например, быст-ро стал генералом именно благодаря тому, что был сы-ном Сталина. Выдвиженец -- специфическое явление сталинского периода. Это -- человек, который из самых низов общества сразу, без всяких промежуточных сту-пеней возносится на его вершины. Возносится, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Затем, сыграв эту роль, он обычно сбрасывался снова вниз, уничтожался (в качестве козла отпущения), а если и сохранялся, то в качестве фигуры чисто символической. Выдвиженец -- элемент в структуре власти сталинского периода, один из способов управления страной. Предшественниками выдвиженцев являются люди, которые в период рево-люции и Гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Выдвиженцы сталинского периода были инерцией революционного периода, про-явлением реального народовластия. Они выражали же-лание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Я был выдвиженцем, но не самым ярким. Я был вознесен не с самого дна об-щества: я все-таки окончил институт. И был вознесен не на самые высокие, а на довольно средние вершины власти. Может быть, поэтому меня выпустили в первый арест и медлили со вторым, окончательным. После того моего письма Сталину, которое породило движение молодых специалистов ехать на работу в от-даленные места и на трудные предприятия, меня посла-ли в Н с чрезвычайным заданием -- в кратчайший срок "выправить положение", а главное -- завершить Великую Стройку. Мое назначение санкционировало одно из са-мых высших лиц Партии и государства. Не буду называть его имени: его все равно вскоре расстреляли. "Помни, -- сказало мне лицо, -- либо завершишь стройку в срок, ли-бо к стенке". Но быть выдвиженцем -- это не просто быть назна-ченным сразу на высокий пост. Тут была еще одна тон-кость, о которой сейчас позабыли совсем: надо было быть выдвинутым изнутри коллектива, можно сказать -- из толщи трудящихся. Так что я ехал на стройку рядо-вым инженером. Мне еще предстояло сыграть особую роль, чтобы вознестись. ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО -- Существенная черта сталинского периода, -- го-ворит Сталинист, -- почти все создавалось заново. Вся страна была огромной стройкой. Стройка по принци-пу "любой ценой" или "во что бы то ни стало", т. е. не считаясь с жертвами. Никакие законы экономики не принимались во внимание. Условия человеческого су-ществования тоже не в счет. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости, которую надо было взять во что бы то ни стало. Лозунг "Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять" был практическим правилом жизни, а не демагогией и пропа-гандой. В жертву приносились не только рядовые армии, штурмующей крепость, но и командиры. Командиры в первую очередь и в большей мере. В тех стройках, в ко-торых мне приходилось принимать участие и о которых я знал, потери командного состава в процентном отно-шении раз в пять, а порою -- в десять, превосходили потери рядовых. Например, на одной крупной стройке на Урале мы положили рядовых пятьдесят тысяч чело-век (в основном заключенных), что составило двадцать пять процентов от общего числа рядовых. А команди-ров потеряли две тысячи (в основном свободных), что составило пятьдесят процентов от общего числа коман-диров. Ощутимая разница? Причем большинство из этих потерянных командиров были арестованы. Лишь не-многие из них продолжали работать на стройке в каче-стве заключенных. Так вот, положение с упомянутой мною стройкой сло-жилось катастрофическое. Причины тому были очевид-ны всем. Но стройка должна была быть закончена в срок любой ценой. Потому о причинах никто не спрашивал. Нужны были виновные. Отыскание таковых -- не такая уж простая процедура. Жизнь стройки -- это сложное переплетение человеческих судеб и отношений. А она есть часть жизни более сложного целого, в которое вхо-дит жизнь района, области, республики, высшего ру-ководства, данной отрасли промышленности... Масса людей вовлечена в борьбу, цена которой -- жизнь. Долж-ны быть согласованы мнения многих людей и органи-заций, прежде чем будет дано соответствующее указа-ние. Причем не всегда прямо. Часто -- в виде намека, случайного замечания. Техника такого жертвоприноше-ния была отработана до мелочей. Вариант отбирался в зависимости от ситуации. В данном случае был избран вариант стихийного возмущения рядовой массы тру-дящихся беспорядками на стройке. В качестве жертвы на сей раз были намечены все высшие руководители стройки -- чем крупнее наметившаяся катастрофа, тем значительнее должны быть виновные. Помимо высших руководителей в жертву должны были быть принесены еще несколько тысяч руководителей ниже и рядовых. Но это уже мелочь. Тут инициатива предоставлялась массам, а отбор жертв производился на более низком уровне и быстрее. Мне была отведена особая роль: выступить на митин-ге с критикой высшего