огромные деньги (расписывались в ведомости). Фактически на руки нам доставалось процентов тридцать: остальное забирали бригадиры, прорабы, инженеры, мастера и прочие. Сколько там было этих паразитов! Я болтался на веревке над страшным, безбрежным Енисеем, а надо мною было по крайней мере десяток таких паразитов. Зато они мне выдавали справку на огромную, якобы заработан-ную, сумму, которая гарантировала мне право шесть месяцев "искать новую работу". Такие случайные работы, однако, не часто бывают. Наконец, "подарки", главным образом от женщин, главным образом поношенная одежда и обувь, постельное бе-лье. БОГ Я спросил людей: "Чего вы хотите?" "Счастья",-- ответили они. "Хорошо,-- сказал я,-- будьте счастливы". И я устремил на Землю изобилие счастья. Я заполнил счастьем все живые существа и все мертвое пространство. Довольный содеянным, я погрузился в высшее счастье -- в самодо-вольство. Устав от него, я решил взглянуть на осчастливленный мною род людской. И я был поражен: люди были несчастны! "Чего вы хотите теперь?!"-- воскликнул я в гневе. "Верни нам наши страдания!"-- в гневе же кричали они. "Хорошо,-- покорился я их воле,-- страдай-те!" Сделав это, я погрузился в высшее страдание-- в неудовлетворен-ность самим собой. Устав от него, я решил взглянуть на удовлетворен-ный мною род людской. И я увидел: люди по-прежнему были несча-стны. "Так в чем же дело?" -- воскликнул я, пораженный. "А в том,-- со смехом и бранью ответили они,-- что теперь наше состояние несчастности обоснованно и оправданно". МОЙ БЫТ Как я уже говорил, Христос не имел, где приклонить голову, и у меня тоже нет постоянного жилья. Обычно снимаю угол в комнате или койку, изредка-- отдельную комнатушку. В чем раз-ница-- снимать угол или койку? Разница существенная. Снимать угол-- значит снимать часть комнаты, в которой стоит твое ложе и, возможно, некое сооружение, временно исполняющее функции сто-лика. Эта часть комнаты может быть отделена от остальной шкафом или ширмой. Снимать койку-- значит приходить ночевать в данную комнату, где ты раскладываешь койку, которую рано утром убира-ешь. И покидаешь комнату. Если снимаешь угол, то можешь в нем находиться и днем. Если снимаешь койку, должен покинуть комнату и w появляться тут до позднего вечера. За угол приходится пла-тить пятнадцать, а то и все двадцать рублей в месяц, за койку-- не более десяти. Хозяевами комнат, в которых сдаются угол или койка, бывают обычно старые одинокие женщины, получающие ми-зерную пенсию. Но иногда это бывают и молодые одинокие женщи-ны (иногда-- с внебрачным ребенком), приобретающие вместе с жильцом удобного любовника, или мужчины, приобретающие да-ровых любовниц. Однажды я снял угол у молодой женщины. И сбежал, оставив ей месячную плату (они плату берут вперед). Из-бежать этого проклятья (снимания угла или койки) невозможно: у нас лето длится всего три месяца, остальное время -- холодная зима и слякотные весна и осень. Летом я сплю на скамейках, на траве, в сене, на вокзале-- это дает существенную экономию средств (можно обновить брюки, носки, рубашки). Когда я вербу-юсь на временную работу, я сплю в бараке: тоже экономия. Мож-но было бы, конечно, податься в теплые края. Но мне там с моей профессией делать нечего. Вернее, делать-то там есть что: лечить импотентов и ожиревших паразитов. Но не это мое главное дело. Мое главное дело-- проповедь моего учения. А интерес к нему сейчас проявляют только в условиях сурового климата. Кроме того, существенную часть моего учения составляют правила жизни на пределе бытовых удобств и даже немного ниже. С этой точки зрения моя жизнь есть эксперимент, а мое учение есть обобщение и осмысление этого эксперимента. Однажды я пришел "домой" слишком поздно. Жильцы квартиры (с целью наказания и воспита-ния меня) не открыли дверь. Пришлось коротать ночь на лестнич-ной площадке. В эту ночь я сделал важный вклад в свое учение. Вот он в двух словах. Спишь ли ты в хрустящих белоснежных про-стынях на пуховой перине с прекрасной женщиной или, одинокий, дрожишь от холода на грязной лестничной площадке, время все равно неумолимо уносится в прошлое. Есть, конечно, некоторые неудобства в переживании полета времени в таком положении, как мое. Но в нем есть и достоинство: время тянется при этом беско-нечно долго. За одну эту ночь я передумал больше, чем иные пере-думывают за всю свою жизнь. Утром сосед похихикал над моим плачевным положением. "Я слышал звонок,-- сказал он,-- но подумал, что это какой-нибудь пьяница ломится в квартиру. А это, оказывается, наш "йогаист-згоист"!.." (он считает меня йогом и всячески изощряется на этот счет). ПРОПОВЕДНИК Отвисли старые штаны в заду, в коленях. Не в человеке дела суть, но в по-коленьях. В карманах тщуся я сыскать от хлеба крохи. Не люди сущность бытия, а лишь эпохи. Остановите