с кислородной атмосферой, внутри, прочно прикрепленную к скале, чтобы противо-стоять фтористым ураганам. Через толстые двойные иллюминаторы, сделанные из прозрачного материала, устойчивого к разъедающему дей-ствию кислорода, а снаружи - к такому же действию фто-ра, с инертным газом посредине, между рамами, обитатели Проциона порой с доброжелательным любопытством со-зерцали чудищ, вдыхающих кислород и пьющих закись водорода. Подумать только, что эти чудища называют за-кись водорода водой! Но это опять-таки совсем другая ис-тория. В тот день на базе, содрогавшейся, несмотря на все крепления, под бешеными порывами фтористого урагана, томились от скуки трое землян. Двое из этих чудищ при-надлежали к числу пьющих закись водорода (частенько с добавлением некоего этилового соединения в виде вод-ки - это относилось к экспедиционному биологу и пси-хологу, русскому полковнику медицинской службы Борису Мужинскому - либо рома, когда дело касалось американца Питера Говарда, геолога, минералога и химика). Третье-го - тоже землянина - звали Карел-178, и томился он больше всех. Ибо из-за обостренного, как и у других Ка-релов, чувства ответственности он считал, что все непри-ятности происходят из-за него. Пожалуй, здесь была доля правды, хотя сам Карел, конечно, был совершенно не ви-новат. Накануне Питер пожаловался: - Я плохо себя чувствую. Болит живот. Борис жестом обвинителя ткнул в Карела пальцем и, раскатисто произнося "р", приказал по-французски - а он говорил с Питером именно на этом языке: - Повтори-ка Первый закон роботов! Отдаленно напоминавший человека футляр, которого называли Карелом, не мог менять выражение лица, зато голосовой регистр робота был очень богат. Удивленно, до-садливо-жалостливым тоном, каким обращаются к надоед-ливому ребенку, отнюдь не изменившись в "лице", Карел ответил: - Первый закон. Робот не может причинить вред че ловеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Карел был славным малым, но чувство юмора в отличие от сегодняшних роботов у него было развито слабо. - Вот видишь, ты нарушил Первый закон, - продол-жал врач. Прежде чем брякнуть "Как так?", Карел издал дико-винное гудение. Борис расхохотался: - Очень просто! Ты в полдень накормил нас неудобо-варимым американским кушаньем - сосисками с кетчу-пом. И вот пожалуйста - у Питера болит живот. Питер улыбнулся, несмотря на недомогание (пока это было лишь легкое недомогание!). Ни тот, ни другой че-ловек не был специалистом по роботам и не отдавал себе отчета в том, какой грозный смысл имеет сказанное. Ибо для робота нет ничего более важного, чем Первый закон. Не худо бы это знать любителям шуточек. Человеку шутка может спасти жизнь. Но у Карела она может вывести из строя дорогостоящий мозг. Вот мы и подошли к нашей истории. Побледнеть Карел не мог, он не был на это способен. Он ответил бесцветным голосом: - Вы полагаете, доктор, что Питеру повредил приго-товленный мною обед? Однако Борис был поглощен своим делом и не ответил. Уложив американца на кушетку, он пощупал его живот и, хмурясь, произнес: - Как же так - не вырезать-аппендикса перед поле-том в космос! Весьма непредусмотрительно! Двенадцать часов спустя стало совершенно ясно, что диагноз правилен и требуется операция, к тому же без-отлагательная. И вот начинает разыгрываться драма. За-вязка: Карелу одно за другим отдаются распоряжения. Прежде всего - очистить длинный стол, за которым и обе-дают, и работают. Затем Борис, вертя в могучих руках ам-пулу растворителя для пентотала, приказывает: - Сходи в кладовку, приставь себе новую пару рук и прокали их на огне. Карел повинуется беспрекословно. Такие, как он, не оборудованы устройством для обсуждения приказов. Ког-да он возвращается в столовую, вытянув новые стерилизо-ванные руки и стараясь ни к чему не прикоснуться, Питер лежит па чистой простыне, а Борис извлекает из ящичка стерильные инструменты. Американец, уже усыпленный, тихонько дышит через маску, подсоединенную к небольшо-му черному баллону. Стоя у стола, Борис отдает очередное распоряжение: - Встань напротив меня! Робота еще со вчерашнего дня преследует все та же мысль, и он, легко скользнув к указанному месту, задает свой вопрос: - Так вы считаете, доктор, что обед, приготовленный мною... Удаление аппендикса не бог весть какая хитрая опе-рация. Борису не раз приходилось оперировать аппенди-цит. Но он был врачом широкого профиля, а не хирургом и поэтому немного волновался. Ему было не до пережива-ний робота. По счастью, он даже не ответил на вопрос. Натянув перчатки (как было бы удобно, если бы можно было приставить и себе другую пару рук, предварительно ее прокалив, подумал он), Борис уверенно взял скальпель и протянул Карелу зажим. - Когда я сделаю разрез и из сосуда пойдет кровь, - пояснил он, - ты сразу подашь мне этот зажим, возьмешь позади себя кэтгут и по моему