мне омерзительнейшие факты из своей биографии. Но я все же не стал доносить на него, хотя избавление мира от этого чудовища было бы большим благом для людей. Я до сих пор не знаю, как следует поступать в таких случаях. Пока я прибегаю к самому малодуш-ному средству: стараюсь уклониться от выслушивания исповедей такого рода. Но мне это не всегда удается, И к тому же это не соответствует моему общему принципу: выслушивай всякого, желающего в словах очистить душу свою. Правда, люди часто хотят не столько очистить свою душу, сколько испакостить твою. Но где тут разграничительная линия? Покаяние исповедующегося? Это слишком сильное требование для наших дней. Согласно моему учению, покаяние не требуется, ибо сама потребность высказаться несет в себе покаяние. И этого достаточ-но. Иногда мои собеседники о своих душевных тайнах ничего прямо не говорят и крутят вокруг да около. Я их не вынуждаю к откровенно-сти, я придерживаюсь на этот счет правила: не принуждай никого к совершению желаемых тебе поступков даже в мыслях. И опять-таки проблемы: где грань между желаемым и нежелаемым, где грань меж-ду отсутствием желания и нежелания, где грань между пресеченным и невозникшим желанием? Я не верю в то, что есть какие-то психоло-гические критерии для этого. Я склоняюсь к тому, что их нет вооб-ще, что они еще только должны быть изобретены. В данном случае я не знаю, есть у меня желание выслушивать откровения собеседни-ков или нет и является мое внешнее равнодушие заглушенным жела-нием или природным безразличием. Кстати, о безразличии: как быть с ним? Морально оно или нет? Когда оно морально и когда нет? Видите, сколько проблем ставит такой заурядный случай перед суще-ством, обреченным на роль Учителя Праведности. И поверьте мне, для него эти проблемы несут не интеллектуальное развлечение, а страдание. После каждой беседы с теми, кто раскрывает мне свою душу, я впадаю в болезненно-лихорадочное состояние, я буквально бьюсь головой о стенку в поисках решения этих мучительных про-блем. И никто не в силах мне помочь, ибо я избран помогать всем и находить решения в себе самом. Поймите, люди: Бог есть прежде всего самострадание и лишь затем сострадание! Быть Богом не столь-ко трудно, сколько мучительно. Лишь в такие минуты я не просто понимаю, а каждой клеточкой своего тела ощущаю смысл христиан-ской идеи, что Он принял страдания людей на себя. Его мучения перед распятием и распятие суть лишь внешний символ скрытых душевных страданий, доступный вульгарному сознанию масс. Он, как и я, бился над решением неразрешимых проблем. НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ Не прелюбодействуй, учил Христос, на чужих жен не заглядывайся и не помышляй о них. Во-первых, я сомневаюсь в том, что сам Он придерживался этой заповеди. Я понял Его натуру, я уверен, что в отношении с женщинами Он был близок нашему времени. И я не осуждаю Его за это, я Его понимаю: без женщин Он не смог бы проповедовать свое учение и просуществовать больше недели, как и я. А, во-вторых, как быть, если они (то есть женщины) сами помышляют о тебе? Когда я был в зените славы и в расцвете моих удивительных способностей (в газетах писали об "эффекте Л." или о "феномене Л."), меня завлекла к себе домой некая дама, захотевшая получить от меня частную консультацию по поводу похудения (в ней было более ста килограммов), улучшения фигуры и душевного состояния. Сначала она меня хорошо накормила. Она страшно рассердилась на то, что я отка-зался пить спиртное: в то время я должен был воздерживаться от пьянства не столько из религиозных, сколько из медицинских соображе-ний. Удивительные существа наши женщины! Страдают от пьянства мужей, но если попадает трезвенник, прилагают невероятные усилия, чтобы заставить его пить. Почему бы это? Очень просто: порочные ненавидят непорочных. Потом моя дама разделась догола. И я охнуть не успел, как она скинула все свои шмутки и предстала передо мной в виде рубенсовской Венеры. Честно признаюсь, я не могу сказать, что она была безобразна. Скорее наоборот, она по-своему была великолеп-на. Я так ей и сказал: "Фигура у вас прекрасная, исправлять ее ни к чему, да и худеть я не рекомендую". Она сказала, что сейчас все худеют, что ей хотелось бы талию потоньше, загривок убрать, руки слегка утончить и вообще. Я ей наговорил кучу полезных советов. Она слушала рассеянно. Потом неожиданно попросила, чтобы я оторвал ее от пола, не прикасаясь к ней руками (в это время у меня как раз обнаружились способности такого рода). Я сказал, что она не спичка и даже не чайная ложка. Она сказала, что, если я подниму ее от пола без прикосновения хотя бы на миллиметр, она позволит мне делать с ней все, что я захочу. Я сказал, что даже с прикосновением я вряд ли смогу оторвать ее от пола, ибо я не штангист. Она рассвирепела, сказала, что если я не..., то она навешает мне... Она употребила слово, которое я не решаюсь приводить здесь. Переводится это слово на обычный язык как "оплеухи", "тумаки", "подзатыльники". Или вот еще случай. Меня, как тунеядца, пригласили в комиссию по принудительному трудоустройству. Члены комиссии -- в основном ста-рые члены партии, пенсионеры. Один представитель от районного Сове-та, один -- от профсоюзов, один -- от юридических органов, один -- от райкома комсомола, один -- от райкома партии. И еще какие-то непо-нятные лица. "Ничего себе, хорош,-- - сказал председатель комиссии (меня накануне заволокли в милицию под видом пьяного и основатель-но обработали).