ли из точки слышимости, а я - из точки прослушивания. Я-то вышел, а прослушанное из меня выходить что-то не торопилось... Для кого должна была сверкнуть блесна? Кто должен был ее заглотить - я или главврач нашей больницы?.. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Танечке я про деньги не сказал. Я намеревался отдать их жене Альберта Лидии Филипповне, поскольку весь их товар был уничтожен, а долги оставались долгами. Зачем-то спрятал в гараже дипломат с числом Антихриста и долларами и явился домой чистым, как младенец. Обрадовал ее известием о Киме, от ужина, естественно, отказался, что очень Танечку расстроило, но в меня уже ничего не вмещалось. Я утешил ее сообщением, что завтра пойдем к Кимам, тут же прикусил язык, вспомнив, что деньги-то спрятал, а как теперь объяснить Танечке их внезапное появление? Но решил, что как-нибудь выкручусь. Я терял лицо, как говорят китайцы. Уж слишком липкой была паутина, в которой я трепыхался. Мне выть хотелось, а не дергаться, но я выл в душе, а все же дергался. Выкручиваться пришлось на следующий день, но выкрутился я скорее всего наполовину, сказав, что эти деньги мы должны отдать не в семью, а как бы из семьи. То есть заплатить ими хотя бы часть долга Зыкову. Танечка долго допытывалась, откуда они у меня, но я молчал, как топор. Я не мог сказать Танечке правду, не мог, хоть пилите меня на четыре части. Но она допытывалась очень обеспокоенно, и мне пришлось плести какую-то ахинею про внезапную премию, что ли. Но все в конце концов как-то утряслось, потому что моя Танечка свято верила каждому моему слову и долго сердиться не любила и не умела. И подсказала стоящую мысль: не говорить о деньгах Лидии Филипповне, а передать их Андрею с глазу на глаз. - Только надо их где-то спрятать, - строго сказала она. - Думай, где и как. У тебя неплохой опыт. В общем, мы слегка поцацкались с этим дипломатом из-за моего идиотизма. Но, слава богу, все обошлось. Наше известие, что Альберт уже в московской клинике, обрадовало женскую половину Кимов до почти счастливых слез. Мужская половина была более сурова: Володька уже научился держать эмоции при себе, а Андрей смотрел на меня весьма подозрительно. И при первой же возможно-сти предложил выйти перекурить. - Кто это организовал? - Что организовал? Я прекрасно понимал, что его интересует, но выигрывал время, чтобы хоть как-то обдумать ответ. - Перевозку отца в Москву, - он вздохнул. - Не крути, крестный, тут не просто в деньгах дело. Тут принцип "ты - мне, я - тебе". А что ты можешь им предложить? Устроить их очередного земляка на место Херсона Петровича? - Отца отправил в Москву Зыков, - сказал я. - Пойми, тут не до принципов. Глухоманская медицина отца не вытащит, я с главврачом говорил. Только Москва. - Зыков, - он криво усмехнулся. - Совесть, что ли, у него заговорила, крестный? Ты веришь в такое сочетание - Зыков и совесть? Я не мог ему сказать, чем оплатил перевозку Кима в столицу нашей родины. Не мог, он в Афгане воевал, он знает, как и от чего гибнут наши парни. Я просто молчал, и он молчал тоже. Потом сказал: - Значит, правы мои разведчики. - Какие разведчики? Я спросил машинально, думая, как мне объяснить происхождение денег, которые во что бы то ни стало должен был уговорить Андрея взять. И хоть на время прикрыться от долга тому же улыбчивому Юрию Денисовичу. А потом придет подтверждение получателя, мне заплатят солидный куш или... Или я попрошу окончательно списать долги Кима. Вот-вот, и как я до этого раньше не додумался! Это же надо было поставить главным условием договора в одном экземпляре... - Погром на рынке устроили ребята из спортлагеря. Только не местные, таких там тоже хватает, Глухомань на всю Россию распространяется. А свои на следующий день прошли торжественным маршем. Ать-два. И получили контроль над рынками. Как думаешь, крестный, дадут они моему отцу, корейцу, торговать? Сначала уберут чернозадых, как они выражаются, потом - чучмеков, а потом и до косо-глазых дело дойдет. И за всем этим - Зыков. - Почему ты в этом уверен? Спросил я без всякой собственной уверенности, что будет иначе. Будет именно так, как сказал Андрей. - Есть два самых надежных источника информации: мальчишки и влюбленные девушки. Для мальчишек у меня - Володькины уши, а для девушек - Светланкины. - Кого? - Ну, дружу я со Светланкой... - Андрей несколько смутился. - Даже больше, чем дружу, стоит она того. И совсем не потому, что работает в конторе Зыкова, а вообще - очень стоящая. - Жениться надумал? - Как только отец поправится. Но дело не в этом. Дело, крестный, в том, что спортлагерь содержит Зыков. Это точно, потому что Светланка собственными глазами видела платежки. И из этого факта следует, что Зыков сначала отца угробил, а потом почему-то решил его спасти. Почему он так решил, крестный? Тут меня, наконец, осенило. Содержать - значит кормить. Целую ораву молодых лбов в черной униформе. И я сказал: - Пойдем. И пошел. А Андрей пошел за мной. Я разыскал припрятанный дипломат, набрал Антихристово число и распахнул. - Ого, - сказал Андрей. - Заплатишь Зыкову часть долга. Молча заплатишь. А скажешь одну фразу: остальное через два месяца. - Откуда у вас валюта? - строго спросил Андрей. Даже на "вы" вдруг обратился. Значит, достали его эти у.