руководства, сказать вроде бы ничего не значащую фразу, что "тут пахнет вредитель-ством", заслужить за этот "намек" бурные аплодисменты трудящихся, а после ареста врагов народа, виновных в тяжелом положении со стройкой, быть выдвинутым на высокий руководящий пост, перескочив сразу несколько ступеней карьеры. Так все и произошло, как было заду-мано. Но не спешите рассматривать эту ситуацию в тер-минах права и морали. Война имеет свои законы. А это была особого рода война, хотя и без пушек, самолетов, танков. Такого рода сражений история еще не знала. Ко-нечно, кое-кто сравнивает их со строительством такого рода сооружений, как египетские пирамиды. Но только поверхностным умам простительны такие аналогии. Насколько целесообразны были такие меры? Если ис-ходить из допущения, что стройка должна быть завер-шена в срок, то такие меры были в высшей степени целесообразны. Они были единственными, благодаря ко-торым был возможен успех сражения. А в том, что строй-ка должна быть закончена, и закончена в срок, не сомне-вался никто, -- вот в чем суть дела. Это была аксиома для всех участников дела. А раз так, то в данных условиях выход был один: делать то, что и делали мы все общи-ми усилиями. Все другие пути либо привели бы к срыву стройки вообще, либо оттянули бы ее окончание на мно-го лет. Принимаемые меры означали, что масса людей должна была пойти на жертвы, дабы штурм крепости удался. Поймите: одними лозунгами такую массу людей бросить в. сражение на довольно долгий срок было невоз-можно. Нужны были более сильные средства. Вот они и были изобретены. Только атмосфера великой трагедии могла обеспечить успех. Никакой разумный расчет тут не дал бы желаемого результата. О моей роли. Не думайте, что мне силой навязали мое выступление и подсказали его форму. Я и без подсказок кипел возмущением по поводу состояния стройки. Я сам рвался в бой, как и многие другие молодые специалис-ты. А слово "вредительство" было у всех на уме и у мно-гих на устах. Не думайте, что я рассчитывал на карьеру. Я никогда не был карьеристом. Я презираю карьеристов. Большинство "командиров" сталинского периода, кото-рых я знал, не были карьеристами. Тут совсем другое. Тут была озабоченность интересами дела. Я был частичкой армии, штурмующей крепость. Я был во власти массовой психологии того периода. А главное -- я вовсе не воспри-нимал мое выдвижение как карьеру. Я знал, что работать теперь мне придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным увеличивалась мини-мум в десять раз. Я не мог отказаться от этой роли. Если бы я отказался, меня просто уничтожили бы. Это верно. Но дело не в этом. Я не хотел отказываться. Для меня просто не было проблемой, соглашаться или нет. Я, как командир в сражении, выполнял приказ. И даже не при-каз, а нечто более глубокое и серьезное: роль в великой трагедии жизни. Если бы я точно знал, что через неделю меня тоже расстреляют как врага народа, я все равно сыг-рал бы свою роль. И формулировка "враг народа" меня нисколько не возмутила бы. Это не есть покорность судь-бе. Это, повторяю, предусмотрено правилами игры в ис-торическую трагедию. Теперь уже невозможно понять, почему мы поступили так, а не иначе, ибо исчезли все условия той трагедии. Теперь наше поведение можно рассматривать в терминах морали и права, вырвав его из его исторических условий, Теперь можно поставить под сомнение фундаменталь-ную аксиому нашего поведения "Взять крепость во что бы то ни стало!". Крепость, как оказалось, можно было и не брать. Но легко махать кулаками после драки. Лег-ко быть умным стратегом после сражения. А вы пере-неситесь в ту эпоху, в те условия, в те человеческие от-ношения, в те цели и замыслы! Вы сейчас не способны решать более примитивные современные задачки и де-лать более примитивные предсказания насчет будуще-го, а учите уму-разуму великий исторический процесс, в котором все было ново, все было эксперимент, все было открытие!! СТАЛИНСКИЙ СТИЛЬ РУКОВОДСТВА -- Великая Стройка, -- говорит Сталинист, -- есть великое сражение. Тут есть штаб, есть командиры, есть штурм, есть погибшие... Район Н -- это прежде всего и главным образом -- Великая Стройка. Все остальное -- для нее. И вот я во главе ее. Тут же поздно вечером я вызвал к себе исполняющего обязанности начальника, так как начальник был уже арестован. -- В чем загвоздка? -- спросил я, даже не поздоровав-шись с ним. -- Лес, бетон, потом все остальное, -- сказал он, стоя передо мною навытяжку. Пожилой человек, опытный спе-циалист, старый коммунист... Он дрожал передо мною, безусым мальчишкой, готовый ко всему и на все, ибо те-перь я олицетворял для него волю, мощь и суд истории. Я приказал вызвать ко мне человека, ответственно-го теперь за лес. Ждать не пришлось -- все командиры стройки уже были собраны в райкоме партии. Вошел "Лес". Я с места в карьер попробовал применить маги-ческую