-- И тебе не стыдно? Такой здоровый молодой парень, а пьянствуешь и черт знает чем занимаешься!" Я сказал, что занимаюсь делами, весьма полезными людям: облегчаю им жизнь. Кончилась эта беседа тем, что представительница райкома партии дала мне "телефон- чик" и пообещала устроить на хорошую работу. Когда я навестил ее на другой день, она сказала, что либо я буду делать то, что ей нужно, либо она велит отправить меня на работу в урановые рудники, откуда никто не возвращается. Что мне было делать? АНТИПОД Я поделился своими сомнениями с Антиподом. Он посмеялся, конечно. "Хотя ты и Бог,-- сказал он,-- ты наверняка капитулировал. Есть принципы поведения людей (да и Богов, пожалуй), которые не в силах отменить никто. Вот тебе один из них. Если человек физически способен совершить некоторый поступок и нет никаких внешних препят-ствий для его совершения, если в голову ему пришла мысль и появи-лось желание совершить этот поступок, если он надеется извлечь для себя пользу из этого поступка и при этом избежать ощутимого наказания за него, то он совершит этот поступок. В этом смысле в человеке нет никаких внутренних ограничений поведения. Откуда берутся такие огра-ничения? Только извне данного человека -- из его отношений с другими людьми. Люди взаимно ограничивают друг друга". -- А религия?-- пытался возразить я.-- Религиозные ограничения суть продукт свободной воли человека. Человек берет их на себя сам. -- Ты Бог, а не смог устоять перед старой развратной шлюхой из райкома партии,-- усмехнулся он.-- Так что уж говорить о простых смертных! Чтобы стать общественной силой, религия должна стать делом определенной категории людей, организованных в некое целое, то есть делом церкви. А церковь как объединение людей подчиняется общим законам коммунального поведения. И святое дело, таким обра-зом, становится делом грешников со всеми вытекающими отсюда по-следствиями. Так какая разница-- будет держать людей в узде цер-ковь или идеологическая организация? -- Разница есть,-- говорю я.-- Идеология изобретается для масс людей, религия же -- для отдельного человека или для человека вне массы. Сила идеологии кончается, когда человек покидает толпу или коллектив. -- Но сила религии кончается, когда человек включается в толпу или коллектив. А что важнее для человека -- пребывание в коллективе и в толпе или уединение? И, зная: в одиночку человек может противо-стоять великим искушениям, но бессилен перед мелкими,-- Бог не способен бороться с блохами, клопами, крысами... Это я тебе говорю как специалист. О ЧУДЕСАХ Согласно Евангелию от Иоанна (не смешивайте с моим "Евангелием для Ивана"!), Христос начал свою карьеру с того, что превратил воду в вино. И после этого ученики уверовали в него. Еще бы! Если бы я мог превращать воду в водку, я увел бы за собой все население России, а не каких-то двенадцать бездельников. Причем мне не потребовалось бы исцелять больных, воскрешать умерших и творить прочие чудеса. Исце-лением больных у нас занимается бесплатная медицина. Мертвых воскрешать ни к чему, ибо и от живых прохода нету. А чудеса творить бессмысленно и даже опасно -- в них верит только КГБ, да и то лишь в своих профессиональных интересах. Несколько лет назад я вдруг обнаружил в себе способность творить чудеса в духе нашего супернауч-ного века -- поднимать мелкие предметы, не прикасаясь к ним руками, и сгибать столовые ложки, вилки и ключи одной лишь силой мысли. Но я не преуспел благодаря ей. На мне нажились лишь проходимцы, организовавшие мои представления. Чем тяжелее предметы я поднимал и чем дальше были мои руки от них при этом, чем больше я сгибал ложек и ключей силой мысли, тем меньше окружающие верили в мои чудеса. Чем больше экспертов безуспешно пытались разоблачить меня, тем подозрительнее становилась моя выходящая из ряда вон способ-ность. Когда я научился одним лишь усилием мысли поднимать на полметра от поверхности стола массивную пепельницу и завязывать узлом метровый кусок водопроводной трубы, моих менеджеров (или антрепренеров) арестовали. И меня вместе с ними. Месяц держали меня в КГБ, пытаясь заставить меня поднять без прикосновения хотя бы спичку и хотя бы на миллиметр, но в присутствии одних сотрудников КГБ. Моя удивительная способность куда-то испарилась. После этого