Оцените этот текст:


     Перевели с англ:
     © Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru),  С. Мануков, А. Пахотин



---------------------------------------------------------------------
     © Мюриел Спарк
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     --  Тебе  надо  бы  прийти к нам  и  познакомиться с  моей матерью,  --
неожиданно  сказал Ричард под Рождество. Труди уже давным-давно ждала  этого
приглашения, но все равно удивилась.
     -- Надеюсь, встреча с ней доставит тебе удовольствие, -- доба-
     вил Ричард. -- Во всяком случае, мать с нетерпением ждет тебя.
     -- Разве она обо мне знает?
     -- Конечно, -- ответил Ричард.
     -- О!
     -- Только не надо  волноваться,  --  посоветовал  Ричард. --  Она очень
милая и со всеми ладит.
     -- Да, это наверняка так и есть. Конечно, я очень хотела бы...
     -- Приходи на воскресное чаепитие, -- заключил он.
     Они встретились прошлым  летом в Блейлахе -- одном из самых  невзрачных
приозерных  городков южной Австрии. Труди отдыхала там со  своей подругой по
имени Гвен, которая в Лондоне снимала тесную ко-
     мнатку в  гостинице "Кенсингтон", как раз  над номером Труди. В отличие
от последней, Гвен умела объясняться по-немецки.
     -- Я  и не думала, что здесь  может быть так дождливо, -- сказала Труди
на  третий  день  их  отпуска,  стоя перед закрытым  двустворчатым  окном  и
печально глядя  на лениво стекающие по стеклу струйки воды. -- Совсем  как в
Уэльсе.
     -- Вчера ты говорила  то же самое,  -- с  усмешкой  ответила Гвен. -- А
ведь погода была ясная. Тем не менее, ты заявила, что все это точ-
     но как в Уэльсе.
     -- Да, но и вчера чуточку моросило.
     -- Но когда ты сказала, что все это точно как в Уэльсе, как раз све-
     тило солнце. Конечно, отчасти ты права...
     --  В  гораздо  большей  степени,  чем  ты  думаешь.  И  все  же  я  не
представляла, что здесь может быть так сыро... -- Труди осеклась, услы-
     шав, как Гвен вполголоса считает до двадцати.
     -- Я понимаю, что ты приехала попытать счастья, -- наконец ска-
     зала Гвен. -- Но, боюсь, это не лучшее твое лето.
     Шум дождя усилился как бы в подтверждение ее слов.
     "Уж лучше захлопнуть ставни", -- подумала Труди.
     -- Может, мы сглупили, и надо было поехать в более дорогое мес-
     течко?
     -- Между прочим, дождь поливает и дорогие местечки. С равным успехом он
поливает и достойные, и убогие местечки в этом мире. То же, кстати, касается
и людей.
     Гвен  стукнуло тридцать пять.  Она  была  школьной учительницей.  И  ее
костюм, и прическа, и даже карандашик губной помады -- от них вея-
     ло такой чопорностью, что Труди, по-прежнему стоявшую у окна в тоск-
     ливом созерцании дождя, вдруг осенило: Гвен уже оставила всякие на-
     дежды на замужество.
     -- То же касается и людей, -- задумчиво повторила Гвен.
     Но на другой день установилась хорошая погода. Подружки купа-
     лись  в  озере, потом  сидели  под оранжево-белым  навесом  на  террасе
гостиницы, потягивали яблочный сок и любовались сияющими непо-
     рочной   белизной  вершинами.   Потом   гуляли:   Гвен   --   в   своих
небесно-голубых  шортах,  Труди  --  в пышном летнем костюме.  По набережной
слонялись туристы со всего света: грузные, прилично одетые немецкие матроны,
сопровождаемые степенными мужьями и невозмутимыми де-
     тьми,  тощие  англичанки  с  непременным перманентом,  резвые  балаболы
французы.
     -- Нет, я обязательно, обязательно должна заняться своим разго-
     ворником, -- сказала Труди. У нее было предчувствие: если она  научится
обходиться без посредничества Гвен, которая  все же стесняла свободу, то  ей
больше повезет.
     -- Ты полагаешь, что тогда повысится вероятность встретить кого-
     нибудь? -- Гвен как будто подтверждала ее мысли, и Труди чуть вздрог-
     нула.
     -- О, и совсем не за этим. Я намерена просто отдыхать. Я не...
     -- Боже, Ричард!
     Труди вздрогнула еще раз, а Гвен уже болтала по-английски с муж-
     чиной, который, со всей очевидностью, не сопровождал ни жену, ни тету-
     шку, ни сестрицу. Он мило чмокнул Гвен в щеку. Гвен со смехом отплати-
     ла ему той же монетой.
     -- Замечательно, замечательно, -- проговорил Ричард.  Он был чуть  выше
Гвен, темноволосый, с тонкими пегими усиками, широкогрудый.
     -- Как это тебя сюда занесло? -- спрашивал он у Гвен, с любопыт-
     ством косясь на Труди. -- Вот уж  не  чаял встретить здесь знакомых, да
еще из Лондона...
     Он остановился в гостинице на противоположном берегу. В тече-
     ние  последующих двух  недель Ричард каждый  день  переплывал  озеро на
лодке, чтобы ровно в десять утра встретиться  с соотечественницами, и иногда
оставался до  самого  вечера.  Труди была очарована Ричардом  и  с некоторым
трудом верила в приятельское безразличие к нему Гвен. Правда,  как  ей стало
известно, они работали в оджной школе и ежеднев-
     но виделись там. А это обстоятельство, по мнению Труди, служило дос-
     таточно веским основанием для стойкого равнодушия.
     В  один  из дней Гвен укатила  по  каким-то своим делам  и  оставила их
вдвоем.
     -- Между прочим, тут отдыхают только самые утонченные цените-
     ли, -- заявил Ричард. -- Давай-ка пройдемся и осмотрим городок.
     Труди восторженно разглядывала отслаивающиеся пласты штука-
     турки на стенах маленьких  домиков, обсаженные цветами старые балко-ны,
луковки славянских церквей -- теперь все это и впрямь казалось ей красивым и
притягательным.
     -- Здесь живут не только австрийцы? -- спросила она.
     -- Нет. Хватает и немцев, и французов. Это местечко многих прив-
     лекает красотой и тишиной.
     Исполненный уважения взгляд Ричарда то и дело останавливался на молодых
шумливых  обитателях  спортивного лагеря, разбивших  свои палатки на лугу  у
озера. Все они были долговязые, резвые, носили сво-
     бодные  и  короткие одеяния. Юноши  и девушки  возились и  визжали, как
ягнята, хотя и сохраняли при этом известное достоинство.
     --  О  чем у них  идет  речь?  --  полюбопытствовала Труди,  когда  они
проходили мимо одной особенно веселой компании.
     -- О последних мотогонках, в которых они якобы участвовали.
     -- Разве они мотогонщики?
     -- Нет. Гонок, о которых  они говорят, вообще никогда не было. Ну и что
с того? Иногда,  например, они рассуждают о киносъемках, которых  тоже никто
не проводил. Потому-то они и смеются.
     -- Не ахти как забавно, право слово.
     -- Они из разных стран, так что их юмор сводится к шуткам, кото-
     рые понятны  всем  без  исключения.  Вот  они и  болтают о  вымышленных
мотогонках.
     Труди  хихикнула,  чтобы  не  показаться  пресным  сухарем,  и  пытливо
взглянула на своего спутника.
     Как-то раз Ричард обронил, что ему уже тридцать пять лет, и Труди сочла
это вполне вероятным.
     -- А  мне почти  двадцать  два,  -- сказала она.  Ричард метнул на  нее
взгляд и быстро отвел глаза, потом вдруг снова пристально посмот-
     рел и взял Труди за руку. А все потому, как он объяснил ей впоследст-
     вии, что  эти  дивные слова были почти  равноценны  предложению  любви.
Любовь и  началась -- в  тот же  день после  обеда, посреди озера, когда они
сбросили обувь и принялись раскачивать лодку. Труди визжала и да-
     леко  откидывалась назад,  плотно  прижимая свои  голые  ступни к босым
ногам Ричарда.

     -- Боже, как чудесно я провела время с Ричардом, -- говорила  она Гвен,
когда они под вечер встретились в номере.  -- Странно, но я всегда  нравлюсь
зрелым мужчинам.
     Гвен села на кровать и смерила Труди удивленным взглядом.
     -- Ричард ненамного старше тебя, -- сказала она.
     -- Э... ну, я чуток скостила себе годы, -- Труди усмехнулась. -- Ду-
     маешь, зря?
     -- И сколько же ты "скостила"?
     -- Э... ну... э... семь лет.
     -- Очень смело с твоей стороны, -- пробормотала Гвен.
     -- А тебе не кажется, что ты немножко злючка?
     -- Нет. Я хотела сказать, что твердить одну и ту же  ложь снова и снова
можно лишь при наличии известной смелости. Некоторым женщи-
     нам это наскучивает.
     -- О, я совсем не такая искушенная и опытная, как тебе кажется.
     -- Оно  и верно:  большой  пользы  из  своего  житейского опыта  ты  не
извлекаешь, --  рассудила Гвен.  -- Но неужели самая удачная женская тактика
сводится к тому, чтобы вечно оставаться двадцатилетней?
     -- Ты просто заревновала, -- сухо сказала Труди. -- Вот и рассуж-
     даешь как дамочка не первой молодости. Во всяком случае, не это наде-
     ялась я от тебя услышать.

     В последний день отпуска Ричард пригласил Труди на лодочную прогулку. В
озере отражалось низкое серое небо.
     -- А здорово похоже на Виндермер, правда? -- спросил он.
     Труди  сроду  не  видела  Виндермера,  но  согласилась,  что  очень,  и
посмотрела на Ричарда сияющими глазами двадцатилетней девушки.
     --  Порой это  местечко  напоминает мне Йоркшир,  -- сказал  Ричард. --
Правда,  только в пасмурные дни. А вон там, где горы, --  ни  дать ни  взять
Уэльс.
     -- Именно это я тогда и сказала! -- обрадованно воскликнула Тру-
     ди. -- Я  сказала: Уэльс! Я сказала: это точно как Уэльс. А Гвен тотчас
же стала спорить.  Ты знаешь, она так стара душой, так  заскорузла, да еще и
школьная учительница... Кстати, ты давно с ней знаком?
     -- Несколько лет, -- ответил Ричард. -- Гвен  очень  славная и  большой
друг моей матери. Можно сказать, едва ли не член семьи.

     Поначалу Труди хотела съехать со своей лондонской  квартирки  в  другое
место, но потом похерила эту затею, поскольку ей все-таки неохо-
     та было покидать Гвен. Та каждый день видела Ричарда в школе и хоро-
     шо знала его мать. Кроме того, продолжительное знакомство Гвен с Ри-
     чардом помогало Труди заполнить пробел в  сведениях  о том  отрезке его
жизни,  о  котором  она  не  имела  ни  малейшего представления  и  который,
естественно, весьма и весьма интриговал ее.
     Она  часто  вбегала  в  комнату  Гвен   со  своими  наивными  вопросами
влюбленной девушки-подростка: "Гвен, как ты считаешь, если он дожи-
     дался меня у конторы и довез до дома, а потом назначил свидание на семь
часов и еще пригласил вместе провести выходные... Что это зна-
     чит, по-твоему?"
     -- Он звал тебя к себе домой, чтобы представить матери? -- безо всякого
воодушевления осведомилась Гвен.
     -- Нет, еще нет. О, ты полагаешь, он пригласит?
     -- Да, я так думаю. Рано или поздно он это сделает.
     -- Нет, ты правда так думаешь? -- Труди с девической порывисто-
     стью обняла Гвен.
     --  Когда  приезжает твой отец? -- слегка отстранившись,  тихо спросила
та.
     -- Нескоро, если вообще приедет. Сейчас он  не  может покинуть Лестер и
вдобавок ненавидит Лондон.
     -- Ты должна вызвать его. А с Ричардом поговорить и решитель-
     но выяснить его намерения. Девушкам твоего возраста необходима за-щита.
     Труди то и дело расспрашивала Гвен о Ричарде и его матушке.
     -- Они состоятельные люди? Что  у них за дом? Почему Ричард  до сих пор
не женат? Его мать, она избалованная женщина?
     -- Люси просто чудесная, -- отвечала Гвен.
     -- О, ты называешь ее Люси! Наверное, вы с ней очень близки?
     -- Да, я почти член их семьи, -- говорила Гвен.
     -- Ричард часто упоминает об этом. Ты бываешь там каждое воск-
     ресенье?
     -- За  редкими исключениями, -- говорила Гвен. -- Иногда у них и впрямь
бывает весело, а порой просто видишь свежие лица.
     -- Почему же он не зовет меня знакомиться с матерью? -- воскли-
     цала Труди.  -- Будь жива моя матушка и живи она здесь, в Лондоне, я бы
уж, конечно, пригласила его домой, чтобы представить ей.  -- Неужели это так
важно?!
     -- Но  ведь это был  бы  вполне определенный шаг... Мне  все же хочется
знать, что я для него значу. В конце концов, мы оба влюблены, и мы свободны.
А  то я  порой  начинаю думать, что  у  него  в отношении  меня  вообще  нет
серьезных намерений.  Но  если  он  пригласит  меня познакомиться  со  своей
матерью, это будет вполне определенный шаг, правда?
     -- Да, да, конечно, -- отвечала Гвен.
     -- Я даже чувствую, что не смогу позвонить ему домой, пока не встречусь
с его матерью. Я бы стеснялась говорить по телефону. Я дол-
     жна сначала познакомиться с ней. Это уже превращается в какую-то на-
     вязчивую идею.
     -- Воистину так, -- подтвердила Гвен. -- А почему бы тебе не ска-
     зать ему: Ричард, я хочу познакомиться с твоей матерью?
     -- Ну что ты, Гвен, есть вещи, которые девушка не может себе поз-
     волить.
     -- Девушка -- нет, но женщина-то может...
     -- Опять ты цепляешься к моему возрасту! Я же говорила, что ощущаю себя
двадцатилетней.  Я осознаю себя двадцатилетней. Я -- двадцатилетняя во всем,
что касается Ричарда. Впрочем, я  и не думала, что ты сумеешь мне чем-нибудь
помочь. В конце концов, ты сама никогда не имела успеха у мужчин, так ведь?
     -- Нет, не имела, -- ответила Гвен.  -- Я с самого рождения была ужасно
старой.
     -- А я  думаю, что, если хочешь иметь успех у мужчин, надо изо всех сил
цепляться за молодость.
     -- Мне кажется, мало проку в том, чтобы осуждать состояние, в ко-
     тором пребываешь по не зависящим от тебя причинам, -- рассудила Гвен.
     Труди расплакалась и убежала к себе, но спустя полчаса вернулась, чтобы
задать Гвен еще несколько вопросов о матери Ричар-
     да. Теперь  она вообще редко покидала Гвен  -- разве что, когда уходила
гулять с возлюбленным.
     Она уже потеряла всякую надежду и стала подумывать, что надое-
     ла Ричарду, как вдруг под Рождество он сказал:
     -- Тебе надо  бы прийти к нам  и познакомиться с моей матерью. Надеюсь,
встреча  с  ней  доставит  тебе  удовольствие.  Во  всяком  случае,  мать  с
нетерпением ждет тебя.
     -- Разве она обо мне знает?
     -- Конечно.
     -- О!
     -- Наконец-то  свершилось! Все чудесно! --  воскликнула Труди, вбегая к
Гвен и едва переводя дыхание.
     --  Он  пригласил тебя  домой, чтобы  познакомить со своей  матерью, --
полуутвердительно спросила та, не отрываясь от тетрадок.
     -- Но это очень важно для меня, Гвен!
     -- Оно понятно...
     -- Я собираюсь  пойти в  воскресенье к обеду, -- сообщила Труди. --  Ты
будешь там?
     -- Не раньше ужина.
     -- Все это так много значит для меня, Гвен.
     -- Это начало, -- сказала Гвен. -- Начало положено.
     -- О, я убеждена в этом...

     Ричард заехал за ней в четыре часа.  Он выглядел озабоченным и, вопреки
обыкновению, не распахнул для Труди дверцу машины,  а только чуть подвинулся
и подождал, пока она сядет рядом. Труди решила, что он, вероятно, нервничает
в преддверии ее первого знакомства с матерью.
     Миссис  Ситон  оказалась рослой,  чуть  сутуловатой женщиной  с редкими
серебристо-белыми волосами и большими светлыми глазами.
     -- Я надеюсь, вы будете звать меня Люси, -- сказала она. -- Вы курите?
     -- Я? Нет, что вы! -- поспешно ответила Труди.
     -- Зря. Успокаивает нервы, -- сообщила миссис Ситон. -- Вероят-
     но, пока у вас нет в этом необходимости. Не припекло еще.
     -- Но ведь... -- недоуменно пробормотала Труди. -- Ах, какая пре-
     красная комната, миссис Ситон!
     -- Люси, -- поправила хозяйка.
     --  Люси,  --  едва  слышно повторила  Труди, очень  смущаясь  и  робко
поглядывая на Ричарда. Но он  пил чай  и смотрел в  окно, как будто  пытался
определить, когда же, наконец, распогодится.
     -- Ричард должен отлучиться  и  будет к ужину, -- сказала миссис Ситон,
небрежно разминая сигарету.  --  Не  забывай наблюдать часы, счастливец,  ты
слышишь? А Труди,  я надеюсь, останется пока со мной. Уверена, нам найдется,
о чем поговорить. -- Она посмотрела на Труди  и едва заметно  подмигнула  --
будто бабочка взмахнула крылом.
     Труди приняла приглашение с заговорщицким кивком и изящно  откинулась в
кресле.  Она  ожидала, что Ричард сообщит, куда намерен  отправиться,  но он
неотрывно смотрел  в  окно,  отбивая  пальцами  нестройную дробь  по обшивке
дорогого кресла.
     -- По воскресеньям Ричард  всегда гуляет, --  со вздохом  заметила  его
мать, как только он вышел.
     -- Да, да,  я знаю, -- сказала  Труди так, что сразу стало понятно, кто
составляет ему компанию на воскресных прогулках.
     -- Я полагаю, вам хотелось бы знать о Ричарде все, -- произнесла миссис
Ситон таинственным  шепотом, хотя поблизости  никого не было.  При  этом она
тихонько и  гнусавенько засмеялась  и подняла плечи так  высоко, что едва не
коснулась  ими  ушей.  Труди  неумело скопировала  ее  жест  и  придвинулась
поближе.
     -- О, да, миссис Ситон, -- сказала она.
     -- Люси! Вы должны называть меня  Люси, я же говорила. Я хочу, чтобы мы
с  вами стали  настоящими  друзьями  и  чтобы  вы  чувствовали  себя  у  нас
прямо-таки членом семьи. Хотите осмотреться в доме?
     Она повела  Труди наверх  и показала  свою пышную  спальню, одна  стена
которой была сплошь зеркальной, так  что все предметы в комнате, в том числе
и фотографии Ричарда и его отца на ночном столике странно раздваивались.
     -- Это  Ричард на пони. Он обожал своего пони. Мы тогда жили в деревне.
А вот отец Ричарда в самом конце войны. Что вы тогда дела-
     ли, милая?
     -- Училась в школе, -- со всем возможным простодушием ответила Труди.
     -- Боже мой, как я ошиблась, -- сказала миссис Ситон, задумчи-
     во глядя  на нее. -- Я-то думала, вы ровесница Ричарда и Гвен. Гвен так
мила. А вот Ричард-выпускник. До сих пор не могу понять, почему он по-
     шел в школьные учителя. Впрочем, о нем хорошо отзываются. Все, кро-
     ме Гвен. Вам нравится Гвен?
     --  Гвен гораздо старше меня, --  невпопад ответила Труди, расстроенная
предположениями миссис Ситон относительно своего возраста.
     -- Она  должна  вот-вот объявиться. Гвен  всегда  приходит  к  ужину. А
теперь я покажу вам другие комнаты и логово Ричарда.
     На  пороге  комнаты  Ричарда  его мать на  миг замешкалась и,  зачем-то
прижав  палец  к  губам, оставила  дверь  открытой. По  сравнению с  другими
комнатами  эта оказалась  темной, неопрятной,  похожей на спальню школьника.
Пижамные штаны  Ричарда валялись на  полу рядом  с  кроватью, на  том  самом
месте, где он из них вылез. Подобное зрелище было уже знакомо Труди по их  с
Ричардом посещениям гостиниц в долине Темзы.
     -- Ах, как неопрятно, -- сказала мать Ричарда, удрученно качая головой.
-- Когда-нибудь он разведет тут мышей.
     К  ужину  пришла  Гвен  и  повела  себя   совершенно  как  дома:  сразу
отправилась на кухню делать  салат. Миссис Ситон нарезала ломтиками холодное
мясо,   а   Труди   отиралась   поблизости,  прислушиваясь   к  их   беседе,
свидетельствовавшей о долгих и довольно тесных отношениях. Было заметно, что
мать Ричарда заискивает перед Гвен.
     --...Нет, дорогая, сегодня ее не будет.
     -- А Джоанна?
     -- Видишь ли, поскольку это первый визит Труди, едва ли она приедет.
     -- Помоги-ка мне сервировать стол, -- позвала Гвен Труди. --  Вот здесь
ножи и вилки.
     За ужином миссис Ситон сказала:
     -- Как-то странно и необычно, что за столом  нас только трое. Обычно по
воскресеньям  у  нас  так  весело.  На следующей  неделе,  Труди, вы  должны
непременно прийти и перезнакомиться со всеми нашими, не правда ли, Гвен?
     -- О, да, -- согласилась Гвен. -- Непременно.
     -- Ричард припозднится и едва ли сможет проводить вас домой.  Несносный
мальчишка, о чем он только думает? -- сказала мать Ричарда.
     По пути к автобусной остановке Гвен спросила:
     -- Ну, как, теперь ты довольна, что встретилась с Люси?
     -- Вроде да. Но Ричард мог бы и остаться. Тогда было бы совсем здорово.
Полагаю,  он хотел, чтобы я самостоятельно  с ней пообщалась. Но вообще-то я
очень  нуждалась в  поддержке. Должно  быть, он не  думал,  что ты будешь  к
ужину. Наверное, считал, что мы с его мате-
     рью проговорим целый вечер.
     --  По воскресеньям я всегда  ужинаю  у Люси, --  сказала Гвен, пожимая
плечами.
     На  следующей неделе Труди виделась с  Ричардом всего один-единственный
раз в кафе, и то очень недолго.
     -- Экзамены, -- извинился он. -- Я очень занят, дорогая.
     -- Экзамены под Рождество? Мне казалось, они уже прошли.
     -- Подготовка отчета, -- поправился он. -- Уйма работы.
     Он  отвез Труди домой, чмокнул в  щеку и уехал. Глядя вслед машине, она
вдруг почувствовала, что  ненавидит его  усики. Но тотчас же одернула себя и
решила, что еще слишком юна, чтобы обсуждать таких мужчин, как Ричард.
     Он заехал за ней в четыре пополудни в воскресенье. И объявил:
     -- Матушка жаждет видеть тебя и надеется,  что  ты останешься у  нас до
ужина.
     -- Но ты никуда не уйдешь, Ричард?
     -- Нет, сегодня нет.
     Однако  ему все же пришлось отправиться  на какую-то встречу, о которой
мать напомнила сыну тотчас же после обеда.
     Труди  рассматривала  альбом  с фотографиями, затем слушала пространные
рассказы о том, как миссис Ситон познакомилась с отцом Ричарда в Швейцарии и
что он носил в те времена.
     В половине седьмого  начался  ужин.  Присутствовало  трое дам,  включая
Гвен. Одна, ее звали Грейс, была  довольно смазлива, с  ее личика не сходила
удивленная  мина. Другая, по имени Айрис, выглядела аж лет  на сорок.  У нее
была подчеркнуто грубоватая повадка.
     -- И где же его носит, нашего свинтуса Ричарда? -- спросила она.
     -- Откуда мне знать, -- со вздохом сказала мать Ричарда. -- Раз-
     ве могу я у него спрашивать?
     -- Не  судите  его  строго.  Он  много  работал  на  этой  неделе,  наш
непревзойденный  милый  учитель,  --  сказала  Грейс  со   своей  удивленной
гримаской.
     -- Весьма посредственный, должна вам заметить, -- вставила Гвен.
     --  А  мне кажется, --  заспорила Грейс,  --  что  в  школе  он  просто
великолепен.
     -- Этот шекспировский тип действительно бывает великолепен, но только в
самом конце весеннего семестра, перед отпуском,  -- проворчала Айрис. -- Жму
ему за это лапу, старому свинтусу.
     -- Замечательно, Айрис, -- воскликнула мать свинтуса. -- Ты тоже должна
признать, Гвен...
     -- Очень дурной актеришко, если уж поминать Шекспира, -- отре-
     зала Гвен.
     --  Возможно, ты и права, но  ведь его ученики -- всего  лишь дети. Для
них достаточно и тех способностей, которыми он наделен, -- печаль-
     но промолвила миссис Ситон.
     --  Я обожаю  Ричарда, --  сказала Грейс, -- когда он напускает на себя
такой деловой, такой важный вид.
     --  О да,  --  согласилась Айрис.  --  Ричард  просто  прелесть,  когда
начинает корчить из себя важную особу.
     -- Да, да, это  так, --  с благоговейным обожанием сказала его мать. --
Знаете, это было в самом начале его учительской карьеры, однажды он...
     Когда все расходились, миссис Ситон сказала Труди:
     --  Вы  придете  на следующей неделе,  не правда  ли? Я хочу, чтобы  вы
чувствовали себя здесь  совсем своей. Будут еще двое подруг Ричарда, я хочу,
чтобы вы и с ними познакомились. Старые добрые друзья...
     По дороге к автобусной остановке Труди спросила Гвен:
     -- Ты не находишь, что это как-то глупо -- бывать у миссис Ситон каждое
воскресенье?
     -- И да, мое юное  создание, и нет. Время от времени видишь там  свежие
лица. А это уже какое-никакое развлечение.
     -- Ричард когда-нибудь бывает с вами?
     -- Нет, обычно он где-то пропадает. Да, впрочем, ты  прекрасно  знаешь,
где. Остаемся только мы и миссис Ситон.
     Труди вдруг остановилась посреди мостовой.
     -- А эти женщины, они кто? -- спросила она.
     -- О, это старые подруги Ричарда.
     -- И часто они видятся с ним?
     -- Теперь уже нет, милая. Теперь они просто члены семьи.

     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)








---------------------------------------------------------------------
     © Ричард Диминг
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     Маленькая  тщедушная  девочка  выглядела  лет на  двенадцать,  хотя  ей
вот-вот должно было сравняться пятнадцать. Но ее спутник тянул на  все сорок
пять, и в облике его было нечто вороватое, отталкивающее, хотя наружность он
имел вполне приличную. Его тонкая бледная рука  по-хозяйски сжимала запястье
девочки, и  это казалось немного неестественным.  Девочка  вяло  плелась  за
мужчиной и с отсутствующим видом мусолила подаренную им шоколадку. Посмотрев
на  своего  предводителя, она  заметила  на  его  лице  выражение  странного
нетерпения, но это нимало не озадачило и не испугало ее.
     По лесопарку Сент-Луиса тут и там разбросаны ларьки с  прохладительными
напитками,  но до сих пор девочка шествовала мимо них совершенно безучастно.
Теперь же, когда они уже почти миновали последний киоск и направились было к
аллее для верховой езды, она вдруг  уперлась, причем вовсе не потому, что не
хотела  идти  с  мужчиной дальше. По-видимому, ее  просто привлекла  россыпь
всевозможных лакомств в витрине ларька. Мужчина  же все норовил утащить юную
спутницу прочь  оттуда, но  в конце концов  остановился и  с  трудом выдавил
вымученную полуулыбку,  когда девочка вдруг сказала на  диво зычным голосом,
который наверняка услышали все покупатели:
     -- Мистер, я пить хочу. Можно мне глоточек содовой?
     У ларька собралось человек  двадцать, если  не больше: супружеские пары
всех возрастов, стайки хихикающих девушек, ватаги юношей, которые оценивающе
посматривали  не  хохотушек; несколько  покупателей, похоже, пришли  сюда по
одиночке.  Заслышав голос  девочки,  человек  пять  обернулись  и  принялись
разглядывать ее и ее спутника.
     Один  из  них  --  крепко  сбитый  солдат-десантник  лет  девятнадцати,
чистенький  и  опрятный,  в  лихо  заломленном на стриженый затылок  берете,
перевел взгляд с девочки на мужчину и насупился. Мужчина с застывшей улыбкой
повернулся к спутнице и сказал так тихо, что его услышала она одна:
     -- Потом. Потерпи немножко, и я куплю тебе сколько угодно этой содовой,
а сейчас идем.
     -- Но я пить хочу, мистер, -- пробубнила девочка.
     Уже несколько человек хмуро разглядывали мужчину,  у  киоска воцарилась
мертвая тишина, на  лице  десантника появилось смешанное выражение  злобы  и
нерешительности.
     Мужчина смотрел только на девочку.
     -- Жди  здесь, --  раздраженно бросил он, выпустил  ее руку,  подошел к
ларьку, положил на прилавок десятицентовик и попросил бутылку содовой.
     -- Какой? -- тоном страдальца спросил  затырканный продавец, не заметив
ни девочку, ни мужчину, ни внезапного безмолвия в очереди.
     -- Любой, -- ответил мужчина.
     Передернув  плечами,  продавец откупорил бутылку  апельсиновой шипучки,
поставил ее на прилавок и взял монету. Мужчина поспешно подхватил бутылку  и
отнес девочке.
     -- Ну, теперь пошли, -- сказал он и шагнул к аллее.
     -- Соломинку забыли! -- громогласно возвестило дитя.
     Мужчина  уставился  на  девочку с таким  видом, словно с  удовольствием
оттаскал  бы  ее  за  уши,  но  потом  опять вымученно  усмехнулся.  Избегая
растерянно-враждебных   взглядов,   он   вернулся  к  прилавку,  вытащил  из
стеклянного стакана соломинку и вручил ее девочке.
     -- Спасибо, мистер, -- громко сказала  та, сунула соломинку в бутылку и
снова доверчиво подала мужчине руку. Он судорожно схватил ее и так торопливо
зашагал  к аллее, что  девочке пришлось едва  ли не бежать за  ним на  своих
тоненьких ножках.  Покупатели  все как один смотрели вслед странной парочке.
Угрюмо-растерянная мина  на лице юного десантника вдруг сменилась выражением
решимости. Он отошел от прилавка и проговорил, ни к кому не обращаясь:
     --  Девчонка видит этого  парня  впервые в жизни. Если  хотите,  можете
стоять тут и шевелить мозгами хоть целый день, а я разберусь, в чем дело.
     С этими словами он бросился догонять мужчину и девочку. Почти тотчас за
ним  последовали еще  трое  парней, потом --  одинокий мужчина, а  вскоре  и
остальные покупатели потянулись вслед за десантником.
     Мужчина  бросил  встревоженный взгляд  через  плечо,  увидел,  что  его
нагоняют два  десятка  человек, и  резко остановился,  охваченный ужасом. Он
попытался  высвободить пальцы  из  ладони девочки,  но  та  от удивления еще
крепче  ухватилась за руку  спутника, и теперь ему пришлось бы тащить ее  за
собой, вздумай  он  спасаться бегством.  Мужчина в страхе  ударил девочку по
запястью и, наконец, освободился, но десантник уже настиг их.
     Мужчина попятился, прижался спиной  к дереву и,  подняв руки, попытался
изобразить  нечто  вроде примирительной  улыбки, но  вместо  нее  получилась
испуганная гримаса.
     Десантник загнал свою жертву в угол  и теперь не знал, как ему быть. Он
молча стоял перед оробевшим мужчиной, сжав кулаки и злобно
     сверкая  глазами.   Спутник  девочки   по-прежнему   силился   выдавить
примирительную улыбку. Но тут  подоспели покупатели и выстроились вокруг них
полукругом.
     Какая-то пожилая женщина с золотыми коронками, сопровождаемая кротким с
виду  мужчиной  в  летах, решила  отобрать инициативу  у  десантника и резко
спросила девочку:
     -- Ты знаешь этого человека, милая?
     Девочка  с  любопытством  смотрела  на   внезапно  собравшуюся   толпу;
казалось, происходящее нимало не  тревожит ее. Услышав вопрос, она взглянула
на яркозубую даму и вежливо ответила:
     -- Нет, мадам, но это добрый дядя, он купил мне шоколадку.
     Женщина зыркнула  на "доброго  дядю",  и ноздри ее раздулись. Потом она
опять  посмотрела  на  девочку  и  изобразила  на  лице  улыбку,  призванную
завоевать доверие ребенка.
     -- Значит, ты только сегодня познакомилась с ним, дорогая?
     -- Да, мадам, в павильоне возде туалета.
     Женщина  снова повернулась  к спутнику девочки,  на  лице  ее появилось
выражение едва ли не первобытной ярости.
     -- Стало быть, вы отирались возле женского туалета? Поджидали  невинное
дитя, которое  еще  не  знает,  что нельзя вступать в беседу с незнакомцами,
так? Куда вы хотели ее отвести? В кусты?
     -- Послушайте, -- проблеял мужчина, -- я ничего не сделал. Почему вы на
меня взъелись?
     --  Куда вы ее  ведете? -- не сулящим  ничего хорошего тоном  повторила
женщина. -- В той аллее ничего нет, одни укромные уголки.
     -- Мы просто прогуливаемся, -- с  подвыванием ответил мужчина. -- Закон
не запрещает угощать детей шоколадом, а я люблю детей.
     -- Охотно верю, -- фыркнула золотозубая дама.
     Мужчина лихорадочно оглядел враждебные лица. Надеяться было почти не на
что.  Он  дважды  сглотнул  слюну,  прежде  чем  сумел  выговорить, едва  не
сорвавшись на истерический визг:
     -- Вы не вправе допрашивать меня. Я ничего плохого не сделал.
     Но голос,  лицо и  повадка выдавали  его  с головой. Толпа рассвирепела
пуще  прежнего.  Стоявший  перед мужчиной десантник ни на  миг  не  разжимал
кулаки. Наконец он дал волю своему гневу.
     -- Ты, поганый растлитель! -- взревел парень и с размаху ударил мужчину
по лицу. Тот врезался спиной в дерево, предпринял робкую попытку защититься,
но у него не было ни единого шанса. Крепкий молодчик размеренно,  расчетливо
и  почти  бесстрастно  принялся  избивать  свою  жертву,  пока  лицо  ее  не
превратилось  в  кровавое месиво,  а  туловище --  в  содрогающийся  куль  с
костями.  Мужчина попытался  было  опуститься  на  землю  и прикрыть  голову
руками, чтобы прекратить  неравный  бой, но  десантник рывком поднял  его на
ноги, опять  прижал  к  дереву и, придерживая одной рукой,  принялся осыпать
новыми ударами.
     Безмолвная  толпа с мрачным одобрением взирала на это  действо. Судя по
лицам, никто не испытывал  ничего  похожего на ужас. Девочка тоже наблюдала.
После  первого удара  безучастная  мина  на  ее  лице  сменилась  выражением
нездорового любопытства,  а  по мере  того,  как  десантник входил во  вкус,
девчонка возбуждалась  все сильнее и сильнее, пока,  наконец, в ее глазах не
появился лихорадочный блеск. Но вот десантник начал уставать, и  возбуждение
юной зрительницы пошло на убыль. Она тихонько попятилась назад и смешалась с
толпой,  слишком поглощенной созерцанием побоища,  чтобы заметить ее уход, а
потом неспешно двинулась к  ларьку и  скрылась за ним. Когда  бесчувственная
жертва медленно опустилась наземь, девочка была  уже далеко.  Теперь она шла
быстрым шагом, почти бежала.
     Час  спустя девочка  вернулась домой. Отец храпел на диване в гостиной,
мать изучала  колонку  светских новостей. Когда дочь вошла в парадную дверь,
мать рассеянно подняла глаза и сказала:
     --Ты уже вернулась из парка, Донна? Хорошо повеселилась?
     -- Да, мадам, -- вежливо ответила Донна.
     -- И  что ты только  находишь в  этом парке?  -- молвила мать. --  Я-то
думала, тамошних увеселений хватит на два-три воскресенья отсилы, а  ты туда
все лето бегаешь, если не ошибаюсь?
     Но  этот вопрос  был  не  более чем  выражением праздного родительского
любопытства, и ответа на него никто не ждал. Мать уткнулась в газету, прежде
чем девочка успела открыть рот.
     В следующее воскресенье Донна, по обыкновению, пришла к павильону ровно
в два пополудни,  уселась на скамейку напротив мужского туалета, привалилась
спиной к стене и стала терпеливо ждать.
     Донна была смышленой и не  по годам начитанной девочкой, но выбор места
определялся скорее  собственным  житейским  опытом,  нежели  почерпнутой  из
книжек  премудростью.  В  любом учебнике  психиатрии  можно  прочитать,  что
уличные  туалеты  --  излюбленные  охотничьи  угодья  всякого  рода  половых
извращенцев. Но Донна просто  знала: если посидеть на  этой скамье подольше,
рано  или  поздно  дичь для  ее  воскресных  игрищ  непременно  появится. Со
временем  у  девочки  развилось  чутье на  таких  типов, поэтому большинство
входивших в  туалет  мужчин она удостаивала лишь  беглого  взгляда.  Однажды
Донна для пробы улыбнулась какому-то нервному человеку  лет шестидесяти,  но
тот только радушно улыбнулся в ответ и бросил на ходу:
     -- Приветствую вас, юная леди.
     Около половины четвертого девочка,  наконец,  нашла того,  кто  был  ей
нужен,  -- небрежно одетого краснолицего человечка  лет пятидесяти  пяти,  с
бегающими  глазками,  опясанными багровыми ободками. Он посмотрел на Донну и
пошел было дальше, в туалет, но резко остановился, когда она одарила его его
лучезарной улыбкой.  Мужчина  тускло  улыбнулся в  ответ,  но  не  так,  как
взрослые  обычно улыбаются детям,  а совсем по-другому, --  оценивающе.  Его
глаза медленно оглядели худенькую девочку с ног до головы.
     -- Папу ждешь, малышка? -- с надеждой спросил он.
     -- Нет, отдыхаю просто. Я одна пришла.
     Красноглазый заметно обрадывался и воровато заозирался по сторонам.
     -- Не хочешь сходить в зоопарк, посмотреть на медведей?
     -- Эка невидаль, -- ответила девочка. -- Мне бы лучше шоколадку.
     Мужчина снова опасливо огляделся, убедился, что  никто  не обращает  на
них ни малейшего внимания, и спросил:
     -- А с какой стати я  должен покупать маленьким девочкам шоколадки? Что
мне за это будет?
     -- Что хотите, -- невозмутимо ответила Донна, посмотрев ему в глаза.
     Человечек явно  удивился. Он еще раз пытливо оглядел девочку,  и зрачки
его подернулись тонкой поволокой.
     -- Как это, что хотите?
     -- Сами знаете.  Купите мне шоколадку, а потом мы поиграем в любую игру
по вашему желанию. Я пойду с вами смотреть на медведей, или просто погулять.
Что вам будет угодно.
     Мужчина облизал губы.
     -- Погулять? А где?
     -- Где вам нравится. Я знаю  одну дорожку для всадников, туда редко кто
заглядывает.
     На лице мужчины появилось смешанное выражение надежды и изумления.
     -- А ты, видать, опытна не по годам. Сколько тебе лет?
     -- Двенадцать, -- соврала Донна.
     Он снова окинул взглядом ее худенькое тело.
     -- Ты уже ходила в эту аллею с мужчинами?
     -- Конечно. Если они покупали мне шоколадку.
     Мужчина опять заозирался, на сей раз еще более воровато.
     -- Они вон там продаются, -- сообщила Донна, указывая на  ларек посреди
павильона. -- Я люблю с орехами.
     -- Ладно, -- сказал мужчина, -- подожди здесь.
     Он быстро сбегал к ларьку и принес девочке шоколадку.
     --  Спасибо,  --  вежливо  проговорила Донна  и,  поднявшись со скамьи,
привычным движением вложила руку в ладонь  мужчины. --  До  этой аллеи  путь
неблизкий, -- предупредила она. -- Надо идти почти через весь парк. Я покажу
дорогу.
     Аллей для  верховой езды в парке  было предостаточно, и девочка  повела
своего  спутника в сторону,  противоположную той, в которую  шла  в  прошлое
воскресенье. Они преодолели почти полмили и миновали по пу-
     ти два ларька, пока, наконец,  добрались до цели  своего похода.  Здесь
то-
     же стоял ларек, прямо на перекрестке аллеи и дороги. Его окружала обы-
     чная разношерстная толпа -- мужчины и женщины всех возрастов, неско-
     лько ребятишек. Приблизившись, Донна оглядела лица покупателей и об-
     ратила  внимание  на  молоденького матроса в темно-синей  форме,  почти
трещавшей по швам на широких плечах.
     Проходя мимо матроса, девочка вдруг уперлась и громко произнесла:
     -- Мистер, я пить хочу. Можно мне глоточек содовой?
     Человечек остановился, его красное лицо сделалось и вовсе пунцо-
     вым, глаза тревожно  забегали. Он еще не знал, как отреагируют на слова
девочки окружающие. Матрос медленно  обернулся и хмуро взглянул на девочку и
мужчину. Остальные тоже смотрели на них во все глаза.
     Выпустив руку Донны, краснолицый  принялся неловко рыться по карманам в
поисках монетки. Девочка невозмутимо  смотрела  на него,  но  спокойствие ее
черт  лишь скрывало  растущее  волнение от  предвкушения того,  что  вот-вот
должно было произойти. Волнение, замешенное  на  ненависти ко всем мужчинам,
которые покупали шоколадки маленьким девочкам.
     Мстительная ненависть наполняла тщедушную грудь  подобно  смертоносному
змеиному  яду,  но ни единой нотки  этого чувства  не  прозвучало  в  голосе
девочки, когда она снова открыла рот и зычно протрубила:
     -- Пожалуйста, мистер, купите мне содовой.

     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)





---------------------------------------------------------------------
     © Джон Нельсон
     © перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     Я  хоть и был  новичком в полиции, но работал с Аланом Хайтом, оп-ытным
патрульным с десятилетним стажем и весьма необычной личнос-тью. Низкорослый,
с выцветшими карими глазами и русой шевелюрой, состоявшей из трех вихров, он
ни  разу не причесался и не посмотрел в  зеркало за  те две  недели,  что мы
проработали  в  паре. Алан  всегда  носил свежие  сорочки, но все  остальные
предметы  его одежды  пребывали в  ужасном  состоянии.  Он  редко  общался с
сослуживцами в участке, и они, похоже, не обращали на него внимания. Но если
уж  кому-то  случалось  заговорить  с  ним,  то не  иначе  как на  удивление
почтительно.
     Почти каждый  день мы  с Аланом  по несколько раз  выезжали на вы-зовы.
Чаще всего  приходилось разбираться  с дорожными происшествия-ми,  семейными
ссорами, заявлениями о кражах и так далее. Таковы уж будни  полицейского. По
пути к потерпевшим  Алан неизменно разглаголь-ствовал о книгах:  от новейших
детективов,  которые  он  считал  неимоверно  тоскливыми,  до  трактатов  по
новейшим  теориям  эволюции  живой приро-ды.  Почему-то его  особенно тянуло
именно на них.
     Однажды нас вызвали на происшествие,  о котором  и пойдет речь. Это был
первый смертельный случай за время моей службы.
     В одной из квартир большого дома в  небогатом районе  раздался выстрел.
На шум прибежал сосед  и  долго колотил в дверь, но никто  не открыл. Вскоре
появился  домовладелец,  тоже услышавший  выстрел, и  открыл дверь  запасным
ключом. В мягком кресле посреди комнаты сидел обитатель  квартиры. На голове
его  зияла рана, неподалеку  валялся пис-толет  двадцать  второго калибра. В
ожидании  нашего приезда домовладе-лец  и  сосед, как могли,  отбивались  от
любопытных, норовивших загля-нуть в квартиру. Дабы не возбуждать нездорового
интереса, на голову и плечи покойного набросили пальто.
     Мы с Аланом насилу протиснулись сквозь толпу. Ни слова не гово-ря, Алан
шагнул к  жертве,  сорвал  пальто и  принялся  дотошно осматри-вать труп.  Я
взглянул  на окровавленную  голову  и  отвернулся. И как  это  Алану удается
сохранять равнодушие,  не выказывая  ровным счетом ни-каких чувств? Впрочем,
тогда я  еще  многого  не  понимал.  И  мало знал  Алана. Пока он осматривал
квартиру,  я  очищал  коридор от  зевак, а  потом  вернулся  и,  наконец-то,
спокойно окинул взглядом  комнату. Тесная гости-ная со стеклянной дверью  на
балкон. Слева крошечный обеденный стол, за ним  --  узкий  альков, служивший
кухней. Коридор справа вел в спальню -- во всяком случае, я так предполагал.
Меня удивило книжное изобилие на стеллажах вдоль стен. Почти никакой  другой
мебели  в  доме  не  было,  только кресло,  в  котором  сидел  покойный,  да
письменный  стол,  завален-ный  всякой  всячиной. На одном  краю  возвышался
небольшой  бюст   Чарл-за   Диккенса,  посередине  стояла  пишущая  машинка.
Остальное  простран-ство занимали  стопки бумаг  и книг  -- общим счетом  не
меньше десятка. На стене, у которой стоял стол, не  было книжных  полок: тут
размещался огромный встроенный радиоцентр.
     Как и следовало ожидать, Алан изучал книги  с большим вниманием и явным
интересом. Я решил пристальнее  взглянуть на  тело,  но и на  этот раз  меня
хватило  ненадолго:  даже малокалиберный пистолет  может на-делать серьезных
разрушений, когда из него стреляют в упор.
     Передо мной сидел  мужчина лет  шестидесяти пяти,  с  обширной  плешью,
маленького  роста  и  немоверно  тощий. Сомневаюсь,  что при  жиз-ни  он мог
похвастаться хорошим здоровьем.
     -- Как его зовут? -- спросил я домовладельца.
     -- Эндрю Торнтон.
     Я снова взглянул на покойника.
     -- Что довело его до этого?
     -- Понятия не имею.
     -- Я знаю, -- ко мне подошел топтавшийся в дверях сосед. -- Пару недель
назад  он  узнал, что страдает болезнью Паркинсона, и впал в  уны-ние.  Врач
сказал, что развитие болезни  можно замедлить, если  прини-мать лекарство  и
выполнять определенные упражнения.  Но итог все  рав-но был неизбежен, и эта
мысль доконала его.
     -- Вы его друг?
     -- Нет, -- сосед покачал головой. -- Но, по правде говоря, я, кажет-ся,
оказался  его единственным приятелем. За два года  нашего знакомст-ва  я  ни
разу не видел у него гостей. Он был поглощен каким-то занятием.
     -- Диккенсом и криминологией, -- подал голос  прежде  молчавший Алан. Я
повернулся к нему. Он разглядывал книгу, лежавшую возле пи-шущей машинки. --
У  него  здесь  весьма  обширная  библиотека по обоим этим  предметам. А  ты
заметил, на какую частоту настроен приемник?
     Я  сделал  большие   глаза.  Алан  включил  радио,  и   комната  тотчас
наполнилась знакомыми шумами и треском полицейской частоты.  Я  слы-шал даже
голос нашего диспетчера Лии Смит. Алан выключил приемник.
     -- А записка? -- спросил он, кивнув на пишущую машинку.
     Чувствуя себя круглым  дураком, я подошел к машинке, из которой  торчал
лист  бумаги, и  прочел:  "Я  видел  наилучшие времена, я  видел  на-ихудшие
времена, но такого  никак не предполагал. Желаю тем, кто придет после  меня,
внимательно следить за превратностями собст-венной судьбы".
     -- Я проверил балконную дверь, -- вдруг заявил Алан. -- Заперта.
     Посмотри  окна.  --  Не  дожидаясь  ответа,  он  обратился  к соседу  и
домо-владельцу: -- Вы видели кого-нибудь  в коридоре?  Может быть, слыша-ли,
как кто-то выходил из квартиры перед выстрелом?
     -- Конечно,  нет, -- обиделся сосед.  --  На что вы намекаете. Ведь это
несомненное самоубийство.  Дверь заперта, пистолет рядом с трупом, в машинке
--  записка.  --  Он умолк  и  покачал  головой, негодуя  по  поводу намеков
полицейского.
     -- Спустись к машине и вызови сыщиков, -- помолчав, велел мне  Алан. --
Не исключено, что это не самоубийство.
     Я вытаращился на него. Алан  склонился  над письменным столом, постучал
пальцем по календарю, потом по книге.
     --  Взгляни,  --  сказал он.  На сегодняшнем  листке календаря не бы-ло
никаких  записей. Я перевернул его и увидел размашисто выведенные слова: "Не
упусти первого духа". В ответ на мой вопросительный взгляд Алан только пожал
плечами. Я взял со стола книгу и перелистал ее.  "Большие надежды". Где-то в
двадцатых  страницах я нашел магазин-ный чек, вероятно, служивший закладкой.
Я снова вопросительно посмот-рел на Алана. Он кивнул.
     --  На  чеке  --  сегодняшняя  дата,  а  сейчас  всего  двадцать  минут
од-иннадцатого утра. Ты  можешь объяснить, зачем человек покупает  книгу  на
четыреста сорок страниц за несколько минут до самоубийства?