суету! Кончайте споры! Сейчас я мир переверну. И без опоры. Я -- проповедник, т. е. по-русски говоря -- трепач. И как таковой я должен видеть лица людей и переживать с ними общую ситуацию. Моя проповедь есть лишь часть общего разговора. Потому я должен быть в толпе. Я дурачусь вместе со всеми, выдумываю чепуху, "обраба-тываю" для разговора реальные факты. Но при этом во мне накаплива-ется материал для какой-то важной проповеди. Мне нужно время, чтобы совершить скачок в это новое качество. Христос тоже спешил. Он тоже боялся не успеть. Он кое-что успел сделать. Этого "кое-что" хватило на великую историю. Теперь надо сделать в тысячу раз больше, чтобы произвести хотя бы в тысячу раз меньший эффект и хотя бы на несколько десятилетий. Человек теперь уже не тот. И условия не те. Вот, например, я сейчас подхожу к гастроному. Разумеется, с заднего хода: официально в это время продажа спиртных запрещена, а практически идет самая бойкая торговля. Работникам магазина это выгодно -- они в это время продают всякую бурду, которую в обычное время никто не покупает; разбавлен-ную водку и самую скверную водку с наклейками от более дорогих сортов. Тут уже собралась толпа жаждущих похмелиться. -- Глядите-ка, никак Иисус Лаптев объявился! -- слышатся воскли-цания. -- Слух был, что ты в "Атом" подался реакторы чистить. Сбежал, что ли? Или большую деньгу заработал? -- Там за час тысячу платят. Если заработал -- угощай! Все равно скоро загнешься. Пролить не успеешь. Я помалкиваю, нахожу партнеров, с которыми объединяю свои гроши на бутылку, и привожу себя в божеский вид. В "Атоме" я на самом деле был. Но не для чистки реакторов: для этого мои анкета и морально-политический облик не подходят. У директора жена уродца родила -- без ручек и без глазок. Она мне ноги целовала, умоляла что-нибудь сделать. Этого ребенка ей с трудом удалось сохранить, а другой не предвидится. Если ничего не получится, она руки на себя наложит. Роскошная по нашим условиям квартира. Ковры. Картины. Посуда. Книги. Изобилие. И вот-- такое горе. Что смог бы на моем месте Христос? А ведь это образованная женщина, инженер, атеистка, бывшая комсомольская активистка, а верит в мою чудодейственную силу в ты-сячу раз сильнее, чем самые беззаветно верующие верили в Христа. Христос не знал о таких цветах цивилизации, как наш "Атом". Эти мысли промелькнули в моем сознании. -- Живем мы, ребята, один лишь раз,-- начинаю я свой вклад в общую бессмысленную болтовню.-- Когда бы и где бы мы ни появились на свет, нам надо по праву живого испытать основные элементы бытия. Быть ребенком, играть в игрушки, слушать сказки. Быть юными, испытать первую беззаветную дружбу и первую чистую любовь... -- ...выпить первую поллитровку,-- говорит кто-то. -- Первая поллитровка самая противная,-- говорит другой.-- Вто-рая идет лучше... -- Поллитровка хороша, когда им счет потеряешь,-- замечает третий. -- И бабы тоже! -- смеется четвертый.-- Их нужно десятка два перепробовать, пока поймешь, что к чему. -- Я лично предпочитаю замужних женщин,-- говорит молодой, но уже потрепанный и лысый мужчина.-- Тратиться не надо. Ответственно-сти никакой. Эти насмешки меня не обижают. Наоборот, я в них чувствую страх того, что они что-то очень важное теряют, скоро наступает перелом. -- Все в этом мире ненадежно,-- говорит старый алкоголик. -- В начале войны наша рота попала в окружение. Мы решили стоять насмерть. Мы поклялись в вечной преданности друг другу. Мы выстоя-ли. А когда опасность миновала, переругались и написали друг на друга доносы. -- За все надо платить,-- говорит опустившийся интеллигент.-- Нужны усилия, чтобы сохранить любовь и дружбу. Вот я вам расскажу про себя... Так начинает разворачиваться разговор, в котором то тонет, то всплывает на поверхность моя наивная проповедь. ЛЕГАЛЬНОЕ И НЕЛЕГАЛЬНОЕ В стране много всяких нелегальных профессий и групп. Но все они живут так или иначе по тем же правилам, что и легальные. Я предприни-мал не раз попытки создать нелегальные объединения людей на основе принципов праведной жизни-- честности, отзывчивости, доброты. Но ничего путного не вышло. У властей такие группы почему-то вызывают большую злобу, чем группы жуликов и бандитов. Внутри моих "чистых" групп сразу же возникали все виды "нечистых" людских отношений. В чем дело? ВИДИМОСТЬ И СУЩНОСТЬ Я кажусь человеком, который легко и беззаботно идет по жизни, довольствуется малым и сохраняет хорошее расположение духа. А чего мне это стоит! Мне иногда хочется оставить усилия выглядеть таким и жить, как все. Но я уже привык выглядеть таким, привык прилагать к тому усилия. Эта видимость стала моей сущностью. И я уже не могу себе представить, каким я стал бы без этого притворства. Я страдаю оттого, что прилагаю постоянные усилия убедить себя и окружающих в том, что никакого