змещало отсутствие боевых наград. Особенно в наши неопределенные дни. Тут мне и пришел официальный вызов из министерства. А вскоре так получилось, что прибывшим ребятам позарез необходимо было в Москву. В совет ветеранов-афганцев по каким-то неотложным делам. И мы решили ехать вместе. Однако не вышло. Утром в день отъезда, когда уж и билеты были взяты, и отдельное купе нам обещали, - звонок из Москвы. Из моей главной конторы: - Вызов отменяется. Срочно запускай серию караульных карабинов. - А чем я расплачусь с работягами? Этими карабинами, что ли? - Делай, что велено. И - трубку на рычаг. Мы - страна рычащих приказов, а не спокойных распоряжений, все правильно. Все правильно, только я очень огорчился, что ребята уехали без меня. Делать было нечего: рычащий приказ не подлежит у нас никаким обсуждениям, хоть и чужд всякой логике. Я вызвал Херсона Петровича, сказал о распоряжении сверху, а он задал мне тот же вопрос: - А оплата? Это же - сверх программы. - Потом разберемся. - В план включат или спецзаказом оформят? - Да нам-то какая разница? Херсон Петрович пожал плечами и ушел. И с чего это я взбеленился вдруг, сам не понимаю. Что-то защемило в груди, а что именно, было непонятно. И я - злился. Пока не позвонил Спартак. - Радио слышал? - Нет. Что там? - Нетелефонный разговор. Однако - срочный. Я заеду. - Прямо сейчас? - Прямо к телевизору. По которому "Лебединое озеро" передают. Ты все понял? - Помер кто-нибудь? - Похоже, что мы с тобой. Я позвоню. И трубку положил. Вы все поняли? А я - многое. У нас если кто из вождей переселялся в лучший из миров, всегда шло "Лебединое озеро". Всенепременнейше. Такое, стало быть, музыкальное сопровождение. Хотел было я его по телевизору послушать, но тут в цех вызвали. В стреляющий. Возле него меня ждал Херсон Петрович. Весьма озабоченный. - Горбачев арестован в Форосе. В Москву ввели танки. - Как?! - Переворот. Поэтому нам и приказали изготовить партию конвойных карабинов. Неплохо, да? Слухи росли и ширились, но толком никто ничего не знал. Говорили, что в Москву вошли танки верных коммунистам частей, что Ельцин окопался в Белом доме и призвал всех граждан бороться за демократию, что в Москве уже строят баррикады, что... Словом, завод у меня не работал. Все собирались кучками, никто ни черта не делал, только бесконечно перекуривали и спорили до хрипоты. Я поинтересовался у Херсона, что же будет с заказом на карабины, но он меня успокоил: - Пилят во всех слесарках. В основном макаронники. - Что пилят? - Стволы укорачивают. - А мушки? - Я несколько растерялся, поскольку Херсон стреляющее оружие превращал в дубины с прикладами. - А отстрел? А он усмехнулся: - Ты что, и вправду конвойные карабины выпускать вздумал? Тогда пиши письменный приказ, я такой позор делить с тобой не согласен. - Но ведь есть же распоряжение... - Устное, - подчеркнул он. - А устное в дело не подошьешь. Победят они - приварим и мушки, а не победят, так нас никто и не осудит. Только, думаю, не победят. - Почему так думаешь? - Потому что не хочу. И ты - не хочешь. И никто не хочет, даже Спартак Иванович. А если вся русская Глухомань не хочет, то ничего у них и не выйдет. Так что обождем. Мы ждать - привычные. 3 В полдень, то ли решившись, то ли проспавшись, местные поклонники кондового коммунизма вышли на митинг с криками, проклятиями и плакатами. Самое любопытное заключалось в том, что их вежливо оттеснила милиция с площадки перед горсоветом в сквер, который и окружила почти со всех сторон. Это было явным вызовом москов-ским событиям, танкам на улицах и самому ге-ка-че-пе (дурацкое словосочетание, надо сказать). Я удивился спартаковской решимости и тут же ему отзвонил. - А что? - он усмехнулся. - Милиция очистила проезжую часть автомагистрали. Как считаешь, в рамках такое решение? - Это как кто посмотрит. - Вместе посмотрим, не возражаешь? - На что, собственно? - На лица. Не возражаешь? Ну, тогда жди. Я быстренько свернул свое присутствие на рабочем ме-сте и пошел домой ждать Спартака с его странными намеками и соответственно - включать телевизор. Однако вместо телевизора я включил газовую плиту и стал жарить картошку, поскольку получил соответствующее распоряжение от Танечки. А пока жарил, пришел Спартак. - С ге-ка-че-пе вас! - сказал он вместо приветствия. - Фрондируешь, секретарь? - Да что ты, разве я осмелюсь, - усмехнулся он и начал выгружать из портфеля райкомовские гостинцы. - Татьяна дома? - На работе. - Я свою тоже с работы не потревожил. Так что - муж-ской разговор. Как говорится, без баб-с. Ненавижу я это банно-мужицкое выражение, а тогда почему-то промолчал. Ге-ка-че-пе подействовало, что ли. Или то, что у Спартака глаза были уж очень веселые. - Ты за кого? - спросил он. - За большевиков или за коммунистов? Вопрос был прямехонько из фильма "Чапаев", а потому я и ответил