меня направили в сумасшедший дом. Убедившись в моей безобидности и заполучив мою подпись под обязательством чудес больше не творить, меня выпустили на свободу. Слава моя благодаря этому возросла. Я начал неплохо зарабатывать. К этому времени относится мое посеще-ние комиссии по трудоустройству, о котором я уже упоминал. Выйдя с той комиссии по трудоустройству (с номером телефона, который мне дала темпераментная и любвеобильная шлюха из районно-го комитета партии), я воздал хвалу нашему замечательному обществу. Подумать только! Миллионы здоровых людей на Западе не могут найти работу, а у нас запрещено быть безработным. Хочешь не хочешь, а изволь трудиться! Не можешь сам найти работу, тебе е найдут заботливые представители общественности. Что за жизнь! Христа, между прочим, тоже обвиняли в тунеядстве. Его тоже считали бездельником и кутилой. Но в комиссию по трудоустройству его не вызывали. И по-страдал он вовсе не из-за этого. Тут лежит коренное отличие меня от всех создателей и реформаторов религий прошлого. ПРЕДШЕСТВЕННИКИ Мои великие предшественники Христос и Будда появились на свет при исключительных обстоятельствах. Насчет Христа-- общеизвестно, как. Менее известно то, что Будда появился в результате того, что Слон "трахнул" королеву. Интересно, если я войду в историю как основатель новой религии, какую легенду сочинят обо мне? Для России больше подходит такая: гигантский клоп совратил заведующую сельскохозяй-ственным отделом обкома партии Евдокию Телкину, прозванную в наро-де Маоцзедунькой, и в результате их сожительства на свет появился я. Будда был отличником. Я тоже. Будда знал все языки. У нас, к сожалению, преподавание иностранных языков поставлено так плохо, что я не могу похвастаться ни одним. Впрочем, это мне не мешает давать уроки английского, немецкого и французского местным дебилам, так что я слыву полиглотом. Если бы представилась возможность, я стал бы натаскивать двоечников-школьников в китайском языке. А что, если и Будда знал все языки на таком же уровне? Боюсь, что именно так и было дело. Будда умер, отравившись мясом. Мне это не грозит: в наших магази-нах мясо исчезло сразу после революции и не появилось до сих пор. Если я отравлюсь, то это будет тухлая картошка в городской столовой. Учение Будды не годится для наших русских условий. Нам нельзя впадать в нирвану, заниматься медитацией и прочей чепухой: не позволят. Да и климат не тот. И ко всему прочему учение Будды у нас мало кому известно, А те, кому оно известно, излагают его так, что, как говорится, без пол-литра не разберешься. А с пол-литром нам разбираться ни в каком учении не надо: она сама есть высшее учение. ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ПРЕДПОСЫЛКА Я исхожу из такой предпосылки: мы живем в коммунистическом обществе и не имеем шансов его изменить, заменить другим и убежать из него. Мы обречены в нем жить и хотим жить в нем, причем в таком, каким оно нам дано в качестве естественной социальной среды. Но мы хотим жить так, чтобы получить свою долю удовлетворения и счастья и в конце жизненного пути уйти в Ничто с сознанием правильности прожитого и справедливости конца. Думать об общественных преобразованиях сейчас нелепо. Самые глубокие преобразования уже произошли. Все главное сделано. Все жертвы ради этого принесены. Рухнули самые великие иллюзии и наде-жды. Социальная история вся позади. С этой точки зрения нас ждет только прошлое. Теперь людям предстоит много копить и много терять, чтобы снова появился интерес к будущему. Никакого Царства Божьего впереди нет, ибо оно уже есть. Оно уже достигнуто. И перед нами стоит проблема, как в нем жить. Как видите, перед Христом проблема совсем не так стояла: Он обещал Царство Божие. Он не смог сдержать обещание: тогда для этого еще не было пролетариата, большевиков, ленинцев и сталинцев. Царство Божие построили другие. Я иду дальше Христа. -- Допустим,-- говорю я,-- Царство Божие наступило. А дальше что? Как в этом Царстве Божием пребывать, то есть прожить по-человечески? Эта проблема потруднее той, какая стояла перед Христом. МЕЧТЫ Иногда я мечтаю о Москве. Москва! Окно в мир. Почти Запад. В Москве я еще ни разу не был. Мог бы в отпуск съездить. Отпуск у меня круглый год. Но поездка такая мне не по карману. И у меня нет паспорта -- забрали в милиции и на всякий случай не отдают. Знакомых, у которых я мог бы переночевать, в Москве у меня нет. В общем, я напрочь прикован к своему городу. Христос в конце жизни подался в Иерусалим. Но у Него не было проблемы паспорта, прописки и ночлега. ВСЕ СУЕТА Екклесиаст, сын царя и царь, сказал: суета сует, все суета. И еще сказал он: все-- суета и томление духа. Он говорил и многое другое, в частности и такое: кто умножает познание, умножает скорбь; умный умирает наравне с глупым; все произошло из праха и возвратится в прах. Это все тот же Екклесиаст сказал, что нет