     В  половине первого мы отправились закусить в "Тако-белл" -- де-шевую и
грязную  забегаловку, облюбованную Аланом. Сюда  и  явился сменивший  нас  в
квартире   сыщик  Джо  Мартин.  Он  протиснул  свои  груз-ные  телеса  между
столиками, уселся напротив нас и криво ухмыльнулся.
     --  Увидел  вашу  машину  перед  входом  и  решил  рассказать,  что  мы
раскопали.  Кабы  вы  не  заметили  чек,  заключение  следователей  было бы,
несомненно,  однозначным: самоубийство.  Мы пошли  в магазин  и  задали пару
вопросов.  И что  же? Торнтон  купил  толстую книгу, поскольку  собира-лся в
долгое путешествие,  но не сказал, куда едет. Соседи  тоже этого не знают. В
квартире мы не нашли ни авиабилетов, ни  иных вещей, способ-ных пролить свет
на  дело.  Зато нашли фамилию  поверенного  Торнтона. Чарлз Теллер из  фирмы
"Теллер, Браун и Хопкинс".
     В глазах Алана сверкнул огонек.
     -- Слишком дорогая фирма для человека, живущего в квартире на Пятьдесят
пятой улице.
     Джо кивнул.
     --  Я  подумал  о  том же. Назначил  с  ним встречу. Послушаем, что  он
скажет. Утром я беседовал с врачом Торнтона. Сведения о  болезни  Паркинсона
подтвердились.
     -- Что еще?
     -- Обычная бодяга. Надо проверить все бюро путешествий и выяс-нить, где
Торнтон заказывал билеты. Может, у вас есть какие-то идеи?
     Алан вдруг вскочил и замахал руками.
     -- Подожди минутку, Джо.
     Вскоре  он  вернулся  с телефонной  книгой.  Открыв ее на разделе "Бюро
путешествий", он начал читать названия, одновременно размыш-ляя вслух:
     -- Что мы знаем о Торнтоне? Он интересуется  работой полиции. Поклонник
Диккенса. Это подтверждает и сегодняшняя покупка "Больших  надежд". А еще...
-- он помолчал  и вдруг рассмеялся.  --  Как  вам такое бюро путешествий? --
Алан пододвинул спраочник к Джо и ткнул паль-цем в страницу. -- "Пипс".
     -- Почему именно это? -- спросил Джо, растерянно качая головой.
     -- Пипс -- главный герой "Больших надежд".
     --  Притянуто за уши, -- с  большим сомнением сказал Джо.  --  Но я все
равно проверю. --  Он  встал,  собираясь  уходить. -- Дайте знать, если  вас
осенят еще какие-нибудь гениальные идеи.
     -- Что ты обо всем этом думаешь? -- спросил я Алана, когда Джо ушел. Он
развел руками.
     -- Кто  знает?  Мне не дает покоя вопрос:  зачем Торнтон купил "Большие
надежды", когда у него в доме уже было два экземпляра?

     В половине пятого снова  появился Джо. Алан угадал с бюро путе-шествий.
9  июня,  то  есть,  через  три  месяца,  Торнтон  должен  был  выле-теть  в
австралийский город Перт, а оттуда отправиться  автобусом на юг  в маленький
городок Банбери. Сегодня утром он забронировал там номер.
     Адвокат Теллер ничего не знал об этой поездке, но его оценка заве-щания
представляла большой интерес. Выяснилось, что Торнтон не им-ел родственников
и  жил  на доход  от  вкладов.  Откуда  взялись  деньги, Теллер  не знал, но
состояние покойного  оценивалось в четверть  миллио-на  долларов, которые он
завещал  университету  на  развитие  преподава-ния  литературы.  Правда,  со
странной оговоркой: если в течение суток по-сле смерти Торнтона не объявятся
другие претенденты на наследство.
     Мы  сели в  машину, но  Алан  не сразу запустил мотор. Наконец он резко
повернулся ко мне.
     -- Давай еще разок осмотрим квартиру.

     --  Что говорилось в записке? --  спросил  Алан, внимательно огля-дывая
книжные полки.
     -- Точно  не помню.  Что-то вроде  "я  видел лучшие из времен, я ви-дел
худшие из времене"... Стоп,  я понял, что  ты имеешь в виду. -- Я по-дошел к
полке и начал читать названия на корешках книг. Быстро нашел "Повесть о двух
городах", открыл первую страницу и увидел: "Это было самое лучшее время, это
было самое худшее время, это был век мудрый, это  был век  безрассудный".  Я
пролистал книгу. Никаких пометок, никаких закладок.
     -- Это не единственный экземпляр? -- изумленно спросил я.
     Алан кивнул.
     -- Я видел еще два. Чем кончается предсмертная записка?
     -- Он не мог предугадать превратностей судьбы... Точно не помню.
     -- Все ясно, -- Алан снял с полки еще одну книгу. Из нее торчал  чек, а
на  корешке значилось  "Приключения Оливера Твиста".  Напарник  протянул мне
чек. -- Сегодня утром он на полгода арендовал депозитный ящик.
     По пути в участок мы еще раз обсудили все, что узнали.
     -- Вроде бы, мы имеем дело с самоубийством, но ему сопутствуют странные
обстоятельства,  --  Алан хихикнул,  и  я продолжал: --  Торнтон  увлекается
сыскным делом. В оставленной им записке  есть  выдержка  из  "Повести о двух
городах" и туманная ссылка на "Оливера Твиста". Зака-заны билеты в Австралию
и  номер  в местечке  под названием Барнаби.  На  завтра намечена встреча  с
каким-то  "первым  духом".  В  день самоубийст-ва арендован  ящик и  куплена
книга, два  экземпляра  которой уже есть в  доме. -- Я помолчал. -- Кажется,
все. Если ты видишь в этом какой-то смысл, значит, ты намного умнее меня.
     Остановившись у светофора, Алан посмотрел на меня и хмыкнул.
     --  Я  еще  не во  всем разобрался.  Но позвоню  тебе,  когда  разгадаю
остальное. Ты занят вечером?
     -- Нет, а что? -- удивился я.
     -- Сможешь приехать в участок в половине первого?
     -- Ночи? Ты с ума сошел?
     -- Я все объясню на месте.
     -- Ладно, приеду, -- я пожал плечами.  --  Хотя и не имею  ни малейшего
представления о том, что происходит!
     Я  прибыл в участок без двадцати пяти час. Алан  и Джо Мартин уже ждали
меня. Джо тоже ничего не понимал и требовал  объяснений, но Алан заявил, что
мы едем  на автовокзал. Мы были  там  без семи минут  час, и Алан направился
прямо ко входу. Мы с Джо замешкались.
     -- Послушай, Алан,  -- начал я, --  мы знаем, что  у  тебя есть для нас
сюрприз, и не  хотим его испортить. Но, как ты знаешь, работа у нас не самая
безопасная,  и,  прежде  чем  ввязаться  в  дело, которое,  возможно,  имеет
отношение к убийству, мы...
     --  Никакого убийства не было.  Эндрю Торнтон покончил  с собой. Но  он
очень тщательно подготовил свое самоубийство.
     --  Именно поэтому  он купил книгу, арендовал ящик,  заказал билеты  на
самолет? -- недоверчиво спросил Джо.
     -- Потерпите минтку. Но надо спешить, иначе полиция лишится своей  доли
денег.   --  Не  дожидаясь  нашего  ответа,  Алан   быстро  вошел  в  здание
автовокзала.  Мы  в  полном недоумении  последовали  за ним.  Он  зашагал  к
автоматической  камере  хранения,  остановился  у  ящика  под  но-мером  96,
посмотрел на  часы и  принялся разглядывать  толпу, удивите-льно большую для
такого позднего часа. Только что прибыл  автобус, с которого сошло несколько
десятков человек. Увидев  среди них худощаво-го  мужчину  в  костюме-тройке,
Алан кивком указал на него.
     Джо опешил.
     -- Чарлз Теллер?
     Алан снова кивнул, повернувшись ко мне.
     -- Познакомься с "первым духом".
     Теллер улыбнулся и достал из жилетного кармашка ключ.
     -- От  девяносто шестого? --  спросил Алан. -- Полагаю, там лежит новое
завещание,  по  которому значительная часть  состояния Торнтона, по которому
значительная часть его состояния отходит управлению полиции -- скорее всего,
нашему участку?
     Теллер открыл дверцу и вытащил большую бурую папку.
     -- Точнее, половина всех  денег, сто двадцать пять  тысяч  долларов, --
сказал он. -- На покупку нового снаряжения  и подготовку полицейских. Вторая
половина передается университету, как и говорилось в первом за-вещании.
     Джо уставился на Алана, не веря своим ушам.
     -- Как ты до этого додумался?
     Алан улыбнулся.
     -- Подумав, что произошло убийство, мы начали искать убийцу, а это было
бессмысленно. Но  как только  я пришел  к выводу,  что убийства не было, все
стало  просто и ясно: улики  подобраны  таким образом, чтобы привести нас  к
верному  заключению, но  не прямым,  а весьма извилистым  путем.  Короче, он
превратил расследование в игру.
     -- А что навело тебя на эту мысль?
     -- Билет в Австралию и  название бюро, где он был куплен. Идея взята из
"Больших  надежд".  Если  вы помните, в  книге благодетель по  имени  Магидж
отправился в Австралию. Но почему  Торнтон решил  ехать  из Перта  в Барнаби
автобусом? Очень просто: следовало как-то подчерк-нуть важность автовокзала.
Аренда шкафчика  сама по себе не имеет ни-какого смысла,  значит, и это тоже
часть  игры.  Намек на  некое  место,  свя-занное с  автобусами. Шкафчик  на
автовокзале, куда мы  и пришли. Как уз-нать номер шкафчика? День, на который
куплен  билет, -- 9  июня. То есть, 9.6. Или 96. Но  самое главное -- 9 июня
1870  года --  день  смерти  Диккенса.  Теперь  время  встречи.  В календаре
записано: свидание с  дух-ом. Ясно, что  ответ следовало  искать у Диккенса.
Только в "Рождественс-ких  повестях" есть  три духа. Какая  фирма состоит из
трех человек?  "Тел-лер, Браун и Хопкинс". И,  подобно первому духу,  мистер
Теллер прибыл в час ночи.
     --  И,  конечно,  в первом завещании говорилось,  что в шкафчике ле-жит
второе. Поскольку  у Торнтона было два увлечения, во втором завещании деньги
поделены пополам.
     --  Вы  правы,  -- подтвердил Теллер.  -- Я не совсем  понял  указа-ние
Торнтона  достать завещание только в  том случае, если полицейский придет на
место встречи ровно в  час  ночи. Но  я  не  подозревал,  что  он  замышляет
самоубийство.
     --  Получается, полиция  должна  была  доказать,  что заслуживает  этих
денег, иначе вся сумма пошла бы университету, --  я начал  смеять-ся. -- Ну,
Алан, если после  этого  ты не  получишь  повышение,  считай  ме-ня  круглым
дураком. Кто еще смог бы так быстро добыть  для нашего участка  сто двадцать
пять тысяч долларов?
     Алан насмешливо улыбнулся.
     -- Сдается  мне,  скоро выяснится, что Торнтон подшутил над всеми нами.
Помните,  что  главным  ключом   послужила   книга  "Большие  надеж-ды".  Но
благодетель Магидж был каторжником, тайком вернувшимся в Австралию. Все  его
деньги изъяли  и передали  в королевскую казну. Если  мы попробуем  выяснить
прошлое Торнтона...
     В этот миг к нам приблизился крепко сбитый мужчина в синем кос-тюме.
     --  Извините,  но  мне  передали,  что  по  просьбе  Эдварда  Торнбуша,
известного также  под  именем  Эндрю Торнтон,  я  должен встретиться здесь с
поверенным Чарлзом Теллером...  -- он оглядел нас,  пытаясь  понять, кто тут
поверенный. --  Позвольте  представиться.  Я --  Берт Аль-бус  из Налогового
управления...

     перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)






---------------------------------------------------------------------
     © Чак Брайт
     © перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     Время от времени мать подкидывала Биллу Бирнбауму деньжат, и он покупал
книги. Сегодня, как бывало каждый вторник, Билл направился в книжный магазин
Сингха, зная, что  застанет его за  прилавком.  Сингх  будет сидеть  в  позе
алебастрового будды за  тяжелой дубовой конторкой  и  пыхать сигарой. Он был
настолько  толст,   что,   однажды   втиснув  свои  громадные   телеса   меж
подлокотниками кресла, больше уже  двигаться не  мог. В  таком положении  он
изрядно  смахивал на  вздувшийся труп утопленника, извлеченный из затянутого
тиной пруда.
     Мысленно рисуя этот живописный образ, Билл хихикнул,  но тотчас одернул
себя:  негоже  предаваться мелодраматичным настроениям. Он  медленно шел  по
улице  и  внимательно смотрел под ноги, чтобы, не  дай  бог,  не оступиться.
Заметив у обочины  английскую  булавку,  парень поднял  ее (добрый знак)  и,
произнеся  магическое заклинание на  счастье, прикрепил  к  лацкану пиджака.
Потом  оглянулся, проверяя,  не  обратил  ли  кто внимания  на  его странное
поведение,  и  продолжал мысленную  бесе-ду  с  самим собой.  Ох, как  же он
ненавидит Сингха. И тот, судя по всему, отвечает ему взаимностью.
     -- Он всегда  насмехается  надо мной! -- произнес  Билл, да так громко,
что проходившие мимо девчонки остановились и фыркнули.
     Ну  и  пусть! Сегодня  его занимают  более важные  вопросы. А глав-ное,
предстоит  столкновение.  Да,  да,  столкновение. Спитой  чай  утром  так  и
показал:  в  ближайшие  сутки ожидается  столкновение,  которое  может  быть
чревато опасностью.  Чаинки никогда не обманывают. А в чем ему подали чай? В
хрупкой фарфоровой чашке с маленькой трещиной, сквозь которую сочился черный
напиток, образуя на скатерти причудливое пят-но. Вот и говори после такого о
совпадениях!
     -- Совпадение?  --  хмыкнул  Билл, приближаясь к  магазину  Сингха.  --
Совпадение. О, если бы!
     -- Что вы  сказали? -- спросил его пожилой  мужчина, стоявший ря-дом  у
перехода в ожидании зеленого сигнала светофора.
     -- Я сказал "О, если бы!". Но, по-моему, это вас не касается.
     Дрожь в  голосе Билла испугала старика. Он отпрянул и, покачав головой,
начал переходить улицу на красный свет.
     -- Нарушитель! -- гаркнул Билл, показывая на старика, но не обра-
     щаясь  ни  к кому конкретно. Старик обернулся и что-то пробормотал,  но
Билл не расслышал. Это привело парня в ярость, и он заорал: -- А скре-щенные
ножи на соседнем столике -- тоже совпадение?
     Потом  он резким движением  поправил очки и  галстук-бабочку  и,  когда
загорелся зеленый свет, стремительно перешел улицу. Подойдя к потемневшей от
грязи стеклянной двери магазина, Билл растерянно  остановился. Столкновение?
Несомненно, с Сингхом.  С  кем еще? Он по-чувствовал  желание развернуться и
опрометью  броситься  домой, в свою  двухкомнатную  квартиру  на тринадцатом
этаже  старого, но прочного  до-ма.  Избежать  столкновения... Это  было  бы
разумное решение. Но, если  он не  войдет в магазин, Сингх поймет, почему, и
вскоре растрезвонит об этом на весь свет.  Билл живо представил себе досужие
разговоры. Сингх непременно произнесет свое любимое  присловье:  "Билл опять
сбрендил. Решил больше не ходить сюда". И все будут покатываться со смеху.
     Допустить  такое  Билл не  мог. Он  решительно открыл дверь, в кото-рой
призрачными бликами отражался  город,  и  заглянул в  окутанный  по-лумраком
магазин. До закрытия оставалось  всего  несколько  минут. Сингх, разумеется,
восседал за конторкой у двери, с сигарой в зубах, и заунывно объяснял что-то
покупательнице, неизменно  приходившей  по вторникам.  Время  от  времени он
пускал  сизые клубы  быма в  нос пуделю персикового  окраса,  которого  мисс
Флаэрти  (так звали даму) держала на руках, и тогда  собачонка чихала. Берет
на  голове пуделя  с  каждым чихом  сползал  все  ниже,  вызывая  ухмылку на
физиономии довольного собой Сингха. Ог-лянувшись  на  скрип  двери и  увидев
Билла, Сингх  осклабился  пуще преж-него  и  обнажил  громадные желтые зубы.
Отступать поздно.  Глубоко вздохнув, Билл вошел в магазин под противный звон
дверного колоколь-чика.
     -- Добрый вечер, Билл, -- злорадно молвил  Сингх, бросая на парня косой
взгляд.
     Билл поспешно направился в угол, где стояли его любимые книги.
     -- Малость запоздали, а? -- продолжал Сингх. -- Я уж  думал, вы сегодня
не объявитесь.
     --  И зря  думали, --  ответил  Билл,  довольный тем,  что  дал  Сингху
достойный  отпор. И откуда ему  известно,  что  Билл  сегодня  подумывал  не
приходить сюда? В этом человеке есть что-то зловещее.
     Билл шагнул к  столу, на который обычно  складывали его "старых друзей"
-- подержанные книги.  Сингх презрительно  называл их  "Писа-ния о загробном
мире  и прочее чтиво".  Чтиво! Еще  чего! Если  это -- все, на  что способен
Сингх, такое столкновение вполне устраивает Билла: по-беда за ним. Оставаясь
наедине с милыми сердцу книгами о сверхъесте-ственных явлениях и спиритизме,
он  всегда  испытывал  душевный  подъ-ем.  Их  кожаные переплеты  попахивали
тленом,  и  у  Билла кружилась  го-лова при мысли  о том, что  эти  тома уже
принадлежали  кому-то.  "Священ-ные   откровения"   Дэвиса  соседствовали  с
трактатами доктора Кейна о ду-хах. Тут же лежала классика:  "Живой  призрак"
Майерса. Билл хорошо знал эту работу. Но вот он увидел книгу, которой прежде
в магазине не было.  Во  всяком случае, в  прошлый  вторник. Взяв ее в руки,
парень про-чел: "Правила  распознавания волшебных  колоколов  по  их звону".
Автор -- доктор Фрэнсис Хееринг. Вот это  совпадение! Книга доктора Хееринга
стала  предметом  ожесточенного спора на вчерашнем заседании общест-ва "Глаз
души".  В  ней  описываются церковные колокола  с особым темб-ром  звучания,
которые веками созывали паству на службы.  Они также об-ладают  способностью
отпугивать ведьм и отвращать черную смерть -- чуму, в былые времена косившую
население  целых стран. Все, кто читал эту  книгу,  восторженно отзывались о
ней.
     Билл  раскрыл  том.  На титульном  листе  было начертано:  "Сейлем-ская
приходская библиотека, Сейлем, Массачусетс". Потрясенный, Билл начал бережно
переворачивать  пожелтевшие  страницы, с  трепетом  всма-триваясь в  блеклый
серый шрифт  таинственной  книги.  Вдруг  из нее  выпал потертый  засаленный
конверт  со  странными разводами.  На оборо-тной стороне  красовалась  бурая
сургучная печать с пентаграммой.
     Будто застигнутый  врасплох шкодливый  мальчишка,  Билл ворова-то сунул
конверт обратно в книгу и резко повернулся к  Сингху и мисс Флаэрти. Те были
поглощены беседой и ничего не заметили.
     -- Я хочу купить эту книгу, -- севшим голосом объявил Билл.
     -- Несите ее сюда! -- гаркнул Сингх. -- Я не намерен  бросаться на  ваш
зов. Вы не в ресторане, и я не официант.
     Пока Сингх и мисс  Флаэрти от  души смеялись этой шуточке,  Билл быстро
расплатился и покинул магази под веселый звон дверного колоко-льчика.

     Вернувшись домой, он запер дверь на  все замки, закрыл окна и за-дернул
шторы. Билл любил темноту, она  давала ему  ощущение полной безопасности. Он
сел за стол, зажег  лампу и  несколько минут  молча смо-трел на книгу, будто
медитируя.  Затем,  словно в трансе,  достал  черную свечу, запалил  ее и  с
трепетом  водрузил  рядом  с  книгой,  завороженный  отблесками  пламени  на
переплете. Вдруг невнятный внутренний голос повелел: "Достань конверт". Билл
резко  обернулся,  ожидая  увидеть  кого-то  или  что-то,  потом улыбнулся и
сказал:
     -- Разумеется, достану.
     Вытащив его из книги, он еще раз пристально изучил печать. Несо-мненно,
пентаграмма, и  очень  старая. Билл ковырнул  ее ногтем,  сургуч  треснул  и
посыпался. Целостность печати была нарушена. Билл охнул при мысли о том, что
может   произойти,   если   он  вскроет  письмо.   Последс-твия   совершенно
непредсказуемы. Но как еще узнать его содержание? Не каждый же день из  книг
выпадают  загадочные письмена,  запечатанные сургучом. Тем  более,  из книг,
изданных в  Сейлеме. У кого еще есть такая?  Билл начал  опасливо  вскрывать
конверт, почти  уверенный,  что  от-туда  вот-вот выскочат  усохшие духи  и,
вихрем  пронесясь  над  его  головой,  начнут  свои  нестройные  сатанинские
песнопения.  Возможно,  в  клубах  се-рого  дыма  появятся  вестники  самого
Люцифера на раздвоенных копытах.
     Билл   хихикнул   от   удовольствия,  предвкушая   невероятное,  и  без
да-льнейших колебаний вскрыл письмо.
     Ничего не случилось. Ровным счетом  ничего. Разочарованный,  Билл сунул
палец  в конверт  и  тотчас вскочил, как ужаленный, громко вопя от  боли. Не
веря своим глазам, он уставился на палец, с которого на стол упали несколько
капель  крови. Конверт-западня! Потрясающе! Это  уже что-то! Билл  осторожно
отогнул клапан конверта. Так и есть: бритвенное лезвие. Интересно, как долго
оно защищало содержимое конверта от чу-жих рук?
     Помимо  лезвия,  в  конверте  оказались  три  листа  тончайшей  бумаги,
сложенных вдвое.  Девственно чистых. Билл внимательно осмотрел все странички
-- ничего. Но зачем класть в конверт  лезвие и  ставить сургуч-ную  печать с
пентаграммой, если в нем ничего нет?
     -- Дураку ясно:  такого быть не может! --  воскликнул  Билл.  Попра-вив
очки,  он  взял  лупу, пододвинулся  поближе к  лампе  и начал  внимате-льно
изучать  листы. Ага! Довольно скоро он обнаружил  на первой страни-це четыре
едва различимых слова:  от фитиля к  бумаге.  Что  сие означа-ет?  Билл даже
захлопал глазами от растерянности. Надеясь на помощь ниспосланного богом или
любого другого вдохновения, он несколько  раз  произнес эти слова вслух: "От
фитиля к бумаге". Он посмотрел на свечу, потом опять  на лист. "От фитиля  к
бумаге".  Ну, конечно  же!  Тайнопись! Как в детских  играх:  слова  пишутся
лимонным соком,  и строки на листе остаются невидимыми, но проступают, будто
по мановению волшебной палочки, стоит только поднести лист к огню.
     Билл поднял  бумагу над язычком пламени; от нетерпения у  него  дрожали
руки. Но, сколько ни водил он листом над огнем,  ничего, кроме пятен копоти,
на нем не появилось.
     Не беда. Билл перевернул лист. И вдруг на нем начали возникать какие-то
значки. Чье-то имя? Да. И дата. Мэтью Молл, 1689.
     Билл оторопел и едва  не сжег лист.  Немного опомнившись,  он при-нялся
размышлять вслух. Сейлем, Массачусетс. Через три года после  обозначенной на
письме даты  начнутся печально знаменитые суды над колдуньями.  За ворожбу и
якшание  с нечистой силой будет  сожжено де-вятнадцать человек. Но кто такой
Мэтью Молл? Почему его имя смутно знакомо? Билл взял свечу, подошел к окну и
снова погрузился  в  разду-мья. Потом чуть отодвинул штору  и  стал смотреть
вниз, на почти безлюд-ную улицу. Это зрелище всегда завораживало его...
     Мэтью Молл? Один из членов общества "Глаз души"? Нет. Кто же? Ага, Билл
недавно  читал  о человеке с  таким именем.  Он  направился  к конторке,  на
которой  всегда лежал раскрытый  справочник  странных  и  необычных  событий
"Консорциум дьябулум". И совсем не удивился, от-ыскав там следующее:
     Мэтью Молл (?-- 1692). "Мы еще напьемся вашей  крови!" -- вот последние
слова, произнесенные обвиненным в колдовстве Мэтью Моллом во время его казни
в деревне Сейлем в 1692 году.  Он родился  в бедной пуританской семье. Через
его  усадьбу  протекал ручей, един-ственный источник питьевой воды.  Гилберт
Пинчен,  богатый  купец,  желавший завладеть наделом  Молла,  устроил травлю
Мэтью,  подве-дя  его  под  суд  за  колдовство, богохульство  и  ритуальное
убийство  невинных младенцев.  После  его казни Пинчен получил  землю Молла,
возвел громадный  дворец  и  устроил  пышное  новоселье.  Но  прибыв-шие  на
празднество  гости  нашли  в  спальне  его  бездыханное  тело.  Он  умер  от
кровоизлияния в  мозг. Тут жители Сейлема вспомнили предс-мертное  проклятие
Молла, и их охватил ужас.
     Билл содрогнулся, но продолжал читать.
     По  бытующему в  Новой Англии  преданию,  Мэтью Молл  занима-лся черной
магией и, возможно, был колдуном. За  много лет  до своей казни он записал в
виде криптограмм и магических формул многие страшные тайны, которыми владели
люди,  занимавшиеся  той  же  де-ятельностью.  В  письменах  его  содержатся
заклинания, помогающие обрести богатство, отомстить  злейшим врагам, а также
формула волшебного порошка, дающего  людям способность подниматься в во-здух
и летать. По преданию, эти тайные письмена были вложены в конверт, сделанный
из кожи  одной из жертв сатанинских  обрядов  Молла.  Не  существует никаких
исторических  данных  и  документов,  подтверждающих или  опровергающих  эти
сведения о Мэтью Молле, но слухи все ходят...
     Кто  сказал, что нет свидетельств и документов? Билл подошел  к столу и
долго рассматривал вытащенные из конверта листы, потом вздо-хнул. Предстояла
серьезная работа.
     Он запалил еще одну свечу и  приступил к делу.  Надо было расши-фровать
тайнописные  заклинания Молла. Билл просидел  несколько ча-сов, не  разгибая
спины;  время  от времени  он  слышал  заунывные  причи-тания  Мэтью  Молла,
взывавшего к нему сквозь толщу веков: "Бра-а-а-тец! Бра-а-а-атец!"
     Билл поднял голову,  лишь когда  часы  пробили  три. Вскоре он закончил
расшифровку первой страницы, на которой были три таинствен-ных  криптограммы
и короткая надпись: Найдя  мистические  знаки на  портале,  обретешь большое
богатство.
     Теперь он знал, что делать. Билл снял  со  стены церемониальный кинжал,
поставил  к двери стул, взобрался на него  и принялся вырезать  на притолоке
замысловатые  значки,  то и  дело  сверяясь  с листом бумаги, который держал
перед собой. Пробило четыре часа утра.
     Водворив кинжал на стену и отодвинув от двери стул, Билл сел и принялся
ждать. Но обещанное  не исполнилось: ни золотые  слитки, ни биржевые  ценные
бумаги  не  посыпались  с  потолка.  Не  произошло  ров-ным  счетом  ничего.
Разочарованию Билла не было  предела. Скрипнув  зубами,  он взялся за второй
лист пергамента.
     --  Не  все  сразу,  --  успокаивал он  себя,  поднося  лист  к пламени
четвертой по счету свечи. Вскоре догорела  и она, пришлось  запалить пя-тую.
Но в конце концов усилия увенчались успехом: появилось изображе-ние "дурного
глаза",  а  под  ним  --  заклинание,  способное  причинить вред  врагам.  О
существовании "дурного глаза" Билл знал давно и не раз чи-тал его описания в
книгах.  Черный неподвижный  зрачок  оказался  точь-в-точь таким  же,  какие
находили  в  гробницах  фараонов.  Такой  же знак  до  сих  пор красуется на
рыбацких фелюгах в Средиземном  море, охраняя рыбаков от предательских банок
и рифов. Именно боязнь дурного глаза вынудила сейлемских судей отдать приказ
вводить  колдунов и  ведьм  в  зал заседаний спиной  вперед и с  завязанными
глазами, чтобы избежать порчи.
     И  вот  символ здесь,  у Билла. Можно  предать  проклятию всех  врагов.
Следуя  указаниям,  Билл  должен  был  кровью  написать  их  имена  рядом  с
изображением  и трижды повторить заклинание.  Это даст  ему власть над ними.
Врагов хватало,  поэтому Билл обрадовался, увидев, что возле рисунка вдоволь
свободного места.
     Но с кого начать? Кто первым должен почувствовать  силу прокля-тия? Кто
причинял  Биллу  больше  неприятностей?  Одно  из  имен  проси-лось на  лист
особенно  настырно. Билл  выжал  из  порезанного  пальца не-сколько  капелек
крови, вывел рядом с символом Сингх и принялся дол-донить заклинание.
     Завершив  ритуал,  он приступил  к работе над  третьим  листом.  На его
расшифровку ушло около  двух  часов,  а  итогом трудов  стали всего  че-тыре
слова: Порошок дает способность летать.
     Билл недоуменно потряс головой. Порошок? Какой порошок? Он сжал кулаки.
При чем тут порошок? Билл уже  предвкушал радость полета, и  вдруг все пошло
насмарку из-за какого-то неведомого порошка!
     А  если предположить,  что два первых  заклинания  оказали дейст-вие, и
что... Вдруг он увидел на полу  возле двери  конверт.  Что происхо-дит? Билл
протер глаза и посмотрел на стол. Первый конверт лежал на месте. Что же это,
еще один? По спине побежали мурашки. Билл вскочил, рванулся к двери, схватил
конверт  и быстро вскрыл. Стопка сотенных ку-пюр... Солнце уже давно взошло,
и  его  лучи,  особенно  яркие  в полумраке  комнаты, падали на  притолоку и
вырезанную на ней надпись: обретешь большое богатство.
     Началось! Билл пустился было в пляс, но тотчас спохватился.
     Сингх! Проклятие!
     Он сунул конверт в карман, подбежал к телефону и  набрал номер книжного
магазина. В среду он закрыт, но хозяин обычно снимает трубку.
     Как-то  будет  сейчас?  Если с  ним  ничего не случилось...  Три гудка,
четыре...
     -- Магазин Сингха, -- ответил незнакомый голос.
     -- Мистер Сингх? -- Билл не верил своим ушам.
     -- Я. В чем дело? Что вам нужно?
     -- О, вы там...  -- обманутый в  своих ожиданиях, Билл испытал глубокое
разочарование.
     -- Конечно, здесь. Где еще мне быть? Это вы, Билл Бирнбаум?
     -- Да, мистер Сингх.
     -- И зачем вы меня беспокоите?
     --  Я...  хм! Я просто хотел спросить,  все ли  в порядке.  У вас очень
странный голос.
     -- В порядке? -- истошно завопил Сингх. -- Я влез  на стремянку,  чтобы
достать с верхней полки книгу, а  чертова стремянка  вдруг рассыпа-лась подо
мной. Я  упал, сломал  руку, вывихнул  ногу и  потянул поясницу.  В порядке!
Погодите-ка! Откуда вам известно...
     Но Билл уже повесил трубку, закрыл глаза и произнес:
     -- Спасибо тебе, братец Мэтью Молл.
     Но  где порошок?  Тот,  который дает способность летать?  Где  он может
быть?
     Ну, конечно,  во втором  конверте. Билл  сунул руку  в  карман и достал
конверт с долларами. На самом дне  лежал крошечный пакетик  с  мелким  белым
порошком.
     Вот он!  Итак, сначала -- доллары,  потом  -- увечья Сингха, а теперь и
порошок для полета. Нервы были на пределе,  и Билл едва не  просыпал порошок
на  пол, пытаясь  растворить его  в  стакане  с  водой. Осушив стакан  двумя
большими  глотками,  он  сел  на  стул  и  принялся  ждать.  Надо  запастись
терпением. Не все сразу...
     Прошло несколько минут.  Билл  чувствовал,  что  тело  немеет  и сильно
содрогается,  как  будто  по  нему  пропускают  электрический  ток.  Во  рту
пересохло, губы  запеклись, и Билл облизал их. Порошок начинал дей-ствовать.
Билл попытался сосредоточиться на листах. Порошок дает способность летать.
     Поначалу слова  плясали  перед  глазами, потом исчезли,  уступив  место
ярким  разноцветным вспышкам.  Что-то  происходило. Никогда пре-жде  Билл не
испытывал подобных ощущений.  Вскоре он  почувствовал  необычайную легкость,
руки сами по себе  поднимались вверх. Билл по-пытался покачать  одурманенной
головой,  встать  со стула  и подойти к окну. Комната поплыла перед глазами,
пот тек градом. Билл расстегнул ворот рубахи.
     -- Порошок  дает  способность летать!  -- заорал он,  распахивая окно и
влезая  на  подоконник.  Билл покачнулся,  сделал  шаг влево, потом вправо и
снова гаркнул: -- Летать!
     Потеряв равновесие и  едва  не  сверзившись вниз,  Билл ухватился одной
рукой за раму, а другой погрозил собравшейся на улице толпе, которая в ужасе
наблюдала за ним.
     -- Летать! -- крикнул Билл и прыгнул из окна.

     Мистер Сингх выключил телевизор после выпуска местных новос-тей. Он был
вполне доволен. Билл Бирнбаум,  страдавший серьезным  расстройством психики,
выпрыгнул  из  окна  своей квартиры  на  тринадца-том этаже.  Самоубийство в
состоянии  наркотического опьянения, никаких сомнений  быть  не может. Сингх
радостно потер руки.  С одним  делом  покончено. Теперь  надо  подумать, как
заставить мисс Флаэрти прикон-чить своего мерзкого пуделя...

     перевели с английского Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)




---------------------------------------------------------------------
     © Джек Ритчи
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     Я вошел  в вестибюль  мэрии  с коробкой, завернутой в бумагу, и быстрым
шагом направился к  лифту. Стоявший у двери полицейский пристально посмотрел
на меня,  но не окликнул.  Возможно,  его внимание  привлекла моя живописная
борода.
     Я поднялся на третий этаж, миновал еще  двух  полицейских (один из  них
почесал подбородок и нахмурился) и открыл дверь приемной мэра. Там в углу за
столом у высокой двери  сидел молодой человек.  Увидев мою ношу, он захлопал
глазами и нервно спросил:
     -- Чем могу служить?
     -- Мне надо немедленно побеседовать с мэром.
     -- Вы с ним условились? Он вас ждет?
     -- Нет, -- я взглянул на часы. -- Но это очень срочно.
     --  Минутку,  -- проговорил юноша, облизал  пересохшие  губы и поспешно
скрылся за высокой дверью, заперев ее за собой. Я слышал, как щелкнул замок.
Минуты четыре стояла тишина, потом кто-то опасливо открыл дверь из коридора.
В  приемную  заглянул долговязый  мужчина  в  синем костюме,  за  его спиной
толпились полицейские.
     Долговязый  посмотрел  на  коробку,  потом  на  меня,  словно  оценивая
положение, подал какой-то знак полицейским и с опаской вошел в приемную.
     -- Вы хотите встретиться с мэром? -- спросил он.
     -- Да, -- подтвердил я. -- Вы и есть мэр Петтибоун?
     -- Нет, я Уаймар, его помощник, -- долговязый выдавил  улыбку. -- Зачем
вам к мэру?
     -- По личному делу.
     Наступила   напряженная   тишина.  Уаймар  прислушался.  Уловив   звук,
исходивший из моей коробки, он указал на нее и нервно спросил:
     -- Что это там тикает?
     В коробке действительно тикало. Я повернулся и чуть было не выронил ее,
но успел подхватить. Помощник мэра в страхе зажмурился, потом открыл глаза и
облегченно вздохнул.
     -- Что в коробке? -- спросил он.
     -- Это  вас не касается, -- я взглянул на часы.  -- У меня всего десять
минут и ни секундой больше. Мне надо поговорить с мэром.
     Помощник вздрогнул и сделал шаг в мою сторону.
     -- Десять минут? Почему такая спешка? Мэр очень занят.  Не могли  бы вы
прийти позже?
     --  Нет, --  я  сел  на стул и поставил коробку рядом.  --  Если вы  не
пропустите меня, я буду прорываться силой.
     Дальнейшие события развивались с молниеносной быстротой. Уаймар схватил
мою коробку, бросился к двери в коридор и истошно завопил:
     -- Ведро! Скорее! Через десять минут эта штука взорвется!
     Я ринулся за ним.
     -- Какое вы имеете право!
     Уаймар не обратил на меня ни малейшего внимания.
     -- Черт! Давайте скорее воды!
     С  десяток  полицейских  бестолково забегали туда-сюда. Взломали  замок
кладовки.  Там  стояли щетка  и пылесос, валялись тряпки.  Была раковина, но
ведра не было. Полицейский проворно заткнул слив и пустил воду.
     -- Мистер Уаймар, сюда!
     Помощник бросил коробку в раковину.
     -- Она водонепроницаемая, -- тихо сказал я.
     Уаймар вытаращил глаза.
     -- Водонепроницаемая?  --  Он  замахал руками.  -- Отойдите все! Каждую
секунду может грянуть взрыв!
     Толпа увлекла меня в дальний конец коридора.
     -- Позвоните в полицию, пусть пришлют саперов! -- надрывался Уаймар.
     Полицейский козырнул.
     -- Слушаюсь! Какой там номер?
     Уаймар позеленел. Еле сдерживаясь, он повернулся к сержанту и сказал:
     -- Мерфи, вызовите саперную бригаду.
     Сержант  ушел,  и  настала  моя  очередь.  Помощник  мэра  распорядился
схватить  меня и отвести  на  второй этаж, а сам  бросился  эвакуировать  из
здания  людей. Спустя  четверть часа  он вернулся  в прекрасном расположении
духа и объявил:
     --  Саперы  прибыли, --  после  чего  достал из  кармана  лист бумаги и
протянул мне. -- Это нашли под оберткой вашей коробки. Ваша записка?
     Я  прищурился  и  стал  читать:  "Мэру  Петтибоуну.  Я  возмущен  Вашим
произволом в деле о строительстве памятника ветеранам войны. Эти действия не
отвечают интересам общества.  Поскольку  законного  способа  сместить Вас  с
должности нет, я вынужден Вас взорвать. Мститель".
     Я покачал головой.
     -- Нет, это не мой почерк. У меня более разборчивый.
     Уаймар бросил на меня грозный взгляд.
     -- Вы или не вы сочинили эту записку?
     -- Уважаемый,  зачем  посылать  предупреждение,  если  хочешь  взорвать
здание?
     -- Мало ли чокнутых.
     Я улыбнулся.
     -- А на бумаге есть отпечатки моих пальцев?
     -- Ваше имя? -- спросил Уаймар.
     -- Джеймс Беллингтон.
     -- Адрес?
     -- Мотель "Мелфорд". Мерзкая дыра, но на лучшее у меня пока нет денег.
     -- Вы  что,  один  из тех, кто вложил  личные средства в  строительство
памятника ветеранам на востоке города?
     Я помолчал, подергал себя за бороду и ответил:
     -- Ни слова не скажу без адвоката.
     В комнату вошел огромный  полицейский в причудливом шлеме  с  забралом,
вероятно, сапер. На нем была диковинная толстенная куртка, в руках он держал
мою насквозь мокрую коробку. Подняв забрало шлема, он доложил:
     -- Проверили. Там только дешевый будильник и больше ничего.
     -- Конечно, -- подал голос я. -- А вы чего ждали? Бомбы?
     -- Вы все еще хотите встретиться с мэром Петтибоуном? -- хрипло спросил
меня Уаймар.
     -- Сейчас я уже не расположен к беседе, -- я улыбнулся. -- А вы неплохо
охраняете мэра. Желающим его взорвать придется проявить изобретательность.
     Уаймар с прищуром посмотрел на меня. Я встал.
     -- Всего хорошего, господа.
     --  Не  забудьте  свои  часы,  --  спохватился  помощник  мэра. Я пожал
плечами.
     -- Боюсь,  от них мало что осталось.  Передайте обломки  в  полицейский
музей и скажите мэру Петтибоуну, что я вернусь.
     В вестибюле  первого этажа  я  купил  пачку  коротких сигар, закурил  и
медленно   вышел  на  улицу.  На  углу  остановился  у  киоска   и  принялся
разглядывать журналы, предназначенные для озабоченных мужчин.
     -- Какая гадость! -- сказал я. Пожилой продавец в потрепанном пальто, с
сумкой для мелочи на поясе, вздохнул.
     -- Вот что, дорогой, если  не хотите это читать, не читайте, или гоните
монету и прячьте покупку за пазуху.
     -- Я не  возьму эту дрянь и  даром.  Надо бы вовсе запретить печатать и
продавать такую грязь!
     Продавец начал сердиться.
     -- Тогда ступайте в библиотеку и возьмите там приличную книгу. Мое дело
-- предлагать людям то, что им нужно. Одному -- одно, другому -- другое.
     Я ткнул тростью в стену киоска.
     -- Достаточно одной гранаты, чтобы разметать всю вашу макулатуру.
     Продавец посмотрел на меня с тревогой. Я  же попыхал  сигарой и зашагал
дальше.  Дойдя до  перехода  через улицу,  остановился и бросил взгляд через
плечо. У газетного киоска стоял долговязый мужчина в длинном пальто военного
покроя и явно о  чем-то расспрашивал  продавца. Оба смотрели в  мою сторону,
старик недоуменно пожимал плечами.
     Светофор мигнул, и я перешел дорогу. В дешевой лавочке купил будильник,
две батарейки и два ярда телефонного шнура. Выйдя на улицу, я закурил вторую
сигару,  прошел несколько  кварталов  и остановился у безвкусного массивного
фасада  Музея  изобразительных  искусств. Сколько  же надо  динамита,  чтобы
взорвать такое монументальное уродство?
     Бросив сигару на  тротуар,  я поднялся  по ступеням  и вошел  в  музей.
Побродив по залам, добрался, наконец, до галерее в  глубине здания, где была
выставка полотен Утрилло, Пикассо и  Модильяни. Я -- человек  консервативных
взглядов, и их мазня вызывала у меня отвращение. Я заскрежетал зубами.
     -- Мерзость! Форменная мерзость! -- сказал я и даже  ударил тростью  по
медной табличке с надписью. Передо мной тотчас вырос охранник.
     -- Прошу этого не делать, сэр, медь легко мнется.
     Я ткнул пальцем в одну из картин и воскликнул:
     -- Мазня! Пустой перевод холста и красок! Сжечь все это! А еще лучше --
взорвать!
     -- Осторожно, сэр, вы можете продырявить картину, а мне отвечать.
     Чтобы обрести душевное равновесие, я отправился в зал старых голландцев
и  минут двадцать проторчал  там.  Когда я снова вышел на улицу,  то заметил
того же  долговязого в длинном пальто. Он спускался с крыльца музея. Значит,
был  там вместе со мной. Я  подергал  бороду  и, решив запутать  его,  начал
входить в магазины  и выходить через задние двери.  После  нескольких  таких
трюков мне удалось оторваться от преследователя. Неподалеку от своего мотеля
я заглянул в бакалейную лавку, купил сто грамм  масла, бутылку молока, хлеб,
колбасу и пакет  сахару. Войдя в  "Мелфорд", сразу же заметил  долговязого в
полувоенном пальто. Он сидел в вестибюле и читал газету.
     Поднявшись к себе, я соорудил бутерброд  и перечитал вчерашнюю статью о
проекте  мемориала  ветеранам.  На  берегу  озера хотели  возвести громадный
комплекс, для  чего надо  было снести  несколько стоявших там домов. Цены на
квартиры в них, естественно, разом подскочили, поскольку предполагалась, что
городские власти будут  выкупать  их  по  любой  цене. Однако  на  вчерашнем
заседании  городского совета по настоянию мэра было решено перенести стройку
с восточного берега на северный,  в более дешевый район. Понятно, что  люди,
купившие квартиры на восточном берегу, вылетели в трубу,  ибо их вложения  в
недвижимость обесценились.
     Зазвонил  телефон.  Это  был Джефри Мейпл.  В колледже мы с ним жили  в
одной комнате и остались друзьями на  всю жизнь, поскольку  наши взгляды  на
многие ее стороны поразительно совпадали.
     -- Ну, что, был в мэрии? -- спросил Джефри. -- Как там?
     -- Как я и думал.
     -- После обеда опять пойдешь?
     -- Разумеется. Надеюсь, ты звонишь не из своей комнаты?
     -- Нет, из автомата.
     -- Молодец, -- я  повесил трубку, доел  бутерброд и допил молоко. После
этого открыл  шкаф, снял с полки стоявшую там еще одну коробку и принялся за
работу. В два часа все было закончено, и я позвонил управляющему мотелем.
     -- Во сколько сегодня закрывается мэрия?
     -- Это мистер Беллингтон?
     -- Да.
     Воцарилось  долгое  молчание.  Похоже,  управляющий с кем-то совещался.
Наконец он ответил:
     -- Мэрия работает до восьми, но многие ее отделы закрываются в пять.
     -- Ага, -- я посмотрел на часы. -- Время еще есть. Через двадцать минут
мне понадобится машина. Вызовите, пожалуйста, такси.
     Докурив  сигару, я  надел  пальто,  взял  коробку  и  вышел из комнаты.
Управляющий смерил меня подозрительным взглядом.
     -- Такси ждет, сэр.
     У мотеля стояла одна машина. Я сел в нее и, сказав, куда ехать, заметил
за собой моторизованный  "хвост". Подъехав  к мэрии, я  увидел, что  у входа
стояла диковинная  машина из  прочной  стали, с какой-то  большой клеткой  в
кузове.
     В  вестибюле толпилось множество  людей, в лифт  никого не  пускали.  Я
думал,  что не пустят и меня, но путь  оказался свободным. На  третьем этаже
лифтер открыл  дверцу, я  вышел, и  лифт поехал  вниз. В коридоре никого  не
было, гулкий стук  моих каблуков  создавал  раскатистое эхо. В углу приемной
мэра сидел все тот же нервный юнец.
     --  Я  хочу  поговорить с мэром  не позже  чем  через десять минут,  --
объявил я.
     -- Разумеется, -- поспешно сказал юнец. -- Присядьте.
     Я сел на кожаный  диван и осторожно  поставил коробку рядом.  Секретарь
откашлялся.
     -- Можно попросить вас о небольшом одолжении? -- спросил он и встал. --
Мне надо чуть подвинуть шкаф. Вы не поможете?
     -- Конечно, помогу, -- я поднялся,  оставив коробку на месте,  и взялся
за шкаф.  И тут  же  дверь  из  коридора распахнулась, в приемную  ворвались
Уаймар и полицейские. Следом -- двое в толстых курках и шлемах с забралами.
     -- Всем выйти! --  приказал один из них. -- Коробку не  трогать! Сейчас
вкатим аппарат и просветим ее рентгеном.
     Загнав меня в дальний конец коридора, помощник мэра зашипел:
     -- Вы что, не можете избавиться от навязчивой идеи?
     -- Какой навязчивой идеи?
     -- Зачем вы хотели взорвать газетный киоск?
     Я тупо захлопал глазами.
     -- Сэр, я никогда...
     Он поднял руку, призывая меня к молчанию.
     -- Не отпирайтесь. И музей грозили взорвать. Нам это известно.
     --  Я говорил, что надо  взорвать только галерею модерна, -- уточнил я.
-- Вы видели выставленную там мазню?
     -- Нам известно также,  что вы купили  еще один будильник,  батарейки и
провод.
     Распахнулась дверь, из приемной вышел забронированный полицейский.
     --  Там,  несомненно,  бомба.  Рентген помог разглядеть часы, провода и
какой-то наполнитель.
     Следующие четыре часа я провел в кутузке. Потом там появился Уаймар. Он
был   печален.  Его  сопровождал  невзрачный  молодой   человек  с   коротко
остриженной головой и служебной улыбкой  на физиономии. Помощник мэра трясся
как в лихорадке и явно был готов задушить меня.
     -- В вашей коробке была не взрывчатка! -- прошипел он.
     -- Неужели? -- удивленно сказал я. -- И это вас расстроило?
     Он сжал кулаки.
     -- Там был обычный сахарный песок!
     Я кивнул.
     --  Вам  надо  было  просто спросить  меня, что в  коробке, и я бы  вам
сказал.
     Уаймар повернулся к невзрачному молодому человеку.
     -- Он в вашем распоряжении, доктор.
     Когда  мы остались наедине,  врач  угостил  меня  сигарой  моей любимой
марки, дал мне прикурить и сказал:
     -- Я доктор Бартон. Но вы можете звать меня просто Сэмом.
     -- На кой черт мне это надо?
     -- Часто ли у вас возникает желание взрывать здания и людей?
     -- Полагаю, что в наши дни оно время от времени возникает у каждого.
     Врач -- явно психиатр -- снисходительно усмехнулся.
     --  И  много  денег  вы  лично  потеряли  в  связи  с  переносом  места
строительства мемориального комплекса?
     Я промолчал.
     -- И вы считаете, что в этом повинен мэр? -- Психиатр лукаво подмигнул.
-- Поэтому и начали  его поэтапную обработку? На первый  раз в вашей коробке
был только  будильник,  потом  другие детали бомбы, но без заряда. Вы так  и
будете таскать полупустые коробки, до тех пор пока полицейские... как бы это
сказать?  Пока им не надоест и они  перестанут обращать на вас  внимание.  И
тогда в один прекрасный день...
     -- Ба-бах! -- подсказал я.
     Врач кивнул.
     --  Вот-вот. Ба-бах!  В  тот  день ваша коробка  будет снабжена  совсем
другим механизмом, правильно?
     -- У вас пытливый ум.
     Моя похвала вдохновила его.
     -- Я учился на одни пятерки, -- врач подался ко мне. -- В тот последний
раз вам надо будет прибавить кое-что к содержимому коробки. Например, кнопку
снаружи, чтобы нажать ее и взорвать бомбу.
     Я попыхал сигарой.
     -- Разомкнутая цепь или замкнутая?
     Психиатр поскреб подбородок.
     -- Если цепь разомкнута, бомба взрывается  при  нажатии кнопки... -- он
задумчиво  покачал головой. --  Нет, так не годится. Увидев вас с  коробкой,
полицейские могут успеть  пустить вам  пулю в лоб,  и  вы не сможете  нажать
кнопку.
     -- Логично, -- согласился я.
     --  Однако  существуют  и  замкнутые  цепи. Ток уже  идет,  но  контакт
взрывателя нейтрализован. И только если отпустить кнопку...
     -- Ба-бах! -- подсказал я.
     -- Верно. В этом случае полиции  нельзя стрелять вам  в  голову, потому
что тогда ваш палец тотчас соскользнет с кнопки и бомба взорвется.
     -- Вы очень точно все описываете.
     Его лицо омрачилось.
     -- Вы еще не купили кнопку?
     -- Нет. Если куплю, вам первому скажу.
     -- И ничего  не  предпринимайте,  не  переговорив со мной,  -- попросил
врач, вручая мне свою  визитную карточку. -- А пока я хотел бы встретиться с
вами у меня в кабинете. Скажем, в четверг в десять утра.
     -- Значит, меня не сажают в тюрьму?
     -- Нет, --  он похлопал меня по плечу. -- Можете идти. Полиции не в чем
вас  обвинить. Напротив, это она сплоховала.  И поскольку  в коробке не было
взрывчатки...
     -- А носить в коробках сахар, будильник и провод закон не запрещает...
     -- Вот  именно. Но прокурор  опасается,  что вы задумали  шантажировать
городские власти. Это так?
     -- Нет, как-то не пришло в голову.
     -- И хорошо. Хотя в общем-то я думаю, что вы репетировали взрыв.
     Спустя  двадцать минут  я был  на улице  и вскоре заметил, что за  мной
следит все тот же долговязый в длинном пальто. Я  отправился в центр города,
где  приобрел в  недорогом  магазине  ту  самую кнопку,  о  которой  говорил
психиатр.
     Я не стал возвращаться  в мотель,  а пошел к Джефри  и снял  комнату по
соседству с ним.
     -- Пойдешь завтра? -- спросил он меня.
     -- Да. Купил кнопку.
     -- Желаю удачи. Надеюсь, на сей раз сработает.
     В ту ночь я  плохо спал и мучился кошмарами, самым ярким из которых был
сон про  взрыв  Музея  изобразительных искусств. В  десять  утра я  позвонил
доктору Бартону и сообщил ему о покупке кнопки. Врач осень расстроился.
     -- Так быстро? Но вы еще не были у меня на приеме.
     -- Звоню, чтобы проститься, -- сказал я.  --  Думаю, теперь мы свидимся
только на том свете.
     -- Минутку! -- в отчаянии выкрикнул он. -- Что вы намерены предпринять?
     -- Пойти к мэру Петтибоуну. Сегодня все будет хорошо.
     -- Вы у себя в мотеле?
     -- Нет. -- Я повесил трубку, попыхивая сигарой, прочел утреннюю газету,
взял под мышку свою коробку, вышел, сел в такси и велел ехать к мэрии. Но за
квартал от цели потребовал остановиться, расплатился и зашагал дальше, держа
палец  на кнопке.  Улицы были оцеплены и  кишели полицейскими, не пускавшими
людей на центральную  площадь, очищенную от автомобилей и пешеходов. У входа
в  мэрию стояли  Уаймар  и доктор  Бартон,  которые  норовили спрятаться  за
колоннами.
     Внезапно я оробел,  почувствовав нечто похожее на боязнь сцены, которая
обуревает начинающего лицедея. Я  сделал два шага в сторону мэрии, но тотчас
развернулся и пошел обратно.
     --  Куда вы? --  вдруг раздался голос  Уаймара.  Я зашагал  быстрее  и,
оглянувшись, увидел помощника  мэра, доктора  Бартона и  ватагу полицейских,
бежавших ко мне. Я бросился наутек и снова обернулся только в конце квартала
у Музея изобразительных искусств. Погоня приближалась. Я взлетел  на крыльцо
и юркнул  в здание. Пробегая по  залу голландских мастеров,  я  слышал сзади
топот  ног преследователей. С бьющимся сердцем я  бежал  по  галерее римской
скульптуры.  Чиновники  и  полиция   не   отставали.  Впереди  была  галерея
современного искусства.  Промчавшись мимо удивленных охранников, я опустился
на пол у окна.
     Орава, наконец, догнала меня. Я поднял руку и истерически закричал:
     -- Остановитесь! Еще один шаг, и я отпущу кнопку!
     Помощник мэра и его войско стали как вкопанные. Я перевел дух и сказал:
     --  Мистер  Уаймар,  я  снимаю  свое  требование  о  встрече  с   мэром
Петтибоуном. Понимаю, что оно невыполнимо.
     Уаймар сделал шаг вперед.
     -- Стойте! --  крикнул  я. -- Иначе сниму палец с кнопки. Через  десять
минут... Могу и  сию секунду,  но мне хочется сперва отдышаться, а уж  потом
принимать столь важное решение.
     Уаймар замер.
     -- Нет-нет! -- крикнул доктор Бартон. -- Не торопитесь, отдышитесь. Это
серьезное решение.
     --  Какого  ущерба можно ожидать,  если он  отпустит кнопку? -- спросил
Уаймар полицейского в защитной куртке и шлеме.
     -- Трудно сказать. Возможно, рухнет все здание.
     Я посмотрел на часы.
     -- Девять минут...
     -- Очистить  помещение! --  заорал  помощник мэра.  --  А  вы,  Бартон,
поговорите с ним, убедите.
     --  Вряд ли  я смогу что-то сделать,  -- ответил психиатр. -- Тут нужен
иной специалист -- священник, пастор или раввин.
     -- Восемь минут, -- произнес я.
     Мои преследователи сбились в кучку у входа в римский зал. Усмехнувшись,
я встал и зашагал к ним.  Они попятились и расступились. Меня вдруг охватило
дотоле  неведомое ощущение силы и  власти.  Я  с улыбкой прошел  через  залы
раннего американского  искусства, литографии, рисунков одаренных школьников,
вышел  на  улицу  и  пересек площадь.  Все  мои  преследователи и  охранники
высыпали из музея и наблюдали за мной с лестницы у входа. С минуту я смотрел
на  них, потом демонстративно снял  палец с кнопки. Естественно,  ничего  не
произошло. Я  открыл  коробку, извлек  будильник и провода и  поднял повыше,
чтобы  все видели. Затем перевернул коробку  вверх дном,  показывая, что она
пуста.
     Меня  тотчас окружили полицейские и разъяренные  чиновники  во  главе с
Уаймаром.
     -- Что это за шутки? -- сипло спросил он. Я злобно зыркнул на него.
     -- Никаких шуток. Я просто хотел встретиться с мэром. Очевидно, в нашем
городе это -- тяжкое преступление.
     -- Это уже чересчур. Может, в вашей коробке и не было бомбы, но вы...
     -- А будильник, провода и, наконец, эта кнопка!
     -- А разве есть какой-нибудь закон, который запрещает носить в коробках
будильники и провода? Что если человек просто  увлекается опытами  с часами?
--  Я  погрозил  Уаймару  пальцем. --  Я  пожалуюсь  на  вас в  союз  защиты
гражданских прав. Я вчиню вам иск на миллион долларов за их нарушение.
     -- Вам место в тюрьме, -- заявил помощник мэра.
     -- Неужели? Это за что же? Меня травили  как дикого зверя, преследовала
толпа,  возглавляемая представителем  властей. Нет, после такого я, пожалуй,
все-таки подам в суд и сдеру с вас миллиона два.
     Из-за  спины   помощника   мэра  вдруг   вынырнул  маленький  суетливый
человечек.
     -- Успокойтесь, Уаймар, -- сказал  он. --  Не лезьте в бутылку. У нас и
так бюджетный дефицит.
     -- Кто вы такой? -- сердито спросил я.
     -- Мэр Петтибоун, -- словно оправдываясь, ответил он.
     -- Ага!  Наконец-то вы  высунули нос  из своей крепости. Хочу  сообщить
вам,  что возле мотеля,  в  котором я  проживаю,  асфальт испещрен глубокими
выбоинами и  по  ночам  невозможно  спать из-за грохота  грузовиков.  Требую
незамедлительно принять меры.
     Топнув ногой по тротуару, я  развернулся и зашагал прочь. Мне казалось,
что  рука  закона должна  ухватить  меня за плечо,  но  ничего  подобного не
произошло. Мой внезапный уход поверг всех в растерянность. Так часто бывает,
когда одна из армий вдруг стремительно отступает.
     Я остановил такси и сообщил водителю адрес, но вскоре передумал и велел
остановиться у  магазина.  Войдя туда, я юркнул в  туалет. Там сорвал с себя
парик и бороду, выбросил шляпу, вывернул наизнанку свое синее пальто, отчего
оно сделалось коричневым, и вышел на улицу через заднюю дверь.
     Прошагав квартал, я нашел другое такси и сказал водителю:
     -- В аэропорт.
     На другой день мы с Джефри встретились в Сент-Луисе. Он показал мне два
полотна Пикассо, три картины Утрилло и две -- Модильяни.
     --  Все  прошло как  по маслу, --  сказал он. -- Я,  как мы и задумали,
пришел в  музей и, едва  ты  прибежал  туда  со своей коробкой, спрятался  в
туалете. Когда все, включая охранников, побежали за тобой на улицу, я прошел
в галерею, вырезал самые ценные полотна и сунул  под  пальто. Потом спокойно
вышел.  В суматохе  никто не  обратил на меня  внимания. -- Он разлил виски,
подал  мне стакан.  --  Как ты  думаешь, мы сумеем еще раз  провернуть такое
дельце?
     Я улыбнулся.
     -- Точь-в-точь --  едва  ли.  Но что-нибудь похожее  придумаем.  Смотря
какой мэр попадется.

     Перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)





---------------------------------------------------------------
     © Джеффри Хадсон
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------

     Питер  Финни  промчался  мимо  очаровательной  секретарши  и  влетел  в
роскошный кабинет доктора Эйка.
     -- Подонок! -- выпалил он. -- Грязный вонючий подонок!
     Доктор Эйк удивился, но виду не подал. Взглянув на часы, он невозмутимо
заметил:
     -- Что-то ты нынче рановато, Питер. Что-нибудь случилось?
     -- Ты чертовски прав, грязный заскорузлый пруссак!
     Доктор  Эйк задумчиво погладил свою козлиную бородку и кивнул в сторону
черной кушетки.
     -- Хочешь, поговорим об этом?
     -- Нет, не хочу! -- взревел Финни и отвесил кушетке  пинок. --  Надоело
мне  это пустомельство, обрыдло  изливать тебе  душу за  сто долларов в час.
Кабы я знал про вас с Глорией... -- Он умолк и сжал кулаки.
     --  Присядь,   --  спокойно  проговорил  доктор  Эйк.  --   Ты  слишком
взволнован.
     -- А ты чего ожидал, вшивый гад?
     --  Пока не  могу сказать, -- ответил доктор Эйк. --  Может,  попробуем
разобраться?
     -- А чего тут разбираться? Я уже и так во всем разобрался. По вторникам
и четвергам в "Эль-Греко". Моя так называемая благоверная говорит, что ездит
играть в бридж, а на самом  деле вы с  ней забиваетесь в отдельную кабинку в
"Эль-Греко", правильно?
     -- Да ты успокойся...
     -- Не хочу я успокаиваться!
     -- Чего же ты хочешь?
     --  Убить  тебя хочу,  вот чего! --  Финни выхватил  из  кармана черный
пистолет с коротким стволом.
     -- Как давно ты испытываешь это желание? -- осведомился доктор Эйк.
     -- Со  вчерашнего дня.  С  семи часов вечера, потому что именно тогда я
узнал правду.
     -- Узнал правду... -- эхом откликнулся доктор Эйк.
     -- Да, тварь  бородатая! Узнал, чем занимается моя женушка по вторникам
и  четвергам.  Конечно, мне следовало догадаться  раньше, коль скоро  Глория
никогда не  была заядлой картежницей. А впрочем, что говорить? Ты, засранец,
и сам все знаешь!
     -- Объясни толком, что стряслось, -- попросил доктор Эйк.
     --  Вчера мы припозднились со  съемками  "Питера и Джорджа",  --  начал
Финни.  -- Осветитель заболел, а  новый ничего  не знает, вот мы и работали,
как  сонные мухи,  сорвали график, и все  такое. Короче, провозились до семи
вечера.
     -- Что ты почувствовал, когда понял, что работа затягивается?
     --  Злость  я почувствовал, вот что!  Я не статист, а  кинозвезда, меня
нельзя задерживать! -- Финни уселся  на кушетку и положил пистолет рядом. --
Короче, отсняли. Я устал,  и  тут  Джордж  предложил  промочить  горло.  Мне
хотелось  домой: Глория  волнуется, когда я езжу по  шоссе. Я уже семь раз в
аварии  попадал,  как  тебе  известно.  Но  Джордж настоял,  и  мы  зашли  в
"Эль-Греко". Это на углу Уилшир  и Льюис. Впрочем, тебе ли не знать, сосиска
ты недожаренная!
     -- Что ты имеешь в виду? -- спросил доктор Эйк.
     -- А вот что. Покуда мы заливали за воротник, тамошний буфетчик заливал
приезжей деревенщине, какие знаменитости заходят  к нему опрокинуть рюмочку.
Плел  им про Пола  Ньюмэна и Энджи Дикинсон, а потом и говорит: к нему, мол,
захаживает сама Глория Старр. Тут-то я и навострил уши.
     -- Навострил... -- отозвался доктор Эйк.
     --  Вот именно,  выродок болотный.  А  буфетчик  знай себе распинается:
какая  она  красавица,  эта Глория  Старр, какая соблазнительная,  да  еще и
человек хороший. А про мужа ее -- ни словечка.
     -- И что ты почувствовал?
     --  Взбесился я,  --  ответил Финни,  ложась  на кушетку  и  поглаживая
пистолетом  по животу.  -- Да  и как  не взбеситься? Глория уже полтора года
ничего не делает. После  "Пляжа на заре" ни разу  нигде не снялась. Фильм  и
сборов не  сделал, и  шедевром не был. А  я -- в  главной роли  в крупнейшем
телесериале "Питер и Джордж". И вот, сидим мы с Джорджем в пивнушке, любимцы
сорока двух  процентов телезрителей,  а этот гад буфетчик ни разу про нас не
слыхал!
     -- И что ты почувствовал?
     --  Что  ненавижу его со всеми потрохами,  вот что! Поганец! Плетет про
Пола Ньюмэна  и Стива Маккуина, какие  они великие актеры! А ведь все знают,
что они и играть-то не  умеют. Гоняют на мотоциклах голыми по пояс и зыркают
в камеру,  вот и все их лицедейство. Считается,  что у  них  соблазнительный
вид, и жены их тоже соблазнительные. Ну, и что с того?
     -- Соблазнительные жены... -- повторил доктор Эйк.
     --  Вот-вот. Можно подумать, моя не соблазнительна. Соблазнительнее  не
бывает. Бюст -- четвертый номер, и стоит торчком. Ты не можешь не  признать,
что она и впрямь заводит.
     -- И какие чувства это у тебя вызывает?
     -- Прекрасные, -- ответил Финни. -- То есть, раньше вызывало, пока я не
узнал  от  буфетчика,  что  по  вторникам  и  четвергам  Глория  приходит  в
"Эль-Греко" с каким-то бородатым толстяком.
     Он сел и медленно сжал рукоятку пистолета. Доктор Эйк сделал вид, будто
не заметил этого движения.
     -- Не совсем понимаю, -- нахмурившись, сказал он.
     -- Все ты понимаешь, козел двумордый.
     -- Значит, когда буфетчик  упомянул бородатого толстяка, ты решил,  что
речь идет обо мне?
     --  Ничего  я  не  решил.  Просто  припомнил, кто из  моих  знакомых --
подонки.  Потом  -- кто  из этих подонков  имеет  мясистые  телеса  и  носит
козлиную бородку. Вот ты и получился.
     -- Ты полагаешь, что сделал правомерный вывод? -- спросил доктор Эйк.
     -- Да.
     -- И что было дальше?
     -- Я сказал Джорджу, что убью мерзкого сукина сына.
     -- Что ты почувствовал, когда злился на меня?
     -- Ничего хорошего. Мои чувства будут  куда слаще, когда я всажу пулю в
твое толстое пузо.
     -- Почему  ты считаешь меня толстым?  --  с  неподдельным  любопытством
спросил доктор Эйк.
     -- Потому что ты и есть толстяк. Самодовольный раздутый немецкий боров.
     -- Ты всегда считал меня жирным?
     -- Нет.  Кажется, до  сих пор  ни разу не  замечал  этого.  Не  обращал
внимания. Но теперь вижу: ты -- грузный, жирный, сальный негодяй.
     -- Значит, твое мнение обо мне изменилось совсем недавно?
     -- Ты чертовски прав, шмат прогорклого сала!
     --  Вообще-то фамилия  у  меня  голландская, а  не  немецкая, -- сказал
доктор Эйк.  -- И я совсем не толстый. Ростом  я под метр девяносто, а вес у
меня меньше центнера. Я просто плотный. Вот почему ты никогда не считал меня
толстяком.
     -- Ошибаешься,  --  заявил Питер Финни.  -- Я не считал  тебя толстяком
просто потому, что никогда не обращал на тебя внимания, вошь ты небритая.
     -- Двадцать процентов мужчин, живущих в Лос-Анджелесе, имеют избыточный
вес, -- сказал доктор Эйк. -- И многие местные толстяки носят бороды.
     -- Это не имеет значения, --  заявил Питер. -- Потому что ты и есть тот
гаденыш.
     Доктор Эйк смиренно вздохнул.
     -- Ты заблуждаешься, Питер. Ты просто убедил себя, что это так.
     -- Я точно знаю, что это так.
     Доктор Эйк покачал головой.
     -- Ты  был зол как черт, когда вошел  в бар, -- сказал он. --  Болтовня
буфетчика  уязвила  тебя. Но потом, когда тот же самый буфетчик, который, по
твоим  собственным словам,  ничего не  знает,  упомянул  имя  твоей  жены  и
брякнул, что-де она встречается с каким-то таинственным бородатым толстяком,
ты сразу же подумал, что этот толстяк -- твой психоаналитик. Почему?
     -- Потому что ты  -- он и есть, -- упрямо повторил  Финни, но  пистолет
все-таки опустил.
     -- И ты ни разу не подумал ни о ком другом? Почему?
     -- Ну, не знаю, -- помявшись, ответил Финни.
     -- Ты пытался вытянуть из буфетчика подробности? Разузнать побольше?
     -- Нет.
     -- Почему?
     -- Не хотелось.
     -- Ты не мог не  придать случившемуся большого значения и не попытаться
все разнюхать.
     --  Когда буфетчик заговорил, я  сразу же решил, что все ясно как день.
Понял, о ком он ведет речь. Во всяком случае, мне так казалось.
     -- А теперь?
     -- Теперь уж и не знаю. Но, когда я подумал  о тебе, мне вспомнился наш
прошлый  сеанс  и  мой  рассказ  о  матери,  о неумении  ладить  с людьми, о
сомнениях в верности Глории.
     -- Почему ты вспомнил об этом?
     -- Не знаю.
     -- Или не хочешь знать.
     Финни поник головой и погрузился в молчание.
     --  По  сути дела,  -- продолжал Эйк, -- мы обсуждали  твои неурядицы в
сфере интимной, правильно? Когда до тебя дошли слухи о неверности жены, твоя
тревога усугубилась. Ты разволновался,  вот и вспомнил нашу прошлую встречу,
во время которой тоже был взволнован.
     -- Видать, так, -- согласился Финни.
     -- Волнение сменилось раздражением,  неприязнью, злостью.  Мысленно  ты
стал убийцей.
     -- Да.
     -- Но на самом деле ты  не собирался  убивать  меня,  верно, Питер? Это
была лишь фантазия?
     -- Наверное.
     -- Ты разобрался в причинах?
     Финни сосредоточенно нахмурился.
     -- Полагаю, я фантазировал,  -- сказал он. -- Я испытал унижение, когда
тот гад заговорил о Глории.  Хотел руки на себя наложить, но потом  принялся
фантазировать и представил, как убиваю тебя.
     Доктор Эйк глубокомысленно кивнул.
     -- Похоже, ты хорошо разобрался в себе. Что ты сейчас чувствуешь?
     Финни облегченно вздохнул и прилег на кушетку.
     -- Мне гораздо лучше, -- сказал он.
     -- Вот и хорошо. Хочешь продолжить беседу на эту тему?
     -- Нет, -- ответил Финни. -- Поговорим о чем-нибудь еще.

     Спустя час Питер Финни любезно распрощался с доктором  Эйком, извинился
за бурное вторжение и,  подмигнув  очаровательной  секретарше, вышел. Доктор
тотчас  уселся  в кресло, задумчиво погладил  свою  козлиную бородку и, сняв
трубку, набрал номер.
     -- Дорогая, придется изменить наши планы, -- сказал он.
     -- С какой стати? -- спросила Глория Старр.
     --  Питер  только  что  был у меня. Он  дознался, что ты встречаешься с
кем-то в "Эль-Греко".
     -- Он подозревает...
     -- Меня? Да. Но я все уладил.
     -- Как нам теперь быть?
     -- Выждать недельку, а  потом встретиться в "Эстрагоне". Ты знаешь, где
это?
     -- Сердце подскажет, любовничек, -- вполголоса ответила Глория.
     -- Значит, в обычное время в следующий вторник.
     Повесив трубку, доктор  Эйк поднял глаза и увидел  стоявшего  на пороге
Питера  Финни. Тот  был  мрачен  как  туча,  очень  сердит  и явно  готов на
убийство. Правая рука его сжимала рукоятку пистолета в кармане пиджака.
     -- Питер, -- залопотал доктор, --  не спеши  с выводами. Клянусь  тебе,
я...
     Финни ухмыльнулся.
     --  Я только хотел  сказать, что  приду на  очередной сеанс в следующую
пятницу.
     Доктор Эйк попытался взять себя в руки.
     --  Здоров  ли  ты? --  беспечно  осведомился  Финни. -- У  тебя  такой
несчатный вид.
     -- Да... да, все хорошо.
     -- Слава богу. Мне не хотелось бы покидать тебя именно сейчас.
     -- То есть?
     -- Тебе очень пригодятся эти деньги.
     -- Деньги?
     -- Да, та сотня в час, что я тебе плачу, и гораздо больше.
     -- Не понимаю.
     -- А что тут непонятного? Как  ты думаешь, почему я уже полгода заливаю
в твой нежные ушки нектар "Глория"? Зачем живописую ее прелести и постельные
навыки? Зачем рассказываю тебе о своей импотенции и о том, что Глория лишена
ласки?
     -- Это беспокоит тебя, -- ответил доктор Эйк.
     -- Нет, меня беспокоит другое. Меня беспокоит то, что глупая  потаскуха
не работает  и  сосет из меня  все  соки.  Две тысячи долларов в  неделю  на
шмотки, машины и прочую дребедень. Этот телесериал озолотил меня, вот Глория
и   решила,  будто   я  --  дойная  корова.  Она  тупа,   жадна,  мелочна  и
невежественна, и я ее терпеть не могу.
     -- Но, Питер...
     --  Сложность  заключалась в  том, что  я не знал,  как  развестись, --
продолжал  Финни.  --  Я  чертовски хорошо зарабатываю,  и  Глория наверняка
подала бы на алименты. Замуж  ей не выйти: какой нормальный мужик женится на
безработной  актриске,  игравшей  в  "Пляже на  заре"?  Вот и  пришлось  мне
устроить  ей  романтическое приключение, найти другого мужчину. Тут-то ты  и
пригодился.
     -- Питер, ты просто спя...
     -- Мой  поверенный знает одно  замечательное сыскное  бюро. У них  есть
все, даже устройство для фотосъемки в инфракрасных лучах. Ты уж не обессудь,
если  твое имя помянут на бракоразводном процессе, но  речь идет о чертовски
больших деньгах...
     -- Питер...
     -- Но  нам  был нужен  последний штрих,  --  продолжал  Финни, небрежно
помахивая пистолетом  перед носом доктора  Эйка. --  Надежный  благообразный
свидетель,  способный  пробудить в  судьях  сочувствие  и имеющий  некоторое
отношение  к  происходящему. Лучшей  кандидатурой  на эту  роль, разумеется,
стала  мисс Патрик, прелестница, которая сидит у тебя в  приемной. Мы  с ней
встречаемся  уже   несколько   недель.  Какая  секретарша  откажет  себе   в
удовольствии подслушать разговор своего нанимателя? Совершенно случайно, как
ты понимаешь.
     -- Питер, все это...
     -- Она прослушивала  тебя целых две недели, но ты -- человек осторожный
и  никогда  не  звонил  Глории из кабинета. Вот  мы  с мисс Патрик и  решили
пришпорить тебя, чтобы ты засуетился.
     Доктор Эйк откинулся в кресле и медленно покачал головой. Финни нацелил
пистолет ему в лицо и трижды спустил курок. Комната наполнилась густым едким
дымом.  Прошло несколько секунд, прежде  чем  доктор  Эйк  уразумел,  что не
ранен: пистолет был заряжен холостыми патронами.
     Питер Финни расхохотался.
     -- Ну-с, --  спросил  он чихающего  в  дыму доктора  Эйка, -- и что  ты
почувствовал?

     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)




---------------------------------------------------------------------
     © Винсент Старретт
     © перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     -- Вы и есть  мистер Дюбуа? -- спросила посетительница, удивленно глядя
на пухленького коротышку-сыщика?
     -- К вашим  услугам,  мадам, -- с поклоном отвечал он. В  его  голосе и
повадке  непостижимым  образом  сочетались  подобострастие  и   высокомерие.
Посетительница смутилась и нервно усмехнулась.
     -- Прошу прощения, но я наслышана о вас, и мне казалось, что вы гораздо
моложе.
     -- И,  конечно  же, не  такой  седой и  дородный,  -- с улыбкой ввернул
сыщик. -- Увы, в наш  век возраст и  приобретенные с  ним знания не в чести.
Но, если я могу быть вам полезен, то с удовольствием помогу.
     --  Надеюсь,  все останется  между нами?  -- спросила посетительница --
пожилая, но моложавая дама, вооруженная лорнетом.
     Александр Дюбуа снова отвесил поклон.
     -- Можете не сомневаться. Присаживайтесь, мадам.
     -- Меня зовут Хоуп Грейндж. Мне нужна помощь в очень щекотливом деле...
И очень непростом... Речь идет  о моем муже.  Его исчезновения стали притчей
во языцех в городе.
     -- Вернее, в той части города, где у мадам есть знакомые.
     -- Вы  правы, -- миссис Грейндж холодно  улыбнулась. -- Хочу, чтобы все
было ясно: я пришла к вам не как несчастная обманутая жена...
     Дюбуа снова поклонился.
     -- Вы знаете, кто мой муж?
     -- Безусловно. Мистер  Грейндж -- крупный промышленник, член  правления
коммерческой  ассоциации,  пресвитерианец, до  недавнего  времени состоял  в
коллегии министерства торговли. Его коллекция марок -- вторая по  величине в
стране.
     --  Ваши познания поразительны, -- у посетительницы  округлились глаза.
--  Могу  добавить,  что он  подвержен приступам хандры  и время  от времени
пропадает неведомо куда.  Это происходит примерно раз в месяц. Началось  уже
давно, несколько лет назад. Утром уходит на службу, потом звонит и сообщает,
что не вернется вечером. Никаких объяснений. А, когда возвращается, говорит,
что уезжал по делам.
     -- Неугомонный человек. Дома его угнетает вынужденная праздность?
     -- Напротив, дома он  всем доволен  и даже счастлив. Это неудивительно.
Вам известно, что мы -- обеспеченные люди?
     --  Живете  вы  в  достатке.  Я  как-то  проходил  мимо  вашего   дома.
Великолепное имение.  А какие оранжереи! Я знаю, что у  вас  много картин  и
редких книг...
     -- Как видите, никаких причин для недовольства. У нас множество друзей,
некоторые из них -- влиятельные люди.
     -- Вы полагаете, что дела -- лишь отговорка?
     --  Не  знаю.  Но  его  глаза,  голос,  преувеличенная  нежность  очень
подозрительны. Это  похоже на  издевку. И я чувствую фальшь. Он отказывается
говорить о делах под тем предлогом, что я все  равно ничего не пойму. Ума не
приложу, зачем ему куда-то ездить. Его делами управляют молодые служащие.  Я
дала ему понять, что подозреваю обман.
     -- Да,  поверить в обман подчас легче,  чем попытаться раскрыть его, --
согласился сыщик. -- Умные люди это понимают и действуют соответственно.
     -- Но я чувствую себя несчастной.
     --  А есть  ли  на то  причины?  В  вашем состоянии человек  становится
недоверчивым и видит подозрительное даже в самом обыденном.
     -- Я пыталась следить за ним, но безуспешно.
     -- Вы подозреваете, что у него есть другая женщина, мадам?
     -- А что еще я могла подумать?
     -- Расскажите все по порядку.
     -- Однажды он  позвонил  мне днем и сказал, что  не  вернется  домой. Я
тотчас помчалась  к нему в контору, дождалась, пока он выйдет  из  здания, и
пошла  следом. Он  долго бродил  по  улицам,  посидел  в парке  и,  наконец,
вернулся к  тому месту, откуда пустился в  путь, вошел в старый дом рядом  с
конторой и  исчез. Вы знаете деловой квартал  на Северной  стороне? Мешанина
старых и  новых  зданий, контор и жилых домов. Я вошла в  подъезд, но дверцы
лифта  уже  закрылись.  Лифт  останавливался  на  втором,  четвертом и пятом
этажах. Я побывала на всех, но не нашла мужа. И из здания он не выходил.
     -- А что вы обнаружили на этих этажах, мадам?
     --  Театральное агентство,  конторы мелких стряпчих и торговые фирмы. Я
зашла в некоторые, притворившись, что разыскиваю мистера Смита.
     Александр Дюбуа с улыбкой покачал головой.
     -- Вам повезло, что там не оказалось ни одного Смита. И к какому выводу
вы пришли в конце концов?
     --  Полагаю,  он нырнул  в  здание,  чтобы  сбить  с  толку  возможного
преследователя, а потом пошел в другое место.
     --  Возможно,   вы  правы,  --  сказал  сыщик.  --  Вы  повторяли  этот
эксперимент?
     -- Месяц спустя. С тем же результатом.
     -- Могу я спросить, по каким улицам он гулял?
     -- Контора находится на  Онтарио-стрит. По  ней он  дошел  до бульвара,
заглянул в парк, потом двинулся обратно тем же путем.
     -- Отличная прогулка! А что он делал в парке, мадам?
     -- Кормил белок и лебедей.
     -- И все?
     -- Ну, еще постоял у воды, выкурил трубку. Дома он ее в рот не берет.
     -- Почему?
     -- Не любит трубочный табак. Дома он курит сигары.
     -- А в молодости, до вашей женитьбы, он курил трубку?
     -- Да. И какое-то время после свадьбы.
     -- Вы всегда жили обеспеченно?
     -- Нет. Вначале  денег было негусто,  но потом мужу сопутствовал успех.
Однако какое отношение это имеет к сегодняшним событиям?
     --  Может,  и никакого.  Простите  за  неумеренное любопытство.  Так вы
хотите, чтобы я понаблюдал за ним, когда он не придет домой?
     -- Его  не будет сегодня.  Так он  сказал утром. Обещал вернуться через
день или два.
     -- Тогда я должен спешить... У вас вчера были гости?
     -- Да, большая компания. Но это -- обычное дело.
     -- А сегодня кто-нибудь придет?
     -- Мы приглашены к  приятелям. Как  я смогу объяснить  отсутствие мужа?
Мне будет стыдно, как бывало уже не  раз. Многие уже подозревают... Я должна
положить этому конец.
     --  Вы правы,  это очень неприятно. И я вам помогу. А  сейчас мне пора,
если мы хотим добиться успеха в вашем деле.
     -- Вы позвоните мне утром?
     -- Непременно, мадам, если вы и впрямь хотите знать правду.
     -- А зачем еще я стала бы вас нанимать?
     -- Зачастую наше счастье зиждется на неведении. Но  в  вашем случае оно
приводит лишь к страданиям.  Что  ж, утром вы узнаете  правду, даже если она
уязвит ваше самолюбие.
     -- Самолюбие? Думаете, мною движет самолюбие?
     -- Мы всегда с легкостью находим объяснения нашим действиям  и при этом
непременно исключаем самолюбие. И уже в этом проявляется наше тщеславие.

     --  Вы  обнаружили  убежище моего  мужа? --  спросила  миссис  Грейндж,
выскакивая  из такси. -- Вы знаете, где он бывал и где находится сейчас?  --
Ее глаза яростно сверкнули.
     Мистер Дюбуа взглянул на здание напротив, потом на миссис Грейндж.
     --  Я могу  отчитаться в  своих находках, но полагаю, вам  лучше пройти
весь путь вместе со мной.
     -- Где мой муж? -- сердито спросила миссис Грейндж.
     -- За своим рабочим столом. Вчера я начал отсюда, с перекрестка улицы и
бульвара. Давайте повторим мой путь.
     Миссис Грейндж неохотно пошла за сыщиком.
     -- Куда мы идем?
     -- Через час вы все узнаете, мадам. Извините, если мои вопросы поначалу
покажутся вам бессмысленными. Вы когда-нибудь гуляли вот так?
     -- Как сейчас? По этой улице? -- голос ее дрожал от злости. -- Конечно.
Много  лет назад  с  мужем. Все тогда  выглядело иначе. Нам очень  нравились
деревья...
     -- Деревья и сейчас красивы. А здания вам знакомы? Возможно, это старые
друзья вашей счастливой юности?
     -- Не припоминаю. Столько лет прошло...  Скажите, почему мой муж гуляет
именно  здесь?  Я правильно понимаю, что  таким  образом он пытается уйти от
преследования?
     -- Возможно. В прошлом тут не ходили ни машины, ни автобусы. Я полагаю,
улицы выглядели гораздо красивее. И дети играли, как теперь...
     -- Я не помню детей. Улицы и впрямь были милые, но  сейчас они нравятся
мне больше. Почему  вы ходите вокруг да около, мистер Дюбуа? Боитесь сказать
мне правду о муже?
     -- Терпение, мадам. Я просто хочу подготовить вас к этой правде.
     -- Своей  сентиментальной болтовней о деревьях и цветах? Я не  ребенок,
мистер Дюбуа, и наняла вас с вполне определенной целью.
     -- Это я понял. И задание выполнил. Смотрите, мы приближаемся к  парку!
Обратите  внимание  на  тополя  и  пышные акации. Вы бывали в этом  парке  в
прошлом. И, конечно, стояли у  пруда, с  удовольствием  наблюдая,  как волны
накатываются  на камни. Смеялись, когда брызги  ласкали щеки и  волосы. А не
говорил ли вам супруг, что глаза у вас такие же голубые, как вода в пруду?
     -- По-моему, вы сошли с ума или просто издеваетесь надо мной! Я требую,
чтобы вы сказали, есть ли у него другая женщина!
     -- К сожалению, есть...
     -- Так я и знала! Мерзавец! Ненасытное животное. И кто же она?
     -- Успокойтесь, мадам. Еще минута, и вы все узнаете. Терпение. Скоро мы
повернем обратно  и пойдем  тем же путем. Мы недалеко от пруда,  где плавают
лебеди. Именно там ваш супруг курит трубку и  кормит птиц. Почему?  Скажите,
много лет назад он любил птиц и белок?
     -- Очень. Он обожал всех животных.  И требовал, чтобы я ходила в парк с
ним. Но к чему все эти расспросы?
     -- Чтобы вы поняли, почему он сбежал к другой женщине.
     -- Понятно. Вы говорите, что он  решил вернуться в  юность? Вздор. Но я
благодарна вам. Пошли обратно. Покажите мне, где вы его нашли.
     --  Да,  миссис  Грейндж,  молодость  глупа.  Молодежь  хочет  поскорее
повзрослеть, а когда  наступает зрелость, мы готовы отдать все, чтобы  снова
стать юными.
     Миссис Грейндж подняла руку, останавливая такси.
     -- Но подумайте, какое счастье может испытать человек, вспоминая былое,
возвращаясь в старые места...
     -- Вы тоже не в своем уме. Я требую, чтобы вы отвезли меня в то  место,
где бывает мой муж, когда не ночует дома.
     -- Хорошо, мадам, поедем туда, где супруг обманывает вас.
     Такси остановилось  напротив старого здания рядом с  конторой Грейнджа.
Сыщик и клиентка молча вошли в парадное. Дверцы лифта были открыты.
     -- Какой этаж? -- спросила миссис Грейндж.
     -- Третий. Он едет до четвертого, а потом спускается по лестнице.
     Лифт  остановился.  Они  вышли в  длинный мрачный  коридор  с  пыльными
стеклянными дверьми  и остановились перед  одной из  них.  Дюбуа  извлек  из
кармана ключ. Миссис  Грейндж уставилась на табличку на стекле. Она гласила:
"Вернусь  через 5 минут", но  создавалось  впечатление,  что  повесивший  ее
человек ушел навсегда.
     Они  вошли  в пыльную прихожую.  Обыкновенная комната. На  камине  были
расставлены фотографии  и книги. В углу тикали старомодные часы.  У стены --
стол, покрытый выцветшей скатертью.  На нем -- стеклянная банка с табаком  и
старая трубка. В другом углу -- диван, накрытый стеганым одеялом.
     Миссис  Грейндж вскрикнула и упала в кресло. Ее глаза округлились, щеки
залил румянец. Вдруг она резко вскочила.
     -- Ну и дурак!
     -- Именно так, мадам. Вот и доказательство, --  он указал на плакат, на
котором  рукой Грейнджа  было начертано:  "Логово  старого  сентиментального
дурня".
     -- И это все? Другой женщины нет? Вы солгали мне?
     -- Нет,  мадам. Другая  женщина  есть. Только  она  сюда  не  приходит.
Возможно, он надеется, что когда-нибудь придет.
     --  Он сидит здесь и курит  старую трубку? Убегает от жизни? Вспоминает
былое? Ничего не понимаю! Он убегает сюда от меня?
     -- К сожалению, так оно и есть. Но он еще не утратил надежду.
     -- Дурак! Старый дурак! -- яростно проговорила она.
     Несколько минут миссис Грейндж  молчала, потом медленно обошла комнату,
всматриваясь  в  знакомые вещи. Потрогала часы, оглядела  старые фотографии,
внимательно изучила портрет в серебряной рамке, даже поднесла его к свету.
     -- Старый дурак! -- снова повторила она, но на сей раз ее голос дрожал,
а металлических ноток в нем как не бывало.
     Сыщик тихонько вышел из комнаты и направился к лифту.  Даже при его уме
и проницательности он  едва  ли сумел бы  ответить на  вопрос,  вернется  ли
когда-нибудь та, другая Хоуп Грейндж.

     Перевели с англ. Л. Соколова, А. Шаров (sharov@postman.ru)





---------------------------------------------------------------------
     © Эллери Квин
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     -- Неужто объявилась новая "коза-ностра"? -- спросил Эллери.
     --  Господь знает, -- инспектор Квин  устало зевнул. -- Может стать-ся,
эти поганцы так же близки к  "коза-ностре", как лесной сурок к стратос-фере.
Но  их чертовски трудно  уличить,  и  это плохо. Мы довольно долго блукали в
потемках, пока, наконец, не выяснилось,  что всеми темными делишками в нашем
городе заправляет совет из четырех человек, но если я  назову тебе их имена,
ты покрутишь пальцем у виска. Первый  из них -- Хьюго де Витте, -- инспектор
принялся загибать сухие пальцы. -- Ты что-нибудь слышал о нем?
     -- Конечно. Банкир с Уолл-стрит. Но ведь не думаешь же ты...
     -- Увы, думаю.
     -- Хьюго де Витте -- главарь преступной шайки?
     -- Один из четверых. Второй -- Джон Юинг, -- ответил инспектор.
     -- Нефтяной и угольный магнат? -- с сомнением протянул Эллери.
     -- Да, ты не ослышался. Третий -- Филиппо Фалконе.
     --  Король  строителей  и  водителей грузовиков?  Отец,  да  ты  просто
разыгрываешь меня!
     -- Хотелось бы... И последний... Держись крепче. Райли Берк.
     -- Нет, ты меня дурачишь! -- вскричал Эллери. -- Берк  -- столп  эпохи.
Зачем  такому  законнику,  да  и  крупным дельцам вроде Фалконе, Юинга  и де
Витте, марать себя нечестной игрой?
     Старый инспектор передернул плечами.
     --  Не  знаю.   Наверное,   им  выгоднее  нарушать  закон,  прикрываясь
благопристойным фасадом.
     --  Насколько  я понимаю, -- сердито молвил Эллери, -- ты надеешься  на
мою помощь?
     -- Совершенно верно. Я  не  могу ничего сделать, пока не узнаю,  кто из
этих четверых -- главарь, хранящий все бумаги. Очень надеюсь, что ты сможешь
указать мне на  него. Тем более, что есть  зацепка.  -- Инспектор Квин нажал
кнопку внутренней связи. -- Уэлли, пригласите ко мне миссис Принс.
     Изможденная женщина, которую  сержант Уэлли  ввел в  кабинет инспектора
Квина,  во время  оно,  наверное, была  миловидна,  изящна,  возможно,  даже
прекрасна.  Но  теперь  все изменилось.  Она  так  волновалась,  что  Эллери
пришлось помочь ей сесть. Руки у нее дрожали.
     --  Супруг миссис Принс работал бухгалтером, -- пояснил инспектор Квин.
-- И ему светило от пяти до десяти лет тюрьмы за растрату.
     -- Он не  делал этого, -- упавшим голосом произнесла  женщина. --  Джон
признался в преступлении, которого не совершал. Взял на себя чужую вину. Это
была сделка.
     -- Расскажите, что говорил вам мистер Принс после суда.
     -- Джон сказал, что, когда освободится, мы заживем вольготно, -- начала
женщина. -- Все время, пока он  сидел, вот уже больше трех лет, я ежемесячно
получала по почте  750  долларов в конверте,  мелкими  купюрами. На них мы с
детьми и жили.
     -- Вы знаете, кто посылает деньги?
     -- Нет, на свиданиях Джон никогда не говорил об этом, хотя, конечно, он
знает. Видимо, это одно из условий сделки.
     -- Кстати, Эллери, -- вставил инспектор Квин, -- завтра его выпустят из
Синг-Синг под честное слово.
     --  Муж  велел не  встречать  его, а ждать  дома,  --  шепотом добавила
женщина. -- Мистер Квин, я очень боюсь.
     -- Чего?
     -- Той неведомой сделки, которую он заключил. Тех грязных денег, откуда
бы они ни  поступали. Я хочу только  одного  -- сменить имя, уехать и начать
все сызнова. Но Джон вряд ли послушает меня...
     -- И кого-нибудь другого тоже, -- отвечал мистер Квин. -- А,  может, ты
попробуешь, Эллери?  Правда, надежды  мало, но  миссис Принс говорит, что ее
супруг всегда любил твои книжки.
     -- Если  б  только  вы, мистер Квин, втолковали Джону, что не будет нам
жизни с этими деньгами...

     -- Эллери,  ты  только  не  вздумай  и  впрямь это  делать,  --  сказал
инспектор Квин  сыну, когда  за  миссис Принс  закрылась  дверь.  -- Его уже
поздно  отговаривать.  В конце концов, он заработал эти  деньги, пожертвовав
добрым именем и отсидев три с лишним года.
     -- Так  в  чем  же  дело,  отец? И  какое  отношение  имеет  осужденный
бухгалтер к делу преступного синдиката, которое ты расследуешь?
     -- Как  нам стало известно, до  своего осуждения Принс в глубокой тайне
выполнял  поручения де Витте, Юинга,  Берка и Фалконе. У меня есть основания
полагать, что он знает главаря. Может быть, тебе, сынок,  удастся выудить  у
него имя.
     -- Он выходит из тюрьмы  завтра, -- Эллери задумался. --  Хорошо, отец,
давай подумаем, кто будет его встречать.

     На  другой  день  инспектору  пришлось  столкнуться  с  неожиданностью.
Полицейские, как водится, расположились вдоль  пути следования бухгалтера  к
невзрачному многоэтажному дому в Истсайде, где ютилась его семья. Наконец из
ворот тюрьмы вышел Джон Принс. Это был согбенный плюгавый мужичонка, кожа да
кости. Он направился к своему  дому и, когда  уже почти  достиг  цели, из-за
угла,  кренясь  на  вираже,  вылетел  черный  седан  с забрызганными  грязью
номерами, на полном  ходу налетел на бухгалтера  сзади, сбил его  и исчез за
поворотом. Принс рухнул на тротуар, вокруг него расползлось алое пятно.
     Патрульная  машина с ревом  сорвалась с места в тщетной попытке догнать
убийц. Отец и сын  Квины и сержант Уэлли подбежали к распростертому на земле
человеку. Все было кончено.
     Взглянув на Принса, сержант Уэлли посоветовал:
     -- Бросьте вы это дело, сэр.
     --  Принс,  Принс, -- позвал  Эллери,  склонившись  над  умирающим.  --
Помогите нам схватить их. Говорите. Вы можете говорить?
     -- Их четверо...  -- пробормотал бухгалтер. -- Каждый использует код...
Название города...
     -- Четыре города?
     -- Бостон,  Филадельфия,  Беркли...  --  Голос затухал,  как  угасающая
свеча. Принс сделал последнее неимоверное усилие. -- И Хьюстон...
     -- Кто из них главный?
     Но взор бухгалтера уже застыл, глаза остекленели.
     --  Значит, предчувствие не обмануло меня, -- сказал инспектор Квин. --
Еще секунда. Еще бы одна секунда! И он сказал бы нам. Нет, Уэлли, пропустите
ее, -- еще тише произнес он. -- Миссис Принс, я очень сожалею...
     Вдова стояла над телом мужа.
     -- Теперь ты  знаешь,  Джон,  как  они  хотели отблагодарить  тебя,  --
проговорила она. И, не заметив  протянутой  инспектором руки,  будто слепая,
побрела в дом.

     --  Ну, что? --  спросил инспектор сына. --  Да не стой ты столбом! Эта
головоломка с названиями должна прийтись  тебе по вкусу. Каждый  из главарей
взял себе прозвище -- название города. Ну-ка, повтори, какие города упоминал
Принс.
     --  Бостон, Филадельфия,  Беркли, Хьюстон, -- Эллери продолжал смотреть
на мертвеца. -- Ради бога, Уэлли, закройте ему глаза.
     -- Все-таки  жаль, что мы  так  и не  узнали, кто главарь, -- инспектор
отвернулся. -- Принс не успел сообщить нам имя.
     --  Отчего же?  Еще  как  успел, --  Эллери встрепенулся.  --  Если  вы
поразмыслите, то  увидите связь между именами главарей и названиями городов,
которые они  выбрали  для  себя.  Возьмем,  к примеру, Райли Берка  и  город
Беркли. Очень созвучно. Или Филиппо Фалконе и Филадельфия.
     -- Ах, оставь, Эллери,  это  просто совпадение,  -- возразил  инспектор
Квин.
     -- Ну, а как  тогда объяснить Хьюго де Витте  и Хьюстон?  Хью  --  Хью.
Возможны ли два совпадения? А три? Нет, сэр.
     -- Но остаются Джон Юинг и город Бостон. Какая между ними связь?
     -- Во всех этих парах слов есть общая  черта, -- ответил  Эллери, глядя
вслед фургону с  телом. -- В названии каждого города ключ находится в первом
слоге -- Берк, Фил, Хью. Попробуй найти его в слове Бостон.
     -- Бостон. Бос. -- На лице инспектора Куина появилась недоуменная мина.
-- Босс! -- вскричал он.
     --  Вот именно, -- Эллери кивнул. --  Юинг  и есть главарь, которого мы
хотели вычислить. Босс!