соответственно Василию Ивановичу: - Я - за Интернационал. - Молодец, - сказал Спартак. - Ситуация такая, что подобные вопросы пока следует решать без... дам, поскольку ответ на него может прозвучать преждевременно. - Преждевременно? - Именно. Шуруй насчет картошечки, а остальное я знаю, где лежит. Когда я вернулся со скворчащей сковородкой, Спартак уже накрыл на стол, откупорил коньяк и теперь возился у телевизора. - Наливай пока. Сейчас вся эта гоп-компания должна появиться. - Какая гоп-компания? - наивно спросил я. - Вечно вчерашних, - буркнул он. - Есть такая порода. Жмется вокруг антрацита, а пользы от нее ни на грош. Только антрациту тепло людям отдавать мешает. Эта порода и впрямь появилась, едва мы по паре рюмок опрокинули. Дальше мы уже слушали, хотя больше смотрели. И было на что смотреть: руки у вице-президента Янаева, возглавившего ГКЧП, тряслись, как у запойного алкоголика. Мелко, жалко и безостановочно. - На руки посмотри. - И хочется, и колется, и ручонки со страху трясутся. - Спартак зло рассмеялся, но вдруг оборвал смех. - Ты никаких глупостей не успел натворить? - От глупостей меня мой Херсон Петрович спас, - признался я. - Приказали мне партию карабинов выпустить, но Херсон через цеха проводить их не стал, а велел слесарям вручную винтовки укорачивать до карабинного стандарта. - Я тебе эту работенку оплачу, - сказал Спартак, не отрываясь от телеэкрана. - Через Юрия Денисовича. - Это который... - Не спорь, мужик дельный. И про карабинчики не проболтается. - Спартак поднял рюмку, чокнулся с телевизором. - Тост созрел. За дураков, которые нам строить и жить помогают. И опрокинул в рот полную рюмку. Спартак обладал если не интуицией, то - нюхом, как у охотничьей собаки. Вскоре после демонстрации трясущихся рук все и закончилось, правда, не без крови, поскольку при попытке штурма Белого дома погибли трое ребят. Но это там, в столице, а в Глухомани нашей решительно ничего не произошло, не считая, конечно, тайного пиления винтовочных стволов. Мне было совестно, но с помощью Херсона Петровича этот позор остался между нами. А вот карабинчики после пристрелки пришлось-таки уступить Юрию Денисовичу. А потом и наши афганцы вернулись целыми и невредимыми на "жигуленке", который Андрею подарили за мужество и инициативу, проявленную им при штурме Белого дома. В чем она заключалась, я не знаю (Андрей был не из разговорчивых), но Федор намекнул, что за доброе дело. С Андреем и Федором вернулся и Валера, решивший обосноваться вместе с боевыми друзьями, и я собрал их у себя. Хороший был вечерок... ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 Москва праздновала победу с восторгом, искренностью и давно забытым всеобщим ощущением счастья. Гекачеписты сидели в кутузках, ходили на допросы с заломанными за спину руками, солдаты и офицеры сияли улыбками и первыми норовили протянуть руку. Старики тоже разыгрывали полное удовольствие, хотя глаза у многих оставались колючими. Оно и понятно: рухнул их мир, в котором у них была своя кормушка. И даже вечно хмурая московская милиция всю последующую неделю никого и ни за что старалась не штрафовать. Об этом, перебивая друг друга, рассказывали нам наши афганцы, и я впервые пожалел, что мое московское начальство вдруг отменило уже согласованную командировку. Пожалел потому, что невероятно завидовал нашим гостям-афганцам, пережившим, может быть, лучшие часы своей жизни. Они гордились этими часами, а мы гордились ими, а меня среди них не было, и... И я - завидовал им. Сейчас бы я тоже перебивал, впихивая собственные воспоминания в общий разговор, и Танечка гордилась бы мной. В Москве ребята раздобыли умопомрачительный платок и столь же умопомрачительную кофточку. И шепнули: - Это - Тане от тебя, крестный. Отдашь, когда уйдем. И я преподнес эти подарки, когда они ушли. А Танечка вдруг стала пунцовой настолько, что в этой вдруг прилившей к щекам крови засветилось нечто, доселе меня не освещавшее. Какой-то мощный светильник вспыхнул в моей рыжей женушке, а по полыхающим щекам скатилось две слезинки. И я очень удивился: - Не понравилось? - Глупый. Мне же первый раз в жизни сделали подарок, потому что твой паричок не считается. Он - свадебный подарок, а чтоб так, ни с того ни с сего... В первый раз! И я такая счастливая, такая счастливая, что слезы - они сами собой. Вот тогда, только тогда я понял, как я люблю свою Танечку. Я понял, что такое - любить человека. Любовь - это не желание. Это нечто большее и необъяснимое. Это - ощущение, что в вас поселилось иное существо. Поселилось и проросло во всем вашем существе. Навсегда проросло, и отныне вы - неразделимы, как сиам-ские близнецы. Для того чтобы кончилась ваша любовь, одного из вас просто придется убить. Почему я тогда подумал именно об этом?! 2 Наконец-то министерства начали работать. Их трудяги