добычей. Она официально запротоколирована, наделала много шуму, и я, не рискуя быть обвиненным в нескромности, констатирую железный и неопровержимый факт: мне выпало счастье поймать самого маленького кальмара в нынешнем сезоне. Более того, знатоки утверждали, что такого крохотного, в полторы спички длиной, лилипута они еще ни разу в жизни не видели и, по-видимому, вряд ли когда-нибудь увидят. Упиваясь своей славой, я в интересах справедливости пытался разделить ее с Колей Сарайкиным, под крик которого: "Тяните! Не оборвите леску, уж очень здоровый!" - и был пойман этот рекордный кальмар, но Коля великодушно отказался от своей доли. Так что слава досталась мне целиком. Поначалу лихорадка вызывала у начальства серьезную озабоченность. Ранним утром, обходя судно, старпом хватался за голову: все палубы и борта были залиты чернилами, которые вырабатываются кальмарами в целях самозащиты и извергаются при крайней опасности. - Стихийная сила! - Капитан беспомощно разводил руками. - Ничего не поделаешь, Артемий Харлампович, приказами эпидемию не остановишь. Помню, как- то проходил я на китобойце Яванское море, и несколько ночей подряд люди не спали - бегали от борта к борту с криками: "Смотрите, какая черепаха!", "Братцы, меч-рыба!", "Морская змея!" Потом привыкли, успокоились... Людям нужна разрядка, одними кинофильмами и вечерами отдыха не отделаешься. Прими какие-нибудь меры для успокоения совести. Меры были приняты, и охотники за кальмарами переселились на швартовую палубу, железное покрытие которой легко обмывалось из шланга забортной водой. Но, несмотря на такое ограничение, в следующую ночь был установлен абсолютный рекорд: добыча превысила тысячу штук! Теперь уже отмахнуться от кальмаров стало невозможно, такая добыча приобретала промысловое значение. Кончились наши пирушки при закрытых дверях - кальмаров было так много, что они пошли на общий стол. Мы ели их каждый день, вареных, пареных и жареных, и так пресытились, что начали ворчать: "Опять кальмары? Сколько можно? Надоело". Тогда капитан приказал часть добычи заморозить про запас, и впоследствии мы щедро угощали посетителей судна этим экзотическим лакомством. Отныне наши асы охотились только на крупных кальмаров, а мелочь просто выбрасывали. Однако гигантских головоногих нам увидеть не довелось. А легенд о них наслышались множество. Конечно, в чудовища размером с остров теперь никто не верит, но сведения о кракенах, кальмарах-великанах, вполне достоверны. Есть свидетельство одного норвежского капитана о двадцатиметровом кальмаре, который напал на судно и пытался его протаранить. Другие источники повествуют о чудовищах длиной до тридцати метров, а один кальмар был выброшен на берег и точно замерен: длина его оказалась восемнадцать метров, вес - восемь тонн. Вот вам и моллюски! Пятна на солнце, радиозонды и переменная облачность. Долгие месяцы готовились к эксперименту, прошли во имя него полмира, недели и дни считали, а час настал - и вроде бы ничего не изменилось. Поначалу я был даже разочарован: "крупнейший в истории", "не имеющий себе равных", "международный" и так далее Тропический эксперимент - а все осталось таким же будничным, разве что работы научному составу порядком прибавилось. - А чего ты ждал? - удивился Вилли. - Сенсационных открытий, "зврик", потока поздравлений и вручения тут же, в море, Нобелевских премий? Ничего подобного не произойдет. - То есть произойдет, но потом, - уточнил Генрих Булдовский. Мы сейчас добываем только руду, зато в огромном количестве. Вот вернемся домой, пропустим ее через фильтр научного анализа и электронно-вычислительные машины, и тогда... - И тогда будем проворачивать дырочки в лацканах пиджаков! - оптимистически закончил Петя и щелкнул каблуками босоножек: - Разрешите представиться, Пушистов, лауреат премии имени Воробышкина! - Накаркал... - с тихим ужасом упрекнул Вилли. - Он идет, спасайся, кто может! Степенней походкой выдающегося ученого приближался Воробышкин. Интеллигентный и мягкий Вилли боялся его до паники. Мы, люди погрубее, могли в самый разгар очередного монолога повернуться и уйти, а Вилли обреченно оставался, испытывая адовы муки человека, вынужденного слушать невероятную чушь. Вчера с подозрением на аппендицит уложили в лазарет судового плотника Григория Андреевича Старченко; случай за последние два месяца был третий, и буйное воображение Воробышкина тут же породило глубоко научную теорию, каковую он битый час развивал перед загнанным в угол Вилли. Теория была неподражаемо оригинальна и формулировалась с афористичной простотой: по мере приближения солнечных пятен к центру светила на судне увеличивается число заболеваний аппендицитом. Ошеломленный такой очевидной зависимостью, Вилли возражал слабо и неубедительно: с одной стороны, конечно, логика несокрушимая, но с другой - не мешало бы