---------------------------------------------------------------------
     © Джеймс Ризонер
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     Все ночные смены одинаковы.  Уж я-то знаю, что чувствует человек в  эти
темные тягучие часы. Скуку  и страх, вот  что. Скучно  бывает потому,  что в
ночную смену никогда ничего  не происходит.  А  страшно -- потому  что так и
ждешь какой-нибудь пакости. Все ночные магазинчики тоже одинаковы  и  похожи
на  коробки,   набитые  нехитрой  снедью  в  пакетиках  и  "товарами  первой
необходимости"  навроде молока  или  хлеба.  Цены  тут -- ого-го, но где еще
затариться едой после полуночи?
     Крошечный магазинчик "Покупка на ходу" был далеко не первым моим местом
работы. Став  вдовцом,  я принялся  мотаться по  стране, поскольку  не видел
смысла сидеть сиднем.  В ночных  лавочках всегда  нужна рабочая сила, а  мне
опыта не занимать, так что найти место --  пара пустяков. Обычно меня ставят
в ночную смену. Ну, да это тоже пустяк. Зато днем я могу делать, что хочу.
     Независимо  от местонахождения этих ночноых магазинов, покупатели в них
всегда одинаковые. До полуночи заглядывают подростки, берут  коку.  Студенты
приходят  за  пивом  и сушеным  картофелем, молодые  супруги забегают купить
молока  или  пачку  подгузников.   Иногда  забредает  забулдыга,  в  надежде
разжиться пивком после  полуночи. Некоторые, если  им  отказываешь, начинают
качать права.
     А порой заходят парни  навроде  того,  который был сегодня вечером. Вот
тогда-то и становится страшно.  Он был тощий, рябой  и небритый,  с нелепыми
круглыми бегающими глазками. Руки он держал в карманах потрепанной ветровки.
Я тотчас понял, что это за субчик.
     Человеку с моим  стажем грабеж не в  диковинку.  В большинстве лавчонок
заведено правило:  если грабят,  не  рыпайся и  смотри  в оба. Исполняй  все
требования налетчика. Бытует мнение, что так оно бесопаснее.
     Я смотрел на парня и чувствовал, как у меня сводит брюхо, потеют ладони
и колотится сердце. Похоже, я нарвался.
     Парень взял пакетик  сушеной картошки и  подошел к  кассе,  по-прежнему
держа другую руку в кармане. В этот миг  открылась дверь,  и в магазин вошли
двое мужчин с маленьким  мальчиком. Они сразу же направились к стеллажу, где
стоял лимонад.  Парень в  ветровке смерил их  тяжелым  взглядом  и бросил на
прилавок двадцать шесть центов. Я выбил чек. Парень толкнул  дверь, вышел на
улицу, и я, наконец, перевел дух.
     А  вскоре  приехали Джордж  и  Эдди  на  своей патрульной колымаге. Они
каждую ночь заглядывают ко мне выпить кофе.
     -- Привет, ребята, -- сказал я. -- Вам бы объявиться чуток пораньше.
     Джордж налил себе из бачка стаканчик кофе и спросил:
     -- А что стряслось, Фрэнк?
     -- Может, у страха глаза велики, да только  сдается мне,что один парень
хотел почистить кассу. Но вошли покупатели, и он передумал.
     -- Он угрожал тебе пистолетом?
     -- Нет, пистолета я не видел,  но нутром  почуял  неладное. Возможно, я
просто перетрусил.
     -- Нутро никогда не подводит, -- рассудил Эдди. -- Как он выглядел?
     --   Тощий,   килограммов   шестьдесят-семьдесят,   ростом   под   метр
восемьдесят, белобрысый, лет тридцати, в джинсах и бурой ветровке.
     Эдди занес эти сведения в книжечку, а Джордж спросил меня:
     -- Ты видел, на чем он приехал?
     -- Он пришел на своих двоих. Может, оставил машину в темном месте.
     -- Ладно, будем поглядывать.  Вероятно,  он уже не вернется.  Во всяком
случае, сегодня.
     Вскоре  после их отъезда начался наплыв покупателей, и мне было недосуг
размышлять о  том парне. До трех часов ночи работы было невпроворот, а потом
торговля опять замерла. Теперь она оживится только в начале пятого, когда ко
мне потянется рабочий люд.
     Парень  вернулся без двадцати четыре. Уже минут десять мимо магазина не
проезжала ни одна машина, и я знал, что на этот  раз его никто не спугнет. Я
кивнул ему и постарался сделать вид, будто мне вовсе не страшно.
     -- Пачку "кэмел", -- бросил  парень. Я положил сигареты на прилавок. --
Пивом уже не торгуешь?
     -- Боюсь, поздновато, -- ответил  я, чувствуя,  что начинаю потеть. Мой
форменный красно-белый  халат уже  сделался  влажным. --  Во все  дни, кроме
субботы, выпивка продается только до полуночи.
     Парень немного покачался на пятках. У него были желтые зубы и оспины на
щеках.  Он злорадно ухмыльнулся  и произнес тоном,  которого я не забуду  до
конца моих дней:
     -- Ладно, тогда больше ничего не надо.
     Я  принялся  щелкать  кнопками. Когда  кассовый ящик  открылся,  парень
приказал:
     -- Выходи оттуда. У меня в кармане пукалка.
     Я понимал, что веду себя как дурак, но все же спросил:
     -- Это ограбление?
     -- Правильно мыслишь, придурок. А теперь выходи, и поживее!
     Я проглотил подкативший к горлу комок и приступил к исполнению указаний
грабителя -- обошел вокруг микроволновки и машины, которая  делает воздушную
кукурузу. Они на миг заслонили меня от налетчика,  и, кажется, он  не видел,
как я сунул руку под полу халата и нащупал кобуру.
     Когда  я  вышел из-за прилавка, мой пистолет был нацелен точнехонько  в
лоб  этого  парня.  В его  глазах  мелькнуло  удивление,  тотчас сменившееся
испугом.
     Должно быть, точно такие же чувства отразились на лице моей жены Бекки,
когда она  вошла в крошечный ночной магазин  за тридевять  земель  отсюда  и
спугнула  оказавшегося  там  грабителя. Он  сумел  унести ноги,  а  женщина,
составлявшая смысл моей жизни, истекла кровью на грязном кафельном полу.
     Я  спустил курок,  и  испуганная  мина  на его  физиономии  взорвалась.
Разумеется,  он не успел пустить в ход  свой пистолет.  Да и был  ли у  него
пистолет?
     Я оставил  пушку на прилавке,  вышел  на улицу  и  позвонил  в полицию.
Набирая  номер, я  прикидывал,  куда  бы  теперь  податься.  Едва ли  кто-то
удивится, если после такого приключения я уволюсь с работы.
     Значит, будет новый город, новое имя, новая служба. Найти место -- пара
пустяков. Ночные магазинчики все как один, а опыта мне не занимать.

     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)




---------------------------------------------------------------------
     © Майкл Мэллори
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     --  Еще чаю,  мэм?  --  спросила наша служанка  Мисси, вырывая меня  из
легкой дремы. -- Извините, мэм, кажется, вы кивнули?
     --  Едва  заметно, -- зевнув, ответила  я. После  нашего возвращения из
короткой  поездки в  Америку  у  меня начались нелады со сном. Организм брал
свое  за долгие тоскливые дни, проведенные в Новом Свете.  А вот мой супруг,
Джон, напротив, вернулся  домой полным сил и с головой ушел в свою врачебную
практику, которую на  время  забросил ради  курса лекций  и серии  публичных
выступлений  с  изустными рассказами  о своем великом друге  Шерлоке Холмсе,
ныне ненадолго покинувшем Англию.
     Напомнив  себе,  что  надо  бы  поговорить  с Джоном  о  моем плачевном
состоянии, я расположилась в кресле и взялась за новую книгу, лишь бы только
не видеть ненастья за  окном. Мое книгочейство было прервано  лишь  однажды,
когда почтальон  принес письмо  на имя мужа, а  вскоре вернулся и Джон. Вода
рекой текла с его шляпы и пальто, причем, конечно же, прямо на ковер.
     -- Тебе письмо, дорогой, -- объявила я и вновь углубилась в чтение,  но
мгновение спустя была вынуждена оторваться от книги, отвлеченная возгласом:
     -- Великий шотландец! Руперт Мэндевилл. Сколько лет прошло. Я уже почти
забыл его. А ведь мы вместе служили в стрелковом  полку. Интересно, что  ему
от меня понадобилось?
     Джон прочел письмо, и я увидела, как омрачилось его лицо.
     -- Похоже, он в беде, -- молвил мой муж. -- Просит помощи. Говорит, что
я -- единственный, кому он может довериться.
     -- Единственный? Он может довериться только человеку, которого не видел
двадцать пять лет?
     -- Руперт пишет, что речь идет о жизни и смерти, и лишь я один способен
ему помочь, -- ответил Джон. -- Я незамедлительно отправляюсь к нему.
     -- Джон,  прошу тебя,  мы же только что вернулись  домой.  Неужели надо
лететь сломя голову?
     -- Он просит у  меня помощи,  Амелия,  -- просто ответил мой супруг. --
Тебе этого не  понять, но  мы вместе воевали,  а на  поле брани выковываются
узы, которые не разорвать всю оставшуюся жизнь. Они так же крепки, как...
     -- Узы брака? -- подсказала я.
     -- Вот именно, -- подтвердил Джон.
     Ну что с ним поделаешь?
     --  Я могу внести поправки в  свой  рабочий график, -- продолжал он. --
Поездка  займет  всего  несколько  дней.  Кроме  того,  мне  давно  хотелось
взглянуть на мыс Лизард.
     -- Твой приятель  живет на мысе Лизард? --  ахнула я, вспомнив, как еще
ребенком  ездила  на этот древний  скалистый полуостров, крайнюю южную точку
Британии, и как  возненавидела его. -- Джон,  неужели тебе мало этой ужасной
Америки?
     -- Господи, Амелия, куда подевалась твоя страсть к приключениям?
     -- Куда  надо. Она в этом кресле, где ей самое место, -- ответила я. --
Однако  я -- всего-навсего твоя жена и, вероятно, бессильна удержать тебя от
этой поездки. Что ж, с утра начну укладывать пожитки.
     -- Тебе  не обязательно сопровождать меня,  -- сказал Джон. Я взглянула
на его красивое лицо и  заметила, как оно вдруг  залилось  румянцем. Мой муж
был  явно возбужден.  Неужто ему  и  впрямь  пятьдесят два года? Я не смогла
сдержать улыбку.
     -- Нет уж. Кто еще за тобой присмотрит?
     Спустя два дня мы кое-как протиснулись сквозь толпу на вокзале Ватерлоо
и заняли  места в  поезде, который  должен  был доставить  нас  в  деревушку
Хелмут, затерянную  где-то  средь  корнуоллских  утесов. Юношеский  блеск  в
глазах Джона уже угас, но волнение по-прежнему не оставляло его.
     -- Ты  и впрямь думаешь,  что  это дело жизни  и смерти? -- спросила я,
когда окутанный клубами пара состав с грохотом отошел от станции.
     Джон  откинулся  на  спинку  сиденья  и раскурил  свою первую  дорожную
трубку.
     -- Меня больше всего тревожит то, что  Руперт выразился именно  так, --
ответил он, пуская кольца дыма. -- Тот Мэндевилл, которого я знал, не грешил
склонностью к преувеличениям.
     Я посмотрела в окно. Снаружи было холодно и сыро.
     -- Полагаю, в Хелмуте нас встретят?
     У Джона вытянулось лицо.
     -- О, господи, -- пробормотал он.
     -- Неужели ты не сообщил своему приятелю о нашем приезде?
     -- Я забыл. В  былые времена заботы о таких мелочах всегда брал на себя
Холмс.
     --  Ну вот,  поехали,  -- вздохнув,  молвила  я и принялась  обозревать
зеленые леса  и поля,  окутанные  пеленой дождя,  а Джон с  виноватым  видом
уткнулся в газету.
     Путешествие в  Хелмут оказалось еще более долгим и  утомительным, чем я
думала. Когда  моя нога, наконец, ступила на перрон, я чувствовала себя так,
словно  провела в дороге  несколько  дней. Солнце уже  погрузилось в  бурную
пучину океана, с воды  дул резкий  пронизывающий ветер. Пока я присматривала
за носильщиками, Джон отправился  к начальнику станции  и нанял  экипаж. Это
была  открытая  пролетка,  и,  когда мы добрались  до  унылого,  украшенного
многочисленными фронтонами  жилища  Руперта  Мэндевилла, которое напоминало,
скорее, гнездо в  утесах, нежели дом, мои щеки уже совсем окоченели и ничего
не  чувствовали. Я так  замерзла, что  едва смогла разогнуться и  вылезти из
пролетки перед мрачным фасадом здания.
     Джон постучал  в огромную парадную дверь, и нам открыл пожилой чопорный
слуга.
     -- Да, сэр? -- спросил он, морщась и пряча лицо от студеного ветра.
     -- Доктор  Уотсон  с супругой к мистеру Руперту Мэндевиллу,  -- сообщил
слуге Джон, чем привел его в немалое замешательство
     -- Меня не предупреждали о приезде гостей, -- сказал старик.
     -- Мистер  Мэндевилл  пригласил меня письмом, --  ответил  Джон.  -- Мы
прибыли из Лондона.
     В дверях появилась еще одна фигура. Это был красивый, но мрачный парень
лет двадцати пяти, с глазами усталого, пресытившегося жизнью старика.
     -- В чем дело, Дженкинс? -- сердито спросил он слугу.
     --  Этот  человек говорит, что  прибыл  по приглашению хозяина,  мистер
Филлип.
     -- Не может быть, -- нахмурившись, ответил молодой человек.
     -- Но со мной его письмо! -- возмутился Джон, и почти тотчас послышался
еще один голос:
     -- Доктор Уотсон, это вы?
     -- Да!  -- крикнул в  ответ Джон,  и  к двери подошел еще  один молодой
человек,  очень похожий  на Филлипа,  но совсем  еще  юный  и  гораздо менее
суровый на вид, чем его брат (несомненно, брат). Вероятно, ему не было еще и
двадцати лет.
     -- Отец часто вспоминал вас, -- сообщил юноша. -- Добро пожаловать.
     --  Что  это  значит, Эдвард?  -- сердито осведомился старший брат, но,
прежде чем похожий на трепетную  лань отрок успел ответить, из  глубины дома
опять донесся голос:
     -- Господи, да закройте же дверь! Тут холодно как в амбаре!
     И появился третий  брат,  внешне неотличимый  от  Филлипа,  его  точная
копия, если не считать болтавшихся на носу очков.
     Переступив  порог,  Джон  тотчас вручил Филлипу  письмо,  и  тот угрюмо
изучил его, после чего спросил:
     -- Когда вы это получили?
     -- Третьего дня, -- ответил Джон.
     Близнецы переглянулись.
     -- Ну и шуточки, -- бросил очкарик.
     --  Да  уж,  -- откликнулся Филлип. -- Ну,  ладно,  раз вы здесь,  нам,
наверное, следует  соблюсти приличия.  Я  --  Филлип  Мэндевилл,  а  это мои
братья, Чарльз и Эдвард. Честно говоря, я немного озадачен этой запиской.
     -- Возможно, ваш отец сумеет внести ясность, -- сказал Джон. -- Могу ли
я увидеть его?
     -- Боюсь,  что  нет, --  отвечал Филлип. -- Отца похоронили две  недели
назад.
     -- Две  недели назад?  --  воскликнул Джон.  --  Но как же тогда я  мог
получить...
     -- Я тоже хотел бы это знать, -- сказал Филлип.
     -- Это я  послал письмо,  -- сообщил Эдвард Мэндевилл. --  После смерти
отца я нашел его на столе и опустил в почтовый ящик.
     Это простодушное признание так разозлило и раздосадовало Филлипа, что я
на миг испугалась, как бы он не ударил своего младшего брата.
     --  Ты же помнишь,  как отец отзывался о докторе  Уотсоне,  Филлип,  --
словно  оправдываясь, продолжал Эдвард. -- Тебе ли не знать, что он  читал и
собирал рассказы доктора о Шерлоке Холмсе. Отец знал, что его хотят убить, и
нуждался в помощи!
     После этого утверждения Филлип едва не взревел от досады и злости.
     -- Никто  не  хотел  его  убивать!  --  гаркнул  он.  -- Отец  умер  от
естественных причин!
     -- Мотор заглох, -- доверительно сообщил  нам Чарльз  и для наглядности
похлопал себя по груди.
     --  Но я неоднократно беседовал с ним, -- не  унимался Эдвард. --  Отец
был убежден, что его пытаются отравить.
     -- Убежден. Вот  именно, Эдвард! Убежден!  -- вскричал Филлип. -- Ты же
знаешь, что  последние несколько месяцев отец был не в  себе,  воображал бог
знает что.
     -- Да,  да, верно, кухарка говорит, что он  даже сделал ей предложение.
Каково,  а?  --  подал  голос  Дженкинс,  и Филлип  бросил  на него  тяжелый
укоризненный взгляд.
     -- Что ж, извините за вторжение, --  сказал Джон. -- Пожалуй, нам лучше
уехать и не нарушать скорбного покоя этого дома.
     -- Уехать? -- простонала  я. --  Сейчас?  Джон, я просто не выдержу еще
одного свидания с поездом. Только не сегодня.
     -- Тогда  заночуем в  деревне,  -- решил Джон. -- Тут есть какая-нибудь
гостиница?
     -- Филлип, -- сказал Эдвард, -- это я виноват. Они приехали из-за меня,
и я буду чувствовать  себя мерзавцем,  если мы выпроводим их. Неужели нельзя
хотя бы предложить им ночлег?
     -- А  где, Эдди? -- сердито  спросил Чарльз.  -- Комната для гостей уже
занята.
     -- Зато отцовская спальня свободна.
     -- Отцовская спальня? -- в один голос вскричали близнецы.
     -- Не выгонять же их в такую ночь!
     -- Ну, что ж, -- со вздохом молвил Филлип и вполголоса добавил: -- Хотя
едва  ли можно представить себе более  неподходящее для приема гостей время.
Дженкинс, затопите  камин в отцовской спальне. А я  попрошу кухарку  собрать
ужин. -- С этими словами Филлип резко повернулся и чеканным шагом отправился
на кухню.
     -- Знаешь,  Эдди, а  ведь ты щедро наделен даром осложнять людям жизнь,
-- заметил Чарльз, после чего последовал примеру брата и тоже удалился.
     -- Стало  быть, мне придется самому показывать вам комнату,  --  сказал
Эдвард  и  попросил Дженкинса  внести  в  дом  чемоданы. Шествуя  к  дубовой
лестнице  с широкими  перилами,  мы прошли мимо столовой,  где стоял длинный
стол, накрытый явно не к трапезе, разве что в этом доме было принято ужинать
при черных свечах.  Шторы на  окнах были  плотно задернуты, а  позади  стола
громоздился большой  деревянный  шкаф, в  котором  я  сразу признала  кабину
медиума,  потому  что видела точно такую  же  на  журнальной  фотографии.  В
столовой  шли  приготовления  к спиритическому  сеансу! Должно быть,  Эдвард
заметил мое изумление. Он сказал:
     -- Боюсь, мой братец Чарльз пристрастился к общению с призраками. Лично
я считаю, что это безнравственно. Прошу сюда.
     Комната, в которую ввел нас Эдвард, была куда лучше любого гостиничного
номера в  Британской  империи. Громадная  кровать, резной камин,  в  котором
Дженкинс быстро развел огонь; картины и гобелены на стенах. Как только слуга
удалился, Эдвард проговорил:
     --  Я должен  извиниься  за своих братьев. Я и представить себе не мог,
что Филлип так поведет себя.
     -- Почему вы отправили  письмо? -- спросил Джон, вешая пальто на спинку
кресла у очага. -- Ведь ваш отец был уже мертв.
     --  Что бы  там ни  думали  мои братья, я уверен,  что отца  убили,  --
ответил Эдвард. -- Я на несколько лет  моложе Филлипа и Чарльза. Они не были
так близки с отцом. Он не лгал и не заблуждался. Отец знал, что его пытаются
отравить, но ничего не мог сделать.
     -- Господи, -- пробормотал Джон.
     -- Я знаю, что вам доводилось расследовать преступления, доктор Уотсон,
-- продолжал Эдвард. -- Отца уже не спасти, но я молю бога, чтобы его убийца
был изобличен.
     -- Как вы думаете, зачем кому-то  понадобилось убивать его?  -- спросил
Джон.
     -- Не знаю, -- ответил мальчик.
     --  Наследником вашего  отца  станет  Филлип?  -- поинтересовался Джон,
словно прочитав мои мысли.
     -- Мы думаем,  что  да.  Он ведь старше  Чарльза,  пусть и на несколько
минут. Они двойняшки. Сложность в том, что мы не можем найти завещание отца.
Так говорит Чарльз. Филлип перевернул тут все вверх дном, а Чарльз  проводит
эти отвратительные...  -- он  умолк.  Казалось, Эдвард не мог заставить себя
произнести это мерзкое слово.
     -- Дайте-ка сообразить, -- вмешалась я.  -- Чарльз пытается вызвать дух
отца и таким образом узнать, где лежит завещание?
     Эдвард кивнул.
     --  Да. Вот зачем он притащил в дом эту женщину, которая  величает себя
мадам Оуида. Она-то и заправляет на этих нечестивых сеансах.
     -- Что там происходит, Эдвард? -- спросила я.
     --  Понятия не имею, --  ответил он. -- Я считаю  эти сеансы глумлением
над памятью отца и не хожу на них.
     -- Чем  это ты забиваешь головы нашим гостям, Эдвард? -- спросил Филлип
Мэндевилл с порога. Неизвестно, как долго он стоял в дверях, слушая нас.
     --  Я просто пожелал мистеру  и  миссис Уотсон доброй ночи, -- смущенно
ответил мальчик и, кивнув нам, выскользнул из комнаты.
     -- Вы уж  его извините, -- сказал  Филлип. -- Смерть отца стала  тяжким
ударом для всех нас. Я  зашел сказать, что кухарка  накрыла для  вас стол  в
кухне. Можете поужинать там. Желаю вам хорошего сна.
     С этими словами он исчез так же внезапно, как и появился.
     --  Да, похоже,  Филлип  и  впрямь тут  главный,  -- заметила я, снимая
пальто. Благодаря камину в комнате стало значительно теплее.
     --  Это  так, -- пробормотал  Джон.  --  Жаль  беднягу Эдварда.  Должен
признаться, у  меня дурное предчувствие,  связанное с сегодняшним сеансом. Я
слышал, что с помощью медиумов можно творить недобрые дела.
     -- Например, вызвать "духа", который чудесным образом укажет, где лежит
поддельное завещание, в котором наследником назван не  старший сын, а совсем
другой человек, -- предположила я.
     --  Вот  именно.  Боюсь, что  Чарльз причастен  к смерти  отца,  но  не
понимаю, зачем ему понадобилось это  дурацкое  столоверчение. Если  его цель
состоит в том,  чтобы  подбросить,  а  потом  "найти" поддельное  завещание,
почему он не может обойтись без этого спектакля?
     -- Возможно, хочет кого-то в чем-то убедить.
     -- Эдварда?
     --  Не  знаю.  Но полагаю, что нам следовало бы  посетить  этот сеанс и
постараться все выяснить.
     Немного оттаяв и согревшись, мы  спустились вниз и пошли на кухню,  где
увидели  нашу  весьма скудную  снедь:  хлеб,  немного  холодной  говядины  с
горчицей  и сыр. Все  это нам подала сурового обличья  матрона лет  сорока с
небольшим,   которую  в  доме  называли  просто  кухаркой.  Как   выяснилось
впоследствии, ее христианское имя было Гвинет.
     -- Никто не потрудился  сообщить мне  о приезде гостей,  --  проворчала
она. -- А впрочем, чего еще от них ждать, верно я говорю?
     -- Наше появление было неожиданным для всех, кроме молодого Эдварда, --
сказала я, ковыряя вилкой ломтик сыра.
     Кухарка тотчас подобрела.
     -- Ах, ну, если вас пригласил мистер Эдвард, значит, все в порядке,  --
рассудила она, вытирая  и складывая в шкаф только что  вымытую посуду. Затем
кухарка  извлекла из вазы букет  пожухлых, но все  еще  душистых ландышей  и
вылила воду. --  Он -- хороший человек, -- добавила  она таким тоном, словно
остальные двое братьев были мерзавцами.
     -- Вообще-то нас позвал Руперт Мэндевилл, но мы прибыли слишком поздно,
-- вставил Джон.
     Кухарка горестно покачала головой.
     -- Мне  все еще  не верится, что  хозяин  мертв, -- молвила  она,  едва
сдерживая  слезы.  --  А  тут  еще  эта  ужасная  знакомая  мистера  Чарльза
заставляет  меня  сидеть  на  своих полуночных  сеансах, когда  они пытаются
вызвать его... -- Кухарку охватила дрожь. -- Я больше не могу. Я покину этот
дом и все забуду. Завтра же уеду отсюда!
     Несчастная женщина снова взялась за посуду, а мы молча покончили с едой
и торопливо покинули кухню. В коридоре я прошептала:
     --  Похоже, смерть Мэндевилла расстроила ее больше,  чем родных сыновей
покойного.
     --  Слуги  иногда  очень  привязываются к хозяевам, -- ответил Джон. --
Если что-нибудь случится, например, с тобой, Мисси будет безутешна.
     -- Должно быть, ты прав, -- согласилась я, стараясь изгнать из сознания
образ безутешной рыдающей Мисси. Мы  двинулись  к лестнице, но остановились,
изумленно  глядя  на  спускавшуюся  по   ступенькам  фигуру.  Нам  навстречу
шествовало какое-то маленькое  смуглое создание в черном шелком халате  и  с
волосами,  похожими на черный бархатный  водопад. У женщины было юное, почти
девичье лицо, а в руке она держала зажженную черную свечу, хотя в доме и так
хватало света,  поскольку горели  все лампы. Женщина плыла вниз по  лестнице
как по реке.  Поравнявшись с нами, она остановилась и окинула  нас пламенным
взором.
     -- Мне сказали, что в доме посторонние, -- молвила она.
     -- Полагаю, вы -- мадам Оуида? -- рискнула я.
     Женщина кивнула.
     -- Мы о вас наслышаны, -- сообщила я ей. -- Сегодня ваше выступление?
     -- Полночь -- час призраков.
     -- Можно ли нам присутствовать на представлении?
     -- Не в  моей власти запретить вам это,  -- ответила мадам и, не сказав
больше ни слова, плавной поступью направилась в столовую.
     -- Причудливое создание, -- буркнул Джон, когда она удалилась.
     -- Да еще и мошенница, -- добавила я.
     -- Все медиумы -- мошенники, дорогая моя.
     --  Это верно, но мадам Оуида -- первая среди  шарлатанок. Я употребила
слова "выступление" и "представление", говоря о сеансе, поскольку знала, что
для  человека,  верящего  в свою способность  общаться  с мертвыми, или  для
жулика,  желающего  сохранить  личину,  намек  на участие в спектакле звучит
оскорбительно. Любой  бывалый  медиум  тотчас ощетинился бы, но мадам  Оуида
пропустила  это мимо ушей. Либо я очень заблуждаюсь, дибо она еще не вжилась
в свою роль.
     Джон хотел было ответить, но тут сверху  донесся крик: "Мистер Филлип!"
Мы  поднялись  по  лестнице  так  быстро,  как только позволяли  мои юбки, и
увидели охваченного ужасом  Дженкинса, который на нетвердых ногах выходил из
комнаты.  Снизу прибежал Чарльз  и тотчас юркнул  в спальню  Филлипа. Вскоре
подоспел и Эдвард, заслышавший шум.
     -- Что происходит? -- спросил он.
     --  Я  зашел  забрать стаканы  и увидел  его  на  полу!  --  воскликнул
Дженкинс.
     -- Дайте-ка я его осмотрю, -- сказал Джон и, оттеснив мрачного как туча
Чарльза, протиснулся мимо него в комнату.
     -- Я тоже хочу! -- вскричал Эдвард, но Чарльз удержал его.
     -- Нет, Эдди, не входи туда, --  сказал он, прикрывая дверь спальни. --
Это зрелище не для тебя.
     Минуту спустя из комнаты вышел Джон.
     --  Боюсь, он мертв, -- тоном  заправского эскулапа сообщил мой муж. --
Здесь есть телефон? Надо поставить в известность власти.
     --  В гостиной,  -- ответил  Чарльз. --  Дженкинс, проводите доктора  к
телефону.
     Вконец  ошеломленный слуга шагнул  к лестнице,  но остановился, услышав
крик Эдварда:
     -- Как он умер?
     Джон обернулся и угрюмо ответил:
     -- Похоже, его отравили.
     Часы в прихожей пробили одиннадцать.
     -- Как отца, -- пробормотал Эдвард. -- Я покидаю этот дом!
     Чарльз схватил младшего брата за плечи и пылко зашептал:
     -- Слушай, Эдди, ты не можешь уехать.  Нам необходимо твое  присутствие
на сегодняшнем сеансе.
     -- Боже мой, неужели вы  собираетесь проводить  его  даже после  смерти
брата? -- возмутилась я.
     -- Поверьте  мне, миссис  Уотсон, -- ответил  Чарльз, -- если я говорю,
что  мы должны  собраться вместе, значит, мы  и  впрямь  должны. Ради нашего
отца.
     -- Ну что ж, ладно, -- согласился Эдвард, хотя и крайне неохотно.
     --  Констебль уже выехал, -- объявил вернувшийся  Джон.  -- Полагаю, мы
мало что можем сделать. Остается лишь ждать.
     --  Джон, я устала, -- сказала я. -- Пойду, пожалуй, прикорну до начала
сеанса.
     Как только за нами закрылась дверь спальни, я добавила:
     -- Знаешь, дорогой, будь я бездарным  драматургом, отцеубийцей оказался
бы  Чарльз.   Он  бы   уничтожил  завещание,   составил  поддельное,  назвав
наследником  себя,  и нанял  бы  медиума,  чтобы  тот  вызвал  "дух" Руперта
Мэндевилла, который укажет,  где лежит подделка. Но прежде убил бы  Филлипа,
который раскрыл обман.
     -- Но, поскольку ты не бездарный драматург... -- начал Джон.
     --  Я боюсь, что истина еще страшнее, но понятия не имею, в чем дело, а
соображать  толком  не могу, потому что  слишком  устала.  Ну и  вечерок! --
воскликнула я, ложась в постель. Перед глазами у меня закружились лица троих
братьев. Одно я знала твердо:  на сегодняшнем сеансе выяснится что-то  очень
важное.
     Я смежила  веки  и задремала, но  вскоре  Джон разбудил меня.  Без пяти
двенадцать мы спустились  в затемненную  столовую. Во  главе стола восседала
мадам Оуида; пламя черной  свечи озаряло призрачным светом  ее тонкие черты.
Вокруг разместились Чарльз, Эдвард, Дженкинс и Гвинет, свободными оставались
только три  стула.  Мы с Джоном  заняли  два из них,  а третий, по-видимому,
предназначался для Филлипа.
     -- Спасибо, что пришли,  -- едко проговорила мадам Оуида, бросив взгляд
на Эдварда, который неловко ерзал на своем насесте. -- Сегодня мы предпримем
новую попытку  снестись  с духом  Руперта Мэндевилла. Прошу  всех  соединить
руки.
     Джон  сжал мою  левую  ладонь. Правая очутилась в холодной и  скользкой
клешне кухарки.
     -- Мы алчем  астрального присутствия  Руперта Мэндевилла,  --  нараспев
начала  Оуида.  -- Вернись к нам, Руперт Мэндевилл, ибо твой земной промысел
еще не завершен.
     Повторив это заклинание несколько раз, медиум добавила:
     -- Вернись к нам и укажи того, кто злодейски уложил тебя во гроб!
     Все  испуганно  ахнули.  Мгновение  спустя мадам  Оуида  принялась тихо
подвывать низким мужским голосом, отчего мои руки покрылись гусиной кожей.
     -- Он приближается, -- объявил Чарльз. -- Я чувствую.
     В  этот  миг  черная  свеча  потухла, и  комната  погрузилась  в  почти
кромешную тьму. Гвинет стиснула мою  руку. До сих  пор  я держалась довольно
сносно, но  мгновение спустя,  когда  дверцы  кабины  медиума  распахнулись,
громко вскрикнула и не стыжусь признаться в этом.  В кабинке стоял озаренный
призрачным зеленоватым сиянием Филлип Мэндевилл!
     Сначала я подумала, что это фокус, что Чарльз улизнул, воспользовавшись
темнотой, и  теперь выдает  себя  за  Филлипа,  но  потом увидела  за столом
младшего из двойняшек. Он тоже был освещен жутковатыми зелеными лучами.
     -- Говори, Руперт Мэндевилл! -- жалобно потребовала мадам Оуида.
     -- Я  не Руперт  Мэндевилл,  я Филлип  Мэндевилл, -- тягуче  произнесло
привидение; мадам Оуида оглянулась на кабинку и закричала:
     -- Господи, Чарльз! Мы и впрямь вернули его оттуда!
     С этими  словами она  вскочила со  стула  и  бросилась вон  из комнаты.
Эдвард тоже хотел встать, но Чарльз удержал его. Повернувшись  к видению, он
спросил:
     -- Зачем ты возвратился, брат?
     -- Чтобы  отплатить моему убийце, -- молвил призрак, обводя  нас жутким
взглядом.
     -- Джон, это  невозможно! --  простонала я. В  ответ он крепко сжал мне
руку.
     --  Мой  лиходей в этой комнате, -- продолжало видение,  оглядывая нас.
Наконец его блуждающий взор остановился на кухарке, и призрак  простер к ней
длань. -- Это ты умертвила меня! Отравила ядом, как прежде моего отца!
     -- Нет!  -- в  ужасе вскричала Гвинет и, к счастью, выпустила мою руку.
-- Я не делала вам зла, мистер Филлип!
     -- Ты убила Руперта Мэндевилла точно так  же, как убила меня! -- грозно
и раскатисто повторил призрак.
     -- Нет! -- взвыла Гвинет, вскочив со стула и отпрянув от привидения. --
Я правда убила хозяина, но богом клянусь, что вам я не причиняла вреда!
     У меня  отвисла  челюсть.  Юный  Эдвард  тоже  разинул  рот,  а  Чарльз
облегченно  вздохнул, словно  с  его  плеч  свалился  тяжкий груз. Но  самым
удивительным образом на это заявление  отозвался призрак Филлипа Мэндевилла:
он преспокойно вышел из кабинки и будничным тоном очень даже живого человека
распорядился:
     -- Включите свет.
     -- Джон! -- вскричала я. -- Ты же засвидетельствовал его смерть!
     -- Совершенно верно, -- с  лукавой ухмылкой  ответил он, и в этот миг в
комнату вбежала мадам Оуида в сопровождении полицейского констебля.
     -- Вы все слышали, офицер? -- спросил Филлип, и констебль утвердительно
кивнул.
     Чарльз положил руку на плечо Эдварда.
     -- Прости,  Эдди,  что  подвергли тебя такому испытанию,  но  нам  было
необходимо иметь как можно больше свидетелей.
     Эдвард с  несчастным  видом повернулся к  такой  же несчастной кухарке,
которая уже вовсю сотрясалась от рыданий.
     -- Но почему, Гвинет? -- спросил он.
     -- Хозяин говорил,  что любит меня,  -- прохныкала  кухарка. --  Обещал
жениться, сделать меня хозяйкой дома. Будь иначе, стала бы я бегать к нему в
спальню?
     -- Я не желаю этого  слушать! -- воскликнул Эдвард, и Чарльз с  грустью
ответил:
     -- Извини, братец, но придется.
     --  Я  едва не покончила с собой, когда узнала, что он лишь использовал
меня, --  продолжала  Гвинет.  -- И решила  отомстить. Я начала  мало-помалу
травить его.
     Все злобно  смотрели на  несчастную  кухарку, и я  вдруг  почувствовала
желание похлопать ее по плечу. Разумеется, я не могла оправдать ее поступок,
но  не  могла и  не испытывать  сочувствия. Больше  в комнате не нашлось  ни
одного сострадательного человека.
     Но кухарка стряхнула мою руку.
     -- Как вы это делали? -- спросил Филлип, стирая с лица желтоватый грим,
придававший ему призрачную бледность. --  Мы проверяли пищу и не  обнаружили
никаких следов яда.
     --  Я  не  настолько  глупа!  --  прошипела Гвинет.  -- Яд  был  в  его
ежевечернем виски с водой, которую я наливала из...
     -- Вазы  с ландышами! -- выпалила я. -- Вода,  в которой стоят ландыши,
делается ядовитой. И как я раньше не догадалась?
     Филлип с гримасой боли повернулся ко мне.
     -- Да, миссис Уотсон, -- сказал он. -- Догадайся вы, нам не пришлось бы
устраивать это представление.
     Когда полицейский увел рыдающую Гвинет, мадам Оуида спросила:
     -- Ну, что, хороша я была?
     -- Вы  были  сногсшибательны,  моя  дорогая, -- ответил Филлип. -- Даже
если матрону не обмануло мое появение, то ваше бегство окончательно  убедило
ее, что мы подняли мертвеца из могилы.
     --  Может  быть,  кто-нибудь  объяснит  мне,  что  тут  происходит?  --
воскликнул Эдвард.
     --  Да,  -- подхватила  я.  -- И это  должен быть  ты, Джон.  Начинай с
мертвеца, который вовсе не мертв.
     Мой муж рассмеялся.
     -- Хорошо,  расскажу  то,  что  услышал  от  Филлипа. Руперт  Мэндевилл
действительно  думал,  что его  травят, а  Филлип с Чарльзом  разделяли  это
убеждение. После смерти  отца их подозрение пало  на Гвинет, но они не могли
ничего  доказать.  Посвятив  в  свой  замысел  Дженкинса,  братья  принялись
готовить западню. Они наняли  женщину  на роль  медиума и  начали  проводить
сеансы под предлогом поисков пропавшего  завещания. Последний сеанс, который
мы  наблюдали  нынче  вечером,  должен  был  стать потрясением для кухарки и
вынудить  ее  открыть  правду.  Все  получилось,  хотя  наш  приезд поставил
хитроумный  замысел под угрозу  срыва. Филлип и Чарльз понятия не имели, что
Эдвард  отправил нам письмо, однако, поняв,  что  мы  не  намерены убираться
восвояси,  решил  посвятить  меня  в  дело. Пока  я был в  комнате Филлипа и
"осматрвал  труп", Филлип  на самом деле давал мне указания  и  взял  с меня
клятву хранить тайну.
     -- И ты ничего не сказал даже мне! -- вскричала я.
     -- Чем меньше посвященных, тем лучше, -- ответил Джон. -- Кроме того, я
хотел развеять ложный  слух, пущенный тобой  и Холмсом, и доказать, что умею
держать язык за зубами. Теперь эта ваша "утка" поражена в самое сердце.
     Эту  речь  мой  супруг  произнес с таким  самодовольным  видом,  что  я
возмутилась и сказала:
     -- Все, больше я с тобой не разговариваю.
     -- А я? -- спросил Эдвард. -- Мне-то почему не сообщили?
     -- А потому, милый братец, что ты-то уж  точно не умеешь хранить тайну,
--  объяснил  ему  Чарльз.  --  Ты  сразу  же  обвинил бы  кухарку,  и  она,
разумеется, упорхнула бы отсюда как птичка.
     Чарльз взял со столика бутылку и плеснул себе немного бренди.
     --  Слава  богу,  все  позади, --  добавил он.  --  А  теперь,  доктор,
поведайте нам, каким славным малым был наш папаша в молодости.
     Вскоре я  отошла  ко  сну,  а Джон  еще  долго травил фронтовые байки в
гостиной. Когда он,  наконец,  вернулся в нашу комнату,  я  решила держаться
стойко и даже не пожелала  ему доброй ночи. Конечно, рано или поздно я снова
начну разговаривать с  ним. Вероятно, это  произойдет  уже в  поезде,  но  я
должна выдержать хотя бы полпути до Бэзингстока. Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)









---------------------------------------------------------------------
     © Питер Селлерз
     © Перевел с англ. С. Мануков
---------------------------------------------------------------------