е. - Грешен я. Загнал Зыкову макароны для кормежки его погромщиков. Бери и делай, как сказал. 2 Уж не помню, почему я решил позвонить Маркелову в тот самый вечер, когда мы вернулись от Кимов. То ли рассказать ему, что Кима отправили в Москву, то ли выложить все, что Андрей мне поведал о Зыкове, то ли поделиться собственными впечатлениями о встрече за армянским натюрмортом. Однако позвонил. А он меня огорошил совершенно неожиданным известием: - Жену в область на опознание вызвали. - Кого опознавать-то? - Понятия не имею, ей не сказали. Она почему-то разволновалась, и я решил поехать с ней вместе. Вернусь - созвонимся. За время его отсутствия я предпринял тайные вскрышные работы в том забытом складе, где когда-то Херсон Петрович показывал мне припрятанные моими предшественниками цинки с патронами 7,62. Тогда запасливый Херсон предложил завалить стенку хламом, чтобы никто случайно не обнаружил его находку. И завалил. А я отвалил и ничего не нашел. Ни единого цинка и ни единого патрона. Я связывал с этой пещерой Аладдина большие надежды, поскольку патроны нигде не числились и мой грех как бы уменьшался... Нет, делился с согрешившими до меня. Я даже ощупал стены, надеясь, что Херсон на всякий случай перепрятал нашу страховочную наличность. Но стены были, как в каземате, и я в конце концов был вынужден признать, что отныне знаю, что легло в фундамент страстной любви Херсона Петровича к трактирам. Легли исчезнувшие патроны, которые он загнал тому же улыбчивому Юрию Денисовичу. И в этом, по всей вероятности, заключалась причина, почему он стал меня избегать. Это было крушением. И если я не хотел захлебнуться - а я не хотел, можете мне поверить! - оставалось одно. Строить плот из обломков былых возможностей. Я переключился на чертежи будущего плота, крепежные связи и всяческие иные приспособления. В этом нельзя было ошибаться, почему я и старался избегать неприятностей. Мы всегда страдаем от суеты, вызванной лихорадочной поспешностью как можно скорее добраться до тверди земной. А суета - не помощник. Суета - вериги. Я был очень ровен со всеми, заботлив и ласков с Танечкой, стараясь изо всех сил не вляпаться в суету. И - думал. Где-то там, на втором плане, стараясь никоим образом не выдвигать свои размышления в план первый. И уж не помню, по какому именно поводу спросил Танечку, не знает ли она некую Светлану. - Светку? - она улыбнулась. - Конечно! А зачем? - С Андреем у нее серьезные отношения. Танечка радостно всплеснула руками: - Правда?.. - Жениться собирается, - я тоже не удержался от улыбки. - Замечательно! Светка - чудная девчонка, кончила бухгалтерские курсы, а танцует как!.. А почему ты о ней вспомнил? - Она у Зыкова работает? - Узн<ю, - Танечка кивнула с готовностью, потому что очень любила мне помогать. - Хоть сегодня. Я знаю, в какое кафе она ходит есть свои сосиски. Слишком уж я был поглощен строительством плота, мечтая уплыть на нем на необитаемый остров вместе с верным Пятницей... Через три дня моя Пятница доложила. Торопливо и с нескрываемым удовольствием: - Я обедала в кафе и ела сосиски вместе со Светкой! - Вкусные сосиски-то были? - Ну, уж раз сам Зыков их ел... - Где?.. - тупо спросил я. - За соседним столом, он - большой демократ. И со мной очень мило поздоровался. Тебе - нижайший поклон. Я вдруг почувствовал озноб. Знать, захлестнула мой недостроенный плот горькая морская вода... 3 Мне приснилось, будто я смотрю в подзорную трубу. Я видел Москву, нашу Глухомань и почему-то Пензу, в которой никогда не был. И все весело играло и переливалось, и я еще во сне понял, что смотрю не в подзорную трубу, а в калейдоскоп, и проснулся. Проснулся я с мыслью, почему-то совсем невеселой. Я подумал, что мы, русские, все видим в калейдоскоп. И верим, что не счесть алмазов в пещерах наших душ. Каменных, как в арии Индийского гостя. И все у нас вывернуто. У нас вон коммунисты - это левые, а демократы - правые, хотя во всем мире наоборот. Потому что смотрим не в подзорную трубу, а - в калейдоскоп. Вот такой то ли сон, то ли явь. Потом я обнял свою Танечку, прижал ее к себе покрепче, как прижимают самое дорогое, что только есть на свете, и опять заснул. А утром - звонок. Я как раз на работу собирался, и трубку взяла Танечка. И крикнула: - Валера!.. Валера, милый, откуда? От нас до вокзала - три минуты бегом!.. Я позвонил в свою контору, сказал, что