как-то и доказать, Воробышкин побежал фотографировать солнечные пятна. Но здесь произошла крайне досадная неприятность: направленный на Солнце "Зенит" совершенно неожиданно задымился и вспыхнул, Пока его владелец, далекий от науки человек, изо всех сил проклинал Воробышкина, тот бросился за аппаратом к Вилли. На этот раз Вилли был тверд, как камень, и на все аргументы и далее предложения о соавторстве отвечал лаконичным и холодным: "Нет". Так что из-за сущего пустяка великое открытие не состоялось, что лишний раз свидетельствует о том, что в пауке нет мелочей. Между тем с каждым днем напряжение возрастало - Тропический эксперимент набирал пары. Раньше других это ощутила на себе радиорубка: на судно из эфира обрушилась такая лавина информации, запросов, требований и приказов, что радисты едва успевали их принимать. Флагманом морской эскадры стал "Профессор Зубов", где находилась резиденция начальника советской части эксперимента Михаила Арамаисовича Петросянца и его заместителя Николая Ивановича Тябина. От них, а также из штаб-квартиры в Дакаре мы получали целые рулоны радиограмм, только ответить на которые у Ткаченко не хватало рабочего дня, тем более что половина из них была на английском языке. Потом начали задыхаться аэрологи. Все участвующие в эксперименте суда одновременно перешли на восьмиразовое зондирование атмосферы: каждые три часа в одну и ту же минуту аэрологи разбросанной на тысячи миль эскадры выпускали радиозонды. Ребята из отряда Анатолия Битченко худели на глазах, в таком темпе они, кажется, еще никогда не работали. Сначала каждый зонд проверялся на специальном устройстве - соответствует ли он своему "паспорту". Затем резиновая оболочка заполнялась из баллонов гелием и превращалась в грушевидной формы воздушный шар, к которому вместо гондолы прикреплялся радиозонд. Теперь зонд был полностью снаряжен и готов к полету. И вот, подхваченный воздушным потоком, он стремительно уносился ввысь, а на "Метеорите", мощной локационной установке, следили за полетом Борис Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их товарищи. Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты - начинай все с начала... И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного "воздушного скитальца", снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и - бегом на ЭВМ! Раз - заработало запоминающее устройство, два - в сумасшедшей пляске запрыгали в машине светлячки, три - пошла бумажная простыня со многими сотнями цифр. Снова бегом - в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание. А едва кончился цикл - наступает время для нового. Пора выпускать, почему не готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но выпускайте зонд! И так - восемь раз в сутки. Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио бесценные сведения - и погибали. Где-то на высотах тридцати с лишним километров гелий вырывался из оболочек, и зонды стремглав летели в океан... Аэрологам, пожалуй, было труднее всего, но метеорологи и гидрологи тоже несли круглосуточные вахты, да и весь остальной научный состав забыл, что такое покой, Однако даже на фоне этой всеобщей вулканической активности поражала своим фанатизмом группа эстонских астрофизиков. Эстонцы привезли на судно совсем немного приборов, что-то около двух тонн, и очень сожалели, что пришлось ограничиться таким жалким минимумом. Весь рейс до начала эксперимента эти тонны приводились в порядок, размещались в разных помещениях и даже реконструировались руками великого механика Марта Тийслера. Но зато к первому дню дрейфа все оборудование было так отлажено, что эстонцы могли целиком отдаться чистой науке. - Юло, - обратился я как-то к руководителю группы, - прошлой ночью я видел ваших ребят за работой, утром они носились от прибора к прибору, днем готовили перфоленты, вечером прокручивали их на ЭВМ. Когда вы, извините за бестактность, спите? Или это не предусмотрено научной программой? - Откровенно говоря, не предусмотрено, - согласился Юло. Видите ли, мы подсчитали: для того чтобы выполнить программу, нам необходимо восемь человек, а имеются в наличии пятеро. Значит, на каждого падает примерно двойная нагрузка - с учетом авралов и прочих работ по судну, не имеющих прямого отношения к нашей программе. Но вы не подумайте, мы спим - по графику. Вот, смотри те: через двадцать минут встает Андрее и ложится спать на два часа Херберт, после него отдыхает Олави, которого заменит Март, - А вы? - А я сплю сейчас, - улыбнулся Юло и, не давая мне рассыпаться в извинениях, добавил: - Не беспокойтесь, я привык. Меня интриговало, что при таком сверхжестком режиме иные из этих одержимых тратили время на совершеннейшие пустяки. Так, Олави, а иногда Март с чрезвычайно деловым видом прогуливались по палубе с фотоаппаратом, то и дело щелкая затвором. Но потом я заметил в их