формулу, с которой был сам направлен сюда: либо немедленно достаешь лес, либо кладешь партий-ный билет. "Лес" усмехнулся, пододвинул стул к моему столу, сел, скрутил самокрутку. ^- Партийный билет я положить не могу, -- сказал он спокойно, -- поскольку такового у меня уже нет. Уже положил. Более того, я уже имею "вышку", и со-гласно газетным сообщениям приговор уже приведен в исполнение. Так что меня уже нет. Что касается леса... Лес есть. И его нет. Лес будет завтра же, если... вот это "если"... -- Он положил передо мною измятый лист бу-маги, на котором химическим карандашом были напи-саны каракули -- условия получения леса для Великой Стройки. Я читал эти условия и диву давался. Взятки, жульни-ческие махинации, спекуляции, очковтирательство... -- Ты это серьезно? -- спросил я, подавленный. -- Вполне, -- спокойно сказал он. -- Но мы ведь коммунисты! -- воскликнул я. -- Мы тут все коммунисты, -- тихо сказал он. -- Зачем, например, начальнику милиции десять ваго-нов леса? -- спросил я. -- Он поставлен в такие же условия, что и ты, -- ска-зал собеседник. -- Ему эти вагоны надо отдать немедлен-но. Остальное -- завтра, послезавтра. И лес будет. Я тут же попросил соединить меня с начальником ми-лиции. Сказал ему, что может забрать лес хоть сейчас. Он сказал, что я -- парень с головой, назвал меня "хозяи-ном" и пригласил в гости, пообещав накормить и напо-ить по-царски. -- Что происходит, -- сказал я, положив телефонную .трубку. -- И это коммунисты?! -- Мы все -- коммунисты, -- напомнил о своем при-сутствии "Лес". -- А происходит обычная жизнь. Легко быть "настоящим коммунистом", до изнеможения копая землю или погружая дрова, как Павка Корчагин. А хо-чешь быть коммунистом в наших условиях -- живи по законам этого общества: мошенничай, обманывай, наси-луй, доноси, выкручивайся. Иначе ничего не сделаешь. Даю тебе дружеский совет... Вижу, ты действительно па-рень с головой... Человек, от которого зависит бетон, имеет большую семью, а живет в тесной комнатушке в полуразвалившемся бараке. Пообещай ему квартиру, и он тебе что угодно из-под земли выроет. Всю ночь я не спал. Командиров стройки отпустил по домам. А сам думал и думал. И надумал. Одни-ми приказами ничего не добьешься. Быть честным -- значит быть глупым. Это -- прямая дорога на тот свет. И дела не будет. Чуть свет поехал к "Бетону". Я про-жил сам всю жизнь в жуткой тесноте. Но то, что я уви-дел у "Бетона", ужаснуло даже меня. -- Сначала решим твой квартирный вопрос, -- сказал я ему, -- а уж потом будем говорить о деле. Вся семья кинулась благодарить меня. Веришь ли, руки целовали. Я не устоял и... Поверь, это не был расчет. Это был искренний порыв... И сказал им следующее. Я оди-нок. Могу пока пожить и в общежитии. А им приказы-ваю сегодня же после работы въезжать в мою квартиру. Вот записка к коменданту. Они отказались наотрез. Тог-да я сказал: выбирай, либо въезжаешь в мою квартиру, либо пойдешь под суд. И ушел не попрощавшись. Я был уверен в том, что бетон будет. И он, как и лес, был. Через несколько дней слух о моих действиях облетел весь район. Что начало твориться, невозможно описать. На меня смотрели как на Бога. Будто Он сам приехал в эту чудовищную глушь и дарует им обещанную райскую жизнь. А рай земной они представляли очень просто: хлеба вдоволь, немного сахару, по праздникам -- селед-ка, дров на зиму, крыши не протекают, мануфактура... Первым делом я велел починить бараки и по возможно-сти улучшить снабжение. В складах завалялись дешевые конфеты. Я велел немедленно пустить их в продажу. Ве-лел особо нуждающимся многодетным семьям выдать та-лоны на ситец. Сейчас все это звучит как анекдот и насмешка. А тогда!.. Со всего района народ повалил в го-род. Стихийно возник митинг. Я выступил с речью. Я потом никогда не говорил как в тот раз. Я говорил им, что Партия и лично Он послали меня наладить здесь нормальные условия жизни, достойные человека советс-кого общества. Я говорил им, что враги народа в загово-ре с мировым империализмом пытались сорвать Великую Стройку, спровоцировав в районе невыносимо тяжелую обстановку. Я призвал их разоблачать замаскировавших-ся врагов и судить их открытым народным судом. Я го-ворил и чувствовал, что эта народная армия будет под-чиняться моей воле и что сражение за завершение Ве-ликой Стройки я выиграю. Теперь скажи мне, в чем моя вина? Я лишь подчи-нился воле народа, лишь выразил ее. Волюнтаризм ру-ководителей сталинского периода был лишь персони-фикацией народной воли. Пойми, другого пути не было ни у кого. Не я, так другой все равно был бы вынуж-ден пойти этим путем. Это на бумаге и в уютном каби-нете вдали от реальной жизни легко выдумывать кра-сивые планы. В реальном житейском болоте было не до красоты, не до справедливости, не до нравственности. Наша жестокость, безнравственность, демагогия и про-чие общеизвестные отрицательные