задерживаюсь, что внезапно возникли... что дела, мол... Не помню, что я тогда бормотал, потому что очень уж тогда обрадовался. До счастья. А Валера пришел не через три минуты, потому что бегать уже не мог. Ногу ему отмахали чуть ли не до колена, зато с протезом повезло. Он почти не хромал. Это очень по-русски: нам больше везет с протезами, чем с ногами, и мы этому радуемся. У нас вместо страны - большой-большой протез. И ничего. Даже гордимся. Валера, правда, не гордился, но передвигался довольно легко. Пока сияющая Танечка шустро накрывала на стол, я спросил: - Привык к протезу? - Почти. - Легкий? - Австрийский. - За валюту? - За нашу валюту, - усмехнулся Валера. Полез в нагрудный карман камуфляжной куртки и вытащил звезду Героя России. - Поздравляю, Валерка. А чего же в кармане носишь? - Да так, - он сунул звезду в карман. - Зачем пижонить? Андрей и Федор в Афгане по краю ходили, зачем же мне высовываться? Не надо об этом, крестный. Слишком много слез на наших наградах. - Русских?.. Спросил не столько от природной тупости, сколько от неожиданности. Другим Валерий из Чечни вернулся, совсем другим. И я не очень его пока понимал, почему и весьма тупо выступил. Но он мне точно ответил. И все сразу стало ясным: - Материнских. И детских. Слезы - они и есть слезы. Национальности не имеют. Тут - Танечка, тут - выпили, тут я на свою макаронно-патронную службу умчался, и разговор тот оборвался. Абзац в душе моей обозначился. Крутой ступенью библейского познания Добра и Зла. А на работе думал не о том, как бы мне смухлевать с пиками и трефами, а больше о том, насколько же души наши загажены. Злобой, самодовольством полузнайства, ненави-стью ко всем, кто на нас не похож или кого просто приказали ненавидеть. Приказать ненавидеть - самый простой из приказов, потому что его перед строем зачитывать не приходится. Конституционный ли порядок наводим, от террористов ли избавляемся - не с теми боремся, кто с ружьем в руках, а чаще всего с теми, которые - с ребенком. Так ли - не так ли, но страдают-то от нашей борьбы за Конституцию в массе своей те, которые с ребенком. Что там относительно слезы ребенка Достоевский говорил?.. Впрочем, мы теперь других авторитетов цитируем. В законе. Ну, это так. Абзац. А тогда я чокнулся с Валерой и потопал соображать насчет выпуска патронов и мухлежа с пиками и трефами. А Танечка с Валеркой отправились в семейство Кимов. Я тоже туда собирался, но тут неожиданно объявился дед Иван Федорович, и мы поехали в бывший совхоз вдвоем. И все было бы ничего, если бы профессор, проходя мимо телевизора, который смотрели Катюша да Володька, вдруг не остановился. На экране шло вручение наград солдатам и офицерам, заработавшим ордена да медали собственным смертельным риском, что почему-то Ивану Федоровичу явно не понравилось. И он сварливо объяснил, почему именно: - Между прочим, генерал Деникин отменил все награды на время гражданской войны. Он полагал, что за убийство соотечественников орденов не полагается. А большевики ввели не только революционные штаны, но и орден Красного Знамени и даже почетное оружие. Это - к вопросу о морали. И пошел себе дальше. Ребята на это никак не прореагировали, но я заметил, как стиснул челюсти Валерий. Потом вроде шло все нормально, поскольку Альберту стало лучше и Валерка появился целым и почти невредимым. Только Федора с нами тогда не было, да и сам Валерий не выглядел именинником. Судя по всему, о своей высокой награде он никому ничего не говорил, ну и я помалкивал тоже. Хорошо выпили, хорошо закусили, вышли перекурить, пока в доме стол к чаю готовили. Андрей что-то говорил, Валера отвечал сквозь зубы, а я поддакивал, но больше помалкивал, чувствуя, что задели Валерку профессорские экскурсы в историю. И вышли к пруду. Он примыкал к усадьбе Кима, но обычно мы около него почему-то не гуляли. А тут как нарочно... да нет, не нарочно: Валерий упорно к нему шел, ну а мы, естественно, за ним. Пруд обмелел и заилился, а ведь, помнится, мы в него любили когда-то нырять. После баньки с возлияниями. Но все проходит. Все решительно. Даже чистые пруды становятся грязными. Вдруг Валерий остановился, сунул руку в карман, вынул ее, стиснув что-то в кулаке, и, размахнувшись, швырнул подальше от берега. И сказал: - Мораль - для всех. А нравственность - для себя самого. Правильно, крестный? - Тебе виднее, - вздохнул я, поняв, чт\ он выбросил в заиленный пруд. - Что ты бросил, Валерка? - спросил Андрей. - Генеральский поцелуй взасос, - сквозь зубы процедил Валерий. - Что-то стало холодать, а, ребята?.. И, ссутулившись, пошел к дому, чуть приволакивая протез. 