  тебя,  поселился  в
дворницкой, в ней все мои главные события родились...  здесь он, как  в доме
говорили, до полной  зелени упился и умер от ножа, долги нужно отдавать, ему
сказали.


     Дни  идут,  дворника  нет, а на  дорожке чисто, не сравнить  с  прошлым
временем, это я старался. Приходит Афанасий, твой старый приятель, он теперь
главный инженер в ЖЭКе,  ты  знаешь, еще говорил о  нем - продался... жирный
стал,  седой, глазки бегают, он хороший человек, несчастный, "элитная жратва
сгубила", говорит, продался за жратву и выпивку бесплатную. Он мне осетровых
хвостов подарил, не пожалел, потом мне с этими хвостами не очень повезло, но
это еще впереди... Так вот, он  тогда посмотрел вокруг дома, на беспричинное
благоустройство,  скорчил рожу  и говорит -  "никак покойник  взялся  за ум,
старается на  старом месте..." Выяснилось легко, меня  весь дом  благодарил,
знаешь, приятно, я понял тогда,  что нужен всем, люди разные,  но несчастные
почти  все,  и  скользко  им,  скользко...  Привели   меня,  Афанасий  глаза
вытаращил, потом говорит:
     - А, Зинаидин сынок, знаю, достойная вдова, бухгалтерша, я ее уважал, и
Киса  Клаусовича  уважаю,  физик,  англичанин,  но  наш нормальный  человек,
пострадавший...  А ты, видно, не  такой  уж больной, нечего бесплатно метлой
махать, зачисляю в штат, возраст позволяет.
     Так я стал  хозяином дворницкой, ты, как  узнал, сначала рассердился, а
потом засмеялся - "вообще-то молодец... но занятия наши не забывай... " Я не
забывал,  ты знаешь, а  без дворницкой на  первом  этаже мы бы с Жасмином не
справились.
     Как-то  вечером я  лег,  передо мной как всегда  картины, картины...  и
вдруг подумал -  как это получилось, что,  вот, у нас теперь Жасмин,  коты в
подвале, все время в жизни что-то случается, то машинка у тебя сломалась, ты
говоришь  - "Саша, разберись, почини...", то с телевизором беда, "от рекламы
раскалился", это ты шутишь, да?.. и я снова винтики кручу-верчу, хотя ничего
не  понимаю, ну,  ничего!.. Я думаю, ты мне специально трудности придумывал,
Малов, но я не сержусь, только будь живой, не подводи нас, приезжай!..
     Но я снова улетел в сторону,  так  вот, Жасмин, с него этой  весной все
началось,  насчет твоей  поездки  еще не  ясно,  ты  вздыхал  -  "мне бы  ее
повидать, Саша..." Еще бы,  оказывается, живет около Лондона старшая сестра,
сколько же ей... и ты не видел ее лет пятьдесят, хочется увидеть, конечно, и
ты ждал решения, пустят или не захотят.


     Так вот, ты прибегаешь - замерзнет пес, надо спасать.
     Я тут же дело бросил, инструмент запер и побежали.
     - Давай напрямик, через поле, овраг, - говорю.
     - Опять твои выдумки, - ты  пыхтишь,  - сколько учу  и все  без  толку,
хорошая  дорога самая  быстрая.  Ну,  ладно, пробуй, дело  твое...  -  место
описал,  а я - "знаю, знаю", все здесь облазил, ночью не ошибусь. Как пришел
в себя, меня не унять было, помнишь?..
     Ты  рысцой по дороге,  а  я  полем, промчался  через лесок, спустился в
овраг, два раза навернулся, потому что скользко, колено ободрал, да пустяки,
ничего!..  побежал по дну, там ручей замерзший, немного  нырнул ботинком, но
чувствую,  разогрелся, ничего не будет. Подбежал  по  оврагу  к  дороге, там
всего  метра  три подъемчик,  но  крутой, льдом оброс, из  льда рваные корни
кое-где торчат, я за  них  цепляюсь и ползу наверх,  я должен раньше тебя на
дороге оказаться, а то снова  будешь  прав! До места события метров  сто, не
больше, а мне не выбраться, ну, никак!
     Смотрю  направо,  налево,  везде у дороги еще круче, снег и  не  думает
таять, сахарный, первобытный, не поддается солнцу и ветру, северная сторона.
Мне  даже  смешно,  вот  сейчас ты обгонишь меня, хотя  по дороге в два раза
дальше  шлепать,  и точно, слышу  наверху  шаги, это  ты  шаркаешь, спешишь,
пыхтишь без стеснения, кто  здесь  еще  ходит, кроме  нас, дураков. Я собрал
силы  и обдирая ногти, стал на коленях выкарабкиваться,  и  выполз на дорогу
прямо перед тобой, руки в крови, штанину разорвал... Но ты только фыркнул  и
дальше,  "скорей,  скорей", и  я за тобой,  раз не  засмеялся,  значит  дело
печальное у нас и трудное.
     Прошли метров сто пятьдесят  и у обочины  вижу  настоящий  холм  в метр
высотой, из  него  торчит лапа.  Ну, помнишь, какая у  него лапа, или ты все
забыл  в своем  Лондоне, и  меня  тоже, и больше не вернешься  к  нам?.. Там
наверное  теплей и  лучше  кормят, а  здесь мы все  сами да сами... Но ты не
можешь  так поступить, я знаю. Так  вот, лапа... Такую я у собак  никогда не
видел, это наверное доисторическая собака, помнишь, ты говорил об ископаемых
животных,  и  мама читала  мне книгу "Следы на камне", я  слышу  ее  голос и
каждое слово помню. Наверное саблезубый пес... как был тигр саблезубый, так,
наверное, и собака была особая,  ведь тепло и джунгли, дичи полно, для роста
подходящая  погода. А у нас мороз,  хотя  давно весна,  снег и  дорога, и  в
сугробе валяется лапа, грязная и неживая, но размером с мое лицо, или с твое
лицо плюс лысину, правильно я сказал  плюс?.. Ты всегда ругаешь меня - "твои
фантазии - непомерные", и  за  действия  с цифрами  - "умеешь  считать, а не
любишь..."  Если не люблю,  то,  можно сказать,  не умею, что поделаешь.  Но
все-таки знаю, и вижу, где плюс, а где минус применить.
     Раскопали  сугроб,  и  видим,  да? - великое тело,  но смятое  и  почти
неживое, только иногда дергаются лапы, и веки, и весь он лохматый и серый, а
морда  больше наших с тобой голов, если их  сложить вместе. Иногда он дышал,
наверное раз или два в минуту, но очень сильно и глубоко, это шок у него, но
есть надежда, ты говоришь. А вот  как  его тащить?...  И  что  если  сломано
внутри?.. Ты  нагнулся, пощупал - обе  передние лапы сломаны, вот хрустит, и
вот... Ты меня всегда восхищал, откуда ни возьмись, новые знания  в тебе, ты
говорил, из книг. А я начну читать и закопаюсь тут же, ты знаешь.


     Ну, что  дальше  объяснять, это-то  помнишь?..  - сначала я  телогрейку
снял, и  ты, мы его накрыли, ждали полчаса, продрогли,  остановили, наконец,
машину, у тебя везде знакомые, но в кузов побоялись его поднимать, пробовали
и  отказались, выпросили брезент  и потащили, он плавно ехал, молча, даже не
стонал,  серая  огромная  куча шерстяного моха,  из нее торчит морда,  лапы,
глаза закрыты, глаза.
     Привезли  его, а надо  на девятый,  а в  лифт не  пролезает, боимся еще
что-нибудь сломать  в нем, и все равно  рядом встать будет некуда,  хоть  на
одной ноге стой!.. И тут оба сразу подумали одно - "дворницкая, ключ!"
     Тогда дворницкая на  первом  не была еще совсем моя, как сейчас, иногда
художники работали,  перед  праздниками, сантехники с итальянскими унитазами
для богатых, раз в месяц, но обязательно припрутся,  уборщица хранила тряпки
и  щетки,  уверяет, под  лестницей неминуемо сопрут, а мне странно,  неужели
сопрут?.. но  я тогда  всему  верил, что ни  скажи, и сейчас почти такой  же
дурак, не могу не  верить,  человека  обижать...  И  я оставлял  ей  ключ за
электрическим щитком, ты знаешь, смеялся, "конечно, сопрут, но она там еще и
забавляется, на  твоем диванчике поломанном, хе-хе..." Ну, я не знаю,  зачем
ты это... диванчик такой грязный, что даже я не лег бы на него, только сидел
и  смотрел в  окно,  но  это  особый разговор,  в  этой дворницкой  я  начал
рисовать, ты не все знаешь, я расскажу, расскажу...
     Действительно, тащить наверх, а потом?.. а если к  врачу?.. вниз-вверх,
он  не  вынесет,  ты говоришь, давай, положим  у  тебя внизу,  пусть немного
оклемается, тогда уж посмотрим, что дальше.


     Мы все это мигом сделали, поместили его у батареи теплой, постелили мой
старый  ватник, его не  хватило, зад и ноги на  полу, но это  ничего, тепло,
пусть  в себя приходит. Надо дать ему  воды, стали лить мимо рта, но немного
попало,  он чихнул,  глотнул  несколько  раз, очень  громко,  ты  говоришь -
"теперь идем, оставим его в покое, подумаем, что делать с ним".
     Наверху ты рассказал мне свою теорию, она родилась пока мы волочили его
по дороге. Кстати, как его зовут, ведь ясно,  есть имя... Но мы не знаем его
и не узнаем. Потому что пса этого надо скрывать.
     -  Почему скрывать? -  я спросил, ну, дурак, а  ты мне  живо  объяснил,
такие псы  на  дороге не валяются, собака  наверняка  президентская, или его
своры... то есть, свиты,  и выбросили его из машины  не случайно,  наверное,
взбунтовался, подчиняться перестал...  а может и сам  выбросился  на ходу от
отчаяния и протеста, ведь лапы-то сломаны, удар, сотрясение мозга...
     - Вот это да!
     Я всегда удивлялся твоей мудрости и знаниям, ну, никогда бы не подумал,
что такой особенный зверь нам повстречался, и что его надо спрятать от всех,
потому что придут и  отнимут, и мало  ли что с ним  сделают потом... Значит,
будем скрывать, тут думать и сомневаться нечего.
     - Лучше нашего городка для него  не придумать, - ты говоришь, - забытое
богом  и людьми место, когда-то наукой занимались, а теперь ученые не нужны,
живут себе пенсионеры да  неудачники, идиоты всякие, как мы с тобой. Ну, еще
в  теплое  время новые люди отдыхают  на  природе, привозят внуков, все-таки
кое-где зелень у нас.
     Значит, молчим, прячем, никто не узнает. Но как тогда лечить?
     - Сами вылечим - ты говоришь. Я когда-то с фельдшером дружил, в юности,
у нас  одна  любовь  была,  а  потом  она  за  третьего  замуж  вышла,  мы и
подружились. Он погиб на войне.
     - На какой, - спрашиваю, я знал, что войн этих была куча, и все путал.
     -  На третьей, если считать от первой, - говоришь. - Я еще молодым был.
Пока  пес  не  в себе,  мы  ему  осторожно  лапы поправим, чтобы  не слишком
искривлены  были, рентген делать  все равно негде, разве что  в  кремлевской
клинике собачьей, но это его сдать врагам... Нет, все сделаем сами, поправим
по виду и хрусту, наложим дощечки со всех сторон.
     - А не разгрызет?
     - Новые поставим.  Но  тебе,  Саша, придется  руки приложить,  возьмешь
книги, про собак, их медицину, мы все должны знать.
     Я всегда восхищался твоими  планами, Малов, и все равно  ты меня каждый
раз удивляешь. Если очень нужно, придется, конечно, почитать...
     -  Надо сразу  действовать, пока он  без  сознания. И  моли бога, чтобы
внутри цело, не разорвано, иначе конец.
     Ну,  задачку ты  мне задал и даже не заметил! Насчет бога у меня всегда
недоумение,  мне  надо  обязательно  представить себе  -  цветок,  стол  или
человека, тогда  я говорю с ним, он живой, а бога не вижу и  представить  не
могу, как же молить... Я вежливо отказался,  ты мимо ушей  пропустил, я знаю
почему, - сам с ним никогда не говоришь, не веришь, - "все от природы, пусть
бессмысленная дура, но среди нас, идиотов, умней ее все равно нет.
     - А люди, Малов?
     Каждый раз, как это спрашиваю, мне приятно - всегда отвечаешь одно и то
же, значит, правильно говоришь.
     - Люди устроены слишком  хорошо для нищих маленьких делишек, в  которых
погрязли. Не для них они вылупились из обезьяннего мира, но  лучше себе дела
не нашли, вот и дураки.
     А я  не  знаю... Малов, наверное,  все-таки  плохо  устроены,  так  мне
кажется,  когда  рисую  цветок,  или  дерево,  или  наши  лица,  из  темноты
выступающие... Перед  этим мне душно, страшно, я чувствую, все во мне дрожит
и плачет, отзывается на ничтожный звук, а громкие не слышу.... а рука что-то
знает,  и пальцы знают, а  что, что... Куда мне деться,  где  мама, ее рука,
голос, который  был со мной?..  Я рисую,  потом  плачу  и  успокаиваюсь,  но
ненадолго, ненадолго...
     - У него должно быть новое имя, думай, думай, - ты мне говоришь.
     А я думать не умею, тут же сказал:
     - Его зовут - Жасмин.
     Ты глаза выпучил:
     - Почему Жасмин! Это странно!
     Потом подумал, и говоришь:
     - Устами младенца... Пусть Жасмин. Хотя  почему... Значит так и будет -
Жасмин.
     И так он начал с нами жить, пес Жасмин. Оказывается, я всегда его ждал.
До этого момента была одна жизнь, а стала другая, с  Жасмина начались бурные
события. Третья жизнь, потому что  две уже были у меня, ты знаешь, Малов. Ты
помнишь, да?
     Я немного подробней расскажу, вдруг ты забыл, ну, чуть-чуть...


     В четыре года это случилось, до этого не помню ничего, ты говоришь, уже
бегал и разговаривал бойко-бойко,  не  верится даже. Как-то играл у дома, ты
видел из  окна, а у  нас окна в другую сторону, из-за угла выскочила собака,
большая,  ну, залаяла...  ты говорил, она сама испугалась,  но я больше, и с
тех пор с каждым днем все  хуже, как сейчас  помню, проваливаюсь медленно  в
серую вязкую массу, шевелиться трудно, дышать трудно... и говорить перестал:
слова  кое-как рождались  в  голове, но  до языка  не  доходили,  по  дороге
стираются,  а  те  что  снаружи  притекали...  некоторые  успевал  ухватить,
узнавал,  но  чаще пропадали.  Ходил,  но  медленно,  и  все  делал  страшно
медленно, вот так и жил до четырнадцати лет. Врачи ничего поделать не могли.
Мама  спасла  меня,  верила,  что надо  говорить  со  мной, много  говорить,
благодаря  ей я  не потерял  разум,  и  потом,  когда  пришел в  себя, очень
правильно  говорил.  У  нее все силы  на меня  ушли,  из-за этих  разговоров
бесконечных, ей казалось, что слова падают в пустоту  и пропадают... Я сидел
рядом с  ней,  она руку держала, читала или говорила,  почти все время. Нет,
еще на работу  ходила, но и туда меня брала очень часто.  Я сидел в углу  на
стульчике,  смотрел в  окно,  видел  светлый мир, люди  вокруг  очень быстро
дергались,   звуки  падали  в  вату,  только   отдельные  слова  различал...
Сотрудники осуждали ее  - "опять  Зинаида своего идиота  притащила..." Потом
она заболела, давление... У меня все слилось, как один непрерывный день, что
сон, что наяву, различить невозможно.
     Помнишь, как я в себя пришел?.. Мама умерла.


     Я все  видел, она стояла у буфета, доставала посуду для обеда, ее слова
долетали до меня с  большим  опозданием... А мне только важно  было, что она
здесь, смотрит на меня, говорит и не отворачивается, когда я не отвечаю... И
вот я вижу, у нее лицо наливается красным, потом чернеет, она хватает воздух
и не может вдохнуть, и сползает на пол. Я чувствую, должен что-то сделать, и
не могу.
     Не  знаю, сколько она лежала, потом ты вбегаешь, очень оживленное лицо,
трясешь какой-то газетой... Увидел.
     Потом  была  толпа, я  смутно  понимал,  очень  туго и  глухо  до  меня
доходило...
     Ты раздвинул  всех,  взял  меня за  руку  и  увел к  себе,  в  соседнюю
квартиру. "Поживешь у меня..."
     Ночью я проснулся, встал и пошел домой. Дверь не была заперта, я вошел,
мама  лежала перед открытым окном... Февральский морозец... но про февраль я
потом узнал.
     Я  сделал  несколько   шагов  -   и  вдруг  что-то  укололо  в   пятку,
пронзительно,  резко, и  чувствую -  под  ногой мокро.  Кровь течет. Осколок
ампулы, из-под лекарства, ее спасти пытались.
     И что-то в один  миг произошло,  я проснулся. Ты знаешь, Малов,  это не
был сон, может, я и не болел  даже,  а находился в  отдаленном от всех мире,
может, я был как камень, он лежит миллион  лет, все видит, но молчит. Нет, я
был человек,  говорили,  идиот,  и вдруг повернулся  лицом  ко  всем  умным.
Знаешь, иногда  в эти  месяцы  без  тебя  я  жалел, что  вернулся, пусть  бы
оставался в  полутемном мешке, зато в покое, жил бы как камень или дерево...
Но это иногда. Пока тебя не было, я вырос, думаю, навсегда.
     А тогда я  понял -  вижу ясно, мне больше не тяжело стоять и двигаться,
но теперь все так резко и больно ко мне относится - капли воды, стук ветра о
форточку, шорохи разные, треск отстающих  обоев... Сильно и больно бьет - по
ушам, глазам.....
     Посмотрел на маму, у  нее  давление, лицо темное, уши черные,  она тихо
лежала, без жизни, и я не подошел. Это не она.
     Понял, моя  жизнь изменилась, не радовался,  не пугался, просто понял и
почувствовал усталость, но не  безмолвие и вязкость, а очень свежее чувство.
Мне неодолимо захотелось спать, спать...