ничего нового под солнцем: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться. Мало кто теперь соглашается с этим. Стоит заикнуться, что, мол, еще Екклесиаст сказал то-то и то-то, как тебе в ответ посыплются контраргу-менты. А самолеты?! А космические полеты?! А атомная энергия?! А медицина?! А?!. А?!. И если вы не согласитесь со своим оппонентом, он перечислит вам все достижения цивилизации за последние две тысячи лет. Слушаете вы его, киваете в знак согласия головой: мол, да-да, конечно,-- а про себя думаете: суета все это, суета сует', всяческая суета и сплошное томление духа. Да разве не об этом говорил сын царя и царь Екклесиаст?! Взгляни вокруг себя! Вот ученый. Он пятьдесят лет жизни угробил на то, чтобы сделать полезный вклад в науку. Во всем отказывал себе. Ночей не спал. Страдал. А кто знает о его вкладе в науку? Десяток таких же, как он, чудаков; сотня проходимцев от науки, разворовавших его вклад и приложивших огромные усилия к тому, чтобы о нем никто не узнал. А вот певец. Голосок слабый. Да и слух не очень-то. Затянут в джинсы так, что половые органы вот-вот разорвут их. Хрипит в микрофон чудовищную ерунду. Кривляется всеми членами. А миллионы людей неистовствуют, слыша и видя это. И имя его у всех на устах. Вот спортсмен, на долю секунды быстрее всех пробежавший какую-то дистанцию, на сантиметр выше всех прыгнувший в высоту или на пол-оборота больше других перевернувшийся вокруг себя. Его портрет во всех газетах и журналах. Сильные мира сего почитают за честь встретиться с ним. И вот борец за лучшую жизнь для людей в своей стране, проведший долгие годы в тюрьмах, передумав-ший все важнейшие проблемы современности и потерявший все. Он скитается в поисках грошовой работы. Выше бесед с низшими чинами служб безопасности он никогда не поднимется. Вот знаменитая на весь мир актриса, которая не знает, как ей истратить миллионы, и вот другая -- безвестная, унижающаяся перед самыми ничтожными прохо-димцами, чтобы заработать копейки. А взгляните на них! Вторая краси-вее и талантливее первой. Но первая опередила ее на пути в кровать режиссера. Послушайте этого замечательного политика! Даже в нашем мире, сплошь набитом дураками, трудно найти дурака, который превзо-шел бы его по дурости. А между тем нет газеты в мире, которая выходила бы без его портрета, его речи, упоминания о нем. И послушай-те вот этого, никому не известного человека. Какие глубокие суждения! Какой точный анализ ситуации! Какие верные предсказания! Но укажите мне одного политического деятеля в мире, который хотя бы выслушал его совет, а не то что последовал бы ему! Нет памяти о прежнем, говорит Екклесиаст, да и о том, что будет, не останется в памяти у тех, которые будут после. А Данте! А Шекспир! Помним же мы о них! "Конечно",-- соглашаюсь я. А про себя думаю: кто помнит, как помнит и зачем помнит? Не для них помнят, а для себя. И не помнят вовсе, а прикрываются памятью и эксплуатируют ее. Какое дело вот этому Иванову до Шекспира?! Он не понимает Шекспира, он не любит его, ему скучно от Шекспира, он говорит о нем чушь. Но ему важно приобщить себя к Шекспиру, дабы все видели, что он не просто Иванов, а Иванов, посягнувший на Шекспира, причастный к Шекспиру и даже кое в чем превзошедший его. Нет памяти о прежнем -- прав этот сын царя и царь Екклесиаст. Есть лишь суета сует и томление духа. А как же быть, если тебе не удалось не родиться и ты познал, что все есть суета? И даже в этом, то есть в постановке самой проблемы, прав Екклесиаст: нет ничего нового под солнцем. И в решении этой проблемы я в общем и целом следую ему: не принимать участия в житейской суете, остаться в стороне и никому не мешать. Но я не сын царя и не царь. Я -- человек конца двадцатого века, живущий в современном, сложном и лихорадочном обществе. И не так-то просто тут остаться в стороне. И СУЕТА СУЕТ Сказал Екклесиаст: "Все -- суета и духа есть томленье". Иначе видит мир теперешнее поколенье. Оно не повторяет фразу всуе ту. Оно бросается в мирскую суету. Ему не ведомо ни лично, ни со слуха Про то, что есть какое-то томленье духа. Оно испытывает лишь томленье тела, Когда слоняется без мысли и без дела. И ВСЯЧЕСКАЯ СУЕТА -- Не вижу тут никаких проблем,-- говорил мне один из моих учеников.