овне не могла приписать своим трем песням никакого особого значения, она припомнила (и это подтверждали окружающие), что уже задолго до превращения этих песен в галлюцинации, сама того не замечая, напевала их. Отсюда следует, что песни эти сначала были 'отобраны' подсознанием - и только затем их перехватил и усилил патологический процесс. 185 Меня интересовало, как она к ним относится. Казались ли они ей важными хоть в какой-то мере? Давало ли ей хоть что-нибудь их бесконечное прослушивание? Через месяц после моего визита к миссис О'М. в газете 'Нью-Йорк таймс' появилась статья под заголовком 'Секрет Шостаковича', где китайский невролог Дейжу Ванг утверждал, что 'секретом' композитора был подвижный осколок снаряда, оставшийся у него в мозгу, в височном роге левого бокового желудочка. Шостакович отвергал все предложения его удалить: С того момента, как в его мозг попал осколок, Шостакович, по его собственным словам, наклоняя голову, каждый раз слышал музыку. Сознание его наполнялось мелодиями, все время разными, которые он использовал в своих сочинениях. Рентгеновские снимки, согласно данным доктора Ванга, показали, что, когда Шостакович менял положение головы, осколок перемещался внутри черепа и надавливал на 'музыкальную' височную долю, порождая бесконечный поток мелодий, служивших пищей музыкальному гению композитора. Р. А. Хенсон, издатель сборника 'Музыка и мозг' (1977), хотя и выразил серьезные сомнения по поводу этой гипотезы, категорически отрицать ее не стал. 'Не берусь утверждать, что это невозможно', - заметил он. Прочитав статью доктора Ванга, я показал ее миссис О'М. - Я не Шостакович, - отрезала она в ответ, - и не могу пустить в дело мои песни. Да и вообще, я от них устала - всегда одно и то же. Для Шостаковича музыкальные галлюцинации, может, и были полезны, но меня они угнетают. Он не хотел лечиться, а я готова на все. Я прописал миссис О'М. антиконвульсивные средства, и ее музыкальные судороги немедленно прекратились. Недавно встретив ее, я спросил, не жалеет ли она о песнях. - Какое там! - ответила она. - Мне без них гораздо лучше. Это, как мы уже видели, совершенно не похоже на случай миссис О'С., чей галлюциноз был намного сложнее, 186 загадочнее и глубже. Даже если его вызывали случайные причины, он имел для пациентки гораздо большее психологическое и практическое значение. * Эпилепсия миссис О'С. с самого начала отличалась своеобразной физиологической и 'личной' природой. Во-первых, первые трое суток наблюдался почти непрерывный эпилептический припадок или статус*, связанный с апоплексией височной доли. Уже сам по себе этот процесс был глубоким потрясением всей нервной системы. Во-вторых, он сопровождался всепоглощающей эмоцией** и нес в себе исключительно важный смысл, связанный с детством этой женщины: миссис О'С. была полностью захвачена ощущением, что она снова ребенок, в давно забытом доме, на руках у матери. Судя по всему, подобные эпилептические припадки обладают двойной природой. С одной стороны, они порождаются электрическими разрядами в соответствующих участках мозга, с другой - связаны с определенными психическими нуждами. В 1956 году невролог Деннис Вильямс так описывал один из своих случаев: У пациента (31 год, случай ? 2770) эпилептические припадки провоцируются ситуациями, когда он оказывается один среди незнакомых людей. Перед наступлением припадка пациент видит родителей и испытывает блаженное ощущение возвращения в родительский дом. По его словам, это очень приятное воспоминание. Затем пациент покрывается гусиной кожей, ему становится то жарко, то холодно, и либо приступ сходит на нет, либо начинаются судороги. Вильямс рассказывает об этом эпизоде в документальной манере, никак не увязывая между собой его отдельные части. Эмоция полностью списывается им на физио- * Эпилептическим статусом называется долговременная непрерывная серия припадков. ** Здесь важна физиологическая основа приступа - скорость и обширность кровоизлияния, степень поражения глубоких структур крючка головного мозга, амигдалы, лимбической системы и височной доли. (Прим. автора) 187 логию - он называет ее непроизвольным, иктальным* удовольствием. Вильяме также игнорирует возможную связь между переживанием 'возвращения домой' и чувством одиночества, о котором упоминает пациент. Возможно, он прав, и все происходившее целиком определяется физиологией, но трудно избавиться от ощущения, что припадки этого человека за номером 2770 как-то уж слишком соответствуют обстоятельствам его жизни. Потребность миссис О'С. восстановить свое прошлое была еще глубже и насущнее. Отец ее умер до того, как она родилась, мать - когда ей было всего пять лет. Оставшись сиротой, она оказалась в Америке у суровой незамужней тетки. Миссис О'С. не помнит первых пяти лет своей жизни - не помнит ни матери, ни Ирландии, ни домашнего очага. Этот провал на месте самых драгоценных воспоминаний всегда томил и угнетал ее. Много раз она безуспешно пыталась заполнить его, восстановить в памяти детские годы. И лишь теперь, погрузившись в свой музыкальный сон, в 'сновидное состояние', она смогла наконец вернуться в утраченное детство. Она испытывала не просто 'иктальное удовольствие' - это был трепет глубокой и чистой радости. 