     Я пришел обратно и заснул, а утром сказал тебе:
     - Малов, хочу есть...
     Наверное ты удивился, но виду не подал - "иди к столу", говоришь.
     А  потом  стал возражать  -  "я не Малов,  моя фамилия  Меллоу, а зовут
Кис..."
     Голос  был  оглушительный  и  звонкий,  мне так казалось. Мне тогда все
казалось громким, ярким, а сам я был сильным, быстрым и ничего не боялся.
     И вдруг ты заплакал.
     - Десять лет нас мучил...
     А  я не мучил,  мне  самому было плохо, скучно, тускло, вязко и серо, и
ничего не хотелось.
     - Зинаида - герой, говорила и говорила с тобой, а ведь все смеялись, он
же дурак, не понимает ничего...
     Я  не был дурак, Малов,  ее  слова долетали до меня, но очень  медленно
плыли, как пух  по воздуху, а звучали тихо, и  видел я  через узкое окошко -
просунется лицо, рука,  нога, подаст  тарелку...  как в  тюрьме,  да?  И про
тюрьму я знал,  и про  необитаемый  остров - мама мне читала,  читала, и все
время держит руку  мою, теплота перетекает помаленьку, и я, очень далекий от
нее,  -  принимал, и понимал. И тебя  вспомнил,  ты пробивался иногда  через
пелену,  приникал к окошку.  Мама звала тебя Кис, а  мне не нравилось, какой
еще  Кис...  Круглый,  маленький, лупоглазый,  прости...  очки с толстенными
стеклами, на голове пусто, голо, только отдельные рыжие волоски торчат.
     Их было восемь,  волосков, в тот  день, когда очнулся.  На  меня напала
непоседливая буйность, я бегал по квартире, сдернул скатерть, разбил вазочку
на подоконнике... "Маугли, - ты говорил, смотрел на меня и смеялся  - бегай,
бегай, только осторожней будь, и все спрашивай у меня, если не понимаешь." И
так  я  бегал,  прыгал  несколько  дней, чуть  с балкона не свалился, а  это
девятый  этаж.  А потом весь город  облазил, овраги, по  деревьям...  я  все
должен был вернуть, что раньше потерял.
     А помнишь, как ты начал меня учить?..
     - Ну, что ты знаешь, с чего начнем?..
     Оказалось, все помню, что мама читала и говорила, до последнего словца.
И цифры знаю, но считать не умею. И писать не умею тоже. И читать.
     -  Считать  и писать я  тебя в  два дня  научу - ты  говоришь, -  а вот
читать... Боюсь, время упущено.
     Оказалось, все не так. Считать и писать я не хотел, научился быстро, но
ленился, нет, вернее так  - тяжесть снова, будто обратно в серую тину падаю,
изо всех сил гребу руками, и на одном месте... Все, что я теперь остро  вижу
и слышу, обратно в  черные значки  запихать - ну, нет сил  никаких!.. Читать
тоже научился быстро, и начинал каждый раз охотно,  мне нравилось, что здесь
наоборот, значки превращались в лица и картины, я  слышал, говорил с ними...
Но вот другая беда - начну читать, вижу слово -  "мужчина",  или, еще хуже -
"женщина в шляпе"... и  полный тормоз, дальше не могу,  начинаю представлять
себе эту женщину, какая, и что...  Или  например - написано "стол"...  Какой
стол?.. Ну, и пошло - поехало. Так ни одной  книги до конца не прочитал,  на
первой фразе  спотыкаюсь... Сначала ты  не знал, что делать, а  потом понял,
смеялся, говоришь,  - "воображение  мешает... Это  ничего, главное,  что  ты
теперь живой, а  был  -  так  себе,  ни то, ни се... Никаких  школ, конечно,
смешно и думать. Начну сам тебя учить, разговаривать будем  обо всем. Может,
мыслить тебя научу."
     Вот с этим у нас не получилось. Говоришь мне:
     - Никаких у тебя понятий не образуется, а ведь не дурак, странно... Ну,
что такое стол?.
     А я тебе - "какой стол?.. А ведь мне пятнадцать уже, вот ужас! Но ты не
ужасался. Правда,  один  раз рассердился  - "зачем  тебе вообще  говорить?..
Молчал бы - и все хорошо?.."
     Я подумал, - "знаешь, Малов..."
     -  Не  называй  меня  Малов, я Кис, Кис  Меллоу, англичанин, российский
гражданин с 9 лет.
     - Знаю, знаю... Я вижу тебя, Кис, картинки всякие, переживаю, не думай,
и все могу словами передать. Это не мысли, говоришь?
     - Похоже, но не совсем то. Это чувства в словах, а мысли... они сразу о
многом...
     И ты мне все-все объяснил, а я так  и  не понял,  зачем  мысли, что мне
нужно обобщать,  если все разное?..  Потом  немного понял, но,  если честно,
мыслить так и не научился.
     И ты все равно остался для меня "Малов", хотя и злился.
     Ты всегда меня защищал:
     - Он не  дурак,  просто явился с опозданием. Подрастет, тогда  и начнет
думать как взрослые люди все.
     Но ты ошибся, Малов, я не стал, как все, не получилось.
     А теперь, может, все-таки получится, но я не рад, прости.


     А помнишь,  Малов,  как  я тебя  просил - "расскажи  сказку..."  Каждый
вечер. После  смерти  матери я  ведь несколько лет у тебя спал, на диванчике
этом.  Действительно,  обо  мне забыли.  А потом я  модели  стал  клеить,  с
дворником, бывшим дантистом, и  он мне свои сказки рассказывал, как на самых
быстрых самолетах летал, как зубы  драл и боль  заговаривал,  я тебя  научу,
говорит, болтай-болтай что хочешь, человек доверчивый зверь, а если вот эти,
глазные,  болят,  за ухом  нажми и подержи,  а для этих вот, клыков,  -  под
челюстью точка.
     Потом я тебе показывал, а ты смеялся:
     - Вот авантюрист... как твой отец.
     - Мой отец археолог.
     - Ну, да, археолог, но это не главная его профессия, - и смеешься.
     Так я отца  и не видел, а года два тому  назад ты говоришь - "умер твой
папашка..." Оказывается, он и жил недалеко, в Калуге, имел другую семью.
     - Ты его прости, Саша, он сильно испугался, когда ты заболел.
     Ну, я  не знаю, плечами пожал, за что тут  сердиться, слабый, наверное,
человек, испугался,  что хорошего  - возиться с идиотом всю  жизнь... И я не
знал бы , что ему сказать, и вообще... говорить не люблю, ты знаешь.
     Я бы и теперь попросил:
     - Малов расскажи сказку.
     - Тебе скоро тридцать, и все сказки на уме, как ты будешь жить?
     А я живу, и сам теперь сочиняю сказки, цветом на бумаге.
     И уже не знаю, где сказка, где быль...


     Мы положили пса, пошли к тебе, говорили, что делать, как смотреть лапы,
сначала дадим согреться, да? Потом я говорю, пойду к себе, голова  болит. Ты
посмотрел на меня, кивнул - "выспись, завтра с утра начнем работу с ним".
     Я не домой пошел, а вниз.
     Жасмин  спал, иногда вздрагивал и  ворчал, очень глухой и мощный  звук,
так, я  слышал по телеку, рычит лев, когда  выходит на  охоту.  Теперь у нас
громадный зверь  живет, и  я хотел, чтобы  он был мой друг, тогда нас станет
трое, не считая Белявки, его друзей и кошек, но ты говорил, котам немного от
нас нужно, они своей жизнью живут, а этого пса мы должны спасти.
     На столе лежали  мои  краски, несколько баночек с гуашью - две красные,
две желтые, черный, белый,  зеленый один, а синих не было, я этого  цвета не
люблю. Бумажка у  меня серая, оберточная, шершавая... я заранее ее  нарезаю,
лежит  стопкой,  довольно большие  листы,  и  больше  мне  ничего не  нужно,
главное,  чтоб гуашь  не каменела, я подливаю к ней водички, хожу  вокруг  и
думаю, когда же я начну рисовать, и все никак не начинаю...
     Сначала это были  не мои краски, художник здесь писал плакат, а  бумага
была ватман, гладкая, противная, но это я потом понял, а тогда не выбирал. Я
не рассказывал тебе, как было в первый раз?..


     Я уже  года два  дворником работал, а точней был  577-ой рабочий  день.
Убирал снег  с дорожки, спешил, за  ночь нападало,  а  под снегом как  назло
ледок, и один из той компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками
его  подхватывают, и  все нормально было,  но он  увидел меня  с  лопатой, и
пристал. Они  все были слегка пьяны,  но это я потом понял, такие вещи плохо
соображаю, только по запаху или если совсем  шатается. Они стали задираться,
обзывать  меня, я  только смеялся,  остальные  были ничего,  веселые, а этот
злой,  я всегда таких  чувствую, от  них пахнет страхом,  знаешь, Малов, как
долго ношеные  вещи  пахнут. "Страх  порождает  злобу, а  злоба  - страх", я
теперь понял, ты правильно  сказал.  Но  ты не  верил, что я страх  и  злобу
чувствую  на расстоянии,  всегда удивлялся - "ну и выдумки у тебя... или нюх
звериный?.." По  запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо  ума
даден. Тот парень был злой,  ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало
не по себе, я старался не  встречаться с  ним  глазами,  так лучше, может, у
него  пройдет.  А  он  не  успокаивается - "дворник,  говно...  "  не  люблю
повторять,  ты  говоришь, эти  слова лишние,  и без  них  можно  любую мысль
сказать, а еще,  ты меня  всегда учил, - "никакого интима..."  Нет, в  жизни
может  быть,  но говорить не  надо,  каждый  сам переживает. "И тебе  нельзя
сказать?"  -  я как-то  спросил,  мне было лет  шестнадцать.  Ты  подумал  и
отвечаешь - "мне можно, но в общих  чертах,  а подробности оставь себе". Я и
не думал  говорить  подробности, но иногда говорил,  помнишь,  например, про
Наталью с седьмого этажа, но  это успеется, потом... Тут другое дело, просто
грязь и ругань, а потом он подскочил и толкнул меня в грудь. Он был  гораздо
ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно, а я никогда
никого не трогал, ты знаешь.  Я не могу, сразу представлю  себе, будто  меня
самого  бьют... А здесь и  представлять нечего, вот  тебе  налицо,  те двое,
другие,  говорят ему "брось",  а он еще злей  стал, ударил меня  в  шею, так
быстро и ловко, что я задохнулся и сел на снег. Тогда он еще  ногой в грудь,
не  так больно,  но  я  упал на спину, потом сел...  и не  могу встать, ноги
заплелись, действительно, скользко,  это я  виноват, а как получилось,  могу
объяснить:  температура за  ночь не  упала,  как  обычно, а  пронесся теплый
воздух,  разогрел,  подтопил  снег,  потом  подморозило  к  утру,  а  я  эти
климатические беспорядки прозевал, спал крепко. До этого вечером засиделись,
ты рассказывал про Белый дом, как вы его зашищали,  я после  таких историй и
сказок  волнуюсь,  а  потом сплю крепче обычного. Я спросил  еще,  стоило ли
защищать,  если  потом  получилось,  ты  сказал  "хреново..." Ты  подумал, и
говоришь -  "все-таки  стоило, иначе еще хуже  стало  бы... Хотя мы дураками
были, но без дураков жизнь остановилась бы..."
     Я не согласился, но промолчал, потому что сам дурак.
     Так вот, ноги... не могу  встать, а рядом лопата,  и я потянулся, чтобы
взять, опереться,  а они подумали, я буду их лопатой бить, она действительно
опасная,  от  Сергея, дантиста-хроника  осталась,  окована  толстым жестяным
листом, страшное  оружие. Они быстро  оттащили этого, злюку бодрого, и ушли,
он еще  что-то  кричал, но я уже не слышал.  Малов, мне  обидно стало,  но я
чувствовал, что виноват,  понимаешь, потому  что не  все  сделал,  как надо,
случайно  получилось, но не сошло  мне,  человек упал. Он,  я думаю, неправ,
нельзя драться, но  я об этом тогда не думал, это его дело, пусть он неправ,
но  и я неправ  тоже, оказался  разгильдяй, как ты меня  нередко  ругаешь за
квартиру, "живешь как зверь, может, в угол плюешь?"
     Они  ушли, я встал, и не знаю, что делать, вдруг кто-то смотрел в окно,
видел, а я хотел поскорей  забыть, было - и не было. Но  отрава  уже внутри,
стало  нехорошо,  горячо,  я  хотел  к  тебе подняться и  не  мог,  пошел  в
дворницкую.


     Я всегда сюда приходил, когда муторно,  страшно. Я  не  видел, какой из
такого дурака, как  я, может получиться взрослый человек, чувствую, для меня
нет  впереди ничего, все  другие  люди  сильней и  быстрей меня, и, главное,
всегда  знают,  что  хотят.  Особенно  его  злоба  меня  убила...  и  он  не
сомневался, что прав!..
     В  дворницкой на  большом столе,  называется физический, он  линолеумом
покрыт, лежали куски ватмана, обрезки можно  сказать,  и баночки  с  гуашью,
пять или шесть цветов,  желтый, красный, зеленый, черный, пятую не помню, не
использовал ее,  крышка присохла и не открылась, а остальные хотя и высохли,
но если расковырять  пальцем, то  можно поддеть немного. Лист бумаги  передо
мной, большой,  белый, яркий,  и  мне  захотелось его испачкать, пройтись по
нему... Я  взял пальцами немного  желтой и намазал, не знаю, зачем,  но  мне
легче стало, странно, да?..
     А  другим пальцем взял красной, и  эти два пальца рядом... я смотрел на
них...  А потом достал комочек черной, на третий палец, и смотрел - они были
раньше похожи,  как розовые близнецы, а  теперь  стали  совсем разными...  Я
протянул руку и начертил желтым линию, и увидел,  что это стебелек, стебель,
а  на  нем должен быть  цветок, увидел  центр  цветка, и лепесток,  один, но
большой, и я быстро, не сомневаясь, желтым и  красным,  а  потом в некоторых
местах  обводил  третьим  пальцем, который  в  черной  краске,  и  снова  не
сомневался, где  и как  это делать...  А потом смазал слегка  внизу стебля и
быстро легко провел рукой, и это оказалась земля, она лежала внизу, а цветок
летел над ней,  сломанный, с одним  лепестком, но непобежденный... летел над
миром и молчал, а  я разволновался, стал доделывать стебелек,  чувствую,  он
мягкий, не получается,  я даже  разозлился, взял красной  горстку, смешал на
ладони с черной... потом уж я понял, что лучше на бумаге мешать... и руками,
пальцами, пальцами, особенно большим стал нажимать и вести вдоль  стебля,  и
черная, которая не совсем смешалось с красным пошла тупой сильной линией, по
краю, по  краю  стебля,  и  он  стал выпуклый и твердый,  я  чувствовал,  он
твердеет... Потом  чувствую  -  еще чего-то не хватает, и я  ребром  ладони,
ребром,  ребром стал вколачивать краску в  бумагу, и  немного смазывать  как
бы...  а  потом рука  вдруг  задрожала,  но  не  мелкой  дрожью, а  крупной,
толчками... полетела вверх и снова вниз, упала чуть поодаль, ближе к нижнему
углу, и получился там обрывок лепестка, второго,  и я его вколотил в бумагу,
раз-два-три...
     И понял, что готово, мне стало спокойно, и дышать легко, радостно.
     Наверное,  не  те  слова,  а тогда  вообще слов не было, только чувство
такое, будто выплакался, успокоился  и замер  в тишине, покое,  тепле, и все
это за одну минуту случилось.
     Так было  в первый раз. А  потом я даже  плакал, когда видел на бумаге,
что получилось, а откуда бралось, не знаю.
     Я пошел наверх, спокойный, веселый, и про драку забыл, ты все спрашивал
меня, что я такой  особенный сегодня,  ты это быстро  узнавал, а я ничего не
сказал тебе, не знаю почему...
     А сейчас вот, рассказал.


     А второй раз я нарисовал тоже цветок, только в нем было меньше желтого,
больше черного и красного, и он висел  боком,  будто  раненый, хотя  все еще
летел. Покрышкин умер.
     Ты  помнишь, Малов, толстого кота Нашлепкина, который является иногда в
наш подвал, наводит порядок, разгоняет твоих друзей, и никто ему перечить не
в силах.  Хорошо, что  нечасто собирается в поход, у наших котов после этого
негодяя настроение  сломано. Шурка,  наша трехцветка, родила от него  котят,
про других не знаю, а одного ты нашел и притащил, мы его выкормили, помнишь,
в подвале  не  выживет, ты сказал. Ты учил  меня кормить  котят  из пипетки.
Потом показали Шурке  результат, она  обрадовалась, тут  же легла кормить...
накормила  и ушла. Ты  еще  смеялся  -  "приходящая  мать!."  Отличный вырос
котенок,  ты  его водил понемногу в подвал и вокруг дома, чтобы привыкал, не
любишь,  чтобы  звери  жили только  с  человеком,  от  этого они  портятся и
страдают, да? И мы его знакомили с местными условиями, он уже осмотрелся, но
без тебя ни  шагу,  погуляет и  обратно забираем. А в  тот вечер ты  решил -
"пора отпустить на ночь,  пусть  прошвырнется по  закоулкам, а  утром, Саша,
притащи  назад..."  Он  весь белоснежный был,  и только  на  носу коричневая
крышечка,  как у отца, я назвал его Покрышкин,  ты  еще  смеялся, был  такой
летчик-герой, говоришь.
     Я долго его искал вокруг дома, и в подвале, а потом наткнулся - лежит в
углу,  вытянулся,  я  вижу,  такой уже длинный  вырос, большой,  и не  сразу
сообразил, что  с ним,  потрогал, он уже твердый и холодный. А на шее темная
полоска, я понял, его задушили, и ничего больше не мог понять на земле, что,
зачем, почему люди еще  живы... И главное, главное - он  только-только вышел
сам, в первый раз, понимаешь, в первый раз... и вот так кончилось. Я оставил
его,  не поможешь, потом  возьму,  пошел  на первый,  сюда, и нарисовал свой
второй цветок,  рисовал и плакал навзрыд, здесь никто не слышит. Потом зарыл
его, а тебе не признался, пропал, говорю, Покрышкин, наверное,  кто-то унес,
может, добрый  человек  попался, и коту теперь хорошо. Ты долго беспокоился,
потом забыл, как все люди забывают, а я не могу, не могу, не могу...


     Потом я рисовал еще, и еще, не каждый день, но раз  в неделю или два, и
обычно  уже знал,  что вот сейчас что-то будет,  краски  меня ждали,  особый
голос  у них,  у цвета, и в  руках тепло, и  в горле  напряжение, как  перед
плачем,  понимаешь?.. Я теперь везде смотрел, искал бумагу, чтобы  шершавая,
на ней пальцам интересней, и красивей получается. Так  и  привык - пальцами,
гораздо  удобней  кисточек, хватает  на все  цвета, это раз, мыть  не нужно,
всегда видишь, где какой цвет, а если много, вытрешь тряпочкой, и снова... Я
рисовал  цветы, почему  цветы?.. не  знаю, первое, что  пришло  в  голову  -
цветок,  один  цветок, только  разные лепестки, форма  разная... один,  два,
иногда  три  лепестка,  как-то  получилось четыре, наверное, совсем  летучее
настроение было.
     Ты меня  поймал  на шестой  раз,  помнишь, вломился, искал по  срочному
делу.  Я уже нарисовал, листки все раскрыты на столе, я здесь не  прятал их,
никто не заходит, только  уборщица  - возьмет инструмент в передней и пошла,
ей  наплевать.  Ты любопытный, тут же  подскочил, заглянул,  и  застыл,  шею
вытянул, замер,  потом  говоришь - "это  что?.."  Отвечаю  - "цветок... вот,
гуашь  нашел,  не знаю зачем,  само как-то вышло..."  Ты стоишь с  раскрытым
ртом, глаза стали вылезать, и как заорешь  -  "  это ты?.. и это?.. и это?..
Боже мой, боже мой... Вот оно что, а я-то дурак, дурак... "
     А в чем дело, почему дурак, так и не объяснил.
     Я  удивился,  хотя ты всегда  волнуешься, громко  говоришь, быстро, и я
привык, но ты тогда  так орал... прости за слово, не очень красивое, ты меня
всегда ругаешь за такие слова, а за крик еще больше - " толком не объяснишь,
только орешь и думаешь, тебя поймут?.."
     Ори, не ори, все равно не поймут, Малов, теперь я знаю. И не боюсь.
     А потом ни разу не спросил, не просил показать, только купил мне гуашь,
бумагу очень подходящую и молча положил на стол. Я сначала не показывал, что
получается, а потом понемногу начал, ты смотрел, и говоришь только - "рисуй,
Саша, рисуй!"
     И в письме, которое из Лондона - "рисуй, Саша, рисуй...!" Про выставку,
про сестру, что встретились,  поговорить успели, она через  месяц умерла,  а
тебя  потом  стукнуло немного, но уже лучше... Как  это  стукнуло, не понял,
машина,  что ли, толкнула?.. Осторожней ходи Малов, ведь не  привык, в нашем
городке машины редко попадаются.
     Но и я свою машину нашел.
     Потом написано про Жасмина, как его кормить, про квартиру твою, "считай
своей,  ничего не бойся,  главное -  не бойся..." а чего мне не бояться,  не
понял.


