тело, а академическое собрание сочинений Салтыкова-Щедрина в двадцати томах. Я, просвещая девушек, давал сравнительные характеристики Боинга-77 и Ил-86, когда Катерина неожиданно схватилась пальцами за виски. - Тебе плохо? - участливо спросил я. - Нет, мне хорошо, но пусть стюардесса принесет что-нибудь обезболивающее! - Ты, наверное, простудилась? - Хуже... - вздохнула она. - Но хуже может быть только... - Да,- скорбно кивнула она. - Ты ждешь ребенка? - с ужасом поинтересовалась Оленька. - У меня уже есть ребенок, - ответила Катерина и погладила меня по головке. - Просто эту неделю я буду немножко не в форме... Прости, Зайчуган! - Ваш анальгин! - прощебетала стюардесса, прилежно улыбаясь. Я автоматически проглотил таблетку и выпил воду, еще наивно полагая, что внезапно выяснившаяся Катькина нетрудоспособность - всего лишь досадное совпадение. Мне оставалось только обиженно смотреть в окно, пока девушки живо обсуждали качество различных прокладок с той непосредственностью, с какой их сверстницы сто лет назад обсуждали качество разного рода вуалеток... Мы остановились в отеле "Олений пляж", специально выбрав четырехзвездный, чтобы оградить себя от соотечественников, обычно транжирящих уворованную ими часть национального достояния непременно в пятизвездных отелях. К тому же соотечественники, как и японцы, имеют особенность за рубежом собираться в огромные гомонящие стаи, а чье-либо желание остаться в одиночестве воспринимают не иначе как государственную измену. Но гостиница была вполне приличная, с уютными номерами и огромным бассейном. Мы поселились в двух люксах, соединявшихся дверью, на всякий случай запертой на ключ. Первое, что сделал появившийся к вечеру Гена, - это рассказал мне, как тяжело и с какими осложнениями прошли проводы. Второе, что он сделал, - запретил Оленьке под страхом смерти снимать телефонную трубку. Кроме того, ей были даны инструкции и на тот случай, если в номер ворвется дородная женщина с сурово насупленными бровями: опытный Аристов просчитывал любые, даже нештатные ситуации. В этом варианте Оленька должна была по-английски объяснить, что, будучи обыкновенной горничной, просто убирает номер. Однако на тот случай, если Галина Дорофеевна ворвется именно тогда, когда Герой России, летчик-космонавт Геннадий Аристов будет осуществлять с длинноногой горничной парный полет, никаких инструкций дано почему-то не было. Вечером мы поужинали в греческом ресторанчике и разошлись по номерам. Вскоре из соседнего люкса донеслись приглушенные звуки, характерные для успешного парного полета. Катерина посмотрела на меня с сочувствием и предложила: - Знаешь, давай я буду испорченной синьорой, на которую муж, уходя в крестовый поход, надел пояс верности. А ты будешь нахальным пажом. Давай? - Не хочу, - ответил я и накрылся одеялом с головой. - Глупенький, это же скоро пройдет... - Догадываюсь. Но эти дни я вычту из твоей зарплаты... Начался отдых. По утрам мы лежали в шезлонгах под ласковым солнцем, выделяясь на общем загорелом фоне беззащитной северной белизной. Оленька, до тонкостей изучившая американскую жизнь по телесериалам и журналам, попыталась в первый день загорать без лифчика, демонстрируя общественности свои маленькие, но стойкие груди. Однако, заметив возмущенные взгляды и перешептывания жилистых американок, прикрылась узенькой полоской полупрозрачной материи. Между бултыханиями в бассейне она читала книжку "К семиотической теории карнавала как инверсии двоичных противопоставлений". - Ничего не понимаю, - пожал плечами Гена, полистав книжку. - А ничего и не надо понимать, - объяснил я. - Эти ребята просто заметили, что под непонятное лохи легче дают деньги. Чем заковыристее, тем вероятнее, что кто-нибудь раскошелится. Я сам однажды сдуру отвалил десять тысяч за перевод Бродского на узелковое письмо. Видел, у меня в кабинете висит хреновина вроде перепутанного мотка лески? - Видел. - Бродский... "Письма с Понта"! - Смешно сказал. А ты думаешь, Оленька в этом что-нибудь понимает? - Гена показал на книжку. - Это тоже не важно. Женщина, перед сном читающая про инверсию двоичного противопоставления, в сексуальном смысле гораздо завлекательнее, чем читающая Маринину. Разве не так? - Я как-то об этом не думаю. Мы вчера не очень шумели? - А вы шумели? Гена был счастлив. С помощью плаванья, секса и продолжительного сна на чистом морском воздухе он собирался выдавить накопившуюся за год смертельную усталость и отдохнуть от строгого ошейника Галины Дорофеевны. Иногда под настроение Аристов вспоминал какую-нибудь смешную историю из своей богатой летной практики. Или, сосредоточившись, пытался наговаривать в диктофон инструкции для оставшихся в Москве курсантов. Катерина, которую, вероятно, за ее стервозность Господь наградил месячными, протекавшими примерно так