'Словно открылась дверь, - говорила она, - наглухо закрытая всю предыдущую жизнь'. Эсфирь Саламан в своей прекрасной книге о 'непроизвольных воспоминаниях' ('Альбом мгновений', 1970) пишет о необходимости воскрешать и сохранять 'священные, драгоценные воспоминания детства' - жизнь без них увядает, обесцвечивается, лишаясь корней и почвы. Она пишет также о глубокой радости и чувстве реальности, которые охватывают вспоминающего детство человека, и приводит множество замечательных цитат из автобиографической литературы, в особенности из Достоевского и Пруста. Все мы, замечает она, 'изгнанники из собственного прошлого', и отсюда наше стремление вернуться туда, вновь обрести утраченное время. Парадоксально, что для девяностолетней миссис О'С. на закате долгой * Иктальный - относящийся к припадку, чаще всего эпилептическому. 188 одинокой жизни такое возвращение - удивительное, волшебное возвращение в забытое детство - оказалось возможным лишь в результате микрокатастрофы в мозгу. В отличие от другой пациентки, измученной музыкальными припадками, миссис О'С. радовалась своим песням. Они давали ей ощущение твердой основы, подлинности жизни, они восстанавливали утерянное за долгие годы 'изгнания' чувство дома, детства и материнской заботы. Миссис О'С. отказалась принимать антиконвульсивные средства: 'Мне нужны эти воспоминания, - говорила она. - К тому же они скоро кончатся сами собой'. Эпилептическим припадкам Достоевского тоже предшествовали 'психические судороги' и 'усложненные внутренние состояния'; однажды он сказал об этом так: Вы все, здоровые люди, и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. <...> Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!* Миссис О'С, без сомнения, поняла бы высказанные здесь мысли. Ее припадки тоже доставляли ей удивительное блаженство, и оно казалось ей вершиной благополучия. Она видела в них и ключ, и дверь, ведущую к телесному и душевному здоровью. Эта женщина переживала болезнь как здоровье, как исцеление. По мере того как ее физическое здоровье восстанавливалось после инсульта, она делалась все печальнее и тревожнее. - Дверь закрывается, - сказала она. - Прошлое опять уходит. И действительно, к концу апреля все исчезло. Прекратились вторжения детских впечатлений и музыки, наплывы чувств, внезапные эпилептические 'наития', приходящие из далекого детства. Без всякого сомнения, это были аутентичные реминисценции, ибо Пенфилд убедительно доказал, что в ходе таких припадков пробуждаются и " Это высказывание Достоевского приводит Софья Ковалевская в книге 'Воспоминания детства'. 189 разыгрываются действительно имевшие место эпизоды - не беспочвенные фантазии, а реальность внутреннего опыта, фрагменты пережитого. Любопытно, что Пенфилд в этом контексте всегда говорит о сознании; он утверждает, что судороги конвульсивно воспроизводят часть потока сознания, фрагменты сознательно пережитой реальности. В случае же с миссис О'С. поразительно, что эпилептические реминисценции добрались до скрытых, бессознательных слоев ее психики - до ранних впечатлений детства, либо естественно забытых, либо вытесненных в подсознание. В ходе припадков они превратились в полновесные отчетливые воспоминания. И хотя в психологическом смысле 'дверь' действительно закрылась, все случившееся не исчезло, не изгладилось из памяти, а оставило глубокий и стойкий отпечаток и воспринималось как событие исключительной важности, как настоящее исцеление. - Я ужасно рада, что со мной это случилось, - сказала миссис О'С, когда все закончилось. - Это был один из самых здоровых и счастливых моментов моей жизни. Нет больше страшного провала на месте раннего детства. Всех подробностей я, конечно, не помню, но знаю, что оно здесь, со мной. Я чувствую целостность, раньше мне недоступную. Смелые и справедливые слова. Припадки миссис О'С. действительно стали для нее чем-то вроде религиозного обращения, дали ей точку опоры, воскресили утраченное детство. На время вернувшись туда, она обрела наконец так долго ускользавший от нее покой - высший покой духа, доступный только тем, кто с помощью памяти и сознания овладел своим истинным прошлым. Постскриптум 'Ко мне ни разу не обращались за консультацией по поводу одних только реминисценций', - утверждает Хьюлингс Джексон; Фрейд, напротив, говорит, что 'невроз