стояние такого ужаса, что тот успевал умереть еще до того, как
Живодер нажимал на спусковой крючок пистолета. Пе-редают Живодеру. Тот
делает свое дело, но не до самого конца. В последний момент приговор вроде
бы отменя-ют. Если после этого пациент ведет себя как следует, после
открытого суда его можно передать даже начина-ющим стрелкам. Но иногда в
качестве награды переда-вали мне. Если пациент упорствует, его передавали
мне. Я его готовил к смерти с приятностью. И опять в пос-ледний момент
исполнение приговора приостанавлива-ют. Предлагают: мол, выбирай, хорошее
поведение, и тогда передаем исполнение приговора Гуманисту, или сейчас же
передаем Живодеру. Не было ни одного слу-чая, чтобы пациент выбрал второе.
-- А что значит: с приятностью?
-- Умирание есть естественный процесс. А раз так, то если он проходит
правильно, он должен доставлять уми-рающему удовольствие. Есть разные
приемы, как умира-ющего... вернее, предназначенного для умирания приве-сти в
такое состояние.
-- Что за приемы?
-- Разные. Слова. Движения. Освещение. Запахи. Зву-ки. В общем, разные.
Хотите покажу? Оно понятнее бу-дет.
-- Ну нет! Ты уж лучше объясни словами и жестами.
-- Первым делом надо суметь завоевать доверие па-циента, вызвать его на
взаимность, заставить его со-трудничать с тобой. Причем сделать это нужно
быст-ро -- времени на это нам отпускали минимум. И дей-ствовать надо
безошибочно. Малейшая ошибка, и все прахом пойдет. Никаких сведений о
пациентах нам не давали. Мы должны были по внешнему виду сразу определить, с
кем приходится иметь дело. Посмотришь в глазок, и сразу ясно, что за птица и
как с ней себя вести надо.
-- Ну и как же ты завоевывал доверие пациентов?
-- Вхожу в камеру, например -- вот так.
-- Здорово! -- закричали мы в один голос. -- Тебе в те-атре выступать
надо! В кино сниматься! Артист!!
-- Направляюсь к пациенту, допустим, к...
-- Э-э-э! -- закричали мы, отодвигаясь от него. -- Только не меня!
-- Чего вы боитесь? Вас же еще не осудили. Это же прошло. А когда
придет снова -- нас уже не будет. Ну ладно. От того, как прикоснешься к
человеку, какую позу ему придашь, какие движения по его телу совер-шишь,
зависит и состояние самого человека. Вот сядь-те так. Ножки немного шире.
Ручки вот так. Плечики чуть согнуть. Головку вот так, чуть левее. Теперь
до-троньтесь здесь. Подержите тут руку секунд пять. Сдвиньте вот сюда... Ну
что?
-- Здорово! Да ты никак гипнотизер!
-- Ну нет. Гипноз -- совсем другое. Тут наоборот, тут нужна полная
ясность и трезвость сознания. Абсолютное бодрствование.
-- Ребята! Я протрезвел!
-- И я!
-- И я!
-- Верно, опьянение сразу должно пройти. Потом раз-говор. Не трепотня,
как у профессора, а всего несколько слов. Надо их суметь выбрать. Произнести
определенным способом. И пациенту дать сказать слово. И еще ответить словом.
Слыхали, как детские врачи с детьми разговари-вают? Вот что-то в этом роде.
Иногда одно слово решает дело. Слово, уважаемые, это -- сила, если его
использо-вать умеючи. Теперь потеряли уважение к слову. Слиш-ком много слов.
Сталин -- тот цену слову понимал.
-- Ну, скажи такое волшебное слово!
-- Повторим?
-- Ура, ребята! Конечно повторим!
-- Ты, старик, и впрямь волшебник!
-- Вношу трешку!
После суматохи, вызванной "повторением", разговор возвращается к той же
теме. Теперь нашим вниманием завладевает Сам.
-- А он был хороший человек, -- говорит бывший секретарь райкома
партии. -- Это его окружение было плохое-
-- Конечно, -- соглашается бывший полковник, отси-девший с десяток лет
в лагерях. -- Прикажет, бывало, расстрелять провинившегося руководителя. А
на другой день с грустью вспоминает о нем. Даже плакал иногда. Родственникам
хотел помочь. А чем поможешь? Покой-ника уж не вернешь. Вот и велит их тоже
расстрелять:
зачем зря страдать?!
-- А мы, думаешь, лучше? -- сказал бывший работник аппарата ЦК,
отсидевший в лагерях вдвое больше, чем полковник. -- Мы же сами и помогали
ему насиловать самих себя. У нас, к примеру, одновременно сидели три
"очереди" бывших сотрудников отдела -- те, кого мы по-садили, мы сами, и те,
кто нас посадил. Не помри Сам, пожалуй, и четвертая очередь последовала бы.
-- Скажи, старик, кого персонально тебе пришлось шлепнуть?
-- Это я не могу сказать. Я же давал подписку о не-разглашении.
-- Теперь такие подписки не действуют.
-- Их никто не отменял и никогда не отменит.
-- Поручили мне написать очерк об одном только что подохшем пенсионере,
-- говорит Журналист. -- Ро-дился в таком-то году. Родители -- крестьяне.
Окончил сельскую школу. Работа. Помощник тракториста. Трак-торист. Медаль за
трудовые заслуги. Армия. Финская кампания. Ранение. Орден. Опять деревня.