-- Пусть все есть суета! И почему надо от нее уклоняться? Я лично поступал и поступаю наоборот: окунаюсь в эту суету целиком и живу в ней, можно сказать, полнокровной жизнью. Ссорюсь с соседя-ми и мирюсь. Интригую с коллегами. Воюю с женой и детьми. Предста-вится случай выпить или с бабами покутить, не теряюсь... Одним словом, мне эта суета сует нравится, и я не хочу иной жизни. Я хочу лишь в этой суете подольше покрутиться и побольше от нее взять. Взять от жизни максимум возможного в моем положении -- вот моя задача. Ты, говорят, можешь этому научить. Учи! Я плачу деньги. Выполняю твои наставления. Учи! Я хочу на своих двоих дотопать до могилы, хочу с бабами дело делать до последнего дня, хочу хорошее настроение иметь, хочу кое-кому свинью подложить и кровь попортить... Учи! И я учу. Учу каждого тому, что ему хочется. Главное -- узнать, чего хочет человек в глубине души, и научить его этому. А все, кто приходит ко мне за советом, хотят именно суеты сует и всяческой суеты. Тот человек, который хотел взять от жизни максимум возможного, хотел на самом деле до смешного мало. Его представления о "максиму-ме возможностей" оказались такими примитивными, что я мог бы научить его, как взять больше. Но я не стал это делать, ибо тогда он понял бы, что вся его жизнь есть суета сует, и страдание уже не оставило бы его до могилы. Не учи людей больше того, чего хотят они сами! Профессия Учителя Праведности многостороння. В наше время она много сложнее, чем во времена Христа. В те времена, например, не было таких вечных, общечеловеческих проблем, какие потом были олицетво-рены в проблемах Гамлета, короля Лира, Карамазовых, Дон Жуана, Печорина, Обломова, Моцарта и Сальери. Между прочим, что это за вечные проблемы, если их тогда не было? Хотя Христос, возможно, был недостаточно интеллигентен и начитан и просто не знал о них. Я же, помимо функций, общих с Христом, обязан разрешать и эти в принципе неразрешимые проблемы. Причем разрушать не за славу и богатство, а за стопку водки, за тошнотворный обед в самой дешевой столовке. Вечные проблемы. Сколько паразитов кормится за их счет! Пробле-мы эти неразрешимы, потому они вечны. Неразрешимы они не потому, что необычайно трудны, а потому, что их просто-напросто нет совсем. Они суть мнимые проблемы. Реальные же проблемы банальны. Они практически вовсе не проблемы, поскольку решение их приходит вме-сте с ними и не волнует умы. Жизнь вообще состоит из банальностей. Мы в своем воображении возвышаем кое-какие из них до уровня эпохальных и даже божественных проблем. Так ли уж часто перед человеком встает проблема, возведенная в ранг "вечной"? Многим ли удается родиться королем, принцем, на худой конец-- богатым помещиком? Многим ли из этих счастливцев удается дозреть до этих "вечных" проблем? А если ты не принц, не король, не генерал или иной избранник судьбы, будет ли человечество ломать голову над твоими подозрениями насчет жены, над твоими сомнениями по поводу "быть или не быть", над твоими обидами на детей? Реальные вечные проблемы встают перед всеми и постоянно. Но, повторяю, они банальны. И они не принимают форму проблем. Вот вам характерные примеры тому. ДОН ЖУАН -- Для литературного Дон Жуана,-- говорит мой собеседник,-- проблема соблазнения женщины была в большей мере проблемой соблазнения сердца, а не тела. Такими были наши отечественные Евгений Онегин и Печорин. Но времена изменились. Тел полно. Сердец же нету. Некого соблазнять. Не интересно. Эффекта никакого. Я чув-ствую, что рожден быть выдающимся соблазнителем женщин. И имею данные для этого. А чем я отличаюсь от самого банального бабника нашего учреждения? Ничем! Может быть, лишь количеством баб, с которыми переспал, да и то не в мою пользу. И бабы у нас те же самые. И не скажу, что я опережаю его. Чаще он опережает меня. Я жажду женщину! Прекрасную. Недоступную. Хочу покорить ее серд-це. Понимаешь? Не тело, а сердце. Тело тоже, конечно. Но тело потом. Сначала сердце. И покорить исключительно своим мужским обаянием. И чтобы покорить с усилием, чтобы она сопротивлялась сначала, чтобы капитулировала в конце психологической драмы. Найди мне такую женщину, и я тебе заплачу целую месячную зарплату. Перебьюсь как-нибудь на хлебе и чае, а заплачу. Найди! Ты же всех баб города знаешь! Укажи хотя бы, где Она есть, женщина-крепость, достойная осады и штурма! И вот я перебираю в памяти все известные мне категории (я мыслю не индивидами, а категориями) женщин и не нахожу ничего подходяще-го. Есть, правда, один вариант, но я его держу для себя. А ему я рассказываю вот что. "В доме, где я раньше снимал комнатушку, живет старая дева. Что она -- дева, уверяет она сама. И я ей верю. Она страшная. И у нее мания: она всех мужчин подозревает в том, что они хотят ее обманом соблазнить и затем бросить. Ее безуспешно пытались соблазнить забулдыги, которые крутятся около винного магазина, рас-положенного в том же доме..." Дон Жуан хохочет до слез. "Если бы она была молода, свежа и прекрасна",-- бормочет он сквозь смех. "Не беда,-- говорю я,-- эти качества можно дополнить воображением. Главное -- она неприступна. И пока не покоришь ее сердце, к ее телу не доберешься. Между прочим, она надевает на себя какое-то защитное сооружение. Забулдыги пытались ее изнасиловать, но ничего не вышло. Она только хихикала над их усилиями и вопила, что даст им только по любви. Полюби сначала, а тогда она сама позволит, Забулдыги заявили, что они лучше отрежут себе детородные органы, чем полюбят такую ведьму, плюнули