приказанию приготовишь узелок. Борис наметил линию разреза. И тут началась драма. Отступив на шаг, Карел голосом, выдающим полней шее смятение (такой голос тоже предусмотрен в его коле-бательном контуре), заявил: - Я не могу! - Что?! - воскликнул Борис. - Не могу. Я даже и вам не могу позволить! Первый закон! Робот не может причинить... Ну, как его переубедишь? Оставалось одно: отведя ду-шу в залпе непереводимых русских выражений, разбудить Питера и искать решение. Прошло еще двенадцать часов. В капсуле томятся трое землян - врач, больной, которому срочно необходима опе-рация; но больше всех томится робот, который не может ассистировать, когда человеку разрезают живот, не может даже допустить, чтобы это было сделано. - И зачем только вы мне сказали? - тужит он.- Я вышел бы на воздух - или, как его, на фтор, - а по воз-вращении просто оказался бы перед совершившимся фак-том... Питер лежит на кушетке. Временами он постанывает от боли и мучительно размышляет. Борис и Карел сидят за столом друг против друга и в двадцатый раз перебирают все возможные варианты, тут же отвергая их один за другим. Допустить, что Карел выйдет? Невозможно. Теперь, когда он знает, в чем дело, его первейший долг, самая главная его обязанность - исполнить Первый закон, то есть остаться на месте и не допустить посягательства на целостность брюшной полости Питера. Эвакуировать Питера? Но до ближайшей базы один-надцать суток полета. Он не выживет. Вывести Карела из строя? Немыслимо. Карел - един-ственный, кто может выходить во фтористую атмосферу и обеспечивать бесперебойную работу генераторов, разме-щенных под станцией. Если же генераторы перестанут ра-ботать, погибнут два человека. В двадцатый раз Карел стонет: - Зачем, зачем вы мне сказали?! Борис предпринимает заведомо безнадежную попытку - отдать настолько категорический приказ, чтобы он взял верх над Первым законом. Борис кричит роботу: - Встать! Приказываю - не мешай мне оперировать Питера! Не действует. Если бы Карел мог, он бы пожал плеча-ми. Первый закон сильнее. Питер разражается длинной тирадой, призывая Карела спрятать свой Первый закон в карман. Нелогично, так как у Карела нет соответствую-щего отверстия и, кроме того, закон - не такая вещь, кото-рую можно спрятать. Умирая от боли и страха, Питер об-рывает его рассуждения: - Брось свою дурацкую логику! Перестань, наконец, понимать все буквально! Ух, добраться бы мне до этого Азимова! Робот возражает еще настойчивее, и голос его стано-вится еще более жалобным. Удержаться от возражений он не может, так как его электрические цепи - это цепи ло-гических умозаключений. - Добраться до Азимова невозможно. Он умер двести двадцать семь лет назад. Борис хватает табуретку, размахивается и собирается треснуть Карела. Но стальная рука перехватывает ее. Не столько из-за Третьего закона ("Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоре-чит Первому и Второму законам"), сколько из-за Перво-го: ведь если он допустит, чтобы его поломали, погибнут два человека. - Но у тебя ведь есть, пропади он пропадом, твой Первый закон, - заявляет Питер. - Ну что ты можешь со мной сделать, чтобы "не допустить"? Шею мне, что ли, свернешь? - Я заявлю самый решительный протест в устной форме, - благонравно отвечает Карел. Топтание на месте продолжается в прямом и в перенос ном смысле. Борис и робот топчутся вокруг стола, время от времени возвращаясь к какому-нибудь из отвергнутых вариантов и снова отвергая его. Отчаяние охватывает его со все большей силой. И в этот-то момент Карел не находит ничего лучшего, как нежнейшим голосом задать вопрос: - Вы все еще полагаете, Борис, что он заболел из-за приготовленного мною недоброкачественного обеда? Да? Вы думаете, что дело в моей оплошности? Борис разражается градом проклятии. Питер с постели обращается к роботу: - Ну, а что ты скажешь насчет второй части Первого закона? Как это там "...или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред"? Жалобным голосом Карел отвечает: - Вторая часть действительно создает потенциал дей-ствия, по он уступает потенциалу первой части. Неоспори-мо, однако, что в такой ситуации возникает конфликт, и его надо как можно скорее устранить. Необходима консульта-ция робопсихолога и, может быть, даже частичная пере-настройка. Время идет. - Конфликт, конфликт, конфликт, - задумчиво по-вторяет Карел. - Конфликт между законами. Это скверно, скверно, скверно, это скверно для меня. Идет время. Робот подражает голосу маленькой де-вочки: - Скверно, скверно, очень скверно. Пойду-ка я зай-мусь генераторами. Я пробуду там не меньше двух ча-сов. - И, протягивая "руку" Борису, добавляет: - А вы пока будьте умницами! Разумеется, два часа спустя Питер был уже опериро-ван. И жизнь его спасена. Робот никак не прокоммептиро вал это событие, но с тех пор стал говорить девчачьим го-лосом: видимо, какие-то