4 О Валерии в Афгане говорили: не трус. Но он всегда в тени держался. Даже в тени Федора, не говоря уж об Андрее. Он пошел в Чечню добровольцем не ради ордена. Он пошел ради самоутверждения и вернулся самоутвержденным. Удалось это ему, хотя могу представить себе, чего это самоутверждение стоило. При его-то совестливости и обостренном чувстве справедливости. Многого стоило. Но он выдержал. Он не просто изменился - он постарел. Не годами - душой постарел. И в душе этой взошло посеянное. Посеянное всегда всходит, если - посеяли. Если не потравили семена угодничеством, не сгноили трусостью, не пропили с собутыльниками, наконец. Последнее - особенно для нас типично. Даже его обращение ко мне изменилось. Прежде только Андрей да Федор называли меня крестным, а Валера - никогда. А вернулся из Чечни - стал называть. Не потому, что получил Золотую Звезду - я уже говорил, где она в результате оказалась. А потому, что получил внутреннее право. Может быть, даже нравственное. - Знаешь, крестный, я о зачистках еще с рассказов бабушки знал. Она эту зачистку в сорок первом на себе испытала, в деревне Смоленской области. Немцы окруженцев искали, а кто-то донес, что их в бабушкиной деревне прячут. Ну и по всем законам зачистки: полное окружение, патрули по улицам и проход по хатам. Все - вон, прикладом в спину, если хоть секунду промедлил. И - полный обыск. Все ломают, все бьют, а какой у крестьянина скарб? Одни дети - вот и весь его скарб. - Нашли кого-нибудь из окруженцев? - Бабка сбежала, - Валерка скупо улыбнулся. - Где-то, видно, нашли, только он, окруженец этот, отстреливаться начал. От неожиданности немцы чуть растерялись, хоть это на них и не похоже. Но - отвлеклись, словом, и бабка рванула прямо через ржаное поле. По ней - из автоматов, а она - меж копешек. И ушла. Молодая была, шустрая. Улыбнулся ласково, задумчиво как-то улыбнулся. Он вообще-то не из улыбчивых был, но - бабка... - Ну, с ней-то, по тебе судя, все ладно. - Ладно. До Ивановской области добежала, до текстильного городишки... Вечерний техникум закончила, работала начальником смены, замуж по любви вышла. И меня воспитывала. Дед ранен был, рано помер, я и не помню его. - В зачистках приходилось участвовать? - В Афгане - да, но там как бы другое дело. Там какой ни есть, а - противник. А здесь - наведение конституционного порядка. И я здесь ни в каких зачистках не участвовал, я - контрактник. А видеть приходилось, и я тогда бабушку вспоминал. - Похоже? - Хуже. Я - темный, я не понимаю, как можно порядок с любыми прилагательными устанавливать с помощью бомбежек и артобстрелов. Уж не говоря про зачистки. Это же наши люди, крестный. Наши люди, хлебнувшие горяченького до слез еще при Сталине. А мы - по его стопам. И куда как круче. Сказать мне было нечего, почему я и промолчал. Валерий помолчал тоже, подымил сигаретой и, как я и ожидал, продолжил. Это был не рассказ, это скорее были размышления вслух, которые переполняли его, давно уж запертые в одиночку души. - В госпитале я много читал. Лежишь, как бревно, все болит, а книга вроде отвлекает. Сперва ту муру читал, что всем по палатам разносят, только надоела она мне. А библиотекарша умненькая была, немолодая уже, знала, что читаем мы для того только, чтобы отвлечься. Разговорилась как-то со мной, когда соседа на очередную операцию увезли, я что-то разоткровенничался, и она мне вместо печатной муры стала книжки по истории приносить. Простенькие поначалу, но я увлекся. Увлекся и понял, что все, в общем-то, уже было однажды, только в другой форме, что ли. - По спирали? - По спирали, - он кивнул, не глянув на меня: себе отвечал на мой вопрос, а не мне. - Почему Россия - та, цар-ская - сильнее нас была? Не внешне, конечно, не ракетами, а - внутренне? Потому что она веры народной не трогала. Хочешь в Аллаха верить - верь, хочешь в Будду - на здоровье. А вера у всех народов с обычаями переплетена, значит, и обычаи не трогали. Уважали чужие обычаи и чужую веру. А мы только себя уважаем, для нас все остальные - чурки да чернозадые, - он помолчал. - Прости, крестный, запутался я, кажется. - Да нет, все правильно, Валера. - Коммунисты кричат, что в советские времена, де-скать, всех любили, всех уважали, декады разных народов устраивали, а земли дарили, как при феодализме. Крым - пожалуйста, Украине, не спрашивая самих крымских татар. Уральского казачества земли - пожалуйста, Казахстану, казаков не спросив. Нормально это, когда кто главнее, тот и прав? Опасно это, очень опасно. И сейчас то же самое продолжается, потому что не умеем других уважать. Ну и чем все это может кончиться? - Чем может кончиться? Очередной подгонкой наручников и примеркой смирительных рубах. Почему я так сказал, и сам не знаю. Просто из глубины бесконтрольно вырвалось. А Валерка покивал головой, вздохнул и очень серьезно сказал: - Значит, самим решать надо. Самим, крестный, больше надеяться не на кого. ГЛАВА ПЯТАЯ 1 На следующий день, что ли, позвонил Маркелов. На мой вопрос, кого опознали и опознали ли