страдания во мне нет. Это -- - противоречие. Но жизнь есть вообще нечто замкнутое на самое себя и потому от природы противоречивое. А чему я на самом деле учу людей? Тому, как преодо-левать сущность страдания видимостью его отсутствия. Я просто устраняю сущность, придав ей атрибуты видимости. Я учу людей страданию. Мое учение есть теория мазохизма. Это противоречит моей исходной задаче. Но Бог и есть само противоречие. БОГ ЕСТЬ ПРОТИВОРЕЧИЕ Что мир есть противоречие, об этом знает каждый студент, сдавший экзамен по философии. Никто не знает того, что Бог есть тоже противо-речие. Это-- мое открытие. У Бога нет определенного дома: его дом везде и нигде. У него нет конкретных друзей: Бог не знает дружбы, ибо у него все друзья и все враги. Бог конкретно никого не любит: Бог не знает любви, ибо он любит всех. И всех презирает. У него нет ничего, и все вокруг принадлежит ему. Он не знает, что такое труд, ибо вся его жизнь есть труд. Он не существует для людей, но внимание всех сосредоточено на нем. Бог есть крайность всего и выход за пределы разумного, потому он есть живое противоречие. Бог есть претензия смертного ничтожества на вечное величие. Бог есть, и одновременно его нет. В него верят и не верят, причем сразу. Достигнув высот веры, мы впадаем в сомнение. Упав на дно неверия, мы начинаем подозревать о его существовании. Я мечусь между этими крайностями -- абсолютной верой и абсолютным невери-ем. Вознесясь на Небеса, я оказываюсь в грязи. Опустившись в житей-скую помойку, я воспаряю к высотам чистоты. Где решение? В людях? Они проходят сквозь меня и мимо меня, оставляя в душе только раны. И я говорю себе: Бог есть надежда, доведенная до отчаяния, и отчая-ние, доведенное до такого уровня, где ничего другого не остается, кроме надежды. Бог есть участие во всем и безразличие ко всему. И это очень мучительно. Бог есть твоя, т. е. человеческая, потенция, которая кажет-ся легкоосуществимой, но которая на самом деле неосуществима вооб-ще. ФУНКЦИЯ БОГА Люди мечтают о приходе гениев. А когда те приходят, люди делают вид, что не узнают их, и прилагают неимоверные усилия, чтобы уничто-жить их. Люди не любят живых гениев. Они предпочитают мертвых гениев, ставших их жертвами. Причем люди сразу узнают гениев. В чело-веке есть нечто, с самого начала его жизненного пути выражающее его генеральную претензию. Моя претензия стать Богом написана, как выразился один из членов административной комиссии, у меня на морде. -- Ты, Лаптев,-- сказал он,-- чего не стрижешься и не бреешься? Иисусиком стать хочешь, да? Тоже мне гений нашелся! Почему почти ничего не известно о жизни Христа до тридцати лет, и почему о нем почти ничего не было слышно после его смерти? Объяснение этому очень простое. Христос был очень способный чело-век, и его учителя и конкуренты поняли это сразу. Они всячески мешали ему пробиться -- стать известным и официально учить людей. Он сумел перешагнуть через это препятствие -- обошел своих коллег и наставников и непосредственно обратился к простым людям, т. е. к самим потребителям религии. И имел успех. Это напугало его коллег. Появилась зависть. Появилась угроза их авторитету и благополучию. И они приняли меры, чтобы остановить успех Христа и устранить его. Его убили. Потом началось активное замалчивание его идей. От его учения сохранилось мало, да и то в чужой записи и по воспоминаниям. Его признали, когда это стало безопасно и даже полезно признающим. Причем основательно отредактировали. АНТИПОД -- Я, как и ты, принимаю нашу социальную систему (т. е. коммуни-стический строй жизни) как данность, как факт,-- говорит Антипод.-- Я не собираюсь выдумывать программу ее изменения, улучшения, ослабления или уничтожения. Я исхожу из нее как из предпосылки. Моя проблема-- как жить в этой системе более или менее терпимо, как защитить себя от ее недостатков и как использовать ее достоинства. Такова же и твоя проблема. Только ты ищешь решения ее на пути изобретения некоей религии, а я -- на пути идеологии. Мое положение предпочтительнее. -- Добродетельный человек,-- продолжает Антипод,-- обречен на неудачи и страдания. Верно, наше время разрушает самые фундамен-тальные человеческие отношения-- любовь и дружбу, замещая их сексом и расчетом. Но ведь любовь и дружба суть зависимость. Их отсутствие и есть свобода. Человек, способный предать дружбу и лю-бовь, легче живет. И удобнее с точки зрения интересов целого. -- Твоя религия,-- говорит Антипод,-- требует самоограничения, дисциплины духа, карабканья вверх, постоянных усилий сдерживать себя. Это не под силу рядовым людям. Людям легче плыть по течению и падать, чем идти против течения и карабкаться вверх. Падение есть тоже полет -- вот в чем дело. Время падения достаточно велико, чтобы прожить целую жизнь. ДАВ ДЕНЬ - ДАЙ ПИЩУ Как тунеядец, я мог бы