его логические цепи вышли из строя. При смене дежурства на базе Карел получил приказа-ние вместе с людьми вернуться в звездолет. Там его ожи-дали робопсихолог и программист. Через некоторое время они встретились с Борисом и Питером в баре. За стаканом вина психолог сказал: - Любопытная вещь: робот свихнулся гораздо быст-рее, чем следовало бы ожидать. Если б все шло как поло-жено, он бы сопротивлялся еще сутки, и больному от этого, конечно, не стало бы лучше. Не знай я вас обоих так хоро-шо, я бы поклялся, что из-за какого-то вашего промаха он начал сходить с ума еще до возникновения конфликта. К примеру, не случилось ли вам еще до начала всей этой истории упрекнуть его в том, что он нарушил Первый закон?..
Леонард Ташнет. Практичное изобретение --------------------------------------------------------------- Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974 OCR: Благовест Иванов --------------------------------------------------------------- Я человек практичный, не то что мои сыновья, хотя они и умные ребята. А ума у них хватает, ничего не ска-жешь. Не родись они близнецами и достанься этот ум одному, а не двоим, так все ученые в мире, вместе взятые, этому одному и в подметки бы не годились. Ну, да и сейчас им жаловаться не приходится - оба отличные инженеры и на самом лучшем счету в своей фирме. Большая фирма, занимается электроникой и еще чем-то в том же роде. На-зывать я ее не буду, потому что ребятам это не понравит-ся. Я их хорошо знаю. Да кому и знать, как не мне? Я ведь сам их вырастил, а это, позвольте вам сказать, было сов-сем не так легко: мать их умерла, когда им еще девяти не исполнилось, а я второй раз жениться не стал. Вот и при-ходилось и делами заниматься, и следить, чтобы в доме все шло как полагается и за ребятами настоящий при-смотр был. Ну, да они всегда были хорошими мальчиками... У Ларри есть свой конек - лазеры. Ну, это такой спо-соб посылать свет. Как уж они устроены, я не знаю, пото-му что я-то в колледжах не обучался, не до того было. А Лео - фокусник-любитель, и, надо сказать, это у него ловко получается. Ну, и вместе они напридумывали много разных фокусов и номеров. Подвал у нас битком набит всяким оборудованием. Вот об этом-то я и хотел расска-зать. Ларри придумал аппарат для Лео, чтобы создавать оптические иллюзии. Ну, знаете: словно бы видишь что-то, чего на самом деле тут и вовсе нет. Как-то там зеркала приспосабливают. А Ларри приспособил лазеры и начал делать вроде бы картинки, но только вовсе и не картинки, а голограммы - вот как он их назвал. На негативе одна мешанина из точек и всяких завитушек, а если спроециро-вать на экран, то вид такой, словно этот предмет можно кругом обойти. Объемное изображение. Ну, объяснить это трудно, надо своими глазами видеть. Обычная картинка - она плоская и выглядит одинаково, с какого боку на нее ни посмотришь, а голограмма выглядит, как будто это не картинка, а настоящая вещь, и если зайти справа или сле-ва, то видишь совсем не то, что спереди. Так вот, значит, Ларри сделал нашему Лео аппарат для голограммных иллюзий. Он проецировал изображение не на экран, а прямо в воздух. При помощи зеркал. Они меня позвали и показали. Просто поверить невозможно! В воз-духе плавает самая настоящая шкатулка, или ваза с фрук-тами, или букет - ну просто что хотите. Даже кучка мел-кой монеты. И она-то и навела меня на мысль. - Прямо как настоящие, - говорю я. - Жалко, что вы не можете их сохранить насовсем! Обрызгали бы плек-сигласом что ли, - ну, как цветы сохраняют. Это я вспомнил про сувениры, которые продают в лав-ках для туристов - всякие штучки в прозрачных кубиках, вроде бы стеклянных. Ребята так и покатились. - Папа, - говорят они хором (они всегда говорят хо-ром), - это же только иллюзия. Это же не реальные день-ги. Их на самом деле тут нет. - Реальные - не реальные... А что такое "реальные", позвольте вас спросить? Я их вижу, и вы их видите, - го-ворю я. - Мы могли бы хоть в суде под присягой показать, что видели горсть мелочи прямо в воздухе. Разве нет? А потом в шутку я и говорю... Ну, не совсем в шутку, потому что забава - это забава, но раз уж подвернулась возможность заработать доллар-другой, так с какой стати ее упускать? Вот, значит, я и говорю: - Вы, ребята, у меня такие умные, так почему бы вам не придумать способа, чтобы эта иллюзия не исчезла, да же когда вы свой лазер выключите? Хоть и мелочь, а все равно ведь деньги. Ну, тут они принялись мне объяснять, что у световых волн нет никакой массы и еще всякие там премудрости, в которых сам черт ногу сломит. Но одно я все-таки понял: - Раз световые волны, которые, по-вашему, неосязае-мы, могут рисовать такие картинки, что кажется, будто тут что-то есть, так вам, чтобы оно и вправду тут было, достаточно будет это изображение чем-то обмазать. Ска-жем, другими какими-нибудь световыми