Бригадир трактористов. Отечественная война. Партия. Бои, чины, награды,
ранения... Одним словом, газетно-образцовый экземпляр. В конце -- начальник
цеха на заводе, депу-тат районного Совета, пенсия. Грамоты, медали, орде-на.
Женитьба детей. Внуки. От скуки подохнуть мож-но. Совершенно не за что
зацепиться. Ничего личного, индивидуального. Я жену попробовал расшевелить.
То же самое: "ничего особенного", "как все", "не луч-ше других", "не хуже
других", "всякое бывало"... Что за люди?! Неужели у них никакой своей
душевной жизни не было?!
-- Была. Но их душевная жизнь неотделима от их эпо-хи. Хотите познать
их личную, индивидуальную духов-ную жизнь, познайте события и дух их эпохи.
В истории человечества, пожалуй, никогда не было такого совпаде-ния личного
и общего, как в это время.
-- А плохо это или хорошо?
-- Ни плохо, ни хорошо. Страшно.
-- Неужели и с моим поколением случится нечто по-добное?
-- Нет, конечно. Будет хуже.
-- Но почему?
-- Грандиозная, трагическая эпоха опустошает души, порождая личности,
значительные своей личной пусто-той. А серая эпоха, вроде теперешней,
рождает мелкие душонки. Я бы на вашем месте не стал бы употреблять в
отношении того пенсионера слово "подох". Я бы ска-зал: "покинул мир",
"перестало биться сердце", "погиб на боевом посту"... Одним словом,
что-нибудь достой-ное времени.
--Вы?..
-- Нет, я был враг той эпохи. Но -- когда она была жива. Мертвые же
врагами не бывают. Я ведь тоже сын моей эпохи.
-- Враг, -- вмешивается в разговор Пенсионер. -- Кто враг? Где враг?
Это сейчас кажется все просто. А тогда это было ой как трудно. Это вы сейчас
склоняете -- "ли-повый враг народа", "так называемый враг народа", "ли-повый
процесс"... А для нас это была реальность, и да-леко не липовая... Я, между
прочим, принимал участие в разоблачении "монархического центра" в Н. Хотите
рас-скажу? Очень поучительная история.
-- Давайте, только короче!
-- Короче! А куда спешить? Так вот, я с отличием окончил университет,
был рекомендован в аспиранту-ру, профессора сулили мне блестящее будущее в
области теории права. Идиоты! Какое может быть будущее у нашей теории нашего
права? Но я это только теперь понял, а тогда-то я верил в это право. Смешно
вспо-минать: я заново переписал всю Конституцию. Жаль, не сохранилась, а то
мы с вами посмеялись бы до слез. Короче говоря, мне предложили пойти на
работу в ор-ганы. Я очень хотел стать ученым с мировым именем. Но тогда я
еще в большей мере верил в то, что сотруд-ники органов на самом деле имеют
горячее сердце, хо-лодный ум и чистые руки. Сердце у меня было
действи-тельно горячее, а свой ум я считал холодным как лед и острым как
бритва. А что касается рук, то чище их и придумать было невозможно -- я не
написал еще ни одного доноса. И соблазн пойти работать в органы пе-ресилил.
И меня сразу послали в Энск разоблачать этот центр. Поскольку я считался
человеком образованным и талантливым, мне поручили хотя и закулисную, но
практически главную роль. И я действительно проявил свою образованность и
талант так, что все ахнули. На-чальник местного отделения органов сказал,
что "таких умников, как я, надо давить на месте, как клопов!". Это была
высшая похвала в его устах. Не буду утомлять вас деталями. Изложу только
принципы, которыми я руко-водствовался и которыми горжусь. Первый принцип:
членов центра надо выбирать из реальных или потен-циальных врагов. Раз
была великая революция, значит, должны быть враги. Не может быть, чтобы их
всех уничтожили. Не может быть, чтобы уцелевшие прими-рились. Покуда будет
существовать наш строй, будут и враги из прошлого. Именно из прошлого, а не
из бу-дущего. Враги почти всегда приходят из прошлого. Те, что приходят из
будущего, не враги. Второй принцип:
никаких насилий и никакой лжи в деталях. Все долж-но быть добровольно и
все должно основываться на правде. Помните те нелепые случаи, когда один
враг народа встречался с троцкистом в несуществующем оте-ле, а другой
садился на аэродром, закрытый в это вре-мя на ремонт? Из любой правдивой
информации, ка-кую они нам дадут, мы составим любую, желаемую нам, картину
целого. Нам нужна великая ложь, а ее не сложишь из маленьких "лжей", ее
можно сложить толь-ко из маленьких правд. Третий принцип: наши жертвы должны
стать нашими сообщниками. Надо им самим предоставить возможность сыграть ту
пьесу, которая им кажется наиболее желательной. А мы, режиссеры спек-такля,
поменяем затем роли и произведем перестанов-ки в действиях и получим тот
спектакль, который ну-жен нам, а не им. Эти принципы теперь кажутся очень
простыми и естественными. А тогда приходилось их от-крывать заново как
мудрейшие истины. А знаете, каких усилий стоило провести их в жизнь? Процесс
прошел, разумеется, с блеском. Всего тогда осудили немного -- человек
пятьдесят. А знаете, сколько человек было за-нято в разоблачении "центра" и
подготовке процесса?
-- Человек сто, я думаю.
-- По крайней мере пятьсот.