были настроены невероятно активно в борьбе за все реформы разом, и мне удалось заручиться приказом, что в недалеком будущем на моем спецпредприятии будет налажен выпуск патронов для автоматов, а позже - и самих автоматов. Что я буду предусмотрен в бюджете и мои рабочие станут получать гарантированную ежемесячную зарплату. Тогда я в это радостно верил, не успев оценить ситуацию, которая вся строилась не на планах - их решительно осудили как пережиток, - а на обещаниях, которые никого и ни к чему не обязывали. К сожалению, это открытие пришло позд-нее, как, впрочем, почти все открытия человечества. О заказе караульных карабинов речи, естественно, не было, но с меня срочно потребовали отчетность по последним поставкам патронов. А Херсон Петрович, как назло, на работе не появился, и никакой отчетности у меня на руках не оказалось. Я кое-как договорился, что доложу через сутки, положил трубку и узнал, что мой заместитель, видимо, заболел. Мне нужен был не столько заместитель, сколько отчетная документация, и я решил отправиться к захворавшему домой лично. И тут впервые выяснил, что он, оказывается, проживает в нашей областной столице. Пришлось ехать в область. Взял машину, шофера Вадика со всеми его ушами во все стороны, и мы покатили. - Краснофлотская, шесть, квартира восемнадцать, - продиктовал я Вадику выписанный из личного дела адрес заместителя и вольготно откинулся на сиденье. С чего это мы называем морскими терминами города и площади абсолютно сухопутной Глухомани? Тоже ведь - загадка национального характера. Тоска по морю, которого никогда не видели подавляющее большинство глухоманцев, или извечная наша боль по державе? Даже если держава эта давно канула в небытие?.. Я размышлял над изгибами национального разума, а Вадик тем временем гнал по магистральному шоссе. Он любил быструю езду, а я не любил его уши, хотя езду с ветерком - любил. Краснофлотской оказалась ничем не примечательная сухопутная улица, застроенная стандартными пятиэтажками без лифтов. Мы остановились у дома номер шесть, и я вылез. Старушка, что сидела возле подъезда на скамейке, была глуха, как бронированный сейф, и на все мои вопросы отвечала двумя словами: "Громче говори!" Я махнул рукой и вошел в подъезд. Искомая квартира оказалась, конечно же, на пятом этаже. Взобравшись, я остановился у двери, чтобы малость улеглось обрадованное восхождением дыхание. Но долго торчать тут мне не хотелось, и я позвонил. Мне открыла молодая женщина в мужском халате. А дыхание мое, как тут же выяснилось, еще было далековато до нормы. Она молча уставилась на меня, а я выдохнул: - Херсон... - Что?.. - Херсон... Тут... - Виталик!.. - заорала вдруг она, вероятно, уловив некое знакомое слово в моих судорожных выдохах. За ее спиной вырос некто, столь же похожий на моего заместителя, как я - на Илью Муромца. И рыкнул: - Что ему надо? - Он тебя отматюгал! - Что?!. - взревел Виталик. - Ах ты, коз-зел!.. Когда вы слышите слово "козел", произнесенное пропитым баритоном да еще через два "з", уносите ноги. Я успел захлопнуть дверь перед носом Виталика и скатиться на первый этаж со скоростью, в сотни раз превышающей первоначальный подъем. Вылетев из подъезда, я домчался до машины и, открыв дверь, заорал: - Гони!.. Не задавая вопросов, Вадик сорвался с места с ревом, который можно услышать только в кино фильмах о гангстерах. Квартала три мы пронеслись на скорости, в два раза превышающей хорошую, и Вадик остановился столь же внезапно, сколь и трогался с места. - Заправиться надо. - Держи деньги. - У меня талоны, - объяснил он, вылезая. - Вы пока перекусите. Кафе - напротив. - А ты? - У меня бутерброды с собой. И фанта. Ушастик мой укатил, а я пошел в кафе. Чистенько, аккуратненько, сиденья красной пластмассы, а столешницы - салатовой. Уют и покой, как в советские времена, и даже цены не заставляют судорожно пересчитывать наличность. Заказал пельмени, жду, когда приготовят, как вдруг за мой стол усаживается некто. И - с укором: - Старых приятелей уж и узнавать перестал? Глянул - канцелярский завмаг Тарасов. Муж грешной Ляли. Этого еще не хватало. Вследствие этого первого впечатления разговор начинался вяло, через пень-колоду, как говорится, и если бы запасливый Тарасов не прибег к общерусскому способу развязывания языков лучше дыбы и кнутобойства, то так бы, вероятно, и разошлись. Но тут нам принесли еду, и он попросил у официанта минералку и два стакана. А когда тот доставил, с оглядкой полез в боковой карман, из которого с великой ловкостью и наполнил наши пластмассовые стаканы чем-то не совсем минеральным. - Добавь водички по вкусу, - сказал он. - Это - спирт. И чокаться не будем. Рад встрече. Будем. Были раза три, после чего я в качестве анекдота рассказал, как меня встретили в квартире на пятом этаже. - Херсон? - удивился он. - Знаю, в школе