волнами, чтобы изображение не пропало. А если его удастся обмазать, так, значит, оно и в самом деле будет тут, ведь верно? Они опять засмеялись, но я увидел, что мои рассужде-ния не пропали даром... - Папа, тебе бы философом быть, - говорит Лео. - Ты-бы побил епископа Беркли его собственным оружием... (Я потом нашел этого епископа в энциклопедии. Чело-век был с головой, ничего не скажешь. Так умел рассуж-дать, что не сразу и подкопаешься.) Тут они принялись спорить между собой, что обмазы-вать надо будет волнами особой длины, и все такое прочее. Ну, я и ушел. Недели через три ребята пригласили меня посмотреть, что у них получилось. К своему прежнему аппарату они добавили приставку, которая окружила голограмму (для модели они взяли десятицентовик) вроде бы туманом, как только она возникла. Потом они что-то включили, туман рассеялся, и - хотите верьте, хотите нет - изображение десятицентовика начало опускаться на пол. Правда, очень медленно, но все-таки оно опускалось. - Видишь, папа, - говорит Лео, - у голограммы те-перь есть вес. - Очень интересно, - говорю я. А что еще я мог ска-зать? Тут вдруг изображение монеты исчезло, и на пол упала капля клея, какой прилагается к детским авиакон-структорам. - Ну, а дальше что? - спрашиваю я. - Чего вы, соб-ственно, добились? - Одну проблему мы решили и сразу же столкнулись с другой, - говорят ребята хором. - Нам теперь нужно до-биться, чтобы обмазка успевала затвердевать прежде, чем голограмма исчезнет. Если это нам удастся, то мы получим точный слепок оригинала. Ну, я уже говорил, что я человек практичный. Я им по-советовал: - А вы сделайте так: когда туман рассеется и изобра-жение начнет падать, пусть оно упадет в жидкую пласт-массу, которая затвердевает быстрее, чем за секунду. Вот будет фокус - взять в руку слепок оптической иллюзии. Ну, тут они опять принялись втолковывать мне, что голограмма существует только в пучке света - то да се, - и вдруг оба замолчали и переглянулись. Я понял - они что-то придумали. Потом время от времени я все пытался их расспросить, как у них идут дела с новым фокусом, но они отмалчива-лись. Прошло с полгода. Я совсем уж и думать забыл про эти голограммы, но тут они меня опять позвали посмот-реть свой новый аппарат. В углу подвала стояли два бочонка. Ребята дали мне мотоциклетные очки и велели их надеть. А я тем временем заглянул в бочонки и вижу, что они чуть не доверху пол-ны десятицентовикамп. Новый аппарат был совсем не похож на прежний. Это была трубка из толстого, только совсем прозрачного стек-ла в форме буквы "X". Трубка была со всех сторон запая-на, и только там, где палочки "X" перекрещивались, снизу имелось отверстие. А на полу под трубкой лежал старый матрас, весь в черных дырочках, словно об него гасили окурки. Лео навел голограмму десятицентовика внутрь трубки и двигал ее до тех пор, пока она не оказалась в са-мой середке "X". А Ларри в другом углу включил еще какой-то аппарат, и в одном конце трубки появилось изо бражение тумана - длинная такая, узкая полоска. Ларри покрутил что-то, и полоска тумана начала медленно дви-гаться по трубке, пока не совпала с голограммой десяти-центовика в середке. - Давай! - скомандовал Лео. Тут они оба что-то покрутили - и в центре "X" будто мигнула лампа-вспышка. И тут же матрас на полу по-ехал вперед, потом назад и вбок. Я просто глазам не верил: из отверстия в трубке на матрас посыпались десятиценто-вики, укладываясь ровными рядками. Скоро весь матрас был покрыт монетами, и они перестали сыпаться. Я только рот разинул. А ребята расхохотались, и Лео говорит: - Ну-ка, попробуй возьми их в руки, папа! Я принялся подбирать монеты. Ну, ни дать ни взять настоящие десятицeнтовики, только покрыты очень тонкой прозрачной твердой пленкой и совсем легкие - прямо ни-чего не весят. - Ты подал нам хорошую мысль, папа, - говорит Ларри, - но мы кое-что добавили и от себя. Сгусток све-товых волн нельзя обмазать ничем материальным, но мы сообразили, что па голограмму десятицентовика можно на-ложить голограмму аэрозоли быстротвердеющей прозрач-ной пластмассы. Тут он объяснил, что свет - это не просто волна, но еще и частица, а потому теоретически тут должно прои-зойти образование пленки. Он мне очень подробно это объяснил, но только я все равно ничего не понял. - Теперь ты видишь, папа? Наложи один негатив на другой - и получишь позитив. Минус на минус дает плюс. Это верно не только с математической, но и с философской точки зрения. Отрицание отрицания, как сказал Гегель. Только новый позитив находится на более высоком витке диалектической спирали, чем оригинал... И пошел, и пошел. А я рассматривал десятицeнтовики. Если бы не пленка, они ничем не отличались бы от настоящих монет. - И что же вы будете с ними делать? - спросил я. Ребята переглянулись. - А мы с ними ничего и не собирались делать, - отве-чают