     Теперь у нас будет собака, я тогда подумал, Жасмин, как он попал в наши
края, особенный пес, и что с  ним будет, полюбит ли  он нас или  так и будет
только страдать, вспоминать прошлую жизнь?..
     И я не знал, и даже ты, выживет ли он, и что с нами со всеми будет.
     Нет, я мечтал, представлял  себе, как мы  его вылечим, пойдем гулять  к
реке, все трое, там буйная трава, деревья по колено в воде,  воздух вкусный,
веселый... и много  еще всякого, а в  жизни  как получилось?.. Не знаю,  мне
кажется,  жизнь похожа  на  бесконечное  вылупливание  из  яйца,  невозможно
долгое, с болью, страхом, вот ты и пишешь мне про страх, да?..
     И вот,  рядом  с Жасмином,  думая о  нем, я  нарисовал новый  цветок, и
назвал  его  Жасмин,  хотя  в цветах  не разбираюсь, как выглядит  настоящий
жасмин не знаю, и, стыдно сказать, Малов, мне не интересно, потому что у нас
свой  Жасмин, и  свой теперь цветок,  тоже Жасмин, он, как всегда, летит над
землей, а  внизу утро. Тут впервые я пожалел, что нет синего, крошечку бы не
помешало, а  потом  вспомнил,  ты купил  мне пастель, я  еще не рисовал  ею,
вытащил из коробки синий мелок, накрошил в водичку, сбегал наверх за  яйцом,
капнул  в  краску  желтка,  чтобы  погуще,  и  добавил  полоску  над землей,
получилось  неплохо.  Про желток  ты  мне  рассказывал,  так  писали  старые
мастера, я вовремя вспомнил. Значит, пес Жасмин - и цветок Жасмин.
     Жасмин повернулся, застонал, сломанные лапы мешали ему, а что мы сможем
сделать...  Ты сказал  - "никто не  поможет,  людям помочь не  хотят, что им
собаки..."
     Но мы сделаем все, что можем, и еще немного, так ты любишь говорить.


     Но  утром произошла история,  я не ожидал, пришла уборщица, хотя у  нее
выходной. В субботу в жизни не убирала,  наверное, приперлась не одна, интим
приспичил,  и страшно  перепугалась  - у  батареи лежит  кто-то  огромный  и
сопит... Она  тут же Афанасию  домой звонить, семью переполошила, хоть бы  с
меня  начала,   а  она  ему  на  ухо  визжать...  Он,  правда,  не  поверил,
насмотрелась   телека,  говорит,  может  там  еще   привидение  или   вампир
притаился?.. Позвонил Ольге-соседке,  меня зовет, я ему тут же про  раненого
пса  выложил, а  он  добрый  человек,  говорит,  дело твое, только утряси  с
Татьяной, слабонервная,  пусть не вопит больше в трубку. Я нашел  эту девку,
перепуганную, объяснил, немного успокоил, завтра его не будет, говорю, а сам
думаю, надо что-то делать с Жасмином... Прибежал к тебе, помнишь, они  долго
терпеть не  будут,  говорю.  Ты  рассердился на  меня,  - "отстоять своих не
можешь",  а потом решил - "затащим наверх, здесь даже  лучше, светлей,  и  с
лапами легче разобраться, эфира притащу из Института, мы его слегка оглушим,
чтобы он нас не разорвал на мелкие кусочки... Потом схожу к Афанасию, старый
знакомый, договорюсь, а ты с уборщицами  и сантехником лучше язык находишь."
Это  правда,  мне  и  стараться  не  приходится,  говорю  все как  есть, они
понимают.
     Ты сбегал днем  в  ЖЭК, а я к  своим, как  ни уговаривал, все боятся  -
вдруг  взбесится,  перекусает...  Все-таки  договорились,  сначала  подержим
наверху, пока больной,  зато потом, как  выздоровеет, будет жить  на балконе
дворницкой, это бывшая квартира, есть кухня и балкон, и там он целыми  днями
может  лежать. А я решил, вытащу пару прутьев из загородки, и он через дырку
сможет  сам уходить и приходить, когда привыкнет, там до земли  полметра, не
больше. А жить ему лучше на открытом воздухе, шкура требует.
     Но сначала надо вылечить его. Ты сказал тогда:
     - Нужно верить, иначе пропадет он.
     А я тогда и не сомневался, конечно, вылечим.


     Значит, тащить на  девятый...  Медлить  нельзя, в  тот же  вечер решили
тащить. Как, на чем нести?.. Мы  задумались,  особенно ты, выдумки всегда за
тобой, а я исполнитель.  Ты все жаловался, "когда же сам начнешь  решать?.."
Но что тут решать, все равно в технике тебе нет равных.
     - Надо сколотить помост, тащить его как лиллипуты Гулливера.
     Я знал, о чем ты, мне мама читала.
     - На колесиках, что ли, покатим? По лестнице?..
     - Ну, ты все буквально понимаешь... Помост сколотить надо, а потащим на
плечах.
     Я зажмурился, представил себе, как он нас сверху лапами бьет и кусает в
шею..
     - Ничего другого предложить не можешь, помогай проекту, - ты говоришь.
     И  я помогал,  нашел доски, сколотил  помост, поставили на пол рядом  с
Жасмином, он  и  не заметил  ничего,  глаза  закрыты,  только  уши  да  лапы
дергаются.
     К  вечеру  подготовились,  все по плану, а ты говоришь  - "не  радуйся,
главные трудности впереди". Осторожно перевалили пса на  помост, он снова не
заметил ничего, и потащили.
     Сначала  показалось не так  уж тяжело, да?.. Первые три-четыре этажа. А
потом запыхтели. Жасмин не возражал, храпит понемногу, но  все время на меня
сползает. Я  снизу шел, потому  что выше,  но не  настолько, чтобы выравнять
помост, и пес скоро задними ногами у меня на шее  оказался, душный, вонючий,
не  передать. Слова - слабосильная команда,  трудно  чувство  выразить,  тем
более, запах!..
     На  шестом ты говоришь, надо бы передохнуть,  я и сам не против, но как
его поставишь, опоры  нет... Устроили  кое-как  на  перилах, держим,  стоим,
Жасмин  молчит,  только похрапывает,  да ушами  изредка  трясет.  Ты на лапы
посмотрел,  ладно,   говоришь,  что-нибудь  придумаем,  а  голос  нехороший,
тусклый, видно сильно устал, или лапы показались страшными, разбитыми, уж не
знаю...
     - Ничего... эфира ему подольем, чтобы застраховаться,  а  то  он в себя
придет, нас в клочки разнесет по закоулочкам...
     И эти слова я помнил, хотя не знал, откуда они, мама читала.
     С богом,  ты говоришь, и  потащили. И тут Жасмин, не  просыпаясь, решил
облегчиться, а я ведь сзади,  и наклон в мою сторону. Я говорю ему, Жасмину,
конечно:
     - Эй, эй, не надо! Так нельзя!
     И с  ужасом понимаю, что так, наоборот, можно, и даже нужно, но не мне,
а ему, а  на меня  наплевать. Ты оглянулся, понял, отчего с  меня стекает, и
как  захохочешь - дико,  на  все  этажи,  а  ведь ночь  уже  была!  Чуть  не
опрокинули помост. Я  говорю, ничего смешного, даже  хорошо, значит живой, и
останавливаться незачем,  дело сделано, одежда насквозь  и хуже не будет. Из
него так хлестало,  что я успокоился, значит все, запасов после такого  быть
не может.
     -  Несем? - Тебя, я вижу, трясет  от смеха, но сдерживаешься, вообще ты
деликатный,  но  местами  впадаешь  в буйный юмор,  особенно, если с  другим
случается.
     - Ну, несем, потом отмоюсь, что делать.
     Принесли наконец, на девятый, ты говоришь:
     - Надо к тебе, там просторней.
     Хотя однокомнатная, но действительно, простор, я старые вещи выкинул, а
новые  так  и   не  купил,  сплю  на  раскладушке  третий  год.  Зато  телек
современный, видик, приемник, это я люблю. И книги, от матери остались, я на
них люблю смотреть, на корешки, а читать не могу, начну  и сразу... Но я уже
говорил об этом, наверняка  помнишь,  такие  вещи  не забываешь  никогда.  "
Плохо, что  не  читаешь..."  и  так  далее, но что  поделаешь, я  застреваю,
погружаюсь  и выплыть не могу, не могу... Ты уж прости меня за огорчение, не
то, чтоб не любил книги, боюсь их, вот.


     Втащили, поставили с трудами и кряхтением помост у батареи в кухне, там
теплей всего,  и светлей.  Ты решил,  пусть  на  помосте  останется,  совсем
неплохо. Мы догадались  на доски накинуть несколько пустых мешков, настоящий
лен, мне из бывшего колхоза картошку приносили, ворованную,  колхозов нет, а
картошку  носят  по  домам - купи, купи... довольно  дешево, я  в свое время
купил, съел, а мешки остались.
     - И осматривать будет легче на помосте, - ты говоришь.
     Я сел на пол  рядом с  Жасмином, а  ты пополз к морде -  "только бы  не
пришел  в себя,  самый  опасный момент..." Но  он  не приходил, ты  спокойно
осмотрел  его, и говоришь - лапы  не беда, закрытые переломы, только в одном
месте,  на левой дырочка,  торчит  обломок кости,  а  если осколок,  то  нам
повезло. Начнем с трудного, молись, чтобы он меня не съел...
     Молись,  не молись,  а  съесть  все  равно может, если  событие до него
дойдет.
     Помнишь...  ну,  это ты не забудешь,  я уверен, ты  легонько дернул,  и
кусочек этот, розовый, с зазубренными краешками, возьми и отвались, а из под
него кровь как хлынет...  Значит,  осколок,  а  кость ты проверил,  смещение
небольшое, и все бы отлично было, можно приступать, как тут Жасмин вздрогнул
и глаза открывает, а глаза у него, помнишь, - холодные и такие свирепые, что
нам  сразу жутко стало. Открыл... и закрыл,  но ясно, в следующий раз он нам
не спустит, не простит.
     -  Ложись ему на грудь, а  я  ему в лицо эфира  на  вате,  только много
нельзя... потом  морду  веревкой  обвяжем...  Ну,  что  ты,  что  ты,  нужно
одновременно, ты  на  грудь, я к  морде... только  погоди, веревку осторожно
подведу. Вот, теперь кидайся.
     Я кинулся, а ты ему эфир, от этого наркоза сильное трясение получилось,
ребра запрыгали, и  я с ними,  но выдержал, ноги раскинул на полкухни, а  ты
веревку закрутил вокруг пасти несколько раз, чтобы не разошлась.
     И тогда началось  такое страшное  землетрясение, что  я  мигом  с ребер
слетел, так он меня подбросил.
     -  Обратно  ложись!.. -  ты хрипишь,  сам  веревку геройски  держишь  в
опасной близости от смерти. Я не мог тебя подвести, кинулся и всем телом лег
поперек Жасмина, несмотря на глубокие толчки и волнения  его груди. Только б
он  не  попытался  на лапы  вскочить,  на передние, тогда  плохо дело,  ты с
большим волнением мне объясняешь.
     И  вдруг  толчки угасли, эфир помог, Жасмин  затих, и даже не дергался,
это он сознание потерял.
     -Теперь скорей...
     И  тут он,  не приходя  в себя,  снова начинает  освобождаться  от всех
жидких и  сухих  шлаков, так ты выразился, и  зря я  успокоился,  у него еще
запасов хватит, чтобы  нижних соседей залить, и если б не линолеум на кухне,
а паркет,  то встал бы  дыбом от ужаса  и сырости, пропал бы, а пока  что мы
пропали,  потому  что  лежать нам теперь  перед  ним  в луже  среди  вонючих
островов.
     -  Значит  здоров,  выживет, баскервиль,  -  ты говоришь,  убирать  нет
времени, тащи какой-нибудь непромокаемый кусок, сверху бросим, потом уберем.
     Я в комнату, не вижу ничего непромокаемого,  только на столе  клеенка с
цветами, на ней куча хлама, как всегда... а клеенку еще мама постелила..  Но
что делать, надо живых спасать, так ты говорил, и я схватил клеенку за углы,
сбросил все с нее на пол, и принес.
     Ты только головой покачал,  но  времени не было мораль читать.  Бросили
клеенку на эти места, неудобные для хирургии, я лег на  Жасмина, ты принялся
за лечение.  Два пузырька  сухого пенициллина высыпал,  прямо в  дырочку  на
лапе, пластырем  закрутил, а потом досочки со всех сторон прибинтовали, хотя
и  крепко,  но  осторожно,  чтобы  к  подушечкам  кровь  не прекратилась, ты
объяснил.
     Ну, и  все,  покрыли  его  холстиной,  я мешок  чистый  разрезал,  едва
хватило,  пусть в тепле дремлет. Нет, ты решил, надо его еще привязать, хотя
бы  на пару дней. "Давай свой ремень, нужно для дела..." Что поделаешь, если
нужно - дал, а сам веревочку пристроил к брюкам, неплохо держит.
     - Я пошел, - ты говоришь, - хирург  устал,  а  ты  слегка, это самое...
прибери, -  и  рукой  так  небрежно, как в сериале  "скорая  помощь"  хирург
ассистенту - "заканчивайте без меня..."
     Но я не спорил, хирургия трудная оказалась.


     До  этого,  днем  еще,  помнишь,   решили  все-таки  немного   нарушить
конспирацию, а ветеринар, молодая женщина, идти отказалась, "усыпите и  дело
с концом",  зато  приходил с седьмого этажа Петр Иванович, человеческий врач
на пенсии,  посмотрел, "надо рентген,  но  кто ему  делать  станет,  Пушкин?
Зафиксируйте,  может  само срастется.  Если  не  дурак,  не станет  биться и
метаться... а про голову никто наперед не знает..."
     После операции Жасмин  не стал биться, не дурак. Повязки наши и тесемки
не  тронул, и встать не пытался, а потом так залежался, понравилось,  видно,
мое обслуживание, что я уже решил - полный инвалид. Подожди, это потом...
     Я  тебе рассказываю  с самого  начала,  главные  места, может ты что-то
забыл...  но,  честно  говоря,  и самому  захотелось  вспомнить.  Скоро  год
кончается, дальше все по-новому хотят жить, надеются, а мне бы только старое
время  возвратить.  Очень  события надоели -  одно за  другим  без перерыва,
раньше  спокойно жили,  желали  нового  года не  хуже старого,  а теперь  не
понимаю, что  дальше,  как  жить... Как  ты уехал, столько навалилось, я еле
выдержал, зато понял, как ты меня, дурака, оберегал. Нет, не вернется время,
когда мама защищала,  и  потом  - ты меня учишь, дорожка, тихие вечера, коты
наши, хлопоты  с Жасмином... Хоть  все на  место верни,  поставь, настроение
новое,  чужое теперь, на постоянном ветру стою, на неспокойном месте, только
успевай оглядываться  да защищаться, и это жизнь, Малов, а  где тишина,  где
счастье?  Для  него мало нужно, но все в целости,  вместе  и  сразу...  одна
частичка упала мимо, тут же и нет ничего, только страх и беспокойство.
     Помнишь, после хирургических дел у меня руки тряслись, устал от страха,
и ты совсем  еле жив, но мы все сделали, Малов, и если с  головой наладится,
должен  выжить  пес,  ты  сказал.  Чай  пили  с  халвой, твердокаменной,  но
прекрасной, только  чувствую,  сейчас упаду со  стула...  И  в  то же  время
настроение светлое, веселое, хочется нарисовать, не знаю что, но хочется.  А
ты видишь - я падаю, и сам уже вот-вот упадешь.
     -Поспи у меня, диванчик твой навсегда - ты говоришь.
     - Нет, я к себе, послушаю, как он там.
     - Если что, в стенку стукни.
     Стучи не стучи, не разбудишь тебя, уж знаю. Я ушел, домой заглянул, там
тихо,  темно,  дыхание ровное,  тяжелое... И я  вниз пошел, показалось,  там
дверь на балкон не заперта, наверное, придумал, просто хотелось туда, и все.
Пока шел вниз, сон слетел с меня по дороге, этаже на пятом.  Я  еще не знал,
буду рисовать или нет, но вот тянуло, и пришел.  Нарисовал еще  один цветок,
три   больших   лепестка  у  него,  он   спокоен   и   счастлив   был,   над
светло-коричневой с зелеными проблесками землей, над полем жизни.
     Подождал, пока высохла гуашь, приколол булавками на  обои, они темные с
золотом, грязные - и цветок на них жил и летел, летел и жил...


     Потом неохота даже напоминать тебе, Жасмин через два дня  глаза открыл,
и  снова закрыл, а к вечеру дыхание стало частым, хриплым, вся грудь свистит
и колышется. Все ясно, ты сказал, воспаление легких у него, это он в сугробе
лежал  без  движения,  наверное,  несколько дней, и  простыл. Такие лохматые
собаки  мороз  любят,  но  если  поел  и  настроение  хорошее,  а у него все
наоборот.
     - Саша, иди в библиотеку, читай про воспаление легких, что найдешь.
     Библиотека в соседнем доме, в  третьем подъезде на первом  этаже, дверь
бесшумно открывается, всегда не заперто, приходи  и  читай. Там женщина одна
работает, лет  тридцати, не толстая, но хорошая  с виду, и девочка, молодая,
черненькая, красивая, но я на  девочку не смотрел,  а только  на женщину, ее
Полиной  зовут.  Возьму  книгу, а сам смотрю на нее, на спину и прочие части
тела, не оторваться, а она мне - "Саша, вот  новый у нас  роман поступил..."
Как будто я романы читаю, и откуда она знает мое имя?..
     Так что я ходить туда избегаю, грамотная женщина, умная, лучше не  лезь
к ней со своими глупостями, себе сказал.
     Вообще-то у меня есть одна женщина знакомая, Наталья, ты  о ней знаешь.
А про Полину в первый раз говорю.
     Но  надо так надо, пошел, на  открытой полке медицинская  энциклопедия,
все  очень просто, нашел воспаление легких, много  страниц!.. но что делать,
читаю, и даже на Полину  не смотрю, потому что у нас теперь  Жасмин, спасать
его надо.  Про Полину я еще расскажу тебе, у меня с ней случилась несуразная
история, сначала я думал -  ужасная, а теперь кажется, что смешная... "Саша,
у тебя юмор есть, но странный, - ты говоришь, -  наоборот с обычными людьми,
только над собой  смеешься,  это  почетно, но печально." Ну, не  знаю...  но
получилось, действительно, смешно.
     Читаю про воспаление, и никаких взглядов на выпирающие части тела.


     Начали Жасмина  колоть,  боялись,  искусает,  но  обошлось, видно очень
плохо ему  стало. Без  сознания вовсе не  больно, а  когда приходит в  себя,
видит, как мы вертимся и  крутимся вокруг него, только глухо ворчит. С места
не  двигается, и мы его  в зад и спину  колем каждые четыре  часа,  он  этих
комариных  укусов не  чувствует,  кожа  такая,  иголки  сгибаются, один  раз
сломали,  это  я  колол,  осталась  вся  внутри,  только   кончик  из  шкуры
поблескивает,  ты  кричишь,  "тащи  плоскогубцы."  Вытащили,   Жасмин  и  не
пошевелился.
     Другое дело,  не ест, но из него течет рекой, твердых  остатков мало, а
ручьи  каждые   два  часа,  я  извелся  с  тряпкой-то,  наконец,  догадался,
подтолкнул под него кучу старых газет, вытаскиваю и меняю. К тому времени на
дворе  резкое  потепление,  помнишь, из  ледяной  весны за неделю получилось
жаркое лето, и это в середине апреля, погода сошла с ума, ты говорил. Жасмин
вонять  начал,  я  привыкший,  но  и мне тяжело,  что  так собака  мучается.
Пробовали его  мыть, но  он жутко окрысился на  нас - в  первый  раз,  пасть
раскрыл, и я увидел зубы... Фильм помнишь  про акул, вот то же самое увидели
у себя в квартире, настоящие акульи зубы в мой палец длиной и толщиной!..
     - Ну, как, все про воспаление прочитал? - ты спрашиваешь.
     - Ну, все.
     - Теперь читай про недержание мочи, признаки налицо.
     Я сомневаюсь, но  иду и читаю, на Полинину спину иногда гляжу, а у  нее
платье летнее, ляжки светятся  среди источников  знания. Но  я терплю, и все
про недержание прочитал.
     Теперь я думаю,  зря читал, ты меня  специально посылал, чтобы привык к
чтению, да?  Я не обижаюсь, просто интересно бы узнать... Это другое чтение,
Малов, когда ищешь,  и знаешь,  что нужно  -  скользишь глазами, слова  сами
перетекают через  глаза в голову, не видно никаких картин. Я не  полюбил так
читать, но научился, ты думаешь, пригодится?..