отсыпаться до полудня. Но я встаю рано, собираю свою койку и прячу за шкаф. Бесшумно крадусь в туалет, чтобы не привлечь внимания соседей. Но тщетно. Соседи все равно как-то узнают о моих движениях и выражают свое негодование по поводу моего незаконного присутствия в квартире. Они не доносят об этом в милицию отнюдь не из человеколюбия, а потому что уже донесли. Но я дал взятку участковому милиционеру. Взятка мизерная. А так как таких, как я, в участке набирается порядочно, участковый имеет от нас на хорошую выпивку раз в неделю. По этой причине милиция желаемых для соседей действий пока не предпринимает. Соседи же ежедневно напоминают хозяйке, что они могли бы донести на нее, но не делают этого из человеколюбия. Они же русские люди! Они же понимают, что на одну жалкую пенсию по старости не проживешь! Деловая часть моего дня начинается обычно после обеда, а чаще - вообще вечером, когда у граждан кончается их рабочий день. Первую же часть дня можно рассматривать как чисто светскую. Сейчас я напра-вляюсь к ящикам, наваленным к тыловой стене продуктового магазина: вдруг встречу раннего пропойцу, и он пригласит разделить с ним свою жалкую, но щедрую трапезу. Так оно и есть! Еще издали мне машет рукой знакомый забулдыга. Он мой бывший пациент. В прошлом году я снизил ему степень пьянства. Он был хроническим алкоголиком, а теперь лишь горький пьяница. Не смейтесь! Для него и его семьи это-- великое благо. Спросите у его жены. Да и у него самого. Как хронический алкоголик, он не мог работать и подвергался принудитель-ному лечению. Безрезультатно, конечно. А как горький пьяница, он работает, получает приличную зарплату, на хорошем счету в учреждении. Его там даже приводят как пример бывшего пьяницы, который "осознал и сумел взять себя в руки". Как хронический алкоголик, он валялся где попало и часто попадал в вытрезвитель. Как горький пьяница, он всегда добирается до дому на своих двоих. И таким он теперь будет до пенсии. Я его вылечил от алкоголизма в три сеанса. Наша медицина безрезультатно лечила его пятнадцать лет. Как мне это удалось? Дело в том, что алкоголизм есть явление в сфере физиологии, а горькое пьянство-- в области духа. Я просто слегка изменил "разворот его мозгов". Услыхав это мое объяснение, врачи больницы, лечащей от алкоголизма, только посмеялись. Ну что же, это их дело. Но десятки бывших алкоголиков, ныне-- горьких пьяниц, бродят по городу как неопровержимые аргументы правоты моих методов. Потому я иду на детскую площадку и занимаю позицию, удобную для наблюдения за подъездом, из которого должна появиться Богиня. На колени ко мне забирается чья-то или ничья кошка. Я ее глажу. Она блаженно мурлычет. Я начинаю клевать носом. Ничего страшного в этом нет, появление Богини я замечу в любом состоянии... Вот Она! Я акку-ратно беру кошку на руки и делаю несколько шагов по направлению к Ней, чтобы Она заметила мое присутствие и мое внимание к Ней. Из подъезда напротив вырывается Чарли -- неопределенной породы пес. Он мчится ко мне, разинув в радостной улыбке пасть. Кошка стремительно удирает с моего плеча, вырвав клок из бороды. Чарли кидается мне на плечи. Лижет нос, руки. Из окна раздается недоволь-ный голос хозяйки Чарли. Она считает меня неподходящей компанией для ее Чарли, а тот изо всех живых существ нашего дома предпочитает меня. Лишь после третьего сурового оклика хозяйки Чарли неохотно покидает меня. На пути к подъезду он несколько раз оглядывается. Когда говорят, что собака -- друг человека, выражаются неточно, ибо собака-- последний друг человека. Впрочем, и мне пора. У книжного магазина меня ждет известный спекулянт, снабжающий труднодоступными, редкими, заграничными и запрещенными книгами городскую интеллигенцию. Он мне дает сумку с книгами и список адресатов, которым я должен доставить книги и содрать с них условленную сумму. За это я имею один процент с выручки. Это немного. Но на обед и на мелкие "карманные" расходы хватит. Во время этих походов я часто приобретаю себе клиентов. Все люди чем-нибудь больны. Мне достаточно взглянуть на человека, чтобы заметить в нем какую-нибудь болезнь, которую я мог бы вылечить. Но люди неохотно расстаются со своими болезнями. А если ты можешь вылечить их сразу, они не считают это за лечение. Они предпочитают месяцами и годами ходить по больницам, торчать в очередях, платить огромные деньги всякого рода "частникам", "гомеопатам" и "целите-лям". Иногда я демонстрирую им свои лечебные способности. Они удивляются, но воспринимают это как нечто такое, в чем нет никакой моей заслуги. И не платят. Они тратят большие деньги на бесполезное лечение, но жалеют заплатить даже мелочь за очевидный результат. А ведь часто это образованные люди. Однажды я сказал об этом одному интеллигенту, которого я избавил от радикулита. -- Но вам же это ничего не стоило,-- сказал он. -- Вы ошибаетесь,-- сказал я,-- это мне стоило гораздо больших усилий, чем тем врачам, которым вы платите немалые деньги. Я человек не злой и не мстительный. Но вас я хочу проучить. Пусть ваш радикулит вернется к вам обратно!..