вообще, кратко молвил: - Зайду. Зашел в обеденный перерыв - он у нас совпадал по времени. Сказал угрюмо: - Хромов это, как я и думал. Лицо разбито, жена по родинкам на плече узнала. - Ограбление? Он вроде как долларами тряс. - Пойдем перекусим. Пошли в сосисочную, в которой, по словам Танечки, так любил обедать демократ Зыков. Сели за уединенный столик. - Ты документы на отгрузку в Майкоп подписывал? - Какие документы? - Ну не на макароны, разумеется. - Нет. Этим всегда Херсон занимался. И по штату, и по склонностям. А почему ты спрашиваешь? - Потому что на Товарную заходил по делам. Случайно или намеренно, а только мне папочку с твоими документами подсунули. Потом, конечно, "Ах, извините, не та!..", но заглянуть я успел. - Он помолчал. - Твои подписи на документах. - Этого не может быть! - Ты уж извини, - развел руками Маркелов. - Я один документик из той папочки выдернул. Он ничего не выдумывал, он вообще к этому был не склонен и говорил не только очень серьезно, но и очень озабоченно. Полез в карман, достал бумагу с моей подписью и передо мной развернул. Наша была бумага, без сомнений. И подпись на ней... А подпись не моя. Ну, чувствовал я, что не моя. Очень старательно скопированная, и все же - подделка. Так я Маркелову и сказал. - А личная печатка тоже не твоя? А вот печатка была моей. Личной. Или - не личной?.. Тут требовалась экспертиза, тут на глаз да на авось ничего решить было нельзя. - Дай мне для проверки, а? Ну хоть на два-три дня. - Бери. Пришел официант, поставил тарелки с сосисками, спросил, что будем пить. И узнав, что ничего пить не собираемся, отошел с видом весьма недовольным. - Ты мне веришь? - спросил я Маркелова. - Дурак, - беззлобно сказал он. - Я не верю, что Метелькина убили из-за липовых документов. Значит, кто-то отслеживал и принял меры. Это серьезнее, чем игра в веришь - не веришь. Игра и впрямь была куда как серьезнее моих дурацких подозрений. Но в голову ничего не лезло, и я без толку ковырял вилкой в тарелке. - Тебя кто-то подставил, - сказал тихо Маркелов. - Подпись скопировали, умельцы всегда найдутся. За бутылку, а ты - на крючке. Подсекут, когда сочтут нужным. Я глотал, не разжевывая и не чувствуя вкуса. Я соображал, и мысли летели, как пейзаж за окном скорого поезда. Кто подставил, кто?.. Херсон Петрович? Сам додумался или кто-то попросил?.. - Не журись, - усмехнулся Маркелов. - Дыши, пока дышится. Молоточком не хочешь на природе постучать? - Хочу, - сказал я. - Вместе на машине поедем, если не возражаешь. Я досок припас на обшивку. - Ну и лады, - сказал Маркелов. - Если захватишь рабочую силу, еще ладнее будет. За один день мы и домик им обошьем, и на шашлычок время останется. Может, в следующее воскресенье? Как смотришь? Я смотрел положительно, о чем и сказал. А когда мы уже выходили из сосисочной, Маркелов вдруг вспомнил: - Да, я в области Сомова встретил, его тоже по этому делу востребовали. Позвони ему, может, уже вернулся. Я позвонил. Трубку снял Сомов. - Приходи, - сказал он и бросил трубку. Я зашел после работы. И сразу же показал бумажку, что взял у Маркелова. И образец собственной печати. - Эксперты у тебя найдутся? Понимаешь, похоже, что меня кто-то подставил. - Найдем, - хмуро сказал он и сунул мою бумагу в стол. - Хромов это. Бывшая супруга заранее про родимые пятна сказала, так что сомнений у меня нет. - Ну, документов тоже. - Да, карманы подчистили. Но кое-что недоглядели. - Он полез в стол, достал тоненькую папочку и вынул из нее клочок бумаги. - Вот. Ознакомься. Что это за цифры, как по-твоему? На клочке бумаги уцелело всего шесть строчек цифр и букв, написанных подряд. Цифры были разными, но буквы повторялись. - Похоже на номера банкнот. - Точно совершенно, - подтвердил Сомов. - Это номера стодолларовых купюр. Вопрос первый: зачем Хромов их записывал? - Может, боялся, что сопрут? - предположил я. - Сам промышлял мошенничеством в поездах. Все-таки какая-то гарантия. - Допустим. Вопрос второй: откуда у него доллары? - Говорил, что выиграл в какую-то лотерею. - И получил долларами? - Мог купить на обменном пункте. - А мог и получить за оказанную услугу. Я пожал плечами. Мы помолчали. Потом я не выдержал молчания: - Тебе поручили расследование? - Да, - Сомов вздохнул. - По месту прописки жертвы. Мы опять помолчали. И Сомов опять тяжело вздохнул. - Судя по вздохам, ты это дело спустишь на тормозах? - Это концы зачищали, - сказал Сомов. - Погашенный тираж никому не нужен, а кое-какие знания - всегда опасны. Доллары у Хромова - плата за Метелькина, в этом я уверен. А копать, кто именно зачищал, уволь. Еще послужить хочу, а у нас - прокурор новый. Землю роет, как бульдозер, не обломали его еще. Я усмехнулся: - Ты когда-то мечтал поскорее с работы уйти. Или боишься, что на пенсию не проживешь? Так у тебя - участок треть гектара, как-нибудь прокормишься. - Я тогда тоже погашенным тиражом окажусь, - туманно пояснил Сомов и протянул через стол руку на прощанье. - Себе дороже, как говорится. Документ твой на экспертизу отдам. Будь здоров и помалкивай. Дольше проживешь. 