же, как тропическая лихорадка, только изредка, закутанная в халат, выходила из номера. Поглядев на солнышко, она говорила: - Зайчутан, в баре сидят две миленькие мулаточки - давай я тебя с ними познакомлю! - Спасибо за заботу, кровоточивая жена моя! Если мне приспичит, сам познакомлюсь, - ответствовал я, ненавидя ее. - Иди в номер. Приехала болеть - болей! - Будь осторожен, милый, ты тоже можешь заболеть! Дело в том, что я сгораю на солнце мгновенно. Это случилось на второй же день и, понятно, настроения мне не улучшило. Плечи и живот стали малиновыми, кожу пекло, а по телу пробегал озноб. Но я крепился. - Повезло тебе с Катькой! Это ж надо, сама предлагает с девушками познакомить! Вот какой должна быть идеальная жена! - вздохнул Гена, глядя вслед покорно уходящей Катерине. - Давай меняться! - предложил я. - Будет у тебя такая жена. - Какая жена? - уточнила Оленька. Она только что вышла из бассейна. Ее влажная, уже начавшая смуглеть кожа искрилась на солнце бесчисленными каплями воды. Тугой купальник был почти прозрачен, и соски напоминали прижатые к стеклу раскрасневшиеся от любопытства детские носики. - Какая? С такими ногами, как у тебя! - польстил я. Гене мои слова явно не понравились. Он, несмотря на свою непроходимость мимо симпатичных девушек, был по-своему старомодно целомудрен: жена или подруга товарища являлись для него абсолютным табу. Рассказы о том, что некоторые наши общие знакомые, приезжая на отдых, меняются в первую же ночь женами, как часами, вызывали у него возмущение. И я, памятуя о его дружбе с председателем правления "АЛКО-банка", зарекся отпускать Оленьке даже самые невинные комплименты. - А где Катя? - спросила девушка. - Ты же знаешь, что у нее контракт с "Проктер энд Гембл" и она приехала сюда исключительно, чтобы испытывать прокладки! - ответил я. - Фу! Павлик!! Я пойду ее навещу... О'кей, папочка? - Она поцеловала Гену в макушку. - Конечно, сходи, - разрешил папочка. Девушка накинула халат и, собирая мечтательные взгляды разлегшихся в шезлонгах импортных мужиков, пошла в отель. - Все-таки хорошо, что мы не поселились в "Поющей раковине"! - вздохнул я. - Там полно москвичей. А ведь как это прекрасно - не пить! Алкоголь - никакой не отдых. Это тяжелый и неблагодарный труд. А хочется лени. Сладкой и грустной лени. Вообще, русская лень - лучшее, что есть на свете! - Ерунда, - возразил Гена. - Лучшее на свете - это кубинская лень! Вот кубинцы - это настоящие лентяи. Мы по сравнению с ними трудоголики. Им бы только петь, плясать и трахаться. Как Фидель заставляет их убирать сахарный тростник - ума не приложу! - Я думаю, он выступает перед ними по шесть часов - и они, чтобы только его больше не слушать, готовы на все. - Смешно сказал. - А ты видел Фиделя? - Как тебя. Это еще до отряда космонавтов было. Мы передавали им наши МИГи. Федька обожает авиацию и большой специалист по части женских задниц. - Тогда вам было о чем поговорить. Он не приглашал тебя в советники? - По авиации? - По женским задницам. - Смешно сказал. Нет, не приглашал, но он познакомил меня с Марией-Терезой. Она у них вроде нашей Аллы Пугачевой, только еще крепкая - выступает без лифчика и с ниточкой вместо трусиков... Выступала... - Ну и как? - Ощущение, словно садишься без шасси на фюзеляж. Она мне потом два раза писала в Центр... Домашний адрес, как ты понимаешь, я не оставил. Мы даже в Москве, когда у нее были гастроли, встречались. В гостинице "Россия". Дежурная по этажу вызвала милицию. Думала, в номере женщину режут... - Слушай, а это не из-за нее Хрущев с Фиделем поссорились? - Из-за нее. Ну, не поссорились... Просто наш посол Николаев был на концерте в варьете, а потом выпил на приеме и стал говорить ей комплименты, сравнивать с Любовью Орловой и все такое. Федька услышал и вечером прислал Марию в резиденцию, вроде подарка. Знаешь, как грузины шампанское - от нашего столика к вашему... Посол, сталинский еще сокол, сделал вид, что ничего не понял. Ну, она для ясности и разделась прямо в кабинете. Николаев, баран, решил, что это провокация, что Федька переметнулся к американцам, и приказал охране ее вытолкать. Для бородатого это было страшным личным оскорблением: он же из самых лучших чувств... А американцы к нему в самом деле в ту пору на мягких лапах подбирались... Срочно послали на Кубу известного зализывателя конфликтов Микояна, но даже он не смог убедить Федьку, что посол уже давно импотент... Николаеву однажды ночью в самый интересный момент Сталин позвонил, чтобы уточнить, в каком году Талейран начал писать свои мемуары... Ну, он со страху и сник навсегда. Пришлось, чтобы замять конфликт, срочно Николаева отзывать и оказывать острову свободы военную помощь. Тогда-то я в первый раз и погнал туда МИГи. А теперь я знаешь что думаю? Федька нарочно дурочку валял, чтобы нас на помощь расколоть... Гениальный мужик! - А правда, что Федька - еврей? - Не исключено. Иначе на хрена ему было революцию делать? Парень из богатой семьи, высокий, красивый, хрен до подбородка - отличные перспективы... Увлекательный наш разговор был прерван самым отвратительным образом: - Как приятно услышать в этой драной Америке родную речь! Над нашими головами приветственно навис здоровенный мускулистый мужик вызывающе отечественной наружности. А нежный морской воздух вокруг тяжко загустел от многодневного перегара. - Здрасте, - только и мог вымолвить я. - Здравствуйте! - златозубо улыбнулся здоровенный.