вместе учились. А потом он после седьмого класса ушел на курсы счетоводов. - Потом, что ли, институт кончил? - Никакого института он сроду не кончал, - сказал Тарасов. - Он на москвичке женился и там разворачивался. Это он умеет. В смысле разворачиваться. Там-то его и накрыли за какие-то комбинации. Но то ли супруга его кому-то на лапу пачку сотенных положила, то ли адвокат хороший попался, а только выскользнул он из прокурорских объятий. Уж что-что, а ужЕное в нем имеется. Говоришь, у тебя заме-стителем? - Заместителем, - сказал я, с трудом соображая, как могли в главке утвердить находившегося под следствием бывшего счетовода. Вот с этими полухмельными соображениями я в Глухомань и вернулся. Ехал и думал, как я все выложу в лицо Херсону, как он будет выворачиваться ("Ужиное в нем имеется", - сказал Тарасов) и как я с торжеством прижму его фактами. А проспавшись, понял, что ничего этого я делать не буду. Это вопрос "компетентных органов", а помогать им - уж извините. Работает Херсон хорошо, отношения у нас нормальные - ну, и какого рожна мне еще нужно? Диплома у него нет? Диплом ума не прибавляет, а уж уменья работать - тем более. 3 Вечером раздался звонок неожиданный. Звонил сам Спартак Первый - точнее, бывший первый, потому что уже вышло постановление о роспуске территориальных партийных организаций. Поздравил меня с победой демо-кратии, сказал пару банальностей, а потом вдруг поведал, что Альберт Ким первым в нашем районе организовал акционерное общество парникового хозяйства, получил все разрешения и - развернулся вовсю. Помню, я очень за Кима порадовался, а Спартак сказал: - Вот тебе и первый миллионер в районе. Ну, и за что боролись, как говорится? И как-то очень нехорошо засмеялся. У меня так получилось с работой, что после этого почему-то очень неприятного для меня звонка мы с Танечкой смогли выбраться к Кимам только через неделю. Я прихватил оставшуюся от встречи с афганцами бутылку коньяка, Танечка - коробку конфет, и мы потопали. Тут к месту вспомнить первое знакомство моей Танечки с Альбертом Кимом. Она в тот день впервые приступила к работе, как заявился Ким. Танечка кончила курсы стенографии и секретарства, твердо вызубрила порядок, а потому и спросила неизвестного посетителя в кирзовых сапогах, как ей следует его называть, чтобы с полной официальностью доложить начальнику. То есть мне. - Называй меня, девочка, дядей Кимом, - попросил Альберт. Вот с той поры она так его и называла. И ей было удобно, и ему было приятно. И в предвкушении приятности мы и ввалились в директорский особняк Кима. А нас встретили странно тихо и даже как-то подавленно, что ли. У гостеприимных и широко живущих Кимов этого не водилось, и я забеспокоился. - А где Альберт? Помолчали мать с сыном. Потом мать сказала неожиданно: - Вторые сутки домой зазвать не можем. - Откуда зазвать-то? - Пойдем, крестный, - вздохнул Андрей. И мы пошли к любовно и со знанием дела отстроенным парникам, которые числились уже не за совхозом, а за акционерным обществом закрытого типа. АОЗТ "Кореец". Ким показывал мне как-то и чертежи будущей мечты своей, и то, что из мечты получилось. И получилось очень неплохо. Только ничего этого уже не было. Ни будущей мечты, ни осуществленного строительства, ни будущих огородных урожаев. Парники все были старательно изломаны, стекла повыбиты, пленка изодрана, а урожай, на который так рассчитывал Ким, истоптан и вырван с корнем. И среди этого варварского разгрома медленно и понуро бродил Ким с корзинкой, в которую складывал то чудом уцелевший огурчик, то зеленый еще помидор. - Ким! Я подошел к нему, взял за плечи. Он посмотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом в глазах его вспыхнул прежний хитроватый блеск. Он бросил корзинку и обнял меня. - Вот, что они сделали. Им не нужно улучшать свою жизнь. У них одна задача: преследовать и пакостить тем, кто любит работать. Я беспомощно молчал. А в голове, помнится, одна фраза бултыхалась, как в пустой бочке: "Мы же - огородники. Лучшие в мире огородники..." - Записку оставили. Вот она. Альберт протянул мне мятую записку. В ней печатными буквами значилось: "С ЭТОГО ДНЯ ТЫ ПОСТАВЛЕН НА СЧЕТЧИК, КОРЕЙСКАЯ СВОЛОЧЬ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ - ОДИН ПРОЦЕНТ К ДОЛГУ". - Разве ты не в банке брал ссуду? - растерянно спросил я. - Да какой же советский банк проклятому частнику ссуду выделит без райкомовского указания? - вздохнул Ким. - Деньги я взял у Зыкова Юрия Денисовича. Под дикие проценты. Я же мечтал зелень выращивать... И как мне в глаза тем смотреть, кто поверил в меня? Кто после работы да в выходные вот это все строил?.. Кое-как мы уговорили его вернуться в дом. Пока Лидия Филипповна и Танечка с помощью Катеньки что-то готовили на кухне, я открыл бутылку коньяка, Андрей принес стаканы, и мы выпили всю бутылку