имаю ваше предложение. Сейкин еще некоторое время стоит, после чего, обогнув стол со стороны авансцены, быстро, почти бегом, уходит направо. ЧЕЛЬЦОВА (встает и кричит ему вслед). Петр Алексеевич! Пауза. Лили встает и выбегает налево. ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Знаете, из-за чего погибнет Россия? ЧЕЛЬЦОВ. Из-за чего? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Из-за того, что даже декадентам жить хочется. ЧЕЛЬЦОВА (садится). Бедная Лилиана Карловна... ЧЕЛЬЦОВ. Но он же сделал ей предложение. ЧЕЛЬЦОВА. Замолчи сию минуту! Пауза. ЧЕЛЬЦОВА (встает). Пойду к ней. Неровен час что-нибудь над собой сделает. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, идите к ней, лучше не оставлять ее одну. Чельцова выходит налево. Вольф встает, берет шляпу и трость, идет налево. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы тоже? ВОЛЬФ (задержавшись). Нет, но хотелось бы поостыть, слишком много впечатлений. (Выходит налево.) Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что вы, Александр Иванович, на все это скажете? ЧЕЛЬЦОВ (достает носовой платок и вытирает лоб). Я же говорил, что слишком жарко. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, вы только посмотрите на этого Сейкина. Ничтожная фигура, не так ли? ЧЕЛЬЦОВ (снисходительно, даже с некоторой симпатией к Сейкину, в смысле: "Не нужно быть к нему слишком строгим"). Поручик как поручик. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не совсем. Лермонтов хоть стихи писал, а этот не посмеет даже солдату в морду дать. ЧЕЛЬЦОВ. Э-э, посмеет, наверное. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если и посмеет, так слишком мягко. ЧЕЛЬЦОВ. Все кончится по-доброму. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот я вовсе не уверен. Слишком много страстей. Вы хоть раз видели столько в этих ваших губерниях? ЧЕЛЬЦОВ (встает). Пойду поищу его. (Идет направо, проходя мимо ружья, останавливается.) Висит, все висит. (Выходит направо.) Пауза. Захедринский барабанит пальцами по столу. Встает, идет направо, останавливается, недолго стоит, возвращается к столу, садится. С левой стороны входит Татьяна, в другом костюме, на этот раз - темных тонов, и в другой шляпке. Следом за ней Анастасия несет чемодан, плащ и большой, черный зонт. ЗАХЕДРИНСКИЙ (вставая). Далеко собрались, Татьяна Яковлевна? ТАТЬЯНА. Уезжаю. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Тамбов? Татьяна подходит к нему и протягивает руку, желая проститься. Вы хоть присядьте перед дорогой. Так просто не уезжают. Татьяна садится. Анастасия ставит чемодан на пол, стоит и ждет. Анастасия Петровна, прошу вас, подождите внизу. Анастасия берет чемодан и выходит направо. Неужели это так необходимо. ТАТЬЯНА. Скоро учебный год начинается, а я еще должна задания приготовить . ЗАХЕДРИНСКИЙ (садится напротив Татьяны). Вы весьма добросовестная учительница. ТАТЬЯНА. Это мой долг. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нам будет вас недоставать. ТАТЬЯНА (благодарно улыбается). Ну, не всем. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато некоторым - очень. Мне, например. ТАТЬЯНА. Вы слишком добры. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, я человек дурной. Я тщеславен, дерзок, несолиден, много болтаю, много пью... ТАТЬЯНА. Вы недооцениваете себя. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я слишком хорошо себя знаю. Вам-то не все обо мне известно, а расскажи я, вы бы все равно не поверили, но это и к лучшему. И коль скоро вы не все про меня знаете, то... Пауза. ТАТЬЯНА. То что? ЗАХЕДРИНСКИЙ. То, может, вы останетесь со мной... ТАТЬЯНА. В Крыму? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Навсегда. ЧЕЛЬЦОВ (голос за сценой). Петр Алексеевич!... ТАТЬЯНА. Боюсь, что это невозможно. Вы очень мне нравитесь, но... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вы не любите меня. ТАТЬЯНА. Если бы нам довелось встретиться при других обстоятельствах... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понимаю. ТАТЬЯНА. Нет, вы не все понимаете, видите ли... Ах, как бы это объяснить... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Объяснять не нужно. ТАТЬЯНА. Я не собираюсь выходить замуж. ЗАХЕДРИНСКИЙ. За меня? ЧЕЛЬЦОВ (за сценой, на этот раз с большего расстояния). Петр Алексеевич! ТАТЬЯНА. Ни за кого. Что не означает, будто я не хочу быть счастлива, но личное счастье - это же эгоизм. На свете так много несчастья... Жить нужно ради людей... ЗАХЕДРИНСКИЙ (поняв, что он окончательно отвергнут - правда, не по социально-общественным причинам, - и что надежды для него не остается). Ах, вот как... ТАТЬЯНА. Помогать людям... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как помогать? ТАТЬЯНА. Приносить пользу. Надо жить не для себя, но для общества - строить, лечить, просвещать... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Людей просвещать? ТАТЬЯНА. Вы ведь сами знаете, как много можно сделать. Сколько вокруг нужды, сколько невежества. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно, знаю. Я и сам нищ и невежествен. ТАТЬЯНА. Нужно идти в народ. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не советую. ТАТЬЯНА. Вы думаете, что люди злы? Неправда. Только кажется, что они злы, потому что не знают как надо жить. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И вы им расскажете. ТАТЬЯНА. Не знают, потому что их окружает злой мир. Нужно изменить мир, тогда изменятся люди. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве мир это не люди? ТАТЬЯНА. Не сразу, а через сто, двести лет... Сейчас повсюду зло и несправедливость, но через сто, двести лет человек станет лучше, прекраснее... Все зависит от нас. Только надо работать, работать, работать... Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Хочу вам кое-что предложить. Если уж вы непременно желаете жертвовать собой ради всего человечества, то, может, согласитесь начать с меня? ТАТЬЯНА. С вас? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, пожертвовать собой ради меня. Ведь принести себя в жертву одному человеку легче, чем всему человечеству. Или, если вам угодно, трудней. Во мне вы найдете богатое поле деятельности, я уже говорил, какой у меня характер. Для вас это станет прекрасным страданием. ТАТЬЯНА (встает и подает руку Захедринскому). Бог с вами. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне этого мало. (Целует перчатку Татьяны.) Я провожу вас. ТАТЬЯНА. Не нужно. Меня проводит Анастасия Петровна. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для меня это не одно и то же. Татьяна идет направо. Захедринский идет рядом с ней, потом останавливается. Adieu?[2] ТАТЬЯНА. Adieu. Татьяна выходит направо. Захедринский возвращается, минуту стоит на середине сцены, идет в сторону балкона, недолго задерживается в дверях балкона, смотрит в темноту. Быстро оборачивается направо, в сторону входа в гостиную. С правой стороны входит Чельцов. ЧЕЛЬЦОВ, Его нигде нет. Зато встретил Татьяну Яковлевну. Сказала, что уезжает. Неужели правда? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Правда. ЧЕЛЬЦОВ. Верно, так оно и есть, Анастасия Петровна несла ее чемодан. Иван Николаевич, что же тут творится? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ничего особенного. Все идет своим чередом. ЧЕЛЬЦОВ (идет к серванту, открывает его). Нету. (Переставляет фарфоровую и стеклянную посуду на полках.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что вы ищете, Александр Иванович? ЧЕЛЬЦОВ. Вот он! (Достает графин с вишневкой.) Я должен чего-нибудь выпить. Меня от всего этого аж колотит. (Идет к столу и ставит на него графин.) А вы? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже выпью. Чельцов возвращается к серванту и достает из него две рюмки. Оба садятся за стол - Чельцов на своем прежнем месте, лицом к стене, на которой висит ружье, Захедринский - напротив него, спиной к ружью. ЧЕЛЬЦОВ (поднимая рюмку). Здоровье Петра Алексеевича. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Обязательно? ЧЕЛЬЦОВ. Ему это очень нужно. Выпивают. (Чельцов с облегчением выдыхает, удобнее усаживается на стуле, расслабляется.) Со всех сторон какие-то предзнаменования, Иван Николаевич, шагу нельзя сделать, чтоб не напороться на что-нибудь диковинное. А ведь все идет вроде бы обыкновенно, но как-то так... боком. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Боком? ЧЕЛЬЦОВ. Да. Вперед, да не передом. Вам не приходилось видеть волка? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пожалуй, нет. ЧЕЛЬЦОВ. Так волки ходят. Вперед, но как бы наискосок, будто у них ноги косят. Потому и нет у меня к ним доверия. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Волков здесь нет. ЧЕЛЬЦОВ. Э, да вы просто не знаете. Они есть везде. Их полно. Вот, может, и сейчас под столом сидит один. А что хуже всего, так это оборотни. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам доводилось встретить? ЧЕЛЬЦОВ. Лично мне - нет. Боже упаси! Но, говорят, в Москве появился такой - из двух частей. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Из двух? ЧЕЛЬЦОВ. Да. У него голова отдельно, а туловище - тоже отдельно. Туловище в генеральском мундире, а голова - никто не знает что за голова, потому что без мундира. Туловище бродит по кремлевским залам и ищет голову, а голова летает по воздуху и ищет туловище. Так и рыскают с полуночи до рассвета, а найти друг друга не могут. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Кремле разминуться легко. ЧЕЛЬЦОВ. Вот именно. Влетит голова в один зал, так туловище из него только что вышло, а то туловище войдет, но головы там уже нет. Ну, они и кличут друг друга. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как? ЧЕЛЬЦОВ. Голова нормально, она же голова. А вот у туловища нормального голоса нет, откуда он у туловища. Головы нет и потому сверху оно молчит. Один только звук может издавать, но только снизу, то есть из... (Поворачивается на стуле и кричит в сторону левой кулисы.) Матреша! ЧЕЛЬЦОВА (невидимая за левой кулисой). Чего тебе? ЧЕЛЬЦОВ. Как мне про это сказать по-другому! ЧЕЛЬЦОВА. По-другому тоже не говори! ЧЕЛЬЦОВ. Ну, вы понимаете. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Бедная Россия. Пауза. Чельцов разглядывает ружье и уже не спускает с него глаз. А что, если мы еще его поищем? ЧЕЛЬЦОВ (рассеянно, разглядывая ружье). Кого? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Петра Алексеевича. ЧЕЛЬЦОВ (встает, идет к ружью, останавливается перед ним). На волка еще годится, а на оборотня... С левой стороны входят: Лили, Вольф и Чельцова. Лили в другом костюме. Вольф несет трость подмышкой, плащ переброшен через плечо, в руках два чемодана. Захедринский встает. ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). Может, цыпленочка на дорогу? ЛИЛИ. Вы так добры, Матрена Васильевна, но я, действительно, спешу. ЧЕЛЬЦОВА. Но как же так, не евши... ЛИЛИ. Спасибо вам за все. ЧЕЛЬЦОВА. Да не за что, не за что. Поболтали, душу отвели, только и делов. (Целует Лили в обе щеки.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы уезжаете? ЛИЛИ (подходит к нему). Да, вот получила ангажемент, и... ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...и уезжаете. Как вижу, не в одиночестве. ЛИЛИ. Рудольфу Рудольфовичу со мной по пути. ВОЛЬФ. Так совпало. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, конечно. Все эти... рельсы. ЧЕЛЬЦОВА. Да что же это - на голодный желудок! ЛИЛИ (приближается к Захедринскому). Иван Николаевич, можно вас на два слова? Лили и Захедринский отходят в угол направо, к авансцене. Чельцова садится на диван, Вольф - на стул. Чельцов стоит перед ружьем, всматриваясь в него и не обращая внимания на присутствующих. ЛИЛИ. Если вы встретите Петра Алексеевича... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может, лучше подождать, дитя мое? Побегает по саду и вернется. ЛИЛИ. Не вернется, да и мне это безразлично. Я хотела вам сказать, что... Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так что же. ЛИЛИ. ...что если вы будете в чем-нибудь испытывать нужду... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, к примеру, в чем? ЛИЛИ. Если я смогу хоть чем-то быть вам полезна... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Милая Лилиана Карловна, не морочьте себе голову из-за старика. Я ни в чем не нуждаюсь, а если бы и нуждался, не заслуживаю ничего хорошего. ЛИЛИ. Но если все же... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы молоды, перед вами будущность. Театр, публика, слава... Главное, не отказывайтесь от избранного пути. ЛИЛИ. Иван Николаевич, все это неправда. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вас ожидает еще столько прекрасного. ЛИЛИ. Я вовсе не играла Дездемону. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что? Еще сыграете. Впереди у вас целая жизнь. ЛИЛИ. Я вообще ничего не сыграла, все только хотела. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совсем ничего? ЛИЛИ. Какие-то жалкие рольки, не заслуживающие внимания. И вечно только ждать, улыбаться, делать вид, что ты великая актриса. А театр... Вы не знаете, что там за жизнь. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаю. ЛИЛИ. Ждать... А чего жду я, Иван Николаевич? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все мы чего-нибудь ждем. ЛИЛИ. Но я, чего жду я? Петр Алексеевич человек неплохой, к жизни в гарнизоне я бы как-нибудь смогла привыкнуть. Говорил, что у нас будут дети... (Достает носовой платок и вытирает слезы.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, ну, не стоит. ЛИЛИ. Он был прав, дни тянутся, а годы летят. Вы хоть знаете, сколько мне лет? ВОЛЬФ (встает). Лилиана Карловна, мы опоздаем на поезд. ЛИЛИ (прячет платок). Уже иду, Рудольф Рудольфович. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда же вы отсюда поедете? ЛИЛИ. В одно имение, в Тульской губернии. Помещице Раневской нужен кто-нибудь, чтобы читать ей стихи. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Тульскую? Далековато. ЛИЛИ. Там есть вишневый сад... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же вы намерены делать в том саду. ЛИЛИ. Ждать, вдруг что-то произойдет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. О, да, обязательно. Грохот выстрела. Чельцов, сняв ружье со стены, выстрелил под стол. ЧЕЛЬЦОВ. Попал! ЧЕЛЬЦОВА (к присутствующим). Прошу вас извинить, господа. (К Чельцову.) Купец, а стреляет. Постыдился бы людей. ЧЕЛЬЦОВ. Кто-то, в конце концов, должен был выстрелить. ЧЕЛЬЦОВА. Но почему же именно ты! ЧЕЛЬЦОВ. Потому что не смог больше терпеть. ЧЕЛЬЦОВА. Сию же минуту повесь, это не для тебя! ЧЕЛЬЦОВ (вешая ружье на стену). Висит, а зачем - неизвестно. С левой стороны быстрым шагом входит Владимир Ленин. ЛЕНИН. Что? Уже пора? Ленин резок, собран, энергичен, насторожен, негромок, целеустремлен, но в экспрессии сдержан и лаконичен. Движения короткие, быстрые и решительные. Любая карикатурность исключается. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Еще рано, Владимир Ильич. Вы подумали, что это "Аврора", но ошиблись. "Аврора" будет в Петербурге. ЛЕНИН. Что ж, я подожду. (Выходит налево.) ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). А может пирожков? ВОЛЬФ. Лилиана Карловна, пора. ЛИЛИ (к Захедринскому). До свиданья, Иван Николаевич. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Будьте счастливы. Лили прощается со всеми, кроме Вольфа. ЧЕЛЬЦОВ. Вы вернетесь, Лилиана Карловна? ЛИЛИ. Кто знает... ЧЕЛЬЦОВ. Возвращайтесь обязательно, в домино сыграем. ЧЕЛЬЦОВА. И берегите себя. И смородина, не забыли, что я говорила о смородине? ЛИЛИ. Помню. Вольф прощается со всеми общим, чопорным поклоном. Берет плащ, трость и чемоданы и направляется вслед за Лили направо. Проходя мимо серванта со стоящей на нем вазой с апельсинами, задерживается, ставит на пол чемоданы и набивает себе карманы апельсинами. ЛИЛИ. Рудольф Рудольфович, мы опоздаем на поезд. Вольф берет чемоданы и выходит направо вслед за Лили. ЧЕЛЬЦОВА. Смородина! Никогда не забывайте! ЛИЛИ (за сценой). Не забуду! Пауза. ЧЕЛЬЦОВ. Какая еще смородина... ЧЕЛЬЦОВА. Уж она знает какая. Пауза. ЧЕЛЬЦОВ. Ушли. ЧЕЛЬЦОВА. Все уезжают. ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы сейчас насчет домино обмолвились. ЧЕЛЬЦОВ. Да, что-то говорил. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может, сыграем партию до ужина? ЧЕЛЬЦОВ. С вами? ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вы бы с кем хотели? Чельцов достает из кармана кожаную коробочку, дорожный комплект домино. Отодвигает стаканы и тарелки, высыпает кости домино на стол. ЧЕЛЬЦОВА. Но ты-то хоть не уезжаешь? ЧЕЛЬЦОВ. Мне ехать некуда. Чельцов и Захедринский присаживаются к столу, чтобы играть в домино. Чельцова садится на диван, достает из сумки рукоделие и начинает вязать на спицах. Пауза. Чельцов и Захедринский играют в домино. ЧЕЛЬЦОВ. Что это вы? ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве так нельзя? ЧЕЛЬЦОВ. Да это же сюда не идет! ЧЕЛЬЦОВА. Саша, господин Захедринский знает, что делает. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, так. (Берет кость назад, ставит другую.) Игра в домино продолжается. Чельцов, сосредоточившись, что-то напевает. С улицы доносится, сначала слабо, а потом все громче, цокот конских копыт по мостовой. Захедринский отвлекается от игры и прислушивается. Пауза. ЧЕЛЬЦОВ. Чего вы ждете... Цокот копыт нарастает. Захедринский встает из-за стола и выходит на балкон. (С упреком.) Иван Николаевич, а домино! Цокот копыт затихает, отдаляется. Захедринский возвращается с балкона. Ну, и что вы увидели? ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь к столу). Извозчика. ЧЕЛЬЦОВ. Эка невидаль. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А на извозчике сестры Прозоровы. Возвращаются с вокзала. ЧЕЛЬЦОВ. Не уехали, стало быть, в Москву? ЗАХЕДРИНСКИЙ. По-видимому, нет. ЧЕЛЬЦОВА. Ну и хорошо, да с какой им стати куда-то ехать. ЧЕЛЬЦОВ. Ваш ход. С левой стороны входит Анастасия Петровна. АНАСТАСИЯ. Телеграмма для господина Чельцова. ЧЕЛЬЦОВ. Вот черт... (Встает из-за стола и берет у Анастасии Петровны телеграмму.) Матреша, еду! ЧЕЛЬЦОВА. Боже мой, куда же опять... ЧЕЛЬЦОВ. В Тульскую губернию. Продают. ЧЕЛЬЦОВА. Кто продает, что продают... ЧЕЛЬЦОВ. Вишневый сад. ЧЕЛЬЦОВА (с подозрением). Вправду продают? ЧЕЛЬЦОВ (читает телеграмму). "Раневская оставляет имение и переселяется в город. Продает вишневый сад. Выезжай тотчас". Подписано: Ермолай Алексеевич Лопахин. ЧЕЛЬЦОВА. А кто такой этот самый Лопахин? ЧЕЛЬЦОВ. Ермолка Лопахин, мой компаньон. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А на что вам этот сад? ЧЕЛЬЦОВ. Как на что, сад вырубим, а землю опять продадим. Дело выгоднейшее. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А не вырубать нельзя? ЧЕЛЬЦОВ. Рассуждаете как дитя малое. Матреша, собирай саквояж. ЧЕЛЬЦОВА (выходя налево). Боже ж ты мой... Захедринский встает. ЧЕЛЬЦОВ. Ну, Иван Николаевич, может когда еще свидимся. Троекратно обнимаются, похлопывая друг друга по спине. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Если когда-нибудь захотите... ЧЕЛЬЦОВ. То к вам наверняка не обращусь. В делах вы ничего не смыслите. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да не продавать, просто поболтать. ЧЕЛЬЦОВ. А, это другое дело. С вами - всегда готов, вы человека понимаете. (Идет налево.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович, а в чем я смыслю? Чельцов останавливается, поворачивается и в недоумении разводит руками. Поворачивается и намеревается выйти налево, но с левой стороны входит Чельцова, в плаще и шляпе. Несет большой саквояж, а также плащ и картуз Чельцова. ЧЕЛЬЦОВА. Уезжаем. ЧЕЛЬЦОВ. Мы оба? ЧЕЛЬЦОВА. Я еду с тобой. Хватит с меня! ЧЕЛЬЦОВ. Но... Но мы вдвоем не поместимся в поезде! ЧЕЛЬЦОВА. Мог бы придумать что-нибудь поумней. (Ставит саквояж на пол и помогает ему надеть плащ, Чельцов послушно подчиняется, она надевает ему на голову картуз.) Иван Николаевич, не простужайтесь и ешьте побольше фруктов. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Постараюсь, Матрена Васильевна. Чельцова подает руку Захедринскому. Мадам... ЧЕЛЬЦОВА. Ну, Саша. (Идет направо.) Чельцов берет саквояж и идет за ней. Они выходят направо. Захедринский возвращается к столу, перемешивает кости домино, садится и начинает снова их раскладывать. Играет в домино сам с собой. С левой стороны входит Владимир Ленин. Захедринский поднимает голову, но тут же возвращается к своему занятию. Ленин садится напротив Захедринского и пристально на него смотрит, опершись локтями о стол. Пауза. Захедринский, занятый игрой, не обращает внимания на Ленина. Ленин берет со стола банку с вареньем и ложечку. Вместе со стулом поворачивается так, что теперь он сидит фронтально к зрителям, а левым профилем к Захедринскому. Сев поудобнее и положив ногу на ногу, поедает варенье из банки. Захедринский поднимает голову и сбоку смотрит на Ленина. Немного спустя Ленин перестает есть варенье и поворачивает голову к Захедринскому. Некоторое время они смотрят в глаза друг другу. ЛЕНИН. А я знаю все. Еще минуту продолжается поединок взглядов. Ленин отворачивается от Захедринского и продолжает, сидя фронтально к зрителям, есть варенье. Захедринский не опускает голову и не перестает сбоку смотреть на Ленина, поедающего варенье. Занавес. АКТ II. ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ Архитектура сцены та же, что в I акте. Однако цвет стен изменился, он стал грязно-желтым. Исчезли плюшевые портьеры и ламбрекен, которые обрамляли выход на балкон в I акте. Их заменил обычный, легкий, небольшой занавес, состоящий из двух половин. Сейчас он раздвинут. Вид на балкон и перспектива, до самого горизонта, те же, что в I акте. С левой стороны, у стены перпендикулярной авансцене, то есть у стены 1-й, там, где в I акте стоял секретер, теперь стоит "функциональный" столик машинистки, на нем пишущая машинка, модель первой четверти XX века. Стопка листов уже напечатанных, чистая бумага, подготовленная к работе. Все разложено очень аккуратно, что свидетельствует о педантичности машинистки. В машинке - лист бумаги с копиркой и подложенным вторым листом для копии, уже частично заполненные текстом. Перед столиком конторский табурет. На середине сцены, но не точно по центру, чтобы не перекрывать выход на балкон, а немного влево от центра, письменный стол, стоящий перпендикулярно авансцене. Это не типовой, современный письменный стол, представляющий собой столешницу, лежащую на двух тумбах с ящиками, но старинный стол на четырех ножках, из темного, благородного дерева, частично крытый зеленым сукном (не в стиле "бидермайер", а более раннем и легком). В отличие от столика машинистки, где царит строгий порядок, здесь хаос и неразбериха. Высокие стопы разнообразных папок, бумаг, документов и т.п. небрежно перемешаны. Чернильный прибор и ручка в том же изысканном стиле. Графин для воды и стакан. Воды в графине нет. Слева от стола стул для сотрудника, который будет называться: "стул за столом". Справа - стул для посетителей, называемый: "стул перед столом". Оба стула с мягкой обивкой, по стилю соответствуют письменному столу. У скошенной стены справа, то есть у стены 4-й, - крытый клеенкой "современный" диван, с торчащими из него пружинами и волосом. Возле правой стены, перпендикулярной авансцене, то есть возле 5-й стены, неподалеку от выхода направо и ближе к авансцене - прямоугольный столик, обращенный передней (одной из двух длинных) стороной, к зрителям. С противоположной, не видимой зрителю стороны в столе имеется выдвижной ящик. На столе большая конторская книга (или гроссбух), небольшой обгрызенный карандаш на толстой цепочке (почти цепи), не соответствующей размерам карандаша. Книжечка билетов, две квитанционных книжки, стакан с недопитым чаем и ложечкой. На стене, примыкающей к коридору, перед правой рамой сцены, в самом выходе за правую кулису, казенная табличка с надписью по-русски, но латинским шрифтом: "Ne kurit". День. Погода такая же, как в I акте. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА II акта в порядке их появления на сцене ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ ИЛЬЯ ЗУБАТЫЙ РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ ЛИЛИ КАРЛОВНА СВЕТЛОВА-ВОЛЬФ МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА ФРАНЦУЗ ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН ДЕЙСТВИЕ Занавес поднимается. В балконных дверях, опершись вытянутой рукой на левую притолоку двери, стоит Иван Николаевич Захедринский и смотрит наискосок вправо на сад, расположенный под балюстрадой и не видимый для зрителя. Захедринский в том же возрасте, что в I акте, ему около пятидесяти лет. На нем - подпоясанный в талии, махровый купальный халат ярко-красного цвета длиной до половины голени, спереди два больших накладных кармана. На босых ногах домашние туфли с задником (лучше: пляжные сандалии, но в любом случае обувь не должна ограничивать свободу движений актера, навязывая ему определенную пластическую манеру). За столиком с пишущей машинкой сидит Татьяна Яковлевна Бородина. Она в том же возрасте, что в I акте, ей около двадцати восьми лет. Одета в военную гимнастерку защитного цвета российского постреволюционного образца, с воротником стойкой, стянутую в талии военным ремнем. Юбка синего, флотского цвета и военные сапоги. Короткая прическа "под мальчика" с пролетарским, спартанским нюансом. Татьяна быстро печатает на машинке. Перестает печатать и с ожиданием оглядывается на Захедринского. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Скучно, Татьяна Яковлевна. Пауза. Не вообще, разумеется. Жизнь вообще стала лучше и веселей. Но в деталях... Пауза. Вот, к примеру, идет Илья Зубатый. Татьяна встает, идет в сторону балкона, на мгновение задерживается, как бы изменив свое первоначальное намерение, и, не замеченная Захедринским, возвращается к столику. Садится. Ничего странного в том, что он идет, конечно, нет. Купил "Комсомольскую правду" и теперь возвращается, да и как он мог не вернуться? И что сейчас от ворот идет по аллейке, тоже понятно, ведь кроме, как через ворота, он и не мог вернуться. Естественно и то, что идет по аллейке. Человек он культурный и топтать газоны не станет. Какая скука. Пауза. Ну, а что будет дальше? Вам известно, товарищ Татьяна, что будет дальше? ТАТЬЯНА. Нет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А мне известно. Аллейка приведет его к цветочной клумбе. И тут наступит конец детерминизму и возникнет альтернатива. Наш пролетарский поэт будет иметь две возможности. Обойти клумбу с левой стороны, либо обойти ее с правой. Какую сторону он предпочтет? Загадка будущего, момент неожиданности. Неужели вы не ощущаете сладостного возбуждения, которое нам дает неуверенность? Татьяна старательно и без видимой необходимости перекладывает на своем столике бумаги из одной стопки в другую. Пауза. Захедринский отрывается от балконной двери и оборачивается к Татьяне. Пауза. Нет, не ощущаете? Пауза. И правильно делаете, что не ощущаете. Илья Зубатый обойдет клумбу с левой стороны. Я наблюдаю за ним уже две недели и еще ни разу не было случая, чтобы с правой. Хотите пари, что с левой? Пауза. О, я не предлагаю вам большой ставки. Я хочу сказать - большой для вас. Договоримся, что если вы пари проиграете, то за ужином сегодня вечером сядете рядом со мной. Со мной, а не с Зубатым. Пауза. Я хочу вам помочь, Татьяна Яковлевна. Привнести хоть немного азарта в нашу правильную и творческую, но все же несколько монотонную жизнь. Победа пролетариата сомнению не подлежит, но разве мы не заслужили хоть чуточку риска? Тем более, что сегодня четверг, а по четвергам на ужин всегда подают рыбу с хреном. (Быстро оборачивается и смотрит на сад.) Вот, черт побери! Excusez le mot[3], Татьяна Яковлевна, но уже поздно. Заговорился с вами, а он тем временем обогнул клумбу, и я даже не заметил с какой стороны!... Не стану вас обманывать и говорить, что с левой. Хотя наверняка так оно и было... Я человек чести, пусть вас это, возможно, и удивит. (Продолжая смотреть на сад.) Уже переступил порог "Красногвардейца". Пауза. Ну вот, уже вошел. (Покинув балкон, выходит на сцену.) Так мы никогда и не узнаем, Татьяна Яковлевна, все потеряно. Как поступил Илья Зубатый, пролетарский поэт, пребывающий в доме отдыха "Красногрвардеец" в Крыму, двадцать девятого июля тысяча девятьсот двадцать восьмого года? Обошел он клумбу с левой стороны или с правой, так и останется для нас загадкой на веки вечные. С левой стороны входит Чельцов, уже без бороды. В картузе, сапогах и длинном, до пола, грязном фартуке. Перед собой он держит жестяной бачок, с верхом наполненный мусором и кухонными отходами. Чельцов в том же возрасте, что в I акте, ему около сорока пяти лет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Товарищ Чельцов, что сегодня на ужин? ЧЕЛЬЦОВ. Рыба с хреном. (Проходит направо.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вы бы не могли быть так любезны - через черный ход? ЧЕЛЬЦОВ. Любезны мы были при царе, а теперь все по-нашему. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Справедливо, просто я забыл. Чельцов выходит направо. Так на чем мы остановились, товарищ Бородина? ТАТЬЯНА (читает последние строчки на листе, вставленном в машинку). ...С пролетарским приветом, заместитель начальника Управления по делам зрелищ, прессы и издательств при Совете Народных Комиссаров, Захедринский Иван Николаевич. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но текст, сам текст. ТАТЬЯНА (читает весь напечатанный текст). Алексею Максимовичу Горькому, Капри. Дорогой товарищ Горький! Ваше драматическое произведение, озаглавленное - "На дне", требует обсуждения. Само произведение верно отображает народную нищету при капиталистическом строе. Однако его название вызывает возражения, поскольку может быть истолковано как намек на нашу современную действительность. В связи с чем рекомендуем название изменить. Приводим перечень приемлемых названий: "Не на высоте", "До вершины далеко", "У подножия горы", "Пока что - на дне". И все же, так как каждое из перечисленных названий, тем не менее, позволяет предположить, что ситуация наша не на высочайшем уровне, предлагаем в качестве названия для пьесы: "На вершине". Подписал... ЗАХЕДРИНСКИЙ (с недоверием). И я это продиктовал? ТАТЬЯНА. Лично вы. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В таком случае следует подписать. (Садится за письменный стол.) Татьяна вынимает лист с текстом из машинки и подает его Захедринскому на подпись. ЗАХЕДРИНСКИЙ (макает перо в чернильницу, заносит ручку над листом, намереваясь подписать, колеблется, кладет ручку на место). А знаете что, товарищ Бородина? Есть идея. Татьяна не реагирует. Не станем отправлять письмо. Чем заниматься перепиской, поеду-ка я на Капри лично. То есть - в командировку. Дело это деликатное, лучше обсудить его с Максимом наедине. Поедете со мной? Татьяна не реагирует. Я понимаю, вам неприятно ехать в капиталистическую страну. Она вам отвратительна. Мне тоже. Но это ваш долг, не могу же я ехать без секретаря. Вместе в борьбе, вместе в самопожертвовании ради пролетарской отчизны - таков наш девиз. Будем испытывать отвращение вместе. Что скажете? Татьяна не реагирует. (Он поворачивается к Татьяне лицом к лицу, как человек, решившийся на окончательное объяснение.) Товарищ Бородина, если уж вы со мной спите, то почему не можете любить меня? ТАТЬЯНА. Вы спрашиваете официально, товарищ начальник? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Абсолютно официально. ТАТЬЯНА. Потому что это не входит в мои обязанности. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда почему спите со мной? Пауза. Ведь не ради карьеры. Для этого вы слишком чисты идеологически. ТАТЬЯНА. Я удовлетворяю мои потребности. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Значит ли это, что вы смогли бы и с кем-нибудь другим? ТАТЬЯНА. Смогла бы и с другим. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А как же быть с любовью? ТАТЬЯНА. Любовь - это предрассудок. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Буржуазный, разумеется. Вы любите Партию. ТАТЬЯНА. Имеете возражения, товарищ начальник? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да нет, с чего вы взяли! Я и ее люблю. А вы - только Партию? ТАТЬЯНА. Надеюсь, вы не ревнуете, товарищ начальник? ЗАХЕДРИНСКИЙ. К Партии? О нет. ТАТЬЯНА. В чем же тогда дело? С правой стороны входит Илья Зубатый, ему двадцать два года, атлетического сложения. В спортивной майке, широких белых брюках с заутюженной складкой, надо лбом буйная белокурая шевелюра. В руке газета "Комсомольская правда". ЗУБАТЫЙ. Не напечатали! Татьяна идет навстречу Зубатому. Тот, не обращая на нее внимания, идет прямо к Захедринскому, минуя по дороге Татьяну. Та останавливается. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что не напечатали, товарищ Зубатый... ЗУБАТЫЙ. Стихотворение! Мое стихотворение! Татьяна возвращается к своему столику. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы такое говорите, товарищ Зубатый? Ваше стихотворение не напечатали. Невозможно. А какое стихотворение, скажите-ка? ЗУБАТЫЙ. "Завтра". ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как вам угодно, но завтра я, возможно, буду занят. ЗУБАТЫЙ. Да это же название стихотворения. Не напечатали. ЗАХЕДРИНСКИЙ. "Не напечатали" - хорошее название. ЗУБАТЫЙ. Не напечатали - не название стихотворения, а просто не напечатали. А стихотворение называется - "Завтра". ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже неплохо. А о чем стихотворение, напомните. ЗУБАТЫЙ (декламирует). Что ж, пусть дымится Фудзияма, Не нужно нам японской вишни. Дай - домны жар, руду Урала, В их честь мы дружно грянем - браво, Ведь наше дело вечно право. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, это. Понятно, почему не напечатали. Я не разрешил. ЗУБАТЫЙ. Но это же о Магнитогорске! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Преждевременно. Строительство Магнитогорска начнется только через год. ЗУБАТЫЙ. Не может быть! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Можете проверить в энциклопедии. ЗУБАТЫЙ. Вот не везет! ЗАХЕДРИНСКИЙ. К тому же Фудзияма не дымится. В последний раз этот вулкан дымился в тысяча семьсот седьмом году. Ныне же он хоть и по-прежнему японский, но погасший. ЗУБАТЫЙ. Разрешите, я запишу, товарищ начальник. (Достает из заднего кармана брюк маленький, черный блокнот с карандашом и записывает.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идеологически вы безупречны, товарищ Зубатый, однако вам следовало бы подтянуться по части истории и географии. Вы посещаете вечерние курсы? ЗУБАТЫЙ (пряча блокнот). Нет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это почему же? ЗУБАТЫЙ. Я пишу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А не можете писать по утрам? ЗУБАТЫЙ. По утрам я тоже пишу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Когда же вы читаете? ЗУБАТЫЙ. Я не читаю, товарищ начальник, я все время пишу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, похвально, похвально. Вы ведь авангард, не так ли? ЗУБАТЫЙ. Так точно, товарищ начальник. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Иными словами, футурист? ЗУБАТЫЙ. Факт. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Теперь понятно, почему вы не читаете. Ведь читать можно лишь то, что уже написано, а все уже написанное было написано в прошлом. Пусть даже пять минут назад, но все же в прошлом. И потому вы, будучи футуристом, читать этого не можете. Правильно? ЗУБАТЫЙ. Факт. Извините, вы не купаться собрались? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да... А что? ЗУБАТЫЙ. Если вы, товарищ начальник, собрались на пляж, я бы пошел с вами. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему же именно со мной? ЗУБАТЫЙ. Мы бы подискутировали. И мне хотелось, чтобы вы оценили мои новые стихи. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет нужды, они наверняка очень хороши. ЗУБАТЫЙ. Ну, тогда за компанию. ЗАХЕДРИНСКИЙ (поглядывая на небо). Что-то, похоже, небо начинает хмуриться... ЗУБАТЫЙ. Да что вы, товарищ начальник, ни капельки. Погода просто сказочная. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, возможно, позднее... у меня как раз накопилось много дел. ЗУБАТЫЙ. Так я подожду. (Садится на стул перед письменным столом.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Или, может, только завтра. Сегодня уже вряд ли выберусь. Да и вы, как футурист, наверное, тоже предпочли бы завтра. ЗУБАТЫЙ. Ничего страшного. Я все равно подожду. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но лучше не здесь. Нам с товарищем секретарем нужно поработать. ЗУБАТЫЙ (встает). Так вы, товарищ начальник, позовите меня, когда пойдете. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не премину. А вы тем временем что-нибудь напишите. Зубатый выходит налево. Уф-ф-ф... Татьяна встает. От суровой сдержанности и отстраненности по отношению к Захедринскому она переходит к интимной интонации, также физически. Приблизившись к Захедринскому, она отодвигает стопы бумаг и папок, садится на стол перед Захедринским. ТАТЬЯНА. Ты несправедлив, не надо с ним так обращаться. Он очень способный юноша. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разве я говорю, что это не так? ТАТЬЯНА. Подлинный талант, хоть и несколько неотесан. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже верно. ТАТЬЯНА. Он же не виноват, что жил под гнетом капитализма. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Правда, достаточно давно. ТАТЬЯНА. Он еще молод, всего двадцать лет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Двадцать два. ТАТЬЯНА. Мог быть твоим сыном. ЗАХЕДРИНСКИЙ (пораженный). Что?! Неужели похож?! ТАТЬЯНА. Ты должен уделять ему больше внимания. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не люблю блондинов. ТАТЬЯНА. Он так робок, так нуждается в заботе. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Материнская душа. (Обнимает ее.) Татьяна ласково прикасается к его уху. Пауза. ТАТЬЯНА. Что ты делаешь сегодня вечером? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Буду есть рыбу с хреном. ТАТЬЯНА. Могли бы поесть вместе. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Без Зубатого? ТАТЬЯНА. А потом погулять. ЗАХЕДРИНСКИЙ (с энтузиазмом). А сейчас нельзя? С правой стороны доносится грохот. Захедринский быстро выпускает Татьяну из своих объятий, она соскакивает со стола и отходит от Захедринского. Справа входит Чельцов, волоча за собой по полу пустой мусорный бак. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Товарищ Чельцов, почему вы входите без стука? ЧЕЛЬЦОВ (поворачивает направо, волоча по полу мусорный бак). Сейчас постучу. ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая со стула и указывая налево). Проходите! Чельцов поворачивает налево и марширует перед Захедринским, волоча за собой мусорный бак. И чтобы это было в последний раз! ЧЕЛЬЦОВ. Ладно уж, ладно... (Выходит налево, таща мусорный бак.) ТАТЬЯНА. Я передумала. Еду. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда? ТАТЬЯНА. На Капри. С тобой. Захедринский приближается к Татьяне, идущей ему навстречу. Обнимает ее. ЗАХЕДРИНСКИЙ (с такой огромной радостью, что выражает ее чуть ли не шепотом, как если бы он был крайне измучен). Наконец-то... (Кладет голову ей плечо) Пауза. (Поднимает голову, в приливе энергии.) Сейчас же напишу Чапаеву. Или нет, лучше позвоню! ТАТЬЯНА (кладет голову на его плечо). А что, если мы возьмем с собой Зубатого? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что такое? ТАТЬЯНА. Зубатый мог бы поехать с нами. Встреча с Горьким будет ему полезна, ты же сам говорил, что ему необходимо расширять кругозор. А Чапаев, я уверена, согласится. Он поддерживает молодежь. ЗАХЕДРИНСКИЙ (выпускает Татьяну из объятий и отступает на шаг). Товарищ Бородина, вы отдаете себе отчет... ТАТЬЯНА. И Горькому молодежь интересна. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Идиотом меня считаешь? Пауза. ТАТЬЯНА. Так что, нет? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет! Пауза. ТАТЬЯНА. Знаешь? Я, наверное, не поеду. Слева входит Рудольф Рудольфович Вольф. Он старше, чем в I акте, на восемнадцать лет. На нем китель а-ля Сталин, на груди несколько орденов и медалей. Вольф в сапогах, волосы набриолиненные с прямым пробором. ВОЛЬФ. Иван Николаевич, не заходила сюда... (Замечает Татьяну.) А, Татьяна Яковлевна, как здоровье? Татьяна идет налево, не отвечая на приветствие Вольфа. ЗАХЕДРИНСКИЙ (устремляясь вслед за Татьяной). Подожди!... Товарищ Бородина, постойте! Татьяна выходит налево. ВОЛЬФ (глядя вслед Татьяне). Что с ней случилось? ЗАХЕДРИНСКИЙ (поворачивая направо). Переутомилась. ВОЛЬФ. Здесь не было моей жены? ЗАХЕДРИНСКИЙ (садясь за письменный стол). Не замечал. ВОЛЬФ. Интересно, куда она опять подевалась. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В саду, должно быть, учит роль. ВОЛЬФ (идет направо, перед выходом оборачивается). Как раз об этом я и хотел с вами переговорить. Не мешаю вам? ЗАХЕДРИНСКИЙ (лжет, и потому отвечает преувеличенно вежливо). Что вы, нисколько! ВОЛЬФ. Правда, не мешаю? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы! ВОЛЬФ. Мне бы не хотелось вас отрывать. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И правильно. ВОЛЬФ. Ну, тогда я только на минутку. (