-- Так чем же вы гордитесь? С одной стороны -- гор-стка ничем не
защищенных жертв, а с другой -- огром-ная свора цепных псов и палачей,
опирающихся на всю мощь государства!..
-- К чему такие красивые выражения? Все дело в том, кого считать
врагом. Наш враг был гораздо сильнее нас. Эти несчастные пятьдесят человек
были лишь полем, на котором происходило сражение с реальным врагом.
-- И кто же был ваш враг?
-- Не знаю. Этого нам вообще не дано знать. Реаль-ный враг всегда
незрим. Знаю только одно. Сразу же после процесса все организаторы его были
репрессиро-ваны. Очень немногие уцелели. Я уцелел только благо-даря тому,
что был за кулисами спектакля.
-- А в самом деле, -- сказал кто-то, -- что такое враг? Палач -- враг
или нет? Достаточно ли сказать, что враг -- тот, кто причиняет тебе зло? Я
всю жизнь от-носился к Сталину и сталинизму как к силам природы,
неподконтрольным мне и перед которыми я бессилен, а не как к врагам. Против
врага все-таки можно как-то бороться. А тут?.. И как бороться против самих
себя? Нет, слово "враг" потеряло смысл. Выражение "враг на-рода" обозначало
уже не врагов в обычном смысле, а некие абстрактные причины неудач и
провалов...
-- Послушайте, я расскажу вам короткую историю об одном умном мальчике
тех времен, -- говорит Пенсио-нер. -- Она поучительна с точки зрения
обсуждаемой темы. Итак...
Отряд выполнял ответственное задание в неисследо-ванном районе страны.
Район был трудный и опасный. Задание было сверхтрудное. Отряд уже сделал то,
что от него требовалось, и готовился к возвращению. Но тут вдруг произошли
страшные события, и надо было ду-мать о спасении жизни людей. По вопросу о
выборе пути отряд раскололся на две группы. Одна группа вы-брала путь, не
ведущий к спасению. И вскоре погибла. Путь, выбранный второй группой, мог
привести к спа-сению. О том, что случилось тут, я расскажу дальше. А сейчас
-- пару слов о выборе пути. Руководители обе-их групп не совершали никаких
ошибок. В рамках тех возможностей (включая сведения о районе и обстанов-ке),
какими они располагали, каждый из них выбирал путь, какой ему казался
наиболее разумным. Но воз-можности их были настолько ничтожны, что они
прак-тически действовали почти что вслепую. Слово "почти что" тут, впрочем,
неуместно и звучит почти что (!) ко-щунственно: все члены отряда но
непонятной причине вдруг ослепли. Впоследствии специальная комиссия,
рас-следовавшая дело и располагавшая неизмеримо боль-шей и более точной
информацией о районе и обо всем том, что в нем происходило в это время,
пришла к глубокомысленному выводу, что руководитель первой группы совершил
ошибку, а руководитель второй груп-пы выбрал путь правильно. Правда, второй
совершил другое -- совершил преступление. Но это уже иной во-прос. Один из
членов комиссии заметил, что руково-дители групп выбирали пути в условиях,
отличных от тех, в каких делала свои выводы комиссия, и понятия ошибки и
правильности к их решениям неприменимы. Надо различать ошибочность и
правильность пути и решения руководителя. В первом случае путь ошибо-чен,
если не ведет к спасению, и правилен, если ведет к спасению. Во втором
случае мы должны принять во внимание информацию, которой располагал
руководитель, и состояние людей. В рамках этих условий могло оказаться, что
руководитель первой группы действовал разумно, а руководитель второй --
наобум. Но этого че-ловека убрали из комиссии. Председатель комиссии
за-метил, что комиссия решает задачу политическую, а не академическую.
Заметьте это: политическую. А с этой точки зрения первая группа погибла
потому, что ру-ководитель ее совершил грубую ошибку в выборе пути спасения.
Впрочем, речь шла не о спасении -- комис-сия не знала о том, что речь шла о
спасении.
Обратимся ко второй группе. Люди брели, связавшись веревками, на ощупь,
падая в ямы и лужи, натыкаясь на сучья. Один за другим они падали, не будучи
способ-ными двигаться дальше. Они проклинали Руководите-ля, который, не
считаясь ни с чем, вел их вперед. И их оставляли умирать и на съедение диким
зверям, муравьям, червям. Руководитель группы шел вперед, не считаясь ни с
чем. Он знал, что только движение вперед есть путь спасения. Каждый орган
его тела, каждая ткань, каждая клеточка вопили об одном: довольно, мы больше
не мо-жем, лучше смерть, чем эти нестерпимые и нескончае-мые муки! Лишь
несколько клеточек его мозга, хранив-шие волю и цель, диктовали им приказ:
вперед! Вперед!! Вперед, несмотря ни на что. Только вперед. И он вышел. Все
погибли, а он вышел. И к нему вернулось зрение. Он вышел, сказал, что отряд
погиб и задание не выполнено. И его сразу же арестовали и судили. И
приговорили к высшей мере наказания -- к расстрелу.
Суд был показательный, при большом стечении наро-да, с большой прессой.
Его судили как предателя, кото-рый сорвал выполнение важного
государственного зада-ния, который бросил на гибель своих товарищей, спасая
собственную шкуру. Возмущение народа было безмерно. Если бы его отдали
людям, они разорвали бы его на час-ти. И никто не спросил его о причинах
гибели товари-щей. А он решил молчать. Он проникся презрением и ненавистью к
своим согражданам и ко всей своей систе-ме общества. И решил наказать их за
их подлое и неспра-ведливое поведение по отношению к нему своим молча-нием.