-- После этого он брел за мной, хватаясь за поясницу, и умолял вылечить, обещая по сто рублей за сеанс. Заработав на обед и пообедав, я иду на бульвар -- отсыпаться на скамейке. Сейчас тепло. Таких отсыпающихся в этом месте бульвара полно. Милиция к ним привыкла и не трогает. Меня тут знают, уступают место, приглашают в компанию. Популярный в свое время в городе, а ныне опустившийся гитарист уступает мне половину пальто. Судьба гитариста -- типичная судьба самобытного русского таланта. Когда он был ребенком, о его музыкаль-ных способностях знали многие, но никто не приложил усилия помочь развить их. Он вырос и самоучкой овладел гитарой. Появление его было сенсацией. Ему сулили великое будущее. Его считали даже конкурентом лучшим гитаристам мира. Этот успех и сгубил его. Окружающие дружно, не сговариваясь, но удивительно согласно начали убивать его: умалять его талант, замалчивать, спаивать. -- Ты думаешь, я не вижу того, что сделали со мной мои согражда-не?-- говорит он.-- Вижу. Вижу все до мелочей. Они думают, что я страдаю. Конечно, страдаю. Но не от того, о чем думают они. Я жажду недостижимого совершенства, зная заранее, что оно недостижимо: я хо-тел бы так сыграть, чтобы после этого можно было спокойно умереть с сознанием, что ты достиг Абсолюта. Мы засыпаем, тесно прижавшись спинами. Мне нужно сегодня отдох-нуть как следует и быть свежим для вечернего сеанса. Молодой ученый будет рассказывать в частной компании о новых веяниях в парапсихоло-гии, иллюстрируя кое-какие идеи на мне. Сегодня я буду через стенку угадывать цвета предметов. Если буду в настроении, буду угадывать слова, написанные, присутствующими на бумаге, и сдвигать без прикос-новения легкие предметы. За это меня покормят ужином и, возможно, дадут немного денег. Поздно ночью я тихонько проберусь в "свою" комнатушку, разложу койку, произнесу мою молитву на сон грядущий и усну сном праведника. Во сне ко мне придет моя прекрасная Богиня. Она будет танцевать волшебной красоты танец, а я буду во тьме не способный сделать шаг к ней и совершенно безгласный. А танцевать она будет непременно вальс. Широкий, плавный, вольный вальс. Вот так: раз-два-три, раз-два-три! Боже, как мало нужно для счастья, и эту малость труднее всего получить. Кажется, что уж проще: оставить на время дела, вымыть лицо и руки, одеть праздничные одежды, взяться за руки и сделать хотя бы три оборота вальса. Вот так: раз-два-три, раз-два-три... И все мигом преобразится. Мужчины станут кавалерами, женщины -- дамами. Исчез-нут морщины. В глазах появится радостный и шаловливый блеск. Лица расцветут улыбками надежды и обещания. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два... Но люди забыли танцы радости. Они изобрели подобие танцев-- дерганье до отупения и потери человеческого достоинства. И волшебное видение исчезает. Приходит тьма и пустота. Приходит сон без снов-- тренировка на предстоящий вечный сон. А потом -- холодный и беспо-щадный вывод: самые фантастические мечты людей сбываются, но самые простые и, казалось бы, самые легкодостижимые -- ни-когда. Бессонная ночь бесконечною кажется. Но стоит лишь веки зажать. сны безнадежные петлями вяжутся. Хочешь-- не можешь бежать. Бесследно теряется жизнь скоротечная. Страсть догорает зазря. Как же ты тянешься, ночь бесконечная! Что не восходишь, заря?! АНТИПОД -- Допустим,-- говорит Антипод,-- душа важнее для человека, чем все остальное. Пусть тело служит для души. Но ведь и душа нужна для тела. Ладно, оставим эту сторону дела без внимания. О душе надо заботиться. Ее надо хранить. Как? Согласен, есть особые приемы. Ты учишь им. Но суть дела в том, что они хороши лишь на словах, а не на деле. На деле, чтобы сохранить душу и укрепить ее, надо поступать так, что в результате приходится убивать именно душу. Это противоречие неразрешимо в рамках твоей религии. А в жизни такие логически неразрешимые проблемы решаются постоянно. Как? Колебания, смяте-ния, взлеты, падения, насилие, гибель, грязь, слезы, кровь, комедия, драма, подлость, обман -- вот средства решения логически неразреши-мых проблем. И других средств нет. Душу и вообще все добродетели можно сохранить только одним путем: убивая их. Так стоит ли овчинка выделки? Не лучше ли вообще обойтись без твоей души с ее мучитель-ными проблемами? Не лучше ли холодная и расчетливая идеология, делающая жизнь проще, легче? ПРОБЛЕМА НОМЕР ОДИН Как я уже говорил, товарищ Гробыко хочет, чтобы "все было по честному". Поясню' на примерах, как он это понимает. Подъезжает, например, товарищ Гробыко на своей черной "Волге" к школе, в коей обучается Балбес. Навстречу вылетает бледный и трясущийся директор. Берет товарища Гробыку под локоток и сопровождает в свой кабинет. На столе уже приготовлена "легкая закуска", достойная высокой персоны. -- Ты меня этим не покупай,-- презрительно кивает товарищ Гробы-ко на стол,-- я тебе сам таким г....