качества были мак-симально нравственными с исторической точки зрения, с точки зрения выживания многомиллионных масс на-селения. Я спросил его, насколько важной была та Великая Стройка, оправданны ли жертвы. -- Стройка была пустяковая, -- сказал он, -- даже бес-смысленная с экономической и иной практической точ-ки зрения. Но именно в этом был ее великий историчес-кий смысл. Она была прежде всего формой организации жизни людей и лишь во вторую очередь явлением в эко-номике, в индустрии. Я спросил затем, много ли народу было репрессиро-вано после той его замечательной речи. -- Сравнительно немного, -- сказал он, -- всего тысяч десять. Но для самых тяжелых работ на стройке этого было достаточно. В других местах руководители поступали куда более круто. И в районе все понимали, что я добрее про-чих. И любили меня. Бога молили за то, чтобы я подольше продержался. ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД -- Возьмем любое, казалось бы, бессмысленное ме-роприятие тех времен, -- говорит он, -- и я вам по-кажу, что оно оправдало себя, несмотря ни на какие потери. Вот мы строили завод. Экономически и техни-чески стройка оказалась нелепой. Ее законсервировали и потом о ней забыли совсем. Но это был грандиоз-ный опыт на преодоление трудностей, на организацию больших масс людей в целое, на руководство. Сколько людей приобрело рабочие профессии! Многие стали вы-.сокбквалифицированными мастерами. Сколько инжене-ров и техников! А ликвидация безграмотности многих .тысяч людей! И уроки, уроки, уроки. Знаете, как нам все это пригодилось в войну? Не будь такого опыта, мы, может быть, не выиграли бы войну. Какое руковод-ство без такого опыта рискнуло бы эвакуировать завод, имеющий военное значение, прямо в безлюдную степь? И через несколько дней завод стал давать продукцию, важную для фронта! Буквально через несколько дней! Что же -- все это не в счет?! Игнорировать это -- не-справедливо по отношению к людям той эпохи и исто-рически ложно. ВЛАСТЬ НАРОДА -- Сталинский период, -- говорит Сталинист, -- был периодом подлинного народовластия, был вершиной на-родовластия. Если вы не поймете эту фундаментальную истину, вы ничего не поймете в этой эпохе. Это было на-родовластие в том смысле, что подавляющее большин-ство руководящих постов с самого низа до самого верха заняли выходцы из низших слоев населения. Это -- об-щеизвестный факт, на который теперь почему-то перестали обращать внимание. А это -- миллионы людей. И каким бы тяжелым ни было их положение, они имели ту или иную долю власти. И эта доля власти в тех усло-виях окупала любые тяготы жизни. И риск. Власть сто-ила того, чтобы хотя бы на короткое время ощутить ее, подержать ее в руках. Вам теперь не понять, каким ве-ликим соблазном для людей была власть над своими со-братьями. И сейчас это большой соблазн. Но сейчас это соблазн, поскольку власть несет улучшение материаль-ных условий, большую защищенность, уверенность в бу-дущем. Тогда эти спутники власти были на заднем пла-не, а то и вообще не имели силу. Многие, наоборот, теряли бытовые удобства и подвергались большому рис-ку, вступая в систему власти. Но остановить их уже не могла никакая сила. Был в этом соблазне власти один элемент, который ослаб в нынешних условиях, но котр-рый играл решающую роль тогда. Он становится ясным, если сказать о другой черте народовластия. Характерной чертой народовластия является то, что вышедший из народа руководитель обращается в своей руководящей деятельности непосредственно к самому народу, игнорируя официальный аппарат, но так, что тот остается в тени и играет подчиненную роль. Для народ-ных масс этот аппарат представляется как нечто враждеб-ное им и как помеха их вождю-руководителю. Отсюда волюнтаристские методы руководства. Потому высший руководитель может по своему произволу манипули-ровать чиновниками нижестоящего аппарата официаль-ной власти, смещать их, арестовывать. Руководитель вы-глядел народным вождем, революционным трибуном. Власть над людьми ощущалась непосредственно, без вся-ких промежуточных звеньев и маскировок. Власть как таковая, не связанная ничем. В тот период, когда на-чалась моя руководящая деятельность, уже шла борь-ба между такой формой власти (сталинской формой, на-родовластием) и официальной властью, представляемой армией чиновников всех рангов в сотнях и тысячах уч-реждений всякого рода. Победа второй формы над пер-вой была концом сталинизма. И я, прибыв в Н, ощутил всю мощь этой второй формы власти. Но я еще успел захватить и кусочек сталинского типа власти. Это был период компромисса, ибо без сталинских методов еще нельзя было делать серьезные дела. Моя Великая Строй-ка была еще не по силам нормально (с точки зрения послесталинского руководства) организованной системе вла-сти. Я еще вел себя как народный вождь. И стоило мне бросить клич, как в несколько