- Давайте знакомиться. Я - Сизов Николай Николаевич, командир отряда спасателей. Можно просто - Коляныч... - Очень рад, - отозвался Гена ледяным голосом. - А уж как я рад! Сами-то откуда? Как звать? - А зачем это вам? - еще холоднее поинтересовался Аристов. - Как зачем! Для продолжения знакомства... - Продолжения не будет. - Да-а? - опешил Коляныч. - Да. Золотая улыбка командира спасателей начала тускнеть и погасла. Он ушел, бормоча что-то про дерьмократов, разворовавших Россию и теперь вот греющих брюхо на заморских курортах. Позже, у китайчатого портье, болтавшего, кажется, на всех языках, мы выяснили, что пятнадцать спасателей, помогавших американцам тушить лесные пожары, заселились в отель еще утром и уже успели в близлежащем магазинчике купить спиртного больше, чем было продано там за все годы, прошедшие после окончания войны Севера с Югом. Во время ужина в полинезийском ресторане Гена был суров, как во время воздушной атаки. - Больше в отеле не загораем. Ходим на соседний пляж. - Правильно, - поддержал я. - Я тоже за безалкогольный отдых. Какая воздушная акробатика с похмелья! - Ну зачем вы так! - с милой наивностью возразила Катя. - Отличные ребята. Правда, Оленька? - Ты им уже рассказала, какие прокладки защищают тебя с утра до вечера? - Павел! - оскорбилась Оленька. - Опять? - Простите нам эту семейную сцену! - повинился я. - Значит так,- лицо Аристова закаменело, как если бы он вышел противнику в хвост и нажал гашетку. - Если они будут еще надоедать, я позвоню министру МЧС - мы в одном подъезде живем. Он быстро им боевую тревогу сыграет... На Алтае тоже леса горят! - А они, глупенькие, даже и не догадаются, кто им это устроил. Вот класс! - Катька от удовольствия захлопала в ладоши. - Не дай Бог, если догадаются! Здоровее этих ребят разве что омоновские мордовороты... - тихо заметил я и ласково поглядел на Катерину. Она вздрогнула, побледнела и заткнулась на весь оставшийся вечер. 16. ГОДОВЩИНА Гена милостиво согласился оценить меня как летчика. Мы с ним прокувыркались в воздухе больше часа. Наша "Сесна" ревела на выходе из пике, зависала с заглушенным мотором в "колоколе", юлой вертелась в каскаде "бочек". От перегрузок темнело в глазах, пот не только пропитал рубашку и летный костюм, но даже тяжелыми каплями метался по кабине. За хороший полет пилот худеет на несколько килограммов. Наш полет был не просто хорошим, а еще и затяжным. Потерпев немного мои ученические выкрутасы, Гена решил вспомнить молодость - он один из немногих летчиков, которые могут долго держать перегрузки. На вводе в петлю и на виражах я терял сознание и приходил в себя лишь через несколько секунд. Такие полеты - какой-то особенный мужской мазохизм. Но как приятно после них сознавать, что ты все преодолел и смог вернуться на землю! Бедолага Экзюпери говаривал: "Человек в воздухе лучше человека на земле!" От летчиков просто веет мужественной чистотой и могучей романтикой. Летчики - это сердце нации. А тех охламонов в Кремле и окрестностях, которые относятся к этому сердцу как к аппендиксу, я бы просто расстреливал в Александровском саду из мелкокалиберной винтовки - чтобы дольше мучились. Летчики-испытатели - это спрессованный в одном элитном коллективе генофонд нации. Их собирают, точнее собирали, штучно по всей нашей необъятной державе. Пестовали, как скрипачей. Жаль, что добрая половина из них встречает свое сорокалетие на геройском кладбище в Жуковском под памятниками с пропеллерами. Я ведь тоже после школы хотел поступать в летное училище! Не прошел медкомиссию... "Ладно, - сказал я судьбе,- объедем по кривой!" И поступил в авиационно-технологический. Но тут все как раз посыпалось - и пламенный мотор советской авиации заклинило... "А вот и хрен тебе мелко порубленный! - сказал я все той же судьбе. - Врешь - не возьмешь!" И пошел в авиационный бизнес, который не менее опасен, чем испытательный полет. Но это не риск жучилы, готового просадить в Лас-Вегасе в рулетку бабки, нажитые на крови отстреленных партнеров и соплях обобранных советских лохов. Это другое! Когда я получил свой первый кредит на развитие малой авиации, умные люди мне говорили: "Павлик, ты добрался до