м всю твою паршивую богадельню завалить могу. Хотя от рюмашки не откажусь. Садись! Потолковать надо. -- ...Так вот в чем капуста,-- говорит товарищ Гробыко, сожрав и выпив все, что было на столе, и ковыряя грязным ногтем в зубах.-- Мои Балбес решил по дипломатической линии податься. А для этого, сам знаешь, подготовка какая нужна! Наши дипломаты-- это тебе не хухры-мухры. Так вот, если Балбес не закончит школу с медалью, пеняй на себя. На то вы тут и учителя, чтобы... Директор бормочет что-то невразумительное, изображая всем своим видом готовность и понимание. -- За мной дело не станет,-- говорит товарищ Гробыко.-- Я в долгу не останусь. Директор лепечет что-то насчет улучшения жилищных условий. -- Заметано,-- говорит товарищ Гробыко.-- Велю поставить тебя первым в списке очередников на улучшение. Обрадованный директор вызывает в кабинет по очереди классного руководителя Балбеса, учителя математики, учительницу английского языка и прочих лиц, занятых делом государственной важности-- обучением и воспитанием Балбеса. Разговор короток и ясен: подтянуть Балбеса до медали, иначе "пеняй на себя", "я в долгу не останусь". Учителю математики за дополнительные занятия (читай: за завышенную отметку) обещается дачный участок, учительнице английского языка-- -устройство дочери в закрытое ателье обкома партии. В решение главной проблемы области оказался вовлеченным и я. Разговор товарища Гробыки со мной был тоже по партийному короток, ясен и категоричен. -- Ты, Лаптев, говорят, самому Сусликову мозги вправляешь,-- сказал он.-- Так вот тебе боевое задание: надо моему Балбесу мозги вправить. Учителя -- пустое место. Отметки они поставят, а научить -- не надейся. Шкурники! Им лишь бы урвать кусок пожирнее. Судить мало мерзавцев. А мне нужно, чтобы все было по честному. На диплома-тической службе дураков не держат. Так что действуй. Выправишь парня -- озолочу. Нет -- пеняй на себя. Тогда я сам тебе мозги вправлю так, что вовек не забудешь. И я взялся за Балбеса. Но не из страха за свою судьбу, а из чисто спортивного интереса: а почему бы не подготовить из провинциального дебила дипломата мирового... я хотел было сказать "класса", но вовремя опомнился... мирового сорта! И эта сверхзадача захватила меня. Не смысля в деле ни бельмеса, Я все же поздно или рано Из заурядного балбеса Дам миру супер-Талейрана. Я И АНТИПОД Часто наши споры превращаются в чисто словесные выкрутасы. -- Что лучше,-- спрашивает он,-- быть мертвым королем или живым рабом? -- Живой раб,-- говорю я,-- тоже станет мертвым рабом. Дело не в этом. Проблема-- как прожить то, что отпущено тебе, как рас-порядиться богатством жизни, кто бы ты ни был-- король или раб. -- Счастье,-- говорит он.-- А что это такое? Состояние, когда человек добивается желаемого, особенно того, чего нет у других. Потом -- улучшение жизни, гарантии, перспективы, уверенность, успех... Короче говоря-- обычные жизненные вещи, за которые идет борьба. Кто лучше может научить людей этому-- ты или я? -- Хорошо,-- говорю я.-- Пусть так. Но ведь общество распадается на группы с различным уровнем жизни и различными шансами на счастье в твоем понимании. Ну, а если человек всего этого лишен? Как ему жить, как жить несчастному, неудачнику, униженному, бесперспективному? Мы не конкуренты. Мы для разных слоев населения и для разных случаев жизни. Мы союзники. -- До поры до времени,-- говорит он.-- Чтобы мы хорошо делали свое дело каждый в своей области, нужно, чтобы наше дело доми-нировало над всем прочим. Мы союзники, но мы непримиримые враги. СУТЬ ХРИСТИАНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Можно осуществить реконструкцию фактического учения Христа, по-добно тому как по остаткам костей палеонтологи восстанавливают вид целого животного, жившего миллионы лет назад. Но для этого надо иметь строгую теорию для явлений такого рода, как высказывания Христа. В силу особенностей этого предмета это должна быть та абсолютно полная и совершенная Религия, о которой я уже говорил. А чтобы установить, какой фрагмент этой Религии развивал Христос и в какой форме, нужны еще такие допущения. Надо допустить условия, аналогичные тем, в которых живет большая часть людей у нас сейчас. Надеяться не на кого и не на что, всякие политические проекты и программы бессмысленны, выбиться в привилегированные слои не-возможно. Остается одно-- твое собственное поведение, твоя соб-ственная ориентация в чужом и враждебном тебе мире. Надо изменить всю ориентацию сознания людей так, чтобы возникла новая система ценностей, независимая от официальной. Именно это и делал Христос -- он оставлял совершенно без внимания данный ему мир (он не нарушал законы его!), но изобретал такой новый разрез жизни в рамках этого мира, который означал максимально глубокую революцию в образе жизни людей. Он изобретал новый мир для людей! Конечно, он должен был считаться с обстоятельствами, должен был как-то приспосабли-ваться, должен был описывать изобретаемый им Новый Мир в терминах и образах тогдашней религии и идеологии. Это естественно. И это повлияло на историческую форму его Великого Открытия. Но суть его открытия, повторяю, очевидна. Люди! Не ждите ничего! Не надейтесь ни на кого! Все дело в вас самих! Царство Божие (новый поворот жизни) уже здесь, я пришел установить его. Оно в вас. Изменим ориентацию смысла жизни в себе, и мир пойдет иным путем! Но и мы живем в условиях господства определенной идеологии. Так что, реконструируя учение Христа, я должен буду изобрести свое собственное учение, использующее термины и образы идеологии нашего общества, Я тоже хочу повернуть мозги людей в ином направлении. Но это суть мозги идеологически обработанных людей нашего общества. СУЕТА СУЕТ Екклезиаст, сын царя и царь, сказал: "Суета сует, все-- суета и томление духа". -- Я,-- говорит этот человек,-- всю жизнь пытался идти против человеческой натуры. Я был прям и откровенен, не унижался, держал слово, не обманывал, не лицемерил, жертвовал собой... А итог? Я поте-рял друзей, семью, положение. Потерял веру в человека, в себя самого, в свой идеал. Пришло полное опустошение, одиночество и от-чаяние. Я потерпел поражение. Против человеческой натуры идти нельзя. У человека должны быть все мыслимые пороки. Положительный чело-век без пороков-- урод, дурак или страдалец. Я это понял, но слишком поздно. Некого предать. Некого обмануть. Некого обидеть. Поздно, брат! Я уже не могу причинить никому зла-- вот до какого уровня падения я докатился. ВСЕ-СУЕТА Он импотент. Он занимает высокий пост. У него есть дети, но они не от него. Он страдает от этого, как он сам выразился, "морально". Ему невдомек, что мораль тут ни при чем, что он существо совершенно безнравственное, что видно из его же искренних признаний. Опять-таки оговорки нужны. Человек, говорящий правду, не всегда искренен. И человек, говорящий ложь, может быть вполне искренним. Искрен-ность есть душевное состояние, к ней неприменимы понятия истины и лжи. Но это тема особого разговора. Этот человек хочет хотя бы раз испытать радость полового удовлетворения и породить на свет "свою собственную плоть и кровь". Я ему говорю, что могу научить, как удовлетворять женщину, испытывая от этого "моральное" удовлетворе-ние, причем последнее может быть сильнее чисто полового. Я лечу душевные недуги, а не органические. Что касается детей, то "своя плоть и кровь" бывает часто хуже чужой. Но он уперся на своем. Он платит деньги! Я говорю ему, что деньги у него могут отобрать жулики-целители. Он уходит к ним: он предпочитает потерять деньги за ложную надежду, которую подадут ему жулики. Так кто из нас Бог? Тот, кто подает большую ложную надежду, или тот, кто осуществляет на деле маленькую? И ТОМЛЕНИЕ ДУХА Все свои теоретические открытия я делаю сам,-- Бог в этом отноше-нии есть самоучка. У кого ему учиться? Потому мои открытия фрагмен-тарны и бессистемны. Я их делаю по какому-нибудь житейскому поводу, от случая к случаю. Так что пока я порождаю идейный хаос. В отличие от библейского Бога, которому Хаос был дан изначально, я сам создаю и этот изначальный Хаос. Потом я буду наводить в нем порядок. Но сначала я должен его породить. Вот сейчас я пркинул интеллигентное общество, в котором шел ожесточенный спор о преобразовании общества с целью облагодетель-ствовать граждан. Какие только проекты не выдвигались! Одни другого умнее, научнее, обоснованнее. Были упомянуты имена всех величайших мыслителей прошлого и настоящего. В ход были пущены новейшие научные и технические открытия и идеи. Но не было в этих умных проектах одного: хотя бы маленькой крупицы здравого смысла. Один из прожектеров сделал неосторожный шаг: спросил мое мнение о его замечательном проекте. Он спросил мое мнение не с целью узнать мое мнение, а с целью показать великую ценность своего собственного мнения, поставив его рядом с таким недостойным внимания ничтоже-ством, как я. Он снизошел до меня, заранее предполагая, что я стушу-юсь перед его величием. -- Прекрасный проект,-- сказал я.-- Замечательный проект! Но вот я Бог. Я даю вам всю полноту власти в осуществлении вашего проекта. Действуйте! Что вы будете делать конкретно завтра утром, придя в Кремль или в здание ЦК на Старой площади? Действуйте! Отда-вайте распоряжения! Произносите речи! Выдвигайте лозунги! Дейст-вуйте! После этой моей реплики наступило неловкое молчание, и я понял, что мне пора уходить. Уходя, я слышал (у меня феноменальный слух, между прочим), как они прохаживались на мой счет. И они были правы! Для них этот разговор и есть цель их разговора, есть начальный и конечный пункт их бытия. А я взглянул на него как Бог -- как творец и реформатор бытия. А у Бога иные критерии в оценке слов. Бог знает и понимает все, и в том числе возможные последствия хороших проектов и преобразований. Бог знает, что если проект хорош в словес-ном выражении, он не стоит выеденного яйца в реальном исполне-нии. Политические программы в наше время в нашем обществе столь же нелепы, как были бы нелепы идеи французских просветителей восемна-дцатого века в годы, когда проповедовал Христос. В тех условиях ничто не могло принести решения всех житейских проблем, кроме идей Христа. Потом люди убедились в этом. Правда, через триста с лишним лет. И ценой каких жертв! Сколько лет потребуется людям, чтобы понять мои идеи? И какую цену они за это заплатят? ПАРАДОКС АНТИПОДА -- Принципы твои хороши,-- говорит Антипод,-- но нужны еще принципы, благодаря которым можно было бы следовать этим хорошим принципам. Как научиться это делать? Научить людей этому нельзя. Их надо заставить силой -- вот в чем дело. А тогда они перестают воспри-ниматься как хорошие. Я И ХРИСТОС Порою, однако, для меня более существенным кажется мое отличие от Христа. Судите сами. -- Поклоняйся лишь Богу своему,-- призывает Христос. -- Не поклоняйся никому, ибо ты сам и есть Бог,-- призываю я. -- Не клянись,-- говорит Он. -- Поклявшись, держи слово,-- говорю я. -- Не противься злому,-- говорит Он. -- Сопротивляйся,-- говорю я. -- Прощай людям их грехи,-- говорит Он. -- Никакой грех не простителен,-- говорю я. -- Не собирай сокровищ на земле, собирай их на небе,-- гово-рит Он. -- Собирай сокровища в себе самом,-- говорю я. -- Просите,-- говорит Он. -- Не просите,-- говорю я. -- Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними,-- говорит Он. -- Поступайте с людьми соответственно вашим принципам, но не ждите от них того же, то есть чтобы они поступали с вами соответствен-но вашим принципам,-- говорю я. -- Входите тесными вратами,-- говорит Он. -- Входите любыми вратами,-- говорю я,-- ибо входящий не зави-сит от врат. -- Не здоровые имеют нужду во враче, но больные,-- говорит Он. -- Здоровые нуждаются во враче в первую очередь,-- говорю я. -- Кто не со мной, тот против меня,-- говорит Он. -- Не принуждай никого следовать за тобою,-- говорю я. -- Доброе от доброго, злое от злого,-- говорит Он. -- Оценка добра и зла не зависит от их причин и источника,-- гово-рю я. За все будет расплата после смерти, так можно понять Его идеи. -- Плата за жизнь есть сама жизнь, наказание за жизнь есть смерть,-- говорю я. -- Царство Божие есть награда за праведность,-- говорит Он. -- Праведная жизнь есть плата за твою праведную жизнь,-- гово-рю я: Бог есть твой высший судья, таков смысл Его идей. -- Ты сам высший судья твоих поступков,-- говорю я. Он звал следовать за Ним, я же говорю: пусть каждый идет своим путем, пусть наши пути совпадут, и я буду с вами. Я не вознесусь на небо. Я до конца останусь среди вас, безвестный и жалкий проповед-ник, который учит счастью других, будучи сам несчастен. БОГИНЯ И ко всему прочему у Христа не было Богини. Если бы мне пришлось выбирать одно из двух-- мировое признание меня в качестве творца новой религии или хотя бы одну ночь обладания моей Богиней,-- я бы выбрал второе. ПРОБЛЕМА НОМЕР ОДИН -- Первым делом,-- сказал я Балбесу,-- будущий выдающийся советский дипломат должен научиться по-русски пить. Пить что угодно, когда угодно, в любом количестве, в любых комбинациях. И при этом не терять трезвость. Вернее, терять трезвость можно, но не до такой степени, чтобы искривлять прямую генеральную линию партии и прави-тельства. Пьяней, но в духе последней политической установки. Ясно? -- Гы-ы-ы-ы! -- заржал от радости Балбес.-- А где взять деньгу на это? -- Папаша оплатит,-- успокоил его я. Обучение умению высоко квалифицированно пьянствовать входит в мою систему. Тут есть свои приемы, как пьянеть от малого количества спиртного, и, наоборот, как не пьянеть от большого, как впадать в игриво-шаловливое, юмористическое или в мрачное состояние. Пол-ный курс обучения проходится за два месяца. Но Балбес оказался талантливым учеником, и нам хватило двух недель. Что с ним творилось в это время, лучше не говорить. Мать Балбеса пришла в ужас и хотела дать указание арестовать меня как диссидента. Но отец строго-настрого запретил ей вмешиваться в процесс воспитания ребенка. Через две недели мы с Балбесом, закупив пару поллитровок водки и дюжину бутылок пива, заявились в кабинет Гробыки. Балбес на глазах у изум-ленного папаши выдул бутылку в