Потом был послан другой отряд с тем же заданием. Он исчез бесследно.
Был послан второй. Третий... и они тоже исчезали. А Руководитель, осужденный
на смерть, ждал исполнения приговора. Однажды к нему в камеру пришел человек
и спросил, знает ли он, почему люди там погибают. Он сказал, что знает, но
не скажет. Он сказал, что его первым делом должны были спросить об этом, а
не судить как преступника. Он заслуживал на-граду как герой, а не осуждения
в качестве предателя. Он оскорблен и потому молчит. И унесет свою тайну в
могилу.
-- Пеняй на себя, -- сказал человек, -- мы и не та-ким языки
развязывали. После этого Руководителя пы-тали всеми страшными пытками, какие
изобрело чело-вечество, -- наш социальный строй рассматривает себя
преемником и наследником всего лучшего, что было в прошлой истории. В том
числе ему вырвали глаза. Ему хотели вырвать язык и проколоть уши. Но
оставили, ибо он не смог бы услышать Их вопросов и ответить на них. К тому
же он сам просил Их об этом. Но он мол-чал. Он был сильный человек. Молчание
стало целью и смыслом оставшегося кусочка его жизни.
Отряд за отрядом отправлялся на задание и исчезал бесследно. Он молчал
и ждал смерти. О том, что при-говор приведен в исполнение, было объявлено
давно. Он еще жил из Высших Соображений. Теперь началь-ство решило, что он
безнадежен и что "пора с ним кон-чать волынку". Но среди них нашелся молодой
"умный мальчик".
-- Дайте я попробую с ним потолковать по душам, -- сказал он с неким
подленьким смешком. -- Может быть, ларчик-то просто открывается?!
-- Ну что же, -- сказал начальник с таким же подлень-ким смешком,
подмигнув помощнику, -- попробуй!
Этого нахального умника, истолковал помощник знак начальника, отправь
туда же! И помощник тоже усмех-нулся. И все были довольны.
Руководитель ждал смерти, когда к нему пришел Ум-ный Мальчик.
-- Скоро? -- спросил Руководитель.
-- Теперь скоро, -- сказал Мальчик. -- Но мне бы хотелось с вами
поговорить по душам, как коммунист с коммунистом. Честно признаюсь, я
восхищен вашей твердостью. Но у меня к вам есть несколько чисто
че-ловеческих вопросов. Скажите, когда вы вели группу из того проклятого
района, что по вашему адресу гово-рили другие члены группы и как реагировали
органы, ткани и клеточки вашего тела?
-- Они проклинали меня, -- отвечал Руководитель.
-- Был ли другой путь спасения? -- спросил Мальчик.
-- Нет, -- ответил Руководитель.
-- Ради чего вы шли -- ради спасения жизни или ради чего-то другого? --
спросил Мальчик.
-- У меня была Великая Цель, -- ответил Руководитель.
-- Прекрасно, -- сказал Мальчик. -- Теперь вообрази-те себе, что весь
наш край есть большой отряд, выполня-ющий какое-то огромное задание. И вот
наш огромный отряд попал в беду. Положение в крае сложилось действи-тельно
катастрофическое. Руководство края знало, что для спасения отряда и для
достижения цели нужны чрез-вычайные меры. Нужно было поднять усталых людей
на штурм неприступной крепости, сосредоточить их созна-ние в нужном
направлении, на какое-то мгновение удеся-терить их силы и сделать рывок. От
этого рывка зависело, жить или не жить отряду. Для этого нужен был
общепо-нятный враг и все искупающая жертва. Если бы вы погиб-ли, пришлось бы
изобретать другую жертву. Но вы яви-лись нам как дар судьбы. Мы настолько
были рады вашему явлению, что забыли даже задать вам простой вопрос
"По-чему?". Нас этот вопрос не интересовал тогда совсем. Он возник только
теперь. Вы меня понимаете?
-- Понимаю, -- сказал Руководитель.
-- Вы знаете, почему люди гибнут там? -- спросил Мальчик.
-- Знаю, -- ответил Руководитель, -- сообщить об этом и было той
Великой Целью, благодаря которой я вышел живым.
-- Вы расскажете нам об этой причине, -- уверенно сказал Мальчик.
-- Да, -- прошептал Руководитель. -- Слушайте!..
После этого приговор был приведен в исполнение. Умный Мальчик был тоже
приговорен к расстрелу: .ру-ководство края не могло доверить ему, живому,
госу-дарственную тайну такого масштаба. Но его почему-то забыли расстрелять.
Отсидев в сталинских лагерях по-чти двадцать лет, он был реабилитирован и
получил не-большую пенсию. Недавно он получил орден Октябрь-ской Революции
за те самые прошлые заслуги перед Государством и Партией. И вот он здесь, с
вами.
Домой я шел с Аппаратчиком.
-- Не знаю, что в рассказе Гуманиста правда, а что -- вранье, -- сказал
он. -- Скорее всего, он врет. Но дело не в факте вранья -- мы все врем, -- а
в том, что именно он врет и как врет. Наше вранье есть тоже продукт эпо-хи.