есть реминисценция'. Ясно, что одно и то же понятие употребляется здесь в двух различных смыслах. Цель 190 психоанализа - заменить ложные или вымышленные реминисценции истинной памятью, анамнезом прошлого (именно такая память - неважно, обладает она глубоким или тривиальным смыслом - оживает в ходе психических судорог). Известно, что Фрейд восхищался Хьюлингсом Джексоном, однако нет никаких сведений о том, что сам Джексон, доживший до 1911 года, когда-либо слышал о Фрейде. Случай миссис О'С. замечателен наличием в нем глубокой связи как с научными результатами Джексона, так и с идеями Фрейда. У нее возникли отчетливо джексоновские реминисценции, однако в качестве психоаналитического 'анамнеза' прошлого они успокоили и исцелили ее. Подобные случаи невероятно ценны, поскольку они служат мостом между физиологией и личностью. Если хорошенько присмотреться, в них можно различить путь к науке будущего - неврологии живого внутреннего опыта. Не думаю, что такая наука удивила бы или возмутила Хьюлингса Джексона. Более того, уверен, что именно о ней мечтал он в 1880 году, описывая сновидные состояния и реминисценции. Пенфилд и Перо назвали свою статью 'Регистрация зрительных и слуховых переживаний в мозгу'. Зададимся вопросом: в какой форме происходит такое внутреннее архивирование? При описанных выше припадках, связанных с сугубо личными переживаниями, в точности воспроизводится определенный фрагмент внутреннего опыта. Каков механизм этого процесса? Происходит ли в мозгу нечто подобное проигрыванию пластинки или фильма? Или же мы имеем дело с исполнением пьесы или партитуры - сходным процессом, но в логически более ранней его стадии? В какой окончательной форме существует репертуар нашей жизни - репертуар, снабжающий материалом не только воспоминания и реминисценции, но и воображение на всех уровнях, начиная с простейших чувственных и двигательных образов и заканчивая бесконечно сложными воображаемыми мирами, ландшафтами и событиями? Что вообще есть этот репертуар памяти и воображения, напол- 191 ненный личным и драматическим смыслом и существующий на внеязыковом, иконическом уровне? Реминисценции моих пациенток поднимают фундаментальные вопросы о природе памяти (mnesis). Эти же вопросы, но совершенно по-другому, ставят амнезии пациентов, описанных во 2-й и 12-й главах настоящей книги - 'Заблудившийся мореход' и 'Выяснение личности'. Аналогичные вопросы о природе знания (gnosis) встают перед нами в случае пациентов с агнозиями - профессора П., страдавшего поразительной зрительной агнозией ('Человек, который принял жену за шляпу'), а также миссис О'М. и Эмили Д. ('Речь президента'), агнозии которых были музыкальными и слуховыми. И, наконец, те же проблемы, но только в области действия (praxis), возникают при исследовании явлений моторного 'замешательства' - апраксий у некоторых пациентов с замедленным развитием и поражениями лобных долей. Расстройства эти бывают настолько тяжелыми, что пациенты теряют способность ходить, упускают свою 'двигательную мелодию' (это происходит и при паркинсонизме, как описано в книге 'Пробуждения'). Обе мои ирландские пациентки переживали реминисценции - конвульсивный наплыв хранившихся в памяти мелодий и сцен, нечто вроде гипермнезиса или гипергнозиса. Пациенты же с амнезиями и агнозиями, напротив, лишаются своих внутренних мелодий и сюжетов. Состояние и тех и других подтверждает мелодическую и повествовательную природу внутренней жизни, так глубоко раскрытую Прустом в его размышлениях о памяти и сознании. Стоит начать стимулировать кору головного мозга пациента-эпилептика, как в ней непроизвольно оживают реминисценции давнего прошлого (нечто подобное описывает Пруст в романе 'В поисках утраченного времени'). Задумаемся: на чем основано это явление? Какого рода церебральная организация необходима, чтобы реминисценции были возможны? Современные концепции обработки и представления сигналов в мозгу связаны с понятием вычислительного 192 процесса* и, как следствие, формулируются на языке схем, программ, алгоритмов и т. д. Но способны ли схемы, программы и алгоритмы сами по себе объяснить образный, драматический и музыкальный характер внутренних переживаний - все богатство и яркость личного содержания, превращающие безличные сигналы в индивидуальный субъективный опыт? В ответ на этот вопрос я заявляю свое решительное 'нет'. Идея вычислительного процесса, пусть даже такого изощренного, как в теориях Марра и Бернстайна, двух ведущих и наиболее глубоких представителей этого направления, сама по себе недостаточна для объяснения 'иконических' представлений, являющихся основой и тканью нашей внутренней жизни. Таким образом, между рассказами пациентов и теориями физиологов возникает разрыв, настоящая пропасть. Существует ли хоть