враз. На троих и без всякой закуски. По-русски выпили, и Ким как-то отошел, успокоился и даже стал улыбаться. Правда, невесело. - Один процент за каждый день. Неплохо, а? Понимаю, что запугивают, но и они должны же понимать, что нереально это требование. - Соберем мы тебе деньги, соберем, - сказал я. - Ну, шестерки перестарались, только и всего. - Хотел бы я знать, кто этих шестерок на отца натравил, - тихо сказал Андрей. - Кто натравил?.. - Ким невсело улыбнулся. - Да у меня в совхозе каждый третий считает, что так мне и надо. "Никогда не проявляй инициативы" - они по этой психологии существуют. Стало быть, вчерашняя советская власть, что живет в них, и натравила. Я же всем предлагал в наше акционерное общество вступать. Всем! И одно только требовал: "Ваш вклад - работа. Настоящая работа, от солнышка до ночи". Кое-как набрал необходимое количество желающих, а то бы и общества никакого не было. Ну, отучили нас работать, отучили! Настолько безработицы боялись, что у нас на одно рабочее место десять человек набирали по штату. И это - надолго. Надолго это иждивенчество. Перекуры у нас куда важнее любой работы, вот в чем все дело. Перекуры, баньки да общая выпивка. - Ты сообщил в милицию? - Зачем? - Альберт пожал плечами. - Я и так знаю, кто это сделал. Они там натоптали, как слоны. Ну и для чего семьи бездолить? Ради мщения, что ли? Другой вопрос: кто их подучил? А сказать точнее: кто их натравил труд своих же соседей уничтожить? - Вот я об этом и говорю, - сквозь зубы процедил Андрей. - Но мы разберемся... Тут появились все три наши женщины: Лидия Филипповна, Танечка и Катюша, и Андрей сразу замолчал. Женщины мигом собрали на стол, мы расселись, и Андрей, как младший из мужчин, разлил по рюмкам. - За тебя, отец. И не горюй, выкрутимся! - Выкрутимся... - Ким тяжело вздохнул. - Только вопрос: где денег взять? Опять идти к кому-то в кабалу под дикие проценты? Однако, выпив, он маленько успокоился. Я понимал его тревогу: парники он строил с размахом, капитально и на долгий срок. Он вообще был мужиком основательным и никакой халтуры ни в каком деле не терпел. Сам работал, как вол, и от других такой же работы требовал. - Шоссе нашу Глухомань напополам делит, - вдруг сказал он. - Справа - нормальные предприятия: стекольный завод, молокозавод, проволочный завод. Эта продукция имеет спрос, а значит, и рабочие получают зарплату. А слева - три номерных завода да твой смешанный - макароны с патронами. Ни на патроны, ни на винтовки ты денег уж второй год не получаешь, а макароны - выручают. Зарплату ты и патронникам своим умудряешься платить, только на поддержку производства при этом ничего не остается. А оно - ветшает... Но не к тому я, не к тому. Я к тому об этом странном разделении вспомнил, что делит оно все население наше на две половины: на тех, кто всегда за вчерашнее голосует, и на тех, кто за завтрашний день. На коммунистов и сторонников реформ, как бы они себя при этом ни называли. И как все это обозначить? А обозначить это можно одним словом: раздрай. Раздрай в нашем свободном обществе, вот ведь что. Скрытая гражданская война. 4 Вот на этом мы тогда и расстались. А через две недели... Нет, надо сначала рассказать о Катюшке. Милая такая девочка, очень скромная, трудолюбивая и приветливая. Этакая маленькая хлопотунья. Как-то я к Киму прямо из обла-сти без предупреждения приехал, и выяснилось, что вся семья к Вахтангу - это еще до тбилисской трагедии было - на какое-то там событие отправилась. А Катюша болела, потому ее и не взяли, хотя никакой температуры у нее не было и она уже старательно суетилась по хозяйству. Я хотел было уйти, но Катюша воспротивилась: - Вы же голодный! Кинулась во двор, набрала какой-то травы и тут же приготовила мне салат и яичницу из трех яиц. И мы с ней славно поужинали тогда. Славно поужинали. ... А через полмесяца после посещения Кимов к нам поздно вечером пришел Андрей. Вид его был окаменелым, он даже говорил сквозь зубы и все время потирал одну ладонь другой. - Случилось что? - спросил я. - Случилось, - хрипло сказал он. - Катька из школы вовремя не пришла. Явилась в одиннадцать, вся избитая и платье разорвано. Какая-то шпана поймала ее, били и мучили долго. - Изнасиловали? - ахнула Танечка. - Говорит, нет. Просто хватали, где хотели. Видно, кто-то указал, чтоб не насиловали, чтоб милиция не вмешивалась. Завтра мама врача к ней вызовет. Она молчит и только плачет. - Так, - сказал я. - Значит, своими силами искать придется. - Я это Валере поручил, его в Глухомани мало кто знает. - Андрей вздохнул, нахмурился. - В трусы ей записку сунули. В ней сказано: "Не отдашь должок, о Володьке пожалеешь. Да и Катьку не пощадим". И срок указан: две недели. С набежавшими процентами. Он замолчал и выразительно посмотрел на Танечку. Танечка все поняла, вышла без вопросов. - Я