действиях систему: фотографировали они не сцены рыбалки и даже не товарищей по плаванию, а лишь облачное небо, причем каждые десять минут. - А мы вообще витаем в облаках, - отшутился Юло. - Ведь это так поэтично! Вот мы и слагаем коллективную поэму на основе, между прочим, и фотографий, которые делают Олави и Март. - А название придумали? - поинтересовался я. - Ну, примерно такое: "Радиационные поля атмосферы в тропиках в условиях переменной облачности". Доходчиво? - Немножко длинновато, но эффектно. Читательский успех обеспечен. А теперь расскажите подробности. Юло взглянул на часы, вычислил количество минут, которыми он может пожертвовать, и, избегая сложных для аудитории терминов, прочитал нижеследующую короткую лекцию: - Как известно, наша планета - это термодинамическая маши на, которая преобразует поступающую к ней от Солнца энергию. Как, например, паровоз, только размером побольше и устройством послож нее. Познать законы распространения солнечной энергии, или, иначе говоря, радиации - задача необъятная, но в человеческих силах ре шить ее по частям. Наша группа давно занимается облачностью - самым изменчивым состоянием атмосферы. Значение облачности огромно, так как она - один из самых главных факторов регулирования климата на Земле. Мало облаков или нет их совсем - засуха, слишком много - проливные дожди. Проблема из проблем! До последнего времени науку интересовало в основном два состояния атмосферы: либо ясная погода, либо сплошная облачность. К изучению же переменной облачности теоретики только подходят. Это и есть наша тема. Но пока что мы проводили исследования только на материке, совместно с Институтом физики атмосферы в Москве и Украинским гидрометинститутом. А над морем, особенно в тропиках, где аккумулируется наибольшее количество радиации и атмосферные процессы исключительно мощны, исследования ведутся впервые. Пока все понятно? - Как дважды два, - кивнул я. - Очень большим, важным делом занимаетесь. Помню, был я однажды на футболе - и вдруг переменная облачность. Промок до нитки. - Тогда пойдемте дальше, - рассеянно произнес Юло. - Гм... ладно... На чем мы остановились? - Промок до нитки, - напомнил я. - Пустяки, я выпил тогда горячего кофе и даже не кашлянул. - Это очень, очень удачно, - задумчиво сказал Юло. - Значит, переменный футбол... то есть облачность... Вскоре, однако, Юло восстановил нить повествования и продолжил: - Весь комплекс аппаратуры мы создали в своем институте и привезли с собой. При ее помощи мы измеряем потоки радиации, до ходящие до уровня моря, общий радиационный баланс и яркость не ба в конкретном направлении. Олави и Март, как вы уже, наверное, догадались, фотографируют не птичек, а облака. Кроме того, у нас есть специальный объектив, который дает возможность заснять весь небосвод. Называется этот прибор довольно необычно - "Рыбий глаз". - Это уже было. - Где? - удивился Юло. - У Льва Кассиля, в "Кондуите и Швамбрании". Но не беспокойтесь, у него "Рыбий глаз" был не объектив, а директор гимназии. - Понятно, - терпеливо сказал Юло. - Так на чем мы остано... - На директоре гимназии. После революции его уволили за несоответствие с занимаемой должностью. - Это очень интересно. - Юло взглянул на часы. - Вы расскажете о нем после, хорошо?.. Вернемся к нашим облакам. Ввиду того, что облачный покров очень непостоянен во времени и пространстве, нам необходимо получить как можно больше данных об изменении полей радиации. Это одна из важнейших составных частей нашей работы. И, пожалуй, самая трудоемкая: установленная на судне аппаратура извлекает из атмосферы столько данных, что по старинке обработать их было бы просто невозможно. Все они в ходе измерительного процесса записываются на перфоленту и просчитываются на ЭВМ. Этим занимается Херберт Нийлиск, кандидат физико- математических наук и наш лучший специалист по электронно-вычислительным машинам. Но, конечно, подлинный анализ материалов, добытых в Тропическом эксперименте, начнется по возвращении, и я надеюсь, что эта работа принесет Херберту ученую степень доктора, а Андресу Кууску - кандидата наук. Чего, как говорится, и вам желаем. В перекурах Вспомнил про одного провинциала, который поразился, увидев на улицах Москвы средь бела дня толпы людей: "Когда же они работают?" Так и у нас: непосвященному могло бы показаться, что на судне - вечный праздник; с утра до вечера десятки людей загорают, играют в шахматы и волейбол, ловят рыбу. Не сразу поймешь, что состав этих праздных гуляк все время меняется: отдыхают свободные от вахты. Мы грелись на солнышке - Василий Рещук, Валентин Лихачев и я. Операторы чутко прислушивались. В Тропэксе принимают участие не только суда, но и авиация, над нами уже не раз, едва не цепляя корабль за мачты, проносились самолеты, и поймать их в кадр стало для операторов делом профессиональной