какая-то возможность заполнить ее? И если такой возможности нет (что отнюдь не исключено), имеются ли вне рамок вычислительной теории идеи, которые помогут нам лучше понять глубоко личностную, экзистенциальную природу реминисценций, сознания и самой жизни? Короче говоря, нельзя ли над шеррингтоновой, механистической наукой об организме надстроить еще одну, личностную, прустовскую физиологию? Сам Шеррингтон косвенно намекает на такую возможность. В книге 'Человек и его природа' (1940) он описывает сознание как 'волшебного ткача', сплетающего изменчивые, но всегда осмысленные узоры - сплетающего, если задуматься, ткань самого смысла... Эта смысловая ткань не укладывается в рамки чисто формальных схем и вычислительных программ. Именно она является основой глубоко личной природы реминисценций, а также основой мнезиса, гнозиса и праксиса. И если мы спросим, в какой форме она существует, ответ очевиден: ткань личного смысла неизбежно принимает * См., например, блестящую книгу Дэвида Марра 'Зрение: исследование визуальных представлений в рамках теории вычислительных процессов', 1982. (Прим. автора) 193 форму сценария или партитуры - так же, как неизбежно принимает форму схем и программ абстрактная организация вычислительных процессов. Из этого следует, что над уровнем церебральных программ необходимо различать уровень церебральных повествований. В соответствии с этой гипотезой в мозг миссис О'М. неизгладимо впечатана партитура 'Пасхального шествия' - а вместе с ней и партитура всего, что она слышала и чувствовала в момент первоначального переживания. Подобным же образом в 'драматургических' отделах мозга миссис О'С. надежно хранятся забытые на сегодня, но вполне восстановимые сценарии ее детских переживаний. Отметим еще одно обстоятельство. Из описанных Пенфилдом случаев следует, что удаление микроскопической точки коры, раздражение которой вызывает реминисценцию, может полностью уничтожить соответствующий эпизод и заменить абсолютно конкретное воспоминание столь же резко очерченной лакуной забвения. На месте 'гипермнезии' в этом случае возникнет тотальная амнезия. Это важное и пугающее обстоятельство. Оно говорит о том, что возможна 'психохирургия' - нейрохирургия личности, бесконечно более тонкая и эффективная, нежели грубые ампутации и лоботомии, способные уничтожить или деформировать характер, но бессильные перед индивидуальными переживаниями. Итак, внутренний опыт и действие невозможны вне иконической организации. На ее основе устроены главные архивы мозга, где записана вся наша жизнь. Промежуточные стадии архивации могут принимать формы программ и вычислительных процессов, однако окончательная форма хранящихся материалов необходимо иконична. Финальным уровнем представлений в мозгу должно быть художественное пространство, где в единую ткань сплетаются сюжеты и мелодии наших действий и чувств. Та же логика подсказывает, что при поражениях мозга в ходе амнезий, агнозий и апраксий возрождение разрушенных представлений (если оно возможно) требует двойного подхода. С одной стороны, нужно исправить поврежденные программы и механизмы (в этом деле исключительных 194 успехов добилась советская нейропсихология). С другой - необходимо выйти непосредственно на уровень внутренних мелодий и сюжетов больного (примеры такого контакта описаны как в моих книгах 'Пробуждения' и 'Нога, чтобы стоять', так и здесь - особенно подробно в главе 21 и во введении к четвертой части). Если мы надеемся понять внутренние состояния пациентов с поражениями мозга и оказать им реальную помощь, годятся оба подхода: можно применять и 'систематическую', и 'художественную' терапию - либо по отдельности, либо, что еще лучше, параллельно. Подобные мысли высказывались еще сто лет назад. Об этом писали Хьюлингс Джексон в первом исследовании о реминисценциях (1880), Корсаков в диссертации об амнезии (1887) и Фрейд и Антон в работах по агнозии. Развитие классической физиологии затмило их блестящие прозрения, но сейчас пришла наконец пора вспомнить о них и помочь рождению 'экзистенциальной' науки и терапии. В комбинации с систематическим направлением она сможет приблизить нас к более полному пониманию человека и открыть новые горизонты. С момента первой публикации этой книги ко мне неоднократно обращались за консультацией по поводу музыкальных реминисценций. Судя по всему, это не такое уж редкое явление, особенно среди престарелых, которым страх и нерешительность зачастую мешают обратиться за советом. Иногда, как в случае моих ирландских пациенток, в ходе консультаций обнаруживается серьезная патология. Реминисценции также могут возникать на основе токсикоза, например, при чрезмерном употреблении аспирина (см. отчет в 'The New England Journal of Medicine' за 5 сентября 1985 года). У пациентов с глухотой, вызванной поражениями слухового нерва, иногда появляются музыкальные 'фантомы'. Но в большинстве случаев никакой патологии обнаружить не удается, и считается, что, несмотря на причиняемые пациенту неудобства, реминисценция по существу доброкачественна. До сих пор все же неясно, почему именно 'музыкальные' части мозга оживают у пациентов в пожилом возрасте. 