2 Я сказал Танечке о предложении Маркелова провести субботу на дачке у вдовы Хромова, и она восторженно принялась звонить, договариваясь с ребятами, кто за что отвечает, а с их подружками - кто чем нас порадует. На призыв откликнулись Андрей, предупредивший, что захватит с собой Светлану, Валера и несколько неожиданно - Федор, оказавшийся у Кимов в момент переговоров. Федор взял на себя шашлык и выпивку, Светланка обещала немыслимый торт, а Танечка - столь же немыслимые салаты. Пришлось ехать на двух машинах, не считая грузовика, в котором в качестве штурмана ехал Маркелов. Он был немного огорчен, потому что его жена под благовидным предлогом отказалась участвовать в этом пикнике. Маркелов прекрасно понимал, почему она не поехала, но - вздыхал, потому что с нами оказалось много молодых женщин и он искренне хотел, чтобы она наконец-таки распрощалась со своим добровольным затворничеством. Кроме Танечки и Светланы - очень миленькой, но, как мне показалось, чуть-чуть легкомысленной - с подружкой явился и Федор. Вот о ней я бы не сказал, что легкомыслие ей свойственно хотя бы в допустимой для молоденькой женщины степени. Она была высокого роста - чуть выше, чем хотелось бы, - статна и хороша, дружелюбна и улыбчива, но немногословна и, как говорится, себе на уме. Кроме того, мне показалось, что в их отношениях с Федором существовала какая-то напряженность. Может быть, я ошибался, но что-то, помнится, меня насторожило тогда. Только Валерий был один. Его прежняя девушка вышла замуж, когда он уехал по контракту в Чечню вырабатывать стойкое отвращение к наградам Родины, и держался Валера несколько скованно, пока не взял под свою опеку осиротевшего сына Метелькина. Парнишка выглядел растерянным и даже чуточку испуганным, что ли. Привыкший к одиночеству, застенчивый и робкий по натуре, он не знал, в какую щель ему лучше всего забраться, чтобы понадежнее спрятаться от множества незнакомых людей и в особенности от смеха звонких молодых женщин. Танечка это приметила сразу, попыталась было поговорить с ним, но парнишка замкнулся на все замки, и только Валера с его грубоватой мужской прямолинейностью сумел и разговорить его, и пристроить к делу. - Надо стол во дворе соорудить. Помогать будешь, мне без помощи никак не обойтись. Мы вместе с Маркеловым и Андреем обшивали добрыми досками несчастную эту засыпушку, а подружка Федора, которую звали Ирочкой, нам помогала. Серьезно, толково и, главное, вовремя. За работой выяснилось, что она работала медсестрой в спортлагере и, кажется, имела на Федора самые серьезные виды. И в три молотка с такой сообразительной помощницей дело у нас продвигалось споро и весело. Сама хозяйка руководила девичьей бригадой, которая готовила нам закуску. Впрочем, глагол "руководила" мало подходил Полине. Она была растерянна и тронута нашим внезапным вторжением, смущалась, как смущался и ее сын, но Танечка и Светлана вели себя мудро, включая ее в разговор и непременно спрашивая совета во всех своих кулинарных творениях. И она тоже успокоилась и заулыбалась столь облегченно, что я все время побаивался ее внезапных счастливых слез. А Федор в одиночестве занимался костром для шашлыков. Попросил, чтобы ему не мешали, сославшись, что знает секрет, как именно готовить шашлык, но сразу же откликался, когда нам требовалась мужская помощь. Мне почему-то не нравилась эта его замкнутость, но я помалкивал. Андрею в данной ситуации было виднее. - Была у них милиция, - сказал Маркелов, когда мы с ним приколачивали очередную доску, а Андрей отошел. - Не то странно, что была, - это как раз понятно. Странно, что все в доме перевернули вверх ногами. Что искали - вопрос. - Значит, не все документы им достались, - сказал я. - Он перед отъездом костер для сына затеял. Вот в нем-то все то и сгорело, что им не досталось. - О чем спрашивали? - Да ни о чем, как Полина говорит. Милиция тоже светиться не хочет, Сомова с ними не было, да и он стал теперь человеком осторожным. Пришел Федор. Доложил, что угли в костре добрые, шашлыки нанизаны и что он только ждет команды. Начал нам помогать, дело пошло споро, у хозяек наших тоже. А поскольку Валерий с парнишкой сколотили стол, то Полина стала на него накрывать, а девочки решили пока искупаться в пруду. Полина выдала им полотенца, они убежали, а мы в четыре молотка закончили с обшивкой к их возвращению с купанья. Полевой обед наш прошел весело, тем более что шашлык и впрямь оказался на редкость вкусным. Все было как-то по особенному легко и непринужденно, как бывает после дружного общего труда. Даже несчастный мальчик