     Джереми  Дигби,  профессор  кафедры  английского  языка  из  маленького
Блэкстокского  колледжа,  облегченно  вздохнул и  опустился в  свое  любимое
кресло. Он поставил на стол чашку только что сваренного какао и вытянул ноги
поближе  к огню, потом достал из маленького мешочка цветок алтея  и бросил в
чашку,  над  которой курился пар.  Профессор улыбнулся,  увидев, как  цветок
погрузился в какао и тотчас всплыл снова.
     Дигби тихонько подпевал венскому хору, исполнявшему "О, святая ночь", и
легонько дул на какао. Уже много лет этот  старый, но надежный проигрыватель
верой и правдой служил ему. Дигби купил  его еще в 1947 году, перед поездкой
в Индию, где он несколько лет преподавал в университетах  Дели и  Калькутты.
Когда хор затянул "Тихую ночь", а какао остыло, раздался звонок в дверь.
     --  Кого это  принесло? -- буркнул профессор.  С трудом поднявшись,  он
пересек тесную  гостиную и  вошел  в полумрак прихожей. На потолке и  стенах
плясали  зловещие  отсветы пламени.  Дигби открыл скрипучую  дверь. Он давно
собирался смазать петли, да  все  руки  не доходили.  Профессор  уставился в
темноту. -- Да? -- сказал он едва различимой тени.
     --  Добрый вечер,  профессор, -- раздался с крыльца голос, показавшийся
смутно знакомым. -- Можно войти? Боюсь, иначе вы простудитесь.
     На улице и впрямь было прохладно, и старый джемпер почти не  защищал от
холода. Но кого это принесло в такой час?
     -- Вообще-то можно, -- проворчал профессор.  -- Только вот кто вы, черт
возьми?
     Из темноты донесся  дружелюбный смех, который Дигби тотчас узнал. Время
может изменить голос, но смех -- никогда!
     -- О боже, Ричард! Когда вы вернулись? Входите же, входите!
     Ричард  Торн   был   самым   способным   учеником   профессора   Дигби.
Блистательный  ученый, которому Дигби помогал с первого дня, почетный доктор
Оксфорда,  Кембриджа и  колледжа  Святой  Троицы в Дублине,  он  вернулся  в
Блэксток, где начинал свою карьеру.
     Дигби никогда еще не встречал столь преданного науке человека. Торн был
настоящим  книжником и все эти годы мечтал  вернуться в "альма-матер", чтобы
преподавать там. Коллеги завидовали его трудолюбию.
     Многие удивились, когда Ричард Торн возвратился в Блэксток. Он мог бы с
успехом работать в других,  более известных университетах. Но  Торн сохранил
привязанность к Блэкстоку и считал, что в таком  маленьком колледже сможет с
успехом  преподавать литературу и  делиться со студентами  своими  обширными
познаниями.
     Однако три  года  назад  обстоятельства  вынудили его покинуть  Англию.
Сначала  Ричард Торн попал в Южную  Америку, затем перебрался  в  Европу  и,
наконец, на Дальний Восток. Два года он работал в Рангуне, потом в Мандалае,
изучал историю бирманской  литературы, а  теперь вернулся домой.  Дигби едва
сдерживал восторг.
     -- Садитесь, -- он  усадил Ричарда  в свое любимое кресло. -- Я как раз
собирался  пить какао. Могу  сварить и вам, если,  конечно,  вы не  захотите
чего-нибудь покрепче.
     -- Нет,  профессор, -- смеясь, ответил Торн. -- Я с удовольствием выпью
с вами какао.
     Они  сидели  у   огня.  Дигби  раскурил  трубку,  и  воздух  наполнился
благоуханием табака.
     -- Расскажите, как вы жили все эти годы, Ричард? Как работа?
     -- Разве вы не получили мое письмо? -- удивился гость.
     -- Какое письмо, Ричард?
     --  Я написал обо всем. О своем  намерении вернуться  и, -- на его лице
появилась  горькая  улыбка, -- о работе.  Все пропало. Случился пожар, и все
рукописи,  заметки, данные  сгорели.  Два  года  кропотливой работы,  тысячи
страниц. Все сгорело вместе с квартирой и моими вещами. Я  вернулся в Англию
на сухогрузе, отрабатывая свой проезд.
     -- О боже! -- ужаснулся Дигби, выслушав печальный рассказ. -- Жаль, что
я не получил письмо. Я бы подготовился к вашему возвращению.
     После короткого молчания Торн повеселел.
     --  Что  теперь  об  этом говорить! Главное, что я здесь. Я думал,  что
смогу вернуться в  Блэксток. Ну, что у  меня есть шанс  получить мою прежнюю
должность... -- молвил он с оптимизмом отчаявшегося человека. -- Надеюсь, со
временем все наладится.
     Дигби смутился и  так  нахмурился,  что на его  лице, как пошутил  один
студент, можно было сеять. От Торна не ускользнуло это превращение.
     -- В чем дело, профессор? -- воскликнул Ричард  и печально вздохнул. --
Значит, я напрасно надеялся, что тут произошли какие-то перемены?
     --  Боюсь, все осталось по-прежнему, -- Дигби угрюмо кивнул. -- Слейтер
так и не изменил отрицательного мнения о вас. А теперь, когда он декан...
     -- Слейтер -- декан? Понятно... -- Торн  опять умолк, понурив голову, и
невидящим  взором  уставился  в  чашку.   --  Теперь  ясно,   что  надеяться
бессмысленно. Но что произошло с вами?
     -- Ничего  особенного. Когда  вслед за  вами  уехали  Томкинс и  Джонс,
влияние Слейтера усилилось,  и он настоял  на  выборах. В мое отсутствие его
избрали деканом.
     -- Меня это ничуть не удивляет.
     -- Конечно, ведь Слейтер очень умен.
     -- Да, змея тоже считается умным животным.
     --  Теперь  я  еще больше жалею,  что поссорился с  ним,  --  удрученно
проговорил Дишби и ободряюще похлопал гостя по руке.
     Ссора, о  которой  упомянул  профессор  Дигби,  была  одним из немногих
происшествий,  омрачавших тихую и  мирную жизнь  Блэкстока. До Торна Слейтер
считался  самым лучшим  преподавателем  на факультете,  единственным ученым,
которым мог гордиться колледж. Когда-то таким был и Джереми Дигби, но долгие
годы  работы  в Блэкстоке  и академическая  рутина  заглушили его талант, не
очень, впрочем, яркий.
     Между Слейтером и Торном сразу возникла неприязнь, с первого же дня они
не могли ни о чем договориться.  Их  соперничество  обострилось еще  больше,
когда появилась Кэтрин.
     Кэтрин  Белмонт  училась  в  аспирантуре  у  Слейтера. Она  была  самой
привлекательной девушкой в  Блэкстоке и напоминала  античную красавицу.Как и
следовало  ожидать,  скоро  Слейтер и  Торн  влюбились  в нее.  Ухаживая  за
девушкой,  большие ученые  вели себя,  будто школьники.  Кэтрин явно смущало
такое внимание, но она чувствовала себя польщенной. Несколько месяцев она не
могла сделать  выбор,  но  потом неожиданно  бросила аспирантуру и уехала  с
каким-то заурядным выпускником философского факультета.
     После  этого  события  Слейтер  возненавидел  Торна  и  обвинил  его  в
случившемся. Слейтер был убежден, что  без пагубного  влияния Торна философу
не удалось бы умыкнуть девушку. После отъезда  Кэтрин они и вовсе  перестали
разговаривать друг с другом.
     Это  случилось  на седьмом  году работы Торна в  Блэкстоке. Вскоре  его
должны были  переизбрать на второй срок, но тут выдалась возможность принять
участие  в  литературно-археологической  экспедиции в Центральную  Америку и
поискать театры майя. Торн не мог упустить такой  случай  и решил снять свою
кандидатуру на выборах, поскольку не сумел убедить администрацию провести их
раньше положенного срока. Дигби заверил его, что все устроит, и  Ричард Торн
отправился в Латинскую Америку.
     Однако, когда пришел  срок,  на его место выбрали другого. Впоследствии
Торн  узнал,  что  об  этом  позаботился  Слейтер,  который  мог  влиять  на
распределение  фондов.  В  отсутствие ученого Слейтеру удалось  провести ряд
махинаций  и  провалить  Торна,  с  трудом  собрав  необходимое  большинство
голосов.
     Узнав об этом, Ричард Торн как в воду канул. За  исключением нескольких
писем Дигби,  на  которых не  было  обратного адреса, он  больше не  подавал
никаких вестей. И вот три года спустя вернулся в Блэксток.
     -- Ладно, -- сказал Торн, допивая какао. -- Все равно я  зайду повидать
старых друзей. Конечно, Слейтер не возьмет меня обратно, ну и ладно...
     --  А это мысль! --  радостно воскликнул Джереми Дигби. --  Как всегда,
декан  устраивает рождественскую  вечеринку.  Почему  бы нам с вами не пойти
туда завтра? Посидим, выпьем сидра, вспомним старые добрые времена.
     Несколько секунд  Торн как-то странно  смотрел  на  Дигби, потом  пожал
плечами.
     -- Ну что ж, я с удовольствием, -- ответил он.
     -- Замечательно! Вечеринка начнется рано, так что к пяти будьте у меня.
Пойдем вместе.
     -- Буду с нетерпением ждать завтрашнего вечера.
     -- Доброй ночи, Ричард.
     Дверь со скрипом закрылась, и фигура Торна растворилась в темноте.
     По  старой  привычке,  Дигби пришел  в  колледж  к восьми  часам.  Даже
Рождество  не могло изменить  сложившийся  за  многие годы  распорядок  дня.
Занятия уже закончились, и он сомневался, что кто-нибудь из  молодежи зайдет
пожелать ему веселого Рождества. Большинство студентов  уже разъехалось, и в
опустевшем городке осталось всего несколько человек.
     Задумчиво попыхивая трубкой, он услышал  тихий  стук. Дигби неторопливо
поднялся и, шаркая ногами, подошел к двери, но в коридоре никого не было. На
полу  лежал какой-то  предмет. Профессор  поднял  маленький пакет, аккуратно
завернутый  в  фольгу.  Знакомым почерком Ричарда  Торна  на поздравительной
открытке было написано: "Профессору Джереми Дигби".
     Сначала  Дигби  не  хотел  вскрывать  пакет:  ведь   Рождество  еще  не
наступило.  Но  не смог  побороть  нетерпение.  Развернув фольгу, он  увидел
красивую трубку, сработанную  на Востоке. Дигби пришел в восторг и с улыбкой
покачал головой.
     -- Ричард,  Ричард, -- печально молвил он. -- Случилась  беда,  пропали
плоды двухлетних трудов, но он не забыл привезти подарок старому другу...
     Когда  около  пяти  часов явился  Ричард  Торн,  профессор встретил его
улыбкой, попыхивая новой трубкой.
     -- Спасибо, мой дорогой мальчик, -- поблагодарил он и тепло пожал  руку
Торну.  --  Трубка  --  самый  лучший  для  меня  подарок.  Но  зачем  такая
таинственность?
     -- Не хотелось делать из мухи слона. Я просто привез несколько подарков
людям, которых  уважаю и  люблю. В  этих  подарках, наверное,  отражено  мое
понимание этих людей. По-моему, трубка подходит вам лучше всего.
     -- Конечно, она украсит Рождество... Нам пора, если хотим застать ваших
старых друзей.
     Они направились к увитому плющом  дому на краю студенческого городка. В
одном  крыле располагались квартиры  деканов  и ректора,  живших в  роскоши,
совершенно  несообразной  скромному  бюджету  колледжа.   Знакомое   зрелище
пробудило в Торне печальные воспоминания.
     Когда  они вошли,  вечеринка  была  в  самом разгаре.  Столпы  мудрости
Блэкстока с торежственным видом слонялись  по  комнате.  Как только появился
Торн,  наступило  молчание.   Преподаватели,  которые  хорошо  относились  к
Ричарду, бросились к нему  и принялись расспрашивать,  как он поживает и где
пропадал, а недоброжелатели просто отвернулись.
     В  суматохе, вызванной  его  приходом,  Ричард Торн  не  сразу  заметил
отсутствие декана.
     Преподаватель валлийского языка Дженкинс радостно говорил:
     -- Ричард, Ричард, как приятно опять видеть вас. Как поживаете? Надолго
к нам?
     -- Все зависит от начальства, -- с теплой улыбкой ответил Торн.
     Друзья  Ричарда  принялись  смущенно  озираться  по   сторонам,  словно
отыскивая виновника его бед.
     -- Его здесь нет?  --  задумчиво  спросил Торн. -- Может, он не  желает
присутствовать при возвращении блудного сына.
     -- Блудного сына? -- переспросил Дигби.
     -- По-моему, это определение вполне мне подходит.
     В этот миг из дальнего угла раздался голос:
     -- Вижу, вы снова здесь! Мне остается лишь  надеяться,  что блудный сын
не ждет заклания упитанного тельца в его честь.
     -- Хорошо, что вы не потеряли вкус к пошлым шуткам, Майлс.
     Слейтер  не  заметил протянутую  Торном  руку  и  сунул  свою в  карман
твидовых  брюк.  Ричард вспомнил,  что,  стараясь  походить  на  английского
джентльмена,  Слейтер всегда носил  твид. За три года,  что они не виделись,
декан заметно поседел.
     -- Что заставило вас вернуться так внезапно и так некстати? Надеюсь, вы
не считаете свое возвращение вторым пришествием ради спасения факультета?
     Приспешники  Слейтера злорадно  расхохотались.  Джереми Дигби торопливо
вмешался, чтобы предупредить ссору:
     --  Он  больше  похож  на восточного мудреца с дарами. Посмотрите,  что
привез мне Ричард, -- и старик помахал трубкой.
     -- Ага, теперь все понятно.
     -- Что понятно? -- спросил Дигби.
     -- Подарки, конечно,  -- объяснил  Петри. Он  был модернистом и с почти
одинаковой  страстью  ненавидел  Бекетта,  Пинтера  и уильямса.  --  Все  мы
получили анонимные подарки. Их просто оставили у дверей. На  поздравительной
открытке -- только  имя получателя.  Теперь мы знаем, от кого  они.  Я сразу
догадался,  что  это  не  студенты:  у  них нет  такого тонкого вкуса.  Мне,
например, преподнесли томик современной китайской драмы в кожаном переплете.
     Остальные подарки тоже оказались невелики, но подобраны были  с толком.
Одни были подороже, другие -- подешевле. Но никто, за  исключением Слейтера,
не остался обделенным.
     Узнав, что их Дед-Мороз -- Торн,  гости  еще  теснее сплотились  вокруг
него
     --  Извините  меня,  друзья,  -- произнес Слейтер, откашлявшись. В  его
голосе сквозило презрение. -- Я тоже получил подарок, правда, не от Торна.
     Не выносит, когда другим хорошо. Так же, как три года назад  с  Кэтрин,
подумал Дигби и неодобрительно посмотрел на декана.
     Тот  уже  сменил  свой  пиджак на  лыжную куртку. Любой другой  человек
выглядел бы  в  ней  прекрасно,  но  Слейтер  казался  надутым  воздухом  --
настолько  велика  она  была  ему в  плечах. И цвет,  серый  в  черно-желтую
крапинку, совсем  не  шел  к его брюкам.  Преподаватели молча  уставились на
хозяина.
     -- Подарочек от студентов, -- пояснил он. -- По-моему, в ней я похож на
спортсмена.
     --  Какого  класса,  Майлс?  -- спросил  Петри,  желая  узнать,  кто из
студентов так любит декана.
     -- Среднеанглийского.  Конечно, они могли бы подобрать что-нибудь более
подходящее, но все же она мне к лицу.
     -- Конечно, Майлс, -- Торн тускло улыбнулся.
     -- А в ней жарко. Сниму, пожалуй, -- сказал Слейтер и вышел из комнаты.
     Как  только он  ушел, гости заговорили. Студенты всегда делали  подарки
преподавателям.  Порой довольно причудливые, но никто еще не  видел подарка,
похожего на эту куртку. Вещь была дорогая, но явно не к месту.
     Все оживленно обсуждали этот подарок, когда в соседней комнате раздался
приглушенный крик, сопровождаемый громким шумом падения.
     Джереми Дигби протиснулся  сквозь толпу в дверях  и опустился на колени
около  декана.  В том, что Слейтер мертв, не было  никаких сомнений. Об этом
красноречиво говорили  выпученные  глаза  и  неестественное  положение тела.
Левая рука  была вытянута  за спиной, а правая  все еще сжимала рукав лыжной
куртки, валявшейся рядом  на полу. Куртка была похожа  на чудовище, которое,
умирая, вцепилось в  руку  Слейтера. Пепельница, столик и небольшая этажерка
лежали на полу, книги и пепел были разбросаны по всей комнате. Пол покрывали
осколки ваз и фарфоровых статуэток.
     -- О боже! -- негромко воскликнул профессор Дигби.
     -- Какой ужас! -- подхватил Дженкинс. -- Думаете, сердечный приступ?
     -- Может быть, -- Дигби кивнул. -- Я вызову врача.
     Остальные гости, бледные и  потрясенные, вернулись в зал, оставив Дигби
наедине с трупом. Он медленно  снял трубку и, немного подержав ее в воздухе,
начал набирать номер.
     Никто не  притронулся  к  дешевому вину и скверному пуншу. Кто-то нашел
бар, и вскоре в  руках  у  многих преподавателей появились бокалы с виски  и
бренди.  Всем  сразу  полегчало. Джереми  Дигби стоял  у  окна.  Рядом Петри
рассуждал о вероятности сердечного приступа.
     --  Может,  это и  не сердце. При  инфаркте люди не размахивают руками,
опрокидывая  мебель. Многие спокойно лежат, и правильно делают. А  вспомните
его  левую руку! Ее просто  невозможно так  вытянуть.  По-моему,  он пытался
что-то достать.
     Пошел   мелкий   снег.  Кто-то  включил  радио,  и  комнату   наполнила
рождественская  музыка. Дигби  глубоко задумался, его лицо омрачилось. Когда
хор  запел  "Три  короля",  Дигби  задрожал, хотя был в  теплом джемпере.  С
тяжелым вздохом  профессор вернулся в комнату, где лежал труп Слейтера.  Все
окна были закрыты, значит, попасть сюда можно только через зал. Дигби злобно
зыркнул  на  куртку, лежащую на  полу.  Потом надел  перчатки  и вытащил  из
кармана куртки кусочек картона.
     Джереми Дигби вернулся в зал и запер дверь. Все повернулись к нему.
     --  Не  волнуйтесь,  господа. Но никто  не должен покидать  комнату.  У
Майлса не было инфаркта. Его убили.
     Инспектор Льюэллин  слушал  Дигби  с едва скрываемым  нетерпением.  Его
оторвали от праздничного стола и жены, которая была  на двадцать лет моложе.
И все -- ради трупа без видимых следов насилия и растерянных преподавателей.
Льюэллин понял, что предстоит долгая и утомительная работа.
     -- И кто же совершил это убийство? -- сердито спросил инспектор Дигби.
     -- Я очень сожалею, -- с тусклой улыбкой ответил профессор, --  но это,
несомненно, Ричард Торн.
     Торн вскочил, выбив бокал бренди из рук соседа.
     -- Профессор, как вы можете так жестоко шутить?
     Льюэллину не хотелось встревать в ученую перепалку.
     --  Сержант,  держите  этого человека и позаботьтесь, чтобы он  молчал,
пока я не заговорю с ним. Профессор, это очень  серьезное  обвинение,  -- он
повернулся к старику. -- Чем вы можете его подкрепить?
     -- Месть,  инспектор, --  и  Дигби  подробно рассказал  о  вражде между
Торном и Слейтером, возникшей из-за Кэтрин и изгнания Торна из колледжа.
     -- Значит, они ненавидели друг друга, -- сказал  полицейский. -- Но это
еще ничего не доказывает, профессор. Все мы ненавидим кого-нибудь. Я терпеть
не  могу  свою  первую жену,  но, видит бог,  не убивал  ее.  Она  вышла  за
какого-то  агента  по страхованию судов и живет в Хелмсли... Если вы  что-то
знаете, профессор, поделитесь со мной. Дайте мне факты.
     -- Профессор, ради бога!  Я не знаю,  почему вы это делаете, но скажите
правду! -- вскричал Торн.
     -- Сержант, успокойте этого человека. Ну, профессор...
     -- Хорошо,  -- Дигби кивнул  и погрузился в раздумья, вспоминая  долгие
годы дружбы  с  Ричардом Торном. "К  несчастью, -- сказал он  себе, -- время
меняет людей".
     --  Спуститесь   на  землю,  --  голос  Льюэллина  заставил  профессора
очнуться. -- Я не собираюсь сидеть тут всю ночь.
     -- Это нелегко, инспектор. Ричард не был заурядным ученым.
     -- Не сомневаюсь. Заурядные ученые редко убивают деканов. Почему вы его
подозреваете?
     -- Во-первых, мне показалось странным, что он знает мой адрес.
     --  Сколько  лет он проработал в Блэкстоке?  Может, он  не успел забыть
его.
     --  Нет,  инспектор,  я  имею  в  виду, что  он нашел меня по нынешнему
адресу. Когда он  уехал, я жил в этом  доме. До возвращения в Блэксток он не
мог знать, что я уже не декан. Вчера я не обратил на это внимания, но теперь
начинаю задумываться.
     -- Хорошо. Но это вряд ли доказывает, что он убил Слейтера.
     -- Меня  удивило  не  только это.  Например,  подарки.  Торн  делал  их
анонимно.  Но дал маху.  --  Дигби  вытащил  из  кармана две  рождественские
открытки. -- Одна открытка -- от моего подарка, другая  -- из кармана куртки
Слейтера. Обе написаны рукой Торна. Должно быть, Ричард подумал, что Слейтер
не придаст открытке большого значения и, прочитав, уничтожит.
     --  Я ничего  не знаю о куртке! Я  никогда  не  писал Слейтеру  никаких
открыток!
     Сержант заставил Торна замолчать.
     -- При чем тут подарки? -- спросил Льюэллин.
     -- Возвращаясь с Востока, Торн ненадолго задержался в Индии, в Мадрасе.
Все  подарки были из Бирмы, Сиама или  Китая, а куртка Слейтера привезена из
Индии.
     -- Что вы несете? --  не выдержал инспектор.  --  Я  хочу, чтобы вы мне
рассказали, какое отношение имеют подарки к этому предполагаемому убийству.
     Дигби слегка склонил голову и под подозрительным взглядом  полицейского
отправился в комнату, где лежал накрытый  простыней труп. Он подошел к стулу
и кочергой стянул с него лыжную куртку. Потом  вернулся в зал и бросил ее на
пол.  Присутствующие  уставились  сначала  на  куртку,  потом  на  Дигби.  А
убеленный сединами профессор вдруг прниялся топтать куртку ногами.
     Многие подумали, что под влиянием случившегося старик  повредился умом.
Внезапно Дигби замер, потом снял с этажерки  несколько  толстых  словарей  и
негромко сказал:
     -- Видите ли,  инспектор, подарком была вовсе не куртка. --  Подняв над
головой самый тяжелый словарь, профессор с такой силой бросил его на куртку,
что  вся мебель в комнате  задрожала. Когда  он занес над  головой следующую
книгу и огляделся  по  сторонам, все испугались,  думая,  что он  ищет новую
жертву.
     -- Послушайте, профессор, нам тоже не нравится эта куртка, но...
     Дигби  взмахом  руки  заставил  Петри  замолчать.  Отбросив  словари  в
сторону, он разорвал подкладку, чем  вызвал новый всеобщий вздох  изумления.
Когда Дигби встряхнул куртку, из нее выпала маленькая змейка.
     -- Торн сказал, что делал подарки, которые отражали  его понимание этих
людей.  Этот подарок предназначался  Слейтеру. Он и  стал орудием  убийства.
Ричард наверняка знал,  что из Бирмы и соседних с ней стран  в Англию каждый
год привозят много пуха  и перьев. Вероятно, он  слышал  рассказы о том, что
змеи откладывают яйца в высушенных на солнце перьях, а потом в разных концах
света люди иногда находят в своей  одежде  змей. Торн привез  с  собой змею,
зашил  под  подкладку   и  подарил  куртку  Слейтеру,  написав  в   открытке
"Среднеанглийский  класс".  Ричард  знал,  что,  как  только  откроется  его
щедрость, он окажется в центре внимания, а этого  Слейтер вынести не сможет.
Он наденет куртку, и тепло тела привлечет змею. Слейтер  погибнет, а у Торна
отличное алиби -- комната,  полная людей. Даже если бы вдруг выяснилось, что
декан погиб от  укуса змеи,  все  решили бы, что  она попала  под  подкладку
куртки еще в Бирме.
     -- А почему вы думаете, что это не так?
     --  Ричард  на  несколько  часов останавливался в Мадрасе. Он рассуждал
так: поскольку мадрасский климат похож  на  рангунский,  то  и змеи окажутся
одинаковыми.  К вашему несчастью, Ричард,  здесь вы, всегда такой дотошный в
работе, допустили ошибку и понадеялись на удачу.
     -- Это домыслы, профессор! -- закричал Торн. -- Инспектор, разве  вы не
видите,  что все это ложь? Дигби врет,  как и три года  назад, когда уверял,
что  меня переизберут  на  второй срок. Это он! Он убил Слейтера, потому что
тот отнял у него пост декана. Это Дигби хотел отомстить, а не я.
     Льюэллин бесстрастно выслушал его и спокойно сказал:
     -- Сержант, вставьте ему кляп.
     Крики Торна оборвались.
     -- Я уже почти закончил, инспектор.  Видите ли, главным доказательством
служит то,  что из Индии эти  перья  не вывозят.  Эта очень  ядовитая гадюка
водится в засушливых  районах Индии  и Цейлона, но  не  во  влажном  климате
Бирмы.  Так что  она могла  попасть  под подкладку куртки  только  с помощью
человека.
     Сержант надел  на  Торна  наручники и вытащил  кляп. Торн  посмотрел на
Дигби полным ненависти взглядом.
     -- Я верил вам,  как отцу, профессор, а вы принесли меня в жертву. Но я
не собираюсь расплачиваться за ваши  грехи. Справедливость восторжествует. Я
не  доискался  ее  у  Слейтера  и  надеялся найти у  вас. Но  я еще  добьюсь
правосудия!
     Кричащего Торна вывели из зала.
     --  Не  будьте таким мрачным, профессор,  -- сказал инспектор.  --  Все
преступники ведут себя  так, когда их выводят на  чистую воду. Теряют голову
от страха и ищут, на кого бы свалить вину.
     --  Кажется,  сегодня  вечером  мы  оба потеряли голову,  -- с  улыбкой
ответил Дигби. Инспектор фыркнул.
     --  Ну  что ж, доброй ночи,  профессор.  Надеюсь  еще  успеть  домой  и
подарить что-нибудь жене. Мы будем держать с вами связь.
     -- Доброй ночи, инспектор. Веселого Рождества!
     Джереми  Дигби закрыл  дверь. Праздничное  настроение улетучилось. Снег
повалил  сильнее,  и  ему  показалось,   что  ветер  доносит   тихие   звуки
рождественских песен. Жаль, что пришлось  пожертвовать Ричардом, но Слейтера
надо было устранить. Он разрушил факультет, весь колледж. Только он, Джереми
Дигби,  мог  все исправить. Через неделю ему,  наверное,  предложат временно
исполнять  обязанности декана,  и он с  удовольствием опять  въедет в старый
дом, увитый плющом...

     Перевел с англ. С. Мануков







---------------------------------------------------------------
     © Брайэн Лоуренс
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------

     --  Нет ничего  хуже,  чем возвращение в  твою  жизнь  бывшей подружки,
особенно  чокнутой,  --  сказал   я,   обращаясь  к  испещренному  трещинами
цементному потолку. Я лежал на жестких нарах и,  будто завороженный, смотрел
на ошметки серой краски, которые, будто летучие мыши, свисали с потолка моей
камеры  в Потоси  --  одной  из  "образцовых"  тюрем  штата  Миссури.  Потом
перевернулся на  бок и взглянул на своего сокамерника.  --  Давно ты  здесь,
Оскар?
     -- Семь лет, четыре месяца и тринадцать дней. Хотя кто считает?
     Я оглядел крошечную  каморку площадью семь квадратных метров, в которой
провел  уже девять  месяцев, восемнадцать дней, семь  часов  и тридцать семь
минут.  Впочем,  кто их считает, эти часы и минуты? Две койки, если их можно
так назвать, толчок  без крышки, рукомойник и какая-то тусклая металлическая
пластина,  которую  незнамо  почему  называют  зеркалом.  Да еще  Оскар, мой
лохматый рябой сосед.
     --  Слушай,  до  прогулки  всего  час,  --  сказал  он.  --  Ты  будешь
рассказывать  свою историю, или как? Знаешь ведь, что  я не могу без свежего
воздуха, -- Оскар растянулся на койке, тощий жесткий  матрац при этом  почти
не промялся.
     Свежий воздух? Черта с два. Просто во время прогулок Оскар затаривается
кокаином.  Заметив, что  он начинает терять терпение,  я приступил к  своему
печальному повествованию.

     Все началось примерно год  назад. Я завтракал, когда  зазвонил телефон.
Джина, моя  жена,  сняла трубку,  и  женский голос  попросил  позвать  меня.
Поколебавшись,  Джина  неохотно вручила мне  трубку,  и меня  передернуло от
злобного  взгляда  темных  глаз жены, от сердитого  взмаха  длинных  тяжелых
ресниц.  Джина  была чертовски ревнива.  Не буду  спорить:  я  действительно
заглядывался на других женщин, но  и только. Однако Джина этого не понимала,
а посему бесконечно ссорилась со мной, обвиняя в изменах. А когда я говорил,
что  только глазею,  но  не  трогаю, жена моя  бесилась  пуще прежнего. Я-де
считаю ее некрасивой. Получался своего рода  порочный круг, по которому  наш
брак вращался уже  тринадцатый  год. Не поймите меня  неправильно:  я  очень
любил жену. Она была страстной, чувственной женщиной, полной жизни и кипучей
энергии. Но, увы, ревность разрезала ее цельную натуру, будто медная жила --
толщу Скалистых гор.
     -- Алло, -- сказал я в трубку.
     -- Бобби? Не догадываешься, кто это?
     Где-то на задворках сознания забрезжило смутное воспоминание. Наверное,
какая-нибудь бывшая  подружка, решил я  и покраснел. Моя  жена,  от внимания
которой мало что ускользало, заметила румянец, засопела и вихрем вылетела из
комнаты.  К  моему удивлению,  она не пошла  в  спальню  и не  сняла  трубку
параллельного телефона.
     --  Нет,  извините,  не  припоминаю,  --  ответил  я  со  всеми  на  то
основаниями. Но всему свое время. Дойдем и до оснований.
     -- Это Диана. Диана Маккормик. Помнишь?
     Да разве такое забудешь?  Диана  Маккормик. Я встречался с ней примерно
за год до знакомства  со своей будущей  женой.  Это  был бурный, страстный и
короткий роман  с печальным концом. Диана имела дурную привычку спать, с кем
попало. Разумеется, никто не позаботился сообщить мне об этом,  но  я и  сам
дознался.  Мы встречались уже  месяцев шесть,  когда  как-то  раз я  спросил
Диану, где она была накануне  вечером, потому что  подруга моя не пришла  на
свидание. "Как это -- где? -- ответила Диана. -- С другим мужчиной. Или тебя
это не устраивает?" Разумеется, это меня не устраивало, и последовала долгая
бурная ссора.  Соседи вызвали  полицию. Меня  повязали,  а Диана орала,  что
убьет  меня,  если увидит  еще раз. Прелестная  девушка.  С  нее бы сталось.
Короче, мы разошлись, а потом мне сказали, что она куда-то переехала.  Вроде
бы, на западное побережье.
     -- Да, Диана, помню, -- ответил я. -- Помню, как ты велела мне не лезть
в твою жизнь.
     --  Дело  прошлое,  Бобби.  Я  тебя  давно простила.  Позвонила бы тебе
раньше, да духу нехватало.
     Простила  меня?!  Да,  с духом у нее, похоже, полный порядок.  Но  я --
человек рассудительный и вежливый (жена называет это слюнтяйством), а посему
не стал придираться к словам и сказал лишь:
     -- Так зачем звонишь теперь?
     --  Да вот,  приехала  навестить  сестру.  Подумала, может, ты захочешь
повидаться.
     Ах, сестру? Ту  самую, которую  я считал жемчужиной  их  семейства. Дон
была тремя годами моложе Дианы  и  щеголяла  огненно-рыжей  шевелюрой (Диана
тоже  рыжая,  но  малость  потемнее).  У  нее  была  белая  кожа,   усеянная
веснушками, и  ясные  зеленые глазищи.  Помнится, Дон сходила  по мне с ума,
пока я встречался с  Дианой. А когда старшая сестра сыграла со  мной  старую
как мир шутку, я пару раз  сходил на свидание с  младшей. Но и этот флирт не
затянулся: Дон была еще совсем ребенком (иными словами, не хотела ложиться в
постель), поэтому я ее  бросил. Дон обладала  таким же необузданным норовом,
что и ее сестра. Когда  я сообщил ей, что все кончено, она впала  в ярость и
принялась швырять в  меня всем,  что попадалось под руку.  Орала,  что, мол,
любит  меня безумно,  а  я, мерзавец, нагло  использовал  ее.  Эти  сестрицы
Маккормик  то и дело бросались из крайности  в крайность. Я  слышал, что Дон
перебралась в Нью-Йорк. Но  теперь, похоже, обе  вернулись, и это сулило мне
разрыв сердца.
     --  Э... не думаю, что это очень удачная мысль, -- ответил я. -- У меня
жена и двое детей. Хотя приятно было поболтать.
     Не дожидаясь  ответа, я  повесил трубку и обернулся. К  счастью,  Джина
вошла в комнату безножа, а то сделала бы из меня собачий корм.
     -- Кто это был? -- вопросила она,  сверкая прекрасными темными глазами.
Ее  смуглое  лицо  сделалось  мрачнее тучи. Мы с Джиной составляли  довольно
живописную парочку. У нее были агатово-черные, по-детски шелковистые волосы,
вечный загар и темно-карие глаза, а у меня -- белобрысые кудри, бледная кожа
и синие зенки.
     Интересно,  слышала ли  Джина мой  разговор?  Если она уловила хотя  бы
концовку...
     -- Диана  Маккормик, -- сказал я, хотя в голове у  меня теснились самые
разнообразные лживые ответы. Но я -- слюнтяй, а посему сообщил Джине правду.
--  Женщина, с  которой я встречался до  нашего знакомства.  Она хотела меня
видеть.
     Джина  занесла  руку, я попытался защитить лицо, но она  двинула меня в
солнечное сплетение. Моя жена -- существо чуткое, с мгновенной реакцией. Она
сначала бьет, а уж потом требует объяснений. Причем удар у нее тяжелый, хотя
сама Джина весит всего девяносто фунтов  и имеет рост пять футов. Я согнулся
пополам, обхватил руками живот и прокряхтел:
     -- Я ее отшил и бросил трубку...
     -- Ну-ну, подонок. А где она раздобыла номер?
     -- Может, в телефонной книге?
     Джина развернулась и  пошла прочь. Весь остаток  дня и, разумеется, всю
ночь меня для нее не существовало.
     Я надеялся, что этим  дело и кончится. Пройдет какое-то время,  и Джина
угомонится. Как же я ошибался! На следующее  утро,  примерно  в тот же  час,
телефон зазвонил  снова.  Джина  пулей  вылетела  из-за  стола, окинув  меня
взглядом, говорившим: "Только шевельнись,  скотина, и ты покойник". Я прирос
к месту.
     --  Алло? О, нет, мне  очень жаль, но он не может подойти к телефону. Я
же сказала: не может он. Слушай, ты,  стерва, ему нет  до тебя дела, так что
не трудись накручивать диск.
     Джина с грохотом опустила трубку. Я хихикнул и посоветовал ей отключить
телефон. Это  было  неудачное замечание. Джина запустила в меня  трубкой.  К
счастью, провод оказался коротковат, и она упала на пол в футе от меня.
     -- Твоя бывшая шлюха,  -- сообщила  Джина, хотя в  этом не было никакой
нужды. -- Если ты велел ей катиться, какого черта она продолжает трезвонить?
     -- Полагаю, я  до сих пор неотразим, -- я успел пригнуться, и  кастрюля
пролетела  над  моей  головой,  оставив весьма живописное  пятно  на  стене.
Похоже,  мне  на роду написано  находить  нервных  девиц.  Должно быть,  они
уравновешивают мою собственную мягкую  и спокойную натуру. -- Слушай, Джина,
эта девка чокнутая, -- сказал я и  поведал ей  о своем расставании с Дианой.
Но убедить не  смог, и мне не оставалось ничего другого, кроме  как спустить
это дело на тормозах.
     Как назло, тормоза сломались. Четыре дня кряду телефон звонил то утром,
то вечером. Трубку всегда снимала Джина, и  на  другом конце линии сразу  же
давали  отбой. Но  мы  знали, кто это.  Дошло  до того,  что моя жена вообще
отказалась покидать дом без меня, и я был вынужден таскаться за ней повсюду,
даже в парикмахерскую.
     Где-то  через неделю  звонки прекратились, но  тормоза  по-прежнему  не
тормозили. Как-то в понедельник я пришел с работы, и жена сунула мне под нос
клочок бумаги. На шее Джины набухли вены,  губы шевелились, но издавали лишь
какое-то  неприятное  верещание.  Пока я  читал  записку, моя  жена  яростно
сопела. Содержание  послания  было  вполне  заурядным -- просьба  о встрече,
подкрепленная угрозой  на  тот  случай,  если я  откажусь. Угрожали мне,  не
Джине, а  авторство  не вызывало сомнений. Но,  как выяснилось,  эта записка
была только цветочками.
     В конце концов Джина обрела дар речи и сдавленно промолвила замогильным
голосом:
     --  Эта стерва  всучила  записку Ники.  Он говорит, что какая-то  рыжая
чокнутая баба подошла к нему в школе и сунула бумажку. Я вызвала полицию, --
она заплакала.  Впрочем,  "заплакала" -- не то слово. Заревела  в три ручья.
Колени Джины подломились, и она упала в кресло. Никогда  прежде  не видел  я
свою  жену  настолько  потрясенной  и  напуганной.  Честно  говоря,  я  тоже
струхнул. Диана всегда  была непредсказуема,  а  теперь  выяснилось, что она
может быть опасна.
     Полиция, по своему обыкновению, ничего не могла сделать. Меня попросили
дать  словесный портрет Дианы, и  я рассказал  все, что  не  успел забыть за
пятнадцать  лет:  рост пять  футов пять  дюймов,  в  теле, но  не  толстуха,
темно-рыжие волосы  до плеч, маленькие  бегающие  карие  глазки, миниатюрный
носик. Потом легавые посоветовали нам "транспортировать" (они так и сказали)
наших детей  в  школу и какое-то время приглядывать за  ними повнимательнее.
Судя по их виду, полицейские считали,  что обычно мы не смотрим за детьми, и
нас надо  лишить  родительских  прав.  И,  наконец,  велели  сообщить,  если
что-нибудь случится.
     Я был слишком  потрясен, чтобы  воспринимать  содержавшуюся  в  записке
угрозу серьезно. А жаль. Почти две недели от Дианы Маккормик не было никаких
вестей, но мы кожей ощущали  ее  присутствие. А потом,  часов в пять вечера,
Джина позвонила мне на службу.
     -- На нашей улице стоит машина! --  в страхе сообщила она. -- Большущий
"бьюик". Я уже видела его. В машине сидит женщина. Бобби, возвращайся домой.
     --  Успокойся,  Джина. --  Это  лучшие  слова,  которые  можно  сказать
охваченной ужасом женщине. Услышав такое, они обычно впадают в ярость, и моя
жена не была исключением.
     -- Что ты мелешь, будь ты проклят! Мигом домой! Я звоню в полицию.
     Она швырнула трубку, и  я помчался домой, сказав начальнику, что у меня
захворал ребенок, и  надо помочь жене.  Когда я завернул в наш квартал, мимо
проехал синий "бьюик", показавшийся  мне знакомым. Вдруг я вспомнил,  что за
последние две недели несколько раз видел эту машину рядом с домом. И никогда
не  видел ее  до того, как начались звонки Дианы. За рулем  сидела  женщина.
Солнце слепило, и я не смог  толком  разглядеть  ее  лица,  но заметил рыжие
волосы. По  спине пробежал холодок, и я принялся молить бога, чтобы с Джиной
ничего не случилось,  а дети не играли  на улице. Миновав еще  три  угла под
визг покрышек, я подкатил к дому.
     -- Ты видел ее? -- закричала Джина, выбегая мне навстречу.
     -- Да. Видел машину. Не  знаю,  кто сидел за рулем, -- солгал я  сквозь
стиснутые зубы,  потому что у меня не было ни малейших сомнений относительно
личности водителя. Я все понял, когда почувствовал, как  шевелятся волосы на
затылке.
     -- Господи, Бобби, что же нам делать? -- она прильнула  ко мне  и снова
разревелась, хотя прежде у нее не было  такой привычки. Она не  плакала даже
на похоронах своего отца. Но теперь мы стояли посреди зелено-бурой лужайки и
тряслись от страха.
     Я  так и не выяснил, почему Диана убралась  до моего появления.  Она не
могла знать, что я уеду с работы  раньше времени. Но, по-моему, жена кое-что
от меня утаила. Она  наверняка  подходила к машине. Я  заметил, что  один из
моих  охотничьих ножей,  хранившихся в  шкафу,  лежит не  на своем месте, но
решил не обсуждать эту тему.
     Синяя  машина  больше не показывалась, и  наша жизнь  почти наладилась;
Джина, правда, продолжала оглядываться и смотреть в зеркало заднего  обзора,
сидя за рулем,  и волновалась, когда кто-то из детей исчезал с ее глаз. Но в
остальном все вроде как забылось.
     Увы, ненадолго.Вскоре  звонки возобновились. В первый раз трубку  сняла
Диана.Моясмуглокожая итальянка  побелела как мел и молча положила трубку. Но
на этот раз телефон сразу же зазвонил снова. Теперь ответил я.
     -- Пожалуйста, не бросайте трубку, мне надо сообщить вашему  мужу нечто
важное...
     -- Слушай, Диана,  сука ты чокнутая, оставь нас в покое! -- гаркнул я и
швырнул трубку на рычаг.
     Телефон  зазвонил опять. Джина бросилась к нему, отпихнув меня  прочь с
такой силой, что я врезался в холодильник.
     -- Ты не слышала, что сказал мой муж, больная потаскуха? Не лезь к нам!
--  внезапно  Джина  выказала  дивную  изобретательность,   и  я,  при  всей
серьезности  положения,  не  смог   удержаться  от  смеха.  --  Наш  телефон
прослушивает  полиция. Тебя найдут и посадят!  -- Она бросила трубку, громко
выругалась и отключила телефон.  Я  счел за лучшее  не напоминать  ей, что в
доме  есть еще два аппарата. Но звонков больше не  было.  Возможно, до Дианы
наконец-то дошло.
     Теперь я жалею, что не поговорил с ней, когда она позвонила в последний
раз. Не сделав этого,  я допустил роковую ошибку. Спустя  неделю мы с Джиной
возвращались  из  Сент-Луиса после  похода  в театр. Джина сидела  за рулем,
потому  что ей  не  нравилась  моя манера водить  машину. На шоссе  270 есть
короткий спуск с перепадом футов в двадцать. Внизу стоят домики и деревья, а
ограждения на этом месте нет, потому что идут ремонтные работы.
     Мы  оживленно  обсуждали  забавное  представление, когда Джина  подняла
глаза, взглянула в зеркало заднего обзора и испуганно пробормотала:
     -- О, господи.
     Я оглянулся и увидел быстро нагонявшую нас машину.  Было слишком темно,
и я не  мог сказать, какой она марки и какого цвета. Я струхнул, но в  самое
последнее мгновение машина  вырулила в соседний ряд и обогнала  нас. Это был
большой темный "бьюик".
     Мне пришлось  отобрать  у  Джины руль,  чтобы  удержать нашу  машину на
дороге.
     -- Это она. О, боже, это она! -- срывающимся голосом проговорила Джина.
     Я надавил на клаксон, чтобы привести жену в чувство.
     --  Успокойся.  Из-за  тебя  мы  попадем в аварию. Вероятно, это просто
похожая машина.
     Я надеялся, что Джина не заметит слабости  моего довода. Она бросила на
меня  убийственный взгляд,  полный страха и злобы. К счастью, напугавшая нас
машина вскоре скрылась из виду.
     Мы  приблизились к крутому спуску. Джина все еще  была в оцепенении, но
вела  машину  ровно,  в  крайнем правом  ряду,  без  превышения  скорости. Я
посмотрел налево, и у меня замерло сердце.
     -- О, черт!
     -- Что такое, Бобби?
     Я вскрикнул. Мой истошный  вопль напугал не  только  Джину, но  и  меня
самого.
     -- Осторожно! -- заорал я. -- Тормози!
     Но  было  поздно.  Машина,  которая совсем недавно обогнала нас, теперь
мчалась  в левом ряду. Внезапно  она резко рванулась  вправо и ударила нас в
борт. Джину бросило на меня, наша машина слетела с дороги и устремилась вниз
по насыпи. На миг мне  почудилось,  что я на американских горках. А потом --
оглушительный грохот и темнота.

     Очнулся я на больничной койке. Я быстро  сел и так же быстро лег опять,
потому что у меня сразу закружилась голова.
     -- Расслабьтесь, --  сказала склонившаяся надо мной  строгая медсестра.
-- Все будет хорошо. -- Где моя жена?
     Но я уже все понял.И медсестра подтвердила  мои худшие опасения.  Джина
погибла, получив несовместимые с жизнью повреждения мозга.
     Три  недели  я жил как в тумане.  Почти никуда  не выходил,  потому что
каждая  встречная темноволосая  женщина  казалась мне Джиной. Мои родители и
теща по очереди присматривали за детьми, а те, как могли, старались ободрить
меня, хотя и сами страдали.
     Как-то  утром,  примерно  через  месяц  после  гибели  Джины,  зазвонил
телефон. Я мгновенно понял, кто это, но все равно снял трубку.
     -- Привет, Бобби, это я, Диана. Как ты там?
     Ее веселый непринужденный тон потряс меня до глубины души, и  мой ответ
прозвучал весьма жалко.
     -- Ничего хорошего.
     --  Жаль.  Ну,  да  я  знаю, как  тебя  развеселить.  Почему бы  нам не
повидаться? Я в гостинице Друри,  недалеко от  тебя.  Номер двести пятьдесят
семь. До встречи.
     Видать,  эта баба и впрямь спятила,  если думала, что я приду к ней. Но
тут в каком-то уголке моего  сознания забрезжила одна мысль. А что, если мне
удастся  вытянуть у  Дианы признание?  Я  бросился  в спальню, выдвинул ящик
тумбочки и принялся копаться в многолетних залежах хлама. На самом дне лежал
маленький магнитофон. Я включил его. Он оказался исправным. Сунув магнитофон
в  задний карман, я  хотел было прихватить и  охотничий нож, но потом решил,
что,  если мне удастся разговорить  Диану, то  все остальное  пусть  сделает
полиция.

     Я робко постучал в дверь, и она тотчас открылась. На губах Дианы играла
улыбка, похожая на сноп света. Они были обильно накрашены и чуть приоткрыты.
Я видел,  как сверкают ее зубки. Волосы стали  еще  рыжее, веснушек  на лице
прибавилось, а темно-зеленые глаза сияли будто фонарики.
     --  Бобби, ну  наконец-то!  Я так  рада. -- Она втащила меня в комнату,
обняла и, не теряя времени, прильнула к моим губам. Я почувствовал, как рука
Дианы скользит  по моей спине вниз, и  успел перехватить ее, прежде чем  она
нащупала  магнитофон.  Выскользнув  из  объятий,  я  незаметно  нажал кнопку
записи.
     --  Зачем ты это сделала, Диана?  Зачем тебе  понадобилось  убивать мою
жену?
     Она молча  улыбнулась и снова попыталась поцеловать меня. На этот раз я
принял  игру и  страстно приник к ее губам.  Господи,  я едва  не  блеванул.
Тошнотный  комок  рвался  из  желудка  наружу, но  я  мужественно  продолжал
лицедействовать.
     --  Бобби, я  так соскучилась по тебе.  С тех  пор, как ты меня бросил,
только о тебе и мечтаю. Видела тебя в каждом мужчине, с которым встречалась.
Меняла их, надеясь найти кого-то как ты. А потом  мне предложили тут работу,
и  я  не выдержала.  И теперь,  когда твоей  жены больше нет,  ничто  нам не
помешает.
     Ей  предложили работу? Погодите-ка, тут что-то  не  так. Я прищурился и
пристально посмотрел на  нее. Да, что-то не так. Но я не мог  понять,  в чем
дело, и просто повторил свой вопрос:
     -- Но убивать-то зачем?
     -- Господи, Бобби, разве не ясно? Она же стояла между нами.
     Она произнесла это на удивление невозмутимо и непринужденно.
     -- Но ведь ты могла убить и меня.
     --  Да, могла.  Только  ты  выжил. Значит, судьбе было угодно, чтобы ты
стал моим.
     Она опять  подалась  ко  мне, но  на  этот раз в голове  у меня  что-то
щелкнуло. Как будто прорвало плотину. Я отпихнул Диану и заорал:
     -- Убийца! Ты угробила мою жену, и я тебя прикончу!
     Кровь закипела.  Я никогда прежде  не был так зол, но теперь совершенно
не владел  собой, как  будто  наглотался  "колес". Во  мне  взыграло  что-то
первобытное, и сознание отключилось. Я рванулся вперед  и заметил, как  лицо
Дианы исказилось от страха. Но она была готова к такому обороту дела. Может,
стерва и спятила, но никто никогда не считал и не называл ее дурой.
     Поэтому я нарвался  на здоровенный  кухонный нож.  Намерения  Дианы  не
вызывали сомнений:  она хотела проткнуть  мне брюхо.  К счастью, моя  злость
оказалась сильнее,  чем ее страх  и безумие.  Диана успела  пырнуть меня, но
только оцарапала  кожу. Я схватил ее за руку и рванул влево. Тонкое запястье
хрустнуло и сломалось, как сухая  щепка. Нож вывалился, вонзился  в  пол  и,
покачавшись мгновение, упал плашмя. Я ударил Диану правой ногой в  пах. Будь
она  мужчиной,  ущерб оказался  бы  куда серьезнее,  но, так или иначе,  мне
хватило времени, чтобы завладеть ножом. Я машинально  занес правую руку, и в
этот миг Диана ринулась на меня,  норовя  расцарапать  ногтями лицо.  Лезвие
ножа вошло ей прямо в горло. Она захрипела, попятилась и опустилась на  пол,
схватившись руками  за шею.  Кровь  ударила струей, потекла между пальцами и
фонтаном хлынула  на мою рубаху. Я стоял  и бесстрастно  смотрел,  как жизнь
покидает молодую женщину.
     --  Господи,  Бобби, что  ты  наделал?  -- раздался за спиной  знакомый
голос.
     Я  резко  обернулся  и  взял  нож  наизготовку,  чтобы  отразить  новое
нападение. И  оказался лицом к лицу с Дианой Маккормик.  Я мигом все понял и
опустился на пол, словно сбитый волной цунами.
     Я только что убил Дон. Но, может быть, в этом и состоял  замысел Дианы?
Может быть... Я попытался встать.
     -- О, боже, -- повторила она, глядя на свою умирающую  сестру. Ее карие
глаза наполнились слезами. Да, я обязан был заметить, что у женщины, которую
я зарезал, зеленые глаза, но ярость и горе напрочь лишили меня разума.
     -- Я  же пыталась тебя  предупредить,  Бобби. Моя  сестра сошла с  ума.
Тяжело заболела.  Она  мечтала о  тебе  как одержимая,  ты несколько лет  не
сходил у нее  с  языка. А  потом она каким-то  образом  выяснила, где  ты. Я
хотела остановить ее,  звонила тебе, но вы с женой бросали трубку. --  Диана
опустилась на пол рядом с Дон, взяла  ее голову и положила к себе на колени.
Кровь тотчас  залила джинсы. -- А вчера она  позвонила мне и сказала, что уж
теперь-то наверняка завладеет тобой. Это она  убила твою жену.  О, Бобби,  я
так сожалею...


     -- Да, настоящая больная сука, -- сказал Оскар.
     -- Спасибо, приятель, -- ответил я. -- Жаль,  что тебя не было  на моем
суде, где  мне влепили  пятнадцать лет за убийство второй  степени. Подумать
только, скольким полезным вещам я научусь тут за это время.
     -- Уж это точно. И все же, я не понимаю.
     -- Чего не понимаешь?
     -- Почему ты  здесь,  парень.  Неужто  Диана  не дала показаний в  твою
пользу? Да и запись у тебя была.
     -- То-то и оно, Оскар. Диана солгала. Сказала, что это я преследовал ее
сестру. Убил жену, а потом напал на Дон. Ну,  а запись... В магнитофоне сели
батарейки. Записалась только сцена с поцелуями в самом начале.
     -- Да, поганое дело, -- рассудил Оскар.
     -- И не говори, -- согласился я.


     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)






---------------------------------------------------------------
     © Джон Лутц
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------

     Далеко впереди  истошно и протяжно заголосил паровозный гудок. Цепляясь
за  неструганые доски раскачивающегося вагона, Ульман  медленно поднялся  на
ноги.   Состав  приближался  к  захолустному   полустанку  с  необозначенным
железнодорожным переездом,  и Ульман почувствовал,  как  он  замедляет  ход.
Ехать до самого города было бессмысленно: сейчас бродяги и сезонные сборщики
фруктов   толпами   перебирались   на  запад,   и   сторожа   грузовых  депо
свирепствовали,   отлавливая  их  по   вагонам.  Собрат-бродяга  на  востоке
предупредил Ульмана,  что  в этом  месте  поезд  сбавит  ход.  Значит,  пора
прыгать.
     Ульман  всмотрелся в кромешную  тьму, лицо  обдало прохладным  сельским
воздухом.  Ульман выждал несколько секунд, почувствовал,  что поезд  вот-вот
начнет набирать ход, и спрыгнул.
     Он  тяжело поднялся, отряхнул  пыль с  одежды и  улыбнулся, увидев, как
исчезают во мгле огни грохочущего товарняка. Завтра Ульман  поймает попутку,
переберется на другую окраину  городка и  вспрыгнет на  следующий полуночный
поезд, идущий в западном направлении.
     Да,  но  где ночевать? Задачка, однако. Правда, Ульману  уже довелось с
успехом разрешить несколько  сотен таких задач. Он заозирался  по  сторонам,
вгляделся  в темноту  и, наконец, увидел  огни. Похоже,  до дома было  около
мили.  Ульману  показалось  странным,  что сельские  жители еще бодрствуют в
столь поздний  час. Но это и к лучшему: можно попроситься на ночлег в сарай.
А  не  пустят,  так  хоть накормят  поутру. Проверив,  не выпало ли  что  из
карманов, Ульман пустился в путь.
     Дом оказался крошечной фермой, сколоченной из досок. На подворье стояли
только покосившийся сарай да курятник, и Ульману совсем не хотелось провести
ночь  в  каком-нибудь из  этих чертогов.  Он тихонько  подобрался к крыльцу,
отметив  про себя, что обычного в таких случаях разоблачительного  собачьего
лая  не  слышно, и  решил сначала  заглянуть в  одно  из  окон,  а  уж потом
подниматься на крыльцо.
     Он  увидел  грязную  комнату, обставленную дешевой мебелью. Голая яркая
лампочка освещала  истертый  коврик,  древние,  на  ладан  дышащие  стулья и
продавленный диван. Ульман поразмыслил и решил заночевать на свежем воздухе,
а утром заявиться сюда  завтракать.  Он уже  повернулся,  чтобы  отправиться
восвояси, но тут в комнату вошла женщина.
     Ее дешевое цветастое платье было  под стать  убранству  жилища, но  вот
облик  самой  женщины  никак  не вязался с окружением.  Лет  тридцать, решил
Ульман. Рослая и стройная, с тонкими чертами, прямыми каштановыми волосами и
огромными синими глазами. Мало кто мог бы так искусно скроить явно недорогое
платье   и   носить  его   с  изяществом,   подчеркивающим  все  достоинства
соблазнительной  фигуры. Подол не прикрывал  округлые  колени.  Платье  было
приталенное,  с низким  вырезом.  На  согнутой  в  локте  левой руке женщина
держала  белую  кошку, лениво  и  грациозно поглаживая  ее. Что-то в повадке
женщины подсказало Ульману, что она -- единственный человек в этом доме.
     При виде такой  красоты у  бродяги захватило дух.  А то,  что дом стоял
особняком, навело его  на весьма и весьма  нечестивые  мыслишки,  которые он
тотчас   выкинул  из   головы.  При  всей  своей  неотесанности  Ульман  был
поэтической натурой, способной оценить  красоту и  связанной своими, особыми
нравственными законами.
     Женщина  опустила  кошку на пол и  исполненным  чувственности движением
оправила платье, разгладив его красивыми тонкими руками. Ульман попятился от
окна, испугавшись  внезапного прилива вожделения и прекрасно зная, чем может
кончиться дело. Повернувшись спиной к дому, он заставил себя тихонько отойти
подальше, а потом сделал над собой новое усилие и пустился бегом.
     Едва  рассвело, Ульман разогнулся,  выбрался  из-под дерева, потянулся,
провел ладонями по парусиновой ветровке и зашагал к ферме.
     При  свете дня дом  выглядел  еще более ветхим,  чем в темноте.  Ульман
заметил,  что окружавшие  ферму поля  заросли  бурьяном.  Живности  не было,
только одинокий боров возле сарая да несколько  кур  на запущенном подворье.
Потом Ульман заметил за сараем еще пару свиней, но не обратил на них особого
внимания,  потому что  во  дворе  стояла  женщина, облаченная  все в  то  же
узорчатое платье. Она вешала на колеблемую ветром веревку мокрое белье.
     Ульман  был  уверен, что  она знает о его  присутствии,  но делает вид,
будто ничего не замечает. Когда он приблизился, она вытянулась в полный рост
и  закрепила  белье прищепками.  Несколько  секунд  Ульман  молча  любовался
женщиной, слушая скрип дерева  и веревки,  трущейся о мокрую ткань.  Женщина
пришпилила последнюю  простыню и повернулась. В ее синих глазах не  было  ни
удивления,  ни страха,  и Ульман,  который испытывал неловкость перед  лицом
такой красоты, смешался пуще прежнего.
     -- Ваш мистер дома? -- спросил он, заранее зная ответ.
     -- Нет тут никакого мистера, --  отозвалась женщина,  отставляя ногу  и
окидывая пришельца откровенным взглядом.
     --  Э... я вот подумал, может, вы разделите  со мной  завтрак.  Я бы  с
удовольствием отработал.
     Женщина пропустила его слова мимо ушей.
     -- Вы спрыгнули с ночного товарняка, правильно?
     Сердце Ульмана заколотилось. Неужто  вчера она заметила  его у окна? Он
решил не придавать этому обстоятельству большого значения.
     -- Конечно, мисс. Еду работать в Калифорнию.
     -- Калифорния -- не ближний свет.
     -- Это точно, -- Ульман почесал подбородок. -- А как вы узнали, что я с
того поезда?
     -- Да много вас таких,  --  был  ответ. -- Почему-то  никто  не едет до
самого Эребвилла.
     --  Из-за  железнодорожной  полиции,  -- злобно процедил  Ульман. -- Уж
больно любят пройтись дубинкой по голове нашего брата.
     Женщина внезапно улыбнулась.
     -- Меня зовут Сирила.
     -- Лу Ульман,  -- он улыбнулся в ответ, стыдясь своей грязной одежды  и
чумазой физиономии.
     -- Что ж, мистер Ульман, можете умыться вон там, у колонки, а я поджарю
яичницу.
     Он снова улыбнулся, непроизвольно оглядывая женщину с головы до ног.
     -- Благодарствую, мэм.
     Завтрак, состоявший из яиц,  хлеба, свежего кофе и апельсинового сока в
высоком стакане,  выглядел  на  удивление аппетитно. Ульман уселся  напротив
женщины и принялся самозабвенно уплетать за обе щеки, потому что на вкус еда
оказалась ничуть не  хуже, чем  на вид.  Проглотив несколько ложек, он вдруг
почувствовал на себе взгляд хозяйки.
     --  Так  вы,  говорите,  одинокая?  --   спросил  Ульман,  вытирая  рот
указательным пальцем.
     Сирила кивнула, не сводя с него внимательных синих глаз.
     -- Муж пять лет как умер.
     Ульман набил рот хлебом и сказал:
     -- Нелегко, должно быть, свести концы с концами? Что за скотину  вы тут
разводите?
     -- В основном хрюшек. Есть и несколько кур.
     -- Свиньи у вас -- что надо. Сколько голов?
     -- С десяток. Больше тут не прокормишь. По осени, когда нагуляют жирок,
я их продаю, а часть выручки трачу на поросят.
     -- И начинаете все сызнова?
     Сирила кивнула и снова очаровательно улыбнулась.
     -- Пахать да  сеять -- не женское дело, -- с легким  кокетством сказала
она.  -- В  этих местах, кроме  свиноводства,  почитай, все уже  заглохло. А
свиньи дают неплохой доход, если есть возможность откармливать их все лето.
     Ульман покончил с едой и в знак признательности облизал ложку.
     -- Хотите добавки, мистер Ульман? -- женщина немного нарочито взмахнула
ресницами, и Ульману показалось, что  хозяйка  вот-вот пустит  в ход женские
чары и начнет заигрывать с ним.
     Он взглянул на нее и подумал: нет, где там. Нечего губы раскатывать.
     -- Нет-нет, спасибо, мэм, я уже набит под завязку.
     -- Если вы не  против, зовите меня  Сирила, -- попросила она, поигрывая
чайной ложкой.
     Ульман неловко замялся, потом улыбнулся.
     -- Да, конечно, -- сказал он. -- Сирила.
     -- За сараем лежит штабель дров, -- с улыбкой сообщила она.  -- Надо бы
их...
     --  Да полно  вам,  Сирила, -- прервал ее Ульман. -- Я  же говорил, что
отработаю. Вы только покажите, где топор.
     Примерно  с час  он  рубил дрова, потом косил  высокую сорную траву  на
задах  дома,  латал  проволочную изгородь загона для свиней,  который был за
сараем. Он работал, напевая себе под нос и поглядывая  на Сирилу, возившуюся
то в доме, то на подворье. Время от времени она улыбалась ему, приветственно
махала  рукой  из  окна  или  одаривала  теплым  взглядом,   орудуя  рычагом
водокачки.
     Ульман трудился почти до вечерней зари, потом умылся во дворе, а Сирила
стояла на  крыльце в царственной позе и наблюдала за ним. Малость обсохнув в
еще  теплых солнечных  лучах, Ульман  натянул рубаху, откинул назад  волосы,
пригладил их мокрыми пальцами и вошел в дом следом за хозяйкой.
     --  Неплохо поработали, ничего  не  скажешь,  --  похвалила  Сирила. Ее
улыбка показалась Ульману немного вымученной. Женщина прислонилась  к спинке
старого дивана, словно ища опоры. Ульман усмехнулся и передернул плечами.
     -- По-моему, вам тут недостает мужчины, а так все в порядке.
     -- Думаете,  я сама не  знаю?  -- Сирила  отошла от дивана.  --  Готова
спорить, что после такого трудового дня вас мучит жажда.
     -- Вообще-то да, хотя  скоро "ведьмин час", и  мне пора на другой конец
города, чтобы вскочить на товарняк. Но если у вас найдется что-нибудь...
     -- Должно  быть,  в  буфете кое-что осталось, --  с приклеенной к  лицу
улыбкой ответила  женщина.  -- Стоит с незапамятных времен для гостей или на
случай какой-нибудь хвори.
     Ульман пошел следом за ней на кухню.
     -- Чем дольше его выдерживаешь, тем оно лучше.
     Женщина  поднялась  на  цыпочки и потянулась  к  верхней полке.  Взгляд
Ульмана блуждал  по ее  фигуре. На  полке  стояли какие-то  жестянки  и  три
бутылки.  В  двух  было  неведомое  Ульману  дешевое  пойло,  а  в  третьей,
полупустой,  -- более дорогостоящий "бурбон".  Именно  эту  бутылку  женщина
протянула Ульману.
     Тот припал  к  горлышку, смакуя  теплый  бархатистый  напиток.  Женщина
наблюдала за ним. Ульман шагнул  вперед, чтобы вернуть  бутылку  хозяйке, но
Сирила накрыла  его руку своей и плотнее прижала пальцы Ульмана  к горлышку,
словно  давая понять,  что дарит  ему  оставшееся виски.  Он удивился, когда
увидел, что она вот-вот ударится в слезы.
     -- Вы правы, мистер Ульман, -- сказала женщина, поднимая голову и глядя
ему в глаза. -- Мне тут действительно нужен мужчина.
     Она  склонила голову  ему  на плечо и зарыдала, прильнув к Ульману всем
телом.  Левой  рукой   Ульман  поглаживал  ее  по  теплой  спине,  а  правой
по-прежнему держал бутылку. Нашлось дело и одной ноге: Ульман воспользовался
ею, чтобы открыть дверь спальни.
     В кромешной тьме Сирила поднялась с постели, томно потянулась и, шлепая
босыми ногами, отправилась в кухню. Она снова поставила бутылку с "бурбоном"
в  посудный  шкаф,  поодаль  от  двух  других, и  натянула  старый  халат  с
закатанными по локоть рукавами.
     А потом в темноте раздался глухой стук,  послышался скрип ржавых  колес
старой тачки.  Вскоре  со стороны сарая  донесся неровный скрежет машины для
перемалывания птичьего корма. Лезвия с трудом справлялись  с чем-то твердым.
Их лязг сопровождался полнозвучным довольным сопением и хрюканьем свиней.
     Спустя час Сирила вышла на крыльцо. На ней снова было цветастое платье.
Все окна  дома ярко светились. Издалека долетел жалобный вой гудка.  Женщина
вслушивалась в громоподобный рев  приближающегося поезда.  Вот состав на миг
замедлил ход, снова набрал  скорость, и  грохот  сделался  громче, но  потом
мало-помалу  стих.  Сирила  рассеянно  оправила  платье, провела ладонями по
бедрам,  улыбнулась  в  алчном  предвкушении,  вздохнула и  вернулась в дом.
Полуночный товарняк унесся на запад сквозь кромешный мрак. Ульмана  в поезде
не было.

     Перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)






---------------------------------------------------------------
     © Джон Лутц
     © Перевела с англ. Л. Соколова
---------------------------------------------------------------

     -- Я зарабатываю  на  жизнь воровством, -- заявил Эндикотт. Он  сидел в
кожаном  кресле, скрестив ноги. Перед  ним стоял тяжелый, отполированный  до
зеркального блеска стол, за которым восседал человек по имени Дэвид Гробнер.
Внешне  мужчины  были  прямой  противоположностью  друг  другу.  Эндикот  --
спокойный, почти сонный, Гробнер -- деятельный, подвижный, настоящий живчик.
Эндикотт  был  ростом под  два метра, Гробнер едва дотягивал до полутора. Он
считал себя  прозорливым руководителем,  а  большинство своих подчиненных --
неполноценными  людьми.  Тем   не  менее,   русого   красавца  Эндикотта   и
черноволосого  квазимодо Гробнера объединяла присущая обоим черта  --  жажда
доллара. И умение "ухватить"его.
     --  Я  живу  на  прибыль,  --  продолжил мысль  Эндикотта  Гробнер.  --
Добиваться  ее --  моя задача как  члена  правления  "Компаний  Гробнера". Я
отвечаю  перед  людьми,  которые  платят  мне  жалование,  то   есть,  перед
вкладчиками. А они  -- боги  делового мира, мистер Эндикотт,  и я нанял  вас
служить этим богам.
     -- Вы хотите сказать, что я вор, а вы нет?
     Гробнер мерзко осклабился.
     -- А вы оправдываете свое поприще передо мной или перед ними?
     -- Я просто напоминаю, что выполняю ваши поручения. Никаких нравоучений
вы от меня не услышите.  Мои доводы в  защиту моего  рода  занятий  ничем не
отличаются от ваших.
     Гробнер встал, отчего стал казаться еще меньше рядом со своим громадным
столом. Дорогой костюм изящного покроя обтягивал его тучную фигуру. Эндикотт
отметил, что его  собственный костюм, не более дорогой, сидел на нем гораздо
лучше. Что бы ни говорил каждый из них в свое оправдание, было ясно, что род
занятий  у  них  один и тот же  --  делать деньги. Эндикотт лениво поднялся,
словно был готов зевнуть и потянуться. Но он улыбнулся и сказал:
     -- Указания я получил, деньги тоже.
     Договоров на выполняемую им работу никто не  заключал. Все зижделось на
доверии и сообразительности Эндикотта, который уже много лет обитал в дебрях
корпоративных  джунглей.  Однажды его  заметили в  конкурирующей компании  и
предложили выкрасть формулу нового инсектицида, не  имеющего запаха. Обещали
хорошо заплатить и помалкивать о сделке. Он продал  формулу.  Но на этом его
сотрудничество с клиентами не  закончилось. Оно  развивалось  столь успешно,
что скоро Эндикотт начал смотреть на кражи как  на обычную работу,  ничем не
отличавшуюся от любой другой. Он быстро стал  профессионалом  и  считал себя
лучшим в своем деле. Звучное выражение "промышленный шпионаж" не значило для
него ровным счетом  ничего:  Эндикотт считал  себя обыкновенным вором и даже
гордился этим. В его работе важнее всего было не терять ощущение реальности.
     Когда  важному клиенту, такому,  как  "Компании Гробнера",  требовались
сведения,  надо было просто "обронить словечко"  в нужном  месте, и Эндикотт
вырастал будто из-под земли. Его услуги стоили дорого, но на него можно было
положиться: он не вел никаких записей и, главное, был чертовски осторожен.
     После  похищения   чертежей  из   "Дженерал-армаментс",   председателем
правления которой был приятель  Дэвида  Гробнера, последний быстро  разыскал
Эндикотта  и  дал очередное задание.  Для  начала Эндикотт хорошенько изучил
здание  штаб-квартиры  корпорации "Бадмен".  Это было старое двадцатиэтажное
строение   в  весьма  неприглядном  районе,  недалеко  от  реки.  Корпорация
выпускала автомобильные сцепления, особой тайны они  собой не  представляли,
поэтому и охраны в здании не было. Такому знатоку дела, как Эндикотт, ничего
не стоило проникнуть туда.
     В  полночь,  менее чем через  десять часов  после беседы  с  Гробнером,
Эндикотт поставил  свой  неброский "форд"  в квартале  от  здания  компании,
переоделся в темные  брюки и куртку, натянул кеды и легко перепрыгнул  через
ограду  автостоянки  корпорации.  Машин  на стоянке  не  было,  значит,  все
работники уже разъехались.
     На  отключение  сигнализации  потребовалось  менее  пяти минут. Взломав
замок  боковой  двери, Эндикотт вошел в здание. Кровь  мгновенно  прилила  к
лицу, дыхание участилось и  сделалось громким. Он испытывал душевный подъем.
Вот почему ему так нравилась эта работа.
     Лифт -- опасная  штука.  Эндикотт  проворно  взбежал  на третий этаж на
упругих ногах. Гробнер снабдил его  точным планом  здания. Эндикотт повернул
направо, к кабинету  Брэда Бадмена,  на двери  которого красовалась табличка
"Президент". Дверь была не заперта. Открыв ее,  Эндикотт  вошел в  приемную.
Фонарик не потребовался:  сквозь тонкие занавески просачивался  свет уличных
фонарей.
     Дверь в кабинет президента была на замке, но Эндикотт быстро открыл ее.
Он включил  настольную  лампу, предварительно  прикрыв  ее  своей курткой. С
улицы этот свет не заметят, а для  работы его вполне достаточно. В углу, как
и  сказал Гробнер,  стоял громадный  черный  шкаф. Он был  заперт.  Папку  с
описанием новой модели пневматического сцепления хранили в нижнем ящике. Все
шло как по маслу. Эндикотт усмехнулся и направился в угол.
     Вдруг он остановился, повернулся к двери и замер. Дверь тихо открылась,
и  в  кабинет  вошла женщина. Почти  такая  же  рослая,  как  сам  Эндикотт,
стройная,  длинноногая, спортивная. Очень  бледное  овальное  лицо обрамляли
волосы,  разделенные  прямым  пробором.   Казалось,  женщина   испугалась  и
удивилась не меньше Эндикотта.
     Заметив, что он облачен в черные одежды,  женщина успокоилась. Признала
"своего". Теперь, когда ее черты разгладились, лицо сделалось красивым.
     -- Ага, вор! --  сказала  она. -- Но не опасный. Будь у вас оружие,  вы
уже давно взяли бы меня на мушку.
     -- То же самое можно сказать о вас, -- Эндикотту понравилось  ее умение
быстро  оценивать  положение. -- Я полагаю,  оружия  нет, потому что  мы оба
профессионалы. Я не обижаюсь на "вора", ибо  именно таков  род моих занятий.
Полагаю, что и ваших тоже.
     Женщина медленно покачала головой,  отчего ее волосы сделались похожими
на волны.
     -- Я не воровка, -- сказала она. Эндикотту не понравился ее тон. -- Моя
работа  --  поджоги. --  Выражение  ее  лица  изменилось,  в  темных  глазах
засверкали озорные искорки. -- Кажется,мы сможем договориться.
     --  Мне нужна только папка, --  с легким презрением  ответил  Эндикотт,
который считал поджигателей больными  людьми. -- Потом  можете спалить  все,
что хотите, в угоду собственным потребностям и желаниям вашего работодателя.
Видимо, речь идет о страховке.
     -- Разумеется, -- согласилась очаровательная поджигательница. --  Вы бы
удивились, узнав имена некоторых моих прежних клиентов.
     -- Могу сказать то же самое.
     В  душе  Эндикотта  нарастала неприязнь  к этой  пускательнице красного
петуха,  хотя  она все  больше интриговала  его. Но в  этот  миг в их беседу
вмешалась сама Судьба.
     -- Между прочим,  -- раздался  вдруг голос,  и  из-за шкафа на середину
комнаты вышел до сих пор не дававший о себе знать мужчина, -- у вас был  как
минимум один общий клиент.
     Мужчина  был поджар  и элегантен, одет в прекрасно сшитый темный костюм
строгого покроя. Короткие волосы. Миловидное лицо. Ни дать  ни взять делец с
хорошим вкусом. Управляющий среднего звена в какой-нибудь крупной компании.
     Эндикотт  почувствовал,  как  по   спине  поползли  мурашки.  Появление
поджигательницы могло быть  случайностью, но  присутствие  этой личности  не
сулило ничего  хорошего. Похоже, и он  сам, и  женщина  угодили  в  западню,
устроенную, конечно же, не Судьбой.
     -- А кто этот клиент? -- спросил Эндикотт.
     --  "Дженерал-армаментс". Они слишком многое поставили  на карту,  и им
необходимо обеспечить секретность. Этого требуют вкладчики.
     Эндикотт понял,  кто  заманил  его в  ловушку.  "Дженерал-армаментс"  с
помощью Гробнера.
     -- Я умею держать  язык за зубами,  -- заявила поджигательница. --  Так
что пусть  "Дженерал-армаментс"  не  волнуется.  --  Ее  голос  дрожал,  она
начинала  чувствовать  нутром то,  что  уже  осознала умом.  --  Пожалуйста,
поймите, у меня, как  и у них, необычная  профессия. Я  зарабатываю на жизнь
поджогами.
     --  А я  --  кражами,  -- добавил Эндикотт,  но  тут же понял, что  все
бесполезно: у этого человека тоже свой, весьма редкий род занятий.
     Миловидный   щеголь  достал  из-за  пазухи  пистолет   с  глушителем  и
улыбнулся, словно разъездной торговец, заключивший удачную сделку.
     --  Я верю вам обоим,  -- сказал  он. -- Но я  профессионал,  как и вы.
Разница  только  в  том, что моя работа  -- убийство.  Этим  я добываю  хлеб
насущный.
     Он  дважды спустил курок. Результат был именно такой, какого  требовала
его профессиональная гордость.

     Перевела с англ. Л. Соколова




---------------------------------------------------------------------
     © Джеймс Ноубл
     © Перевела с английского Л. Соколова
---------------------------------------------------------------------

     Скрипнула входная дверь, и Винни подняла глаза от вязания.
     -- Это ты, Тетч? -- спросила она.
     -- Да, родная, -- донеслось из прихожей.
     -- Где тебя носило весь день? Уже второй раз за неделю ты исчезаешь, не
сказав ни слова...
     -- Да, родная, --  ответил Тетчер уже  из кухни. Винни поняла, что  муж
попросту пропускает ее слова мимо ушей.
     -- Я подала на развод, -- сказала она, чтобы проверить, так ли это.
     -- Да, родная, -- последовал ответ. В дверях появился Тетчер, в руках у
него была громадная ваза с алыми  и  белыми  розами. --  Никак  не мог найти
вазу.
     -- Что это?
     -- Тебе от меня, дорогая, -- объявил  Тетчер, поставив вазу на кофейный
столик перед Винни.
     --  Спасибо,  Тетч,  они   прелестные.  --  Винни  отложила  вязание  и
переставила  несколько  цветков, пытаясь соорудить  из них букет покрасивее.
Тетчер достал из кармана коробочку в подарочной упаковке.
     -- Это тоже тебе.
     -- Боже мой! -- воскликнула Винни, явно польщенная.
     --  Ты  сказала  что-то   о  разводе?  --  спросил   Тетчер,  пока  она
разворачивала бумагу. Ответа не  последовало. Винни Винни достала из коробки
кулон на цепочке. Блеск бриллианта отразился в ее очках. Тетчер хихикнул. --
Ты прощаешь меня за то, что я подарил тебе на годовщину свадьбы электропилу?
     -- Конечно, -- Винни чмокнула  его в  щеку. --  Помоги мне  надеть  эту
прелесть.  -- Она  долго вертелась  перед зеркалом, а потом сказала то, чего
Тетчер и ждал: -- Но ведь нам такая вещь не по карману.
     Он усмехнулся, глядя на ее отражение в зеркале.
     --  Ничего  подобного.  Я  купил ее  на  доход  от  небольшого  вклада,
сделанного два года назад.
     -- Не помню никакого вклада.
     --  Тогда сядь, --  он потянул ее  к  дивану. -- Помнишь,  мы судили да
рядили, не вложить ли деньги в фирму Локнера?
     -- Да. И я была против. По-моему, среди его вкладчиков были бандиты.
     Тетчер нервно потер руки.
     -- Это всего лишь предположение. Даже если и  так, это  еще  не значит,
что и  сами  работники фирмы нечисты на руку.  У них был  солидный  портфель
инвестиций...
     -- Ладно. И сколько же ты вложил?
     --  Всего две тысячи долларов. А  доход составил полторы тысячи  за два
года. Вот это прибыль!
     --  Подумать  только,  на  что могли  пойти наши  деньги!  Возможно, их
вложили в жульничество или азартные игры...
     --  Наши  акции  были  абсолютно  законные.  У меня  есть  список  всех
компаний, куда были вложены наши деньги.
     -- Слава богу. --  Винни  немного успокоилась. --  Теперь ясно, куда ты
сегодня бегал. Отправился к Локнеру и взял деньги на эту цепочку.
     -- Хммм...  Не совсем так.  У  Локнера  я  был  в  начале недели, когда
получил от  него  письмо  с  предложенияем  забрать вклад  в связи со скорым
закрытием  компании. -- Тетчер прокашлялся. -- Но вот ведь какая штука:  мне
удалось  забрать его только сегодня,  поскольку на деньги был наложен  арест
как на вещественное доказательство в деле об убийстве.
     -- В деле об убийстве? -- У Винни округлились глаза.
     --  Оказывается, Генри  Барстоу,  второй человек  в фирме,  был убит на
автостоянке рядом с их конторой.
     -- Я не ослышалась? Ты сказал "второй"?
     -- Там у них всего трое сотрудников, считая секретаршу.
     Винни недоуменно покачала головой.
     -- Ты  вложил деньги в компанию, в которой всего три человека, а теперь
одного из них, к тому же, угробили?
     -- Но мы получили неплохую прибыль... -- промямлил Тетчер.  --  Слушай,
Чарльз Локнер создал компанию три  года назад. Поначалу дела шли из рук  вон
плохо, но потом он взял на работу плюгавого хмыря по имени Генри  Барстоу, и
тот оказался биржевым гением. Сидел затворником в своем  кабинете, составлял
графики,  прогнозы развития разных предприятий.  Он был  очень нескладным  и
застенчивым человеком  и  предпочитал  оставаться в тени. Прием  клиентов  и
представительство   осуществлял  Локнер.   Менее   чем   через  год   доходы
немногочисленных  вкладчиков  компании начали расти  как  на дрожжах, вскоре
фирма  приобрела  широкую известность, появились  новые вкладчики,  и Локнер
нанял секретаршу, потому что сам уже не справлялся с работой.
     -- Странно, что крупные фонды не попытались переманить Барстоу к себе.
     -- Еще как пытались, -- ответил Тетчер. -- Только все вкладчики Локнера
знали, что  обязаны своим благополучием Барстоу, поэтому  Локнер платил  ему
хороший оклад плюс комиссионные. И  Барстоу  был доволен. Теперь, после  его
гибели, Локнер решил  свернуть дело и предложил вкладчикам помощь  в продаже
их долей.
     -- И ты принял его предложение, -- проговорила Винни. Тетчер кивнул.
     --  Локнер продал  мои  акции,  а вырученные  деньги  положил  на  счет
компании. Но я не успел их забрать  из-за  убийства.  Полиция арестовала все
фонды  до  окнчания  расследования, и  мне  пришлось обратиться  туда, чтобы
оформить запрос на свои деньги и получить их.
     -- Тебе повезло, -- рассудила Винни, посмотрев на него поверх очков. --
Локнер мог заграбастать все деньги и скрыться в неизвестном направлении.
     -- Не в пример тебе, я верю людям, -- высокопарно ответил Тетчер.
     -- Полиция нашла орудие убийства? Кто-нибудь задержан?
     -- Пока  нет,  но  подозреваемых  хватает.  Ты сама сказала, что  среди
вкладчиков  были  люди, связанные  с  преступным  миром.  Видимо,  последние
несколько недель сведения о  биржевом рынке грешили  неточностями, и кое-кто
из темных личностей начал терять деньги.
     -- Гениальный ум Барстоу дал сбой?
     -- Да,  причем именно  сейчас,  когда  на бирже  наблюдается оживление.
Удивительное дело.
     Винни на минуту задумалась, потом вновь взялась за спицы.
     -- Тут я не вижу причин для убийства. Кого-нибудь еще подозревают?
     -- Эдит  Барстоу, жену убитого. Генри был застрахован на крупную сумму.
Говорят, полмиллиона.
     -- Ага! Это уже что-то.
     --  Страховка  --  не  единственный  мотив.  Месяц  назад  Генри  завел
любовницу. Эдит могла грохнуть его из ревности.
     Винни удивленно посмотрела на Тетчера.
     -- Локнер разрешил  мне воспользоваться кабинетом Барстоу для  проверки
счетов перед их закрытием. Туда вошла секретарша, Сюзанна Уилсон. Прикрыв за
собой  дверь, она  шепотом попросила нас  проверить, не  могла  ли Эдит быть
убийцей мужа.
     -- Почему она подозревает Эдит?
     --  Сюзанна  была  любовницей  Барстоу.  За  два дня  до  его  убийства
произошло  нечто  странное.  Они вдвоем  отправились  в  "Звездный  бар"  на
Пятьдесят  первой  улице.  Ты знаешь  это  место,  там  по  стенам развешаны
фотопортреты бродвейских актеров.  Сев за столик, они заказали  коктейли,  и
тут вдруг в бар вошла Эдит  Барстоу. Сюзанна уверена, что Эдит  их заметила,
хотя та и не подала виду. Она подошла к стойке и принялась наблюдать за ними
с помощью зеркала позади бара.
     -- Но ведь там темновато, --  сказала Винни,  припоминая,  как выглядит
бар. -- Может, у Сюзанны просто разыгралось воображение?
     --  Я задал ей тот  же  вопрос. Кажется,  на стене висела  подсвеченная
картина, и  Сюзанна уверена, что хорошо  разглядела  лица. Кроме того, Генри
подавал жене какие-то странные знаки, так, чтобы Сюзанна не заметила.
     -- Что за знаки?
     Тетчер поднял большой палец.
     -- Вот  так,  будто "голосовал" на  шоссе.  Сюзанне показалось,  что он
жестом  просил  Эдит  уйти. Спустя несколько минут  она  в большом  смущении
покинула бар.
     -- И Сюзанна считает, что Эдит убила мужа из ревности?
     --  Да. Только  Эдит не  могла  его убить.  В тот  день  она  обедала с
Локнером в  ресторане неподалеку. Эдит  просила  его помочь  положить  конец
роману мужа. Там их и  застали полицейские,  пришедшие  сообщить об убийстве
Барстоу.
     -- Стало быть, у обоих есть алиби, -- сказала Винни.
     --  Выходит,  что  так. Мэтрдотель  и официанты говорят, что  во  время
убийства оба сидели за столиком.
     Винни задумалась.
     -- Эдит Барстоу когда-нибудь приходила к мужу на работу?
     -- Кажется, нет. В тот день она впервые встретилась с Локнером.
     Винни покачала головой.
     -- Одно мне непонятно. Почему  Сюзанна  и  Генри закрутили любовь месяц
назад, хотя проработали вместе более двух лет.
     --  Очень просто. Сюзанну Уилсон наняли  два месяца назад, когда Локнер
уволил прежнюю секретаршу.
     -- А почему он ее уволил?
     Тетчер пожал плечами.
     --  Очень странно,  -- задумчиво молвила Винни. --  Девушка  работает в
компании  два года, и вдруг Локнер  ни с того ни с сего  увольняет  ее. Тебе
удалось с ней поговорить?
     -- С мисс  Карло? Нет. Никто  не  знает, где она. С Генри у нее  всегда
были натянутые отношения из-за ее привычки наводить порядок в его кабинете и
раскладывать все  бумаги по полочкам. Он вечно не  мог  найти нужную. А мисс
Уилсон ничего  подобного  не  делала, и это  ему  нравилось. Разумеется,  не
только это...
     -- Хм... Ты был в кабинете Барстоу. Опиши его.
     -- Кабинет  как кабинет. Все  вверх дном,  графики и схемы на полу и на
стульях. На столе -- телефон, калькулятор, стакан с карандашами и фотография
в стальной рамке.
     -- Чья фотография?
     -- Эдит Барстоу. С надписью: "С любовью. Эдит".
     Винни  была  разочарована.  Она  умолкла и  опять  принялась  орудовать
спицами. Потом вдруг замерла.
     -- Кажется, я знаю, кто убийца. Позвони Локнеру и скажи: я знаю, почему
он уволил прежнюю секретаршу. Попроси его завтра в полдень прийти к нам.
     Тетчер подскочил в кресле.
     -- Локнер? Нет, он  не  мог  убить Барстоу.  Во-первых, у  него  алиби.
Во-вторых, смерть Барстоу означает конец его процветания. Почему ты думаешь,
что он придет?
     -- Потому что знаю людей, -- с улыбкой ответила Винни.
     Локнер пришел во втором часу дня. Он нервничал, да еще и был не в духе.
     -- Что  это за глупости вы говорите насчет моей  прежней секретарши? --
сердито спросил он Винни. Но она ответила ему вопросом на вопрос:
     -- Где Генри Барстоу?
     -- Убит и похоронен.
     -- Откуда вы знаете? Вы не видели его более двух месяцев.
     -- Что за вздор!
     -- Зачем  вы выдавали  другого  человека за  Генри Барстоу? -- спросила
Винни, невозмутимо продолжая вязать. -- Боялись, как бы вкладчики не узнали,
что Генри Барстоу, от которого зависело их благополучие, как ветром сдуло? А
бандиты могли пронюхать, что с ним исчезли и их денежки?
     -- Барстоу никуда не убегал. Кого, по-вашему, похоронила его вдова?
     -- Занятный вопрос, -- сказала Винни. -- Отвечу так: явно не мужа.
     Локнер побагровел и встал со стула.
     -- Может,  стоит предложить полиции эксгумировать  тело?  -- продолжала
Винни. -- Или вы сами расскажете, что произошло?
     Локнер снова сел.
     -- Вы знаете это лучше меня, вот и рассказывайте.
     -- Хорошо, -- согласилась Винни. -- Генри Барстоу бесследно исчез около
двух месяцев  назад. Полагаю, с  деньгами  вкладчиков. Вам позвонила  Эдит и
сообщила, что муж бросил ее.  Вы знали: бандиты не дадут вам житья, и решили
что-то предпринять. Вероятно, выход  предложила  Эдит. Она была уверена, что
муж вернется, но  надо было найти человека, способного какое-то время играть
его роль. Она дала вам его документы и фотографии, чтобы это подставное лицо
воспользовалось ими. План был верный: Барстоу никто  никогда не видел, разве
что  секретарша, но  ее вы  немедленно уволили, заменив Сюзанной Уилсон.  Но
когда стало ясно, что  Генри больше не появится, возникли  новые  сложности:
пытаясь вернуть деньги вкладчикам, вы наделали  новых долгов.  Когда полиция
сообщила вам в ресторане об убийстве Барстоу, и вы, и Эдит  знали,  что убит
ваш наемный актер. Тут Эдит рассказала вам о страховке и предложила опознать
убитого  как Генри Барстоу, пообещав  возместить украденную  мужем  сумму из
страховых денег.  Этими  деньгами вы  решили  расплатиться  с вкладчиками  и
закрыть компанию. Вы спасли  свою жизнь: вкладчики  не были в обиде,  у Эдит
осталось  достаточно  средств.  Пострадала  только страховая  компания...  Я
правильно изложила дело?
     -- В общем и целом.
     -- А Генри Барстоу хоронили в закрытом гробу?
     -- Да, -- Локнер тяжко вздохнул. -- Эдит отвезла тело в другой штат.
     -- Я  так и думала. Вы с  Эдит  не могли допустить, чтобы кто-нибудь из
родственников  вдруг  появился  на похоронах и  сказал:  "Это не  Генри". Не
сомневаюсь, что вы больше никогда не увидите Эдит.
     -- Я поражен, --  сказал Локнер. --  Вы  догадались  обо всем, хотя  не
располагали никакими фактами.
     --  Боюсь,  что вас ждут большие  неприятности. Сами того не ведая,  вы
стали соучастником убийства.
     -- Что? -- Локнер подскочил на стуле.
     -- Нанять актера предложила Эдит, не так ли?
     Он кивнул.
     --   Вероятно,  она   же   подсказала  кандидата,  который   согласится
участвовать в афере.
     -- Да, истинная правда.
     --  Я так и думала. И она пригласила  вас в ресторан тем вечером, когда
произошло убийство.
     -- Да. Она  сказала,  что  есть  серьезный  разговор.  В ресторане  она
показала  мне  письмо от  мужа,  пришедшее  из  Бразилии утром.  Он грозился
покончить  с  собой.  Справившись  у  бразильских  властей, она  узнала, что
несколькими днями ранее человек, похожий на ее мужа, повесился в гостиничном
номере.
     -- Конечно, в том-то все и дело. Самоубийство. В  этом случае страховка
не  выплачивается. Вот как она поймала  вас на крючок.  А убийство актера --
вроде  бы счастливая  случайность,  которая могла помочь  вам  обоим. От вас
требовалось лишь признать в  убитом Генри Барстоу. Вкупе с опознанием  трупа
вдовой этого было вполне достаточно для  страховой компании. Потом вы с Эдит
выдумали предлог  для встречи в ресторане, и любовная связь ее мужа была  ни
при чем: ведь Сюзанна встречалась не с Генри, а с актером.
     -- Войдите в мое положение... -- взмолился Локнер. -- Гангстеры...
     -- Я сочувствую вам, мистер  Локнер. Вы стали  пешкой  в отвратительной
игре,  -- тихо сказала Винни. -- Вы думали, что в  день убийства оказались в
ресторане  случайно?  Нет,  вы должны были обеспечить  Эдит алиби. Кто более
всех выигрывал от гибели обманщика? Неужели вы не понимаете, кто его убил?
     Локнер схватился за голову.
     -- Неужели Генри Барстоу?
     --  Вот  именно.  Генри  сейчас  живет  припеваючи  со  своей  женой  и
сообщницей. И можете быть уверены, что они не в Бразилии.
     --  Ну,  дорогая,  -- сказал  Тетчер,  когда  прибывшая  полиция  увела
Локнера, -- вот ты и распутала еще  одно сложное  дело. Когда ты догадалась,
что эту аферу придумали упруги Барстоу?
     -- Когда ты  передал мне рассказ Сюзанны о сценке  в баре. Предположим,
что, когда вошла Эдит, она  была там с настоящим Генри Барстоу. Понятно, что
муж и  жена  узнали  друг  друга.  Совершенно  необъяснимо  то, что  они  не
заговорили и не обменялись приветствиями. Нет, Сюзанна была там с актером, и
Эдит знала об  этом.  Она  не предполагала,  что Сюзанна  знает  ее  в лицо,
поэтому сделала вид, будто просто заглянула в бар. Ей незачем было выступать
в роли обманутой жены, привлекая внимание к себе и актеру.
     --  Ага! -- воскликнул Тетчер. -- Но Сюзанна видела ее на  фотографии в
кабинете Барстоу.
     -- Вот  именно.  Актер попытался знаком дать Эдит понять,  что  Сюзанна
узнала ее и что надо уйти, но предварительно закатить  бурную сцену. Но Эдит
не смогла расшифровать его жестикуляцию и демонстративно вышла из бара.
     -- Теперь  понятно, -- сказал Тетчер. -- Этот эпизод, внезапная  утрата
Барстоу  деловой хватки, новая секретарша. Так  ты и догадалась,  что  Генри
Барстоу уже далеко.
     --  Да, но  возникает еще один  вопрос: почему  Локнер  не свернул дела
сразу  же после  исчезновения  Барстоу? А  после убийства актера  сделал это
мгновенно.   Ответ  ясен:  у  него  не  было  денег,  чтобы  расплатиться  с
вкладчиками, и  он боялся возможного насилия. Бандит,  который теряет  много
денег, опасен вдвойне.
     -- Хм, -- молвил Тетчер. -- Значит, деньги, которые я получил, украдены
у страховой компании?
     -- Не смей! -- вскричала Винни, хватаясь за цепочку.
     -- Их надо будет вернуть, -- задумчиво продолжал Тетчер.
     -- Пожалуйста, не издевайся.
     Он засмеялся.
     -- Успокойся,  дорогая. Я  уверен,  что  это наши законные  деньги. Нет
никакой надобности продавать цепочку, я просто пошутил.
     Винни принялась распускать вязание.
     -- Что ты делаешь?
     Она ухмыльнулась.
     -- Да вот, тоже решила пошутить. Свяжу тебе шарфик вместо свитера.

     Перевела с английского Л. Соколова





---------------------------------------------------------------
     © Джеймс Нобл
     © Первела с англ. Л. Соколова
---------------------------------------------------------------

     -- Тетчер, помоги!  -- донесся из прихожей  голос  Винни. Она  стояла у
порога,  левое ее колено  было  перевязано, а  в руках она  держала  сумку и
мокрую  туфлю  с  отломанным каблуком. Тетчер взял сумку и  туфлю, осторожно
провел Винни в комнату, усадил в кресло и спросил:
     -- Что произошло?
     -- Я была в поместье Кэлвина Хаскетта, шла в сторону обрыва, оступилась
и угодила в эту дыру... как ее?
     -- Трещина на асфальте?
     -- Вот именно.
     -- А чего это тебя понесло к обрыву?
     -- Хотела выяснить,  как погиб  Хаскетт.  Впрочем, обо всем по порядку.
Кэлвин Хаскетт был  вдовцом, да еще бездетным, и собирался оставить все свое
состояние любимому племяннику, Джулиусу Баркеру. Но узнал, что тот прожигает
жизнь,  и  пригласил его к себе, чтобы поговорить по душам в надежде убедить
Джулиуса  остепениться. Вообще-то Кэлвин  жил в городе, а в  поместье уезжал
только  в конце августа, но,  решив  побеседовать  с племянником с глазу  на
глаз, выбрал для этой цели поместье, хотя сейчас ранняя весна. Вся  прислуга
оставалась  в  городе,  потому  что  он  собирался  провести в  горах  всего
несколько дней. Туда  он послал только повара,  который должен был  привезти
продукты и достать из морозильника все, что могло понадобиться.
     Нынче утром у дяди и племянника кончилась выпивка, и Джулиус  поехал  в
магазин. Но, купив все,  что  надо,  не вернулся домой, а заглянул в местный
бар. Там он принялся  играть  на бильярде и забыл, сколько времени пробыл  в
баре.
     Тем  временем  несколько  человек в  горах видели, как  машина Кэлвина,
выехав из ворот, не повернула у обрыва влево, а покатила прямо и свалилась в
пропасть. Это произошло без четверти  три.  Свидетели уверяют, что за  рулем
был Кэлвин. Они тотчас сообщили в  полицию,  но та приехала только в четыре.
Машину и  труп Кэлвина подняли наверх около шести часов.  Примерно  в  то же
время в баре разыскали Джулиуса, который все гонял шары.Согласно результатам
вскрытия, предположительное время смерти -- три часа дня плюс-минус тридцать
минут.  Значит,  он  умер, когда  свидетели наблюдали  аварию. Раскроил себе
череп.
     Я указала полицейским  на  несколько странных обстоятельств,  и они  от
удивления даже предложили мне подключиться к расследованию. Ведь я  славлюсь
умением подмечать мелочи.
     -- И какие же мелочи ты подметила?
     --  Например, следы покрышек и  показания свидетелей. Они  заявили, что
машина  Кэлвина  сверзилась со скалы, и  он даже  не пытался затормозить или
свернуть  в  сторону. Отпечатки покрышек свидетельствуют о том же.  Никакого
томозного пути.
     Тетчер почесал подбородок.
     -- Похоже, машина была неисправна.
     -- Я тоже так подумала, -- сказала Винни. -- Но, когда машину выволокли
наверх, оказалось, что и  рулевое управление, и  тормоза были в превосходном
состоянии.  И  это неудивительно.  Посмотри, что я нашла  в  машине. --  Она
достала из сумки несколько листков желтой бумаги.
     -- Квитанции из ремонтной мастерской, -- проговорил Тетчер.
     -- И очень хорошей.
     Тетчер изучил счет за произведенные работы.
     -- Бумаги подтверждают, что машина прошла техосмотр, тормоза в порядке,
колеса   сбалансирваны,  кондиционер  исправлен...  Машину  даже   помыли  и
отполировали.
     --  А  теперь посмотри,  кто отогнал машину  в  мастерскую, --  сказала
Винни.
     -- Здесь стоит подпись клиента -- Джулиус Баркер.
     --  Именно.  Я  уже  спрашивала Джулиуса. Он ответил, что  сделал  это,
потому что машина была в жутком состоянии.
     -- Он всегда следил за машиной дядьки?
     Винни покачала головой.
     -- Никогда.
     Тетчер разложил квитанции на кофейном столике.
     -- Если машина была исправна, почему Кэлвин даже не тормозил?
     -- Я уверена, что он уже был мертв, когда машина упала в  пропасть,  --
ответила Винни и взяла с соседнего стула свое вязание. -- Кэлвина ударили по
голове, засунули тело в  машину и пустили ее  в сторону  крутого поворота  у
обрыва. Дорога там идет слегка под уклон.
     -- Джулиус не мог этого сделать, -- сказал Тетчер. -- Он был сначала  в
магазине, потом в баре. Его видели несколько человек.
     -- Я  знаю, -- Винни вздохнула. -- И все же не сомневаюсь, что это дело
его рук. Только он выигрывает от смерти дядьки. Правда, пока я не знаю,  как
он это проделал.
     -- У тебя есть какие-нибудь догадки?
     -- Очень смутные. Я  обратила  внимание на громадный  морозильный шкаф,
попросила повара приехать и посмотреть, все ли в нем в том виде, в  каком он
оставил. Повар говорит, все переложено.
     Тетчер понимающе кивнул.
     -- Теперь  я  вижу, куда ты  клонишь. Ты полагаешь, что после  убийства
тело  лежало  в  морозильнике,  и,  когда  убийца  усадил  труп за  руль, он
разлагался  медленнее  обычного. Это  могло ввести врачей в заблуждение  при
определении времени смерти.
     -- Что ты думаешь по этому поводу? -- спросила Винни.
     -- Думаю, версия весьма сомнительная. У тебя есть другие улики?
     -- Конечно. Ты  заметил,  что последние  дни  стоит  на редкость теплая
погода?
     -- Да, -- ответил Тетчер.
     -- А кондиционер в машине Кэлвина работал на полную мощность. Почему?
     -- Возможно, он включился, когда машина упала с обрыва.
     Винни улыбнулась.
     -- А почему кондиционер  был настроен на  максимальное  тепло? И почему
при теплой погоде все окна машины были  закрыты? Для совпадения это слишком.
Все свидетельствует о том, что кто-то  умышленно создавал жару, чтобы  сбить
врачей с  толку,  и смерть  наступила много  раньше, когда Джулиус еще был в
доме.
     Тетчер снова принялся рассматривать квитанции.
     -- Нашел что-нибудь интересное?
     -- Да, починка кондиционера стоит первой в списке необходимых работ, --
Тетчер помолчал.  -- Ты случайно не  проверила, был  ли теплым мотор,  когда
машину вытащили?
     -- Проверила. Холодным он не был.
     -- И  это  через несколько часов после  аварии. Если Кэлвин свалился  в
пропасть, едва отъехав от  дома, мотор не мог нагреться. По-моему, Винни, ты
на верном пути. --  Тетчер  вздохнул.  -- Предположим, Джулиус убил дядьку и
сунул труп в машину. Но  как он  мог отправить машину с откоса,  если  был в
баре в нескольких милях от места происшествия?
     Винни молчала, сосредоточенно думая о чем-то, потом вдруг воскликнула:
     -- Знаю! Знаю, как Джулиус убил своего дядьку! Ответ дает моя туфля.
     -- Туфля? -- Тетчер поднял ее с пола и осмотрел. -- Не понимаю.
     -- А ты подумай. Почему моя туфля мокрая?
     -- Ты уже говорила. Попала в трещину, где была вода.
     --  Но  ведь несколько дней было сухо и  тепло. Почему  в  трещине была
вода?
     Тетчер открыл рот и тут же закрыл его.
     -- Неужели не понимаешь,  Тетчер? Джулиус убил  дядю в  усадьбе, отсюда
беспорядок в  морозилке и  вода в трещине. Морозильник был нужен  ему не для
хранения тела, а для льда. Требовалась большая глыба льда. Во всяком случае,
увесистый кусок. Джулиус сделал его в ведре или мусорном баке.
     -- Зачем ему лед?
     -- Убив дядю и затолкав тело в  машину, Джулиус подложил кусок льда под
колесо,  потом запустил мотор,  чтобы заработал кондиционер, сам сел в  свою
машину и уехал. Алиби готово.
     -- Но ведь дорога шла под уклон, и машина столкнула бы глыбу в сторону.
     --  Да,  если бы льдина  не  была  закреплена в трещине асфальта. Через
полтора часа лед подтаял, и машина поехала. Тогда-то свидетели и видели, как
Кэлвин Хаскетт покатил прямо под откос, не пытаясь свернуть.
     -- Молодец, Винни! --  сказал Тетчер.  --  Теперь понятно, почему мотор
был теплым и два часа спустя. Пока мотор работал, кондиционер нагревал труп.
Неудивительно, что мотор сильно накалился.
     Винни удивленно посмотрела на Тетчера.
     -- Я думала, что кондиционер должен охлаждать.
     -- Принцип взаимосвязи мотора и кондиционера я, дорогая, объясню тебе в
другой раз.
     Винни кивнула и прнялась орудовать спицами.