195 [16]. Наплыв ностальгии С ОПИСАННЫМИ в предыдущей главе реминисценциями я впервые столкнулся, работая с пациентами, страдавшими эпилепсией и мигренями. Гораздо чаще, однако, они возникали у моих постэнцефалитных пациентов, возбуждаемых препаратом L-дофа. В результате я даже назвал L-дофу чем-то вроде 'личной машины времени'. В случае одной пациентки действие этого препарата оказалось настолько сильным и необычным, что в июне 1970 года я даже написал об этом письмо в редакцию журнала 'Ланцет', которое привожу ниже. В этом письме реминисценция интерпретируется в строгом джексоновском смысле, как конвульсивная вспышка воспоминаний о далеком прошлом. Позже, анализируя случай этой пациентки (Розы Р.) в книге 'Пробуждения', я отошел от идеи реминисценции и истолковал то, что с ней происходило, с точки зрения 'остановки 196 времени' ('Неужели, - писал я, - она так и не вышла из 1926 года?')*. Итак, вот мое письмо в редакцию журнала 'Ланцет': Одним из самых поразительных эффектов приема L-дофы у некоторых постэнцефалитных пациентов является повторное появление симптомов и форм поведения, характерных для гораздо более ранних стадий болезни, но затем исчезнувших. В этой связи уже отмечалось обострение и рецидив респираторных и окулогирных кризов**, повторяющихся гиперкинезов и тиков. Кроме всего вышеупомянутого, наблюдалась реактивация латентных примитивных симптомов, таких как миоклонус, булимия, полидипсия, сатириаз***, центральные боли, эмоциональная возбудимость и т. д. На более высоких функциональных уровнях происходило возвращение сложных, эмоционально заряженных моральных оценок, интеллектуальных схем, снов и воспоминаний. Все забытое, подавленное, 'дремлющее' в неподвижной, застойной глубине постэнцефалитной комы выходило на поверхность. Необычайно яркий пример непроизвольных реминисценций, вызванных приемом L-дофы, наблюдался у пациентки 63 лет с прогрессирующим постэнцефалитическим паркинсонизмом. Острую стадию болезни эта женщина пережила в восемнадцатилетнем возрасте и после этого в течение двадцати четырех лет содержалась в различных медицинских учреждениях. Все это время она находилась в состоянии почти непрерывного окулогирного транса. В начале курса L-дофы ее паркинсонизм * Именно в таком контексте описывает Гарольд Пинтер свою героиню Дебору в пьесе 'Что-то вроде Аляски'. (Прим. автора) ** Окулогирный - глазодвигательный; окулогирный криз - спазматическое закатывание глаз. *** Миоклонус - непроизвольное подергивание мышц; булимия - нарушение пищевого поведения, характеризующееся в основном повторяющимися приступами обжорства; полидипсия - аномально повышенная жажда и потребление жидкости; сатириаз - гиперсексуальность у мужчин. 197 и окулогирное оцепенение полностью исчезли, и к ней вернулась нормальная речь и способность двигаться. Но вскоре вслед за этой фазой у нее - как и у некоторых других пациентов - наступил период психомоторного и либидинозного возбуждения. Это возбужденное состояние сопровождалось приступами ностальгии, радостным отождествлением со своим юношеским 'Я', а также неконтролируемыми приливами давних сексуальных воспоминаний. Пациентка попросила магнитофон и за несколько дней записала на пленку бесчисленное множество неприличных песенок, сальных анекдотов и лимериков; все это воспроизводилось ею по памяти из разговоров на вечеринках и сборников непристойных карикатур, из атмосферы бурлесков и ночных клубов начала двадцатых годов. Эти почти концертные выступления оживлялись постоянными аллюзиями на события того времени, устаревшими оборотами речи, интонациями и маньеризмами; она удивительно хорошо передавала дух той далекой поры, времени джаза и свободных нравов. Сама пациентка была поражена сильнее всех. 'Потрясающе, - говорила она. - Я сорок лет ни о чем таком и не помышляла. В жизни бы не подумала, что это во мне сидит. А теперь вертится и вертится в голове без конца'. Ее нарастающее возбуждение заставило нас уменьшить дозу, и в результате, оставаясь в ясном сознании, она немедленно вновь 'забыла' все свои ранние воспоминания и больше не могла вспомнить ни строчки из записанных ею песен. Непроизвольные реминисценции, обычно ассоциирующиеся с ощущением déjà vu и джексоновским 'удвоением сознания', характерны для припадков мигрени и эпилепсии, для гипнотических и психотических состояний, а также, в менее резкой форме, для реакций на мощное мнемоническое действие некоторых слов, звуков, эпизодов и особенно запахов. 