часов все районное офи-циальное начальство было бы перебито. Но в этом мире все несет в себе самом свою гибель. Народовластие -- это, помимо всего прочего, есть еще и организация масс населения. Народ должен быть опре-деленным образом организован, чтобы его вожди могли руководить им по своей воле. Воля вождя -- ничто без соответствующей подготовки и организации населения. Не буду тебя мучить объяснениями на этот счет. Читай мои записки, там все это описано подробно. Я тебе сей-час расскажу в качестве примера только о двух элемен-тах в организации народовластия. Первый из них -- это всякого рода активисты, зачинатели, инициаторы, удар-ники, герои... Масса людей в принципе пассивна. Что-бы держать ее в напряжении и двигать в нужном направ-лении, в ней нужно выделить сравнительно небольшую активную часть. Эту часть следует поощрять, давать ей какие-то преимущества, передать ей фактическую власть над прочей пассивной частью населения. И во всех уч-реждениях образовались неофициальные группы активи-стов, которые фактически держали под своим наблюде-нием и контролем всю жизнь коллектива и его членов. Они приобрели чудовищную силу мафий. Они могли кого угодно "сожрать", включая высших руководителей учреждений. Руководить учреждением без их поддержки было практически невозможно. И руководитель неволь-но становился членом такой неофициальной правящей мафии, вступая тем самым в конфликт с самим собою как с народным вождем. Второй из упомянутых мною элементов народовластия -- система разоблачений врагов (обычно -- воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас много критикуют тайное доноситель-ство в наше время. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено еще более, приносило еще больший эффект. Причем эти доносы и разобла-чения не могли оставаться без последствий -- иначе они утратили бы силу. Эта система доносительства и разоблачительства была естественной формой проявления под-линно народной демократии. Это была самодеятельность масс, поощряемая свыше, поскольку высшая власть была властью народной и стремилась остаться ею. Эта сис-тема ослабла в теперешнее время, поскольку кончилась эпоха расцвета народовластия. Ее ослабление означало ослабление народовластия, ограничение его теперешней законной формой официальной власти. Вот вам пример презираемой вами диалектики: взяв власть в свои руки, народ сам оказался в ловушке своего собственного народовластия, будучи вынужден передать своим собратьям неограниченную власть над самим со-бой. Ощутив на своей шкуре все ужасы своего собствен-ного народовластия, народ отрекся от него так же доб-ровольно, как и ухватился за него добровольно ранее... И это послужило основой ослабления и падения стали-низма. Так что, молодой человек, если хотите найти и су-дить преступников сталинского периода, судите прежде всего жертвы преступлений, ибо преступники и палачи были рождены ими самими. ПЕРЕЛОМ -- А как вы себе представляете это "преодоление от-дельных ошибок культа личности"? -- говорит он. -- Думаете, собрались партийные руководители и при-няли решение отменить "культ"? Собирались. Решение принимали. Но это -- результат, а не начало. Это сан-кционирование того, что уже произошло. И для про-паганды, конечно. Думаете, прекратились массовые репрессии, освободили и реабилитировали миллионы "политических"? Было и такое. Но -- как следствие и как нечто второстепенное. Суть "преодоления культа" куда глубже, сложнее и важнее. Превращение юноши во взрослого мужчину есть перерождение всего организма, а не только изменение в голосе и появление усов. Причем это превращение происходит с первого дня рожде-ния. Лишь однажды, когда превращение уже произош-ло, юноша по некоторым второстепенным признакам замечает, что он мужчина. Диалектика, молодой чело-век, -- вещь очень серьезная, а не только предмет на-смешек для пошлых остряков. Я не теоретик, а практик. Но и я могу тебе назвать кое-что посерьезнее. Я это испытал на своей шкуре, я с этим столкнулся сам лицом к лицу. Уверен, будущие те-оретики откопают что-нибудь еще серьезнее. Во всяком случае, они подойдут к делу диалектически, рассмотрят все важные стороны великого процесса, причем в един-стве и взаимодействии. Я коснусь только трех аспектов процесса: 1) системы власти и управления во всех клеточ-ках, звеньях, тканях, районах общества; 2) системы хо-зяйства, экономики, культуры, в общем -- организации всей жизни страны; 3) человеческого материала. Наша система власти и управления... Я имею в виду не только центральную власть, дальше которой ничего уже не ви-дят критики, а всю систему власти сверху донизу... Эта система с самого рождения ее была двойственной: с од-ной стороны, это было народовластие с системой вождей, личной власти вождей, активистами, волюнтаризмом, при-зывами, насилием и прочими атрибутами; а с другой сто-роны, это