В нем больше правды, чем в "правдивых" свидетель-ствах. Знаете почему? Наше
вранье именно потому, что оно есть вранье, несет в себе элемент абстракции,
ана-лиза и обобщения. Одно в словах Гуманиста особенно интересно: задача
сталинских палачей заключалась в том, чтобы заставить жертвы сотрудничать с
ними. Вот тут дей-ствительно сложилась особая наука. Даже средний
сле-дователь умел обрабатывать жертву так, что избежать со-трудничества с
ним практически было невозможно.
-- Почему? -- спросил я.
-- Эффект массовости, -- сказал он. -- Когда жертва одиночка, с ней
порою не могут справиться все сотруд-ники органов, вместе взятые. А если
жертв тысячи, де-сятки и сотни тысяч, использование каждой жертвы по
отдельности становится примитивной задачей. В моем процессе, например, нужно
было, чтобы кто-то побывал за границей и встретился там с А, чтобы кто-то
побывал на даче у В, чтобы кто-то узнал высказывание С по та-кому-то
вопросу. И так далее в том же духе. В одном че-ловеке совместить все это
вместе нельзя. А множество людей все это может совершить. С точки зрения
мас-сового восприятия, однако, множество разрозненных действий соединяет в
одно целое. Кроме того, во всяком достаточно большом множестве всегда можно
отобрать таких индивидов, которых можно легко подготовить на роль послушных
помощников. Обратите внимание, все сталинские процессы были массовыми. Это
объясняется среди прочих причин еще и тем эффектом массовости, о котором я
говорил.
Но во всем этом кошмаре сталинизма, -- продолжал Аппаратчик, --
наиболее интересно другое. Гуманист, возможно, был гением в своем деле. Но
дело его было все же второстепенное. Главное дело делали не гении, а
посредственности. И в этом его непреходящий ужас. Я имею в виду
иррациональный и ритуальный харак-тер сталинских репрессий и процессов.
-- Если так, -- сказал я, -- то почему бы приведе-нию приговора в
исполнение тоже не стать ритуальным жертвоприношением, а палачу -- жрецом,
исполняю-щим ритуал? Но какому богу приносились жертвы?
-- Никакому, -- сказал он. -- Бога не было и нет. Здесь смысл и цель
жертвоприношения в самом жерт-воприношении. Вдумайся в этот феномен! Тут
есть от чего свихнуться!
СУД ИСТОРИИ
Не только жертвы,
смертны
палачи. Могу сказать,
наш опыт
подытожа:
Жизнь палачей --
не только
калачи, И тумаки им
достаются
тоже. Проблему тщетно
ставить тут
ребром. Над прошлым суд --
занятие
пустое.
452
Не надо помнить
палачей
добром. И злом их тоже
поминать
не стоит. Страшнее нету
на Земле
суда:
Забытые,
пусть в вечность
удалятся. А мы, живые,
будем,
как всегда, На палачей
и жертвы
разделяться.
ПРОБЛЕМА
Человек умирал. Он прожил не очень долгую по на-шим временам жизнь, но
и не очень короткую -- сред-нестатистическую. И прожил он ее средне. Многие
дру-гие прожили лучше. Но таких, кто прожил еще хуже, было не меньше.
Человек знал, что жить ему осталось от силы день, а скорее всего --
несколько часов, хотя врач говорил ему, что операция прошла успешно и он
проживет еще сто лет. Человек не верил врачу, ибо он знал жизнь. И сколько
таких, кому врачи обещали жить еще сто лет, умерло на его глазах! Человек не
боялся смерти, он знал, что она неотвратима, и готовился к ней. Он даже
ощущал некоторое удовольствие от воз-вышенности и торжественности
предстоящего события, даже немного гордился этим. Он когда-то читал, что
такое состояние иногда бывает у осужденных на казнь и что это состояние есть
лишь защитная реакция от ужаса смерти, который на самом деле овладевает
каж-дым человеком, обреченным на смерть. Пусть защитная реакция, пусть
самообман, только не ужас! Он вспом-нил, как в самом начале войны их, совсем
безоружных, методично убивали немцы, как в нем все стыло, цепе-нело,
леденело, каменело (сколько есть слов для этого состояния!) в ожидании этого
мига смерти. Ему повез-ло, он уцелел. Потом много месяцев спустя ему вновь
представился случай умереть. Вернее, таких случаев было много, но они были
обычными, и всегда оставал-ся шанс выжить. На этот раз всем было очевидно,
что он с группой солдат оставался на верную смерть. Но на этот раз он уже не
испытывал страха смерти, он испы-тывал то самое чувство важности
происходящего и гор-дости за то, что он исчезает, а другие остаются. Он уже
познал, что вид человека, обреченного на смерть, вы-зывает уважение у
живущих. Ему и на этот раз повез-ло -- он уцелел. И был даже немного
разочарован, что уцелел. Пережитое перестало быть опасным, и стало казаться,
что никакой опасности не было. Так думали потом и другие. Обидно, но что
поделаешь. Так уж ус-троен человек. Вот выживи он сейчас, и все испытают
некоторое разочарование, болезнь и операция покажут-ся всем сущим пустяком.
И даже самые близкие скажут, что он напрасно боялся, -- они уверены в том,
что он боится. Вернее, если бы он выжил, они были бы в этом уверены. Только
смерть смывает человеческую пошлость, ибо вслед за мигом торжественности она
несет забве-ние и безразличие.