198 Зютт описывает внезапное пробуждение памяти у пациента во время окулогирного криза, когда, по словам этого человека, 'тысячи воспоминаний вдруг затопили сознание'. Пенфилд и Перо, раздражая эпилептогенные точки в коре головного мозга пациентов, вызывали одинаковые повторяющиеся воспоминания; на основании своих наблюдений они высказали предположение, что естественные или искусственно спровоцированные эпилептические разряды в мозгу пробуждают 'ископаемые слои памяти'. Судя по всему, описываемая нами пациентка, как и любой человек, хранит в памяти практически бесконечное количество 'дремлющих' отпечатков, которые в определенных условиях, особенно во время сильного возбуждения, могут 'пробудиться'. Такого рода следы навсегда впечатаны в мозг и скорее всего сохраняются на уровне подкорки, гораздо ниже уровня сознания. Там они могут существовать практически бессрочно в состоянии пассивного ожидания, вызванном либо отсутствием раздражителей, либо подсознательной блокировкой. Эффект снятия блокировки может быть точно таким же, как и эффект прямого возбуждения; эти два процесса способны вызывать и усиливать друг друга. В случае нашей пациентки мы все же считаем не вполне правомерным говорить о простом подавлении памяти в ходе болезни с последующим высвобождением ее под влиянием L-дофы. L-дофа, искусственная стимуляция коры головного мозга электрическими импульсами, мигрени, эпилепсии, кризы u m. п. - все это в основном внешние возбудители реминисценций; наплывы же ностальгии, связанные с преклонным возрастом и иногда с алкогольным опьянением, по своей природе кажутся нам ближе к снятию подсознательных блокировок и вскрытию архаических слоев памяти. Все эти состояния высвобождают воспоминания; все они заключают в себе возможность снова ощутить и пережить далекое прошлое. 199 [17]. Путешествие в Индию* БХАГАВАНДИ П., девятнадцатилетняя девушка индийского происхождения со злокачественной опухолью в мозгу, поступила в наш госпиталь для неизлечимых больных в 1978 году. Опухоль (астроцитому) впервые обнаружили, когда пациентке было семь лет, но на тот момент она была еще не так злокачественна и четко локализована, что позволило ее удалить. Полностью восстановившись после болезни и операции, Бхагаванди смогла вернуться к нормальному образу жизни. Отсрочка приговора длилась десять лет, и все это время девушка старалась жить как можно полнее, с благодарностью принимая каждое мгновенье и ясно сознавая (она была редкой умницей), что в мозгу у нее тикает 'адская машинка'. * Название этой истории повторяет название главы из поэмы Уолта Уитмена 'Листья травы', а также романа британского писателя Е. М. Фостера. 200 В семнадцать лет болезнь вернулась, но на этот раз опухоль оказалась гораздо обширнее и злокачественнее, и удалить ее было невозможно. Ее рост потребовал декомпрессии мозга*, и после этой операции, со слабостью, онемением левой стороны тела, судорогами и другими осложнениями больная поступила к нам. Вначале Бхагаванди была на удивление жизнерадостна. Она полностью принимала судьбу и при этом тянулась к людям, участвовала в повседневных делах и старалась радоваться и жить, пока возможно. Но по мере того как опухоль увеличивалась, затрагивая височную долю, и эффективность декомпрессии снижалась (для предотвращения отека мозга ей прописали стероиды), судороги случались чаще и чаще - и приобретали все более странный характер. Изначально это были конвульсии типа grand mal", но затем к ним добавились припадки совершенно другого рода, при которых Бхагаванди не теряла сознания, но выглядела и чувствовала себя сонной. В такие моменты энцефалограмма фиксировала в височных долях ее мозга разрядовую активность, которая, как установил Хьюлингс Джексон, может вызывать сновидные (онейроидные) состояния и непроизвольные реминисценции. Вскоре сонливость Бхагаванди стала более выраженной, и в ней появилась зрительная составляющая. Больная видела Индию - ландшафты, деревни, дома, сады - и мгновенно узнавала любимые места своего детства. - Тебя это не тревожит? - спросил я. - Можно назначить другие лекарства. - Нет, - ответила она с умиротворенной улыбкой. - Мне нравятся эти сны - они переносят меня домой. Время от времени в снах появлялись люди, обычно родственники или соседи из ее деревушки. Иногда люди говорили, пели и танцевали. Несколько раз она бывала в церкви и на кладбище, но чаще оказывалась на равнинах, в * Операция для снижения повышенного внутричерепного давления. * Grand ma! - большой судорожный припадок, случающийся обычно при эпилепсиях. 