     А помнишь, Малов, в мае,  Жасмин уже в сознание пришел, лапами шевелит,
и у  него приступ недоверия, ты сказал,  к себе  не подпускает,  рычит...  а
потом  стал как  шелковый, даже хвостом как-то вильнул,  да?..  И мы решили,
хватить  его  парить  в  комнате, пора  на воздух, вниз,  на балкон. Лежанку
знатную там приготовили из  старых одеял, а  в стороне  от нее я пропилил  в
цементе  канавку,  сток, чтобы  жидкие отходы на  землю  стекали. Дальше  не
напоминаю, вряд  ли  ты забыл - как мы его вниз  тащили, ночью, по пустынной
лестнице, молчаливой,  темной,  только внизу, еле видный в  пролете,  огонек
теплится,  на  первом  этаже   у  входа...  Достали  снотворное   в  ампуле,
подкрались, вкололи  ему сзади, подождали,  пока  заснет,  схватили помост и
потащили... Несем, молчим,  три дыхания слились  в одно, тяжелое, хриплое...
Лестницы бесконечные, от неба до самой земли...  дом высоченной трубой, а по
бокам клетушки, клетки, люди, людишки, спят на высоте, на утро надеются...
     На  этот  раз без приключений,  принесли  и  сразу  на  балкон. А утром
смотрим,  он  освоился, и  так ему  хорошо  здесь, по морде видно!..  Совсем
другое  дело,  низко,  рядом  запахи, земля,  тепло, травка,  птицы,  листья
шелестят...  Он глаза широко  открывает,  и небо  в глазах... К  счастью сам
балкон  оказался  с  наклоном,  строители  недоглядели,  так  сама  решилась
проблема  с  отходами,  ты говорил, для  человечества нет  проблемы сложней,
помнишь?..
     Обрадовался  пес  на  новом  месте  все  смотрит  через редкую решетку,
смотрит... И мне так жаль его стало,  Малов, что я заплакал, вышел на кухню,
слезы сами текут, потому  что он инвалид, и, наверное, вспоминает, какой был
могучий, быстрый... это трудно вытерпеть, я понимаю.
     Ты ушел,  а я нарисовал картинку, "Жасмин на воле", помнишь, ты говорил
о ней, удивительный взгляд на вещи, а я думаю, просто печальный пес. Ты увез
ее в Лондон показать.  Жасмин среди полей, ноги в траве, он глядит вдаль  на
рассвет, так ты сказал,  а я  рисовал закат, но спорить не стал, главное, на
своих ногах стоит.
     А  про  канавку  Жасмин  понял  на диво быстро,  отползет  чуть  назад,
исполнит свои дела и обратно приполз. Мне трудно  смотреть,  как  он ползет,
огромный пес, что же дальше будет?..
     И я каждый день прикапываю внизу, чтобы не воняло.


     В те дни у меня эта самая катавасия и  стряслась, с Полиной, сначала не
мог даже вспоминать, дурно становилось. Малов,  ты будешь  смеяться, знаю, а
для меня тогда обрыв, обвал, или революция,  такая неожиданность  и смятение
чувства. А потом я пережил это, или привык, однажды вспомнил и чувствую, рот
к ушам ползет... И с тех пор, как вспомню, хмыкаю, или  хихикаю, помнишь, ты
еще удивлялся, чего это я такой смешливый стал...
     Как-то  зашел в библиотеку с очередным заданием, убей, не помню, у меня
другое  на  уме  было. Полина, как  всегда,  среди книг,  я подошел,  кругом
никого, она обернулась, зубы блеснули, не успел  опомнится,  она прижимается
ко  мне  -  "дорогой..." и все  такое... Тут  дверь  зашелестела, и она  мне
шепотом - "приходи сегодня ко мне, часиков в семь", и убегает к посетителю.
     Ты  знаешь,  у меня Наталья, серьезный интим, много печального,  может,
под настроение расскажу, а сейчас про Полину, тебе веселей станет.
     Я  в  лихорадке до  вечера, отмылся,  переоделся, пришел, стучу, слышу,
бежит к двери, встречает... Тут  же объятия и все такое  не для посторонних,
да?.. знаю, ты не любишь, "интим только для двоих, такое  мое воспитание..."
Но ничего особенного пока  не  случилось, тут же ужин, бройлерное  крылышко,
бокалы, кислое-прекислое  вино,  проглотил  кое-как,  зато  очень культурно,
хлеба мало, гарнира мало,  фрукты в виде разобранных на мелкие дольки яблок,
даже кожуру обдирает, настоящие "их нравы". Потом серьезней дело, пятимся  в
спальню, начинается постепенное снимание носильных  вещей, все медленно, как
в  кино,  трудно вынести,  я такие штуки не  люблю, ужимки-игры эти,  но вот
добираемся до трусов, на ощупь, потому что полутемно,  культурный интим, она
говорит, никакой поспешности и грубости не терпит.
     Ну, что тебе дальше-то сказать... Вдруг я понимаю, или ощущаю... Полина
вовсе не Полина,  а очень  знакомое, привычное явление под  руками, то есть,
она мужчина!  Я настолько поражен, что руки-ноги  отнялись, стою  с открытым
ртом, и она, или он, в тот же момент поняла.
     - Так ты не знал? - еще и удивлена, представляешь, а потом говорит:
     -А  что ты имеешь против? Я по твоему  виду поняла родственную душу, не
стыдись, не сопротивляйся влечению...
     Я  хватаю  одежды и в переднюю, а она,  оказывается, с  юмором мужчина,
понял, что напал на дурака. Упала в  кресло  и ну хохотать, без трусов, ноги
раскинул и оглушительно хохочет, сначала женским  голосом, а потом все гуще,
ниже, и наконец, настоящим мужским басом...
     Малов, я несколько этажей пробежал без  ничего, к счастью пустынно было
на лестнице, там стекла выбиты, везде досочки, фанерки, небогато живем, зато
полумрак спасает... за трубой мусоропровода поспешно приоделся, и чувствую -
не могу, все съеденное  и выпитое решительно выпирает из меня, и так свирепо
вывернуло наконец, только вспомню  - горло саднит. Как однажды на Новый год,
помнишь,  пришлось выпить водки  полстаканчика,  ты  меня  ругал и  отпаивал
нашатырем.
     Через неделю спрашиваешь:
     -Ну, как, прочитал?..
     - Еще не был, прости...
     Пришлось   записаться  в  центральную  библиотеку,  это  далеко,  минут
двадцать ходу, а мы не привыкли к расстояниям, живем среди полей на пятачке.
     Малов, зачем это он, какое в этом  удовольствие может быть, не понимаю.
Меня за  руку  мужчина  возьмет  -  противно,  не  то, чтоб  целоваться, как
некоторые, особенно  начальство, или  эти,  как  ты  говоришь,  "кремлевские
недоумки",  прямо по  телеку,  да?  Захаров,  знаешь,  знаешь,  бухгалтер на
мамином  месте,   кругленький,  ласковый  такой,  мягким   голоском,  "Саша,
Саша...", и обязательно руку пожмет или  плечо... а еще поэт,  стишки, жизнь
прекрасна и удивительна... Значит, и он?..
     Оказывается  жизнь  пропитана  неожиданностями  даже  в  таком  простом
вопросе.
     А Наталья - это Наталья, никаких подвохов, ну, ты о ней знаешь, молчу.


     Жара спала,  кончилась  природная аномалия, как ты говорил,  и еще - "в
наше время май был май, а не июль"... Работы мало, одна грязь да бумажки, да
у  мусоропровода - ящики на машину взвалил и свободен.  И  рано  утром  есть
немного, за ночь  из  окон накидают  вниз - ящики,  тряпки какие-то, бутылки
разбивают об асфальт, но я это быстро ликвидирую,  дорожку, конечно, подмету
свою, пообщаюсь с  ней, и к  тебе, завтракаем вместе, разговариваем о жизни,
да? Потом ты на машинке щелкаешь, а я иду к Жасмину, к другу своему.
     Наверное, он не знает еще, что мой друг, но это неважно. Я сижу, кресло
драное выставил на балкон, к  нему подвинул, но дистанцию соблюдаю, все-таки
серьезный зверь, характер у  него нелегкий, да еще инвалидность,  что значит
собаке, да еще такой могучей, лежать целыми днями!  Лапы,  видно, не болят у
него, но и  ходить не могут. А  он  и не пытается, при  мне никогда, а может
тайком пытается?..
     Он теперь  голову хорошо держит, высоко,  и  глаза больше не  мутные  -
ясные, светлые,  очень  холодный взгляд, он свысока на  меня  смотрит, но  я
думаю - пусть, только б не страдал.
     Я  ему понемногу всю  свою жизнь рассказываю, про Наталью,  про  Полину
этот  случай, про  книги, как постепенно начинаю признавать их,  хотя трудно
дается, про воздух, землю, огонь и воду,  ты мне рассказывал, помнишь, и про
дорожку свою, и про тот  случай,  когда меня побили... и  про рисунки,  даже
показал  несколько, а  он не очень  интересовался,  понюхал и отвернулся. Но
слушает внимательно, а устанет, голову на лапы и смотрит на  волю, и я вижу,
в глазах у него тоска, тоска - растет, приближается...  Я  тут же бегу,  ищу
что-нибудь вкусное, чтобы отвлекся, зарплата у  меня теперь быстро истекает,
но  это ерунда. Ты, правда, иногда вздыхаешь, "Саша, ты есть  перестал". Ем,
ем, мне много не надо, и все равно, что жевать, ты знаешь, Малов.
     - Как же тебя раньше звали, Жасмин?
     Начал  имена собачьи  перебирать, так,  или  так? Он не отвечает,  а на
Жасмина начал откликаться, я ему, "здравствуй, Жасмин" - он голову поднимет,
слегка  вильнет  хвостом,  и  все,  но  мне  весело  становится,  стал  меня
признавать.
     Как-то я рассказывал ему про географию, Россию, Сибирь, Дальний Восток,
Урал...
     Сказал - Урал, смотрю,  голову поднял, уши встрепенулись... Может, Урал
тебя звали?
     Но больше не прислушивался, положил голову на лапы и задремал.
     Может, для него старая жизнь как для меня серый мешок, в котором десять
лет сидел?..


     А  помнишь, я исчез  на сутки, ты сначала  думал, что  у  Натальи,  а к
вечеру встрепенулся, решил искать, но как искать, где... у нас, если человек
пропал, то и концы в воду, ты говоришь... А я совсем рядом, на соседнем поле
сидел  в  яме,  нет,  немного не так.  Там  оно обрывается,  поле,  помнишь,
начинается спуск к  реке, и на самом краю огородики бедных людей, другие уже
давно отсюда переехали в  новые места, где земля получше, пожирней, остались
слабосильные. Малов, у меня давно вопрос напрашивается,  а что, если каждому
дать кусок земли, нужно ведь соток шесть или десять, чтобы  кормиться, и все
государственные вопросы решены, никакого  голода и несчастья, люди сами себя
прокормят? Что ты думаешь об этом, Малов?
     Я  тогда увлекся государственными делами, задумался,  шел вдали от всех
по краю поля, смотрел на реку внизу, поля за рекой, леса до самой столицы...
Огромная у нас земля,  Малов, сколько людей может вместить, а не получается,
вымирают... Шел, и провалился под землю. Четыре  или  три метра  пролетел  и
даже не ударился, на какие-то гнилые мешки шлепнулся задом, прости за интим,
наверху свет через дыру,  пробил  ногами, и  я  теперь  в  чужом заброшенном
погребе сижу. Попробовал туда,  сюда, наверх... все  никак,  и так до вечера
просуетился.  Что  делать?..  Здесь  один человек  пройдет  в  неделю  и  то
случайно, кругом, как назло,  заброшенный мир,  кричи  из-под  земли  хоть в
полный голос, не услышит никто.
     Я  сначала рассердился на себя,  Малов,  потому что  дурак, поперся  по
самому  краю  земли, зачем? Знаешь, просто  так шел,  решил  посмотреть, что
стало с окрестностями за десять лет, и очень расстроился, здесь людям теперь
делать нечего, ни земли  им не  надо, ничего,  жизнь замирает,  что ли?..  А
солнце  такое  же,  и  трава,  деревья, все  блестит на солнышке и  греется,
природа безмятежная и  только мы, грубые свиньи  на ней.  Ты скажешь, "ну  и
мысли, а впрочем, это уже было", да? Что  делать, ничего своего придумать не
могу. Ты меня как-то спрашиваешь, что ты хочешь, Саша, о чем мечтаешь? Я  не
знал сначала ни словечка, потом говорю:
     - Наверное  покоя хочу,  у меня внутри все беспокоится, мечется иногда,
ищет выхода и плачет, а что я могу - картинку нарисую, вся моя защита. Жизнь
слишком задириста, быстра, ветер меняется постоянно,  люди бегут, мечутся...
я не могу вынести это, Малов. У многих нет ни дома постоянного,  ни убежища,
ни покоя, вот беда. Кругом нет уюта, люди от этого бешеные, сам знаешь... Ты
мне рассказывал, как Белый дом защищал,  а где сейчас эти  люди, которые  за
руки держались?..  Смотри, Афанасий, жирный, деловой стал, деньги хапает,  а
ведь с тобой тогда был, и что?
     А ты подумал, и говоришь:
     -  Мы, Саша,  мечтатели были,  а  попали из  одного  гнилого погреба  в
другой,  только  там убивали  за  ничто,  а  здесь  от голода  и холода хоть
подыхай, никто не поможет. Мы не ожидали, дураки, понимаешь?..
     Я долго не думал, говорю:
     - Все хорошие люди дураки, получается?
     - Еще какие... - ты смеешься, - вот и вымираем.
     - И я здесь не останусь, без вас скучно будет.
     - Ты другой  дурак, Саша,  -  вечный,  тебя не  возьмем с собой,  живи,
рисуй...
     Ты  шутишь,  Малов, а  мне  страшновато стало, я  ведь на  твои  ответы
надеюсь, все мои ответы от тебя.
     Так вот, сижу в сырой яме, вспоминаю, иногда пробую наверх карабкаться,
но только стены  обрушиваю, бесполезно копошусь. Начал бояться уже, темнеет,
из  сырой  земли  прохлада  источается, смешно ведь  так умереть, случайно и
немного рановато, да?..
     Как  ты  говорил,  "Саша, думай!..", а  я что? Никак!  А  тут приперло,
согласись,  серьезное  дело  назревает,   меня  ждут,  а  я  сижу.  Пришлось
рассуждать, и решение-то оказалось рядом,  потому что рядом обрыв, не наверх
надо  прыгать  и беситься,  а вбок копать.  Самое  смешное, что  я, пошарив,
лопату  старую  нашел,  правда  без рукоятки,  но  прочную,  железную  вещь,
вспомнил, как  шел,  где может быть тоньше  стенка, думаю, метра два или три
работы... и начал.
     Всю ночь  копал, а наутро  вывалился  в  дыру, не  удержался,  скатился
немного  вниз,  потом  схватился за корни, за  кусты, постарался и  встал на
откосе этом,  не так  уж круто, простор передо мной, воздух  свежий, легкий,
дышать радостно... Вижу, светает, белесый туман простоквашей утекает вниз, к
реке,  первые птицы  запищали,  проснулись...  Я  думаю,  все-таки  в  жизни
хорошего больше, чем плохого, хотя бы иногда.
     Пришел, все тихо, Жасмин спит, ты спишь, коты на полянке у дома моются.
     Вот такая история.
     Ты еще спрашивал,  где  пропадаешь,  беспокоился, вечером чай вместе не
пили... А мне неудобно признаться было, рядом с домом такая глупость.
     Малов, приезжай скорей, здесь еще можно жить, не забывай!..


     И вот в  самую жару,  в конце июля,  помнишь,  тебе, наконец, разрешили
ехать, дали три месяца, но ты говоришь, много, там делать нечего, вот только
с сестрой...  а смотреть не хочу,  раньше  мечтал, так не  пускали, а теперь
какой  я  турист или  путешественник... Дом  посмотрю,  в  котором  родился,
город...  люди,  конечно,  другие кругом, но деревья остались, и камни,  там
огромные камни-валуны, их ледники притащили...
     -  Я быстро,  Саша,  туда и вернусь, ладно?  Я вас не  брошу.  Картинки
давай, людям покажу.
     Я тебе отдал  листов тридцать или сорок, покажи им, отчего не показать.
Времени еще несколько дней у нас, и мы много разговаривали, даже больше, чем
обычно.
     Как-то говорили о старости. Ты жаловался еще, помнишь?..:
     - Мне уже много лет, я старый, Саша...
     И начал свою  историю, я ее давно знаю,  но ради  вежливости каждый раз
слушаю. Как у тебя была сестра, ей 16, тебе 9, отец с матерью  разошлись, ты
с  отцом  отправился  в  Россию поднимать новый мир, потом  отца расстреляли
друзья-коммунисты, ты  остался, все-таки выжил,  вырос, даже выучился,  стал
физиком,  работал...  Много лет  прошло, и  вот объявилась  сестра.  Я плохо
слушал, а насчет старости всегда не согласен, засмеялся:
     - Какой ты старый, Малов, не сочиняй сказки среди бела дня.
     - А кто по-твоему старый?
     - Кто постепенно умирает, а ты живой, нет в тебе старости.
     - Слушай,  милый... Никогда бы не уехал, но сестра просит, у нее рак, я
должен, хотя с тяжелым сердцем тебя оставляю.
     - Ничего не будет, Малов, не маленький я...
     - Не маленький, но и не очень взрослый, и когда станешь, не знаю.  Хочу
дать тебе советы, глупое занятие, и все же...
     Прежде,  чем делать, подожди,  подумай, ну, хотя бы сосчитай до десяти,
или оставь на утро решение. Еще - люди разные попадаются, осторожней будь...
нет,  это бесполезно говорить...  Третье... Я тебе все  записал про Жасмина,
как с лапами, с легкими, он на поправку идет, но страшно медленно, и голова,
и  ноги, и эта  простуда,  долго в  сугробе лежал  без  сознания,  наверное.
Четвертое - помни, в нашей жизни можно без денег, но без жилья никак, климат
не  позволит,  так  что береги  жилье,  черт с ними, с порядком и  чистотой,
главное, стены и дверь свои, тогда свободен... или хотя бы помрешь спокойно.
     - Ну, что ты, Малов, все о смерти, вернешься и снова заживем, как жили.
     Ты только рукой махнул.
     -  Не  слышишь... Тогда скажу тебе  одно, самое главное - рисуй,  Саша,
рисуй.  Пока рисуешь, ты  сильный, никто тебя с ног не собьет, а собьет, все
равно встанешь. Только - рисуй!.