своей сосиски. Утащи ее в какое-нибудь тихое место и грызи впотай. Еще и внукам хватит!" Но я выбрал небо. Понимаешь ты, писателишко, небо! Я строю свою Вавилонскую башню и не виноват в том, что в наше время кирпичи кладут не на цемент, не на раствор, а на дерьмо и кровь. На кровь и дерьмо! Я это время не выбирал - оно прыгнуло мне на загривок. Нет, не прыгнуло... Век-шакал... Он, мерзко воя, бродит вокруг и сужает круги. И теперь или я его, или он меня. Понимаешь? Вот и таскаю с собой повсюду Толика с пистолетом. Надо пережить, перехитрить... Когда-нибудь кровь с дерьмом затвердеют - и тогда уже мою башню не своротишь. И тогда козлы-потомки будут еще долго разгадывать секрет неколебимости этого вечного раствора! - Хороший монолог? - Павел Николаевич допил донское игристое и посмотрел на часы. Поезд уже въезжал в новый день, и утренний свет, словно вода с лимонным соком, смешивался, с желтым светом ночников. - Неплохой, - уклончиво ответил я. - Обязательно вставь в повесть! - Не стоит... - Почему это? - Неправдоподобно. "Новый русский" не может произнести такой монолог. По определению... - Но я ведь произнес! - опешил он. - Не надо путать литературу с жизнью. В прозе главное - логика характера... А тут нате вам - Экзюпери... Думаю, не стоит вставлять. - А ты не думай. Музыку, знаешь, кто заказывает? - Ну, если ты так ставишь вопрос... - Именно так. На чем я остановился? - На затяжном полете. ...Приземлившись, мы с Генкой, прежде чем порулить в отель на арендованном "фордике", зашли к толстому, как бочка, Брайену, хозяину аэроклуба, и расплатились. Брайен когда-то был асом, но потом на нервной почве у него что-то случилось с обменом веществ - и его разнесло. Он обещал мне организовать прыжки с парашютом, и я на своем неандертальском английском поинтересовался, как обстоят с этим дела. Брайен стал подробно объяснять. Но гораздо больше информации мне удалось почерпнуть из его мимики и жестов, чем из рычащей скороговорки. Впрочем, я и сам уже знал, что прыгнуть в Штатах с парашютом не так-то просто. Во-первых, у нас с Катькой не было специальной страховки. Они же там, прежде чем на унитаз сесть, страхуются на всякий случай! Во-вторых, в Америке очень трудно отыскать удобное и безопасное место, особенно на Южном побережье, где сетка воздушных эшелонов и коридоров на карте выглядит как густая, почти без просветов паутина. Кроме тысяч магистральных лайнеров, американское небо наполняют миллионы частных самолетиков. Тарахтя пропеллерами, они несут своих хозяев на уик-энды, деловые встречи, к любовницам в соседние городишки, на рыбалку, а то и просто на работу и обратно. Иногда они падают. Помнишь соплячку Саманту Смит, которая написала письма про мир-дружбу Рейгану и Андропову? Вот, разбилась вместе с отцом. Но все равно летают, как пеликаны. - Impossible! - закончил объяснения Брайен. - Double price! - пообещал я. - О. К! - кивнул хитрый американский боров. Мы с Геной сели в "фордик" и порулили к отелю. По сторонам тянулись аккуратные домики, такие на вид хрупкие, что казалось, целую улицу можно было снести вместе с пыльными пальмами одним броском городошной биты. - Очень хочешь прыгнуть именно в Америке? - спросил после долгого молчания Гена. - Очень! - С Катериной? - Ага! - Ну-ну! - кивнул он с пониманием. - А ты с Оленькой не хочешь? - Нет... - вздохнул Аристов. После неудачного катапультирования во время тренировочного полета Аристову пришлось перейти на преподавательскую работу. Его межпозвоночные диски, должно быть, напоминают теперь расплющенные пятаки, которые в детстве мы бросали на трамвайные рельсы. Врачи так и сказали: "Можете, конечно, Геннадий Сергеевич, прыгать, но сначала купите себе инвалидную коляску!" Так что на боль в спине он Галине Дорофеевне не зря жаловался. Когда мы подъезжали к отелю, Гена глянул вверх и насторожился: - Что-то мне эти морды совсем не нравятся! Из окон наших номеров нам призывно махал руками весь отряд спасателей. Едва мы переступили порог, самые худшие подозрения подтвердились. Дверь между люксами была распахнута - и на всем шестикомнатном пространстве буйствовала полномасштабная отечественная пьянка. - Это я догадалась! - радостно сообщила Оленька.- Я взяла ключ у портье... - Ну и дура! - похвалил Гена. Номера были похожи на раздевалку сборной по футболу, одержавшей сокрушительную победу: одежда валялась вперемежку с пустыми бутылками. Двое спасателей спали беспробудным сном. Кто-то ревел под гитару: Первым делом мы испортим самолеты! Ну а девушек? А девушек потом! Несколько мужиков азартно листали Оленькину книжку про бинарные оппозиции. Они играли. Суть игры заключалась в том, чтобы загадать номер страницы, строку и слово. Проигравший становился в жертвенную позу и получал ровно столько сокрушительных пинков, на сколько букв его слово оказывалось короче того, что загадал победитель. - Но она сказала, у тебя праздник! - зашептала готовая расплакаться Оленька. - Какой, к чертям, праздник! - Кто сказала? - поинтересовался я. - Ка-атя... - Ясно. В этот момент появилась одетая в одну длинную майку Катерина. Она сидела верхом на Коляныче, напоминавшем битюга, которому хозяин из озорства вставил золотые лошадиные зубы. - Внимание! - звонко крикнула Катька.