201 лугах и на рисовых полях неподалеку от деревни. Милые ее сердцу покатые холмы уходили вдаль до самого горизонта. Что это было? Сначала мы думали, что причиной видений являлись эпилептические разряды в височных долях, однако затем возникли некоторые сомнения. Согласно давнему предположению Хьюлингса Джексона, позже подтвержденному Пенфилдом при помощи экспериментов со стимуляцией коры при операциях на открытом мозге*, эпилептические разряды всегда приводят к одинаковым результатам. Обычно пациент слышит или видит одну и ту же песню или сцену, которая повторяется всякий раз при наступлении припадка и связана с фиксированной точкой в коре головного мозга. Сны же Бхагаванди не повторялись - перед ней разворачивались все новые панорамы и уходящие к горизонту ландшафты. Галлюцинации, вызванные токсикозом в результате приема больших доз стероидов? Мы отнюдь не исключали и такой возможности, но снизить дозу стероидов не могли, поскольку в этом случае пациентка скоро впала бы в кому и через несколько дней умерла. Кроме того, мы хорошо знали, что так называемый стероидный психоз сопровождается обычно возбуждением и беспорядочностью мышления, тогда как Бхагаванди сохраняла полное спокойствие и ясность ума. Возможно, она видела сны во фрейдовском смысле - сны-фантазии; возможно также, что у Бхагаванди началось нечто вроде 'сонного безумия' (онейрофрении), которым иногда сопровождается шизофрения. Уверенности у нас не было. Речь, без сомнения, шла о фантазматических явлениях, но все фантазмы явно порождались памятью. Они бесконфликтно сосуществовали с нормальным сознанием и восприятием окружающего (Хьюлингс Джексон в свое время говорил об 'удвоении сознания') и, по всей видимости, не несли в себе никакого избыточного эмоционального заряда. Сны Бхагаванди больше походили на произведения живописи или симфонические поэмы: в них присутствовали * См. главу 15 настоящей книги. (Прим. автора) 202 спокойные, то печальные, то радостные воспоминания - встречи с любимым, тщательно сберегаемым детством. Время шло, и день за днем, неделя за неделей видения и сны приходили все чаще и становились все таинственнее и глубже. Теперь они уже занимали большую часть дня. Мы наблюдали, как Бхагаванди погружалась в восторженный транс; невидящие глаза ее иногда закрывались, иногда оставались открытыми; на лице блуждала слабая загадочная улыбка. Когда сестры подходили к ней с вопросами, она тут же отзывалась, дружелюбно и здраво, но даже самые трезвомыслящие сотрудники госпиталя чувствовали, что она находится в другом мире, и тревожить ее не стоит. Я разделял это чувство и, несмотря на профессиональный интерес, о снах не заговаривал. Только однажды я спросил: - Бхагаванди, что с тобой происходит? - Я умираю, - ответила она. - Я на пути домой - туда, откуда пришла. Это можно назвать возвращением. Прошла еще неделя, и Бхагаванди перестала отзываться на внешние события, полностью погрузившись в мир сновидений. Глаза ее уже не открывались, но лицо светилось все той же слабой, счастливой улыбкой. 'Она возвращается, - говорили все вокруг. - Еще немного, и она будет дома!' Через три дня она умерла - но, может быть, лучше сказать, что она наконец добралась до Индии. 203 [18]. Собачья радость СТИВЕН Д., двадцати двух лет, студент-медик, наркоман (кокаин, PCP, амфетамины). Однажды ночью - яркий сон: он - собака в бесконечно богатом, 'говорящем' мире запахов. ('Счастливый дух воды, отважный запах камня'). Проснувшись, обнаруживает себя именно в этом мире ('Словно все вокруг раньше было черно-белым - и вдруг стало цветным'). У него и в самом деле обострилось цветное зрение ('Десятки оттенков коричневого там, где раньше был один. Мои книги в кожаных переплетах - каждая стала своего особого цвета, не спутаешь, а ведь были все одинаковые'). Усилилось также образное восприятие и зрительная память ('Никогда не умел рисовать, ничего не мог представить в уме. Теперь - словно волшебный фонарь в голове. Воображаемый объект проецирую на бумагу как на экран и просто обрисовываю контуры. Вдруг научился делать точные анатомические рисунки'). Но 204 главное - запахи, которые изменили весь мир ('Мне снилось, что я собака, - обонятельный сон, - и я проснулся в пахучем, душистом мире. Все другие чувства, пусть обостренные, ничто перед чутьем'). Он дрожал, почти высунув язык; в нем проснулось странное чувство возвращения в полузабытый, давно оставленный мир*. - Я забежал в парфюмерную лавку, - продолжал он свой рассказ. - Никогда раньше запахов не различал, а тут мгновенно узнавал все. Каждый из них уникален, в каждом - свой характер, своя история, целая вселенная. Оказалось, что он чуял всех своих знакомых: - В клинике я обнюхивал все по-собачьи, и стоило мне потянуть носом воздух, как я не глядя узнавал два десятка пациентов, находившихся в помещении. У каждого - своя обонятельная физиономия, свое составленное из запахов лицо, гораздо более