чести. Но появлялись самолеты всегда неожиданно и на огромной скорости пролетали в ста метрах над водой. В международном авиаотряде, который базировался в Дакаре, были и два. наших "ИЛ-18". - Кажется, летит! - предупредил Вася. Мы замерли. Был слышен какой-то отдаленный гул. - Пылесос в коридоре работает, - догадался Валентин. - Отбой! Мы лежали, обсуждая план действий; впервые у нас возникла общность интересов. Нужно нажать на все педали и во что бы то ни стало получить разрешение полетать. - Заснять бы кусок Африки и океан с высоты ста метров! - размечтался Валентин. - Редкая возможность, - сдержанно согласился Вася. - Грош нам цена, если не добьемся! - Опасный полет, наверное, - забросил я удочку. - Опасный? - фыркнул Валентин, - Ха! Помнишь вулкан, Вася? Этого я и добивался: Валентин буквально набит всякими интерес ными историями. - Мы с Васей снимали вулкан из Ключевской системы, - начал он. - Весь в дыму, из кратера валит пар, дышать нечем, да еще какая-то дрянь вылетает, вроде камней, а высота-около двух километров, по ка дошли - чуть концы не отдали. Дантов ад! А на дне этого ада, в кратере - озеро из чистой соляной кислоты! Ломаем голову, как бы по лучше все заснять и не угодить при этом в преисподнюю, а тут, как назло, вертится под ногами и дает ценные указания приехавший из Москвы режиссер. Наконец, один из нашей группы догадался, ска зал; "Икс Иксыч, здесь все-таки опасно, камнем зашибить может. Мы то что, а вы человек очень нужный стране. Возвращайтесь!" Тот страшно обрадовался, но сделал встревоженную мину; "А вы без меня справитесь?" Тут Вася напустил на сеоя озабоченность, выдержал паузу по системе Станиславского и ответил: "Тяжело будет, Икс Иксыч, но справимся!"... Но вулкан - пустяки. Снимали мы как-то с вертолета траулер. Все шло нормально, рыбаки на палубе позировали, и вдруг - то ли завихрение, то ли с мотором что-то произошло, но вертолет начал падать. Всех с палубы как метлой смело, а режиссер кричит: "Давай новую кассету!" Он и не подозревал, что мы падаем, просто ему очень понравился новый ракурс.., У самой поверхности моря наша стрекоза повисла, похлопала крылышками и снова взлетела... К Васе и Валентину на "Королеве" относились с дружеской симпатией. Видавшие виды бродяги, они облазили со своими кинокамерами все Приморье, Камчатку и Курилы, бывали в разных переделках и охотно о том рассказывали. Долговязый, с обожженным на солнце красным лицом и рыжеватыми усиками Валентин Лихачев и крепко сбитый стокилограммовый Вася Рещук были желанными гостями в любой компании. Судя по всему, фильм удавался, и теперь они только посмеивались, вспоминая, какую обструкцию устроили им в начале рейса. Они хотели заснять работу гидрологов и попросили их соответственно подготовиться, и гидрологи, гордясь оказанной им честью, дружно явились на съемку, одетые в самое последнее тряпье, какое только нашлось на корабле. Вместо интеллигентных научных сотрудников с высшим и средним специальным образованием у лебедок и гирлянд с батометрами орудовала толпа отпетых оборванцев. Но многочисленная публика, прибывшая к началу представления, была разочарована; Вася и Валентин сделали вид, что ничего особенного не происходит, засняли оборванцев на пустую кассету и с благодарностью откланялись. На корме появились Игорь Нелидов и Костя Сизов, и мы подозвали их к себе. - Как машина, в здравом уме? - спросил я. - Ночью слегка свихнулась, но под утро вправили мозги, - ответил Костя, присаживаясь. - Считает себе понемножку... Обратите внимание на Андрея; какая жизнерадостная физиономия! Мы засмеялись. Игорь неодобрительно покачал головой. - У человека феноменальная неудача, а вы хихикаете, - слишком серьезным голосом сказал он. - Не по-христиански. А с Андреем произошла такая история. Некоторое время назад за нарушение дисциплины он был приговорен к высшей мере - лишению на месяц тропического вина, и переведен на фруктовые соки. Андрей пошел в артелку, набрал полную авоську банок с ананасовым соком и демонстративно раздал их желающим. И вот сегодня, в день окончания срока наказания, он чисто выбрился, надел галстук и с песней отправился за своим законным тропическим вином. И здесь произошла душераздирающая сцена. - Тебе не положено, - изучив свою конторскую книгу, сообщил артельщик. - Шутник, - ухмыльнулся Андрей. - Сегодня как раз месяц, - Точно, месяц, - согласился артельщик. - Считать мы умеем, арифметику в школе изучали. А все равно не положено! - Это почему? - Андрей изменился в лице. - А потому, что соку ты выбрал вперед не на тридцать, а на сорок дней. Так что пей соки, поправляйся, а через десять дней приходи! Нет, Игорь прав: грех смеяться над таким чудовищно невезучим человеком. - Пустяки, - отмахнулся Костя. - Хотите, расскажу воистину трагический случай? Я тогда плавал на "Прибое". Как-то после