Человек умирал. Он хотел обдумать последние, са-мые важные мысли, хотел
сосредоточиться на прибли-жающемся мгновении смерти. Но ему мешал сосед по
палате. Соседу осталось жить тоже немного. Человек это знал точно. Но Сосед
был молод, не верил в свою смерть, не хотел умирать, боялся смерти. И потому
он храбрился, болтал без умолку, острил, сыпал мрачны-ми анекдотами.
Человеку хотелось, чтобы Сосед умолк. Но он понимал его состояние, ему было
жаль его, и он делал вид, что слушает его.
-- Вот еще мощная хохма, -- не унимался Сосед. -- Врач спрашивает у
родственников, не потел ли покойный перед смертью. "Потел", -- ответили
родственники. "Это хорошо", -- сказал врач. Сосед хохочет (если это хохот),
Человек усмехается: он как раз основательно потеет.
После ужина Сосед успокоился (врач раз пять повто-рил ему, что он еще
сто лет проживет) и уснул. Человек не спал, он не хотел последние минуты
жизни тратить на сон. И явился к нему Некто -- тот, кого он отверг как
атеист, но кого звал на помощь в трудные минуты жиз-ни. Человек не захотел
даже произнести про себя имя пришельца: он не из тех, кто отказывается от
своих убеж-дений. Он отнесся к появлению Некто спокойно, как к приходу
дежурного врача или медсестры.
-- Что тебе нужно от меня? -- спросил он Некто.
-- Тебе осталось жить два часа, -- сказал Некто. -- Я хочу предложить
тебе выбор: либо пережить твою жизнь снова точно в таком виде, как она
прошла, либо исчез-нуть навечно. Не спеши с ответом, подумай! У тебя це-лых
два часа впереди. Если будут вопросы или сомнения, я здесь всегда рядом с
тобой. Но помни, ровно через два часа ты должен сделать выбор. Думай!.
"Два часа, всего два часа, -- думал Человек. -- Завтра утром
неугомонный, но все равно обреченный Сосед рас-скажет очередную хохму тому,
кто займет его, Человека, место на койке. Что-нибудь такое: "От чего умер
покой-ный?" -- "От простуды". -- "А, это не опасно".
Врет этот Некто, что может позволить прожить жизнь сначала. Ну а если
не врет? Допустим, что не врет. Да-вай обдумаем спокойно, стоит ли жизнь
того, чтобы ее повторять. Два часа -- срок немалый. Тогда на фронте мы
рассчитывали лишь на час.
ИДЕЯ
-- Ну как? -- спросил мой новый собутыльник, кото-рого я называю
Писателем, ибо он на самом деле писа-тель.
-- Здорово, -- сказал я вполне искренне. -- У меня есть предложение: вы
описывайте куски жизни Челове-ка, а я...
-- А вы будете исполнять функции Бога, -- сказал он.
-- Нет, -- сказал я, -- мне больше подходят функции Дьявола. Богом
будьте вы сами. И агитируйте Человека повторить жизнь. А я буду агитировать
против. За жизнь мне агитировать трудно. Неубедительно получится.
-- Мне тоже, -- вздохнул Писатель.
НАЧАЛО
Бог. Ну-с, молодой человек, с чего начнем?
Человек. Какой молодой! Я, как у нас говорят, ро-весник Октября. Для
страны немного. А для отдельного человека слишком много. Даже наши вожди
считают та-кой возраст средним, а не молодым.
Б о г. Я же пошутил!
Дьявол. Хорошенькие шутки! Человек на краю моги-лы, а он со своими
дурацкими шутками! Хотите анекдот?
Ч е л о в е к. Не надо. Мне Сосед надоел со своими анекдотами. А какой
анекдот? Раз уж заикнулся, давай!
Д ь я в о л. "А что, -- спрашивает врач, -- покойный перед смертью
потел?" -- "Потел". -- "Потел -- это хо-рошо". Ха-ха-ха!
Человек. Старо! А такой вот слышали? "От чего умер покойный?" -- "От
гриппа". -- "А, это не опасно". Ха-ха-ха!
Дьявол. Старо! А вот еще...
Б о г. Послушайте, зачем мы собрались --слушать анек-доты с бородой или
обсуждать проблему жизни?! Начнем!
Дьявол. Определим сначала понятие начала, как требует современная наука
и формальная логика.
Бог. Начало жизни есть рождение.
Д ь я в о л. Не могу согласиться, коллега. Начало -- мо-мент, когда
человек осознает себя, когда рождается "я". Более того, момент, с которого
он помнит себя как "я".
Бог. Но ему жить, а рождение не подвластно ему, и весь кусок жизни до
того, что Вы считаете началом, из жизни не вычеркнешь.
Д ь я в о л. Но ему принимать решение, а не нам. Не-известно, будет он
жить или нет. А решение он должен принять на основе того, что вспомнит.
Бог. Но человек может помнить многое из своей жиз-ни еще до того, как
осознал свое "я". Может многое по-мнить из рассказов других. Ваше начало
неопределенно, а вы еще настаиваете на логике! Ему решать, будет он жить или
нет. Но мне решать, с чего он начнет жить.
Дьявол. Слышишь? Прежде, чем ты осознаешь себя в качестве
индивидуальности, тебе предстоит про-жить большой кусок бессознательной
жизни. Вот тебе первая неприятность! Кстати, когда ты начал осознавать свое
"я"?
Человек. А что это такое?
Бог. Ха-ха-ха! Хорошенькое начало, если он сам во-обще не знает, что
это такое.