они. - Просто было интересно с этим повозиться. Наверное, они заметили, как я на них посмотрел, пото-му что вдруг хором сказали: - Мы можем раздавать их зрителям после представле-ния на память, папа, - и глядят на меня с улыбкой: дес-кать, видишь, какие мы практичные. Ну вы сами видите, каких я практичных сыновей вос-питал. Изобрели копирующий аппарат и думают исполь-зовать его для любительских фокусов! Я покачал головой. - Нет, я придумал кое-что получше. Эти штуки ведь ничего не стоят, если не считать расходов на пластмассу и на электричество, а потому из них можно много чего на-готовить. (Они сразу поняли, к чему я клоню: я ведь за-нимаюсь бижутерией.) Ну, скажем, индийские браслеты или цыганские серьги. - Ничего не выйдет, папа, - говорят они, а Ларри до-бавляет: - Вот посмотри. Он подобрал одну монетку и швырнул ее об стену. Словно бы вспыхнуло радужное пламя - и все. От моне-ты даже и следа не осталось. - Видишь? - спрашивает Лео. - Стоит нарушить структуру - и ты опять получаешь световые волны, кото-рые движутся со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. Это он правду сказал. Я взял с верстака коловорот и по-пробовал просверлить в десятнцентовике дырочку. Хоп! Ни монеты, ни даже пластмассовой оболочки. Ларри го-ворит: - Вот видишь, папа, они годятся только на бесплат-ные сувениры. Забавная новинка, и ничего больше. До чего же они оба у меня непрактичные! - Так сделайте их тяжелее, раз уж вы научились их изготовлять. Подберите оболочку потверже. На такие штучки всегда есть спрос - иностранные монеты, цветоч-ки там или даже мушка какая-нибудь красивая. Ну, оказалось, они уже пробовали, только ничего не вышло. Монеты-то образовывались, но как только теплая пластмасса ударялась о матрас, они сразу исчезали. Ребя-та мне тут же это и показали. Эх, получи я их образование, давно бы я был миллио-нером! Самых простых вещей сообразить не могут. - Вот что, ребята! До того, как проецировать изобра-жение, приклейте на негативе к монете крохотное ушко. И тогда в него можно будет пропустить нитку или про-волочку. Вижу, им неприятно, что они сами до этого не додума-лись. Ну, мне и захотелось их подбодрить. Это не дело, если отец собственных сыновей обескураживает. Я и го-ворю: - Вот что, ребята. Я где-нибудь добуду золотую моне-ту в двадцать долларов и закажу ювелиру приделать к ней ушко, как я вам и говорил. Вы изготовите побольше копий, и я покажу их Тони (это мой художник), а уж он что-ни-будь сообразит. Прибыль поделим пополам. Так мы и сделали. Они мне наготовили полный бочонок золотых монет (их изображений в оболочке, само собой). Золотые эти совсем ничего не весили. Тони понаделал из них всяких ожерелий, поясков, серег, обручей на голову, и расходиться они начали, как горячие пирожки. Я поста-влял их крупным магазинам в Нью-Йорке и Далласе и бижутерийным лавочкам в Лос-Анджелесе. Они сразу вошли в моду. И выглядели совсем как настоящие. Да собственно, в некотором роде они и были настоящими. Только такие украшения из подлинного золота совсем оттянули бы руки или шею, а эти были легче перышка. Некоторое время спрос на них был очень большой, и мы порядочно зара-ботали. Да оно и понятно. Электричество обходится дешево, лазерный аппарат и трубка были уже изготовлены рань-ше, а двадцатидолларовая монета стоит в антикварном ма-газине всего семьдесят два доллара. Так что можете сами высчитать чистую прибыль. В общем, как я уже сказал, мы на них неплохо заработали. Однако мода - это мода, и когда украшения из монет всем приелись и перестали расходиться, я попросил ребят изготовить мне кое-что еще. Тут уж я пошел на расходы: купил восьмикаратовый бриллиант самой чистой воды и заказал для него съемную филигранную оправу (понимаете, такая оправа позволяла изготовить несколько моделей). Ну, с бочонком таких по-брякушек можно было сделать настоящее дело. Из-за пленки камешки выглядели похуже оригинала, но все-таки сверкали неплохо, можете мне поверить. Я ограничился одним бочонком потому, что намеревался продавать такие украшения как редкость. У меня их было достаточно для десятков диадем, кулонов, подвесок и хватило еще для особого заказа - одна миллионерша, жена нефтяного маг-ната, расшила ими свое платье к свадьбе дочки. Конечно, я не утверждал, что ото бриллианты, как и не выдавал мои золотые монеты за золото, и торговал я ими как бижуте-рией, только особого сорта. Они стали специальностью мо-ей фирмы и соперничали даже с австрийским горным хру-сталем и стразами. Я мог бы найти сотни способов, чтобы использовать за-твердевшие голограммы, и сказал ребятам, что им пора бы запатентовать процесс, и поскорее. А пока больше ни-чего изготовлять не следует. Они сразу согласились. Хорошие ребята, только несерьезные. Видите ли, им все это уже успело надоесть. А что дело приносит деньги, их совсем не интересовало. Тут