     Потом я тебя провожал.
     Ненавижу  поездки,  но иногда  приходится. Столица,  пригороды вонючие,
хлам и мусор без края, ничья земля... дым, гул постоянный, бешеные глаза, не
говорят, а лают, ничего не  спросить... я моментально  устаю и  падаю духом,
Малов, я ненужная частица природы, не понимаю, зачем  здесь оказался, и есть
ли вообще дела, за которые стоит так колготиться, а?..  За то, что здесь все
время что-то продают, раздают, всучивают, и, как ты говоришь, "есть  шансы"?
Не знаю,  но  хорошо,  что  мимо, мимо, к самолетам, это на севере. Приехали
рано, но лучше, ты говоришь, чем поздно, у нас никогда время не рассчитать.
     Знаешь, жаль, самолеты крыльями не машут.
     Наконец,  пробубнили сверху  -  Лондон,  ты меня обнял,  глаза  мокрые,
ничего сказать не  можешь, да  и что  говорить...  И я молчу, махнул  рукой,
проводил  глазами до  кишки, в  которую  тебя  впихнули, и  обратно.  Дорогу
помнил, я ведь зверь,  куда  ни завези,  а  найду... если  не испугаюсь, а я
пришиблен был, тупой, и немного поблуждал, но ничего особенного. Вернулся, у
нас тихо, светло, рай,  так и дальше должно быть, думаю, мы быстро доберемся
до зимы, ты вернешься, и все пойдет как было.
     Но  не получилось,  не  получается,  только  ты  исчез,  как  все пошло
наперекосяк,  новые  и   новые  события,  только  успевай  поворачиваться  и
отбиваться...  Я понял теперь,  как трудно  самому  жить,  все  решать и  не
бояться.  Это  главное, ты написал мне  -  "Саша,  ничего не бойся, тогда до
всего сам дойдешь..."
     Сначала  я  говорил с  тобой,  писать  не люблю, но  ты  просил,  чтобы
записал, день за днем, о Жасмине и вообще, всю жизнь без тебя. Я попробовал,
сначала  трудно, слов-то  у  меня  хватает,  но  писать  о том, что знаешь и
помнишь,  скучно. Когда рисуешь, другое дело, никогда не знаешь,  что дальше
будет. Но ты просил, и я старался. Знаешь,  со временем легче стало, я  даже
привык писать каждый вечер перед сном.
     Началась новая часть моей жизни, Малов, вот она. Я назвал ее -




     Жасмин то  лучше, то  хуже, иногда повязка темнеет,  сукровица, что ли,
неловко  повернется,  наверное,  и  дырочка   в  лапе  открывается.  Мне  не
справиться, тебя,  Малов,  не хватает,  ведь как  мы с ним? -  один внимание
отвлекает со стороны лица, морды, то есть, но мне  все время хочется сказать
- лицо... другой в это время сзади подкрадывается  и колет, он и  не замечал
тогда, кожа толстая... Один я теперь,  вот и пихаю антибиотики в  еду, купил
лучшей  вырезки на  последние. Знаешь, помогает!.. через неделю затягивается
ранка,  уже  не такой злой, не ворчит и зубы  не рекламирует белоснежные без
всяких жвачек и паст... Рассказываю ему  истории  из книг, ведь я все помню,
он положит голову на больные лапы, слушает, глаза полузакрыты, но не спит.
     А в  конце  августа  разразилась  неожиданная  встреча,  представляешь,
вломились ко мне две дамы в ажурных шляпках, правда, морды деревенские, мать
и дочь,  это моей двоюродной бабки дочь и внучка. Сама, оказывается, полгода
как умерла, уехала тогда, как в воду канула, ты ей писал, писал  и ничего, а
теперь эти, пользуясь внезапностью и моим одиночеством, напали, требуют свою
долю.  Наследство получили и  вдруг вспомнили,  что  она  у  меня прописана.
Помнишь, Малов, пришлось ее прописать  ради  безопасности, чтобы  эта  дрянь
горластая, управление сиротами,  угомонилась. Старуха-то  добрая была, много
лет молчала,  а  эти рвут и мечут - давай  делиться, и все дела.. Вообще-то,
говорят, в  деревне  вашей жизнь  не  для  нас,  так что можно  дело  решить
деньгами.  Чтобы  я откупил у них квартиру.  Я  говорю, не  знаю,  вот Малов
приедет, а они, что нам твой Малов, сам реши или совсем дурак?.. Пришлось им
обещать, только денег нет,  а они ничего, согласились подождать до лета, но,
говорят, смотри, дальше терпеть не можем, обещают суд напустить.
     Но уехали, и мне сразу  легче стало,  то есть,  совсем легко,  для меня
будущее  лето  -  в  космосе  звезда,  далеко  не  заглядываю,  ты   знаешь.
"Как-нибудь, как-нибудь... - ты меня всегда дразнишь, -  хоть немного смотри
вперед, ведь молодой..." А я не знаю, какой я, что у меня за  возраст, и что
будет  следующим   летом.   Самый  мой  далекий  горизонт  -  Жасмин,  чтобы
выздоровел, и ты - чтобы приехал.
     Настроение  немного  исказилось,  но не  надолго, я  их  быстро  забыл.
Приедешь, разберемся, да?..


     Живем, каждое  почти  утро теплые дожди, а  днем сухо и светло, и тихо,
август печальный, чувствует конец  тепла, но  не борется, как я  сам, хотя в
октябре родился.  Это  ноябрь склочный,  злой,  а ранние  месяцы,  сентябрь,
октябрь, красивые у нас, ты знаешь. Как у тебя погода, все туманы, что ли? Я
помню, мама читала.  А у  нас листья еще бодрые, держатся, а когда падают, я
стараюсь оставлять их,  особенно на  траве, они  ведь полезны, а эти жэковцы
дураки, Малов, заставляют собирать, что же земле останется, она  вокруг дома
и так голым-гола... И я жду, чтобы ранний снег - пусть спрячет их, и от меня
отстанут с глупостями, мало, что ли, настоящей грязи?..
     Ты знаешь, конечно, я часто к Наталье заглядываю, ждет решения, а что я
могу, как подумаю о семейной жизни, волосы дыбом, мороз по коже... дело даже
не в деньгах этих злобных, еда, семья и прочее, - боюсь детей диким страхом,
Малов, никогда не говорил. Как могу воспитать ребенка человеком, не понимаю,
вдруг и он в сером мешке засядет чахнуть, как я  у матери  десять  лет...  и
время  такое, ты говоришь, непобедимое  влияние улицы и телека, кругом  одни
бандиты  и наркоманы, как с  этим  быть,  Малов,  значит бороться, все время
бороться,  толкаться, жить в страхе?.. Подумаю, тошно станет. А потом еще...
нехорошо, наверное,  но  мне так нравится одному -  смотреть  кругом, пошел,
куда хочу, друг Жасмин со мной, сам поел  - не поел, какая разница... Как-то
вскочил среди ночи, привиделся мне большой желтый цветок  с печальным лицом,
"Саша, говорит,  спаси меня...  " Я встал  и вниз, одеться не успел,  но  на
лестнице  тихо, пусто,  прибежал, схватил  лист оберточной, серый, шершавый,
что надо, потом  желтые цвета, торопясь,  открыл, пальцы в баночки...  Кисти
так и  не  полюбил, Малов,  зачем  они,  у меня  их  десять, вытер тряпкой и
продолжай... Нарисовал цветок,  как  видел  его,  а  он,  конечно, получился
другой, так всегда  бывает, но тоже  большой,  печальный, стоит среди полей,
небо темное, только светлая полоса на горизонте...
     Как бы я так бегал, Малов, из семьи, это всех будить?..


     И мне  трудно  с ней  разговаривать,  она,  наверное, поняла, почти  не
говорим, один интим, а  ведь это не любовь, а так, страсть недолгая, чесотка
в животе... и печально кончается, смотрю в окно, пусто в груди, луна, тоска,
тоска, все зыбко, непонятно, странно...  Ухожу чуть рассветет, спать в чужом
месте наказание мне, ты знаешь, только дом и твой  на кухне диванчик. Осенью
особенные  рассветы,  поздние,  затяжные,  сонные,  прохлада,  сырые  листья
шуршат... с ума  сойти от тоски. Разве любовь это,  Малов, когда хватаешь за
что  попало,  ищешь  мягкие  места  потолще, все чего-то хочешь  от другого,
жаждешь  урвать, взять,  получить...  А потом,  когда должно  быть все мило,
тепло, красиво, только  охлаждение и тоска, отдаление друг от друга... У нее
не совсем так, но тут же о делах, надо то, надо это, будто ничего не было, а
впереди одна  тягомотина,  магазины, купи - не купи... Я с ума сойду, если с
ней останусь,  и она, наверное, поняла,  мало говорить стала,  один интим, а
потом спина к спине.  Ну,  прости,  Малов, вырвалось  немного,  один все  да
один...
     Помнишь, я тебе немного рассказал  об этом,  а ты мне - "такова любовь,
ведь люди частично звери, куда денешься?"
     А я не  против,  мне  зверское  вполне нравится,  страсти  эти и всякие
другие,  пожрать,  например, ты  знаешь.  Но  это  отдельно  должно  быть...
например,  как  у зверей, весеннее безумие, веселая пора, а  потом спокойная
жизнь, дела, отношения, уважение между  ними... Смотри, у котов, побесились,
а потом спокойно живут, кошек уважают, уступают им, не дерут...
     А ты хитро спрашиваешь:
     - Значит голосуем за сезонную любовь?..
     - Ну, любовь... Это другое - любовь.
     - А что, что?..
     - Не знаю... думаю, сочувствие впереди идет...
     Больше ничего не сумел сказать.
     Малов, не обращай внимания, болтовня!..
     А как с делами справишься, сразу приезжай, не сиди там лишнего, да?..


     Картинки  другими стали, иногда цветы  растут  из земли,  однажды  реку
нарисовал,  в  тумане, и  цветок  на берегу, словно чего-то ждет, со светлым
лицом... потом черный кот на траве... еще дерево в поле, кричит ветками, над
ним птицы, птицы... стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе
это, ты отвечаешь:
     -  Саша, рисуй, лучше  крыльев  не  придумаешь, а  я старый дурак,  мне
крылья давно подрезали.
     - А что ты все пишешь, - я спросил.
     Ты отвечаешь - "современную историю".
     Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не
знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били - давно,  не так давно, и
совсем недавно стукнули, плюнули в лицо... но нам так и надо, дуракам.
     - Загадками говоришь, Малов... - я даже обиделся, а ты мне:
     - Саша, забудь эти  глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь,
рисуй...
     - А ты бомбу делал, Малов?..
     -  Я тогда  еще  студентом  был у одного физика, Петра Леонидовича,  он
отказался.  Его  выгнали,  и  нас  разогнали,  с  последнего   курса,  потом
доучивался через десять лет.
     Коты твои в порядке, правда, Белявка совсем разбушевался, кошкам покоя,
прохода не дает, глаза косые, морда разбойничья, Ольга-соседка ругает его за
драки -  "бес  мудастый.."  но любит, подкармливает,  если остается  у  нее,
делится...  На самом  деле  он добрый  кот,  возьмешь  на  руки,  прижмется,
замурчит... растет еще, силу набирает, может самого Нашлепкина одолеет, если
кормить  хорошо,  и  я стараюсь.  Шурка-трехцветка  одна  из  всех его может
приструнить. Он сначала решил  ее нахальством одолеть, наскоком, нападает, а
она визжит, бросится на спину, всеми лапами отбивается, для интима не сезон,
сплошное у него зазнайство и понт.  А потом, смотрю, крепко взялась за него,
на каждом углу воспитание - оплеуха да оплеуха... И, знаешь, он ее зауважал,
боится  теперь,  а   вообще-то  они  дружные  ребята.  Аякс   твой   черный,
длинноногий, самый старший, немного в стороне,  его никто не  смеет трогать,
он  тоже  никого, мирный, но независимый  кот,  мог бы  и  самого Нашлепкина
побить, но не хочет вмешиваться, живет один. Он первый к  мискам  подбегает,
выстраивает  толпу,  не допускает  давки  и взаимных  оплеух. Они после него
только,  а если опоздает, кучей лезут, толкаются  у мисок,  ссорятся...  Так
вот, Аякс - иногда поест, потом как бросится ко  мне с открытой душой, лезет
на  грудь,  прижимается  головой  к лицу,  дружит,  потом  спрыгнет и  уйдет
спокойно, может любит, а может долги отдал?..
     Считаю дни, напиши.


     Холода накатили, в этом году  быстрый разгон, в  конце сентября морозец
объявился, ветер, ранний снежок, светает неохотно, вяло, жизнь  смурная, как
всегда перед  решительным наступлением главного сезона,  у нас  ведь главней
зимы зверя  нет, сам говорил... Постоянно смотрю, чтобы дорожка  чистая,  не
заметена, выхожу рано утром, и вечером тоже, в темноте,  я ведь люблю, чтобы
ухожена, ты знаешь.
     Дома  холодина,  не   топят   еще,  хотя   платим  исправно,   Афанасий
разбушевался почище  нашего Белявки,  все в свой карман,  а тебя нет, некому
его на место поставить, встряхнуть, человек ведь неплохой, сам говорил...
     Коты прибегают из подвала греться в  подъезд под  лестницу, я стараюсь,
чтоб жители не ворчали, беру наверх к  себе. Чтобы  у  меня теплей  им было,
наполняю  горячей водой  наш бак для  белья, литров сорок,  да?.. и  они  на
крышке сидят всей кучей, хватает тепла на полдня. Если надо им, везу вниз, а
потом забираю, когда захотят. Они меня ждут, другим не показываются, а я иду
и  зову, смотрю, из-под лестницы две  - три  головы  -  тут же узнали,  и ко
мне...
     А  с  этим  баком  небольшое  событие случилось, ничего  страшного,  не
беспокойся. К крану его тащить тяжело, он у меня в комнате стоит, за шкафом,
там котам хорошо греться, вот  и пришлось горячую воду таскать ведром, а оно
у  меня  вдруг  прохудилось,  и  я  тазиками  бак  наполнял,  ходить  больше
приходится, чтобы наполнить.  Но все неплохо было, пока  не поскользнулся на
банановой  корке.  Знаю,  знаю, спросишь, откуда  среди  пола корка взялась.
Купил бананы и  ел вместо обеда, очень здорово. А на  полу она случайно, ну,
забыл поднять...  Не  нервничай  попусту,  убираю,  и  посуду  мою, когда не
хватает,  и крупный  мусор с пола  поднимаю, выношу  к мусоропроводу,  а как
же...  Просто  шел с тазиком горячей  воды, очень горячей не  дают, градусов
шестьдесят была,  и на  этой корке  проехался  без препятствия до  окна, как
начнет скользить, бесконечный  запас вредности в ней,  ты же  знаешь. И я  с
тазиком вместе... немного на живот попало, кожа только покраснела, ерунда, а
вот остальное на  пол... Сам знаешь квартирное устройство, тут же растеклось
по щелям, и струями  к  соседям вниз. Я  ринулся  с  пола жидкость  удалять,
тряпку впопыхах  не обнаружил - старыми штанами,  но через минуту  все равно
стук, является парочка,  ты знаешь их,  барыги, ларьки - "наш евроремонт..."
Одним  словом,  кошмар из тазика,  почище телека с  вампирами.  Я,  конечно,
обещал  все  ликвидировать,  мне  это  ерунда,  маляры-друзья очень  скромно
запросили, и я быстро накопил материал, загнал, правда, видик, так он плохой
был,  ты  знаешь. Потом эти ларечники  решили  ждать  сухого  тепла,  знают,
сделаю, если обещал.
     В общем, пустяк, но настроение немного  подмочилось. А потом решил, как
ты учил  меня, переживать,  если  только  с  ножом  к  горлу,  а так  нечего
расстраиваться,  до  тепла далеко,  еще зима впереди,  и  я все неприятности
отодвигаю к лету, вдруг сами  рассосутся... ну, не знаю, не хочется  думать,
Малов.
     Что там в Лондоне, как мои картинки поживают?.. Билет купил, или только
собираешься?..


     Немного  дней прошло  после случая  с тазиком, новая  история  катит  в
глаза...  Нет,  нет, не беспокойся,  тут  уж точно  ничего страшного, ты бы,
наверное,  сказал "столкновение с жизнью, поучительный случай..." Только вот
за картиночки обидно мне...
     Срочно Афанасий вызывает и мягко так, весело говорит:
     - Друг Саша, уступи дворницкую столичной даме. На месячишко, а потом за
ней приедут, за кордон отвезут, мне гарантию дали.
     Пусть я дурак, Малов, но насчет гарантии понял сразу, так бы и сказал -
"заплатили мне".
     -Ремонт косметический,  пару дней,  и въедет, ладно? А ты  свои вещички
пока убери в щиток под лестницей, места хватит.
     Ну,  ладно,  плечами пожал... и вдруг сердце стукнуло  - как Жасмин, он
ведь там на балконе живет!..
     Но Афанасий все предусмотрел, предупреждает сомнения:
     -  Насчет  инвалида твоего не беспокойся, пусть  себе  лежит, с  его-то
шкурой  нечего  климата   бояться.  Корми  через  балкон,   и  все  дела.  Я
договорился, ей балкон ни к чему.
     Как я мог ему объяснить, Малов, не в питании дело, не в питании этом, я
с другом связь теряю, подсуну миску как чеченскому заложнику, и бежать?.. Но
вижу - бесполезно, дело сделано. Пошел к Жасмину, пользуясь темнотой вытащил
несколько прутьев из решетки, чтобы голову  и плечи к нему просунуть, теперь
можно ногами на улице, а голова и руки в жилище друга. Он молча наблюдал, и,
знаешь, ему  понравилась идея, теперь мы  на одной  высоте  с ним,  голова к
голове, и как-то ближе  стали, глаза  в глаза... Стоять,  правда,  не совсем
удобно, и рукам холодно на цементе, но я  все устроил, подложил,  подстелил,
и, чтобы не видно  было, прутья обратно вставил в пазы. Теперь  ждем, все же
настроение темное...
     А  рисунки,  краски, мелкие свои  предметы  перенес  наверх. Инструмент
оставил на полочке в передней, еще чего!..
     Через несколько дней притащился грузовик,  контейнер небольшой, выходит
из  кабины особа,  оказалась  молодая  девка,  Афанасий  вокруг нее со  всех
сторон,  ведет   показать,  знакомые  ребята   скромную  мебель  перетащили,
управились за полчаса, и поселилась она.