стал смеяться. Веселье наше кончилось, когда за Федором и его подругой Ирочкой пришла машина из спортлагеря. За рулем ее оказался мой бывший личный шофер Вадик, которого я уволил, как мне кажется, вполне своевременно. Он был и остался все тем же переростком, какими остаются мальчики, коим не суждено стать взрослыми мужиками до гробовой доски. Он радостно приветствовал меня, а я его - безрадостно, обратив куда большее внимание на его черный берет, нежели на него самого. - Что это у тебя на голове? - Беретка, - он для достоверности потрогал ее рукой. - В лагере выдали. Я теперь там, при гараже. На дежурных машинах работаю. - Всем выдают? - Ну, что вы! Только тем, кто первую ступень прошел. - Какую еще супень? - Посвящения. Вот Федор и Ира прошли, так им все положено. И полная форма, и право на ношение оружия, и вот меня за ними послали... А я не мог оторвать глаз от медсестры Ирочки: она к машине шла. После купания она изменила прическу и теперь кого-то стала мне напоминать. Я совсем недавно видел ее вблизи, чуть ли не напротив себя, только она - если, конечно, это была она - была тогда в ладно подогнанной форме и стояла в строю... Вспомнил только дома, когда Танечка в своих рассказах упомянула о странном медальоне на шее этой Ирочки: - Знаешь, это не крестик. Это такой кружочек, а в нем - четыре скошенные спицы. Самая настоящая свастика, только как бы в колесе, что ли. Я спросила, что это, и она сказала, что это - коловрат. Старинный арийский знак. И я сразу увидел молодецкий строй перед разгромленным рынком. Медсестра Ирочка стояла в этих рядах. Прямо напротив меня. И вскидывала руку в приветствии: "Служу России!" - Эта коловратная Ирочка о чем-нибудь расспрашивала? - Нет, не очень. Она рассказывала о спортлагере, а Светка сказала ей, что знает, чью кашу они там едят... Абзац. Со звоном. Аж оборвалось у меня все внутри... 3 Перечитал, что записал после разговора с Танечкой, и остался недоволен собой. Когда на Кубе после всех моих рассказов об африканском сафари кубинцы подарили мне роскошную толстую тетрадку, я дал себе зарок, что буду записывать в нее только веселые истории. Но веселое таяло, как мороженое в экваториальной жаре, и в результате получилось то, что получилось. Нет, не скажу, что все уж так третьестепенно для читателя, в котором вдруг взыграло любопытство узнать кое-что о нашем времени, но все же вчерашняя запись показалась мне маловразумительной и, главное, малоинтересной. Ну, в самом деле, влюбился парень в девушку, которая испытывает восторг в строю и любит амулеты с коловратом. Ну, и господь с нею, сердцу не прикажешь... Только перед обеденным перерывом мне позвонил Маркелов. - Пообедаем вместе? Только не там, где любит закусывать сосисками Юрий Денисович. Встретились не там. Сели за столик, Маркелов что-то заказал, а когда официант удалился, сказал приглушенно: - Вчера, если помнишь, кому-то пришла в голову идея собрать деньжат для Полины. Идея пришла Танечке. Но я только кивнул в ожидании продолжения. - А сегодня Полина приехала в Глухомань и прибежала ко мне. Несколько, я бы сказал, взволнованная. Ну, вчера она разбирала деньги, которые мы почему-то складывали в старую шапку... - Подобная взаимопомощь исстари называется "шапка по кругу", - пояснил я. - Да не в названии дело, - с досадой сказал Маркелов. - Дело в том, что в той шапке оказалось три сотни долларов сотенными купюрами. Полина никогда их в руках не держала, чисто по-советски перепугалась и примчалась ко мне, чтобы узнать, что с ними делать. Я вспомнил о том клочке, что тебе Сомов вручил... Ну, с номерами... И купил у нее эти сотенные по максимальной таксе. Вот их номера. И отдал мне бумажку со старательно переписанными номерами. - У меня тот, хромовский, клочок дома. - Проверишь и отзвонишь, - строго сказал Маркелов. - Им в спортлагере что, долларами стипендии платят? - А почему ты думаешь, что эти доллары - из спортлагеря? - Интуиция. Я проверил дома его интуицию. Из трех записанных номеров один номер сошелся точно. Цифра в цифру и буква в букву. - Интуиция тебя не подвела, - сказал я Маркелову при встрече. - Только что это доказывает? - Для суда - ничего. А для нас - многое. - Например? - Например, следует держаться от них на безопасном расстоянии. Согласен? Я окончательно запутался в лабиринте каких-то мелких то ли доказательств чего-то, то ли просто совпадений, а потому ограничился вздохом. Правда, достаточно глубоким. На мне висело то, о чем Маркелов и помыслить не мог в самом кошмарном сне. На мне висел высокий договор в одном экземпляре, надежно спрятанном в сейфе Юрия Денисовича. Договор о том, что я получил весьма кругленькую сумму как за вагон пик, так и за вагон треф. Правда, строгие сроки исполнения в нем не оговаривались - мои контрагенты понимали, что это не очень просто, и пока не загоняли меня в угол, в котором я мог натворить глупостей. Пока. И я не знал, до каких дней и часов простирается это "пока". Только не подумайте, что я хотя бы на миг единый пожалел о том, что влез в эту уголовную кабалу. Нет, ни разу, даже мысль не шевельнулась такая. Ким уже ходил, уже по вечерам звонил домой, и мы считали дни, когда Андрей за ним поедет. Другие мысли копошились в моей голове. Шмыгали, давили, грызли и не давали спать. Как же сделать так, чтобы эти криминальные пики с трефами не попали на игральные столы паханов глухоманского криминала?.. 