как раз подошло рождество - время для нас самое горячее, - и я так захлопотался, что спросил ребят про патент только после Нового года. Они поглядели друг на друга, потом на меня и хором вздохнули. - Мы решили не брать патента, папа. Ага! Благородство взыграло, подумал я. Опубликуют формулу в каком-нибудь научном журнале и подарят свое открытие человечеству. А какой-нибудь ловкач добавит пустячок, да и возьмет патент на свое имя. - Почему же вы так решили? - спрашиваю я терпе-ливо. - Слишком опасно, - говорят они хором. А потом Лео начал объяснять про сохранение энергии, а Ларри - про атомную бомбу, и зачастили, зачастили, так что у меня голова кругом пошла от этих их "е равно эм це в квадра-те" и "эффектов реверберации при наложении волн". Ну, я их перебил: - Бог с ней, с наукой. Объясните-ка по-человечески. - Проще объяснить нельзя, - сказал Лео, а Ларри добавил: - Мы лучше тебе покажем. Накануне выпало много снегу, и двор был весь в су-гробах. Ларри спустился в подвал и принес оттуда мешочек с десятицентовиками, которые так там и лежали в бочон-ках. И еще он принес духовое ружье. Потом положил десятицентовик на сугроб, а на этот десятицентовик - еще один. А сам взял камешек и бросил его на монетки. Когда камешек о них ударился, они, как всегда, вспыхнули и исчезли. - Ну и что? - спрашиваю я. - Мы же всегда знали, что они непрочные. И всех клиентов я об этом предупреж-дал. - Посмотри получше, папа, - говорит Лео и показы-вает туда, где лежали монетки. Снег там подтаял, и обра-зовалась ямка дюйма полтора в поперечнике и чуть мень-ше дюйма глубиной. Но я все равно не мог понять, к чему он. клонит. Ребята повели меня за дом, к большому сугробу, куда мы счищаем снег с крыши. Этот сугроб был чуть не в че ловеческий рост. Лео взял десять монеток и осторожно вдавил их колбаской в снег на высоте груди. Потом отвел нас шага на четыре к забору и выстрелил из духового ружья. Тут на секунду словно метель разбушевалась. А когда в воздухе прояснилось, я гляжу - от сугроба ни-чего не осталось, и пахнет словно после грозы. Тут меня как осенило. Я схватил Лео за руку и за-кричал: - Да это же замечательно! Кому нужны все эти по-брякушки? Вы ведь можете за один час очистить от заносов целый город или шоссе! Но ребята только головами покачали. - Нет, папа. Ты сам человек мирный и нас такими же воспитал. Разве ты не понимаешь, к чему это может при-вести? Тут Лео начал объяснять, и Ларри начал объяснять, а я только молчал и слушал. - Ведь таким способом можно изготовить оружие уничтожения пострашней водородной бомбы. Чтобы убрать этот сугроб, хватило десяти монеток. А ты попробуй пред-ставить себе, что случится, если кто-нибудь сложит кучкой тридцать таких монеток и выстрелит в них из духового ружья? Или пятьдесят? Или сто? Одна разбитая монетка исчезает словно бы бесследно, просто возвращаясь в общее электромагнитное поле, и энергии при этом выделяется так мало, что невозможно измерить. Когда исчезли две мо-нетки одновременно, выделилось тепло, которое растопило немного снега, как ты сам видел. Десять уже взорвались с выделением значительного количества тепла и ионизиро-вали кислород в атмосфере. Ты ведь почувствовал запах газа, который при этом получился, - озона? Мы рассчи-тали, что будет происходить, если увеличивать число монет вплоть до сотни. А дальше мы просто побоялись считать. При добавлении каждого нового десятка, помимо взрыва и выделения тепла, возникают всякие явления вторичного порядка, и при этом все более сильные. Мы вернулись в дом и с полчаса сидели молча. Я хо-рошенько обдумал все это. Ребята были абсолютно правы: в мире и без нас хватает неприятностей. И я им сказал, что они правильно решили. Тут оба вскочили и давай меня целовать - это взрослые-то люди! И оба просто сияют. - Папа, ты у нас молодец! А потом как-то сразу сникли, словно им меня жалко стало, - что все мои мечты о богатстве пошли прахом. - Не расстраивайтесь, ребята, - говорю я им.- У ме-ня же есть вы. Так чего мне еще надо? Свою старость я хорошо обеспечил. Тут я даже немного всплакнул - от радости. Ну, о патенте, конечно, больше и речи не было. И ап-парат ребята сразу разобрали. Про.это изобретение мы больше не говорим. Но когда выпадает много снега, ре-бята мне улыбаются, а я улыбаюсь им в ответ. Потому что мне все соседи завидуют: дорожки во дворе у меня всегда расчищены, а никто из них ни разу не видел, чтобы я брал-ся за лопату. Мы рассчитали, что после обычного снегопада двух монет мало, а десяти- многовато. А вот три будет в самый раз. Я кладу монетки через равные промежутки и наловчился стрелять из духового ружья почти без прома-ха. Какой толк от изобретения, если из него нельзя извлечь пользы, ведь верно? Я человек практичный.