     Дождался  вечера, иду, стукнул по возможности деликатней, звонок  там с
мясом  давно вырвали, а мне не нужен  был. Слышу, идет, открывает, я вежливо
назвался,  потихоньку  смотрю  по сторонам. Сделано  уютно, Афанасий неплохо
поработал, батареи даже сменил, обои с крупными цветами, сантехника розовая,
веселенькая...
     - Она говорит - очень приятно, зовут Алиса, а вас?
     Ей лет  двадцать, сначала думал, а потом разглядел,  что больше, может,
как мне,  ближе к тридцати. Интереса никакого  у  меня,  Малов,  ну,  пусто,
честно говорю -  ростом мала, тоща, смугла, волосы  темные,  правда, густые,
длинные... одним словом, на женщину не  похожа, я ведь, ты знаешь, к большим
блондинкам имею интерес,  а это... совсем не в  ту степь.. Но для дела  даже
лучше, а дело у меня к ней одно - Жасмин. Оказывается, знает, предупреждена,
выглядывала в окошко, огромная порода, говорит, жаль, не ходит, и что дальше
будет с ним?.. Такое сочувствие меня на все сто расплавило, и я уже с полным
доверием к ней - мы с ним друзья, говорю, будет жить,  ноги не главное...  а
может еще поднимется, кто знает...
     Она в черном свитерочке,  расхаживает  по комнате, вокруг пояса длинный
шарф, толстый,  красный с  черным, двигается  красиво,  должен тебе сказать,
змейкой  вьется, головка  маленькая у  нее,  носик  точеный, глаза  большие,
карие...  Не  нравится,  но  смотреть приятно,  Малов,  а главное  -  хорошо
говорит!..  Заслушаешься, так  и обволакивает словами, и я  смотрю  на  нее,
слушаю,  слушаю... Всего не перескажешь,  приедешь, расскажу.  В общем, она,
оказывается  -  художница,  и не  чета мне,  много  лет  училась  у  великих
мастеров, акварели  пишет, гуаши, и  маслом  может,  и  на пластинах  медных
вырезает,  знаешь, потом их мажут красками,  отпечатывают на  бумаге, офорт,
да?..  А  как   начала  показывать   свои  разнообразные   художества,   дух
захватывает, так все ладно, красиво, с выдумкой и вкусом!
     - И вы рисуете, я чувствую? - спрашивает.
     - Балуюсь понемногу... отвечаю, а сам думаю, какое  счастье, что наверх
утащил, пришлось  бы  показать,  вот посмеялась  бы,  или учить начала, а  я
снисходительности, поучений  этих не могу выносить, ты знаешь.  Ну, не умею,
да,  да, да!.. Но так хочется, что  рисую,  только не трогайте меня,  хотите
смотреть  - смотрите...  но молчите,  молчите.  Мне  больно, когда  смотрят,
неудобно, стыдно... словно на людях штаны с кожей сдирают... И получается-то
не  всегда, а как схватит, прижмет...  особая растерянность и волнение,  что
ли...
     Я разговор очень ловко в  сторону отвел, с  гордостью говорю тебе, ведь
знаешь, мне не  тягаться с умными людьми, хитрости никакой. Жасмин помог,  я
на  него  беседу  столкнул,  что  вот,  кормить  буду,  не  пугайтесь... Она
спрашивает, где живете.  Я объяснил, что для пса высоко, как мучились-тащили
рассказал, что  ему лучше на  прохладном воздухе, особая  шкура,  и  свободу
любит, не комнатный пес.
     Она  с  пониманием  отнеслась.  Потом  смотрит  на меня,  улыбается,  и
говорит:
     - А я не  против,  если ты из  квартиры будешь кормить... Только имей в
виду, встаю поздно.  Зато  ложусь еще поздней,  до двух стучи смело, я здесь
одна, чайку попьем, поговорим...
     Малов, она мне "ты" и "ты"... так сразу  - я растерялся, стараюсь никак
не называть. Потом к Жасмину вышли, а он, оказывается, ее видеть не желает -
рычит негромко, но грозным басом. Она спокойно отнеслась, разумно отступила,
никаких обид,  "понимаю, охраняет..." Я покормил его, извини, говорю,  друг,
завтра подробней пообщаемся, а сегодня, сам видишь, дела.
     Вернулся,  перешли  на  кухню, чайник  засвистел...  Разговоры вели  до
глубокой  ночи,  вернее,  она говорит,  а я  слушаю.  Все новое для  меня...
Наконец,  ушел,  чаем  нагрузился,  столичными  пряниками  и  разговорами  о
настоящей художественной жизни.
     Не очарован, не смейся, ничего такого,  я  же говорю, не в ту  степь...
просто интересно стало, никто со мной, кроме тебя, о таких вещах не говорил,
ты знаешь.
     А  история  у нее такая - хочет уехать за границу, а все  не выпускают,
придираются.  Квартиру  в  столице  заранее  продала, в  надежде  на  скорое
решение, а тут снова  заминка, ждите,  говорят, а где жить?.. И друзья нашли
ей это место, временное, тихое, здесь пусть подождет.


     Про  Наталью  много говорил, теперь новое известие.  Болеет она,  я  ей
продукты приношу,  о будущем неудобно заикаться,  понимаешь...  Что будущего
нет и быть не может, дети, дом... ты знаешь, невозможное дело, хотя мне жаль
ее  отчаянно,  как  тут  быть?.. Болеет, просит  -  приходи,  и я  иду,  что
делать... Каждый раз оказывается, не очень больна. Я ей - "ты же больна...",
а она отвечает  - "не  для этого..." Потом  провожает, говорит, "приходи,  я
больна",  и я  снова прихожу,  и так продолжается,  и продолжается...  Часто
плачет - "Саша, ты меня в беде хочешь бросить, нехорошо..." Я  в беде никого
не  бросал, ты знаешь.  Прошлым летом  то  же самое  было, ты еще  смеялся -
"Натаха  твоя раскусила  дурака". Как только исчезаю,  заболевает.  Как  мне
понять, взаправду больна  или  шутит?.. Приезжай, дашь мне совет, я совсем с
женщинами теряюсь. Теперь вот новая история, не знаю даже, как писать...
     Как-то  мы с тобой обсуждали, помнишь, что  кому нравится? Ты говоришь,
люблю современную красоту, стройность, спортивную фигуру,  метео  по телеку,
Таню  Масликову,  например...  А я тебе -  мне  все  большое  нравится, если
культурно сказать, таз, а ты смеялся еще,  помнишь? Что поделаешь, правда, я
все большое люблю - женщин, деревья высокие, траву дремучую, и собак больших
- как наш Жасмин.
     - Как же получается, - ты спросил, - все цветки рисуешь,  а  разве  они
большие?
     Малов, я долго думал, потом говорю:
     - А разве маленькие,  ты же  видишь, весь  лист  занимают.  Все,  что я
люблю, должно большим быть... или становится большим, когда рисую.
     И ноги я толстые люблю.
     А от всего маленького у меня один ужас - как выживают?..
     На днях  вижу -  собака крошка, пучеглазка, ноги  заплетаются.  Визжит,
плачет,  хозяина потеряла. Ужас для меня, обегал весь город,  нашел хозяина.
Вспомнил вечером - заплакал, как такая живет...


     Хожу,  хожу, две недели хожу,  не знаю, как тебе  сказать...  Нет, нет,
никто не умер, просто непонятная история.
     Наутро после знакомства пошел кормить Жасмина, вломиться неудобно, ведь
сказала, спит, и я с балкона зашел,  лазутчиком, прутья вытащил, просунулся,
он  слегка удивился, но тут  же отвлекся на еду, а я локти положил  на пол и
шепотом разговариваю  с  ним. Он поел, миску отодвинул, слушает, потом глаза
закрыл - спать хочу, и я спокойно ушел, доволен - как обычно все получилось.
Только  вот не  ходит, и не  пытается,  но, может,  такая вся жизнь  у  него
дальше, так что поделаешь, надо жить. И все-таки, больно за него и страшно -
собаке, и всю жизнь лежать?..
     А вечером постучал в дверь два разика, открывает. С длинной папироской,
тот  же свитерок,  вокруг  пояса шерстяная  кофта,  хотя в  квартире  жарко,
Афанасий постарался, батареи так и шпарят.
     Ходит, посматривает на акварели, вдоль стены расставлены.
     - Нравится?..
     - Очень!
     - А что нравится, что?..
     Надо же, попался, не могу сказать, хоть убей! Все  очень настоящее, как
в жизни, это ведь большое мастерство, Малов!.. Я с натуры не умею, вкривь да
вкось, начинаю  голову -  голова больше  листа, начинаю  руку - вылезает  на
свободу... и даже глаз!.. И  с него начинал, и он огромный вырастает, больше
ничего на лист не помещается!..
     Ты смеешься, не раз мне говорил:
     - Зачем тебе натура, не надо, придумай себе натуру и  рисуй! Вот у тебя
цветок, он кто, роза или  гвоздика?.. Просто цветок, и в то же время - лицо,
человек, зверь, кто угодно. Не сомневайся, Саша, рисуй, рисуй!
     Я тебе верю, но  больше никто  мне так  не говорит, а только - "где  вы
видели такие  цветы?"  Поэтому я молчу, стараюсь  показывать  пореже,  могут
сказать - "шизик", а это опасно. Ты смеешься, сейчас другое время, ерунда, а
я думаю - людей сердить  всегда опасно. Но  ничего  не  поделаешь, рисую как
получается.
     Я раньше не думал, что живопись опасное дело, Малов.


     И  так  я ходил неделю к ней,  вернее восемь  дней, все  было хорошо  и
прилично, как ты говоришь. А на девятый вечер случилось непонятное, каким-то
образом я  у нее  в  постели  оказался.  Жасмина, конечно, покормил сначала,
потом посидели немного на кухне, и она говорит:
     - Ну, идем...
     Куда,  зачем... Не беспокойся, никаких деталей, все быстро, по-деловому
получилось, я так и не понял ничего. Ничего интересного, Малов, все холодно,
сухо,  тело  тонкое,  жесткое  какое-то... Недоумения  больше,  чем  страсти
получилось.
     Нет, конечно, были моменты, например, я удивился, она говорит - "круче,
Саша, круче..." или еще - "теперь ругай меня, ругай..." Я задумался немного,
что  сказать,  и зачем  ругать  ее... Ну,  говорю, "дура", а  она  -  "мало,
мало..." Я тогда говорю - "дрянь", она слегка повыла, потом оглянулась...
     Прости, Малов, я понимаю, неприлично, все-таки интим, но иначе картинка
не сложится. Оглянулась и говорит:
     -Бей меня, бей, я дрянь!..
     Ну, не знаю, Малов... Я шлепнул ее по заднице... снова прости, не буду,
а она - "еще, еще!..."
     В  общем, я немного  растерялся, кое-как  закончил  дело,  лег рядом  и
задумался,  что дальше  будет...  А дальше ничего,  рассказала про акварели,
тонкое дело, она мне не советует, "требует мастерства", говорит. А мне гуаши
на сто лет хватит,  зачем акварель... и что делать с новым интимом, никак не
пойму...


     И  так  неделю,  вернее  шесть  дней ходил,  а  потом, вечером, сидели,
Жасмина, конечно, покормил, пообщались с ним... и она мне говорит:
     - Саша, мне  в этой  квартире  низко, страшно -  земля  рядом,  деревья
шумят,  коты  шастают   туда-сюда,  на  лестнице  дверями  хлопают,  топают,
ругаются... Я плохо сплю. У меня просьба к  тебе - давай, я поживу у тебя на
девятом. Месяц всего, ну, в крайнем случае, два, и уеду, помоги...
     Я  ни  минуты...  Малов, просят,  дело  маленькое,  поживу  с  женщиной
немного, очень ей надо,  как-нибудь уживусь, потерплю...  Потом остановился,
как же Наталья, она  с ума сойдет,  повесится, умрет от горя... Ну, объясню,
просто  дружеская помощь. И  Жасмину  проще, жизнь  по-старому  пойдет,  для
собаки это важно, она не человек, который ко всему готов.
     - Ладно, - говорю, - конечно, переезжай.
     А она посмотрела на меня и говорит с улыбкой:
     -Ты меня не понял, Саша. Я ни с кем  в одной комнате жить не  могу, мне
отдельная требуется,  работать  надо. И сплю я плохо,  ворочаюсь, мне  одной
лучше в постели оставаться.
     Я растерялся, и спрашиваю:
     -А как же я, у меня ведь однокомнатная...
     - Ты  у Малова можешь  пожить... или здесь, внизу...  А наверх будешь в
гости приходить... - и смеется.
     Насчет твоей квартиры  я сразу  отбросил мысли, потом не отмоешь, и мне
сплошные нервы, извини. У нас разный стиль, ты сам говорил, помнишь?.. А вот
здесь, внизу...  Мне  сразу  понравилась идея - тепло, ремонт, а  главное, я
здесь рисовать привык! И  Жасмин рядом, разговаривать с ним просто, кормить,
на балкончик запросто выйдешь, дружбу укреплять, а что?..
     И с Натальей легче, никаких попреков.
     И я говорю ей с большой охотой:
     - Алиса, никаких проблем! Ты наверх, я - вниз, решено.
     В тот  же  вечер рисунки, краски  спрятал  у тебя,  чтобы  случайно  не
заметила, свою квартиру мыл  и  чистил до  утра,  к  обеду ее вещи перетащил
наверх, свои вниз, только самое нужное, и дело свершилось.
     Знаю,  ты ругаешь  меня,  помню, помню  про  крышу над  головой, но тут
особый  случай, согласись,  человек не  может  спать при  шуме, к тому же не
привык к близости природы, ее шумам и запахам, понимаешь?..
     А месяц - ерунда.


     Иду вечером наверх, она открывает, "извини, срочная работа, к тому же я
приболела слегка, обычное дело, в другой раз..."
     Конечно,  я  пошел  вниз, поужинали с  Жасмином, потом заснул, мне  шум
нипочем, ты знаешь. Ночью все-таки проснулся, кто-то оглушительно гремит под
окном. Интересно  стало,  вышел  на балкон. Жасмин тоже не спит,  но молчит,
сопит, а за балконом  кипит жизнь,  Белявка  с Аяксом  вылизывают по очереди
остатки сгущенки  из большой  жестяной банки.  Я подождал, пока они  устали,
потом позвал их, они страшно удивились, обрадовались, и ко мне. Оказывается,
они Жасмина  не боятся, дружат с ним!.. Отдал им остатки шпротного  паштета,
днем  купил, потом мы грызли баранки,  они  пообщались  со мной и ушли,  а я
нарисовал картинку, назвал ее "пир котов". На ней Белявка  с Аяксом едят  из
одной большой банки, черный и белый кот, шумят ночные травы, колышатся тени,
дикие заросли  слева направо, снизу вверх... а в углу, в чаще  Жасмин,  одна
морда видна, просунул сквозь  лианы и подсматривает... Лист  оказался больше
моего обычного,  я  повесил на  стенку,  на  новые обои,  цветы эти  мертвые
обойные слегка заслонил, получилось неплохо.


     Дом  наш  - подземный переход  на трех вокзалах, все  открыто  и тут же
переносятся  слухи.  Ольга-соседка добрая старуха, но от общего удовольствия
отказаться трудно, встретила меня и доносит:
     - Говорят,  ты квартиру  за большие  деньги продал.  А  тебе свою Малов
завещал, умер он, говорят.
     - Врут, Малов вернется, -  отвечаю ей, - а  квартирами мы  с  Алисой на
месяц поменялись.
     Она головой качает:
     - Нашел сухопарую, после Натальи-то...
     А я ничего, посмеялся, что поделаешь, люди у нас  хорошие, но  дружные,
все знают и даже более того.
     А другой сосед, со второго этажа, Авандил, механик на заправке, тоже не
одобряет:
     - Что ты нашел... ни фигуры, ни жопы...
     Извини, Малов, нескромные детали, не буду больше, тем более, что больше
ничего  и  не  было.  Потому  что  через несколько дней случилась неприятная
катавасия или  скандал, как назвать даже не знаю... в общем, полный аперкот,
и я вылетел вниз на  первый этаж быстрей индейской стрелы. Вот послушай, как
это было.


     Пришел, стучу, она с большим промедлением открывает, глаза заспаны, все
лицо помято, говорит, ночами теперь трудится, пишет новые темы. Везде листы,
листы...  никак  не  разгляжу, что на  них,  "что  это", спрашиваю,  а она -
"авангардный эксперимент, темпераментная графика".
     Ну, Малов, тут я понял, что от современности навсегда отстал. Похвалил,
конечно, цвет красивый,  пятна-кляксы симпатичные  разбросаны...  Увидал  на
одной  картине  вроде цветок, и дернуло  меня,  Малов,  выскочить  со  своей
новостью.
     - Я тоже цветы рисую... - говорю. А она - "покажи", и так пристала, что
я пошел к себе вниз, отобрал самые красивые, штук десять, и принес.
     Она в это время в кухне чайник поджигала, "поставь у свободной стенки",
кричит. Я расставил, она входит, смотрит...
     Малов,  Кис, ты  мой  единственный друг, скажи  правду,  чем я  ей  так
насолил?
     Она  сначала  ничего,  вроде  спокойно  восприняла,  "так  -  та-ак..."
говорит, подошла, прошлась по ряду, потом обратно... еще раз...
     И я вижу, что-то совсем нехорошее прорезается, сгущается и назревает...
     -  Что, очень плохо?  - спрашиваю, голос  неуверенный,  самому противно
стало. Но страшно, понимаешь, впервые смотрит не человек, а художник, ученый
мастер, и  что-то у меня  совсем  не  то, понимаешь?  Чувствую  беду, сердце
хлопает сломанной дверью на сквозняке.
     - Это и есть твои цветы?
     - Ну, да... - отвечаю, - чьи же еще, конечно мои.
     Пусть самые плохие, не откажусь от них никогда!
     - И ты э-т-о нарисовал сам?
     Я не понял, как можно по-другому рисовать... Смотрю на нее и молчу.
     А с ней  странные вещи  происходят, изменения в лице и всем теле... Вот
ты, Малов, не смотришь по вечерам, презираешь телек, а зря,  если б ты видел
фильмы про вампиров, то сразу же понял меня, а сейчас объяснять и объяснять,
а  я долго  не  люблю,  ты знаешь.  Вечно ругаешь  меня, -  "опять  спешишь,
подробно расскажи...", а что рассказывать, обычно в трех словах все ясно. Но
в этом месте, я понимаю, тебе совсем не ясно, а мне трудно объяснить...
     Она  превращаться  стала, Малов!  Ну, не  так, конечно,  чтобы  рубашка
трещала, шерсть на груди, морда волчья и  прочее, но вижу, лицо рябью пошло,
заколебалось,  затряслись губы, обострился нос... зубы  - и они заострились,
хищными  стали,  и  вообще,   очень   хищный  возбужденный   вид...   волосы
растрепались, хотя ветра никакого...
     Я стал пятиться, пятиться, а  она хочет высказаться, но звук застрял по
дороге,  не  вылупляется  никак...  губы  шевелятся,  тонкие стали,  черные,
злые... И наконец, как закричит хриплым незнакомым голосом:
     -  Убирайся,  идиот,  уматывай  с  глаз  долой,  и цветы свои идиотские
забери...
     Малов, так и сказала - идиотские, почему?..
     Я дрожащими руками собрал листочки, и к  двери, к двери, а она уже меня
не видит, бегает по  комнате, что-то бормочет, ругается  страшно неприлично,
это уж я повторить не в силах...
     Я выскочил за дверь, и слышу - ясным громким голосом сказала:
     - Боже, за что наказываешь меня! За что этому идиоту дал все, что я так
долго  искала, трудилась не  покладая рук, себя  не  жалела,  никакой личной
жизни, одни подонки... за что???...
     И зарыдала.
     Малов, мне стало жаль ее, хотя ничего не понял. Ну, не понравилось, ну,
понравилось, разве можно так биться и рвать себя на части, Малов?..
     Пришел  вниз,  сел...  Как-то нехорошо  от всего этого, словно  грязь к
рукам прилипла, и чувствую, не смоется,  хотя не знаю, в чем виноват. И жаль
ее,  и понимаю,  что все, все,  все - мне с такими  людьми невозможно вместе
быть, я боюсь их, Малов.  Я  отдельно хочу.  Мне так  захотелось  исчезнуть,
скрыться  с  глаз от  всех, стать  маленьким,  залезть в какую-нибудь щелку,
схорониться, писать тихо-незаметно  свои  картиночки... Спрятать жизнь свою,
понимаешь?..
     И долго не мог успокоиться. А потом  вдруг развеселился, вспомнил - она
же меня из моей квартиры выгнала!..
     Проходят дни, все тихо, она мириться не собирается,  а я тоже не иду. Я
такие  вещи  умом  не  могу,  не умею,  ты  знаешь,  просто тоскливо, скучно
становится, и все тогда, конец, край. Будь как будет, а  встречаться,  опять
слова... не получится, Малов. Только мне горько, что столько злости родилось
от моих цветов, не думал, нет. Вот и обидно мне за них стало.