была система партийно-государственной вла-сти с ее бюрократизмом, рутиной, профессионализмом и прочими ее атрибутами. В сталинский период достиг высочайшего уровня первый аспект власти. Но и второй развивался и набирал силу. Шла постоянная борьба их. И даже в сталинские времена второй аспект часто доми-нировал, доказывал свою в перспективе главенствующую роль. Сталинские репрессии в некоторой мере выража-ли стремление народа помешать превращению партийно-государственного рутинного и делового аппарата власти в нового господина общества. Я был одним из последних руководителей сталинского типа. Главное, с кем мне пришлось бороться, был не народ -- народ был еще по-слушен, -- а именно второй аспект нашей системы влас-ти и управления. Меня сковырнули люди из этого аппа-рата. Правда, они еще использовали сталинские методы сковыривания, но сделали-то это они. А я уже был бес-силен применить к ним сталинские методы. Я уже не мог приказать арестовать кого-то. Я уже должен был интри-говать в рамках партийно-государственного аппарата, чтобы убрать тех, кто мне мешал. По отношению к мас-сам народа я еще был вождь сталинского периода. Но по отношению к новой системе власти я уже был подчинен-ный им чиновник, зависящий в своей деятельности от них. Если бы я ценой невероятных ухищрений не дер-жался сталинских методов, стройка не была бы заверше-на. Если бы новый аппарат власти сумел полностью одо-леть сталинизм в это время, была бы катастрофа. Всему свое время! Возьмем теперь систему хозяйства и культуры страны. Сталинский тип власти и управления был хорош в усло-виях полной разрухи и бедности, когда все заводы, строй-ки, учреждения можно было запомнить одному человеку, когда функции управления и контроля были сравнитель-но примитивны. Развернув грандиозное строительство и начав великую культурную революцию, сталинизм тем самым подписал себе смертный приговор: создаваемое им детище не могло уместиться в его утробе и функциониро-вать по его примитивным правилам. Моя стройка по сте-пени сложности была уже такой, что лишь самые грубые и трудоемкие работы осуществлялись сталинскими мето-дами. Главная же часть дела, связанная с машинами, при-борами, технологией, делалась специалистами, которые фактически уже игнорировали сталинизм и жили в новой эпохе. Конечно, они еще ощущали сталинизм в той или иной форме. Но они уже успешно отражали его пополз-новения. Меня самого не раз высмеивали на всякого рода совещаниях. Я имел мощную поддержку в коллективе, но, увы, среди самых низов. Народ чувствовал грядущее раз-деление общества на классы и образование новых господ. Нас, представителей сталинского руководства, он новыми господами не считал. Мы все-таки были с ним в борьбе против новых господ. Наконец -- человеческий материал. Тот человеческий материал, на котором держался сталинизм и который сам держал сталинизм, в значительной мере был уничтожен, поредел, постарел, утомился, переродился. Конечно, были пополнения из молодежи. Но это уже было не то. Все рав-но это были уже другие люди по психологии, образова-нию, условиям жизни. На моей стройке почти весь инже-нерно-технический состав, мастера, квалифицированные рабочие, конструктора, учетчики и прочая элита коллек-тива были из новых поколений. Я чувствовал себя среди них совсем чужим человеком- Мне не о чем с ними было говорить -- они были люди совсем иной культуры и иной психологической реакции на происходящее. Я чувство-вал себя человеком лишь среди самых простых рабочих, да среди той полууголовной массы людей, без которых невоз-можно было строительство. Интересно, лишь среди них я чувствовал себя своим человеком, одновременно ощу-щая свое превосходство над ними. Хотя масса новых лю-дей была послушна и делала все то, что нужно (одобряла, клеймила, разоблачала, аплодировала), это все-таки в са-мой основе была другая масса. И сказалось это, в частно-сти, в том, что был нанесен сокрушительный удар по роли самодеятельного актива, о котором я уже говорил. Над ак-тивистами стали открыто издеваться. Провалили несколь-ко начатых ими кампаний и персональных дел. Доносы утратили былую эффективность. Многих самых заядлых и активных сталинистов стали проваливать на выборах в комсомольские и партийные бюро. Я мог бы рассказать тебе и о многом другом, что про-исходило в толще нашей жизни и что означало конец сталинизма, что подготовило открытое и официальное признание этого конца. Но думаю, что и того, что я уже наговорил тебе, достаточно для размышлений. Да и бытовая жизнь руководителя сталинского вре-мени была не сахар. Работа до изнеможения. Бессонные ночи. Постоянное ожидание быть снятым с поста и, как правило, арестованным. Бесконечные заседания. Поезд-ки. Порывы. Штурмы. В общем, как на фронте, причем в самых плохих условиях. Некогда было почитать книгу, сходить в театр, посмотреть выставку. Я