4 На другой день позвонил Валера. Сказал, что зайдет, чтоб непременно ждали. Мы обождали с ужином, и он пришел. - Я с парнишкой тем подружился, - сказал он несколько таинственно, когда Танечка вышла на кухню. - Он по муж-скому вниманию стосковался, бедняга, и все мне выложил. - Что - все? Валера достал из кармана черный пакет от фотобумаги крупного масштаба и протянул мне. - Посмотри. Я кое с чем познакомился и понял, что, может быть, это и искали на даче после убийства Метелькина. Я вытряхнул содержимое пакета на стол. Там были фотокопии каких-то документов, одна кассета магнитофонной записи, какие-то записки и фотографии. А Валера рассказывал, пока я раскладывал по порядку содержимое черного пакета. - Он отца очень любил и очень его слушался. И Метелькин, видно, любил его. Сначала хотел сжечь все это, но мальчику очень нравились фотографии - он, кстати, фотографиями считает и фотокопии, - и тогда Метелькин ин-сценировал сожжение, сказав парнишке, чтобы хорошенько спрятал пакет и говорил бы всем, что его сожгли на костре. А я сказал, что тоже люблю фотографии, попросил дать мне переснять и обещал завтра вернуть. Нельзя больного парнишку обманывать, завтра поеду. - Значит, сегодня смотреть будем, - сказал я, разложив фотографии. - Знакомые все лица. Только немного не в фокусе и, обрати внимание, никто не позирует. Даже Спартак Иванович, что на него непохоже. - Да. Деловой разговор после легкого подпития. И Херсон Петрович - в обнимку со Спартаком. - Это явно Метелькин снимал. Наверно, аппарат встроил в дипломат, с которым не расставался. - И Зыков с ними. Собственной персоной, - сказал Валера. - А это кто? - А это - прикормленный подполковник Сомов. Лицо смазано, а погоны видны. Видишь, две звездочки? - Как же они ему снимать-то разрешали? - удивился Валера. - Неужели не знали, что у него аппарат вмонтирован? - Может, не знали. Только он ведь от великого ума сам им об этом доложил по телефону. - Ну, и что криминального в этих снимках? Это же - не разговоры. - Есть и разговоры, - сказал я, доставая из вороха бумаг, которые мы еще не просмотрели, кассету. - Поставь, может, что и услышим. Валера поставил кассету в магнитофон. Или скорость была не та, или звук плохо проникал в микрофон, но мы услышали только какие-то обрывки разговора. Смазанные, вырванные из контекста, но - любопытные: - ... Нет, Кима не трогать... - Голос похож на спартаков-ский. - Он и вправду огородник... Явно голос Зыкова: - Довести до полного краха и в меру подкармливать. Пусть свои огурчики нам поставляет... - Андрей... Кто это сказал?.. Густой бас, не поймешь. - Андрей за Федором числится... Опять - Спартак Иванович. Это - почти точно. Только что он имел в виду под словом "числится"?.. Валерка сразу насторожился: - Числится, он сказал? Ну-ка, крестный, давай еще раз прокрутим. Прокрутили и убедились, что сказано было именно так. "Числится". - Плохое слово, - нахмурился Валерий. - Слушаем, что еще расслышим. Расслышали: - ... друзья? Нет. Он - жадный. А друг должен быть добрым. Вот объект номер один... - ... тот за друга отдаст все. Помешан на дружбе... - А это, крестный, похоже, о тебе разговор, - усмехнулся Валера. Дальше шел сплошной треск и шум. Конечно, от него можно было бы избавиться, но на специальных аппаратах. С фильтром и частотным усилением. Мы оставили прослушивание и вернулись к фотографиям. Там была одна с женскими лицами. Мы без труда узнали Тамару, но вторая - постарше - поставила нас в тупик. - Мальчики, накрывайте на стол! - закричала из кухни Танечка. - Загляни на минутку, - отозвался Валерий. - Тут поважнее вопрос. - Что может быть важнее ужина? - с неудовольствием сказала Танечка, но пришла. - Ты не знаешь эту даму? - спросил я, показав на соседку Тамары. - Конечно, знаю, - сказала Танечка. - Это Матильда Афанасьевна. Она знакомила нас с телефонной связью на курсах и была то ли старшей по смене, то ли уже заместителем заведующего телефонного узла. - Кто-нибудь из твоих приятельниц там работает? - Да, она сама отобрала двух. Тихие такие девочки. - Поболтай с ними при случае об этой Матильде. Почему-то эту фотографию Метелькин хранил в общем пакете. - А ужинать когда будем? - Подождем с ужином. Надо документы посмотреть. Танеч