выдачи я долго не притрагивался к своей бутылке, а ребята все ходили вокруг, намекали. Неспроста, думаю. Так и есть, откупорил бутылку - а в ней вода. Посмеялся, конечно, вместе со всеми, а про себя затаил хамство. Дело было перед Новым годом. Собрал я одиннадцать пустых бутылок, по числу ребят в нашей компании, и хорошенько над ними потрудился. Ночами работал, недосыпал, но заполнил их удивительно похожей на вино смесью - морская вода плюс чай, очень аккуратно закупорил пробками и надел колпачки. Потом запаковал бутылки в ящик и договорился с артельщиком, что положенное нашим ребятам вино он отдаст мне, а этот ящик ~ им. И вот под Новый год они притащили ящик в каюту, нетерпеливо приготовили закуску и, блаженные, уселись за стол. Разлили по стаканам первую бутылку, залпом выпили - и застыли с перекошенными лицами. Однако нашлись, засмеялись: "Здорово, Костя, ты нам отомстил, ха-ха!" Никому и в голову не пришло проверить вторую бутылку: наполнили стаканы, выпили - и у всех глаза на лоб. Я выскочил из каюты, чтобы наплакаться вдоволь на свежем воздухе, а возвратился - все злые, никто на меня не смотрит. Оказывается, остальные бутылки, не проверяя, выбросили за борт. Я схватился за голову: "Что вы наделали! С водой были толь ко две бутылки, остальные настоящие!" Тут начались такие стенания, что я пожалел несчастных и выставил припрятанный ящик... - Летит! - подпрыгнув, закричал Валентин. - Прозевали... Внезапно возникнув из облака, над нами, покачивая крыльями, с ревом промчался "ИЛ-18". Не успели мы выразить сочувствие обескураженным операторам, как со швартовой палубы послышался взрыв проклятий. Мы поспешили туда и стали свидетелями волнующего поединка между Ткаченко и акулой. Когда выдавалась свободная минута, Ткаченко забрасывал удочку, а рыба, которая понимала, что времени у начальника экспедиции в обрез, спешила проглотить наживу. Везло ему сказочно: за последние дни, не затратив и часа, Ткаченко поймал несколько тунцов, в том числе одного весом в двенадцать килограммов. Но сегодня какая-то блудная акула поклялась вывести начальника из себя: с утра она вертелась возле судна и не только отпугивала тунцов, но и трижды съедала приготовленное для них угощение, причем вместе с крючками и леской. На карту был поставлен престиж рыбака, и Ткаченко, забыв про тунцов, объявил акуле бесяощадную войну на уничтожение. С этой целью он принес на швартовую палубу пугающих размеров австралийское ружье для подводной охоты с метровым гарпуном и на тросе, способном выдержать полтонны, забросил в воду насаженный на крюк кусок мяса. Но акула, видимо, насытилась тремя крючками и теперь лениво плавала на почтительном отдалении. Ткаченко поглядывал на часы и даже стонал от нетерпения: вот-вот должны были начаться переговоры по радиотелефону. Наконец, акула осознала, что срывает важное мероприятие, и начала делать концентрические круги вокруг приманки. "Ну, еще немножко!" - умолял Ткаченко, прицеливаясь. Но стрелять ему не пришлось; акула стремительно метнулась к приманке и проглотила ее вместе с крюком. "Вира!" - приказал Ткаченко, и двое добровольных помощников натянули завязанный через блок трос. С виду акула была не больше двух метров, но очень здоровая, и за жизнь она боролась отчаянно. Даже когда удалось набросить на ее хвост лассо, она продолжала биться со страшной силой, поднимая целые фонтаны брызг, а когда шлепнулась на палубу, то начала такую пляску, что все разбежались в разные стороны. Подождав, пока она утихомирится, мы подошли поближе и стали спорить, каких она размеров. Я считал, что два метра, а Вилли полагал, что я преувеличиваю. "Ну, ляг рядом с ней, - уговаривал он, - вот увидишь, она не длиннее тебя!" В это время акула открыла пасть, и я поспешно признал, что Вилли совершенно прав. Кстати говоря, из этой пасти были извлечены те самые крючки, которые стали поводом для битвы. Вот какие ничтожные причины лежат иногда в основе больших событий! Утром по судовой трансляции разнеслось привычное, всеми дружно проклинаемое: "Подъем!" Чтобы подсластить пилюлю, старпом - а это была его вахта - слегка разбавил побудку юмором; "Команде - вставать, кальмаров ловить! " Что-то уж очень тяжело было вставать, но порядок есть порядок. Бормоча про себя бодрые и жизнеутверждающие слова, я сполз с койки и приступил к зарядке. Но едва лишь моя нота взметнулась к потолку, из динамика послышалось: "Прошу извинить, продолжайте спать, сейчас шесть утра". От огорчения я долго не мог уснуть, а когда удалось забыться, динамик вновь энергично напомнил, что нет полного счастья на земле. Интересно, кто изобрел побудку? Бьюсь об заклад, что этот благодетель человечества пожелал остаться неизвестным. Так что день начался весело и так же продолжался. После завтрака повсюду слышалось: "И-а-а! И-а-а!" - впервые в этом рейсе повара приготовили