и ушли выпрашивать гривенники у прохожих". Насмеявшись вдоволь, мой Дон Жуан договорился о встрече с офи-цианткой. Мне стало грустно. Литературный Дон Жуан-- жалкий примитив в сравнении с моим Дон Жуаном, но последнему не суждено стать объектом литературы и породить некую вечную проблему. Почему? Потому что он не разбил и не разобьет ни одного сердца. Он достоин сочувствия, мой Дон Жуан, а не порицания. ОТЕЛЛО А вот прямая противоположность Дон Жуану. У него трясутся руки, водка выплескивается из стакана, по щекам текут грязные слезы. "Я ее, стерву, боготворил,-- хнычет он,-- а она обманывала меня на каждом шагу и оскорбляла. Вместо борьбы с язвами общества я все силы тратил на мелкие домашние склоки. И вот она ушла насовсем". "Это тоже выход",-- говорю я. "Выход,-- усмехается он.-- Она ушла по-нашенски, по-советски. То есть мне пришлось уйти, оставив ей квартиру и все то, что было нажито годами". "Вы еще молоды,-- говорю я,-- найдете другую". "Пробовал,-- говорит он,-- не получается. Я, видишь ли, однолюб. Я ее люблю. Я украдкой брожу возле дома, хочу хоть издалека увидеть ее. А она на работу и в милицию написала, будто я ее преследую". "К кому же она ушла?" -- спрашиваю я для поддержания разговора. "К одному певцу,-- усмехается он.-- Если бы ты знал, какое это ничтожество. Без посторонней помощи даже штаны расстегивать и застегивать не умеет. Это за него делали поклонницы. Теперь этим занимается она. И гордится этим". Он опрокидывает стакан водки в рот. Я молчу, подавленный. Кто может облегчить страдания этого человека? Никто. Я -- Бог, но и я не способен на это. "Что поделаешь,-- говорю я.-- Потерпи еще немного, придет Великий Врач, вылечивающий от всех страданий, и ты успоко-ишься". "Верно,-- говорит он,-- ничего другого не остается. Но сначала я ее, стерву, пришибу. Подкараулю и трахну кирпичом по башке". "Кирпичом неудобно,-- возражаю я.-- И вы сейчас в таком состоянии, что кирпичом череп не пробьете". "Верно,-- говорит он.-- Ты и в самом деле мудрый парень. Надо молотком. Или лучше шилом. Нет, тонкой отверткой". "Только не торопитесь,-- говорю я.-- Кто знает, может быть, ваши подозрения насчет ее измены необоснованны. Ревность-- она слепа". "И то верно,-- говорит он.-- Торопиться ни к чему. Прибить человека всегда успеется". -- Боже,-- говорю я сам себе,-- прости нам эту пошлость. Но все другое тут было бы ложь. Проблемы эти невозможно решить. Их можно лишь затоптать в грязь, насмешкой и цинизмом. Люди так и поступают. А каково Богу? АНТИПОД -- Взгляни на льва, мечущегося в маленькой клетке,-- - говорю я.-- Увеличь льва в тысячу раз, а клетку сократи в тысячу раз. Этот образ даст тебе представление о состоянии Бога. Бог -- бесконечно большое, деятельное и жизнерадостное существо, запертое в бесконечно малую клетку бездействия и отчаяния. -- Красиво сказано,-- усмехается Антипод.-- Только где ты видел льва в нашем захолустье? Муха, бьющаяся о стекло,-- это более реалистично. А то-- лев! Бесконечно маленькая муха, бьющаяся о бесконечно большое стекло, за которым ее ждет не свободный и светлый мир, а ледяной холод,-- подходит тебе такая модель твоего Бога? Дарю ее тебе даром: я не тщеславен. О ТЩЕСЛАВИИ А так ли это? Рассмотрим феномен славы. Как целое он включает в себя сознание известности, определенные блага за это (материальные блага, защищенность, внимание) и удовольствие. В обществе этот фено-мен расчленяется, распределяясь порою по разным людям так, что каждый обособившийся его элемент предполагает остальные лишь в потенции. Для достижения славы люди готовы пойти на жертвы и страдания, неосознанно предполагая или добиваясь фактически воз-награждения. Так что бывают случаи, когда люди страдают и получают удовольствие, поскольку со страданием ассоциируется некая потенци-альная цель, допустим -- достижение славы, а феномен славы предпо-лагает вознаграждение и удовольствие. Потому мазохизм есть нормаль-ное общественное явление, будучи чем-то ненормальным для данного индивида. Рассмотрим в свете этой теории мой случай. Славы нет-- она мизерна и смеха достойна. Материального обеспечения никакого. Полная безза-щитность. Сплошные страдания. И я не мазохист. И все же я не сменяю свою участь ни на какую другую. Почему? Моя претензия быть Богом есть максимальная изо всех возможных человеческих претензий. Она неизмеримо выше желания стать миллионером, знаменитостью, диктато-ром. Она предполагает всемогущество и всеобладание. Хотя я актуально не имею ничего, в самой претензии потенциально содержится все. Потому никакие страдания и потери не могут остановить меня, ибо они-- ничто в сравнении с тем, что я потенциально имею в качестве Бога. Бог есть абсолютная потенция и пустая актуальность. Это-- самый высший пост во Вселенной, который в силу своей высокости фактически лишен всех своих официальных (абстрактно мыслимых) атрибутов. Надо мне отдать