- Внимание! Сегодня исполнилось ровно пять лет с того исторического момента, когда величайшему летчику всех времен и народов Геннадию Сергеевичу Аристову было присвоено звание Героя России с вручением золотой звезды и ордена Ленина! Ура!! - Гип-гип-ура! - грянули спасатели так, что чуткие гидролокаторы на военно-морской базе в Гуантанамо определенно зашкалило. - Неужели пять лет? - хмуро удивился Гена, загибая пальцы.- В самом деле... Но "Ленина" тогда уже не вручали... - ...С вручением ордена Академика Сахарова восьмой степени! - ничуть не смутилась Катерина. Меня всегда поражало, что в нужный момент она оказывалась обладательницей самой неожиданной информации. - До дна!- Коляныч поднес Гене пивной бокал, до краев наполненный виски. - Я не пью! - отрезал Гена. И это была правда. На днях исполнялся другой юбилей - год с тех пор, как он по настоянию врачей исключил из пищевого рациона все виды и подвиды спиртного. С этим, я думаю, и связан был бурный роман с Оленькой, не укладывавшийся ни в какие его сексуальные навыки и жизненные принципы. - Мужик ты или не мужик? - применил Коляныч совсем уж запрещенный прием. - Ольга, - спросила Катька, поигрывая редкими прядями на голове командира спасателей, - мужик Гена или не мужик? - Я не знаю,- растерялась будущая искусствоведка. Спасатели дружно и обидно захохотали. - Ему нельзя! - попробовал вступиться я. - Мне тоже было нельзя, - сообщил Коляныч. - Я дал врачу сто долларов - теперь можно! - Смешно сказал. - Гена побагровел, вырвал из рук искусителя бокал и выпил одним духом, не поморщившись. - Ура! - завопила Катерина и, взяв у Аристова опустевший бокал, вылила оставшиеся капли на голову Колянычу. Потом она пришпорила розовыми пяточками своего пьяного скакуна, и тот, протяжно заржав, унес ее в соседний номер. - Ну вот что, мужики, - нехорошим голосом начал Гена. Но тут в дверь постучали - и два официанта втащили в номер подносы с дымящимися бифштексами, обсыпанными картофельной струганиной и оливками. - Ваш заказ, мистер Аристофф! - доложил один из них на ломаном русском. Через час, вырвавшись из пьяных объятий спасателей, Гена сорвался вниз и от портье позвонил министру МЧС. Потом он пытался отсидеться в кегельбане, но группа спасателей, возвращаясь из очередного похода в осчастливленный магазинчик с сумками, набитыми бутылками, скрутила его, несмотря на яростное сопротивление, и доставила в номер. Здоровые все-таки парни! - Мужик ты или не мужик? - снова подступил к нему Коляныч, уже породнившийся плечами с теплой Катькиной задницей. - Ура-а герою России! Под утро, изгадив наши номера до неузнаваемости, команда ушла, унося на руках тех, кто не стоял на ногах. Вообще-то я не очень хорошо держу алкогольный удар и поэтому слабо помню окончание юбилейных торжеств, но предполагаю, что Катерина так уехала на Коляныче. Гена же, потерявший за год питейную форму, отрабатывавшуюся десятилетиями, отключился где-то после четвертого доказательства того что он все-таки мужик. В былые времена с ним такого, конечно, не случилось бы. Разумеется, мы проспали все наши полеты. Когда вечером следующего дня Оленька, приговаривая "бедный папочка", похмеляла юбиляра с ложечки, как тяжело больного, а я бессильно лежал в кресле, дверь распахнулась, грохнув о стену, и в номер ворвались разъяренные спасатели. Опухший Коляныч, как перчатку, швырнул в лицо Аристову телеграмму со срочным вызовом в Москву, подписанную министром МЧС. - Мы к тебе... А ты нас... - только и смог вымолвить он. Я едва успел подивиться тому, как непривычно Каляныч смотрится без наездницы на плечах, а нас уже начали бить. Меня схватили за грудки и вырубили первым же ударом, а эмчеэсовцы все-таки не эсэсовцы и лежачих не бьют. Гена же попытался оказать сопротивление - и, несмотря на истошное Оленькино заступничество, получил по полной мордобойной программе. - Ладно, хватит, - приказал Коляныч. - А то он до следующей годовщины не доживет! Спасатели, прихватив недопитые вечор бутылки, удалились. Внизу их уже ждал автобус. И вот, когда Оленька, всхлипывая, обрабатывала специальными жидкостями аристовские синяки, а я рассматривал порванную рубашку, зазвонил телефон. Забыв от пережитого про все инструкции, она схватила трубку: - Алло! Нет, Геннадий Сергеевич подойти не может... Он нездоров. Ничего страшного, просто несчастный случай... Перезвоните позже... Я? Я - Оленька... А вы кто? - Кто это? - взревел Гена, вскакивая и чуя неладное. - Какая-то Галина Дорофеевна! И хотя Галина Дорофеевна даже на сверхзвуковом истребителе могла очутиться в Майами не раньше чем через четыре часа, уже через двадцать минут срочно вызванное такси увозило рыдающую Оленьку в международный аэропорт. А еще минут через сорок появилась Катерина, свежая и невинная, как дуновение бриза. - Боже, что тут случилось? - всплеснула она руками. - Я вызову полицию! - Где ты была?! - заорал я, испепеляя ее одним глазом (второй подзаплыл). - Я? Я летала с Брайеном смотреть место для прыжков... Вы спали, он меня и попросил. А где Оленька? - Это ты сказала им, что Геннадий звонил министру? - Я? Что я, ненормальная! Я только похвасталась, что он живет с ним в одном доме... Я же не думала... - Стерва-а-а! ...На следующий день я провожал Гену в аэропорту. На его мужественном лице наклеек было больше, чем на чемодане. Сам я нацепил темные очки. - Спасибо за отдых! - буркнул он. - Извини, что так вышло...- проблеял я, чувствуя, как кредит АЛКО-банка подергивается туманом неизвестности. - Да ладно... Как ты думаешь, почему Галина Дорофеевна не перезвонила? - А почему ты ей не перезвонил? - А что я ей скажу? Не умею я врать... - Тогда скажи, что после конференции тебя уговорили полетать, и при посадке подломилось шасси. По-моему, убедительно... - Ага, и тормозил я мордой по бетонке... - Примерно. - А про Оленьку? Может, сказать, что она случайно в номер зашла? - Ну конечно! В Майами русским девчонкам больше делать нечего, как в номера к летчикам заходить! Скажешь: она официальный переводчик конференции и ее прислали вместе с доктором, чтобы переводить при оказании медицинской помощи. - В номере? - А где еще - в морге? - Думаешь, поверит? - Если любит, поверит! - А Катька? - вдруг забеспокоился он.- Она ведь, стерва, все нарочно устроила. Она все может - позвонить Галине Дорофеевне или даже факс прислать... Ты мне сам рассказывал! - Не волнуйся, при первой же попытке я удавлю ее телефонным проводом! - Смотри! Она же настоящая стерва. Бросил бы ты ее! - Брошу, - Нет, я серьезно... Я не хотел тебе говорить... Но ты понимаешь, Оленька мне жаловалась, что Катька к ней приставала... - В каком смысле? - В каком... В прямом. Она говорила, что мужики ее вообще не интересуют - она с ними только ради денег. А на самом деле ей еще со школы нравятся длинноногие брюнетки с маленькими титьками. - Так и сказала? - Так и сказала... - Вот сука! - Брось ее... - Ты еще до Москвы не долетишь, а я ее брошу... - Слушай, а с чего начать... Галине Дорофеевне? - Начни с выполнения супружеского долга... Прямо в прихожей! - Смешно сказал, - улыбнулся Гена, и у меня снова появилась надежда вырвать кредит у "АЛКО-банка". ...Катерину я застал в убранном номере. Она сидела на диване и накручивала телефонный диск. Я вырвал у нее аппарат и с размаху ударил по лицу так, что она пискнула. - Поняла, за что? - Поняла, - прошептала она. - Если ты позвонишь Аристову домой и не дай Бог что-нибудь скажешь его жене, тебе конец. В прошлом году здесь акула сожрала девицу. Во всяком случае, ни ее, ни акулу так и не нашли. Поняла? - Поняла, - кивнула Катерина и улыбнулась разбитыми губами. - Спим в разных комнатах! - приказал я. - Если хочешь, могу вызвать для тебя проститутку - брюнетку с длинными ногами и маленькими титьками! - Как скажешь, Зайчуган... 17. ЛЕДЫШКА Утром, когда я зашел в ее комнату, Катерина старательно зашивала мою разодранную рубашку, выброшенную вечером в мусорное ведерко. - Прости меня! - еле слышно проговорила она. - Никогда. Дай сюда иголку! - Зачем? - Дай! Она нагнулась, перекусила нитку и протянула иголку. Я взял теплое жальце, попробовал пальцем острие и выкинул в окно. - Почему? - удивилась она. - Не твое дело. Когда-нибудь поймешь. - Я понимаю: мы расстаемся. Ты меня теперь обязательно выгонишь. Аристов для тебя важнее. Но я хочу, чтобы мы расстались друзьями. Конечно, я много о тебе знаю, но ты можешь быть абсолютно спокоен... - А я и так абсолютно спокоен. Это ты теперь переживай и оглядывайся! - Зачем ты меня пугаешь? Я виновата перед тобой. Я сорвалась. Наверное, это какая-то болезнь, вроде наркомании. Я тебе никогда не рассказывала, но у меня это давно. Я даже пыталась разобраться, когда это началось. Если бы надо мной в детстве кто-нибудь издевался или растлевал, тогда все было бы просто и понятно. Но с меня все пылинки сдували. Даже на злого учителя ничего не свалишь: учителя меня обожали! Я долго копалась в себе, даже к врачу ходила - и вспомнила, когда это началось. В восьмом классе. Отца отозвали из Парижа в Москву - и я стала ходить в школу рядом с домом. Мы тогда жили в самом конце Ленинского проспекта. Понимаешь, в Париже у меня было очень много школьных