женился. Появи-лись дети. Но я почти не бывал в семье. Вознаграждение за это по нынешним масштабам совершенно ничтожное. Конечно, были и пьянки, и женщины, и дачи, и квартиры, и машины. Но -- как неизбежный спутник способа руководства и его необходимое условие. Конечно, были среди нас такие, кто умел использовать положение и на-слаждаться жизнью. Но большинство жило как команди-ры в фронтовых условиях. Мы приносили в жертву мил-лионы людей, это верно. Но мы сами были лишь слепым механизмом грандиозного исторического жертвоприно-шения. И сами же были жертвами. Наградой нам было ощущение причастности к Великой Революции. Сравни теперь положение нынешних руководителей с нашим. И материальные условия не сравнишь с на-шими. Мы были просто нищими в сравнении с ними. И условия работы не те -- их условия суть курорт в сравнении с нашими. И гарантии не те -- они в пол-ной безопасности, а мы висели на волоске. Вот, моло-дой человек, главная причина, почему сталинизм ни-когда не вернется. Поражение сталинизма означает, что новые господа общества наконец-то взяли власть в свои руки открыто, обезопасили себя и устроились комфор-табельно. С ликвидацией сталинизма Великая Револю-ция кончалась. Началась вековая скука и серость. Массовые репрессии прекратились. Концлагеря поте-ряли свое былое значение. В сталинских концлагерях, меж-ду прочим, был один смысл помимо всего прочего. Это был земной ад, в сравнении с которым все ужасы нормаль-ной жизни выглядели как земной рай. Тем самым каждый, находящийся на свободе, имел что терять. А коммунизм не может долго существовать без страха потери. Сейчас в мас-сах людей страх возможной потери ослаб. И если в той или иной форме не будет восстановлен земной ад, т.е. страх потери для всех, коммунизм разрыхлится изнутри и по-гибнет. Рай, молодой человек, немыслим без ада. Сталин-ское время было земным раем, поскольку был ад. ИТОГИ -- Пора подвести итог прожитому, -- говорит он. -- Что это было? Роман с моим обществом как с живым суще-ством, как с капризной, неверной и вместе с тем недоступной женщиной. Так обычно и бывает в случае настоящей любви: не поймешь, где любовь и где ненависть, где рав-нодушие и где страсть. Только трагический конец создает видимость подлинности. Хотя я и сталинист, я давно на опыте понял, что наше общество есть образец самого низ-кого уровня организации. Но именно благодаря этому оно может развить более высокий уровень цивилизации -- здесь фундамент для здания общества глубже и шире, чем когда бы то ни было. Кроме того, наше общество выводит новый, более гибкий, более адаптивный, хотя и неизмери-мо более омерзительный тип человека. Мы были первы-ми опытными экземплярами этого нового человека. Но наше общество разовьет высочайшую цивилизацию через много столетий или даже тысячелетий. А ждать столетия и тысячелетия -- это слишком скучно и утомительно. Я устал даже от нескольких десятилетий. "А я, -- подумал я о себе, -- разве я не таков же, хотя я антисталинист? Есть, пожалуй, одно отличие тут: я хо-тел быть одиноким волком и не примыкать ни к какой стае. А главный враг одинокого волка -- не охотник, а стая. Я хотел независимости, а он всегда рвался в стаю, в зависимость от стаи. Мы -- противоположности, но по отношению к одной и той же стае. Я жаждал независи-мости от стаи, но при том условии, что я тоже вынуж-ден оставаться в стае. Я жаждал невозможного, как и он". -- В чем же должна быть моя роль Судьи, если судить некого и судить поздно? -- спросил я. -- В том, -- сказал он, -- чтобы понять это. -- Но все-таки вас что-то волнует, раз вы пришли ко мне, -- сказал я. -- Да, -- сказал он, -- чувство невиновности. Груз невиновности тяжелее груза вины. Я хочу, чтобы кто-то разделил с нами нашу непосильную ношу. Я хочу Суда, любого суда, ибо суд есть акт внимания. А если уж эпоха даже суда не заслуживает, то грош ей цена. -- Если бы я был Богом, -- сказал я, -- я открыл бы для вас врата рая и сказал бы: входи! -- О нет! -- воскликнул он. -- Шалишь! Я знаю, что такое рай. Я сам его строил. С меня хватит. Пусть дру-гие испробуют, что это такое. Он ушел, оставив мне свои записки. После этого я его никогда не встречал. Записки его я забросил под койку, а хозяйка комнаты, где я снимал койку, выбросила их на помойку. Символично! Последнее правдивое свидетель-ство эпохи выброшено на помойку. ЭПИТАФИЯ ПАЛАЧАМ Спокойно спите, палачи! Мы ваш покой не потревожим. Мы на могилы ваши сложим Необнаженные мечи. ПАЛАЧИ И ЖЕРТВЫ Слово "забегаловка" появилось совсем недавно. Если оно и существовало ранее, оно было изобретено вновь независимо от этого прошлого употребления, подобно тому, как органы государственной безопасности были от-крытием революции, а не продолжением царской охран-ки, как полагают западные советологи, ищущие объяс-нения сталинизма еще в опричнине Ивана Грозного. Оно появилось в Москве