     Время идет,  чувствую, зима скоро покажет злобу, свои минусы  глубокие,
снега-сугробы, лед,  но пока тихо живем, снежок редкий, во дворе поддерживаю
все,  как надо. Жасмин все  также,  вставать не  может, или  не хочет, уж не
знаю, что сказать, может, понравилось лежать ему?.. Белявка приболел, думаю,
кошачий насморк был - расчихался, нос горячий, целыми днями на теплом бачке,
на кошек ноль внимания... А потом  рассосалось, снова хвост каланчой,  глаза
дикие,  рвется в  начальники, но  Аякса  пока  не обойти, перед ним  младшим
братом ходит.  Шурка исчезла  на несколько  дней, но вернулась, крепкая она,
решительная кошка, погладишь - радуется, а сама не подойдет.
     Письмо твое перечитываю, про выставку, продажу, картины...  Что значит,
"трахнуло слегка", так и не понял. "Даст Бог,  вернусь к Новому году..." Ну,
Малов,  на  старости лет про бога вспомнил...  Пишешь про  квартиру, что мне
отойдет,  какие-то дурацкие слова, Малов.  Не  забывай, все  ждут  тебя,  не
подводи народ.
     И так вот потихонько,  незаметно подкатила моя главная катавасия...  Не
бойся,  Малов,  кончилась  и  она,  как  ты  всегда  предсказываешь  -  "все
кончается..." и я снова стою,  как был, среди наших полей,  жду  тебя. Нужно
поделиться,  друг,  ведь  столько  всего...  беспрепятственно  можно  с  ума
скатиться.


     Началось с того, что Жасмин  снова  лапу повредил, дырочка открылась, а
повязка старая,  задубела  уже от  сукровицы, и  я решил...  Вижу,  деваться
некуда, взял, Малов, и решил - попробую все  эти  тряпки снять с него, пусть
лапа  живым  воздухом  дышит.  Справлюсь, думаю, только  ослаблю  немного, а
дальше он сам позаботится, живо сдерет. Хватит антибиотики в него  качать, и
на вырезку уже никаких средств... широко живем!..
     И я взялся, накормил  доотвала мясом,  потом воспользовался благодушием
его, сонливостью, подполз поближе, начал к повязке подбираться.  Трогаю,  он
сначала даже обрадовался, видно, чешется у него, и я тогда стал понемногу ее
сдвигать, сдвигать вниз, она поддается, и вроде все шло хорошо...
     И тут, видно, ему больно стало, наверное бинт к  ранке присох, и он мне
сразу дал знать об этом, да так, что двумя словами не расскажешь.
     Ударил зубами по кисти, по  тыльной стороне. Без злости, будто  сказать
хотел  "отстань...",  я еще  подумал, ну и  тупые у  него зубы, у  маленьких
собачек иглы,  а у него лопаты тупые... Вдруг рука  онемела и толстой струей
полилась  кровь, темная, почти черная, я понял,  Малов, он  мне большую вену
разорвал. Ты мне рассказывал про вены и артерии, фонтанчика  не было, просто
льется и льется, не так страшно, но  тоже, оказывается, не сахар, не так  уж
много крови во мне, чтобы струями на землю лить!..
     Я и прижимаю, и  руку перевязываю  полотенцем, и жгутом  пытаюсь...  не
помогает, течет и течет. И я понял, надо шить, бежать в поликлинику. Никогда
там не был, но вижу - надо, пора...


     Вышел на дорогу и  побежал. Довольно далеко, ты знаешь, и я надеялся на
машину, бегу и оглядываюсь, вдруг повезет.
     Получилось совсем в другую сторону, хоть и дурак, а не повезло.
     Понимаешь,  Жасмин  расстроил меня,  на ноги  не встает,  не заживает у
него, а теперь еще рука... Капает,  капает, полотенце уже намокло...  Кругом
пусто,  темнеет, бежать  устал,  бреду  неровным  шагом  по обочине,  голова
кружиться начала... вот бы машину сейчас, доехать с ветерком... Слышу, сзади
мотор,  из-за поворота вылетает, мчится с большой скоростью ко мне. Я к  ней
навстречу, руку  поднял... а  он как  слепой, ударил  меня  в бок  и  дальше
мчится, даже  не  затормозил. Это  я потом вспомнил, что  не остановился, по
звуку, а в это время занят был - по воздуху летел, и вот что интересно, даже
сознания  не  потерял,  пролетел метров  шесть-семь и  шмякнулся  в  снег на
обочине. И вижу свою руку впереди, близко к лицу: полотенце слетело, а кровь
перестала течь, удивительно, как он мою кровь остановил, Малов...
     Минут  через  десять  случайный  человек  мимо  проезжал,  остановился,
бывает,  чужие  люди лучше своих. И  до больницы  добрался уже с удобствами,
правда в безпамятстве,  вернее, то вижу  - везут куда-то,  то  сон наплывет,
одурманит,  потом  снова едем... Долго  добирались, он и  дорогу-то не знал,
спрашивал,  где  больница,  искал,  а  потом исчез,  даже своего  адреса  не
оставил.
     Привезли,  я  только успел сказать фамилию, адрес  Ольги-соседки, чтобы
знала, и  сознание потерял. Пришел  в себя наутро, мне уже операцию сделали,
руку заодно зашили,  а главное,  починили  почку,  у  нее  от  удара капсула
лопнула,  мешок,  в котором она лежит, или  висит, Малов,  ты  лучше знаешь.
Говорят, лежи, недели две валяться, у тебя еще и сотрясение мозга, парень, в
общем, крупно повезло.


     На  третий день явилась Ольга, еле дошла,  отдышалась,  все  в порядке,
говорит, котов  на улице  кормлю, будь  спокоен,  а к твоему  чудищу страшно
подходить, я с улицы миску подталкиваю, кто его  знает,  сероватый бандит...
Он не чудище, а Жасмин, но спорить не стал:
     - Спасибо тебе, если что, и я не подведу.
     - Знаю, знаю, простая  ты душа... Только не умирай, кто же в доме живой
останется, и к парадному не подобраться, крадемся... сплошной лед...
     Вижу мнется, что-то еще ей надо сказать, и не хочется огорчать меня.
     -Давай, выкладывай, - говорю, - что там стряслось после меня.
     Она и рассказала. Приехал за Алисой ее друг, прилетел, за час собралась
и исчезла.
     - Ну, и хорошо, - говорю, - только счастья ей желаю.
     Не все,  оказывается,  не  все.  Дверь они запереть  забыли,  Малов,  и
квартиру  в  тот же вечер обчистили наголо, утром  соседи  смотрят  - пустой
паркет, и шума никакого не было, ни чужих людей...
     -  Ладно,  - говорю,  - пусть.  Не огорчайся,  иди, да осторожней будь,
дорога скользкая-то.
     Не  задело меня  это все, не зацепило,  Малов. Потом, когда понял, ведь
материнское жилье, и все связано, связано... Потом, да.


     Через  два дня новое событие. Проснулся  поздно, сестра говорит, к тебе
снова  соседка  приходила, жасмин с балкона исчез. Откуда зимой  жасмин... и
разве можно цветы на балконе оставлять, в такие холода...
     В мороз цветы на улице не выживут, но я понял, не цветы пропали.
     Ужас меня охватил, куда он  со  своими ногами  поползет...  Если б люди
кругом  были, люди, Малов,  то  ничего особенного,  больной  зверь,  помоги,
накорми,  дай  тепло...  А  я не знаю  уже  теперь,  кто  рядом, вижу,  люди
отдельные  живут, вот ты, Ольга, еще  немного, например,  случайный  человек
спас... а остальные - месиво злобное, что ли?..
     Никогда так не думал, Малов, или от себя  скрывал, не знаю,  только эти
мысли меня убивают, объясни, помоги...
     К обеду еще раз она приплелась, Ольга, говорит:
     - Исчез вчера  твой дьявол,  решетку выломал, вывалился на свободу. Под
балконом  большая яма в снегу, видно долго  лежал,  и исчез, нет  его  нигде
возле дома.
     Она ушла, я лежу, слезы текут за уши мне. Малов, Малов, зачем ты уехал,
сейчас бы ты Жасмину помог. Как он со своими ногами, ползет где-то...
     И в  этот  момент  что-то  во  мне  сломалось, друг.  Я  плакать  мигом
перестал, говорю сестре:
     - Позови дежурного врача. А она мне:
     - Она одна, вас много.
     Тогда я сказал:
     - Зови, иначе встану и уйду.
     Была суббота, она не зовет:
     - Одна на всю больницу, есть тяжелые, а у тебя нет видимых причин.
     Кончилось мое терпение к этой жизни, чувствую, не хочу больше так жить!
     Стал биться на кровати, кричать... наконец, сел,  ноги спустил на  пол,
мне за  себя все равно стало, пусть умру, ерунда по сравнению с этой болью -
чувствовать все время, как ему больно, страшно - ползти среди  врагов, среди
чужих, куда, зачем?..  И  ты, Малов, если умер, никогда  не  прощу, никогда!
значит подвел меня, и всех наших, ты не мог так поступить!..
     Испугались, позвали дежурного врача.
     Она двоечница, я  сразу понял, от нее заношенным страхом пахнет, только
б  ничего  не  случилось, - "утром придет хирург, который  оперировал, пусть
отвечает..."
     Утром, это  завтра, а  день  только в разгаре!. Глубоко в спине  глухая
утробная  боль, предупреждает.  Отчаяние  охватило, как же  я спасу Жасмина,
если умру... А как спасу, если останусь?..
     - Зови, говорю, настоящего  врача, моего хирурга, пусть едет, мне надо,
время дорого.
     Она мнется, плечами пожимает, нет оснований, говорит.
     - Тогда я встану, встану и уйду...
     И снова сажусь, перед глазами  темные ленты крутятся.  Все-таки  встал,
она испугалась, немедленно ложитесь, говорит, я сейчас, сейчас...


     Прошел, наверное, час, возвращается  с суровым дядей  огромного  роста,
лет шестьдесят ему, глаза  заспаны.  Раньше  я бы оробел,  а  теперь  совсем
другой человек за меня говорит.
     - Дай одежду, уйду.
     -  У  тебя сотряение мозга,  пусть небольшое, отлежишься, но.... У тебя
сильный порез на руке или  укус. И главное, у  тебя  ушиблена почка,  только
несколько дней, как зашил.
     - Дай одежду, а нет, все равно не удержите.
     Аркадий  Петрович его  зовут, он  смотрит  на  меня,  видит мое лицо...
Смотрит, понимаешь,  смотрит  на  меня,  что-то видит,  а  это редко бывает,
Малов, я понял.
     - Ты, парень, совсем дурак, что ли?..
     Но уже знает, надо поговорить, сел, закурил, это в палате запрещено, но
остальных не было, они в коридоре телек смотрят. Он покурил, все  смотрит на
меня, потом окурок зажал пальцами, сунул в карман халата, и говорит:
     - Расскажи по-человечески, зачем тебе....
     Мне трудно было, чужому как это понять, и я долго говорил.
     Он слушал, наверное, час прошел, потом вдруг говорит:
     - Хватит, убирайся, болван, сам себе смерти ищешь... Слушай  напоследок
внимательно. У  людей  две  почки обычно трудятся,  а  у  тебя одна,  вторая
болтается  сморщенная,  это  с  рождения  или  в детстве болел.  А  та,  что
здоровая, ранена  была,  от удара у нее капсула, ну, оболочка разорвалась. Я
починил,  но работает  плохо еще, вяло, бережно с ней надо обращаться,  пока
вся  кровь и  слизь  из нее не отойдет. А отойдет, значит  оклемалась,  и ты
выжил. И я должен за тобой наблюдать. Но  ты ведь все равно убежишь, из окна
выпрыгнешь, а это почке ни к  чему, так что иди, но осторожно  живи, ясно?..
Отпустить  не могу, но глаза  закрою, а ты убегай.  И одежду выдать не могу,
телогрейку  дам,  сапоги,  санитара   нашего  амуниция,   он  болеет,  потом
занесешь... Откуда  ты  взялся,  я  думал, таких дураков уже  на свете  нет.
Смотри,  не подведи,  понял, если  помрешь,  мне худо будет, я себе этого не
прощу.
     У, он  мне на  плечи насел своими тяжелыми  словами... Но я выдержал, и
говорю ему:
     - Обещаю тебе, я всех спасу и жив останусь, я должен.
     - Ах ты,  живая  душа,  -  он  говорит, это  я тебе  должен,  ты сам не
понимаешь, за что...  Ну, иди,  иди... А рисуночки свои  оставь,  я их  себе
возьму.
     Там  всего было два,  так, набросал от тоски, нацарапал, цветок один, и
свое лицо, оно с кривым подбородком, и глаза разные.
     - Бери, конечно, хочешь, еще принесу...
     - Нет,  -  он  говорит,  -  не  разбазаривай  себя,  Саша, и  вообще...
береги...
     И несколько советов дал, ну, медицинских, очень пригодились, очень.


     Зашел по дороге в ЖЭК, у Афанасия ключи, он дверь опечатал после кражи,
Ольга сказала. Перед дверью человек десять, все  к нему. Не успел в приемную
войти,  он тут  же  выглянул,  наверное,  в  окне  приметил меня, и  говорит
секретарше:
     -  Кошкина  сюда,  остальных на  завтра, у меня  тоже  право  на  отдых
имеется. -  Выписался? Ты что-то серый, жеваный какой-то, не выздоровел еще?
Говорят, в дополнение тебя  еще собака  укусила, твой  инвалид, ненормальная
что ли? Только скажи, усыплю лучшим образом.
     - Это я дурак, а Жасмин в порядке.
     - Шути, шути, - он смеется, - значит, оклемался.
     -  К  понедельнику  совсем  оклемаюсь, потерпи  с  уборкой.  Дома  надо
разобраться, с обстановкой, и у Малова пыли метровый  слой, жду его к Новому
году.
     - Он же умер, Малов....
     Я засмеялся:
     - Малов!.. Ну, что ты, он письмо прислал, едет с подарками.
     - Когда это было...
     Я плечами пожал,  что поделаешь,  дурак... Малов, отчего они  все  тебя
хоронят?..
     Афанасий посмотрел на меня, помолчал, потом говорит:
     - Ладно, Саша,  я ведь понаслышке, наплели, наверное, как у нас  обычно
делается.
     - Пока у меня такая катавасия, я поживу внизу, на первом?
     - Что за вопрос, хоть до конца жизни живи.
     Похлопал  по плечу, "отдыхай, а с понедельника ты мне нужен, друг, хочу
тебе на  месячишко дополнительный дом  прицепить, соседний.  Соглашайся, а я
тебе премию за год, немалая сумма будет."
     Что это он добрый такой, думаю. А он и говорит:
     - У меня еще два дела к тебе, большое и маленькое.
     - Начни с маленького, я сегодня от больших устал.
     - Ты уж  извини, но  никто не просил  тебя  свою квартиру ей  отдавать,
Алиске. Теперь за кражу никто не отвечает, милиция считает, ищи-свищи...
     Верно,  дело  небольшое  оказалось.  Молчу,  он  прав,  я  сам,  дурак,
напросился на неприятность.
     -  А  второе дело непростое, просили провентилировать. Человек, который
тебя  толкнул,  ну,  авария...  он  важное лицо,  полковник безопасности  из
столицы. Торопился  на  совещание,  сам  рулил,  и вот такое  стряслось,  он
сожалеет. Он машину сразу поменял,  пересел во вторую, где свита и друзья, а
помятая иномарка...  она ночью  у  милиции  сгорела  дотла,  сама... Но  это
неофициально, а юридически милиция фактов не имеет, личность не установлена,
говорят. Теперь за тобой  главное решение,  если не будешь волну гнать, то и
расследования никакого, и ему и тебе лучше. Очень заплатят, Саша, столько на
своей дорожке за всю жизнь не наметешь.
     -  Зачем мне это, - говорю, - ни суда ни следствия не будет. И денег не
возьму.  Я  художник, Афанасий, мне  от  этих  ничего  не нужно, хочу только
подальше быть.
     Сказал и удивился, откуда взял, ведь не было тебя со мной. Наверное, ты
прав, Малов, пора мне своим умом жить, пусть небольшим, да?..
     - Не дури, Саша, ну,  не общайся, но деньги-то  возьми. Малов, может, и
живой, но не вечный, и у тебя здоровье... кто знает, как повернется... Могут
пригодиться, мир на них стоит.
     - Может у них и стоит, а не возьму. Давай ключ, и до понедельника.
     - Нет, погоди... -  и я вижу, Малов, он переживает, а  не просто так, у
человека сердце еще теплое.
     Подскакивает  к холодильнику - "дома ведь шаром покати,  знаю, так  что
бери... вот, осетровые хвосты, отваришь, это вещь, скажу тебе!"
     Холодильник  у него раздулся, едва  выдерживает напор  особых продуктов
питания.
     Ну, я решил, не надо до конца человека обижать, правда, Малов?.. И взял
два хвоста, они  только называются так, хвосты, а сами  больше другой  рыбы,
шипастые, кожа  каменная,  а на  срезе  сочное красное мясо.  Мне сто лет не
нужны, тошнит  смертельно, тоскливая гадость  на  языке, но  эти  хвосты для
Жасмина  и  котов  находка.  И я  взял, Малов,  а  потом  от  них  заработал
неприятности.
     Но это впереди, рассказ не кончен, слушай!..
     Выразил  спасибо ему, взял хвосты  и  пошел.  А  он мне  вслед тихо так
говорит:
     - Ты прости меня, Саша...
     Я удивился - за что?
     - Купить хотел...
     Я не знал, что ответить, "да ничего, ерунда", - и к двери.
     Вдруг обернулся, не знаю почему, и говорю:
     -И ты меня прости.
     Он изумился - "за что?.."
     - Ты лучше, чем я думал.
     У  секретарши  полиэтиленовый пакет  выпросил, чтобы  рыбьи  конечности
донести, каждая килограмма полтора, наверное.
     Иду  и  думаю  -  все  нормально, Саша, премию ты заслужил,  судиться -
покупаться  не  стал, и правильно, не пачкайся... Один дом  или два, разница
невелика... если к понедельнику оклемаюсь.
     Снег тонкий еще, с ним легко, а может и сам растает.