к тебе с просьбой, крестный, - тихо сказал Андрей, когда за нею закрылась дверь. - Дай мне две винтовки да ящик с патронами. Дом охранять придется, да и ребят без сопровождения я больше в школу не пущу. Хватит с меня одних Катькиных мук. - А деньги-то у отца есть? - Денег нет и не будет. Только я перед бандитами сроду еще руки по швам не опускал. А кроме того, деньги еще передать надо. Значит, где-то вне города будет встреча. Чтобы из рук в руки и без свидетелей. Вот мы этому Зыкову их и передадим, - жестко сказал Андрей и, кажется, губ при этом не раздвинул. - Только очень прошу, дай пару винтарей. Мы тремя пистолетами не отстреляемся от этой кодлы... Я призадумался. Оба моих спеццеха были выделены в отдельную зону моего макаронно-ружейно-патронного предприятия. Там стояла ведомственная охрана, пропу-скавшая на территорию только по специальным пропускам с красной полоской, но въезд был отдельным. Был шанс проникнуть туда на машине, нагрузить ее ржавым железом и прочей дрянью, которая всегда почему-то скапливается на заводских дворах. Под этим видом можно было как въехать, так и выехать, учитывая, что ленивая охрана не станет ворошить металлолом. И сказал: - Раздобудь грузовик, только не с отцовскими номерами. Возьми своих ребят, одень их попроще, пусть прикинутся грузчиками. Я подготовлю для тебя винтовки и патроны, ребята должны незаметно положить их на дно и завалить железом. - Будет сделано, крестный. В среду. Максимум в четверг: машину придется поискать в другом городе. Я позвоню, когда буду готов. Я с глазу на глаз рассказал все Херсону. Он отвечал за спецпродукцию, не раз ругался с начальниками цехов по поводу захламленности территории, знал ведомственную охрану, а главное, знал, где лежат спрятанные винтовки и патроны, ускользнувшие от всяческих документов и внезапных проверок. Херсон весьма неодобрительно отнесся к этой затее, но спорить не стал: - Сделаем. - Не забудь заявку во вторчермет на среду подать. Чтобы видимость соблюсти полную. - Не забуду. В среду позвонил Андрей, сказал, что все готово и что он с грузовиком и своей командой прибудет к девяти утра. Парни под наблюдением Херсона Петровича работали споро, поскольку, во-первых, надо было спрятать в кузове ящик с винтовками и два ящика с патронными цинками, а во-вторых, каждую минуту могли позвонить со вторчермета и сказать, что они готовы приехать за металлоломом. Но все закончилось благополучно, машину выпустили без досмотра, и Андрей кружным путем погнал ее в совхоз. Через две недели пришел. - Крестный, погляди продукцию. Мы из двух винтовок обрезы сделали. Так, самосильно. Вроде получилось, но ты все-таки проверь. В стрельбе нельзя промахиваться. Обрезы я посмотрел. И правда, неплохо получились, и мушки вроде бы по центру. Андрей заверил: - Валера проверял. Он стрелок классный. Бьют по центру. - Добро, - сказал я. Пальнул по паре патронов из каждого. Действительно, бой оказался центральным, хотя держать тяжелый обрез одной рукой мне было трудновато. Ребята с этим справлялись запросто. - Когда у тебя свидание с кредиторами? - Дня через три, от них зависит. Долгов стало на три-дцать процентов больше. Но, думаю, мы их на стрелке спишем. - Валерка разыскал, кто над Катенькой измывался? - Разыскал. Подкрутки, сволочи, под крутых парней работают, а самим - лет по восемнадцать, не больше. И знаешь, где пасутся? В спортлагере, который еще Спартак Иванович организовал. Сами сказали. Валерка двоих так отделал, что им пару месяцев больница обеспечена. - Спартак?.. - почему-то растерянно улыбнулся я. А Андрей улыбнулся молча. Неуютно мне стало от его улыбки. Жуткая она была какая-то. Будто мне череп улыбался. - Звони, - сказал я. - Сами приедем с докладом, крестный. - Он помолчал, помялся. Добавил вдруг: - Ты не подумай, что я убийца, хотя мне не только пулей, но и в рукопашной убивать приходилось. Но за Катьку да за отцовскую мечту только мерзавец отомстить не хочет. 5 А при всем том хорошо мне было тогда в Глухомани. Танечка - внимательная, уютная, улыбчивая и спокойная, как раннее солнышко. Наградило меня счастьем под конец жизни. Только кто же может знать про свой конец? Знал бы я - еще бы внимательнее и ласковее был. Союз наш нерушимый республик свободных распался с легкостью необыкновенной - только коммунисты горласто требовали прошлого. Представляете, как же надо отравить людей, чтобы они назад просились, а не вперед?.. К Танечкиным родителям дед ее, Иван Федорович, не-ожиданно свалился, как снег на голову, но, так сказать, уже на постоянной основе. Жил он до сей поры в областной нашей столице, имел однокомнатную квартиру, жену похоронил, как-то там управляться один обучился. А тут вдруг - явился. Здравствуйте, дескать, я - ваш батюшка и дедушка. Обиженный приехал - до слез. Обвели его вокруг пальца, как малолетнего, хотя