Дьявол. Ну, когда ты начал себя осознавать в ка-честве человека?
Человек. Никогда.
Дьявол. Не может быть!
Ч е л о в е к. А вы проживите мою жизнь, тогда сами увидите, что все
может быть.
Бог. Ха-ха-ха! Ох, уморили! Начать с того, чего не было вообще!
Дьявол. По Гегелю ничто есть начало всего.
Бог. Может, и Маркса припомните? Начинаем с на-чала: с рождения!
Материнская ласка...
Дьявол. Мокрые пеленки...
Человек. Мать говорила, что из-за голода у нее пропало молоко. Как я
выжил, одному Богу известно...
Дьявол. Как он выжил?
Бог. Выжил -- значит, надо было!
Человек. Вместо молока -- пережеванный черный хлеб с солью. Да и
хлеб-то пополам с мякиной. Мать го-ворила, я весь год кричал день и ночь:
животик болел. Она спала не раздеваясь. Спала!.. Дремала около люль-ки...
Нет, не хочу повторять это!
Дьявол. Что я говорю?! Все-таки моя диалектика тут вернее, чем ваша...
Бог. Если мне не изменяет память, это вы сами на-чали с логики.
Дьявол. Пусть так. Мы должны предоставить са-мому Человеку решать, что
есть его жизнь.
Бог. Наша обязанность напомнить ему все то хоро-шее, что было в его
жизни.
Дьявол. И плохое. А где критерии? Кто судьи? Назови мне любое хорошее
явление, и я в нем найду плохую сторону. Вы уже убедились в этом на примере
младенчества. А результат?
Б о г. Мы должны стремиться к объективности.
Дьявол. Нонсенс! Жизнь есть по сути своей субъек-тивность. Описать
жизнь объективно -- значит повторить ее. А мы как раз решаем, стоит ли ее
повторять. Пара-докс логически неразрешим.
Бог. Есть непреходящие, абсолютные ценности.
Д ь я в о л. Но Человек оценивает их со своей прехо-дящей,
относительной позиции.
Бог. Ладно, пусть будет как в демократическом суде. Я буду представлять
добро, вы -- зло, а Человек будет судьей и вынесет приговор.
Д ь я в о л. А почему, собственно говоря, вы выбрали именно этого
индивида?
Б о г. Он -- ровесник Октября. Судя свою жизнь, он судит революцию и
все то, что было после нее.
Дьявол. Скажите, когда вы узнали об Октябрьской революции?
Человек. Почувствовал еще в пеленках. Я же ска-зал уже, что весь год
непрерывно плакал. В избе висел портрет Ленина. Но он висел рядом с иконами.
Иконы мне нравились больше -- красочные, сверкающие, лам-пады с огоньком. А
узнал я об Октябре толком в школе. Мое обучение началось с лозунгов, с
марксистских ис-тин, с призывов и обещаний вождей.
Дьявол. Ничего не скажешь, удачный выбор. А что вы помните о прошлой,
дореволюционной жизни?
Человек. Все.
ДЕТСТВО
Ч е л о в е к. Все мое детство прошло в условиях, ког-да доживалось все
лучшее из прошлого и наживалось все худшее из будущего.
Дьявол. Вот и попробуй обойтись без диалектики! Детство вроде бы для
всех есть детство. А тут!..
Бог. Обратимся к детству. Что бы там ни было, это -- чудная пора.
Человек уже ощущает себя цельной личнос-тью, сохраняя беззаботность, чистую
совесть...
Человек. Ха-ха-ха! Да вы были когда-нибудь сами ребенком?! О какой
беззаботности вы толкуете? О какой чистой совести?.. Мы чуть становились на
ноги, как дол-жны были нянчиться с младшими и помогать в работе старшим.
Между прочим, это -- еще от старого строя ос-талось.
Б о г. Не морочьте мне голову! Признайтесь честно! За грибами ходили?
Ходили. Ягоды собирали? Собира-ли. В лапту играли? Играли. Морковку ели?
Ели. В сене кувыркались? Кувыркались. В речке полоскались? По-лоскались.
Зайца видели? Видели. Так что же вам еще нужно?! Это разве не счастье?!
Человек. Счастье, конечно. Но много ли его было?! Мы пололи и поливали
овощи, таскали воду, пилили и носили дрова, пасли овец и коров, убирали
сено... Ягоды, между прочим, мы почти не ели -- их сушили на зиму. И все
время хотелось есть. А грязь! Посмотрели бы вы на наши руки и ноги! И
бесконеч-ный понос: мы ели всякую травку, что казалась съедоб-ной. А
гигиена! Бог мой, я чистые простыни и отдель-ный матрас познал только в
армии.
Дьявол. Вшивое детство, ничего не скажешь. И не-бось Богу молиться
заставляли, в церковь таскали?
Ч е л о в е к. Не очень. Молитвы -- только "Отче наш", в церковь -- раз
в год. В церкви было занятно -- нарядно, просвирку давали.
Б о г. Вы помните, как начали рушить церковь?
Человек. Помню. Мы бегали смотреть. Занятно было.
Б о г. А народ?
Человек. Кто плакал, кто смеялся.
Бог. Как же так?! Почему не восстали за веру?!
Человек. Не смешите меня. Кому Бог был нужен, он с ним остался. А
вообще он был нам ни к чему. Без него легче стало.