должное: я беспощаден к себе. Я не оправдываю свое поведение ни дурными, ни добрыми намерениями: у меня вообще нет намерений. И я скромен: я довольствуюсь лишь одной функцией Бога-- чисто духовной. А Антипод? Его претензия реформировать идеологию сомасштабна моей претензии родить религию. И он тоже хочет властвовать лишь в духовной сфере. Правда -- во всей и неогра-ниченно. СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ И выбираем мы судьбу Не ту, что любим сами. И выбираем мы судьбу С закрытыми глазами. Свою роль я не выбирал. Люди сами избрали ее для меня, сами навязали ее мне. Постепенно и незаметно для меня самого получилось так, что люди сами стали признавать во мне Учителя Праведности, Целителя Душ и Тел. У одного моего знакомого мать страдала головны-ми болями. Месяцами уснуть не могла, измучилась, умоляла дать ей яду. Случайно я зашел к нему. Поздоровался с матерью, сказал ей пару слов. И у нее вдруг прошла головная боль. Она уснула после моего ухода и спала целые сутки. Через месяц боли у нее возобновились. Она уговорила сына пригласить меня снова. И снова произошло чудо: боли прошли. После этого я несколько раз побеседовал с ней минут по десять с интервалами в месяц, две недели, неделя. Боли прекратились совсем. Слух об этом распространился по городу. И к каким только больным меня не приглашали! Кое-кому мои посещения помогли, другим -- нет, но всем без исключения почему-то становилось легче в моем присутствии. Люди оживлялись, просветлялись. Я понимал, что дело тут не столько во мне, сколько в них самих. Но и во мне, надо полагать, было что-то такое, что заставляло людей проявляться имен-но таким образом. У людей была потребность в человеке, который выполнял бы в их жизни определенную роль, а я обладал (не ведая того) качествами, подходящими для этой роли. После того как меня выгнали из комсомола, а затем -- с работы, я к навязанной мне роли стал относиться серьезнее -- стал брать плату (надо же было на что-то жить) и повышать свою квалификацию изучением специальной литературы, психологическими тренировками и размышлениями. Не могу сказать, что я упорно трудился: я никогда не был склонен к этому. Ко мне все приходило как-то сразу и с малыми усилиями. Порою мне достаточно было просто подержать книгу в руках, чтобы ее содержание необъяснимыми путями перешло в мою голову. Люди, читавшие эту книгу и обсуждавшие ее со мною, были убеждены в том, что я не просто ее прочитал, но проштудировал "с карандашом в руках". Мимолетно услышанное слово производило в моих мозгах иногда то, на что у других уходили годы учения. У меня появилась ясность в понимании абсолютно всего, с чем мне приходилось сталки-ваться и о чем приходилось высказывать свои суждения. Опять-таки на эту мою способность обратили мое внимание другие,-- я сам долго не придавал ей значения. Я ее признал в себе после одного разговора в компании физиков. Они говорили о свойствах каких-то микрочастиц, которые, по их мнению, невозможно вообразить на уровне нашего "макровоображения". "Почему же невозможно?-- сказал я.-- Очень хорошо представляю себе это". И затем я им рассказал о том, что мне виделось. Они были поражены. Но не поверили, что я" ничего не читал на эту тему ранее и вообще ничего не слыхал об этих частицах. Решили, что я вычитал "свое" представление из американского физического журна-ла. Я не стал оспаривать их мнение. Я осознал, что имею непосред-ственную способность понимать все. Я покорился навязываемой мне обществом роли. Иногда эта роль приносит удовлетворение, а иногда... Лучше я рас-скажу вам об этом случае. РЯДОВОЙ СЛУЧАЙ Маленькая опрятная старушка суетится, приглашает к столу-- "уго-ститься чем Бог послал". На столе-- бутылка водки, банка шпрот, колбаса, сыр. Преждевременно растолстевшая молодая женщина с чу-десным русским лицом угодливо хихикает. "Присаживайся, друг,-- говорит высокий, красивый, уже подвыпивший мужчина.-- Пропустим сперва по маленькой, а потом и о деле". На кровати полулежит девушка. Огромные серые глаза. В них -- грусть и апатия. У нее не действуют ноги. Ее пытались лечить во всех хороших больницах страны. Сколько денег переплатили всяким "гомеопатам"! И все впустую. А главное-- чахнет девчонка. А других детей у них нет. Может быть, я что посоветую? Я сажусь около нее. Беру ее руку. Какая прекрасная рука! Такая рука создана для драгоценностей. Я смотрю ей в глаза. Улыбаюсь. И она светлеет, улыбается в ответ. -- Они у меня чокнутые из-за меня,-- говорит она.-- А напрасно. Я же не маленькая. Я все понимаю. -- Здесь, в городе,-- говорю я,-- живет один человек. Это-- святой человек. У него нет обеих ног. Но он ходит на работу через весь город и никогда не пользуется транспортом. Я пришлю его к тебе. Он научит тебя ходить. Ты увидишь березовую рощу, ручьи, поля. Ты пройдешься по траве, по утренней росе. Ты встретишь Его, и Он назовет тебя своей богиней. Только поверь в это, и это сбудется. -- Я верю тебе,-- говорит она.