овсяную кашу. И третий сюрприз, самый главный; сегодня у нас субботник. Впрочем, по календарю среда, и субботник переименован Б аврал, Мы - Ковтанюк, старпом Борисов, Шарапов, Пушистов, Братковский, кинооператоры, инженер Белоусов и я- вышли мыть палубу. В последний момент в наши ряды влилось мощное пополнение в лице Воробышкина. Он тут же высмеял дедовские методы мытья палубы и предложил истинно научный способ, заключающийся в том, что следует дождаться тропического ливня, который смоет всю грязь без помощи человека. Старпом внимательно выслушал Воробышкина, благожелательно кивнул и вручил ему швабру, Ну и работенка, скажу я вам-драить палубу под раскаленным добела солнцем! Сначала мы поливали ее содовым раствором, прохаживались по ней скребками, потом, дважды, проволочными щетками, потом обычными, волосяными - и так до сотого пота, который ручьями струился со всего тела в резиновые сапоги. А старпом обмывал палубу из шланга и покрикивал: - Кто здесь драил? Халтура! Всех без вина оставлю! Зато в перекуры по его приказу нам вручали наградные - чайники с холодным компотом. Сказочное награждение - после такой работы сидеть в тенечке, пить компот и беседовать о всякой всячине. - Окунуться бы в море! - размечтался Петя. - Как человек, чуть не съеденный акулой... - начал я. - Подумаешь, акула, - пренебрежительно сказал Юрий Прокопьевич. - Бот меня однажды чуть не съел осьминог. И, уступив нашим требованиям, рассказал: - Это было лет пятнадцать назад, я тогда плавал на "Витязе". Мы несколько дней отдыхали на Таити и как-то отправились в поход на рифы за кораллами и ракушками. Прогулка - фантастическая! Я плыл в маске и восхищался неописуемой красотой рифов, образовавших этакое причудливое ущелье. Беспечно подплыл к самому концу ущелья - и окаменел: на меня своими немигающими глазами смотрел гигантский осьминог. Щупальца - не меньше метра! Ну, думаю, выбыл из судовой роли. А осьминог хотя и не движется навстречу, но внимательно меня изучает, словно решая, с какой стороны начать харчить. Я потихоньку отступаю - не движется, я побыстрее - висит на месте и колышет щупальцами. Оглядываюсь, чтобы предупредить товарищей, а они, не обращая внимания на мои отчаянные жесты, плывут прямо по направлению к чудовищу! Быть трагедии! Бросаюсь за ними, погибать - так вместе, но вижу, что ребята один за другим поднимаются из воды на риф, а на крючке одного из них болтается мой осьминог. Правда, он оказался несколько меньших размеров, чем я ожидал, щупальца - сантиметров по десять... - Вы стали жертвой элементарного оптического обмана, - любезно пояснил Воробышкин. - Я сейчас вам все разъясню. Дело в том... - Благодарю вас. - Юрий Прокопьевич вежливо шаркнул рези новым сапогом. - Я уже понял. Воробышкин все-таки порывался теоретически обосновать превращение гигантского спрута в маленького, но вниманием аудитории овладел Леонтий Григорьевич Братковский. - Это произошло в Петропавловске-на-Камчатке. Свободного причала не оказалось, и мы ошвартовались к борту другого судна. Сижу я в радиорубке, передаю в Москву сводку и вдруг слышу, что дверь открывается, и кто-то, тяжело сопя, расхаживает за моей спиной. Оборачиваюсь - здоровенный бурый медведь! Не знаю, откуда взялась такая прыть, но я с места выпрыгнул в окно. Радуюсь, что спас свою драгоценную жизнь, а из приемника идет морзянка, Москва запрашивает, в чем дело, почему я замолчал. Откуда им знать, что мое молчание вызвано исключительно уважительной причиной? Ну, ду- маю, скандал будет, эфирное время по минутам расписано, а что делать? Медведь по-хозяйски расхаживает по рубке, с любопытством слушает морзянку и принюхивается к моему пиджаку. Я даже за сердце схватился: не сожрал бы мою трехмесячную зарплату! Но когда он разыскал и с большим энтузиазмом съел пачку печенья, я понял, что он, наверное, ручной и перешел с борта судна, к которому мы ошвартовались. Понять-то понял, а в рубку зайти боюсь: а вдруг медведь не знает, что он ручной? Решил проверить: побежал в капитанскую каюту, набрал конфет и стал бросать их этому субъекту. Хватает на лету! Тогда я конфетами выманил его из рубки и швырнул целую горсть в капитанскую каюту. Медведь прыг туда, а я запер за ним дверь и помчался отстукивать радиограмму. Как раз в эту минуту капитан вошел к себе... Потом мы не раз спрашивали, выпил ли он со своим гостем на брудершафт, но капитан отмалчивался... Выдраив пеленгаторную палубу до зеркального блеска, обгоревшие, донельзя грязные, но довольные {старпом великодушно признал, что даже палубная команда не сработала бы лучше), мы отправились приводить себя в порядок и обедать. А в четверг аврал продолжился: на этот раз нам доверили выкрасить кнехты, клюзы и лебедки на баке. Возглавил новоиспеченных маляров Олег Ананьевич Ростовцев, и благодаря этому работу мы закончили досрочно. Не