     А день,  хотя в разгаре, для  меня  только  начинается, самый длинный в
жизни  оказался.  Таких  дней  у меня было всего - ну, три,  четыре... Когда
попался в серый мешок, мальчишечка... когда вылупился заново на свет и  мама
умерла, два события сразу... когда мы притащили Жасмина... когда ты уехал...
и сегодня, самый тяжелый в жизни день.
     Дорожка  моя  любимая заброшенная  лежит, скользкая, грязная...  Тяжело
видеть это безобразие, в печальном настроении вхожу в подъезд.
     И  тут же слышу жалобный крик  кота или котенка,  а люди ходят  и никто
ничего!..  Похоже,  высоко...  Поднялся  на лифте,  вижу -  между восьмым  и
девятым  этажом,  за сеткой,  отгораживающей лифт, котенок стоит.  Как  он в
шахту  мог попасть, без человеческой руки невозможно это!.. Изнутри на сетке
стальные уголки, может  заметил, сантиметров  восемь шириной,  и он на одном
стоит,  к сетке прижался  и орет.  Рядом  с  ним  то и дело проплывает лифт,
махина  с  грохотом и вонью стальной, чуть не задевает его, и ясно, он долго
не продержится, упадет в  шахту с большой высоты, а может  лифт его зацепит,
искалечит,  раздавит... Меня  в жар бросило, и я мог его раздавить!.. А люди
не хотят слышать, понимать - спокойно садятся в лифт и едут себе, им, видишь
ли,  спешить надо!.. Я  бегом вниз, на  первом  у меня  весь инструмент, там
ножницы  по металлу. Дверь  открыл,  почему-то  темно... Забыл, что  в  день
аварии выкрутил пробки,  чинил розетку, представляешь, Малов, я - забыл!  Ты
бы  посмеялся - "Саша, становишься нормальным  человеком...",  а  мне  не до
смеха,  наощупь  схватил с полки  ножницы и наверх.  Ехать  лифтом  духу  не
хватило,  пешком бежал.  Тяжело  далось, ослабел, притащился  весь в поту, в
спине  тяжелый  камень  ворочается,  давит,  перед  глазами  черные  запятые
бесятся.
     Успел. Вижу, молчит, орать, наверное, устал. Начал резать окно в шахту,
с восьмого этажа, а это двойная стальная сетка, ты знаешь, и высоко, так что
с вытянутыми руками режу, проклинаю все  на свете... Вырезал квадрат рядом с
ним, но вытащить кусок сетки  не просто, кружева  стальные цепляются друг за
друга... Пальцы уже в  крови, а  тут сзади тихий печальный голос - невысокий
мужчина в шляпе укоряет за нарушение безопасности езды.
     Понимаешь, Малов, впервые  в жизни не  выдержал, повернулся  к  нему  и
довольно нервно говорю:
     - Какая безопасность, если жизнь ни хрена не стоит?..
     Малов,  ты  говорил, злоба  от страха, от непонимания, а от злобы снова
страх  и никакого  понимания, вечная круговерть... И снова ты прав, я дурак,
не понял его и  обозлился, а он, оказывается, кота не видел, знаешь, из тех,
кто выше головы не смотрит, все в землю или в себя, в себя...
     Он поднял голову, увидел - обомлел, весь бледный, и говорит:
     - Простите, простите... - повернулся, и вниз.
     Оказался неплохой человек, зря я на него окрысился. Но не до него было,
воюю  отчаянно  с  сеткой,  боюсь  опоздать,  а лифт все  ходит туда-сюда...
безумная махина рядом с  живым тельцем, шерсть  задевает... Котенок мужество
совсем потерял, глаза закрыл и трясется.
     Наконец, вытащил  квадрат, полез рукой за котом, а он испугался  - и от
меня, на самом краю стоит, тихо попискивает, будто вчера родился... Наконец,
я изловчился, схватил его поперек тела, тащу через дырку, а он впился зубами
в палец, чувствую, прокусил до кости, а потом понял, сиганул через меня, шею
расцарапал, и помчался на чердак.
     Я больше не мог  с ним  возиться, искать, жив и ладно. Без сил добрался
до  квартиры,  тошнит,  серая тоска под ложечкой и в горле першит от горечи.
Сорвал печать, отпер дверь, вошел, в кухне стул да стол, и пусто, ни телека,
ничего. Но телек ерунда, мамины вещи унесли, вот что больно, старую ее шубу,
я помню, ручонками цеплялся. Фотографии потоптали, валяются, я их  подобрал,
на некоторых она молодая еще, смеется... Еще не родила меня, а потом  только
боль да ранняя старость.


     Сел... нет, вскочил... Страшное волнение меня  одолевало, решил тут  же
сварить  хвосты, пойти с  ними  искать Жасмина,  чтоб  сразу  ему настроение
поправить. Как буду его тащить, не думал, гнал  от себя эти мысли, там видно
будет, главное, найти.  Отпер  твою  дверь,  нашел  кастрюлю,  хвосты варить
определил,  сел на диванчик мой родной... у тебя  хорошо, тихо, цветы, уют и
покой, в другое время лег бы и заснул.
     Нет,  как же он там, в снегу, второй день валяется, ведь не ходит, надо
срочно  спасать.  Да, забыл про  письма,  взял из ящика,  сунул в  карман, а
теперь вытащил на стол, вижу -  два иностранных, но не от тебя, с сургучами.
Подождут, Малов, вот вернешься, почитаем, да?..
     Вода  только закипать  начала,  электричество не газ,  и чувствую  - не
могу,  терпения не хватит, потащу  как есть, недоваренные. Схватил кастрюлю,
вылил воду... Ну,  что за беда, хвосты хоть и сырые, но  отморозились, стали
мягкие, мокрые...  От злости на  себя заплакал - почему я  такой, бездумный,
неумелый, куда их теперь положить,  как нести?.. Ты прав, Малов,  нормальный
человек  нашел  бы пса, приволок домой, не спеша  накормил бы, а  я  не  мог
ждать, сунул всю кастрюлю в сумку, на двери  висела, а крышку найти не могу.
Решил, что и лучше, быстрей охладится рыба...
     Что за идея - кинулся с  разбегу  варить хвосты!..  Думаю, я был как во
сне.
     Вышел во двор, темно,  звезды огромные мигают, я им позавидовал, Малов,
свободе, неприкаянности  вечной...  И  что это я всем должен,  должен, вечно
связан,  постоянно спешу  всем помогать...  Никому не  завидовал до сих пор,
даже  тебе,  знаю,  жить  тебе нелегко,  хотя  гораздо  умней  меня, а может
потому?. помнишь, говорил - "от знания чего угодно жди, но не покоя".
     И... уставивишись в небо, полетел вниз.
     Я же говорил  тебе, пока меня не было, дорожка льдом обросла, здоровому
не  удержаться,  а у меня нога за ногу заплетается.  И падал  я  вперед, как
никогда не  падаю... как  статуя, как телеграфный столб, и при этом думал  о
рыбе, как  бы не  растерять,  в  темноте попробуй,  найди...  и  про  почку,
серьезный орган, как с ней договориться, если ударишь, обидишь...  Наверное,
мог бы извернуться, но побоялся  спину гнуть, только бы, думаю, не носом, не
лбом,  голову  мне тоже  нельзя  трясти,  понимаешь... И  со  всего  размаху
врезался  губами в лед, он показался горячим, шершавым, а насчет твердости и
не  говори - губы тут же вздулись, раскалились от жара, кожа  мигом  слезла,
конечно, и так  я  лежал минуту  или две. В окнах  свет, но на земле  темно,
никто не видит меня, не ходит мимо, так что я не спешу встать, смешно, да?..
Нет,  какие-то алкаши на другой стороне шли,  засмеялись - "смотри, с землей
целуется!.." - и прошли. А я радуюсь - чувствую, почка не дрогнула, и голова
спаслась, губы помягче лба,  амортизатор...  Особенно за почку  обрадовался,
говорю ей - "извини, но должна понять, я стараюсь, и ты постарайся,  приходи
в себя поскорей."
     Она молчит, ни за ни против.
     Холодно,  неуютно лежать стало, все кругом  молчит,  мир  занят  своими
делами, никто не спросит, не скажет:
     - Саша, как ты?.. Держись.
     Или хотя бы любое доброе слово, самое простое - никто!..
     Подбородок,  губы окаменели, не двигаются, ничего не чувствуют,  словно
маска на лице, и так, наверное, теперь останется.
     Я заплакал:
     - Возьми мою руку в свою, мама, как было, не могу больше, не могу!..
     А из-за горизонта ты зовешь, очень тихим голосом, но я слышу:
     - Саша, Саша, не забывай тех, кому нужен. Назад дороги нет, Саша.
     Я  знаю,  ты  меня  не забыл,  Малов,  но  очень  уж далеко, голос  еле
пробивается.
     И тут вдруг, совсем рядом:
     - Дядя Саша, вам помочь?..
     Я голову поднял - девочка стоит лет девяти, как ты говоришь, "от горшка
три вершка",  в руке школьный  портфельчик, она  мне помочь  хочет, по имени
назвала, а я ее не знаю, не помню...
     Знаешь,  мне  теплей  стало,  я  губы разжал, подвигал ими  - трещинами
пошли, наверное, но живые - и отвечаю ей:
     -  Спасибо, девочка, не надо, я сам.  Просто упал, скользко. Завтра все
вычищу, уберу, вот увидишь.
     Понемногу встал, а она в подъезд ушла, еще обернулась, и наверх.
     А я  поднял сумку с  кастрюлей, хвосты поправил, и  пошел вокруг  дома,
кругами,  кругами,  постепенно  удаляясь,  осматривал  каждый  куст, дерево,
сугроб, подвальные окна домов что поблизости от нашего...
     Он не мог уйти далеко, вернее, отползти. Лежит где-то рядом, думаю.
     Но вот нет его, и все.


     Ты же  помнишь наши  места, не мог за  полгода  одичать  и  все забыть,
правда?  Тогда  отчего  не  едешь?..   Я  понимаю,  сестра,  тяжело,  другие
родственники,  сорок этих дней, но ведь  уже месяцы  плывут,  зима, а ты  не
возвращаешься,  и писать  перестал... Малов, я терпение теряю, рассержусь на
тебя, хоть ты и смеялся - "не умеешь..."
     Хожу, ищу, темно,  самое темное время года эти дни. Под ватником у меня
почти  ничего,  пижаму  даже  не  переодел,  и  начинаю  чувствовать,  холод
заползает...  Удивительно, голова  не болит, и даже губы  перестали,  только
говорить трудно,  и плакать - трещины мешают, но я тихо  говорю сам с собой,
шепотом, и не плачу  больше. И голове тепло, на  ней шапка,  я  не сказал?..
Нашел  в  рукаве  ватника,  связана наподобие  известного  колпачка "петух",
знаешь, знаешь, только совсем деревенская ручная работа, не из ниток даже, а
из тонких лоскутков, скрученных, и связана очень плотно, не продувает. Вот и
про шапку теперь рассказал. Нет, не забыл, просто долго говорить не умею, ты
знаешь, сколько раз ругал, а что тут говорить, подумаешь,  шапка в рукаве...
Но  решил  и  о  ней рассказать,  вспомнил Тараса,  фотографа,  сарайчик  за
оврагом,  ну,  он  еще  делал тебе фотки на  загранпаспорт,  вполне умеренно
слупил, ты говоришь... так  он остановил  меня недавно  на беседу, про  тебя
спрашивал, тут  же упрекнул  за  разговор,  "все спешишь, ничего  толком  не
расскажешь...", а  я молчу, ну, наврал, пишешь каждую неделю... землю носком
ковыряю, как бы поскорей смыться от него...
     Это я разговорился потому, что никого не видно,  заборы одинокие стоят,
сугробы утомились за день, тихи, даже ветер заснул,  в домах гаснут огоньки,
гаснут, у нас ведь рано  ложатся, нечего делать, не о чем говорить. Это мы с
тобой,  два  бешеных   дурака,  вечно   дела  находим...  Прости,  Малов,  я
бессмысленные  слова говорю,  а  сам все  шарю  глазами  по  снегам,  в тени
проницаю, а два дела сразу мне непосильная задача, ты знаешь.


     А  про шапку недаром вспомнил,  она  мне помогла, ведь  дальше еще одна
история  получилась.  Я  говорю, этот  день  самый длинный  в  моей жизни, и
тяжелый,  да.  Паренек  выбегает  из-за  угла,  и  на  меня  наткнулся,  лет
пятнадцати, наверное, в кепочке  странной,  козырек поллица тенью накрывает,
только вижу -  оно  узкое, очень бледное,  от  пота блестит,  хотя  вовсе не
жарко,  и  шея  голая,  и  рубашка  не  застегнута,  птичья  грудь,  хрупкие
ключицы... а про глаза ничего не скажу, так и не увидел.
     Он совсем не растерялся, тут же говорит:
     - Дядя, мне денег надо!..
     Очень  уверенно, убедительно сказал. Маленький, тощий, в куцой курточке
с короткими рукавами, из  них тонкие ручонки  торчат, он их то в карманы, то
наружу,  в  постоянном  движении руки у него... и  лицо  дергается  странно,
искривляется, как  в испорченном  зеркале, знаешь,  чуть сдвинешься, и  щека
раздуется, я видел в рекламе, ты  еще  звук отключил, помнишь?.. Там парочка
целуется, хочет стать ближе друг другу...
     Я  сразу понял, он голодный, несчастный,  конечно, дам, а завтра мне по
бюллетеню заплатят, обещали. У меня еще с больницы пять рублей было, большой
монеткой, я ее в ватник переложил, когда отчалил оттуда, теперь шарю, карман
какой-то бездонный... нашел и протягиваю ему.
     Он схватил, спрятал, и говорит - "еще!"
     - У меня больше нет, - отвечаю, а он:
     - Тогда телогрейку сымай!
     Я удивился, такой малыш, а распоряжается. К тому же телогрейка не  моя,
никак не отдам.
     -Зачем тебе телогрейка, -  говорю, -  она больничная, на ней клеймо, не
продашь.  И вдруг  вспомнил -  хвосты!  Дам  ему  один  хвост, придет домой,
сварит, поест, и то хорошо.
     - Бери... вот, хвост, еда что надо! Только довари, сыроват малость.
     Он посмотрел,  взял...  и  словно взбесился - начал  меня этим  хвостом
лупить,  молча,  молча, только  дышит  тяжело, по  голове,  по лицу два раза
попал, по плечам... Шапка эта, колпак деревенский, он мне помог  - голове не
больно, плечи  толстый  ватник  защищает,  а  вот  щеке  немного  досталось,
поцарапал  плавником. Я руками как могу закрываюсь, ничего сказать не успел,
да и не услышит он, и чем это кончится, не понимаю...
     Вдруг хвост сломался, переломился, он его отбросил, еще толкнул меня, и
убегает. Секунда, и нет его, скрылся за углом, даже не верится, что был, вся
природа кругом по-старому стоит, молчит...  Только  вот  щека слегка скулит,
царапина,  и значит,  дело было, а  как объяснить его,  не понимаю. Странный
грабеж получился,  Малов, за пять рублей  и  осетровый  хвост, и  тот  лежит
где-то рядом, надо бы найти...
     Откуда  он  взялся,  этот  странный  мальчик?..  Глаза так и не  видел.
Знакомое лицо... Ты  будешь смеяться, Малов,  на  меня он  был похож, лет  в
пятнадцать,  каким я был,  только очнулся  от своей  спячки  - тощий, личико
бледное, весь на иголках и шарнирах... Может, помнишь, фантастический сериал
по  телеку  шел  -"Петля во  времени",  герой  там  встречает самого себя  в
молодости.  Знаю,  знаю,  презираешь,  объяснял мне - время не  в силах  так
поступать. Ерунда, конечно, просто вспомнил, как ты потом со мной десять лет
возился...


     Вот  такой  разыгрался  к  вечеру день...  Еще немного,  и я  бы  вовсе
свихнулся, может, в сторону нормальной жизни, а может наоборот?.. но вовремя
про  Жасмина вспомнил,  надо друга найти... и поднять рыбий хвост, очень ему
пригодится. Пошарил взглядом, нигде  не вижу...  А рядом заборчик невысокий,
за  ним стройка начинается, гаражи будут для новых людей, и я подумал, может
туда  упал хвост... Перелезть сил не хватит,  и я кругом обошел,  это метров
пятьдесят,  иду  обратно  вдоль  забора,  смотрю  в  снег...  Действительно,
лежит!..  подошел, нагнулся,  взял...  а когда  поднял  глаза, вижу  - прямо
передо мной, за сугробом, в трех метрах, возвышается огромный пес, лохматый,
широкоплечий, могучий как скала, и это  наш Жасмин!..  И  стоит  он  на всех
своих четырех лапах, две их которых мы безнадежными считали. Стоит и смотрит
на меня, молчит, хоть бы звук издал какой, а то мне стало  казаться, что это
сон, или он призрак, как по телеку, знаешь, знаешь, хотя и не смотришь...
     Ему надоело привидение изображать, он шагнул ко мне, еще, еще, и я вижу
- ступает!.. бережно, осторожно, но настойчиво на лапы нажимает, на больные,
и они держат его, держат...
     Подошел... мы  же его во весь рост никогда не видели! - он  еще больше,
чем  я думал, спина по пояс мне, голова под мышку не пролезает... Прижался к
ноге и стоит, чувствую, большое тепло от него струится. Я  руку положил  ему
на спину,  он  вздрогнул, еще  сильней ко мне прижался. Я даю  ему хвост, он
сначала не берет, потом подумал немного - и одним махом сжевал, только кость
хрустнула. И второй хвост проглотил, из кастрюли, и я говорю ему:
     - Жасмин...
     А он сначала  ничего, потом вижу, уши  дрогнули,  поворачивает морду  и
смотрит на меня.  Не просто на глаза ему попался, как раньше  было, а словно
хочет что-то сказать... Впервые так посмотрел.
     -Идем домой, Жасмин...
     Он понял, немного отстранился, и мы двинулись  с ним, сначала  он рядом
шел, поглядывал на меня, а потом все  быстрей, и я вижу, он теперь здоровый,
а я калека, но он далеко не уходил, отойдет метров десять и ждет меня.


     Но  это  не  все,  Малов,  прости  мою  занудность,  еще  одна  история
случилась, думаю,  хорошая,  хотя  интим,  говорить некрасиво,  но  без  нее
рассказ неполный, так что потерпи.
     Иду, иду,  и чувствую, камень в спине  совсем взбесился, острыми углами
бьется, ворочается, даже кожа  от боли сморщилась... В одном  месте на снегу
скользкий твердый бугорок,  а  я  совсем плохо стал соображать, наступил без
сомнений, поскользнулся, снег коленом задел, ладонью,  тут же выпрямился - а
мне как ударит в спину утюгом плашмя... Тяжело толкнуло.
     Почка, кончилось ее терпение. Значит конец.
     Представляешь,  наоборот, вышло, сразу  легче стало, а потом, извини за
интим,  мне захотелось по маленькому делу, так сильно и неодолимо, что я еле
успел к дереву отойти, стал за ним, народу, правда, никакого, а Жасмин  не в
счет, тоже ведь мужчина, должен понимать.
     Так хотелось, а приготовился, и,  представь,  минут пять ждал, устал от
стояния, а потом словно  кран отворился, как  если  б не  было воды и  вдруг
подали, помнишь,  как у  нас бывает,  наверное,  в  Англии  не так?..  -  со
свистом, ударами, хрипением...  И так я облегчался с  перерывами,  наверное,
минут десять, и  сколько  из меня  изверглось -  кровяных  сгустков,  слизи,
гадости всякой... это уж никому не рассказать.
     Оказалось, к лучшему, почка очнулась, возмутилась тряске, заворчала - и
решила жить, как предсказывал хирург Аркадий Петрович, и даже скорей, чем он
надеялся.
     Во время моего извержения Жасмин  сидел на снегу, чуть поодаль, и ждал,
а когда увидел, что  я пошел,  встал и осторожно переступая,  присоединился,
шел рядом,  не  касался меня,  хотя я шел  неровно, устал за последние дни и
меня слегка шатало... но я видел, что ему нравится идти со мной, и мы стали,
наконец, друзьями.
     Так потихоньку,  не  спеша,  беседуя с тобой и  друг  с другом,  мы  не
заметили, как вернулись.
     Еще поели геркулесовой каши, немного поговорили, и у обоих сил никаких,
заснули рядом, у батареи, он на полу и я, прислонившись к теплу.


     Проснулся ночью, Жасмин спит, я на него упал, нам тепло.
     Утром перетащу  сюда самое нужное, позаимствую немного у  тебя,  у меня
ведь пусто, прости. Поживу с  Жасмином, с котами, им  из подвала сюда  легко
пробраться. Пока не разберусь с квартирой, а потом видно будет, не загадываю
теперь. За растения свои не беспокойся, буду  поливать, как велел, через два
дня  на  третий,  и  подкармливать  удобрениями  по  выходным.  Теперь уж  я
справлюсь обязательно, не бойся.
     Я  встал и  нарисовал тебе картинку, называется "Мальчик с собакой".  У
мальчика голова получилась больше, чем я хотел, да еще шапка на ней, колпак,
зато собака - точно наш Жасмин, и стоим мы  в траве, на  высоком берегу Оки,
где, помнишь, с тобой стояли.

     19 марта 2001 г. Пущино на Оке




Last-modified: Mon, 15 Sep 2003 11:05:26 GMT

Оцените этот текст: