Начало светать. Мы отчетливо увидели немцев. Это была уже не воображаемая, а олицетворенная смерть. Вот поднялись с земли ночные перебежчики и с поднятыми руками пошли в сторону немцев. Игра окончилась. На-чиналась реальная жизнь. Политрук сжег документы. От немцев к нам направился один из перебежчиков и пере-дал приказание сложить оружие и выходить по одному в указанное место. Все вроде бы (опять это "вроде") было прозрачно ясно и просто. Но произошло то, к чему мы готовились це-лую жизнь, но что оказалось для нас совершенно нео-жиданным. -- Ребята! -- крикнул Майор. -- Разве мы не русские люди?! Умрем, как подобает русским солдатам! Не помню, как я оказался рядом с Майором. К нам присоединился Тихоня и еще двое ребят. Остальные с ос-тервенением набросились... на нас! Политрук тоненьким голоском пищал, что мы "подводим своих товарищей". Нас били ногами и прикладами. Политруки, увы, не врали. Мы ради жизни умирали. НЕДОБИТЫЙ КУЛЬТИСТ В один из наших саморазрушительных "загулов" к нам присоединился закоренелый сталинист. От нас он отли-чался лишь тем, что мог пить в два раза больше нас и при этом всегда на своих двоих добирался до дому. Когда на нас нападала милиция, к нему почему-то обращались на "вы" и никогда не забирали. Если он говорил, что берет нас на свою ответственность, милиция и нас не забира-ла: она была уверена, что этот человек нас не бросит ва-ляться на виду, а утащит куда-нибудь в укромное местеч-ко. Этот нераскаявшийся сталинист рассказал нам такую историю. Опишет ли кто-нибудь серьезно то, как проходило разоблачение "культа личности"? Сомневаюсь. Почему-то никто не заинтересован в истине. Все лгут. Лгут сами себе и друг другу. Лгут враги и друзья. Лгут палачи и жертвы. По моим наблюдениям, основная масса отнес-лась к этому индифферентно, ибо поворот к новому для них уже фактически произошел независимо от разобла-чения. Разговоры были. Но разговоры суть разговоры. В нашем районе по поводу одного уголовного убий-цы, убившего больше двадцати человек, говорили много больше, чем о сталинистах, убивших двадцать милли-онов. Разоблачение "культа" само по себе лично косну-лось сравнительно небольшой части населения. Хоти-те я вам расскажу, как это произошло в нашем учреж-дении? Был у нас, в учреждении самый что ни на есть зауряд-ный прохиндей. Но у него была особая роль в нашем коллективе: с молчаливого согласия членов коллектива и высшего начальства он был как бы выделен или предназ-начен в качестве объекта критики и насмешек со сто-роны самой прогрессивной, талантливой и остроумной части коллектива. В каждом номере стенгазеты на него непременно появлялась карикатура, сатирические стихи, фельетон. Трогать прохиндеев похуже острякам было за-прещено. Да и они сами побаивались. Эти худшие про-хиндеи даже за самую малую насмешку над ними кого угодно со света сживут. Заставят партийное бюро зани-маться разбором "этих вопиющих безобразий". Всякую насмешку над собою они рассматривают как клевету на весь наш строй, как происки западных разведок, как тле-творное влияние Запада, как... как... как... У вас волосы от ужаса зашевелятся, если я перечислю эти "как". Все учреждение будет лихорадить от склок, сплетен, интриг, доносов. В районном комитете партии назначат особую комиссию расследовать факт "безобразного поведения безответственных антисоветских элементов" (цитирую одно заявление на эту тему). О нет! Избави боже от та-кой напасти! Это понимали даже безответственные ост-ряки из стенгазеты: самых гнусных прохиндеев трогать нельзя! Но кого-то надо критиковать и высмеивать, ибо критика и самокритика есть движущая сила нашего об-щества! Кого-то из прохиндеев критиковать обязатель-но нужно, иначе всем нам тоже плохо будет. Те же са-мые гнусные прохиндеи будут писать анонимки в высшие инстанции и выступать с гневными речами на собрани-ях по поводу снижения "партийной боевитости" в учреж-дении и недооценки критики и самокритики, которая, как неопровержимо установлено марксизмом, есть дви-жущая сила развития нашего общества... Кого? Вот для выполнения этой благородной задачи и для осуществле-ния этого закона развития нашего общества с молчали-вого согласия самых гнусных прохиндеев учреждения и был предназначен прохиндей, о коем я говорю. Крити-ковать его было можно, так как он -- прохиндей особый, самою природою вещей для насмешки предназначенный. Его можно, ибо он где-то в середине, а временами даже чуточку ближе к самим острякам. И он чрезвычайно удо-бен для насмешек. Один нос чего стоит! А лысина, ха-ха-ха! Умереть от смеха можно! А послушайте, как он гово-рит! И должность у него!.. Ха-ха-ха! Сдохнуть от хохота можно!.. Сам он относился к карикатурам спокойно. Он сам знал, что ему самой судьбой предназначено это. Ему даже бывало немного обидно, когда номер стенгазеты вы-ходил без его портрета. -- Что же это вы меня не изобразили? -- говорил он шутливо в таких случаях острякам. -- Нехорошо, доро-гие товарищи! В следующий раз постарайтесь испра-виться. -- Исправимся! -- хихикали они. И действительно исправлялись, выдавали двойную порцию насмешек. В учреждении привыкли к тому, что его "изображали". Повесят стенгазету, все кидаются смотреть, где, за что и в каком виде он изображен. -- Ну что, брат, опять тебя прохватили, -- говорили ему, одни -- с сочувствием, другие -- с удовлетворени-ем, третьи -- просто со смехом. А когда газета выходи-ла без его изображения, народ разочарованно расходил-ся. -- Ну что, брат, на сей раз пронесло, -- говорили ему, одни -- с сочувствием, другие -- с удовлетворени-ем, третьи -- просто со смехом. -- Ну, не горюй, -- до-бавляли они, -- в следующем номере... А ведь стоило ему только заикнуться об "искажении личности", как это делали самые гнусные прохиндеи уч-реждения, его портрет немедленно исчез бы со страниц стенгазеты. И уважение к нему сразу возросло бы. И сле-дующий шаг в служебном продвижении он наконец-то сделал бы. Но именно на такой сущий пустяк (написать заявление в райком партии, например) он оказался не способен -- вот в чем загвоздка. На что угодно был спо-собен, только не на это. Как и всякий нормальный со-ветский человек и средний прохиндей, любую пакость совершить мог, только не мог защитить себя от навязан-ной ему роли -- быть предметом насмешек в своем уч-реждении. И теперь невозможно установить, где истина: не мог отказаться от этой роли, потому что не хотел от нее отказываться, или не хотел отказаться от этой роли, потому что не мог это сделать? И вот зачитан на закрытом партийном собрании док-лад Хрущева, предназначенный фактически для широ-кой огласки. И в соответствии с новой генеральной ли-нией партии перед нашим учреждением тоже встала зада-ча преодоления вредных последствий отдельных ошибок периода "культа личности". А значит, потребовались новые жертвы, на которых наше учреждение должно было продемонстрировать свою верность новой уста-новке и готовность ее выполнять. Не директора же и его заместителей! Не секретаря же партбюро! Не нас же, честных старых коммунистов, выполнявших свой долг. И даже не эту стерву, которую перевели к нам из органов после расстрела Берии! Кого? И как-то само собой получилось так, что этот заурядный прохиндей и был возведен в ранг недобитых "культистов", стал коз-лом отпущения всех грехов сталинского времени. С мол-чаливого согласия начальства его выбрали в качестве конкретного воплощения вины и угрозы сталинизма. Начальство как бы указало прогрессивным силам на него: вот он, сталинист, бейте его! А зачислили его в сталинисты при следующих обсто-ятельствах. После доклада Хрущева директор приказал завхозу и уборщицам убрать бюст Сталина из актового зала в подвал. Женщины обратились к нему за помощью, так как он считался физически сильным мужчиной. Он помогать им отказался, заявив, что относится к Сталину с уважением и не считает доклад Хрущева достаточным основанием для того, чтобы убирать бюст Сталина в под-вал. Женщины немедленно пожаловались на него в парт-бюро. Прибежал зеленый от ужаса секретарь. -- Ты что! -- закричал он на него. -- Против генераль-ной линии партии выступаешь?! -- Ничего подобного, -- сказал он, -- я полностью поддерживаю генеральную линию партии. Только в документах съезда нигде не усмотрел указаний насчет бюста. -- Но это же само собой разумеется, -- сказал успо-коенный секретарь. -- Указание райкома партии... Но слух о нем как о "недобитом культисте" все же распространился по учреждению. Он его не опровергал. Он время от времени добавлял по глупости или из иных соображений кое-что новое, так что за ним прочно ук-репилась репутация сталиниста. Один молодой сотруд-ник публично назвал его "нераскаявшимся и циничным культистом". Была даже идея создать особую комиссию по расследованию его деятельности в сталинские вре-мена. В стенгазете дали сообщение с намеком на него, будто скоро выходит полное собрание доносов некоего сталиниста в десяти томах. Ему было обидно, так как ни одного доноса ему в жизни написать не пришлось. А в сталинские времена он был школьником, потом -- солдатом, сержантом. После войны -- институт, затем -- наша контора. Вот и все. В учреждении и в райкоме партии об этом прекрасно знали. Но это не избавляло его от навязанной роли. Так было удобно всем. Борь-ба с мнимым сталинистом оказалась предпочтительнее борьбы со сталинистами реальными. С реальными ста-линистами и бороться-то было нечего: мы без колеба-ний приняли новую партийную установку и стали не-уклонно проводить ее в жизнь. Вот и все! Из-за "сталинистской" репутации его не пропусти-ли на более высокий уровень прохиндейства. Его иног-да выбирали в партийное бюро, но не делали секрета-рем, хотя сам секретарь райкома считал, что он был бы идеальным секретарем. И отделом заведовать по этой причине не пускали, хотя директор считал, что лучше-го заведующего невозможно вообразить. Его "сталини-стское" положение давало повод для бесчисленных ано-нимок во все инстанции, вплоть до ЦК. Им никто не придавал особого значения, но на всякий случай как-то "реагировали". В конце концов вожди прогрессивных сил ("либера-лы") решили на свой страх и риск провести расследова-ние преступного прошлого "недобитого культиста", со-брать разоблачающие материалы и вывести его на чистую воду, устроить публичный суд над "сталинским преступ-ником" в назидание прочим и из чувства справедливос-ти. Но для решения столь благородной задачи они решили воспользоваться методами сталинского времени. Кстати сказать, многие из этих методов вошли в золотой фонд методов нашей власти. Прогрессивные силы пору-чили одной особе с репутацией "потаскухи" вступить в контакт с "недобитым культистом" и выведать все, что требуется. Женщина! У нас до сих пор еще есть строгости и ог-раничения, касающиеся сексуальных отношений. Если вы, например, не предъявите паспорта, удостоверяющие, что вы -- муж и жена, вам не дадут совместный номер в бане или в гостинице. На страже нашей нравственности стоит партийная и комсомольская организация, бдитель-ный коллектив, соседи по дому или квартире, милиция, идеология, литература, пресса. Но что в этом отношении творилось в сталинские времена! Ужасающий разврат для сравнительно небольшой части населения сочетался с не менее ужасающим пуританизмом и даже аскетизмом для остальной. Несмотря на хамство, грубость, грязь и про-чие явления нашего убогого быта, женщина где-то в глу-бинах души имела для нас возвышенное, романтическое значение. Теперь она это значение для мужчин утрати-ла. Потерял смысл период ухаживания, вздохов, мечта-ний. Теперь это кажется примитивным и допотопным. Женщина стала для нас заурядным делом. Я теперь с гру-стью вспоминаю наших школьных девчонок, наши не-порочные встречи, то отношение к женщине, какое нам прививали в школе сталинского периода -- в самой гу-манистичной и чистой школе за всю историю человече-ства. После войны эта школа исчезла. Сказал я этакое сейчас, чуть было слезу не проронил от умиления, а ведь наша самая чистая, гуманная и непорочная школа поро-дила не только таких, кто бросался грудью на пулеметы противника, но и неисчислимые полчища доносчиков, активистов, при одном воспоминании о которых воло-сы начинают шевелиться. А ведь большинство активис-тов на низшем уровне, т. е. самые гнусные и страшные, были женщины. Встретил я недавно свою первую лю-бовь, свою юношескую богиню. Теперь она -- председа-тель месткома в своем учреждении. Представляете, боги-ня--и председатель месткома! Ее сослуживцы говорят, что большей сволочи, чем моя богиня, они в жизни не видали. И все-таки наши непорочные девочки, выраставшие в доносчиков, активистов и председателей месткомов, быстро терявшие соблазнительные формы и обретавшие гнусные морды, были богинями. Женщина-мечта и сказ-ка, с которой мы формировались в сталинское время, ис-парилась вместе с породившей эту сказку эпохой. Но сказ-ка эта так глубоко была вбита в наши души, что, несмотря ни на что, она давала о себе знать, порою -- в комических, а порою -- в трагических формах. Так случилось и с на-шим Культистом. Стоило Потаскушке сделать ему глазки, как он сразу потерял голову. И они "закрутили любовь". Каким образом люди узнают, кто и с кем "спит", -- это есть и будет великая тайна человеческой души. Ко-нечно, иногда вы сами под большим секретом сообща-ете своим ближайшим друзьям о ваших отношениях, и друзья спешат нарушить обещание хранить вашу тайну. Иногда люди случайно замечают, как вы с кем-то в ре-сторане сидите, в дом к кому-то входите вечером или к себе кого-то приводите. Но все же не по этим кана-лам ваша личная жизнь становится предметом злосло-вия, сплетен и насмешек коллектива. Скорее всего, тут действуют те самые явления парапсихологии, которые стали предметом пристального внимания оппозицион-но настроенных интеллектуалов и органов государст-венной безопасности. Когда Культист мимоходом взгля-нул на Нее, и Она ответила на его взгляд улыбкой согласия, многим членам нашего политически зрело-го коллектива сразу стало ясно, чем это пахнет. И их роман стал злобой дня для сотрудников учреждения от уборщиц до директора и секретаря партбюро. Дирек-тор при встрече понимающе прошил его взглядом, ска-зал, что ему не мешало бы нормализовать свою личную жизнь. Секретарь взял его под локоть и по-дружески посоветовал прекратить предосудительные отношения, а то люди болтают всякое. Пример дурной для моло-дежи... При встрече он рассказал Ей о намеках директора и секретаря. -- Не обращай внимания, -- сказала Она спокойно. -- У нас всегда обо всех что-нибудь болтают. Посплетнича-ют неделю, привыкнут и на других переключатся. -- Вряд ли, -- сказал он. -- Люди не любят, когда дру-гие счастливы. Они сами несчастны и хотят, чтобы все были несчастными. А ты знаешь, что ты у меня -- вто-рая женщина в жизни? Я никогда не изменял жене. -- Не может быть! -- удивилась Она. -- А она? -- Тоже, -- сказал он. -- О боже, что за идиоты! -- воскликнула Она. -- Что за жизнь! Что за кошмарное время! Об этом разговоре Потаскушка сама разболтала в уч-реждении под дружный хохот слушателей. Все, кому не лень, пытались "воспитывать" Культиста. Но остановить его было невозможно. Он бросил все и ушел из дома. Жена весь город подняла на ноги, требуя спасти здоровую социалистическую семью. Она бегала из партбюро нашего учреждения в райком партии, оттуда -- в горком. Даже в КГБ. И проявила при этом качества та-кой выдающейся стервы, произросшей в сталинские вре-мена, что мы даже стали сочувствовать Культисту. Бедня-га! Да за один год жизни с такой стервой можно простить все прошлые прегрешения. Роман их, конечно, скоро кончился. Райком запретил прогрессивным силам разоблачать преступное прошлое Культиста. Да, как выяснилось, у него никакого такого прошлого и не было. Но за аморальное поведение в быту Культисту все же объявили выговор по партийной линии и понизили в должности -- этим самым начальство дало понять прогрессивным силам, что оно неуклонно прово-дит в жизнь решения съезда. Прогрессивные силы рас-ценили это как свою выдающуюся победу. В стенгазете дали убийственный фельетон о моральном облике Куль-тиста и уничтожающую карикатуру. Он скользнул равно-душным взглядом по стенгазете. -- Ну что, брат, тебя опять прохватили, -- сказали ему, одни -- с сочувствием, другие -- с удовлетворением, тре-тьи -- просто со смехом. Сотрудница, спущенная к нам из органов после расстрела Берии, зажала его в темном углу и прошептала зловещим шепотом: "Потерпи немного, мы этим мерзавцам еще покажем, где раки зимуют!" Потом он куда-то исчез. К нему все настолько привык-ли, что не заметили его отсутствия. Его как будто бы не было совсем. Он был величиной мнимой. ТОСКА О ПРОШЛОМ Итак, рассеялся истории туман. И с грустью замечаю, что теперя я На прошедший пламенный обман Променять готов холодное неверие. История с "недобитым культистом" навела меня на такую мысль. Общественная жизнь есть гигантский спектакль на гигантской сцене истории, причем в этом Спектакле люди одновременно суть зрители и актеры. Люди социально не просто живут, а играют определен-ные роли в этом спектакле. Люди при этом лишь иног-да и лишь в ничтожной мере избирают свои роли сами и исполняют их по своему усмотрению. В подавляющем же большинстве случаев и в подавляющей мере обще-ство навязывает людям их роли помимо их воли. Иног-да это совпадает с желаниями людей. Иногда люди ка-питулируют перед неизбежностью. Но как социальные актеры они обычно делают вид, будто действуют в силу своих имманентных желаний и намерений. "Недобитому культисту" маленький коллектив навязал роль, не соответствующую его натуре. Будучи не спосо-бен уклониться от нее, он убедил себя в том, что испол-няет ее добровольно и в силу неких внутренних прин-ципов. А что, если, по сути дела, такова и жизнь само-го могущественного человека той эпохи -- Сталина? И я пришел к такому выводу. Сталин был вытолкнут на роль вождя самими обстоятельствами. Ему не надо было при-лагать особых усилий к тому, чтобы выбиться на первую роль. Ему достаточно было лишь соглашаться и иногда использовать обстоятельства. Властолюбие Сталина -- не причина, а следствие того, что его выталкивали на роль властителя. Лишь обретая власть, он ощутил ее вкус и соблазны. Лишь став властелином, он стал выполнять функции режиссера спектакля, да и то лишь иногда и в ничтожной мере. Он все равно оставался послушным исполнителем воли и помощником Великого Режиссера разыгрывавшейся трагедии -- могучего потока истории. Все, пишущие о Сталине, единодушно отмечают его же-стокость, коварство, необузданность, грубость, самоуп-равство, лицемерие, злопамятность, самомнение, тщесла-вие и прочие отрицательные качества, сыгравшие якобы важную (если не главную) роль в его удивительной карь-ере. Эти качества якобы были общеизвестны. Но как же сотни и тысячи влиятельных людей, знавших об этих ка-чествах Сталина, допустили то, что произошло? Вот один историк пишет, что, вернувшись из ссылки после Февральской революции в Петербург, Сталин за-хватил руководство газетой "Правда". Как он это сделал -- явился и захватил? Ведь были же там люди, которые со-гласились на это, позволили ему "захватить". А может быть, они были заинтересованы в том, чтобы он "захва-тил"? Так какой же это захват? Какое же это самоуправ-ство? Попробуйте сами зайдите даже в самое захудалое учреждение и захватите там власть! Почти все историки того периода отмечают следую-щий факт. На заседании ЦК партии накануне Октябрь-ского восстания Сталина подвергли резкой критике за всяческие прегрешения. Сталин в ответ заявил о своей отставке. Но ЦК его отставку не принял. Как так?! Зна-чит, товарищам, критиковавшим Сталина, было нужно, чтобы он оставался на своем посту и делал то же дело и теми же методами? Те же историки, разоблачающие Ста-лина, пишут следующее о его поведении в Царицыне в 1918 году. Прибыв в Царицын, Сталин "подмял под себя" местные советские и партийные органы и взял всю власть в свои руки. Опять-таки встает вопрос: как?? Просто по-тому, что прибыл "сверху"? Но тогда и в высших слоях власти не было такой дисциплины, как сейчас, а на мес-тах тем более. И все равно: чтобы захватить такую власть, нужны сообщники, нужно подчинение масс людей. И да-лее те же историки пишут, что Сталин самовольно смес-тил весь штаб военного округа и расстрелял. Расстрелял десятки (вернее -- сотни) всякого рода военных специа-листов. Как? Ходил и стрелял? Да он и стрелять-то не умел. Он вообще оружие в руках не держал. Попробуйте поезжайте в какой-либо район сейчас, сместите хотя бы одного чиновника и расстреляйте для примера хотя бы одного! Не выйдет? Конечно. Тогда время другое было? Верно! Время другое. И так, как поступал Сталин, по-ступали все представители высшей власти. И добива-лись успеха, поскольку вовлекали в это дело массу лю-дей, имели поддержку в массах и сообщников. Истори-ки также отмечают, что высшие власти (вплоть до Лени-на) потребовали от Сталина исправить свое поведение и даже отстраняли его от каких-то должностей. Но он от-казался подчиниться их распоряжениям, не принял во внимание их (включая Ленина) указаний. И они это про-глотили! Так что, если бы Сталин обладал силой лишь как представитель центральной власти, он исчез бы пос-ле такой атаки со стороны этой власти и при условии не-довольства многих руководителей на местах. А он хоть бы что. Даже укрепил свои позиции еще более. В чем дело? Дело в реальной ситуации в стране и на месте действий Сталина. А в писаниях историков выпадает реальность, вырывается из сети событий лишь то, что выглядит кри-минально с сегодняшней точки зрения. Между прочим, когда эпизод завершился, Ленин одобрил сталинские расстрелы в Царицыне, причем опираясь на документы и показания других. Сталин подделал все эти документы и своих людей Ленину подсунул? Боже, какая это наи-вность! Он, став даже всесильным, не всегда был в состо-янии это делать. А тогда!.. Правда, один из историков, отметив, что Сталин отказался подчиниться в каком-то вопросе решению самого Политбюро, причем безнаказанно, отмечает ми-моходом, что у Сталина тогда было много сторонни-ков и что прочие руководители действовали (включая Троцкого) так же, как и Сталин, т. е. "с излишней су-ровостью". С излишней! Кто установил меру? Это сей-час легко проявлять "либерализм". А ты перенесись в те времена и в те условия и попробуй не быть "излиш-не жестоким"! Предложение Ленина сместить Сталина с поста Ге-нерального секретаря стало предметом неофициально-го обсуждения, Узнав о предложении Ленина, Сталин демонстративно подал в отставку. Но Зиновьев и Ка-менев, игравшие тогда ведущую роль в ЦК, уговорили Сталина взять заявление об отставке обратно. Подавля-ющее большинство ЦК высказалось за то, чтобы Ста-лин остался на посту генсека. Значит, им нужно было, чтобы Сталин сохранил свои позиции и укрепил их. Между прочим, в 1924 году ни о какой личной дикта-туре Сталина не могло быть и речи. Тогда Сталин был за-щитником "коллегиального руководства" в борьбе против стремления Троцкого к единоличному руководству. В начале войны с Германией в 1941 году Сталин ус-транился от руководства, спрятался, впал в панику. Од-нако прочие руководители партии и государства ждут, когда он придет в норму, и вновь навязывают ему роль вождя. Факты, факты, факты... Им нет счета. Роль вождя в такой же мере навязывается, в какой завоевывается. Иногда это происходит вопреки психологическим ха-рактеристикам человека. Каждый человек в потенции обладает всеми возможными психологическими свой-ствами. Какие получают преимущественное развитие, зависит от обстоятельств. Сталин не был выдающимся злодеем (сравнительно с прочими) от природы. Он был дитя своей эпохи. В начале пути в первые годы пос-ле революции он мало чем выделялся из общей массы "злодеев". Зиновьев раньше Сталина начал практико-вать террор. Его характеризуют как человека честолю-бивого и неразборчивого в средствах, как паникера и демагога. Троцкий позер, тщеславен, высокомерен, де-лал все то, что делали Сталин и Зиновьев. Они были не лучше Сталина с точки зрения злодейств. Сталин пре-вратился в выдающегося злодея, поскольку принял на-вязанную ему роль и сыграл ее блестяще, поскольку он добился успеха. Если бы он потерпел крах и кто-то дру-гой "захватил" власть, выдающимся злодеем и тираном стал бы тот "счастливчик". Это -- историческая роль, которую так или иначе сыграл бы любой другой, включая Ленина. Может быть, несколько иначе. Немного хуже. Немного лучше. Но роль, по сути дела, была лишь одна. В условиях социализма борьба за власть, за сохранение статуса власти, за единство власти с необходимостью тре-бует уничтожения противников. А сама эта борьба есть не-обходимое условие самосохранения общества. Сталин был исполнителем этой социальной необходимости, а не зло-деем, навязывающим свою волю обществу вопреки приро-де последнего. Противники Сталина играли другие роли. Они были вынуждены играть эти другие роли, порою -- обличать злодейства Сталина. Это было их оружие в их борьбе. Слабое, но оружие, а не некая природная добродетель. В массовом процессе революционного переворота в самих основах исторического процесса роли личностей распределяются в общем и целом справедливо -- поток истории избирает наиболее вероятное и доступное рус-ло. Сталин был наилучшим кандидатом на занятую им в результате длительной борьбы роль. Сам факт навязывания определенной личности исто-рической роли огромной важности делает бессмысленны-ми всякие разговоры о мотивах ее деятельности. Все, пи-шущие о Сталине, приписывают ему жажду власти как определяющий мотив всей его деятельности. Это -- чушь несусветная, хотя жажда власти -- широко распростра-ненное явление. Что побудило семинариста Джугашвили вступить в марксистский кружок? Жажда власти? Что, он заранее предвидел, что станет во главе государства? Жаж-да власти может появиться лишь как следствие приобре-тенной власти или осознания ее реальной возможности. Лишь обретя большую власть и осознав это, Сталин на-чал борьбу за власть -- за ее удержание и упрочение. Да и то это было вынужденное средство удержаться у влас-ти. Любой человек в таком положении вынуждается объ-ективными законами человеческих отношений на борь-бу за власть и на уничтожение своих противников и конкурентов. Есть объективные законы социальных ро-лей. Сталин был избран генсеком в силу предшествую-щей роли. Роль его в будущем предвидеть было невозможно. Ленин хотел использовать Сталина как своего технического секретаря. Троцкому такая роль казалась унизительной. Он метил на большее. Дело не в жажде власти. Дело в формировании и структуре власти в дан-ных условиях и в данной системе. Повторяю, эта форма борьбы за власть и организацию власти -- объективная необходимость истории, а не субъективная черта. Сталин обладал жаждой власти не больше других. Любой другой на этом месте выглядел бы так же. Почти все, пишущие и писавшие о сталинском пе-риоде, употребляют понятие "ошибка" при оценке по-ступков деятелей той эпохи. Утверждают, например, что Сталин неправильно оценивал двоевластие после Фев-ральской революции, допустил ряд ошибок в первые месяцы после Октябрьской революции, в 1922 году до-пустил крупнейшую ошибку в национальном вопросе, -- короче говоря, ошибки, ошибки, ошибки... Конечно, в отдельных простых ситуациях понятие ошибки умест-но. Но в рассмотрении сложного и грандиозного исто-рического процесса оно лишено смысла. Исторический процесс и деятельность его выдающихся участников оценивается в иных понятиях. Возьмем, например, тот факт, что Троцкий не приехал на похороны Лени-на. Ошибка это или нет? А что изменилось бы в ходе истории и в судьбе Троцкого и Сталина, если бы Троц-кий приехал с юга на похороны Ленина? Логически ни-чего не докажешь, а опытное повторение ситуации с изменением поведения Троцкого невозможно. Все ос-тальное -- пустые гадания. Сталин был вытолкнут на роль политического деятеля, а не академического мыс-лителя. Актер не несет ответственности за то, что со-чинил автор пьесы и что навязал ему режиссер. Актер несет ответственность лишь за то, насколько хорошо он сыграл свою роль в навязанных ему рамках. Сталин сыграл свою роль актера в спектакле, поставленном ему Великим Автором и Режиссером -- историей. Теперь, глядя назад, мы можем приписать ему любые скверные мотивы и любые роковые ошибки. Но что с того? Роль-то все равно уже сыграна. И сыграна навечно. Сталин был величиной реальной. Как ты ушел, товарищ Сталин, Худые времена для нас настали. Ворует пуще прежнего и пьянствует народ.
В идеологии -- шатанье и разброд.
Теряют нюх и навык стукачи.
Успехи без восторга славят трепачи.
В самом ЦК творится кавардак. И если дальше будет продолжаться так... СТАЛИН-АНТИСТАЛИНИСТ -- Этот хрущевский доклад мы готовили еще для самого Сталина после войны, -- говорит мой собе-седник. -- Не может быть, -- говорю я. -- Зачем это нужно было Сталину? Слух был, что доклад готовился для Бе-рии. -- Верно. Но Берия действовал по поручению Стали-на. Сталин хотел провести всеобщую амнистию. Причем он хотел использовать антисемитские настроения времен войны и свалить вину за массовые репрессии тридцатых годов на евреев. -- А почему же он не осуществил этот замысел? -- Не успел. К тому же он допустил ошибку. Он счи-тал русских не способными на большие политические операции и хотел реализовать свой замысел силами са-мих евреев. Но они на сей раз его подвели. -- Если это так, то... -- Именно так. Сталин на самом деле был величайший политический гений. Как мастер управления многомилли-онными массами людей он не имеет себе равных в исто-рии. Наполеон? Наполеон в основном был вождем массо-вых армий. И он потерпел поражение. А Сталин победил. И проживи он еще десяток лет, он вошел бы в историю как величайший освободитель. Ему простили бы все его прегрешения. -- А в чем заключалась ваша роль? -- Отбор подходящих лиц. Подготовка их к показа-тельным процессам. -- Что?! К каким процессам?! -- Сталин хотел провести по всем городам страны от-крытые показательные процессы. К ним надо было под-готовить сотни тысяч свидетелей и обвиняемых. -- Но почему мы ничего не слыхали об этом? -- Потому что это делалось почти открыто, и никто не придал этому должного значения. Почти все реабилити-рованные говорят о слухах, какие ходили в лагерях по поводу предстоящей амнистии. А кто серьезно исследо-вал тот огонь, который производил этот дым? А возьми идею, будто сам Сталин ничего не знал о массовых реп-рессиях! Мы всегда ее внедряли в сознание народа, но особенно активно это стали делать в период подготовки "амнистии". Кто исследовал массу обращений заключен-ных лично к Сталину в то время? Думаешь, что это все -- случайно? Хрущев и его сообщники присвоили себе все то, что Сталин и его сообщники собирались де-лать и готовили. Если бы Сталин не был изолирован в последние годы, мы провели бы кампанию по освобож-дению так, что мир содрогнулся бы от ужаса и одновре-менно от восторга. И не было бы этого ублюдочного ли-берализма. И жизнь в стране была бы куда лучше, чем теперь. И вера в идеалы сохранилась бы. А теперь нуж-ны десятки лет, чтобы залечить раны, нанесенные стра-не Хрущевым и либералами. ВЕРШИНА МАРКСИЗМА Мы ходили в ресторан Да были в кафетерии. В мире нету ничего, Акромя материи. Такие частушки мы сочиняли еще в студенческие годы, задолго до смерти Сталина. Работа Сталина (или припи-сываемая ему) "О диалектическом и историческом мате-риализме" всегда служила для нас предметом насмешек. Шел вечор по переулку, Дали мне по темени. Мир в пространстве существует И еще во времени. Даже самые тупые студенты чувствовали себя утончен-ными интеллектуалами в сравнении с интеллектуальным уровнем этого своего рода шедевра марксизма. Правда, после того, как сдавали экзамен по меньшей мере на "хо-рошо" ("посредственно" по философии получать было запрещено ). Но я очень рано стал подозревать, что эта работа есть не "своего рода шедевр", а подлинный шедевр без иро-нических слов "своего рода". Дело в том, что я стал рас-сматривать марксистские произведения как явления не в рамках науки, а в рамках идеологии. А критерии оценки научных и идеологических текстов различны. Если при-нять работу Сталина "О диалектическом и историческом материализме" как сочинение идеологическое, то она бу-дет выглядеть уже не как банальная чепуха, а как вы-дающееся произведение идеологии -- как вершина мар-ксизма без иронии и холуйского преувеличения. С этой точки зрения эта работа сыграла в истории нашей стра-ны роль, сопоставимую с ролью Нового Завета, а может быть, еще более значительную. Именно она позволила осуществить в стране беспрецедентную идеологическую революцию, впервые в истории создать нерелигиозное, а чисто идеологическое общество. Но это -- предмет осо-бого разговора. Сейчас меня интересует другое: кто был подлинным автором этого идеологического шедевра? Я изобрел свои собственные методы анализа языка, которые позволили мне путем сравнения этой работы и многочисленных текстов того же рода, предшествовав-ших ей, прийти к следующему выводу. Эта работа есть либо результат коллективного творчества, либо компиля-ция из различных источников. Но в ней был один глав-ный автор, определивший общую ее композицию, ее направленность, ее стиль, ее дух -- ее целостность как явления идеологии. Я без особого труда установил источ-ники, из которых были заимствованы компилятором все идеи работы, или возможных ее авторов, коллективно создавших ее. Я затруднялся только идентифицировать главного автора, режиссера или дирижера группы, или самого компилятора, создавшего идеологический шедевр из жуткого дерьма марксистских текстов. Кто он -- сам Сталин или неизвестный человек, уничтоженный затем по приказу Сталина? Взвесив все обстоятельства в пользу и против первой гипотезы, я решительно отверг авторство Сталина. Ко-нечно, эта работа похожа внешне на собственные рабо-ты Сталина. Но я нашел достаточно много признаков того, что это была подделка под сталинский стиль или лишь окончательная стилистическая редактура Сталина. Но если принять во внимание сущность и масштабы идеологической революции в стране, интеллектуальное и психологическое состояние масс, характер аппарата идеологии и прочее, то нужен был интеллектуальный гений, во много раз превосходящий самого Сталина. Я предпринял титанические усилия напасть на след этого безвестного гения идеологии. Но безуспешно. Про-шли годы. Умер Сталин. Во время своих пьяных стран-ствий по московским забегаловкам я встретил человека, который сказал мне, что это он написал интересующую меня работу. Я рассказал этому человеку о моих безус-пешных поисках. Сказал, что я дорого отдал бы, если бы напал на след автора. Он сказал, что автор -- он и что дорого ему не надо, достаточно пол-литра на двоих. Я, разумеется, не поверил этому человеку, но пол-лит-ра поставил. -- Ты мне, конечно, не веришь, -- сказал он, когда мы выпили по первой стопке. -- Мне никто не верил и не верит. А мне на это наплевать. Знаешь, как я написал эту галиматью? Очень просто. Я готовился к экзаменам по марксизму. Сам знаешь, какая это муть. Чтобы сэконо-мить время и силы, я собрал шпаргалки, которые ребята заготовили, и по этим шпаргалкам составил свою, мак-симально краткую и примитивную. Экзаменатор меня за-сек, закатил мне двойку и прогнал с экзамена. Шпаргал-ку, разумеется, отобрал. Где она потом гуляла, одному Богу известно. Только однажды я раскрыл сталинскую работу и глазам своим не поверил: моя шпаргалка! Ко-нечно, стиль немного изменен. Кое-что подпорчено. Но в общем и целом -- моя шпаргалка! Услыхав это, я хохотал до слез. И я поверил этому че-ловеку. Я сам сдавал десятки экзаменов. Сам делал шпар-галки. Видел такие шпаргалки, что, будь они опубли-кованы, они подняли бы нашу идеологию на еще более высокую ступень. Но такое возможно только раз в исто-рии: нужен был Сталин, чтобы шпаргалка ленивого и по-средственного студента какой-то партийной школы при-обрела функцию шедевра идеологии. ЭПИТАФИЯ ЭПОХЕ Чем завершился этот бой, Уж не узреть и не услышать И тем, кем жертвовали свыше, И тем, кто жертвовал собой. СУДИТЕ Он представился мне как сталинист, причем как не-раскаявшийся сталинист. -- Впрочем, -- добавил он, -- слово "нераскаявшийся" тут излишне, так как раскаявшихся сталинистов в приро-де нет и не бывает. Бывают такие, которые прикидывают-ся раскаявшимися. Но только намекни им на возможность возврата прошлого, как они сразу же обнаружат свою на-туру. Если уж ты однажды стал сталинистом, то ты им бу-дешь до гроба. А я не скрываю того, что я -- сталинист. Поэтому, между прочим, я и влачу теперь жалкое суще-ствование. При Сталине я занимал высокий пост. Не буду называть тебе своего имени -- это не имеет значения. Не-задолго до смерти Сталина был арестован, как и многие другие его верные соратники. При Хрущеве меня реаби-литировали. Я мог занять прежний пост, а то и повыше. Но я заявило своем категорическом .несогласии с полити-кой разоблачения "культа личности", а точнее -- с отказом от сталинизма. И меня вытурили на пенсию. А ведь я мог неплохо спекульнуть на том, что я -- жертва сталиниз-ма. Я на самом деле был жертвой. А я остался верен Ему в ущерб себе. Зачтется это мне перед судом Всевышнего? Когда мы в лагере узнали о смерти Сталина, мы пла-кали, -- говорит он. -- Были случаи самоубийства из-за этого. Хотя с минуты на минуту ждали освобождения и реабилитации, но, узнав о разоблачительном докладе Хрущева, мы срочно устроили собрание и приняли резо-люцию, осуждающую доклад и вообще весь курс на пре-одоление ошибок сталинизма. Если бы мне в это время предложили выбирать -- освобождение и восстановление моего общественного положения, но ликвидацию стали-низма, или сохранение сталинизма в прежнем виде, но продолжение моего заключения и даже гибель в лагере, -- я без колебаний выбрал бы второе. Моя жизнь фактичес-ки прекратилась не с арестом, а с освобождением и реа-билитацией, ибо это означало конец Великой Эпохи, а значит, и меня самого как ее частички. Что это -- плюс или минус в моем отчете перед Судом Истории? Он боится, что не так уж много осталось жить, и пишет воспоминания. Не взялся бы я обработать их ли-тературно? Обратиться ко мне ему рекомендовал наш общий знакомый такой-то, с которым мне приходилось выпивать. Кроме того, ему хотелось бы знать мое мне-ние о его прожитой жизни -- хочется суда. Я сказал, что не ощущаю в себе права и способности быть судь-ей чужой жизни. -- Суди, не бойся, -- сказал он. -- Суд истории есть всегда суд молодых. Интересно получается: суда истории над нами боимся не мы, настоящие сталинисты, а те, кто нас осуждает. Почему? Я начал читать его записки и ду-мать по поводу излагаемых в них фактов. ЗАПИСКИ Я все время д