только потому, что он оказался маляром высокого класса, но и потому, что, когда свободные от вахт ребята приходили поглазеть, как сам капитан красит лебедку, боцман Петр Андреевич Тарутин без лишних разговоров вручал им кисти и скребки. Отказываться, сами понимаете, было неудобно ("Что, у капитана больше времени, чем у тебя?"), и наш полк вырос вдвое. Я обработал чернью три кнехта, два клюза и турачку брашпиля и был ужасно доволен, когда боцман во всеуслышание объявил, что выкрашенные мною предметы - настоящее учебное пособие для начинающих маляров. Артемий Харлампович с этим выводом согласился, Да, настоящее учебное пособие. Вся палубная команда, добавил он, должна побывать здесь и ознакомиться с этими кнехтами и клюзами, чтобы раз навсегда понять, как не надо работать, ибо я израсходовал слишком много краски. Вот и угоди начальству! Антинаучный штиль, подъем вертушек и мелочи быта Первый период Тропического эксперимента заканчивается. Три недели мы дрейфовали в заданном районе своего полигона, непрерывно, по двадцать четыре часа в сутки уговаривая океан, атмосферу и солнце поделиться своими секретами. Все добытые показания немедленно превращались в точки-тире и уходили в эфир, становясь общим достоянием всех участников Тропического эксперимента. Завтра мы уходим в Дакар. Нужно спешить, потому что вскоре начнется одиннадцатибальный шторм. Необходимо срочно закрепить всю расположенную на палубных надстройках аппаратуру и стремительно покидать это гиблое место, иначе беды не миновать. Даже как-то не верится, что море, такое милое и ласковое, к ночи превратится в бурлящий котел. Самое удивительное, что синоптики во главе с Шараповым, чрезмерно доверяя своим картам, проморгали приближение шторма - его предсказал Воробышкин. - Мое дело-предупредить, - с достоинством говорил он, намертво прикручивая капроновым шнуром свои приборы. - В районе нашего полигона к двадцати четырем часам по Гринвичу сила ветра достигнет тридцати двух метров в секунду. - Что вы говорите! - ужасались слушатели. - А Шарапов ничего и не подозревает! - Подлинно научное предвидение основывается на интуиции, разъяснял Воробышкин. - Интуиция и озарение - вот что отличает настоящего ученого от дилетанта. Хотя это звучало очень убедительно, Шарапов проявил себя маловером и скептиком. Боюсь, что слова, которые он процедил сквозь зубы, показались бы Воробышкину обидными: мне даже неловко повторить, что Шарапов посоветовал ему сделать со своей интуицией. А поскольку именно Шарапов являлся главным синоптиком, руководство судна пошло у него на поводу и повело себя так, будто никакого шторма и не ожидается. Столь же беспечно отнеслись к подлинно научному предвидению и нижестоящие члены экипажа. С утра палубная команда и гидрологи вытаскивали буй, а Вася и Валентин снимали эту сцену. Одна за другой поднимались на бак драгоценные вертушки, самописцы которых три недели неустанно фиксировали поведение подводных течений. Первая вертушка обросла ракушками и не сработала, зато остальные оказались в полном порядке. Целым слоем, настоящей коллекцией раковин покрылся и сам буй. Всей этой сложной подъемной операцией несколько часов руководил Степан Иванович Гись, и у зрителей сердца изнылись - так он волновался. Не только потому, что уж слишком велика была ответственность, но и потому, что в эти часы рыба клевала, как никогда. Прикованный к лебедкам и вертушкам, Степан Иванович чуть не плакал, глядя, как его конкуренты тащат из воды тунца за тунцом. Нет справедливости на свете! В ту минуту, когда, подняв последнюю вертушку, Гись с вожделением забросил удочку, к борту подошла стая акул, и тунцы разбежались в разные стороны. Между тем время шло, обещанный Воробышкиным шторм неумолимо приближался, а капитан нисколько не торопился уводить судно в безопасное место. Более того, гидрологи затеяли постановку нового буя с вертушками и провозились до вечера. - Мое дело - предупредить, - повторял Воробышкин, посматривая то на часы, то на пока еще безоблачное небо. - Лично я слагаю с себя всякую ответственность за судьбу корабля! И хотя этой ответственности на Воробышкина никто не возлагал, возникало тревожное ощущение, что отныне корабль становится беззащитным. Нас утешало лишь то, что "Королев" уже побывал в переделках и как-нибудь сумеет выбраться из этого ужасного шторма. А пока что, не теряя даром времени, мы готовились к предстоящей высадке на берег, по которому успели изрядно соскучиться: стирали, гладили, стриглись - одним словом, чистили перышки. За время своих странствий я стал вполне квалифицированной прачкой, но так и не постиг великого искусства обращения с утюгом. Вот и сегодня он отколол довольно гнусную штуку, оставив подпалины на моей любимой хлопчатобумажной рубашке, причем на самом видном месте. Любил я эту рубашку главным образом потому, что она