Альфонсо Альварес Вильяр. Телеуправляемая коррида --------------------------------------------------------------- Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974 OCR: Благовест Иванов --------------------------------------------------------------- В роскошно обставленной приемной табачный дым сто-ял столбом. Дым был такой густой, что, казалось, его мож-но жевать, и тщедушного человечка в нем почти не было видно. Он приходил сюда ежедневно уже целую неделю. "Дон Хосе не может вас сегодня принять", - неизменно говорили ему секретарши сеньора Карраско, импрессарио знаменитого матадора Эль-Наранхито. Они уже при-выкли к "малышу", а он, сидя в приемной, видел, как пе-ред ним с утра до вечера бесконечной вереницей проходят в кабинет дона Хосе пикадоры, киноактрисы, исполнитель-ницы фламенко и просто искатели и искательницы приклю-чений. Но этот тип, на визитной карточке которого рядом с именем стояло подозрительное звание "доктор физиче-ских наук", дона Хосе не интересовал: для него, мульти-миллионера, любой ученый был чокнутым или бездельни-ком. Наверно, думает выпросить тысяч десять на продол-жение каких-нибудь исследований. В этот день дон Хосе пришел к себе в контору в плохом настроении. Сказочный контракт для его подопечного, Эль-Наранхито, похоже ускользал из рук: латиноамери-канские импрессарио осмелились сравнить знаменитого тореро с его заклятым врагом и соперником Эль-Лимонсито! Пока ни о чем договориться не удалось, и контракт повис в воздухе. Рядом с такой неудачей любая другая не-приятность казалась сущим пустяком, и поэтому дон Хосе решил принять доктора Гонсалеса. Отхлебнув виски из стакана, который сеньор Карраско, возлежавший на шведском диване, соизволил ему предло-жить, доктор Гонсалес закашлялся. Этот экзотический на-питок он пробовал впервые в жизни. - Выкладывайте, что там у вас, да побыстрее - у меня много работы, - сумрачно процедил сквозь зубы сеньор Карраско, разглядывая висевшую на стене бычью голову с рогами, которая, казалось, жадно втягивала сухими нозд-рями кондиционированный воздух. - Видите ли, дон Хосе, я работал в университете элек-трофизиологом... - заговорил доктор Гонсалес, покраснев, как девушка, признающаяся в полицейском участке, что она занимается проституцией. - А что это такое? - грубо перебил его импрессарио. - Сейчас расскажу. Мы втыкаем проволочки в мозг животным и пропускаем электрический ток... - Друг любезный, вы ошиблись адресом. Мы втыкаем быкам шпаги и бандерильи, и не в мозг, а чаще в другие места. - Пожалуйста , наберитесь терпения, дон Хосе. Я хо-тел вам сказать следующее: электрический ток может за-ставить любое животное делать только те движения, какие мы от него хотим. Главное - надо знать, куда вживлять эти самые проволочки, которые мы называем электро-дами... - К делу, к делу, в лекциях по электро... как ее?., я не нуждаюсь! И вообще, при чем тут я? - Сейчас поймете. Я изобрел (вот посмотрите схему) аппарат, который позволит нам буквально вить из быков веревки. Когда сеньор Карраско это услышал, сигара длиной в километр, дымившая, как вулкан, выпала из его пальцев. Казалось, от хохота у него вот-вот лопнет брюхо. Управ-лять быком, вить из него веревки? Такое может лишь Эль-Наранхито, но только для Эль-Наранхито изобре-тения этого голодного профессора ни к чему. Он представил себе, как этот мозгляк дразнит огромного быка батарейкой карманного фонарика. - Еще минутку, дон Хосе. Все проще, чем вы думаете. Вам придется только подкупить кого-нибудь из служителей в стойлах, чтобы тот прикрепил к голове быка крохотный приемопередатчик ультракоротких волн. Это очень легко - у приемопередатчика есть присоски, он не принесет быку никакого вреда... - А потом вы протянете километровый кабель, да? И будете управлять быком, как мои дети игрушечной ма-шиной, которую я подарил им в сочельник? - с хохотом перебил его сеньор Карраско. Все это теперь ужасно забав-ляло его, и он уже не жалел, что принял доктора Гонсалеса - изобретателя четырех четвертей. - Вы не даете мне объяснить, дон Хосе. Слышали о телеуправляемых ракетах? Так вот, здесь кабель тоже не нужен. Теперь сеньор Карраско расхохотался еще громче: он представил себе быка, летящего со скоростью двадцать ты-сяч километров в час по направлению к Марсу. - Посмотрите на этот аппарат, - и физик вытащил из футляра предмет, похожий на обыкновенный транзистор. - С его помощью я могу посылать сигналы приемопередатчи-ку, укрепленному на голове у быка, а тот в свою очередь посылает ультракороткие волны нервным центрам. Я ра-ботал над этим изобретением больше десяти лет. Каким же дураком надо быть, чтобы потратить десять лет па такую глупость, когда есть занятия, которые позво-ляют месяцев за шесть обзавестись великолепной кварти-рой и автомобилем новейшей марки! Но доктор Гонсалес невозмутимо продолжал: - Короче говоря: если вы или ваш человек пришлеп-нете эти аппаратики на головы быкам, с которыми будет драться Эль-Лимопсито, я