и ученым был. Профессором какой-то там негромкой науки. То ли социальной логики, то ли социальной психологии, то ли социальной патологии, я в подробности не вдавался. Он ее в нашем областном университете преподавал, эту науку. Но в делах житейских решительно ничего не смыслил и, естественно, во время отсутствия всякой логики в нашем государстве влип как кур в ощип. В университете никакой зарплаты не платили уже месяца три. Как там люди перебивались, не знаю, но Иван Федорович перебиваться так и не научился и всегда четверть своей зарплаты тратил на книги. В том числе и на иных языках, поскольку знал аж три, не считая русского: английский, немецкий и французский. Книги были его страстью, верой, отдушиной и даже надеждой. Вот он с этой страстью, отдушиной и надеждой и дал маху, когда согласился на обмен. Афера была простой, как мальчишеская удочка. Какие-то люди, которых он до сей поры и в глаза-то не видел, предложили ему обмен с компенсацией за площадь и удобства: он уступает им свою однокомнатную квартиру с телефоном, а сам перебирается в их коммуналку с доплатой в два-дцать тысяч зеленых. Иван Федорович прикинул, какую уйму книг он сможет купить на эти двадцать кусков, и подмахнул какое-то там соглашение. А через месяц его выселили с помощью милиции: оказалось, что он подписал дарственную на собственную жилплощадь, заверенную нотариусом и даже свидетелями сговора. Вот на основании этого липового документа деда и попросили с квартиры, а поскольку деваться ему решительно было некуда, он и прибыл в нашу Глухомань к единственной дочери. С тремя неподъемными ящиками книг. Он был наивно обиженным - таким обиженным бывает только ребенок, - потому что обман как таковой (да еще такой наглый) считал совершенно нечеловеческим деянием. Под лаской дочери он малость оттаял, а потом Танечка решила пригласить его к нам. При этом она предупредила, что ее дедушка пьет только хорошее сухое вино, и я слегка побегал в его поисках. Глухоманцы, как выяснилось, сухого вина в рот не брали, предпочитая ему мокрое, и я с трудом разыскал в какой-то новой лавчонке - их расплодилось, как опят - две бутылки грузинского мукузани, сохранившихся еще с советских времен. Танечка была на удивление внимательна, ласкова и разговорчива. Последнее обстоятельство было для меня новым, поскольку моя женушка никогда не была болтушкой, предпочитая слушать и вовремя вставлять убийственные реплики. Но по-детски обиженного профессора надо было сначала приучить к новой обстановке, а затем заставить улыбаться, позабыв все невзгоды. И ей это блистательно удалось. Потом был ужин, за которым профессор был очень удивлен давно исчезнувшим натуральным грузинским мукузани. Он не пил - он смаковал вкус и букет, показывая пример, как пьют настоящее вино. Это имело под собой некоторую основу, так как дедушка в бытность молодым за какую-то там работу был приглашен в Сорбонну на годичный курс повышения квалификации, говоря нашим советским языком. Там он научился понимать толк в хорошем вине и освоил еще массу полезных знаний, которые и выплеснул на мою голову после выпитой бутылки. - Культуры всего мира - а без культуры немыслимо никакое человеческое сообщество, потому что она и есть та крепость, которая отделяет человека от природы, - делятся на две неравные категории. На культуру системную, требующую подготовки, воспитания и знаний, и на культуру стихийную, бессистемную, которая присуща всему человечеству приблизительно в равной степени. Все народы мира обладают как той, так и другой культурой, но мы считаем цивилизованными лишь тех, в которых высоко развита культура системная. Вот ее-то и уничтожила советская власть в России, и сегодня в нашей свободной стране господствует культура бессистемная, то есть крестьянская. Профессор не говорил, а излагал. Он отдохнул от житейских невзгод и обид, успокоился и жаждал аудитории. А я был лучшей из всех местных аудиторий, поскольку слушал заинтересованно и порой задавал вопросы. Профессор отвечал с живейшим интересом и даже с азартом, точно все время приглашал собеседника спорить с ним. Но... Но тут Танечка появилась. Пригласила к столу, и разговор прервался. Очень для меня важный разговор: понял я кое-что. Доселе непонятное. Ну, к примеру, строить демо-кратическое общество в стране, где, по сути, нет ни одного демократа, - опасное занятие. И - пустое. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Вдруг в Москву вызвали. В министерство. Уж и Советского Союза не существовало ни на каких картах, кроме исторических, а министерства благоденствовали при старых, очень даже знакомых мне именах. В частности, мой вызов подписал однокурсник, доселе носивший, правда, папки из кабинета в кабинет. Ну, думаю, дело плохо: закроют моих патронников вместе с оружейниками ввиду нехватки средств для нелегального вывоза за рубеж. Того же мнения придерживался и Херсон Петрович: - Похоже, что возвращение будет огорчительным. А накануне отъезда, когда у меня уж и билет на руках был и Танечка чемодан уложила, заехали афганцы. Все трое - Андрей, Федор и Валера. С бутылкой и озабоченностью на лицах. Я подумал сперва, что пронюхали о моем вояже в столицу, но оказалось - по делу. - Странный звонок, крестный, - вздохнув, сказал Андрей. - Звонил сам Юрий Денисович Зыков. Лично отцу. Без секретаря, напрямую. Сказал, что месяц пробыл за границей, только что вернулся. Выразил свое сочувствие и добавил при этом, что с долгом готов обождать, это, мол, не к спеху. И главное, никакого счетчика и никаких процентов за просрочку. Все - согласно договору. Странно? - Он и вправду отсутствовал? - Отдыхал на Кипре, - сказал Федор. - Это точно. - Значит, местная банда работала, пока его не было, - предположил я. - Ну и, как говорится, слава богу. - Не совсем, - Андрей вздохнул. - Есть одна неувязочка. Двусторонняя, как медаль. - Какая еще неувязочка? - Валера третьего отловил, из тех, кто над Катькой издевался, - сказал Андрей. - Припугнул, тот все и выложил. - Что именно? Не темни, Андрей, я этого не люблю. - Два факта, - сказал Валерий. - Но оба - непроверенные. Может, так просто ляпнул, чтобы только отговориться. - Давай непроверенные. - Первый: все трое подкрутков - действительно из спортлагеря, которым Спартак Иванович руководил. Бывший ваш первый секретарь. - Ну, это еще ни о чем не говорит. - Зато второй говорит, - сказал Андрей, перехватив инициативу разговора: за ним такое водилось. - Будто припугнуть отца через Катьку ребятам велел сам Спартак. Потому-то и не изнасиловали: ему уголовщина не с руки, у него - планы. Я призадумался. Это могло быть похоже на правду, если бы я лично не знал Спартака. Веселого, даже чуточку бесшабашного парня, умевшего и подраться, и забыть про драку чисто по-мужски. Что-то тут явно не сходилось, особенно если учесть, что Спартак Иванович и впрямь любил мою Тамарочку, а Тамарочка не утратила и очень не хотела утрачивать дружбу со мной. Нет, тут что-то было не так, о чем я и сказал ребятам. - Отец тоже так считает, - тотчас же согласился Андрей. - Он сразу сказал, что парень просто на авторитет сослался, только и всего. Похоже на правду, крестный? - Похоже, - сказал я. И с чего-то вздохнул. Не удержался. - Ну, тогда выпьем на дорожку, - с огромным облегчением сказал Андрей. - Танюшка, вали на стол закуску! Хорошо выпили, хорошо закусили. Потом Танюша вместе с ребятами меня на поезд усадила, и укатил я в столицу нашей Родины. В город-герой Москву. Только не спалось мне в том поезде, несмотря на мягкий вагон и выпитую водку. Что-то тревожно было... - Он - злопамятный, - сказал мне Ким о Спартаке. Но ведь он же первым и отмел признания перепуганного паренька. Правда, до этого был звонок Зыкова. А я так и не успел с Альбертом поговорить. И что-то меня тревожило. Впрочем, почему - "что-то"? Спартак Иванович меня тревожил. Точнее, не столько он, сколько его внезапное возникновение в этом страшноватом деле. С до ужаса перепуганной девочкой и двумя порядком избитыми парнями в больнице. А парни-то из спортивного лагеря, который организовал Спартак и которым долгое время руководил, всегда лично отбирая кандидатов в будущие чемпионы. А поезд мчал сквозь всю нашу необъятную глухомань, в которой жили свои танечки и тамарочки, свои спартаки ивановичи и херсоны петровичи, свои кимы и пока еще живые вахтанги, свои "подкрутки" и свои беспощадные ребята, прошедшие Афган и оставившие там всякое сострадание как излишний балласт. Мчал поезд. 2 Встретили меня в министерстве почти с распростертыми объятьями. Мой сокурсник за это время получил вдруг чуть ли не двухступенчатое повышение и теперь имел право на личную подпись в каких-то там очень даже обещающих документах. А потому, порадовавшись свиданию, тотчас же и приступил к существу: - Значит, дела такие. Принято решение о закрытии у тебя производства винтовок устаревшего образца. - А людей куда я дену, вы подумали? - Не гоношись, подумали, - он обещающе улыбнулся. - Вместо винтовок к тебе полностью переводится оборудование для производства подствольных гранат. Ну, а впоследствии и автоматов, это специально оговорено. Деньги на замену оборудования и запуск цеха в производство уже выделены. И план по выпуску тоже уже подписан. Очень даже впечатляющий план. Будешь гнать подствольные гранаты в массовом порядке. - Воевать, что ли, собрались? Он улыбнулся, погрозил пальчиком. - Поперед батьки в пекло не суются. Твое дело - клепать эти самые подствольные гранатки. А наверху - решать, как и когда их использовать. Да ты же вприсядку пу-ститься должен, а не дурацкие вопросы задавать: зачем да для чего. В наше время получить такой заказ для оборонки - это, знаешь, ми