была у меня последняя - две другие я прожег утюгом и выбросил в иллюминатор перед Кубой. Перспектива гулять по Дакару с его адской жарой в нейлоновой тенниске не очень вдохновляла меня, и я бросил призыв о помощи, на который откликнулась старший инженер Роза Александровна Бритвина. Оказалось, что рубашку можно легко спасти, если воздействовать на подпалины соком репчатого лука. Я воздействовал. Подпалины действительно исчезли, но вместо них появились расплывчатые желтые пятна. Я вновь выстирал рубашку - пятна остались, опять залил их соком лука - - никакого впечатления. Когда я, охрипнув от проклятий, открывал иллюминатор, ко мне заглянул Юрий Прокопьевич. Изучив ситуацию, он сказал, что дело поправимо: у него есть чудодейственная щавелевая кислота, которая запросто снимает любые пятна. Вот спасибо! Взяв кислоту, я вприпрыжку отправился к себе выводить пятна.. И что бы вы подумали? Пятна исчезли, как по волшебству, но зато на их месте образовались многочисленные дырки, и рубашка стала похожа на авоську. Теперь все было просто. Я с огромным облегчением открыл иллюминатор и выбросил рубашку в море, где ее тут же подхватила гулявшая поблизости акула. Носит она ее или съела, мне установить не удалось. А наутро мы благополучно, не потеряв ни метра троса, подняли глубоководный якорь и полным ходом двинулись в Дакар. Да, чуть не забыл: к двадцати четырем часам ветер, которого мы и так не ощущали, стих совершенно - этот факт зафиксировала в своем журнале метеоролог Нелли Капустин, - и на море установился такой абсолютный штиль, какого мы не видывали за весь рейс. Более того, данные, полученные от спутников Земли, свидетельствовали о том, что не только в нашем районе, но и за тысячу километров от него не наблюдается никаких штормов. Ввиду того, что даже сам Воробышкин не смог объяснить, чем вызвано такое необычное поведение природы, этот штиль вошел в летопись нашего плавания как антинаучный. В Дакаре Дакар огромен и прекрасен. Допускаю, что этим не исчерпываются достоинства столицы Сенегала, но таково первое впечатление. Мы пришли сюда для того, чтобы и себя показать и других посмотреть: в Дакаре находится Центр оперативного управления Атлантического тропического эксперимента, и нас ждут конференции, заседания, инспекции и встречи. Весь цвет мировой метеорологической науки из семидесяти стран собрался в этом знойном городе. Никогда еще ни в одном порту мира не находилось одновременно столько научноисследовательских кораблей! Тридцать девять судов из десяти стран (тринадцать - советских!), двенадцать самолетов, станции наземного наблюдения, многие тысячи специалистов - такого штурма океана и атмосферы наука еще никогда не предпринимала. Действительно, грандиозный эксперимент! Завтра мы - Василий Рещук, Валентин Лихачев и я - полетим над морем на "ИЛ-18". Послезавтра Сергеевы повезут нас на машине в глубь страны. Через три дня, вы не поверите, нам обещана прогулка на страусах! И каждый день мы будем смотреть Дакар. Такова наша исключительно насыщенная программа. Самому себе позавидуешь! В дакарской штаб-квартире работает несколько советских специалистов, и двое из них, Юрий Викторович Тарбеев и Юрий Иосанфович Беляев, встречали нас на причале. Тарбеева. я знал главным образом по рассказам полярников: он был начальником одной антарктической морской экспедиции, руководил полярными операциями в Главном управлении Гидрометеослужбы, а ныне находился на посту заместителя генерального директора АТЭП по оперативным вопросам. Беляев, мой старый московский знакомый, стал помощником Тарбеева по судовым операциям. От них мы и узнали все свежие новости, главная из которых та, что нам разрешен полет. А через несколько часов в Дакар приходит "Профессор Зубов", на борту которого находятся национальный координатор СССР Михаил Арамаисович Петросянц и его заместитель Николай Иванович Тябин, с которым я познакомился семь лет назад на дрейфующей станции "Северный полюс-15". Кроме того, на "Зубове" я встречу многих моих антарктических товарищей - Колю Фищева, Сашу Дергунова и других. А вскоре прилетает в Дакар и Алексей Федорович Трешников, директор Института Арктики и Антарктики, мой главный полярный крестный. Сплошные сюрпризы! Жаль, что не увижу Евгения Ивановича Толстикова, благословившего меня в это путешествие: в его руках сходятся все нити советской части Тропического эксперимента, и дела задержали его в Москве. Однако время дорого - быстрее на берег! Театр начинается с вешалки, приморский город - с порта. Порт здесь один из крупнейших в Африке, он оборудован многочисленными причалами и щетинится кранами, при помощи которых разгружаются и заполняются трюмы десятков судов. В двух шагах от "Королева" чернокожие докеры сбрасывают с машин тяжелые мешки. Это арахис. Его здесь целые горы, терриконы. В свое время французы решили, чт