друзей... - Антуан, например... - И Антуан, и много еще... А тут я попала в совершенно незнакомый, злой, живущий по своим законам и не принимающий меня детский мирок. Наверное, я и сама виновата, потому что с глупой гордостью к месту и не к месту демонстрировала свой французский и фыркала, когда другие мямлили у доски. В классе были две девочки, которые мне сразу понравились,- Валя Обиход и Нина Назарова. Подружки. Они даже на переменах под ручку ходили. И знаешь, поначалу они меня как будто приняли... Но потом был новогодний вечер - и я вырядилась, как дура, во все лучшее... Мне, конечно, мать должна была подсказать, что так нельзя, что это воспримут как вызов (в магазинах-то тогда ничего не было!), но моя мамочка в ту пору крутила роман с одним синхронистом, и ей было не до меня. В общем, я вырядилась... Учительши потом еще месяц мои парижские тряпки обсуждали. А он весь вечер танцевал только со мной! - Кто - он? - Ван Вей. Он был по отцу китайцем и учился в десятом. Родители его работали в цирке - жонглировали, - и он после школы собирался в цирковое училище. Это было в нем самое интересное, потому что выглядел он совершенно невзрачно - щуплый и желтый. Но именно в него влюбилась до потери сознания Валя Обиход. Нина Назарова была у нее поверенной и даже своего рода парламентером - выясняла у Ван Вея, как он к Вале относится. Обычные среднешкольные глупости. В этом возрасте, сам помнишь, все в кого-то влюблены... - А ты? - Я - нет. Не успела. В тот новогодний вечер Нина отправилась выяснять, почему Ван Вей не приглашает танцевать Валю, а он сказал какую-то гадость и снова пригласил меня. Так я стала врагом. У Вали оказались хорошие организаторские способности - и скоро весь класс стал относиться ко мне уже не равнодушно, а враждебно... Ты знаешь, что это такое, когда ты входишь в комнату и на тебя устремляются тридцать пар ненавидящих глаз? Тогда я решила наказать ее. Ван Веем... Напросилась как-то к нему домой - и это было отвратительно. Даже по моим нынешним представлениям, он был очень испорченный мальчик. К тому же у него были плохие зубы... Не менее отвратительным оказался и язык - он обо всем рассказал приятелям. И старшеклассники специально заглядывали, чтобы посмотреть на меня. К счастью, отца вскоре отправили в Брюссель - и мы уехали. Но перед отъездом я отомстила. Я написала любовную записку Нине Назаровой от его имени, подделала почерк и подложила на перемене так, чтобы нашла бумажку Валя. И они пoccopились. Страшно. Как умеют ссориться только лучшие подруги или лесбиянки. Даже подрались! И знаешь, когда они, визжа, на глазах у всего класса таскали друг друга за волосы, я вдруг почувствовала ледяное искрящееся счастье вот тут, в этом месте!.. (Катерина положила руку на живот.) Потом счастье погасло, а лед остался... Даже не лед, а ледяной истуканчик, требующий постоянных жертв... С этого все и началось... - А зачем ты мне все это рассказываешь? - Чтобы ты понял... Знаешь, иногда мне казалось, что ты именно тот, кто меня вылечит. Я это почувствовала, когда мы начали прыгать с тобой вместе... Я ждала, что вот сейчас эта ледышка внутри меня растает. Навсегда. И я стану как все - верной, доброй, покорной, рожу тебе ребенка. И буду любить ребенка - за тебя, а тебя - за ребенка... Думаешь, легко ненавидеть всех, кто... - Всех? - Всех, кроме тебя. - А меня, значит, ты любила? - Нет. - Почти любила? - Нет. Почти не ненавидела... С тобой мне было лучше, чем с другими... - Спасибо за откровенность. Ты улетаешь сегодня? - Нет. - У тебя здесь дела? Ты еще не всех стравила и рассорила? - Нет, просто я перед отъездом хочу прыгнуть с парашютом. Брайен нашел замечательный аэродромчик, прямо посреди кукурузного поля... - Прыгнуть? А потом с кем - с толстожопым Брайеном? Тебе же все равно, кого потом ненавидеть... На, возьми на всякий случай! - Я вынул из кармана и протянул ей носовой платок. - Если ты не хочешь со мной прыгать, тогда все равно... - пожала она плечами. - Можно обратиться к тебе с последней просьбой? - Можно. - Выстирай, пожалуйста, наш "гербарий"... Нет, все-таки в Катьке был, был особый бабский гений! Она знала, какой-то влагалищной интуицией чувствовала, что я захочу в последний раз прыгнуть с ней и в последний раз приземлиться в постель. В последний раз - это я себе обещал твердо! Она все рассчитала совершенно точно. А что она теряла? Ничего. Зато надежда, пусть маленькая, брезжила. Надежда на то, что я снова прощу ее, как прощал всегда... Как простил ей взорвавшиеся МИГи, Любимого Помощника, сынка министра, как простил ей Гошу с Тенгизиком, по-братски сгоревших через несколько месяцев в одном БМВ прямо на Садовом кольце... "Не прощу!" - твердо сказал я себе, а вслух произнес: - Хорошо, я подумаю. Но ответь мне еще на один вопрос - зачем ты устроила эту подлянку Аристову? - Это не я - это мой ледяной истуканчик. - А он почему? - Он не выносит счастливых пар. Внизу засигналили. Я выглянул в окно: в открытом "джипе" сидел легкий на помине Брайен с двумя молодыми парнями. Он приветливо помахал мне огромной волосатой, похожей на кабаний окорок рукой. Два раздвинутых толстых пальца могли означать с одинаковой вероятностью и викторию, и обещанную ему двойную цену. - Ну и что ты решаешь? - Катерина посмотрела на меня с мольбой. - В последний раз, - ответил я. - Ты умница, Зайчуган! 