живое, волнующее, дурманящее, чем обычные видимые лица. Ему удавалось, как собаке, учуять даже эмоции - страх, удовлетворение, сексуальное возбуждение... Всякая улица, всякий магазин обладали своим ароматом - по запахам он мог вслепую безошибочно ориентироваться в Нью-Йорке. Его постоянно тянуло все трогать и обнюхивать ('Только на ощупь и на нюх вещи по-настоящему реальны'), но на людях приходилось сдерживаться. Эротические запахи кружили ему голову, но не более, чем все * Сходные состояния - странная сентиментальность, ностальгия, реминисценции и déjà vu, связанные с обонятельными галлюцинациями, - характерны для так называемых судорог крючковидного отростка, формы эпилепсии височной доли, впервые описанной Хьюлингсом Джексоном около века назад. Состояния, возникающие при таких припадках, обычно ни на что не похожи, но иногда наблюдается общее усиление обоняния, гиперосмия. Крючковидный отросток, являющийся частью древнего 'обонятельного мозга', функционально связан со всей лимбической системой - сегодня ученые все больше склоняются к мнению, что она играет ключевую роль в выработке и регулировке эмоционального 'тона'. Возбуждение лимбической системы приводит к повышению эмоциональности и обострению чувств. Эта тема исчерпывающе подробно исследована Дэвидом Бэром (1979). (Прим. автора) 205 остальные - например, ароматы еды. Обонятельное наслаждение ощущалось так же остро, как и отвращение, однако не в удовольствиях было дело. Он открывал новую эстетику, новую систему ценностей, новый смысл. - Это был мир бесконечной конкретности, мир непосредственно данного, - продолжал он. - Я с головой погружался в океан реальности. Он всегда ценил в себе интеллект и был склонен к умозрительным рассуждениям, - теперь же любая мысль и категория казались ему слишком вычурными и надуманными по сравнению с неотразимой непосредственностью ощущений. Через три недели все внезапно прошло. Ушли запахи, все чувства вернулись к норме. Со смесью облегчения и горечи Стивен возвратился в старый невзрачный мир выцветших переживаний, умозрений, абстракций. - Я опять такой, как раньше, - сказал он. - Это хорошо, конечно, но есть ощущение огромной утраты. Теперь понятно, чем мы жертвуем во имя цивилизации, от чего нужно отказаться, чтобы стать человеком. И все-таки это древнее, примитивное нам тоже необходимо. С тех пор прошло шестнадцать лет. Студенческие годы, наркотики - в далеком прошлом. Ничего похожего на этот эпизод не повторилось. Д. стал процветающим врачом-терапевтом, живет и работает в Нью-Йорке. Мы друзья и коллеги. Он ни о чем не жалеет, но иногда с тоской вспоминает о случившемся. - Эти запахи, этот благоуханный край! - восклицает он. - Какие ароматы, какая могучая жизнь! Словно путешествие в другой мир, мир чистых восприятий, огромный, одушевленный, самодостаточный. Эх, если б только можно было время от времени пробираться туда и снова превращаться в собаку! Фрейд неоднократно подчеркивал, что слабое обоняние человека является результатом роста и воспитания: когда ребенок начинает ходить и минует примитивный этап прегенитального сексуального развития, чутье подавляется. Это подтверждается тем, что особое, часто патологическое 206 усиление обоняния наблюдается иногда при парафилии*. фетишизме и сходных извращениях и регрессиях**. Однако растормаживание, случившееся со Стивеном, было гораздо более общего типа. Оно, конечно, привело к перевозбуждению (скорее всего из-за вызванного наркотиками избытка дофамина в мозгу), но не имело особого отношения ни к сексуальности, ни к регрессии. Подобное чрезмерное усиление обоняния иногда наступает при других типах связанного с дофамином перевозбуждения - например, у некоторых постэнцефалитных пациентов на L-дофе и у больных с синдромом Туретта. Случай Стивена указывает, помимо прочего, на всеобщий характер торможения даже на самых элементарных уровнях восприятия. Согласно идеям и терминологии Хеда, для возникновения сложных неэмоциональных и абстрактных 'эпикритических' способностей необходимо подавить способности 'протопатические' - примитивные и связанные с восприятием эмоций. Необходимость в таком подавлении не следует ни сводить к чисто фрейдовскому механизму, ни воспевать, как это делал Блейк. Скорее всего, как предполагает Хед, нам нужно обуздать обоняние, просто чтобы быть людьми, а не собаками***. С другой стороны, случай Стивена и вместе с ним стихотворение Честертона**** 'Песня Квудля' наводят на мысль, что время от времени неплохо все же побыть собакой: Греховным детям Евы, Им в жизни не учуять Счастливый дух воды, Отважный запах камня. * Парафилия - искажение направленности полового влечения и форм его реализации. ** Это подробно описано А. Бриллом в 1932 году и противопоставлено общей силе, яркости и глубине мира запахов