-- Я научусь ходить. Я увижу березовую рощу, ручьи и поля. Я пойду по утренней росе. Я встречу Его. Я буду достойна Его, и Он назовет меня своей богиней. Опрятная старушка сует мне измятую десятку. Я отстраняю ее руку и ухожу, не простившись. Мое сердце разрывается от боли. НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ПОЗНАНИЕ В нас входят истины святые Одной случайною строкой. Но льются в головы пустые Поной слов густой рекой. Выше я говорил о моем способе познания. Есть два способа познания мира. Первый -- видеть мир непосредственно. Принцип его таков: вот перед тобою предмет, смотри на него сам и видь в нем то, что само собой видится очевидным образом. Второй -- видеть мир через культу-ру, накопленную другими. Принцип его таков: видь в предмете то, что в нем должно быть согласно догмам усвоенной тобою культуры, "то есть видь в нем то, что другие считают наличным в нем и достойным внимания. Я не отвергаю пользу второго способа. Но часто отношение человека к познаваемому предмету через культуру становится таким опосредованным, что предмет фактически не видится объективно или не видится вообще. Так что порою бывает полезно отбросить эту опосредующую культуру и обратиться к непосредственному видению предмета. Но при этом требуются природные задатки и достаточно высокий уровень развития мышления, чтобы суметь увидеть в предмете непос-редственно больше, чем видится в нем через культуру. Божественное познание вещей сразу и с полной ясностью есть просто первый способ познания, выраженный очень сильно. У меня, по всей вероятности, оказался выдающийся талант на этот счет. Интересно, что образование и культура убивают способность непосредственного видения мира. Потому все ясновидцы -- люди необразованные или утратившие образо-вание, которое им пришлось получить помимо воли. Стоит мне прочитать книгу или побеседовать на умную тему с интеллектуалами, как моя способность непосредственного видения сразу ослабевает. Однажды я встретил ясновидца, просидевшего в сумасшедшем доме пять лет и не прочитавшего за это время ни одной строчки. Он собирался в Москву предупредить американцев о предстоящей советской интервен-ции в Афганистан. Дальнейшая судьба его мне не известна. МОЯ ПРЕТЕНЗИЯ Презрев законы Бытия, Я к вам сошел из мира света В канон Новейшего Завета Облечь теченье Жития. Я не хочу создавать новую форму религии наряду с другими их формами. Я претендую на нечто большее-- на создание религии вообще, то есть религии с большой буквы. Объясню, в чем дело, ибо это центральный пункт моего учения. Религия вообще (Религия), кото-рую я хочу построить, не есть нечто общее для различных форм религии. Это некая абсолютно совершенная и полная, всеобъемлющая религия. Все известные и логически мыслимые формы религий можно представить как обособившиеся части и свойства этой воображаемой всеобъемлющей религии. Но последнюю нельзя сложить из различных форм религии. Обособившись от целого тела Религии, ее части и свой-ства попадают в некое культурное целое, состоящее из других социаль-ных явлений (элементов науки, искусства, идеологии), и трансформиру-ются в нем. Иногда трансформируются настолько, что становятся совсем не похожими на соответствующую часть воображаемого целого. Обособившиеся части Религии, в качестве особых форм религии, вступа-ют друг с другом в непримиримые противоречия (подобно тому как рожденные одними родителями братья становятся иногда смертельны-ми врагами). Но одно дело -- идея такой Религии, а другое дело -- ее исполнение. Построить такую абсолютно чистую, совершенную и полную (то есть абстрактную) Религию, исходя из которой можно было бы объяснить все известные и возможные формы религий как обособившиеся и трансфор-мированные применительно к условиям данного культурного целого, включающего их,-- это задача для Бога, а не для простого смертного. Я чувствую в себе силы, достаточные для решения этой задачи. Только бы мне успеть сделать это! Только бы моя Голгофа не пресекла мой жизненный путь раньше, чем я проделаю хотя бы основную работу! Христу ведь тоже не дали развить свое учение. Многое ли он успел сказать? А много ли от сказанного им сохранилось? Люди нуждаются в Религии, но они пресекают попытки создания ее. Христос явно имел претензию создать ее. Ему не дали. И кусочек созданного им учения превратили в вид религии -- в христианство, причем в церковное, убив тем самым самую религиозную основу. ПРОТИВОРЕЧИЕ Пусть был бы Бог. И предложил бы: выбирай, Склонишься предо мной -- заслужишь светлый рай На веки вечные, не то Исчезнешь в темное ничто. Сказал бы я, что предпочту второе предложенье. Не стоит вечности земное униженье. А как специалист, замечу, Боже, Что вечность скоротечна тоже. Именно это, а не власти и не косность толпы препятствуют мне больше всего в