Дьявол. Есть все же какой-то плюс в вашем дет-стве! От Бога избавились.
Человек. Это не плюс и не минус. Это -- ничто. Между прочим, Бога мы
забыли быстро, но Черта помни-ли долго. Нас покупали не столько тем, что
Боженька вознаградит, сколько тем, что Черт накажет.
Д ь я в о л. И между прочим, с ведома Бога!
Бог. Довольно паясничать! Мы не на богословской дискуссии собрались.
Короче говоря, были в детстве у вас светлые пятна? Стоит ради них повторить
жизнь?
Человек. Светлые пятна были, но на черном фоне. Повторять свое детство
все-таки я не хочу. Вот если бы детство было такое, как у нынешних детей,
тогда бы Я подумал. У нынешних детей сравнительно с нами -- не жизнь, а
сущий рай. Нельзя ли повторить, но с учетом наших достижений?
Бог. Нет, нельзя.
Человек. В таком случае я против повторения.
Д ь я в о л. Я одобряю. Я мог бы напомнить вам кое-какие детали из
вашего детства, которые вы забыли. К примеру, порки, побои со стороны более
взрослых детей, бесконечные сопли от промоченных ног, корь, воспаление
легких, дифтерия...
Человек. Хватит! Пошли дальше!
ОТРОЧЕСТВО
Бог. Обратимся к школьным годам. К отрочеству. Хотя я и против нового
строя, в особенности за его от-ношение к религии и церкви, все же я должен
признать, что с точки зрения образования новая Россия сделала
беспрецедентный в истории скачок. Школьные годы!.. Может быть, лучшие в
человеческой жизни. Познание! Дружба! Первая любовь! Надеюсь, тут-то
положение иное. Тут были темные пятна, но на светлом фоне, я полагаю?!
Дьявол. Бог, а говорит о познании! Если мне не изменяет память, именно
с этого началось грехопадение человека, и он был изгнан из рая.
Бог. Познание -- соблазн, а соблазн дает сначала удовольствие.
Огорчения приходят потом. Я упомянул о нем, поскольку речь идет не обо мне и
не об исто-рии, а...
Дьявол. Ясно. Я не имею ничего против. Я все-го лишь удивляюсь. Но
посмотрим счастливые школь-ные годы нашего пациента. Хочу с самого начала
заме-тить...
Ч е л о в е к. Не надо. Я сам. Школьные годы я по-мню очень хорошо.
Верно, это были лучшие годы моей жизни. Нынешняя школа ни в какое сравнение
не идет с той, в которой я учился. Иначе говоря, мое отрочество прошло в
такое время, что оно мне кажется много луч-ше нынешнего. Мы были нищие, но
надеялись получить все. Школа давала нам самые гуманные воззрения и са-мые
светлые идеалы. Мы через школу получали все -- еду, культуру (кино, театр,
экскурсии, кружки), образо-вание. Будущее казалось гарантированным --
выбирай путь по своим силам, способностям, интересам. И хотя жили различно,
тенденция к равенству и справедливос-ти казалась доминирующей. Новое
расслоение общества на классы еще не обнаружило себя или казалось
пере-житком прошлого. Я в школу ходил как на праздник, как в храм. Здесь шла
бурная и высокоидейная жизнь. Нет, нынешняя школа -- ничто в сравнении с
нашей. Теперь есть школы для привилегированных и школы для прочих. Дети дома
имеют больше, чем от школы. В школе все стало формальностью. Практицизм.
Цинизм идеологии. Ранняя осведомленность детей обо всем. В мое время я не
слышал ни одного случая, чтобы девочки теряли не-винность в школе. Мы,
парни, впервые познавали жен-щин, обычно вступая в брак. Наша школа готовила
нас к борьбе за светлые (пусть ложные) идеалы. Нынешняя готовит к заурядной
серой жизни.
Бог. Но вас воспитывали в духе ложной атеистичес-кой идеологии! .;;.
Д ь я в о л. Вы присваиваете себе чужие функции, ува-жаемый! Это я
должен в качестве дефекта школьных лет этого Человека указать нищету,"
демагогию властей, про-пагандистские помои и прочее. Ведь так?!
Человек. Так. Но это теперь и со стороны смот-рится так. Для нас это
была сказочная жизнь. Одним сло-вом, я хотел бы повторить свое отрочество.
Можно это сделать, не повторяя детство?
Бог. Ни в коем случае.
Человек. Жаль. Я бы хотел снова поступить в комсомол, снова до
изнеможения спорить о будущем, смотреть революционные фильмы и читать
революци-онные книжки, пережить страдания Павки Корчагина и пронестись с
саблей наголо вслед за Чапаевым, схо-дить на демонстрацию на Красную площадь
и хотя бы издали посмотреть на Сталина...
Бог. Стоп! Это беспочвенные мечты.
Дьявол. Да, дорогой, вождя мирового пролетариа-та, учителя всего
прогрессивного человечества и лучше-го друга школьников товарища Сталина вам
уже никогда не видать.
Человек. Я не Сталина видеть хочу -- я знаю, ка-кой это был мерзавец. Я
хочу пережить свои отроческие годы, которые немыслимы без Сталина.
Бог. Повторяю, это исключено. Хотите видеть этого кровавого палача --
начинайте с рождения.
Дьявол. Повторять жизнь ради того, чтобы пройти по Красной площади с
портретом Сталина и помахать издали рукой живому Сталину -- это, знаете ли,
се