для обозначения питейных заве-дений, которые в большом количестве появились после войны и в которые жаждущие выпить буквально забе-гали на минутку проглотить какую-нибудь бурду с гра-дусами. Тогда поголовное пьянство было единственно доступной компенсацией за материальное и духовное убожество бытия. По мере улучшения условий жизни число таких забегаловок и их посетителей сокращалось, а время пребывания в них самой устойчивой части пью-щего населения увеличивалось. И словом "забегаловка" в кругах пьяниц, пропойц, бухариков, алкашей и забулдыг стали называть самые дешевые, грязные и терпимые к нашим слабостям места выпивок. У нас сложилось свое-образное братство пьющих отбросов общества назван-ных выше категорий. Мы знали друг друга по именам, а чаще -- по кличкам. У нас были свои излюбленные места выпивок, излюбленные маршруты и компании. Они менялись в зависимости от обстоятельств. Но составные компоненты были более или менее устойчивы. Если, на-пример, было любовно-лирическое настроение, то сама собой складывалась одна компания, пился один набор одуряющих напитков, проходился один маршрут. А если было мрачно-политическое настроение, то компания, на-бор напитков и маршрут передвижения были уже ины-ми. Но при всех вариациях наиболее вероятным заверше-нием цикла являлись вытрезвители, возникавшие тогда как грибы после дождя. Партия и правительство прояв-ляли трогательную заботу о благе трудящихся. В один из таких мрачно-политических запоев в нашу компанию попал палач в буквальном смысле слова -- во времена Сталина он приводил в исполнение смертные приговоры. -- Как же тебя не шлепнули?! -- удивились мы. -- А зачем? -- в свою очередь удивился он. -- А чтобы секреты не разбалтывал, -- сказали мы. -- А теперь не те времена, -- сказал он. -- Теперь сек-реты все наперебой стремятся выболтать. У него была кличка Гуманист, поскольку он был доб-рый и отзывчивый человек, склонный к гуманным ме-тодам убийства. Абсолютно ничего палаческого в его внешности не было. И пил он с достоинством, не те-ряя лица. -- А не страшно было на такой работе, не против-но? -- спросили мы. -- Почему же страшно? -- усмехнулся он. Это тем, кого казнят, страшно. А для меня это была работа. Ра-бота как работа. Не хуже других. Платили хорошо. Квар-тира. Паек. -- А родственники, -- спросили мы, -- родственники знали? И как они относились к этому? -- Родственники знали, что я--на важной секретной работе, -- сказал он. -- А что за работа, знать им не по-ложено было. -- А если бы разрешили рассказать? -- спросили мы. -- И рассказал бы, -- сказал он, -- что в том особен-ного? Вы думаете, другие работники органов были луч-ше меня? Я никого не судил. Я работал. Хорошо работал. Меня ценили. Осужденные почитали за счастье попасть ко мне. Другие пили водку да стреляли в затылок. И все. А я людей готовил к смерти так, чтобы им умереть при-ятно было. Я свое дело хорошо делал, с любовью. Не то что другие. Нам, признаться, стало жутковато от таких слов. Но волшебная целительница водка сделала свое дело. Мы перешли в цинично веселое состояние и засыпали Гу-маниста вопросами. Он отвечал охотно, кратко, четко, умно. Если бы где-то ввели специальный курс лекций на эту тему, он, я думаю, был бы первоклассным про-фессором. -- И сколько штук ты шлепал в день? -- Обычные стрелки обрабатывали в среднем десять па-циентов. В особых случаях -- до пятидесяти. Я сначала тоже был как все. Но по мере повышения квалификации... У нас, как на всякой работе, тоже были свои разряды... число пациентов сокращалось, а время на обслуживание каждого увеличивалось. Когда я стал мастером, то прини-мал в день не больше пяти пациентов. Чаще -- один или два в день. Бывало, что целую неделю никого не было. -- А как вам платили? Поштучно? -- Был постоянный оклад в зависимости от разряда. Потом дополнительная оплата за каждого пациента. -- Сколько за штуку? -- По низшему разряду -- пятерка. По высшему -- пятнадцать. Мастера получали по двадцать пять за па-циента, а иногда -- по полсотне. В особых случаях мне выплачивали сотню. -- Ого! Профессора за лекцию и то столько не полу-чали! -- А ты думаешь, наша работа легче профессорской? Я бы такое мог рассказать, что никакой профессор ни из каких книжек не вычитает. Думаешь, человека лег-ко убить по-хорошему? В затылок выстрелить и дурак может. А с душой, с приятностью, с пользой для дела -- тут, брат, высшая наука нужна. -- Что значит: с пользой для дела? -- Ну, узнать что-либо от осужденного. Заставить его говорить на суде то, что требуется. -- Как так?! -- Вот чудаки! Что вы думаете, человека осудили, пе-редали мне, и все?! С иным до пяти раз работать при-ходилось. Тут психология нужна. Вот, к примеру, слу-чай. Осудили человека при закрытых дверях. Объявили приговор. Передают Живодеру. Был у нас такой мастер. Он за одну минуту мог привести пациента в со