18. КУКУРУЗА Парней в "джипе" звали Грант и Стив, им было лет по двадцать пять. Первый, темноволосый, оказался пилотом, второй, рыжий, - инструктором по парашютной акробатике. У обоих были мужественные скуластые лица салунных драчунов периода завоевания Дикого Запада. Я подумал о том, что американки во время беременности, наверное, смотрят по телевизору слишком много вестернов - и дети рождаются похожими на одних и тех же кинозвезд. У нас, в России, скоро все дети будут похожи на Пугачеву с Киркоровым. Я сел рядом с Брайеном, а Катерина устроилась на заднем сиденье между парнями. Мы помчались на аэродром, предупредительно останавливаясь перед каждым пешим ротозеем, вознамерившимся пересечь улицу. - Where is Gena? - Брайен подозрительно покосился на мой подбитый глаз. - In Moscow, - ответил я. - Why? - Business, - объяснил я. - I see! - кивнул он. Рассказывать правду было бессмысленно - Брайен ни за что не поверил бы. Катерина всю дорогу весело болтала с рыжим Стивом на кашеобразном английском, мне совершенно непонятном, хохотала, щупала его мускулы и показывала свои. Казалось, они знакомы много лет - что-то вроде любовников, расставшихся друзьями, а теперь вот встретившихся. Грант участия в разговоре не принимал, он жевал резинку в суровой задумчивости. Американцы подарили человечеству новый способ выражения своих чувств и мыслей - с помощью жующих резинку челюстей. Наверное, есть такие, которые вообще никогда не говорят, а общаются исключительно чмокая, чавкая, убыстряя или замедляя шевеление челюстей, а в особых случаях выщелкивая изо рта резиновый пузырь. На аэродроме нас уже ждала заправленная "Сесна" - одномоторный спортивный самолет, разноцветный, как майка спортивного фаната. В багажнике "джипа" оказались три сине-оранжевых парашюта и большая сумка со снаряжением. К каждому парашюту с помощью липучек были параллельно прикреплены по две таблички. На верхней табличке значилось имя того, кто прыгает, а на нижней того, кто укладывал парашют. Выглядело это так: Mr. Shannanoff Mrs. Shannanoff Steve В. Welles Steve B. Welles Катька со смехом показала на свою табличку и задала Стиву игривый вопрос, оттенков которого я со своим дубовым английским не понял, но общий смысл все-таки уловил. Речь шла о том, в каком положении тот предпочитает заниматься сексом. Мне даже показалось, что эти слова она специально произнесла помедленнее, чтобы понял и я тоже. Стив покраснел так, что лицо его стало багровым, а рыжие веснушки - фиолетовыми, потом он отодрал липучки и, демонстрируя свои пристрастия, поменял таблички местами. Все засмеялись, а Грант жизнерадостно захлюпал жвачкой. Катерина же под общий хохот, разъясняя свой постельный обычай, вернула липучки в исходное положение. Она не врала, она и в самом деле любила поверховодить. Первым моим желанием было отхлестать ее тут же, на глазах у всех, по лицу, запихнуть в "джип" к Брайену и предупредить, чтобы к моему возвращение духу ее в отеле не было! Я бы, конечно, так и сделал, но удержался, потому что понимал: все это в последний раз. И ради последнего прыжка можно потерпеть, а потом ищи себе другого Зайчугана! Парни перенесли парашюты в самолет. Грант уселся в кабине, а мы - в салоне, на укрепленных вдоль корпуса скамьях. Мотор заработал - и весь корпус мелко задрожал. Самолет заревел и медленно покатился к взлетной полосе, Брайен, радостно улыбаясь, махал нам мохнатой лапой. Им бы, зажравшимся, на годок Ельцина с Чубайсом - посмотрел бы я, куда бы они засунули эти свои знаменитые американские "смайлы"! Самолет почти незаметно оторвался от взлетной полосы, потом резко лег на правое крыло. Катька, чтобы сохранить равновесие, схватила Стива за шею и не отпускала до тех пор, пока самолет не набрал высоту. Они продолжали весело болтать, из-за шума буквально всовывая губы в ухо друг другу. На Катькином лице появилось проклятое выражение хищного восторга. Я дал себе слово по возвращении домой серьезно заняться английским. Летели мы больше часа и приземлились, когда кровенеющее солнце уже садилось. Найденный Брайеном аэродромчик действительно располагался на краю огромного кукурузного поля. Тут же стояла казарма, сложенная из желтых панелей-сэндвичей и покрытая темно-красной пластиковой черепицей. Как объяснил Стив (а Ка