все устрою так, что Эль-Лимонсито провалится, и тогда ваш подопечный станет пер-вым на Национальной Фиесте. Дон Хосе утратил дар речи - последняя фраза попала в самую точку. На что бы он ни пошел, только бы ненавист-ный Лимонсито потерпел крах! Обратился бы даже за помощью к колдуньям - если бы те еще /кили в Испании. Возможно, даже вероятней всего, что предложение этого жалкого маньяка - чистое надувательство , но в такой ситуации, как сейчас, схватишься и за соломинку. Будучи, однако, деловым человеком, сеньор Карраско знал, что в любом деле, прежде чем решать, важно выяснить, сколько это будет стоить. Поэтому он спросил: - А сколько вы хотите за это изобретение? - Миллион песет, - ответил с неожиданной твердо-стью человечек. Черт возьми! Откуда этот книжный червь знает, что такие суммы вообще существуют? Дон Хосе опрокинул в глотку стакан виски и задумался. Но что толку думать о химерических затеях? Ведь это все равно, как если бы че-ловеку предложили северное полушарие Луны. - Хорошо. Но деньги вы получите, только когда ста-нут известны результаты. Как раз в воскресенье в корриде выступает этот сукин сын Лимонсито и мой тореро. Приходите завтра, и мы все обсудим. На другое утро, и на следующее, до самой субботы, док-тора Гонсалеса принимали первым. Разношерстная публи-ка, ожидавшая в приемной, иронизировала и обменивалась злыми шутками. Бульварные листки заговорили про "малыша-физика", прочили его в бандерилъеро при Эль-Нарапхито, а какой-то сотрудник телевидения попытался даже взять у доктора интервью. И вот наконец наступило воскресенье. Вся Испания уже целый месяц только и говорила о предстоящей корри-де. Люди шли на все, чтобы раздобыть билет, и после кор-риды немало перекупщиков приобрели на "заработан-ное" новые машины. К четырем часам на скамьях яблоку негде было упасть, и еще десять миллионов испанцев смот-рели на арену, сидя перед экранами своих телевизоров. По арене продефилировали квадрильи, и опять, в несчетный раз, повторились традиционные ритуалы испан-ской тавромахии. Ритм пасодобле зажигал в душах огонь. Пропела труба, и на середину арены, словно брошенный из пращи камень, вылетел громадный бык. Здесь он оста-новился как вкопанный, Эль-Лимонсито стал прямо пе-ред ним, но бык не двинулся с места. Он не двинулся бы, даже если бы в него вонзали горящие бандерильи: его дви-гательные центры парализовал четырехвольтовый ток. Ма-тадор подступал к быку вплотную, осыпал его бранью (к счастью, не услышанной микрофонами телевидения), но все было напрасно. Публика начала терять терпение, послышались свист-ки, но тут бык сорвался с места, и застигнутого врасплох Эль-Лимонсито спас только отчаянный прыжок в сторо-ну. В быка словно вселился дьявол: он бодал воздух то на-право, то налево, но не обращал ровным счетом никако-го внимания ни на матадора, ни на членов его квадрильи, когда те пытались продемонстрировать блестящую рабо-ту плащом. Верхом на лошади появился пикадор, этот броненосец тавромахического флота. Бык доверчиво подошел к пика-дору, словно подставляя себя под копье, но едва острие вонзилось ему в крестец, как бык, подпрыгнув на невероят-ную высоту, выбил из рук пикадора копье, и оно, пролетев изрядное расстояние, пробило соломенную шляпу фотографа, намеревавшегося увековечить эту сцену. Пикадор подобрал копье и снова ринулся в бой, но бык словно взбе-сился: он поддел лошадь рогами, и пикадор всей тяжестью своих ста двадцати килограммов плюхнулся на бычий за-гривок. Каким-то чудом ему удалось ухватиться за рога, и так он продержался несколько секунд, в то время как бык скакал и брыкался, словно одержимый. Нормальное тече-ние корриды было нарушено, однако правила есть прави-ла, и квадрнлья Эль-Лимонсито перешла к третьему эта-пу боя. Первый бандерильеро вонзил в круп быка две пары бандерилий; третья пара упала на арену, потому что бык побежал, делая зигзаги; другого бапдермльеро он догнал, свалил и покатил по арене как мяч. Зрители закатывались хохотом и не могли остановиться - такого не было еще ни на одной корриде; но настоящие любители возмущенно требовали, чтобы им вернули деньги за билеты. А невзрач-ный человек за камерами кинохроники лихорадочно вертел в это время переключатели чего-то похожего па транзистор. Началась завершающая часть боя - злополучней всех, описанных доном Хосе Мария Коссио в его фундаменталь-ном труде "История корриды". Острие шпаги все время соскальзывало с боков животного, и в какой-то миг она по самую рукоять врезалась в землю. Эль-Лимонсито застыл в странной позе, словно выполняя трудное гимнастиче-ское упражнение. И тут произошло самое комическое со-бытие этой незабываемой корриды: коварно взмахнув ро-гами, бык сдернул с Эль-Лимонсито одежду, и тот остался в одном нижнем белье, а потом, когда тореадор бросился бежать, бык сорвал с пего и то малое, что на н