     Первела с англ. Л. Соколова




---------------------------------------------------------------
     © Билл Бикел
     © Первела с англ. Л. Соколова
---------------------------------------------------------------

     В первую же ночь  на новой квартире я услышал, как  он стучит в стену и
вопит,  будто  помешанный.  Я  посмотрел на часы --  двадцать минут шестого.
Начинало светать.  Я знал,  что больше не  засну,  даже  если он  перестанет
шуметь,  но  он  не переставал.  Я  не  мог этого вынести, хотя моя квартира
находилась  в  противоположном  конце  коридора.  Представляю,  каково  было
ближайшим соседям.
     Пару часов спустя я встретился с одним из них у лифта.
     -- Это вы вчера въехали в 14-И? -- спросил он.
     Мы познакомились. Все жильцы здесь вроде бы очень славные, не то что  в
доме, из которого я  съехал. Мой  новый знакомый из 14-В кивнул  на квартиру
слева от лифта.
     -- Вы  слышали, что творилось ночью  в 14-А? Мужик  вселился  туда пару
недель  назад.  Обожает громко вопить.  Иногда на кого-то, иногда  -- просто
так.
     -- Ну и ну, -- сказал я. -- А часто он этим занимается?
     --  Это  что-то  новое.  Началось  пару ночей  назад, -- сосед  покачал
головой. -- Кто-то должен остановить его.
     -- А выселить нельзя?
     -- Не  так-то  просто. Это  можно сделать только по  всем правилам,  но
возни не оберешься. Кроме того, надо...
     В этот миг по коридору гулким эхом пронесся  скрежет отпираемого замка,
и  дверь  14-А  открылась. Вышедший  оттуда мужчина  смахивал на накачанного
бандита: мощные  мышцы,  татуировки, взъерошенная голова,  старая майка,  не
прикрывающая  пупка, засаленные шорты без ремня. Он громко рыгнул, добавив к
своему облику последний  штрих, и  направился к лифту, грозно глядя на моего
приятеля  из  14-В. Такой  взгляд  выдерживают  только храбрецы  или круглые
дураки. Парень из 14-В потупил взор.
     Вернувшись вечером домой, я увидел, что  стены  в  парадном разрисованы
каракулями. Та же картина наблюдалась  в коридоре четырнадцатого этажа, а на
двери 14-Л красовалась свастика. Кто-то трудился тут весь день.  Под  дверью
своей квартиры я нашел записку с приглашением  на собрание в квартиру 14-В в
половине восьмого.
     Многих я не знал, но парень из 14-В представил меня и открыл собрание.
     --  Всем  понятно,   что  у   нас  большая  неприятность.  Видели,  как
размалеваны стены?
     -- Ничего  подобного  прежде не было,  --  сказала  крошечная старушка,
сидевшая рядом со мной. -- Послушайте, я обращаюсь ко  всем  присутствующим.
Вы слышали, что этот бешеный из 14-А сделал со мной? Спустил штаны и показал
мне зад. Прямо в парадном! Думал, это очень забавно.
     -- Кто-то должен поставить его на место, -- сказал парень из 14-В.
     -- Каким образом? -- спросила старушка. --  Вы думаете, я не обращалась
к управляющему? Знаете, что он  сказал? Потребуется несколько месяцев, чтобы
выкинуть его из квартиры. А, может, и больше.
     -- Моя с-с-пальня р-рядом с  его г-г-гостиной,  -- сказал другой сосед.
-- Я н-не м-могу жд-дать несколько месяцев.
     -- И мы сможем избавиться от него, только если  сумеем доказать, что он
нарушает общественный порядок.
     -- Может, стоит собрать подписи?
     --  Или записать  его на  пленку, -- предложил 14-В.  --  У  меня  есть
хороший магнитофон. Можно поставить его под дверь и записать крики.
     -- Из моей ква-ква-квартиры запись получится лучше.
     --  Даже  если  у нас  будет  пленка с записью,  и  если он  не  наймет
адвоката, все равно потребуется полгода в самом лучшем случае.
     --  Признаться, я его побаиваюсь. Представляете,  что  будет,  если  он
узнает, что мы начали кампанию по его выселению? -- сказал 14-В.
     Качество  обслуживания в здании  начало  ухудшаться. В  лифте  время от
времени  появлялся мусор.  Жильцы  четырнадцатого  этажа  стали  постоянными
слушателями ночных "серенад". На пятую ночь вдруг наступила тишина. Не знаю,
как другие, но я все равно не мог уснуть: ждал новых каверз.
     Вскоре о нашей беде узнали и на других этажах. Однажды я вошел в лифт и
нажал кнопку 14. Со мной ехал еще один человек. Он спросил:
     -- Так вы -- с этого этажа?
     -- Да, -- ответил я.
     --  Не  понимаю, как  вы терпите. Опасная личность. Я даже сказал жене:
если  увидишь  его  в лифте, не входи, жди следующего.  Правду  сказать,  я,
наверное, поступлю так же.
     -- Ясно. Все только говорят о необходимости решительных мер, а сами...
     -- Вы правы, --  согласился он. --  Не  знаю, какие именно меры, но вы,
безусловно, правы.
     Тем  вечером  в 14-В  состоялось  еще  одно собрание. Пришли  почти все
жильцы,  человек  тридцать.  Мы напоминали  толпу  линчевателей.  Женщина  с
десятого этажа  пожаловалась, что 14-А ей  угрожал.  Когда  она выходила  из
здания,  он  обозвал  ее  и пригрозил  избить,  если она  будет застить  ему
солнечный свет.
     -- Я даже не поняла, что он имел в виду, -- прохныкала молодая женщина.
     -- Я отпросился с работы и пошел с ней в полицию, -- добавил ее муж. --
Надеялся, что его арестуют.  Полицейский сказал, что мы можем подать жалобу,
но держать его в камере больше суток они не имеют права.
     -- Не хотят, -- ввернул один из жильцов.
     --  Ну, и  чего  мы этим добьемся? -- продолжал  муж. --  Того и  гляди
придется запираться в квартирах и не высовывать носа.
     -- Что это д-даст? Я живу рядом с н-ним. Боюсь, что он ворвется ко мне.
     -- Ничего не понимаю, -- сказал я. -- Наши квартиры запираются...
     Молодая женщина снова заплакала, поняв,  что нависшая над ней опасность
куда серьезнее, чем она думала. Муж обнял ее за плечи.
     -- Замки в этом доме  хлипкие,  -- сказал 14-В. --  Толкнул посильнее и
открыл.  Раньше никогда не требовалось менять замки. Вам трудно представить,
но прежде мы жили мирно. -- Он помолчал. -- Так дальше нельзя. Кто-то должен
что-то предпринять.
     Я  смолчал,  но  его  поведение   в   создавшемся  положении   начинало
действовать мне на нервы. И не только его. Все хороши! "Кто-то должен что-то
предпринять". Всегда кто-то и  что-то. Долго еще они будут  сетовать, ничего
не предпринимая?
     По-видимому, терпение  лопнуло,  когда  кто-то  погнался  на  улице  за
маленькой  девочкой,  а  она  упала и  сломала  ногу.  Почти  половина  всех
обитателей дома собралась в 14-В -- не меньше ста человек. Они заполнили всю
квартиру, включая кухню и спальню. И все говорили одновременно:
     -- Так больше нельзя жить...
     -- Что делать дальше?
     -- Я врезал новый замок...
     -- Я тоже, но все равно боюсь...
     -- Надо что-то предпринять... Другого выхода нет...
     --  Господа! --  гаркнул я. -- Прошу внимания.  Я нашел решение.  Нужны
крутые меры, иного выхода я не вижу.
     Потребовалось несколько минут, чтобы все угомонились.
     --  Я  уже  несколько  лет  ношу  служебное  оружие,  --  продолжал  я,
приподнимая полу пиджака  и показывая соседям  пистолет  в наплечной кобуре.
Воцарилась  мертвая  тишина,  потом  тут и  там послышался  нервный  кашель.
Большинство соседей никогда не видело оружия.
     -- Вы работаете ночным сторожем? -- спросила сухонькая  старушка, будто
в сне.
     -- Да,  мадам,  именно  так,  --  с  улыбкой  ответил  я.  Сто  человек
облегченно вздохнули. Конечно, они не верили, что я сторож, но напряженность
была снята. Пришло время начать деловой разговор. -- От нашего друга в конце
коридора  избавиться нетрудно,  -- я потряс в воздухе  пистолетом.  -- Можно
убедить его убраться, или...
     Я  мог  не  продолжать.  Некоторые  были  потрясены, но большинство уже
одобрило мою идею.
     -- Есть одна сложность, -- сказал я, и все снова притихли. -- Хоть мы и
соседи,  тем  не  менее,  всякая  работа  должна быть  оплачена.  Среди  вас
наверняка есть врачи, адвокаты, бухгалтеры, продавцы. Все они получают плату
за услуги...
     -- Сколько? -- спросил 14-В, прочистив горло.
     -- Десять тысяч долларов.
     -- Десять тысяч?
     --  Я  профессионал.  Это  минимальная расценка за  такую работу.  Если
угодно, -- я протянул ему пистолет, -- можете сделать это сами.
     На миг мне  показалось, что он возьмет у меня оружие,  но  сосед  после
некоторых колебаний отказался.
     -- Вам кажется, что это  крупная сумма, -- продолжал я. -- Поймите меня
правильно. Деньги  и  впрямь  большие, но нас здесь сто человек.  Выходит по
сотне с носа, даже меньше, если и остальные жильцы скинутся.
     Все вдруг заговорили одновременно.  Судя по  доводам,  выдвигаемым за и
против, большинство было на моей стороне. Я подошел к 14-В и похлопал его по
плечу.
     -- Обсудите мое предложение и дайте мне знать завтра.
     И я ушел, зная, что победил.
     Поздно ночью я позвонил 14-А по телефону, хотя мог без опасений зайти к
нему домой. Признаться, мне никогда не доставляло удовольствия встречаться с
ним лицом к лицу. На редкость неприятный тип, убежденный, что его габариты и
пренебрежение к людям ставили его на ступень выше всех остальных.
     -- Ну, как все прошло? -- спросил он.
     -- Нормально. Только совсем не обязательно было ломать девочке ногу.
     -- Я и не ломал. Просто шуганул ее, она и навернулась.
     -- А что бы ты сделал, если бы она не упала?
     --  Хватит хныкать!  Ты хотел  довести их до исступления?  Получил, что
требовал?  А  как  я это сделал, тебя не касается. Знаешь ведь,  за  мной не
заржавеет.
     -- Ну, ладно. Они обдумывают мое предложение. Завтра к вечеру наверняка
дадут ответ. Послезавтра смотаешься, готовься.
     Он  согласился.  Мне не хотелось  думать,  что  будет, если однажды  он
скажет "нет".
     На следующий вечер в квартале от дома меня остановил 14-В.
     -- Не ходите домой.
     -- Почему? Что случилось? -- спросил я.
     -- Там полно полицейских. 14-А убит. Вас уже ждут.
     -- Но я его не убивал.
     -- Разумеется. Его застрелил я. Но вы в присутствии сотни людей обещали
убить его. Ваша участь решена.
     -- Погодите.  Я вызвался  убить его,  но только после  получения десяти
тысяч долларов.
     -- Ну и что? -- спросил он. -- На этот раз вы перестарались. Ведь вы не
в первый раз прокручиваете такую аферу?
     -- С чего вы взяли?
     -- Помните  магнитофон?  Записался только  голос того  парня,  но и его
достаточно. Да, вот  еще  что:  я стрелял из вашего пистолета. Вам следовало
сменить  замок, как сделали остальные. Но вы, конечно, ничего не  боялись...
Вы собирались  сломить с нас  десять тысяч,  потом уехать  и провернуть  это
где-нибудь  еще. И  так -- до  бесконечности.  Кто-то же  должен был принять
меры...

     перевела с английского Л.Соколова





---------------------------------------------------------------------
     © Стив Линдли
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------------

     -- Умерла, да?
     Чарли Киннелман  курил  сигарету.  Прижав  трубку  щекой  к  плечу,  он
освободил  руку  и  почесал  коленку, заляпанную смазочным маслом и краской,
потом выглянул из окна. За  бензоколонками виднелось шоссе, самое оживленное
в Кентукки.  Но  Чарли не  мог  сосредоточиться:  перед глазами маячило лицо
Джины Татл.
     -- Нет, -- сказал он.  -- Вчера я навещал мисс Татл в больнице. Никакой
надежды...  Кажется, в два часа ночи... Как вы  знаете, в  прошлом году мы с
Джиной  недолго  встречались,  ходили в  кино...  Да,  ужасно.  Трудно  себе
представить.  Становится  просто не  по  себе.  Эта проклятая  дорога  плохо
освещена, а сумасшедших ездит уйма. Следовало бы...
     Тут  шериф  перебил Чарли,  и тот умолк, приглаживая  пятерней  волосы,
размазывая по ним масло и краску.
     --  Ее  сбила  красная машина? И это все,  что  вам известно? Нет, но в
нашем графстве  каждый  второй грузовик выкрашен как пожарный драндулет.  Во
всяком  случае,  такое  создается  впечатление...  Вы  же  знаете,  что  мой
"рэмблер" зеленый. Всегда  был и всегда будет зеленым. Не  говоря уже о том,
что  движок   второй  день   не  заводится.  Машина  висит  на   подъемнике.
Трансмиссия... Я понимаю, что вы должны проверить всех. Я тут безвылазно уже
два часа и никого  не видел. Обычно все, кто едет по  шоссе,  заглядывают ко
мне заправиться, это  для вас  не  новость... Конечно,  позвоню, если  узнаю
что-нибудь. Не волнуйтесь, не такой уж я простак,  дождусь, пока уедет... --
Продолжая смотреть на дорогу, Чарли  переложил трубку в правую руку, а левой
почесал лоб. --  Понимаю,  не беспокойтесь. Извините, мне  надо идти, клиент
ждет.
     Повесив  трубку,  он  закрыл лицо руками, но  образ Джины  не  исчезал,
наоборот, вырисовывался еще четче. Толкнув  ногой железную решетчатую дверь,
Чарли вышел на улицу. Может, на ярком утреннем солнце станет легче.
     Надо же,  что  придумала эта Джина  Татл! Черт бы  ее побрал! Только ей
могло  взбрести на  ум тащиться  домой  по обочине  шоссе,  да еще безлунной
ночью. Да, конечно, она  была смазливенькая, нравилась  всем  в  округе,  но
требовала неусыпной заботы. Вечно  с ней  что-нибудь приключалось: то рука в
гипсе, то похлебкой обольется, то еще что... Горе луковое. А теперь вот ее и
вовсе нет. Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Но эта мысль
не подняла Чарли настроение и не улучшила его самочувствие.
     Чарли подошел к автомату и добыл из  него банку  "спрайта". Услышав его
шаги, сидевший на цепи  за гаражом доберман громко залаял.  Чарли  достал из
кармана мелкую монету и запустил ею в железную ограду, чтобы пес помчался на
звук и перестал действовать на нервы. Полез  было в  карман еще за одной, но
тут  услышал  знакомое  шуршание  колес.  Он  обернулся  и  увидел  багровый
"понтиак" шестьдесят третьего года выпуска. Водитель притормозил у заправки,
как бы раздумывая, въезжать  или нет, потом медленно свернул и остановился у
последней колонки, впритык к груде старых покрышек. Чарли не видел  передний
бампер, но без  труда  заметил вмятину  на левом крыле.  С минуту  он стоял,
ошеломленный,  разглядывая  "понтиак",  потом  судоржно сглотнул и  медленно
побрел к насосу.

     Боб  Пулз,  шериф  графства  Кэллоуэй,  поднял  телефонную  трубку, но,
пробормотав  что-то  себе  под нос,  положил  ее  на место.  Утром  он  съел
бутерброд с солониной и теперь чувствовал, как тот просится наружу. Хотелось
уронить  голову  на  руки  и  подождать,  пока  мозги  перезарядятся,  будто
автомобильный аккумулятор.
     И  вообще,  какого  черта эта Джина  Татл... От  нее  вечно  были  одни
неприятности. Не только сама попадала в передряги, но умудрялась доводить до
беды чуть ли не всех  окрестных парней. Сначала  ее выгнали  с работы, потом
она  развила кипучую  деятельность, имевшую целью обанкротить все  страховые
компании в радиусе ста  километров. Когда-то жизнь в графстве Кэллоуэй текла
спокойно  и  безмятежно.  В  те  времена  шериф  Пулз  был  молод  и  жаждал
приключений. Теперь же  он мечтал о покое, а  прискорбные  происшествия, как
назло, следовали  одно за другим.  С  тех пор, как полиция  штата арестовала
нескольких торговцев  наркотиками на  шоссе 24, на  подведомственном  шерифу
участке  то  и дело появлялись  странные  личности. Полиция тоже стояла  над
душой: почему в его вотчине так мало арестов? Он даже получил от губернатора
письмо с просьбой  расширить штат сотрудников и ускорить темпы работы. Не то
чтобы письмо было сердитым,  но у шерифа не возникло желания оправить его  в
рамку и повесить на стену.
     Пулз проглотил  три пилюли  аспирина и запил их остывшим кофе.  От этих
телефонных  звонков все равно никакого проку. Несчастный  случай произошел в
полночь, с тех пор минуло шесть часов. Скорее всего, это случайный проезжий,
которого давно след простыл. Но в  одном  Чарли прав: в округе слишком много
развелось  красных грузовиков. Правда, трудно поверить, что  жители графства
способны сбить  человека и сбежать, но, с другой стороны, шерифа уже  не раз
обвиняли в снисходительности и попустительстве, когда  дело касалось  своих,
местных.  А  что  ему  делать,  если  в  графстве  Кэллоуэй живут честные  и
законопослушные граждане? Они ненавидят преступников и тоже ропщут по поводу
чрезмерной  мягкости  шерифа.  Глядишь,  еще  проголосуют   против  него  на
следующих выборах.
     Он снял трубку и набрал номер.

     Тедди  выкурил первый  за  сегодняшний  день "косяк"  и  раздавил его в
пепельнице  "понтиака", потом вылез  из машины, оставив дверцу  открытой, на
тот  случай,  если  этот  болван  механик  знает,  как пахнет  "травка".  Он
откашлялся и сплюнул. Время было раннее, и Тедди еще толком не соображал. Он
чувствовал боль в легких, мышцы были  натянуты, свет дня  резал глаза. Тедди
так  и подмывало  на все  плюнуть  и  мчаться  в Сент-Луис, где у него  была
назначена встреча. Он подошел к колонке и взялся за шланг.
     -- Сэр! -- окликнул его работник в замызганном комбинезоне. -- На нашей
заправке нет самообслуживания.
     Тедди взглянул на сонного парня и, сказав: "Ладно, залей бак", отступил
в сторонку.
     -- Восемьдесят седьмым? -- спросил парень, кладя руку на колонку. Тедди
кивнул. -- Низкооктановый бензин нынче не в чести. -- Добавил работник.
     Тедди  промолчал. Парень выжидающе  смотрел на него.  Ничего, Тедди уже
привык к  особенностям местного этикета. Тут  живут одни недоумки. И  волосы
его  им не нравятся, и кожаный пиджак, и подпоясанные цепью штаны, и надпись
на  рубахе "Привет  с того  света".  Они  его  презирают,  это ясно.  Но ему
наплевать. А этот парень -- и вовсе невежа, схватил шланг и стоит истуканом.
     -- В чем  дело? -- спросил Тедди,  нервно  охлопывая карманы  в поисках
сигарет. -- Чего тебе еще?
     -- Ключ от крышки бензобака.
     Тедди вздохнул, влез в  машину и вытащил ключ  из замка зажигания.  Да,
парень и впрямь  действует  на нервы, но  надо держать  себя в руках:  новые
неприятности  сейчас  совсем  не  нужны.  Всю  дорогу  от  Майами  неурядицы
следовали  одна за  другой. Если  бы не объемистый карбюратор, едва ли Тедди
удалось бы уйти от дорожного патруля на шоссе 24. В такой переплет он еще ни
разу  не  попадал. А потом пришлось  пробираться  проселками и  терять  уйму
времени. И пить. После полбутылки "джека дэниелза" и шестой банки пива Тедди
почти  ничего  не помнил. Солнце  разбудило  его  на автозаправочной станции
где-то  недалеко отсюда.  Ощущение было  такое, будто  в  брюхе  разорвалась
граната. Он уже опаздывал на пять часов, в багажнике -- почти пуд конопли, в
"бардачке"    --    незарегистрированный    пистолет,    которым    пришлось
воспользоваться в Майами. Надо срочно избавиться от него. С пистолетом Тедди
чувствовал себя  неспокойно. Так что  не  стоит  препираться  с этим парнем:
береженого бог бережет.
     Выбираясь из машины с ключом в руке, Тедди задел башмаком пустую пивную
банку, и она с лязгом выкатилась  на асфальт. Оба  какое-то время наблюдали,
как  она  вертится  волчком,  потом  парень  смерил  Тедди  долгим  пытливым
взглядом. Тедди спросил:
     -- Тут есть бак для мусора?
     --  Сбоку  возле туалетов  стоит вагонетка, -- ответил парень, указывая
куда-то  направо.  Тедди протянул ему ключ и вдруг заметил, что механик тоже
нервничает.  Он  тотчас почувствовал себя  увереннее, вытащил из-под сиденья
все банки и  зашагал в указанном  направлении. В бутылке оставалось  немного
виски, но Тедди не притронулся к  ней, поборов соблазн. В мастерской  бубнил
радиоприемник. Знакомый голос. В машине он  слушал  ту же станцию, возможно,
единственную в этой глухомани. Сколько же времени он потерял, пока без толку
колесил по округе темной ночью?

     Чарли  дождался,  пока владелец  "понтиака" скроется за  углом  гаража,
вставил шланг  в горловину бака и подошел  к передку машины, чтобы осмотреть
крыло. Когда Снайдер взял Чарли на работу, тому было четырнадцать лет,  и  с
тех  пор  он  занимался  рихтовкой  кузовов,  так  что   определить  причину
повреждения ему ничего  не стоило. Чарли ощупал  бампер -- никакой ржавчины.
Капот невредим, но подфарники разбиты, а хромовое покрытие поцарапано.
     Отступив на шаг, он еще внимательнее осмотрел машину. Она  наехала либо
на дерево, либо  на крупную собаку.  Трудно  сказать  точнее.  А  может,  на
молодую девушку на Бодейской  дороге прошлой  ночью?  Почему бы и  нет?  Лай
добермана вернул Чарли к действительности.  Он взглянул на вмятину еще раз и
снова  увидел  перед  собой  лицо  Джины.  Тряхнул  головой,  избавляясь  от
наваждения. Надо привести мысли в порядок.

     По  радио передавали  новости.  Что-то  смутно  знакомое. Имя  погибшей
девушки. Тедди толком  не  расслышал его, но, вроде, звучало оно не ново. Он
прислушался в надежде,  что  имя повторят, и не обратил внимания на железный
забор у себя за  спиной.  К ограде подбежал доберман и сильно ударил по  ней
лапой.  Железный лист  прогнулся и, возвращаясь в  первоначальное положение,
крепко  шлепнул Тедди  по  спине. Тедди подался вперед и обернулся, стараясь
сохранить  равновесие. Пес  встал  на задние лапы, голова  его оказалась над
оградой, всего на несколько сантиметров ниже  головы Тедди. Доберман залаял.
Тедди приник спиной  к  стене гаража, и пес зарычал, разинув пасть  и брызжа
слюной.  Тедди  подался назад. Собака  снова  залаяла и  принялась  носиться
туда-сюда вдоль забора, насколько позволяла цепь.
     Тедди всю  жизнь недолюбливал  собак  и не  доверял им.  Даже  когда их
водили на цепи,  или  когда  они  мирно  спали  на  ковре рядом с маленькими
детьми. Встречая пса, Тедди всегда шарахался прочь. Но теперь он был приперт
к  стене,  как  зверь  в зоопарке. И, разумеется,  перетрусил.  Он  не  стал
собирать  разлетевшиеся по сторонам банки  и решил немедленно отправиться  в
Сент-Луис. Вся эта поездка -- сплошное беспокойство,  то беда, то неурядица.
Вернувшись к  колонке, он увидел, что на счетчике одиннадцать долларов сорок
центов, а парень проверяет уровень масла. Тедди замер в ожидании, но механик
молчал. Он посмотрел на дорогу, гадая, куда она  ведет и в каком направлении
ему надо ехать.
     -- Только что познакомился с твоей собакой, -- сказал он.
     -- Хороший пес.
     -- Еще какой.
     -- Отличный сторож, -- добавил механик, выпрямляясь.  -- Масла  надо бы
долить, -- он указал на мерный стержень.
     --  В  другой   раз,  --  ответил  Тедди,  с  трудом  зажигая  сигарету
трясущимися от страха руками.
     -- Как угодно. Вы  только в начале пути,  а до следующей заправки очень
далеко.
     Тедди выпустил струю дыма.
     -- Что значит "в начале пути"?
     -- Раннее утро. Я полагал, что вы ночевали в Хардине.
     -- С чего ты взял? Может, я всю ночь ехал.
     Парень снял крышку с карбюратора и показал ее Тедди.
     --  Мотор  холодный.  Значит,  вы  ночевали в  Хардине. Там  всего один
мотель, хотя и хороший: "Холидэй-инн".
     --  Я спал  в  машине  неподалеку отсюда, если угодно. Терпеть  не могу
"Холидэй-инн".
     --  Мне-то что,  --  парень  передернул  плечами.  Он  явно  был чем-то
встревожен.  --  Просто  масла  мало,  а  путь  неблизкий. Может,  проверить
запаску?
     Перед  глазами  Тедди  встала  картина,  повергшая  его в  ужас: парень
открывает багажник и видит пять объемистых капроновых мешков...
     -- Нет, не надо. Я недавно сам проверял.
     -- Как хотите, -- механик закрыл капот.
     -- Кстати, как далеко до следующей заправки?
     --  Есть  одна в Брустере,  но  на  зиму  она закрывается. Следующая  в
Мейфилде. Ведь вы едете на запад, верно?
     Тедди вдруг понял, что совсем утратил чувство направления.
     -- А дорожными картами вы торгуете?
     -- Извините, все распроданы, -- механик погладил крыло машины.  -- Ну и
вмятина. Надеюсь, вы не сшибли оленя?
     -- Нет, а что? Это карается законом?
     Вдруг  в голове начало свербить какое-то имя. Женское. Но  какое? Тедди
все  еще маялся похмельем, да и собаки побаивался, поэтому разум отказывался
работать. А тут еще  этот малый достает. В Майами он не  посмел бы так вести
себя. Пусть только сунется в Майами, там  сразу все уразумеет. Тедди разыщет
его даже в "Мире Диснея".
     -- Нет,  закон не карает. В  этом году их много  развелось,  выходят на
шоссе. В прошлые выходные я и сам чуть не сбил одного.
     ...Вспомнил ее  имя.  Джина  Татл.  Вот  о ком упоминалось  в новостях.
Несмотря  на  болтовню этого  несносного  парня, Тедди вспомнил  имя.  Потом
перебрал в уме все события. Наверное, он сбил ее. Поэтому и вспомнил. Сбил и
скрылся.
     -- А вы на что налетели?
     К  счастью, парень  не  смотрел  на него.  Оба внимательно разглядывали
погнутую решетку радиатора. Тедди смахнул со лба пот и вытер ладонь о штаны.
Он  не  мог вспомнить, на что налетел.  К  тому же, кузов машины  изобиловал
вмятинами и царапинами.  Такую  купил. Да  еще новых понаделал,  особенно  в
ночное время, когда нализывался пивом.
     -- Сколько с меня?
     На  счетчике  было  11.40.  Парнишка  прочел  эту  цифирь вслух,  Тедди
протянул  ему двадцатку, и после  короткого  колебания  механик отправился в
контору за сдачей. Тедди остался один.

     Дверь с грохотом захлопнулась за Чарли. Оказавшись  вне поля зрения, он
привалился  к стене.  Пока все  в порядке. Никаких сомнений: это он. Как  же
быть? Чарли  вспомнил,  что  шериф  Пулз  велел ему  действовать  осторожно,
записать номер машины и дождаться отъезда  клиента. Черт бы драл  эту  Джину
Татл.  Из-за  нее он  угодил в передрягу. Чарли отставил телефон подальше и,
спрятавшись за  рекламой моторного масла, опасливо выглянул из окна. Клиент,
казалось, пребывал в растерянности, он  смотрел то на  дорогу, то на машину.
Затем  повернулся к гаражу... Чарли отпрянул от  окна, потом выглянул снова.
Парень садился за руль. Чарли с улыбкой хлопнул себя  по  карману.  Ключи от
"понтиака" звякнули. Он стал ждать.
     Тедди  долго  сидел в  машине, потом  достал бутылку "джека дэниелза" и
сделал несколько  глотков. Чарли ничего  не имел против  виски, хотя сам пил
"спрайт".  Водитель  сунулся  в  "бардачок" и  вылез  из машины  с  какой-то
штуковиной в руке.
     Этого Чарли  не предусмотрел. Он отошел от окна и задумался. У Снайдера
не было ружья. "Без надобности", -- частенько повторял он. Но вот надобность
возникла. Чем бы  воспользоваться? Чарли оглядел банки с маслом, антифризом,
лампочки и другую дребедень. В гараже был ящик с инструментами. Динамометром
можно проломить  голову,  но  вряд  ли  он успеет добежать  до гаража. Чарли
вспомнил  о боковой двери, на миг замешкался, обдумывая дальнейшие действия,
и выскочил наружу.

     Тедди  медленно приближался  к  конторе,  спрятав руку с  пистолетом  в
карман. Другую руку он старался держать  за  спиной, но  волосы слиплись  на
мокром лбу,  и приходилось  все время отбрасывать  их назад. Тедди прекрасно
себя чувствовал, и не только благодаря пистолету.
     Он  понимал, на что  намекал  этот  деревенский  парень,  и  знал,  что
справиться с ним не составит труда.  Виски подстегнуло мысль. Идти за сдачей
в контору не  было нужды: деньги у парня в кармане.  Чертов сыщик! Вычислил,
что  Тедди сбил эту Татл! Ну,  и что с того? Пошла она. Только  ненормальные
бродят ночью по проезжей дороге. Он  ведь не нарочно  ее задавил. Он даже не
помнит этого. Ясное дело,  не виноват.  Но этот парень забрал его ключи. Эх,
несдобровать ему. Тедди медленно открыл дверь, которая даже не скрипнула, но
в конторе было пусто. Дело дрянь. Прикрыв дверь спиной, Тедди опасливо вошел
внутрь. Если парень успел позвонить и сбежал с ключами, пиши  пропало. Тедди
уставился  на дверь  мастерской. Если парень  там,  все  утрясется наилучшим
образом.  Игра  закончится.  Тедди достал  пистолет, вскинул  его и принялся
медленно протискиваться в дверь.
     Парень сидел на  ящике с инструментом на подъемнике,  в двух  метрах от
пола, между зеленым "рэмблером" и красным буксиром.  Тедди невольно взглянул
на руки парня. Они были сложены на коленях.  Ключи от "понтиака" валялись на
грязном скользком полу перед подъемником.
     Снаружи  послышался  шелест  покрышек,  кто-то   въезжал  на  заправку.
Странно,  но  парень  отреагировал  на это  так  же, как  Тедди. Словно  его
некстати оторвали от  дел. Надо побыстрее расправиться с ним, а  там -- будь
что будет.
     Вдруг  парень  напрягся,   хотя  выражение  его   лица  не  изменилось.
Послышался громкий пронзительный свист.
     В последнее  мгновение Тедди  понял, что на него наваливается доберман.
Он успел лишь повернуть голову, невольно  подставив шею,  в которую  впились
собачьи зубы. Прежде чем пес сбил его с ног, Тедди изловчился  выстрелить, и
доберман с визгом ударился о борт "рэмблера". А  потом наступила темнота,  и
столь неудачно начавшееся путешествие Тедди завершилось.

     Шериф Пулз поднял  с пола разбрызгиватель и протянул его помощнику. Тот
подал  начальнику бутылку содовой  воды. Глотнув, шериф  отошел в  сторонку,
чтобы пропустить носилки  с телом Тедди. Чарли уже целый  час молча сидел за
столом.
     -- Извини, что мне пришлось пристрелить собаку, -- сказал ему шериф. --
Знай я, что этот парень уже мертв, нипочем не убил бы ее.
     -- Я понимаю.
     Шериф  протянул Чарли бутылку "спрайта", но  тот  покачал головой. Пулз
подошел  к   настенному  календарю   и  принялся   рассматривать  фотографию
миловидной девицы.
     -- Я  приехал сюда, -- продолжал он, -- когда хорошенько обмозговал наш
с  тобой телефонный разговор. Уж  очень мне запомнились  твои  слова.  Не  о
красных грузовиках, а о твоей собственной машине. Ты сказал, что она зеленая
и уже два  дня  висит на подъемнике. Все  верно:  я  только что видел  ее  в
гараже. Теперь  ко  всем поломкам  добавилась еще дырка  от пули. Но ведь ты
живешь один, Чарли, и машина у тебя одна. Как же ты добирался на работу  и с
работы? Да вчера еще ездил в больницу проведать Джину. Но ты так и не сказал
мне, на чем ехал в ту ночь, когда была сбита девушка. Потом меня осенило: ты
работаешь  в гараже,  там  есть и другие машины. Я  позвонил  Снайдеру, и он
сказал, что разрешил тебе брать красный тягач.
     Чарли молчал.
     --  Сегодня  ты  действительно   весь  день  чинил  машину,  только  не
"рэмблер",  а  тягач. Я  обратил  внимание,  ты  уже  выправил  и зашлифовал
вмятину, но  мне придется забрать тягач с собой: вдруг какие следы остались.
Жаль,  что  я вынужден  так обойтись  со  Снайдером,  ну  да  делать нечего.
Возможно,  ты оставил немного краски, чтобы пришабрить к машине  того парня?
Ведь  ты ненавидел девушку, Чарли? В прошлом году она бросила тебя, и с  тех
пор ты ждал удобного случая, правда?
     Вдруг у Пулза екнуло сердце: взгляд Чарли заставил его снова посмотреть
на календарь с девицей.
     -- Ты очень удачно выбрал жертву. Не представляешь, что мы нашли у него
в багажнике. Эх, если бы я не подоспел вовремя...
     -- Мне все равно, -- ответил Чарли.
     Пулз встал, кивнул помощникам и  вышел  на  улицу. Что ж, полицию штата
ждет  большая работа.  Две  смерти,  одна  --  в  результате  хладнокровного
убийства. Захват марихуаны. У Пулза никогда не  было  такого крупного  дела.
Скорее всего, следующее письмо от губернатора вполне можно будет повесить на
стену.

     Перевела с англ. Л. Соколова







---------------------------------------------------------------
     © Джонатан Крейг
     © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru)
---------------------------------------------------------------

     Сержант  Карл Стритер  проживал  в  скромном  домике  на  Эшленд-авеню,
неизменно носил  скромные  темно-серые костюмы и  уже  пятый  год  ездил  на
скромном "плимуте". Зато в многочисленных банковских сейфах по  всему городу
у него лежало почти пятьдесят тысяч долларов.
     Наблюдая, как его  дочь  Джинни убирает  со  стола после обеда, Стритер
вспоминал об этих деньгах. Он никогда  не уставал любоваться своей девочкой,
которой  только что исполнилось  шестнадцать,  но которая  уже была  писаной
красавицей, а совсем недавно  стал замечать в ней  женственность и изящество
движений -- все то, против чего не смог устоять, когда повстречал ее мать.
     Мысль  о жене омрачила радостное мгновение, и Стритер нахмурился. Какое
счастье,  что  барбара уехала  на несколько недель.  Но  в  понедельник  она
возвратится  с   побережья,   и  опять  начнутся  придирки,  грызня,  вечное
недовольство всем на  свете. "Невозможно, -- в десятитысячный, наверное, раз
подумал сержант. -- Невозможно, чтобы женщина, бывшая некогда почти такой же
изящной  и милой, как Джинни, превратилась  в центнер  бесформенной хнычущей
плоти".
     -- Еще кофе, пап? -- спросила Джинни.
     Стритер отодвинулся от стола и встал.
     -- Нет,  --  ответил  он.  -- Пожалуй,  пора  отправляться, если я хочу
успеть в участок к семи.
     -- К семи? Я-то думала, смена начинается в восемь.
     -- Так и есть. Но сегодня у меня еще пара дел.
     -- Когда вернешься?
     --  Не знаю.  Но уж  никак  не раньше  трех утра.  Нам  сейчас  малость
нехватает людей.
     -- Ты слишком много работаешь, пап.
     -- Возможно, -- он улыбнулся  дочери и отправился в прихожую за шляпой.
"Еще несеолько месяцев, -- думал  сержант.  -- Самое большее -- полгода, и я
смогу  пристроить  Джинни в  хороший  колледж,  бросить  Барбару  и  послать
подальше начальство".
     Солли  Крейтон  ждала  его в  баре  "Преисподняя".  Стритер сел,  и она
толкнула через стол сложенный лист бумаги.
     -- Ну, как поживает единственная дама восемнадцатого участка?
     -- Давай без сюсюканий, -- с прищуром взглянув на него, ответила Солли.
-- Вот список, который нам дала та девка вчера вечером.
     Стритер сунул список в карман, даже не посмотрев на него.
     -- Ты их уже проверила?
     -- Как всегда. Деньги водятся только  у двоих, я там пометила. Один  --
зубной врач, второй -- владелец бара на Саммит. -- Она  взяла кружку пива и,
не сводя глаз с  сержанта, отпила глоток. -- У нас кое-что изменилось, Карл,
-- сказала Солли, и ее костлявая угловатая физиономия  напряглась. -- Отныне
и впредь я буду забирать половину.
     -- Мы уже это обсуждали.
     -- И сегодня обсуждаем в последний раз. Половина, Карл.
     -- На мне --  и риск, и вся грязная работа, -- он  усмехнулся, -- а  ты
требуешь себе половину. Так не годится.
     --  Иначе я выйду из игры, -- она положила рядом с кружкой четвертак  и
встала.  --  Покумекай,  сержант. В  участке  найдутся  и  другие  ребята  с
кулаками, вполне способные хорошенько тряхнуть  парня.  Либо ты  отдаешь мне
половину,  либо я  нахожу  нового партнера. --  Солли широким, почти мужским
шагом двинулась к двери.
     Стритер растопырил пальцы и  прижал ладонь  к столу, стараясь  подавить
ярость, от которой -- он знал это наверное -- ему не будет никакого проку. С
минуту сержант созерцал шершавые, исцарапанные  костяшки  пальцев  и  думал:
"Господи, даже если это будет стоить мне жизни, я все равно вышибу этой бабе
десяток ее желтых зубов и заставлю проглотить их".
     Черт,  ведь он  сам  обучил ее  премудростям мастерства.  Показал,  как
стращать  несовершеннолетних цыпочек,  как  внушать  им,  что  надо  принять
правила  игры,  если  они не  хотят  просидеть  за решеткой  до конца  дней.
Надоумил, как оставлять  девчонок у  себя,  не передавая в отдел по работе с
малолетками,  как высасывать их досуха. Он сжал правую  руку в кулак. Грубые
неровные  костяшки  пальцев  побелели.  Чертова  баба!  Что-то  ее  жадность
одолела. Пятьдесят процентов! Ну и ну!
     Спустя  двадцать  минут Стритер  отметился в  участке  и был назначен в
патруль. Остановившись  перед  запрещающим стоянку  знаком,  он  вытащил  из
кармана  полученный  от  Солли  список.  Злость  немного  улеглась. Да  и то
сказать,  ни один легавый никогда не  попадал на такую хорошую должность. Уж
это Стритер понимал. В первый  раз ему повезло,  когда в  управлении создали
отдел  нравов,  куда  сержант был  принят  "живцом". Второй удачей  оказался
перевод в восемнадцатый  участок  Солли Крейтон.  В  первый  же  день,  едва
обменявшись  с  ней  десятком  слов, Стритер  понял:  вот та девица, которая
поможет ему осуществить задуманное.
     И за три года одиноких  ночных дежурств он загрузил  в свои  банковские
ящики почти пятьдесят тысяч.
     Стритер  закурил  сигарету и  взглянул на  список.  Солли  отметила две
фамилии. Надо полагать,  с владельцем бара  повезет  вернее. Второй,  зубной
врач, жил на дальней окраине. Кроме того,  Стритер уже  давно усвоил, что на
рабочем месте брать человека  в  оборот  сподручнее. Тогда  на твоей стороне
мощные  психологические  рычаги,   особенно   если   парень   --   настоящий
профессионал. Запомнив адрес бара, сержант тронул патрульную машину, отъехал
от бордюра и пустился в путь.
     Толпа посетителей, забегавших пообедать, уже  схлынула, а любители пива
пока не появились, и Стритер оказался у длинной стойки в полном одиночестве.
Бармен был тощим  белобрысым хлюпиком лет тридцати  пяти. Сержант потребовал
пива, получил кружку и сообщил:
     -- Мне нужен Джонни Кейб.
     Бармен улыбнулся.
     -- Ваш покорный слуга. Что я могу для вас сделать?
     -- Вероятно, много чего. Это зависит от обстоятельств.
     Улыбка бармена потускнела.
     -- Не понимаю.
     --  Сейчас поймешь,  -- Стритер вытащил бумажник и показал  белобрысому
свой золотистый жетон.
     -- Что стряслось? -- спросил Кейб.
     -- А разве что-то  непременно  должно  стрястись? --  сержант отхлебнул
пива  и  слегка  подался  к  бармену.  -- Говорят,  вчера  ночью ты  недурно
позабавился.
     Взгляд Кейба сделался задумчивым.
     -- Вчера ночью?  Вы шутите?  Да я  выпил пару кружек пива у Эда Рили, и
все.
     -- Ну-ну, -- оборвал его Стритер. -- А потом ты снял девчонку.
     -- Ну и что?
     -- Отвел ее к себе домой.
     -- Что с того? Людей не сажают, если они...
     -- Еще как сажают. За  изнасилование, мой мальчик, тебя можно  упрятать
на веки вечные.
     -- Изнасилование? Да  вы  спятили!  Черт, она сама  хотела.  Это был ее
почин.
     -- Теперь ты заявишь, что она взяла с тебя деньги.
     -- А как же? Двадцать долларов содрала.
     -- Чертовски  жаль,  что деньги пропали, -- посочувствовал  Стритер. --
Видишь ли, все равно это изнасилование, и ты влип по уши.
     Губы Кейба задергались, но он не произнес ни слова.
     --  Той девчонке всего пятнадцать лет от роду, -- пустился в объяснения
Стритер. -- И у нее...
     --  Пятнадцать?  А она  сказала, что все  девятнадцать!  Да и выглядела
соответственно!
     --  Надо  было присмотреться позорче.  Ей  пятнадцать.  Стало быть,  по
закону это -- изнасилование, и не имеет никакого значения, чего она хотела и
что ты там себе думал.  И взяла ли она с тебя деньги. -- Сержант осклабился.
-- Закон гласит, что это изнасилование, а значит, братец, ты погорел.
     Кейб облизал губы.
     -- Я вам не верю.
     -- Бери шляпу, и пошли, -- велел Стритер.
     -- Вы меня забираете?
     -- Не за пивом же я сюда пришел. Шевелись.
     -- Господи, -- залопотал белобрысый, -- господи, офицер, я...
     -- Нелегко сжиться с такой мыслью, а? -- вкрадчиво спросил Стритер.
     Лоб Кейба покрылся испариной и заблестел.
     -- Слушайте, офицер, у меня  жена. Самая лучшая женщина  на  свете.  Не
знаю,  что на  меня вчера нашло. Наверное, просто перепил, и...  Господи, да
я...
     Стритер медленно покачал головой.
     -- Хорошо хотя бы, что у тебя нет детей, -- сказал он.
     -- Как не  быть! Целых двое! Одному семь лет, другому девять. А жене...
жене скоро опять рожать. Вот почему... Ну, вот почему меня вчера потянуло на
сторону. Я.... -- он осекся и закусил нижнюю губу.
     -- Да, скверно, -- посочувствовал сержант. -- Хуже некуда. Но таков наш
мир, парень. У меня  у самого ребенок, и я понимаю, каково тебе. -- Но... --
он пожал плечами,  --  но  я мало  что  могу  для  тебя сделать.  -- Стритер
удрученно  покачал  головой.  --  Когда  маленькие  люди вроде нас  с  тобой
попадают в  беду, это  действительно беда. Другое дело -- толстосумы. Иногда
им, бывает, удается откупиться.
     Кейб смерил сержанта долгим взглядом.
     -- Сколько?
     -- Да  уж немало, -- ответил Стритер.  -- Куда больше, чем у тебя есть,
Джонни. Так что бери шляпу.
     -- Кончайте дурачиться. Я спросил, сколько.
     -- Нельзя  забывать, что у тебя  жена и дети,  -- рассудил  сержант. --
Негоже обдирать семейного человека. Скажем, тысчонка.
     -- Столько я не наскребу.
     --  Наскребешь. Может, не сразу, но  помаленьку наскребешь,  -- Стритер
опять припал к пивной кружке. -- Сколько у тебя в кассе?
     -- Сотни  три.  Да  и  то лишь потому, что сегодня я  должен  заплатить
работнику.
     -- Жаль работника, -- ответил  сержант. -- Ну  что ж, доставай свои три
сотни.  Через  пару  недель  я  вернусь, за это  время  ты  успеешь  собрать
остальные семь, ведь правда, Джонни?
     Кейб пошел к кассе и принес деньги.
     -- Вот, -- сказал он и едва слышно добавил: -- Скотина!
     Стритер сунул навар в карман и поднялся.
     -- Спасибо, Джонни, --  молвил он. -- Большое спасибо. Может, дать тебе
распику? Чтобы ты не запамятовал об оставшихся семи сотнях.
     -- Я не забуду, -- пообещал Кейб.
     -- Боюсь, забудешь,  -- с усмешкой ответил сержант.  -- Что ж, вот тебе
квитанция. --  Он  подался  вперед,  перегнулся через стойку  и резко ударил
белобрысого кулаком в зубы. Джонни Кейб врезался спиной в  полки. Из уголков
рта потекли струйки крови. --  Спасибо еще раз, -- сказал Стритер. -- У тебя
доброе пиво.
     Он повернулся, вышел на улицу и сел в патрульную машину.
     Четыре часа сержант колесил по участку,  проверяя, все ли  в порядке, и
размышляя, как  бы усовершенствовать разработанную вместе  с Солли  систему.
Пока  эта  система хоть  и  оправдывала себя, но  все  же  оставляла  желать
лучшего. В  полиции служили люди  в большинстве своем  честные, и Стритер не
испытывал к ним ничего, кроме презрения. Но были в подразделении и такие же,
как он сам, правда, немного. Они-то его и тревожили. С недавних  пор сержант
начал  подозревать,  что двое  сослуживцев пошли  по  его  стопам. Если  это
подтвердится, пиши пропало. Они могут кознями выжить его из отдела  нравов и
перехватить дело.  Впрочем, им  вовсе нет нужды  заходить так  далеко, когда
можно попросту дождаться хорошего куша и потребовать долю.
     Да еще эта Солли... Стритер понимал, что отныне добычу придется  делить
пополам. Возможно, Солли даже заслуживает этого. Одно он знал наверняка: она
научилась нагонять  страху на  девчонок и делала это лучше, чем любой другой
возможный партнер. Однажды Солли на его глазах обработала девицу, и  Стритер
свято   уверовал   в    ее    способности.   Солли   обхватила   рукой   шею
четырнадцатилетней девочки,  зажала,  не  давая  двигаться,  и  била  мокрым
полотенцем по животу, пока  не забила  почти насмерть.  Малость оклемавшись,
девчонка тотчас заложила  Солли всех мужиков, которых подцепила за последние
полгода. Насколько  помнил Стритер,  тот список принес им десять с небольшим
тысяч. Трясти развратников -- дело доходное.
     Подкатив  к  аптеке,  сержант затормозил у бордюра, вошел в  телефонную
будку  и  набрал  номер Солли.При  этом  он  что-то мурлыкал  себе  под нос:
лежавшие в кармане три сотни Джонни Кейба изрядно подняли ему настроение.
     -- Это Стритер, -- сказал он, когда Солли сняла трубку. -- Ты занята?
     -- Вожусь с одной штучкой, -- ответила сообщница. --  Трудный  ребенок,
честное слово. Взяла ее в баре у Энди, она там норовила подцепить  забулдыгу
у стойки.
     -- Говорит что-нибудь? -- спросил сержант.
     -- Ни слова. Я опять посадила ее в "тихую комнату".
     -- Как ее зовут?
     --  Не знаю.  В сумочке  только губная помада и несколько долларов.  --
Солли помолчала. -- Я же говорю: трудный случай. Она не скажет даже, который
теперь час.
     -- Слушай, -- оборвал ее Стритер, -- что-то вечер нынче  вялый выдался.
Попробуй  развязать  ей  язык,  и  тогда  я,  глядишь,   сумею  получить  по
одному-двум счетам.
     -- Неплохая мысль.
     -- Надеюсь, ты не утратила свои навыки.
     -- Нет.
     --  Ну и прекрасно. Действуй, пройдись по  брюху полотенцем, это должно
сделать ее более разговорчивой.
     Солли засмеялась. Впервые на его памяти.
     -- Знаешь, мне как раз пришла охота сотворить что-нибудь эдакое. Может,
и попробую.
     -- Да  уж  не  преминь.  Чем раньше  ты добудешь  имена, тем  скорее  я
разживусь деньгами.
     -- Не забудь, Карл, отныне и впредь -- пятьдесят процентов.
     Покатавшись  еще часок, Стритер решил  узнать, как продвигается общение
Солли с неразговорчивой задержанной.  Он остановился возле кафе и позвонил в
участок.
     --  Господи, -- услышал сержант, едва  успев произнести свое имя, -- мы
влипли, Карл.
     В дрожащем голосе Солли сквозили нотки ужаса.
     -- Что это значит?
     -- Это значит, что я перестаралась. Делала все, как ты велел, и...
     -- Боже мой, Солли, что случилось?
     -- Кажется, я свернула ей шею.
     -- Кажется? А поточнее нельзя?
     Молчание. Потом:
     -- Да, я сломала ей шею. Карл, я не хотела, но девица вырывалась. Вдруг
я услышала хруст, и...
     Пот на плечах и спине  Стритера мгновенно превратился в тонкую  ледяную
корочку.
     -- Когда, Солли? Когда это произошло?
     -- Только что. С минуту назад.
     -- Ты уверена, что она мертва?
     -- Мертва или вот-вот окочурится. Несколько секунд назад пульс еще был,
но... Все кончено, Карл. Для нас обоих. Господи...
     -- Слушай, черт тебя дери! -- заорал он. -- Эта девка в чулках?
     -- Да, но...
     -- Сними один чулок и повесь ее.
     У Солли перехватило дыхание.
     -- Но я не могу...
     --  Надо!  Это  единственный выход. Обмотай один конец  чулка вокруг ее
шеи, поставь стул  под трубу парового отопления,  влезь  на  стул  вместе  с
девкой и  привяжи второй конец чулка к трубе, а потом отпихни  стул и оставь
тело болтаться, как будто она сама повесилась.
     Он стоял, прижав трубку к уху, и тяжело сопел. Наконец Солли сказала:
     -- Ладно, попробую.
     -- И побыстрее. Подвесь ее, а сама на несколько минут выйди из комнаты.
Потом  вернешься  к  задержанной и  увидишь,  что  она  повесилась. Понятно?
Начальство крепко взгреет тебя  за то, что оставила девку без присмотра и не
сняла с нее  чулки, но это все, что тебе грозит. Девица ударилась в панику и
удавилась, такие вот дела.
     -- Но, Карл...
     -- Никаких "но"! Я сейчас приеду.
     Под  рев сирены Стритер домчался до восемнадцатого участка.  Он взбежал
по  ступеням  и, задыхаясь,  пронесся по коридорам.  Добравшись  до  второго
этажа, он почувствовал, что совсем взмок.
     Стритер  заставил  себя  непринужденной  поступью  пересечь  помещение,
приютившее следственный отдел, и выйти  в  короткий  коридор,  который вел к
"тихой комнате" -- крошечной звуконепроницаемой камере,  куда иногда  сажали
буянов и плакс,  чтобы те  малость угомонились. Она была обустроена вовсе не
как камера  пыток, просто  люди  в дежурке  хотели покоя и тишины. Но именно
камерой пыток  служила "тихая  комната"  Стритеру и  Солли  Крейтон,  причем
довольно часто.
     Стритер  остановился  у  двери  в коридор  и  нацедил  стакан  воды  из
охладителя.  Где эта чертова  баба?  Ей полагается  сидеть  здесь  и убивать
время. Она еще не знает, что задержанная повесилась.
     Сержант огляделся.  В комнате сидели только  двое следователей,  и  оба
возились с бумагами. В кресле дремал какой-то парень  в майке и джинсах, его
рука была прикована к подлокотнику.
     За спиной Стритера послышались шаги и голос Солли:
     -- Слава богу, ты здесь.
     Сержант обернулся. Лицо Солли посерело и лоснилось от пота.
     -- Где тебя носило? -- спросил он.
     -- В сортире была. У меня вдруг началось расстройство желудка.
     -- Оно и немудрено. Ладно, пошли, покончим с этим делом.
     Он  зашагал по  коридору к  "тихой комнате" и отодвинул тяжелый  засов.
"Проклятая маленькая потаскушка, -- думал сержант. -- Вообразила себя крутой
девицей... Что ж, сама напросилась. За что боролась, на то и напоролась".
     Стритер распахнул дверь и поднял глаза. Тело висевшей на  трубе девушке
слегка  покачивалось.  Несколько  дюймов в  одну  сторону,  потом в  другую.
Еле-еле.
     Он почувствовал,  как  пол уходит  из-под  ног. В желудке  вдруг  вырос
шершавый блевотный ком, колени подломились. Стритер сделал шаг вперед, потом
еще один. Глаза  затуманились, и ему пришлось напрячь их, но это не помогло,
и тогда Стритер потер  веки рукавом. Висевшее  на чулке  тело на миг  обрело
ужасающую  четкость  очертаний.   Даже   мертвое,  оно  сохранило  грацию  и
изящество, которыми Стритер любовался несколько часов назад, когда его  дочь
убирала со стола после обеда. Но вот лицо, это страшное распухшее лицо...
     -- Джинни... -- прошептал он. -- Джинни, Джинни...

     перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru)






---------------------------------------------------------------------
     © Джон Синклер
     © Перевел с английского А. Пахотин
---------------------------------------------------------------------




     Было  сыро  и  холодно, смог  висел в  воздухе  и  резал  глаза даже  в
помещении. День был совсем не апрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей
с  грустью  признал, что в  Лос-Анджелесе  погода  может  угнетать ничуть не
меньше, чем в любой другой точке земного шара.
     Он намеревался  провести весь  день за городом.  Вот-вот должен  прийти
ответ по  поводу двух его последних рассказов,  а пока  можно расслабиться и
побездельничать  на  свежем  воздухе. Странно, но теперь он бывал  на  улице
гораздо  меньше, чем когда жил  в  Нью-Йорке.  В Калифорнии никто  не  ходил
пешком,  а ходьба была  единственной  разновидностью физических  упражнений,
которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего  и думать
о прогулке, уж лучше  посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется  делать
вид, будто он работает.
     Войдя  в столовую,  Артур увидел  рядом со  своим прибором  два толстых
конверта. Вскрывать  их  не имело  смысла:  все было ясно  и так.  Хелен уже
позавтракала и возилась  на кухне. Артур понял,  что неприятного разговора с
ней не избежать. Он возлагал на  эти рассказы большие  надежды, но и их тоже
отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это  не так уж
страшно.
     -- Ну, что, еще  два  шедевра возвратились, поджав  хвосты? -- Артур не
слышал,  как  Хелен вышла из кухни.  Она смотрела на  него и на  конверты  с
нескрываемым  презрением.  --  Кажется, ты  был  совершенно  уверен  в  этих
рассказах? "Гонорара  за  них хватит, чтобы спокойно писать". Ха-ха! Видишь,
даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду.
     -- Мне очень жаль. Я старался, как мог.
     -- Старался! -- едко повторила  она. -- Да после этих двух рассказов ты
и  строчки  не  написал. Впрочем, какая  разница?  Все равно ты  не способен
создать ничего путного.
     -- Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу.
     -- Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать
эти писульки до тех пор,  пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за
роман или пьесу.  Так  ты мне все время твердил, а я  верила.  Но  последнее
время ты  что-то  замолк.  Перестал говорить,  бросил  писать, ты  больше не
думаешь и даже не живешь. -- Она  взяла со стола несколько чашек  и пошла на
кухню.  Артур решил  воспользоваться этим и улизнуть.  Подхватив газеты,  он
направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: -- Что
мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В уни...
     Артур  захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей
комнате,  он  был  в  безопасности.  Сюда  Хелен  не  войдет.  Это  условие,
оговоренное  в  первые  дни  их  совместной   жизни,  еще  соблюдалось.  Они
познакомились вскоре после окончания войны и  спустя месяц  поженились. В те
времена  трудно было найти жилье,  а Хелен требовала трехкомнатную квартиру,
чтобы у Артура был "кабинет". В  конце  концов она изловчилась найти такую и
тогда же  сама установила для себя правило: не  входить в кабинет и  даже не
стучаться  в  дверь, если она закрыта.  По  какой-то неведомой  причине  она
придерживалась этого правила и теперь.
     В  те времена они  тоже, бывало, ссорились, в  основном из-за того, что
Конвей  не  мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее
разумению,  он бил баклуши, если проводил за машинкой менее восьми  часов  в
день. После  таких  ссор обычно  наступало исполненное  страсти перемирие, и
Хелен  сожалела  о  своем поведении,  объясняя его  тем, что-де  связывала с
успехом мужа собственные надежды и устремления.
     Конвей  сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут взгляд его  упал на
фотографию. Хелен  снялась незадолго до свадьбы,  по его просьбе, и карточка
всегда стояла на столе. Она занимала много места и  уже  начинала мешать, но
Артур  не осмеливался убрать ее, хотя  ему  не  доставляло удовольствия то и
дело натыкаться взглядом на жену.
     Хелен  по-прежнему  оставалась  привлекательной,   стройной   белокурой
женщиной с пытливыми  глазами, разве что  немного поправилась, а  взгляд  ее
сделался пугающе проницательным.
     По  сути  дела, любовь  кончилась,  хотя  вслух  об этом не говорилось.
Конвей  удивлялся,  как  это  Хелен до  сих  пор не  ушла от  него.  Хотя, в
общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет с
ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать.
     Артур достал из пачки сигарету и посмотрел  в зеркало. Мужчина тридцати
двух лет, хорошо  сложенный, с бледным  лицом. Волосы на висках  уже  начали
седеть. Бледность  была  следствием  разочарований  и  треволнений,  которые
начались  после переезда из Нью-Йорка  в Калифорнию.  Хотя, помнится, они  с
Хелен раздражали друг  друга еще на Востоке. Это была одна из причин желания
Хелен  перебраться  в  Лос-Анджелес. Она  считала, что, если  Артур побольше
будет на свежем воздухе, то и чувствовать себя, а значит, и работать, станет
лучше.
     Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще
ничего  не  делать, Хелен  принялась канючить, и в итоге Артур стал работать
еще  хуже. Рассказы  выходили  из-под  его пера  все  реже  и были все более
вымученными. Брак мало-помалу разваливался.
     Конвей  приучил  себя  думать, что  его  сочинения  не  печатают  из-за
отсутствия  в  них  хорошей  идеи. Он  взялся за  газеты  и  снова  принялся
штудировать  разделы  уголовной  хроники  в  надежде  выудить  из  них  хоть
какой-нибудь  мало-мальски  занимательный  сюжет  для  будущего рассказа.  У
лос-анджелесских газет, думал  Артур,  есть одно достоинство: они никогда не
подводят.  В  какое  бы  скверное положение  ты  ни  угодил, после чтения  о
всевозможных газетных несчастьях собственные невзгоды и неурядицы  покажутся
истинным наслаждением.
     Минувший  день  оказался   самым  заурядным.  На  автостоянке  ограбили
супружескую пару, в парке отплясывала голая дамочка, официантка пала жертвой
сексуального маньяка. Конвей всегда  задавался вопросом,  а ловит ли полиция
этих  маньяков? Ему уже  начинало казаться, что они составляют изрядную долю
населения  южной Калифорнии.  Жена, пропавшая  с автостоянки,  обнаружена  в
мотеле  с  шестнадцатилетним  подростком.  Муж  требует  развода. Конвей  не
переставал удивляться темпам взросления калифорнийской молодежи.
     Он  затянулся сигаретой  и продолжил  чтение, когда в голову  ему вдруг
пришла  одна  мысль.  Он  вернулся  к  только  что   просмотренной  заметке.
Случившееся казалось до смешного простым.
     Под  вечер мистер и миссис  Йетс отправились за  покупками в  ближайший
магазин. Миссис Йетс  осталась в машине на  стоянке, а  когда  ее  муж минут
через двадцать вышел из магазина,  ни жены, ни машины на месте не оказалось.
Он добрался до дома, но благоверной не было и там. Наутро мистер Йетс заявил
об ее исчезновении  в  полицию. Минуло  трое суток,  и тревога мистера Йетса
сменилась страхом. Он  оказался совершенно не готов  принять открывшуюся ему
унизительную истину.
     Как  выяснилось,  пока  миссис  Йетс  дожидалась  мужа,  мимо  проходил
шестнадцатилетний  Элвин Канмер, школьник, подрабатывавший в магазине. Элвин
поздоровался с миссис Йетс, поскольку не раз  обслуживал ее в  магазине, они
разговорились.  Содержание беседы, к сожалению, в  статье  не излагалось, но
завершилась она тем, что Элвин сел в машину и  повез миссис  Йетс в  мотель.
Там они сняли номер на сутки и предались любовным утехам.
     Спустя  трое суток, когда они попытались покинуть мотель, не уплатив по
счету,  дежурный  вызвал   полицию.  Тут  и  выяснилось,   что  миссис  Йетс
разыскивает муж. В конце концов ее возвратили домой.
     Вместе  с  миллионом  других  читателей Конвей  тихонько посмеялся  над
заметкой. Но его заинтересовала не столько сама история, сколько быстрота, с
какой  исчезла  миссис  Йетс,  неожиданность  и  непредсказуемость  развития
событий.
     Конвей взялся за статью об убийстве официантки. Полиции можно было лишь
посочувствовать.  Гледис Форд,  тридцати  девяти лет,  разведенная, в десять
вечера в субботу ушла с работы. С тех пор ее никто не видел. Об исчезновении
Гледис  сообщили ее родители. Только  в  понедельник  патрульный полицейский
обратил  внимание  на  номер машины,  стоявшей в тихом  проулке.  Эта машина
числилась  в  угоне,  а на полу  ее лежала  Гледис,  задушенная  собственным
поясом.
     Самым важным в обеих заметках было вот что: и убийство, и пошлая измена
произошли  с  полной  непредсказуемостью, благодаря  которой  и  не осталось
никаких следов.
     Конвей увидел в этом неплохую  идею для рассказа  и был уверен, что  на
сей  раз   все   получится.   Он  работал  до  шести  часов  вечера,  устал,
проголодался, но  чувствовал себя  превосходно. Ему захотелось  прогуляться.
Хелен наверняка не собиралась готовить ужин, а значит, можно выскользнуть из
дома, не столкнувшись с ней. Конвей подошел к  двери  и прислушался. Похоже,
Хелен  ушла в кино,  как  довольно  часто  поступала после ссор.  Потом  она
где-нибудь поужинает и отправится еще на один сеанс.
     Конвей  опасливо спустился вниз.  В доме  было  тихо. Машина  стояла  в
гараже.
     Поужинав   в  ближайшем  ресторане,   он   решил  проверить,  насколько
достоверен  придуманный  им  сюжет.  Конвею  хотелось  написать  рассказ  об
"идеальном"  убийстве,  когда  алиби преступнику  обеспечивала сама полиция.
Значит,  необходимы  очень точный расчет  времени и полная непредсказуемость
злодеяния.
     Часа два он колесил на  машине, сверяя время и расстояния, даже отметил
места  на улицах и высчитал  маршруты, чтобы доказать себе, что задумка была
вполне  осуществимой.  Но  оказалось,  что  она  не  просто  осуществима,  а
безупречна.
     Конвей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Следующие два дня
он работал много  и с удовольствием. С Хелен виделся только  за обедом. Ссор
не  возникало,  потому что оба молчали. Вера Артура  в  возможность написать
хороший рассказ  все крепла. Быть может, его  даже экранизируют, и тогда они
разом разрешат все  свои затруднения. На третий день к  полуночи рассказ был
наполовину готов.
     Утром за завтраком Хелен заметила:
     -- Машинка стучала без умолку.
     -- Да,  работа спорится!  -- Артур  вдруг  понял, что  это были  первые
слова, произнесенные им за трое суток.
     -- Если  тебе  нужны  бумага, копирка или карандаши,  скажи  мне.  Стук
машинки  для  меня -- что симфония. Не  хочу, чтобы  она  прерывалась.  Если
вдохновение пройдет, неизвестно, когда оно вернется.
     Хелен радовалась, когда муж работал. Видимо,  это чувство в ее душе еще
не угасло.
     -- Пожалуй, нынче утром или вечером никакой симфонии не будет.
     -- Что ж, этого и следовало ожидать.
     -- Мне надо придумать развязку, а уж потом строчить.
     В  глазах Хелен мелькнуло  легкое презрение,  но она  смолчала.  Конвей
поспешно проглотил завтрак и закрылся в кабинете.  Перечитав написанное,  он
сделал  несколько поправок и  начал  обдумывать развитие сюжета.  Он  описал
преступника,  который  совершил  так  называемое   "невозможное,  идеальное"
убийство. Теперь  надо  было  создать  героя, который оказался  бы чуть-чуть
умнее убийцы  и  доказал, что  "идеальное" мокрое  дело  провернуть  нельзя.
Легкие решения -- неожиданные  догадки, случайные совпадения, забытые  улики
-- он отверг сразу  же. У Конвея убийца умел оценивать  свои  возможности  и
потому  совершил  тщательно продуманное  и  подготовленное  преступление.  И
поймать его должны были не благодаря  ошибке, а  потому, что  он все  сделал
правильно.
     Два дня  и две ночи искал Конвей решение,  но  так ничего и не изобрел.
Под вечер третьего  дня  он  пришел к убеждению, что  действительно придумал
"идеальное" убийство, и раскрыть его невозможно.
     Все это время он сторонился Хелен, чутко прислушиваясь к звукам в  доме
и сверяясь с ее распорядком дня. Новая неудача повергла его в смятение. Надо
было уйти из дома, прогуляться на воздухе, сменить обстановку.
     Хелен поджидала его в гостиной, будто кошка, караулящая у норки мышь.
     -- Не удивляйся, я здесь живу. Или ты уже забыл об этом? Сколько еще ты
будешь прятаться от меня?
     -- Я не прятался, а работал.
     -- Над чем? Делал себе маникюр? Машинки я не слышала.
     Конвей  напомнил себе, что должен сохранять спокойствие и не  позволять
Хелен выбить себя из колеи.
     -- Я работал над концовкой. Очень трудно было найти решение.
     -- Нашел?
     -- Не совсем, но я...
     -- И никогда не найдешь.
     Теперь она должна была взбеситься, завизжать, как это обычно бывало, но
ничего подобного не происходило. В  ее душе кипела злость, но Хелен остужала
ее холодным презрением.
     -- Очередной неудавшийся "шедевр"?
     --  Да  ладно  тебе. -- Конвей развернулся и направился к  спасительной
двери, в надежде, что удастся увильнуть от разговора.
     --  Стой. Я тут весь день просидела не  затем, чтобы полюбоваться твоей
бледной рожей.
     Конвей вздохнул с некоторым  облегчением.  Значит,  скандала  не будет.
Хелен хочет что-то сказать ему.
     -- Ну, что ж, миссис Конвей, я вас слушаю.
     -- Не зови меня  миссис Конвей, это напоминает о связи с  тобой. Ты мне
противен. Я тебя презираю.  Если  бы ты заслуживал моей ненависти, я бы тебя
ненавидела.
     -- Отлично сказано. Прямо как в моем незаконченном рассказе.
     -- Прибереги свои остроты для других.
     -- Я только поддерживаю беседу и жду, когда ты скажешь главное.
     Хелен помолчала несколько секунд.
     -- Я  хочу  развода. И,  если ты  не  тупее, чем мне  кажется,  то наши
желания совпадают. Значит, надо действовать.
     Впервые слово "развод" было  произнесено вслух.  Конвею показалось, что
воздух вдруг сделался чище.
     -- Что ж, полагаю, нам и впрямь надо развестись.
     -- Отлично, -- сказала она. -- Тогда давай подумаем о деньгах.
     -- Ты же  знаешь,  сколько  у  нас на  счете.  Этого  должно хватить на
судебные издержки.
     -- Да. А мне что делать?
     -- То есть?
     -- Думаешь, можно развестись и вышвырнуть меня без цента в кармане?
     -- Во-первых,  это не я с  тобой развожусь,  а ты со  мной.  Во-вторых,
можешь  забрать все, что  у  меня  есть, до последнего цента. Больше  ничего
предложить не могу.
     --  Замечательно. Просто прекрасно! Отдашь мне все, что останется после
оплаты развода. Да этого не хватит и на проезд в автобусе. Тебе-то хорошо, а
как быть мне?
     -- Ну, ты могла бы вернуться в Топику. Помирись с  сестрой и живи с ней
в доме вашей матери.
     -- Ну уж  нет. Я не стала бы разговаривать с Бетти, даже если бы в мире
никого,  кроме  нее, не осталось.  И эта селедка  -- всего лишь  моя сводная
сестра.
     -- Хорошо. Чем ты занималась до нашей свадьбы?
     -- Какая разница?
     -- Насколько  я  помню, у тебя была  работа, ты  получала тридцать семь
долларов в неделю, и тебе хватало. После заключения брака твои денежные дела
несколько  поправились. К сожалению, я не смогу держаться  на том же уровне.
Но ты вольна вернуться на службу.  Я буду платить тебе алименты, пока ты  не
найдешь другого мужа. Жить можно. Только больше не выходи за писателя.
     -- Не морочь мне голову. Я не собираюсь всю жизнь выколачивать из  тебя
центы. Мне нужны наличные. Не очень много, но немедленно.
     -- Что, по твоим меркам, "не очень много"?
     -- Пять тысяч долларов.
     Еще  в начале  разговора Конвея  удивило  ее спокойствие,  а  теперь он
совсем растерялся. Хелен явно что-то  задумала, но  вот что именно? Этого он
не мог себе представить.
     -- И где же, по-твоему, я возьму эти пять тысяч?
     -- Разумеется,  я знаю, где. Я составила список некоторых твоих друзей,
они  неплохо зарабатывают,  -- Хелен извлекла  из  сумки листок бумаги. -- И
любят  тебя, уважают, потому что ты напишешь великий американский  роман. Вы
не виделись уже два года, и им неведомо, что  ты  неудачник. Вот и собери  с
них понемногу. Они же дельцы, не писатели.
     -- Ты спятила!
     -- Отнюдь. Это  -- лучшая идея, которая пришла мне в  голову с тех пор,
как  я  отвергла  твое первое  предложение руки  и сердца. Пошевели  немного
мозгами, и  тебе заплатят. Напиши  им,  что ты  болен, что я больна,  что ты
ваяешь роман, что у нас родился ребенок  -- все, что  угодно.  Вот тебе пять
человек, -- она сунула ему список. -- У Аллена и Тайлера можно выклянчить по
две  тысячи, а  то и по две с  половиной. Во  всяком  случае,  столько  надо
просить.  У остальных  -- по тысяче. Кто-то из них  сможет наскрести  только
полсотни. А если тебе удастся получить больше пяти тысяч, оставишь себе все,
что сверху.
     Ход  мыслей Конвея  напоминал размышления  литературного  героя.  Он-то
думал, что Хелен предложит ограбить банк или выкрасть наркотики,  но ее план
оказался куда проще и приземленнее и был совершенно неприемлем для него.
     Он взглянул на листок. Это были самые близкие его друзья. Те, с кем  он
прошел войну. Пережил все ужасы, боль и страх. Все они служили в одной роте,
и все они уцелели.
     Судьба разбросала их,  но дружба  только окрепла.  Эти люди  придут  на
помощь во что бы то ни стало.
     Да, письма могли сделать свое дело. Хелен хотела, чтобы он отнял деньги
у жен и детей лучших друзей и отдал их ей.
     Видимо, мысли Конвея отразились  на его  лице, и  это  доставило  Хелен
удовольствие.
     --  Что, не  нравится  моя  затея? Ну,  если ты  не  придумаешь  ничего
лучшего, исполняй мой замысел, иначе...
     Конвея все больше тревожили ее спокойствие и веселье.
     -- Иначе что?
     --  Иначе вот что.  Если  ты к  завтрашнему  полудню  не составишь  эти
письма, я возьмусь за  тебя  по-настоящему.  Выживу из дома или сведу с ума.
Либо и то, и другое. Начну закатывать такие сцены, что соседи будут вызывать
полицию.  Но я  не позволю им арестовать тебя. Я, как  любящая жена, попрошу
поместить тебя в дурдом. И объясню, почему. -- Хелен била точно в цель. -- А
потом  напишу твоим  друзьям. О,  это будут  душещипательные  письма.  И  не
вздумай предупредить их, поскольку все, что ты сделаешь и скажешь, тебе же и
выйдет боком.
     Конвей сел.  У него перехватило дыхание, в голове шумело. Хелен выбрала
самый верный и болезненный способ уничтожить его.
     --  Все  это  я  говорю  тебе  в  качестве  предостережения. Можешь  не
сомневаться, на деле будет куда хуже, чем ты себе представляешь.
     Шум в голове  немного унялся. Конвей заговорил, но не решился подняться
со стула.
     -- Не пытайся на  меня  давить и  не стращай  меня, -- Конвей подивился
твердости своего голоса. --  Я уже  четыре года  прекрасно  себя чувствую. Я
совершенно здоров. Ты сама знаешь, что такие угрозы на меня не  подействуют.
Не так-то просто меня запугать.
     -- Правда? -- Хелен подалась к нему  так близко, что ее  грозящий палец
расплылся перед глазами. --  Посмотри на себя. Ты вспотел как лошадь,  голос
дрожит, колени ослабли и ты  боишься подняться на ноги. -- Она откинулась на
спинку стула, достала сигарету,  закурила и  снова взглянула на него. -- Как
ты  думаешь, почему я  уже  два  месяца закатываю  сцены? Потому  что хотела
выяснить, насколько ты уверен в себе. И выяснила.  Что бы я ни говорила и ни
делала,  ты сохранял  спокойствие. Все время  стремился  избежать  скандала.
Потому что боялся. Ты терпел от меня такое, чего не  снес бы ни один мужчина
в мире. Ни один нормальный мужчина.
     Конвей все же кое-как поднялся и поплелся к двери.
     -- Выпусти меня, -- прошептал он. -- Меня сейчас вырвет.
     Хелен подошла к двери и открыла ее.
     -- Да, вот еще что, -- добавила она. -- Ты тут говорил о счете в банке.
Я-то знаю, сколько  там,  а  вот ты  не знаешь. Один доллар. Все остальное я
сняла, так что  не вздумай смотаться.  Далеко  не убежишь.  Итак,  завтра  в
полдень.




     Конвей не знал, сможет  ли вести машину,  но  все  же  кое-как запустил
мотор и  выехал на улицу. Он остановился  у  первого же бара и сел  за самый
дальний столик. Только после второго стакана его перестало трясти,  и Конвей
начал мало-мальски соображать. И чем четче делались его мысли, тем мрачнее и
страшнее становились виды на будущее.
     Конвей прошел всю  войну, за исключением двух ее  последних  дней.  Под
конец  что-то в  нем  сломалось. Друзья говорили, что это контузия, врачи --
что нервный срыв. Его  увезли в Штаты и на  полгода упрятали в госпиталь,  а
потом  комиссовали.  Врач сказал:  "Вы здоровы. И будете  здоровы,  если  не
станете нервничать и  расстраиваться. Не  выходите  из  себя, не впадайте  в
ярость. Это для вас главное".
     Потом, в Нью-Йорке,  шестеро  однополчан  встретились  и  отпраздновали
возвращение домой.
     Конвей рассказал о контузии и Хелен, но она заявила, что  это пустяк, и
они  поженились.  Конвей  мало-помалу  начал  забывать,  что  вообще лежал в
госпитале.  Но  два  месяца  назад,  когда  начались  ссоры  с  женой, вновь
навалились прежние страхи, и он утратил уверенность в себе.
     Он попытался  взглянуть  на  дело  с  другой  точки  зрения.  Что бы ни
случилось, он не станет  писать эти  письма друзьям. Но тогда жить под одной
крышей с Хелен станет невозможно, она  непременно исполнит свою угрозу. Куда
же ему податься? После выписки  из госпиталя  Конвей  нигде  не  работал. И,
кроме того, как повлияет побег  от жены  на его душевное здоровье? Его будут
искать, а потом, чего доброго, упрячут в лечебницу. Машина записана на обоих
супругов, и он не может продать ее без согласия Хелен.
     Что бы  он  ни  предпринял, Хелен  сама  составит  эти письма  и хапнет
денежки.  Любая  попытка  предупредить  друзей  будет  воспринята  лишь  как
подтверждение слезливых просьб жены. Он уже  представлял себе, что это будут
за  письма. "Артуру неможется... Не желает в этом признаваться...  но вы  же
знаете...  эта  ужасная  война...  совсем  не   может   работать...  ему  бы
подлечиться... частный санаторий... психиатры... такая дороговизна, а  денег
нет...". И так далее. Ничего сложного. Банально. Они клюнут.
     Конвей  извлек  из  кармана  всю  свою наличность --  семь  долларов  и
тридцать центов. Заплатив за выпивку, он покинул бар и сел за руль.
     В Калифорнии  ему никто не  поможет. Здесь  жили  только друзья  Хелен,
которых  Конвей почти не знал и недолюбливал. Дабы хоть  чем-то заняться, он
решил  съездить  на  бульвар  Санта-Моника,  к  кинотеатру, избранному им  в
качестве места преступления в рассказе. Там  показывали "Песнь  Манхэттена".
Он вспомнил, что Хелен, вроде  бы, хотела посмотреть этот фильм, но тогда  в
больших кинотеатрах были очереди, и она не стала стоять.
     И вдруг его осенило. Да так неожиданно,  что он едва не попал в аварию.
Конвей  прижался  к бордюру и  остановился. Если  придуманное  им убийство и
впрямь  идеально, значит, он спасен. Выход  есть.  Жена в  рассказе  --  это
Хелен,  а убийца --  он  сам. Интересно, давно  ли  эта  мысль сидела  в его
подсознании? И, главное, хватит ли у него духу превратить рассказ в быль? Но
попытаться  надо: ничего другого  не остается. Впрочем, это было бы  даже не
злонамеренное убийство, а самозащита.
     Угрызений совести он не испытывал.  Устранить Хелен  просто необходимо.
Оправданное  убийство, как на войне. Хелен --  воплощение зла, как  враги на
фронте. Всерьез  его беспокоило только одно  -- сумеет ли он сделать все так
же, как сделал убийца в придуманном им сюжете.
     За последние дни он столько раз перечитывал свой  рассказ, что вызубрил
его  наизусть.  Теперь он вспоминал места, расстояния, график. Одно  дело --
излагать сюжет на бумаге,  другое -- воплотить его в жизнь. Необходимо  было
проверить все еще раз.
     Но  прежде  он   взял  газету  и  просмотрел  рубрику  "досуг".  "Песнь
Манхэттена"  шла в  пяти второразрядных  кинотеатрах.  Самым  подходящим был
"Калвер-Сити":  там  едва  ли  можно  встретить  знакомых.  Позвонив, Конвей
выяснил, что сеанс начинается через  полтора часа. Затем  он "проиграл" весь
ход   событий,   которые  ему  предстояло   превратить   из  вымышленных   в
действительные. На счету была  каждая секунда, и Конвей то и дело смотрел на
часы  со светящимися  стрелками.  Эти  часы Хелен  подарила  ему  на  первую
годовщину  свадьбы.  Конвей  усмехнулся.  По  иронии судьбы,  подарок  Хелен
сослужит службу  в  подготовке ее убийства. "Проверка" прошла гладко, Конвей
подготовился к любой неожиданности. По пути  к "Калвер-Сити"  он нашел тихую
улочку, посмотрел на спидометр и проехал  ровно одну пятую часть мили, потом
вылез  из машины  и,  взглянув  на часы, зашагал обратно к углу. Он старался
идти как можно быстрее, но при этом не привлекать внимания встречных.
     Оказалось,  что  Конвей   приписал  своему  вымышленному  убийце   одно
собственное  свойство  --  умение  быстро  ходить пешком.  Конвей  и  впрямь
перебирал ногами проворнее, чем любой  из  его  знакомых, а  при желании мог
пешим  ходом  нагнать  даже  бегуна трусцой. Он  еще  раз уверился  в  своей
способности осуществить замысел.
     Очутившись в кинотеатре, он подумал,  что не сможет  высидеть до  конца
сеанса,  но  все-таки пересилил  себя и спустя  два часа  покинул зал вполне
удовлетворенным. Концовка фильма была такая, что лучше не придумаешь. Да еще
в главных ролях снимались Томми Миллер и Мери Харт. Хелен обожала Миллера, а
Харт терпеть  не могла. Последние шесть минут картины (Конвей  засек время с
точностью  до секунды) занимал  музыкальный  номер,  который  почти  целиком
исполняла Мери  Харт.  Миллер  вступал лишь за несколько  секунд  до  конца.
Конвей  мог  со  всеми на  то  основаниями  предполагать,  что  ему  удастся
уговорить Хелен уйти во время этого эпизода.
     Когда он вернулся домой, было темно. Конвей прошел прямо в свой кабинет
и  заперся  на  ключ, хотя жены не было. Он хотел  уничтожить  важную улику.
Достав из ящика стола  незаконченную рукопись, Конвей с сожалением посмотрел
на нее. Он так надеялся на этот рассказ. Конечно, не хочется его терять.  Но
иначе задуманного  не осуществить. Конвей был  совершенно уверен, что сможет
сделать  все правильно и без  ошибок и избавиться от Хелен. Оставались  лишь
две  сложности:  письма,  которые  он  должен  был составить  утром (он  уже
придумал, как все устроить), и Хелен, которую надо было уговорить на поход в
кино.
     Конвей  старательно порвал рукопись и сжег  ее в  большой металлической
пепельнице.  Ложась в  постель,  он был уверен,  что  не сможет заснуть,  но
давешнее волнение  сменилось спокойной уверенностью в скором освобождении, и
он быстро погрузился в сон.
     Хелен  спустилась к завтраку,  когда Артур уже выходил  из-за стола. Их
взгляды встретились, и она шепнула:
     -- В полдень.
     Вернувшись  в  кабинет, Конвей  сразу  же сел  за машинку.  Нельзя было
терять ни минуты. Первым  делом  он написал Аллену. Это было обычное письмо,
какие  он  иногда  отправлял  своим  друзьям. Примерно  такие  же письма  он
составил и другим приятелям. Конвей торопился, понимая, что  Хелен не станет
соблюдать табу на вход в кабинет. Надписав конверты, он сунул в них листы и,
не  запечатывая,  спрятал в  карман  вместе  с марками.  Затем  приступил  к
составлению других писем --  тех, которых требовала от него Хелен. Он  знал,
что жена  непременно пожелает  их прочесть, и,  хотя Артур понимал, что этих
писем никто, кроме Хелен, не увидит,  он заливался  краской при  мысли об их
содержании.
     Он  печатал  последнее,  пятое  письмо,  когда Хелен  без стука вошла в
кабинет и взяла со стола четыре готовых.
     -- Что-то ты долго.
     -- Это же не простые письма. Пришлось несколько раз начинать сызнова.
     -- Вполне в твоем  духе, -- буркнула Хелен. Она прочла четыре письма, а
потом и пятое, уже законченное. -- По-моему,  неплохо. Должно сработать. Где
конверты?
     -- Сейчас напечатаю адреса, а после обеда отправлю.
     -- Да что ты говоришь? Печатай, а все остальное я сделаю сама.
     Артур  покорно напечатал адреса,  стараясь, чтобы они выглядели так же,
как на первых пяти конвертах. Пора было заводить разговор о походе в кино.
     -- Послушай, Хелен, -- начал он, -- я не  собираюсь  кривить душой. Мне
не нравится твоя затея, но у меня нет выхода. Теперь, когда письма готовы, я
хочу поскорее со всем покончить. Но, пока мы дождемся ответов, минует  самое
меньшее  неделя. Нам придется как-то сосуществовать под этим кровом.  Почему
бы не заключить перемирие?
     Хелен со злорадной ухмылкой посмотрела на него.
     -- Что, поджилки трясутся?
     Артур заставил себя сдержаться и не выдать переполнявшей его ненависти.
     -- Не в этом  дело.  Просто  иначе мы целую  неделю  будем портить друг
другу настроение. И что мы с этого получим? Ничего.
     -- Ладно, так и быть. Я пошла за сумочкой. -- Она направилась к двери.
     -- У нас найдется что-нибудь на обед? -- спросил Артур. Он уже заглянул
в кухню и знал, что еды в доме нет.
     -- Перемирие не означает, что я начну для тебя стряпать.
     -- Ясно.  Что  ж, могу подвезти тебя, куда надо. Я  же  все равно поеду
обедать.
     -- Как это мило,  --  насмешка  в ее  голосе  не  смогла  скрыть  ноток
удивления,  но Хелен быстро совладала с собой. -- Не запечатывай конверты, я
сама все сделаю.
     Похоже, ее сомнения не рассеялись до конца. Но письма не должны попасть
к  адресатам, иначе  весь его план рухнет. Вскоре Хелен вернулась в кабинет,
осмотрела  каждое  письмо,  вложила  их  в  конверты,  запечатала,  наклеила
принесенные с собой марки, сунула письма в сумочку и пошла вниз.
     Артур быстро достал  свой комплект писем, заклеил их,  прилепил марки и
двинулся следом  за женой. Она подкрашивала губы перед зеркалом в  прихожей,
сумочка  лежала  рядом  на  столике.  Конвей  вошел  в кухню,  налил  стакан
минеральной  воды и уронил его  на  пол. Вода  и  осколки  брызнули  во  все
стороны. В дверях кухни появилась Хелен.
     -- Ну, что там опять?
     -- Стакан  упал. Я сейчас все уберу.  -- Конвей направился  к маленькой
кладовой, где хранились тряпки и швабры. Хелен продолжала малеваться.
     -- Боюсь, это был один из дорогих бокалов, -- пробормотал Конвей.
     --  Что?! -- ахнула Хелен и бросилась в кухню.  Конвей сделал ставку на
ее инстинктивную реакцию и оказался  прав. Подбежав  к сумочке, он  проворно
подменил  письма и  открыл дверцу кладовки.  Когда  он взял швабру, жена уже
снова стояла перед зеркалом.
     -- Неуклюжий  медведь, -- буркнула она. Конвей еле  сдержал улыбку. Все
оказалось так просто. Возможно, это добрый знак.




     По  дороге  Хелен опустила письма в ближайший  почтовый ящик. Когда она
вернулась  в  машину,  Конвей заметил происшедшую в ней  перемену. Жена была
почти спокойна.
     -- Если уж у нас перемирие, то, может быть, пообедаем вместе?
     -- Я  не  против, -- ответил  Конвей.  Он был  рад, что Хелен  сама это
предложила.
     Обед не сопровождался  ожесточенной  пикировкой.  По  пути  домой Хелен
сказала:
     -- Мне нужны белые перчатки, а тут на Беверли-драйв есть магазин.
     Конвей невольно покосился на белые перчатки на руках жены. Она заметила
это и добавила:
     -- Это моя единственная пара, и мне надоело их  стирать. Конечно,  если
тебе лень останавливаться...
     Конвей  решил не  усложнять  свою задачу. Остановиться  пришлось за пол
квартала от магазина. Он вылез из машины вместе с Хелен.
     -- Пойду куплю себе газету.
     Когда  Хелен  отошла  достаточно  далеко,  Конвей  юркнул  в  маленькую
лавчонку,  прошелся вдоль полок  и, наконец,  нашел то,  что искал:  детский
карнавальный  набор.  Очки,  нос, усы  и брови. Заплатив и рассовав  все  по
карманам, он вышел из лавки и выбросил упаковочную коробку в урну.
     Когда  Хелен вернулась,  Конвей  уже сидел в машине  и читал газету. Он
запустил мотор. Хелен взяла газету и раскрыла на рубрике объявлений.
     -- Сто лет уже не показывали хороших фильмов, -- заметила она.
     Конвей купил эту газету нарочно,  чтобы  навести жену  на размышления о
кинематографе.   Теперь  он  боялся   торопить  события.  Может,   следовало
подождать,  пока  они  вернутся  домой  и  жена  от  скуки  сама  запросится
куда-нибудь?  Или  перенести  все  на  следующий  день,  когда  улягутся  ее
подозрения по поводу его столь неожиданного дружелюбия?  И все-таки  у  него
был шанс провернуть дело, не откладывая в долгий ящик.
     --  Разве  тебе  не  понравилась картина с  Томми Миллером?  -- невинно
спросил он. -- Как бишь ее? "Песнь Манхэттена"?
     -- Ты же знаешь, я ее не видела.
     -- Да? Помнится, ты говорила о ней, и я решил...
     -- Вот, значит, как ты внимателен к моим словам.
     Конвей решил попытать счастья.
     --  А я как раз  видел рекламу.  Фильм идет  на  бульваре Санта-Моника,
недалеко от нас. Какой там кинотеатр?
     --  Где?  --   Хелен  пробежала  глазами  газетную  полосу.  --  А-а...
"Монтеррей".
     -- Я бы и сам сходил на этот фильм. Можно хоть сегодня.
     -- Ну и сходи.
     -- Не желаешь присоединиться?
     Конвей краем глаза заметил, как жена покосилась на него.
     -- Не знаю... Если уж совсем нечем будет заняться...
     Он не решился развить тему. Будь что будет.
     Дома Хелен пошла в свою комнату, Артур -- в  свою. Запершись, он тотчас
принялся за  дело. Надо  было приспособить усы. Они  были длинные, черные, с
закрученными кончиками, как у пиратов. Днем такие усы никого  не обманут, но
в  темноте  вполне  могут сойти за настоящие,  особенно  если  подровнять  и
подстричь их. Он  порылся в чемодане со старой одеждой,  предназначенной для
рыбалки. Там лежала потрепанная шляпа, приобретенная еще до войны. Другой не
нашлось: в Калифорнии  Конвей обходился без головного убора. Сгодится, решил
он.
     Раза два Хелен набирала телефонный номер. Конвей приоткрывал  дверь, но
не слышал никаких разговоров. Наверное, жене  не удавалось дозвониться.  Это
было ему  на руку.  Когда Хелен  скрылась  в своей  комнате,  Конвей  быстро
спустился вниз, схватил старое  махровое  полотенце  и спрятал его вместе со
шляпой в "бардачок" машины.
     Ворс,  состриженный с усов, письма, составленные по требованию Хелен, и
номерок из  прачечной,  споротый с полотенца,  он сжег в  небольшой печке за
гаражом.
     Все  было  готово.  Впрочем...  Ему  пришло  в  голову,  что   начнется
расследование, и, если он  скажет,  что пишет  рассказы, в доме  должны быть
какие-нибудь доказательства этого. Конвей  поднялся в кабинет и напечатал на
машинке начало одного из своих неопубликованных творений.
     В шесть вечера он  спустился к телефону и, услышав,  как приоткрывается
дверь комнаты Хелен, набрал номер.
     -- Кинотеатр "Монтеррей"? Во сколько начинается "Песнь Манхэттена"? Уже
идет?  Следующий сеанс в  половине  восьмого? Журнал? А сам  фильм?  В  семь
пятьдесят шесть?
     Когда он повесил трубку, появилась Хелен.
     -- Ты пойдешь?
     -- Наверное.
     Конвей боялся выдать волнение.  Он понимал, что жене совсем  не хочется
проводить вечер в  его  обществе, пусть даже и  в  кино.  Но ей  нечем  было
заняться...
     -- Когда начинается сеанс?
     -- Двадцать минут восьмого. Я хочу посмотреть и журнал.
     -- Пойду соберусь.
     Конвей назвал неверное время начала сеанса по двум причинам. Во-первых,
стоянка будет  еще  свободна,  а  ему надо было  поставить машину  в дальнем
конце.  Во-вторых,  придя в кинотеатр  загодя, они увидят конец  предыдущего
сеанса, и тогда Хелен согласится пораньше уйти со следующего.
     Он надел неброский  костюм, завернул  усы  в бумагу  и сунул в  карман.
Услышав, как жена вышла из своей комнаты, Конвей  положил ключи от машины на
маленький  столик,  накрыл их листом бумаги и спустился вниз.  На Хелен были
розовый  костюм  и  ярко-красный  шарф.  Она  старательно  натягивала  новые
перчатки. Конвею этот  костюм не нравился: ему казалось, что он подчеркивает
и без того пышные  формы Хелен. Не любил он и этот кричащий шарфик. Но Хелен
не могла ходить без шейных платков, и этот красный очень нравился ей. Конвей
ожидал, что жена накинет  шарф, и  обрадовался правильности своего  расчета.
Шарф был нужен ему для осуществления замысла.
     -- Прихвати пальто, -- посоветовал он. -- Вечер будет прохладный.
     -- У меня нет подходящего пальто.
     --  Оставишь его  в машине.  По крайней  мере, не  околеешь на обратном
пути.
     Хелен неохотно взяла  пальто. Когда они подошли  к машине,  выяснилось,
что  Конвей  забыл дома ключи. Он  вернулся, вошел в комнату Хелен  и открыл
шкафчик,  где лежали носовые  платки.  Все  шло по плану. Он  быстро оглядел
стопку  платков, чтобы  выбрать лучший.  А  почему бы не  заменить платок на
перчатки? На мгновение Конвей задумался. Перчатки были поношенные, но вполне
чистые. Во всяком случае, хуже не будет. Вполне возможно, что  перчатки даже
добавят его замыслу достоверности.
     Кинотеатр  располагался в северо-восточной части бульвара Санта-Моника,
и возле  него была хорошо освещенная  автостоянка.  Но здесь брали  четверть
доллара,  и  Конвеи  приловчились  ставить  машину  на небольшой  бесплатной
площадке между рынком и банком.  По ночам там не было охраны. Попасть туда и
выехать было просто, одни ворота выходили  на улицу, другие -- в узкую аллею
на задворках. К тому же, площадка не освещалась. Места  там хватало всего на
два  десятка машин,  но  претендентов  всегда  было много.  К  началу сеанса
площадка  наверняка  будет заполнена машинами,  поэтому  Конвей поторапливал
жену во время ужина и чуть-чуть превысил скорость по дороге к кинотеатру.
     Хелен не удивилась, когда Конвей направил  машину к бесплатной стоянке.
Они  приехали вовремя: на площадке  было лишь несколько  автомобилей. Въехав
туда, Артур поставил машину рядом с дальними воротами у аллеи.
     --  Надо было бросить  машину  возле ресторана. Оттуда рукой подать, --
сказала Хелен,  вылезая.  Конвей  молча запер  дверцы.  -- А  тут что? Места
заказаны заранее? -- ворчливо спросила она, когда они подходили  к парадному
въезду на стоянку.
     Она никогда не изменится, подумал Конвей. Никогда. А вслух сказал:
     -- Через пару  минут здесь будет полно  машин,  а  после сеанса зрители
повалят гуртом. Если бы мы поставили машину у этих ворот,  то потом ждали бы
полчаса, а так спокойно выедем в аллею.
     -- Да, конечно, ты же не можешь терять  здесь драгоценное время. У тебя
уйма важных дел дома.
     Конвей  посмотрел  на  жену.  На  лице  ее  читалось удовлетворение  от
произнесенной колкости. Он не стал отвечать. Кто поручится, что все пройдет,
как задумано?
     Пока он покупал билеты, Хелен  подозрительно оглядывала пустое фойе,  а
когда он собирался вручить билеты контролеру, она спросила:
     -- А во сколько начинается сеанс?
     -- В половине восьмого, мадам.
     Хелен  взглянула  на  часы.  Конвей  прекрасно  знал,  что   было  семь
девятнадцать.
     -- А сейчас что идет?
     -- Фильм. Заканчивается через десять минут.
     -- Придурок!
     Это замечание  было адресовано Конвею. Хелен  развернулась  и пошла  по
тротуару. Конвей догнал ее.
     --  Я  не виноват.  Мне  по  телефону  сказали,  что в  двадцать  минут
восьмого.  Ты же знаешь,  они  вечно переносят  начало.  С тобой такое  тоже
случалось. Пойдем в кафе напротив, выпьешь кофе.
     Хелен помедлила.
     -- Ну,  ладно,  только не вздумай торопить меня  из-за журнала.  Хочешь
смотреть его -- иди один.
     Они  сели в кабинке небольшого кафе напротив кинотеатра. Хелен заказала
кофе и пирожное, а Конвей -- только кофе. Потом он взял со стола чек и полез
в карман. Увидев мелочь в его руке, Хелен рассмеялась.
     -- Тебе надо остаться и помыть тут посуду, чтобы расплатиться.
     Она  открыла сумочку, достала оттуда туго набитый бумажник, отделила от
стопки один доллар и небрежно бросила его на чек.
     Конвей  уставился на  бумажник. Он совсем забыл,  что  жена  сняла  все
деньги  со  счета.  И  теперь  принялся  лихорадочно   соображать,  как  это
обстоятельство  повлияет  на  его  план. Конечно, если  оно всплывет,  могут
возникнуть вопросы. Но объяснение найти можно. Не хватало еще из-за какой-то
мелочи  похерить  весь  замысел. Конвей внезапно впал  в ярость: надо же, не
просто сняла все со счета, но еще и таскает деньги с собой!
     -- Ты спятила! Носить при себе такие  деньги! Хочешь, чтобы  кто-нибудь
дал тебе по макушке?
     -- А ты хотел, чтобы я оставила их дома? Ха! Умнее не придумаешь! Пусть
уж лучше мне дадут по башке, -- она убрала бумажник в сумку.
     --  Кого будут бить по  башке? -- раздался  хрипловатый  голос. -- Хочу
посмотреть.
     Это была официантка. Она подошла к ним, неожиданно вынырнув из-за спины
Конвея. Хелен улыбнулась и сказала:
     -- Мой муж считает, что меня. Но он, как всегда, заблуждается.
     Официантка  со служебной улыбкой  взяла  чек  и  принялась  отсчитывать
сдачу.
     -- Вечно они суетятся, -- бросила  она таким тоном, словно  говорила  о
низших формах жизни.
     -- Особенно по пустякам, -- подхватила Хелен и улыбнулась Конвею так же
фальшиво, как официантка.  Он  с ужасом подумал о том, чего она сейчас может
наговорить. Надо было срочно менять тему.
     -- Я просто сказал, что этот шарф превращает ее в мишень.
     --  Красная тряпка для бугаев! -- официантка  громко рассмеялась  своей
шутке,  потом   повернулась  к   Хелен  и  добавила:   --  Мужчины   всякого
напридумывают.
     -- Большинство, но не  все,  --  ответила Хелен и встала  из-за  стола.
Официантка перешла в соседнюю  кабинку, но Хелен успела громко сказать мужу:
-- Не забудь сдачу, толстосум. Можешь забрать мелочь себе.
     Конвей  оставил чаевые,  сунул  мелочь в  карман и  поплелся следом  за
женой.
     Теперь у  кинотеатра было  многолюдно,  в фойе вливался поток зрителей.
Конвей заволновался,  но зал оказался не полным,  и  они смогли найти  места
именно там, где ему хотелось: в третьем ряду сзади, справа от прохода. Здесь
стояли высокие кресла, в таком  казалось, что ты  в  зале один. Кроме  того,
немногие  заметят, как они уйдут, а указать точное  время и подавно никто не
сможет.
     Фильм  начался,  и Конвей принялся обдумывать возникшие  осложнения. Он
полагал, что, вытащив Хелен в кино,  добъется перемирия, но не учел ее гнева
и не  предвидел  перепалку в  кафе.  Теперь положение изменилось.  Перемирие
кончилось.  Хелен  будет   всячески  задевать,  оскорблять  и  унижать  его.
Необходимо  покинуть зал  до  конца сеанса. Зная, что Хелен терпеть не может
Мери Харт, Конвей надеялся обратить это обстоятельство  к  своей  выгоде. Он
хотел сказать что-нибудь вроде: ты права, она ужасна, смотреть тошно, пойдем
отсюда. Но  сейчас  об  этом  не могло быть и речи. Конвей  решил  поступить
наоборот. После второй песни в исполнении Мери Харт он наклонился к Хелен  и
прошептал: "Просто потрясающая артистка". Глаза жены презрительно сверкнули.
     Конвей  старался  не  переиграть.  Во время очередной  песни он подался
вперед  и  впился взглядом  в  экран. Он помнил  эпизод,  после которого шел
заключительный  музыкальный номер.  Достав жевательную резинку,  он  угостил
Хелен.  Та,  естественно,  отказалась.  Конвей  рассчитал  верно:  когда  он
доставал резинку, на экране  вновь появилась  Мери  Харт,  и  он, словно  от
восхищения, уронил пачку  на пол. Хелен  что-то проворчала.  Он  наклонился,
чтобы поднять жвачку, вытащил из кармана одну перчатку и незаметно бросил ее
под стоявшее впереди кресло.
     Затем  он выпрямился  и постарался сосредоточиться на экране:  близился
решающий миг.  На мгновение  Конвея охватил страх, он подумал, что не сможет
заставить жену уйти до конца сеанса, и испугался собственного замысла.
     Последний музыкальный номер длился ровно пять минут, потом шел минутный
диалог,  объятия и затемнение.  Конвей решил, что  из зала  надо выйти через
минуту после начала номера. Хелен ходила медленно, и им  понадобится  минуты
две, чтобы добраться до  стоянки. К  тому времени картина кончится, и у него
будет  две-три  минуты на осуществление задуманного. Даже секундная задержка
могла все погубить.
     Прозвучал  аккорд,  и  Конвей  понял,  что пошел  последний музыкальный
номер. Надо было действовать без промедления. Он наклонился к Хелен.
     -- Я читал об  этой песне. Ее-то мне и хотелось послушать. Лучшая песня
Мери Харт, как говорят знатоки.
     Никакой реакции. Мери  Харт пропела куплет. Конвей  искоса  взглянул на
жену. Она откинулась в кресле и, похоже,  не собиралась уходить,  хотя  было
ясно, что Том Миллер не примет участия в этом номере.
     Первый  куплет  и  припев  длились  минуту   десять  секунд.  Хелен  не
выказывала  ни  малейшего  недовольства.  Конвей  с  ужасом  понял,  что все
пропало. Он  откинулся  в кресле, лихорадочно соображая,  как  бы  уговорить
Хелен  посмотреть  часть журнала перед началом следующего  сеанса.  Это  был
единственный шанс, хотя и слабый.
     Мери Харт пропела еще один куплет и пустилась в пляс. Минута сорок пять
секунд. Мозг  Конвея работал как секундомер. На  экране появились девицы  из
кордебалета и подхватили песню.
     --  Я  пошла,  --  проговорила  Хелен  и  встала.  Конвей  оцепенел  от
неожиданности. Когда он пришел  в себя, Хелен уже шагала к выходу. Он быстро
поднялся и догнал ее. С начала номера прошло две минуты пятнадцать секунд.
     В фойе  не было ни одного человека.  Видимо, антракт продлили, и Конвей
не рассчитывал на это. Билетер стоял поодаль, болтая с продавщицей воздушной
кукурузы, и супруги незаметно покинули кинотеатр.
     Конвей шел  в двух  шагах  позади Хелен. Начав переходить улицу,  Хелен
оглянулась и сказала:
     --  И  что ты нашел в этой...  -- Она не договорила, потому что  Конвей
рванулся  вперед,  схватил  жену за  руку  и оттащил  ее  к  тротуару.  Мимо
пронеслась древняя колымага с  пятью или шестью подростками. Хелен  едва  не
очутилась под колесами.
     --  Спасибо,  --  задыхаясь  от  испуга,  произнесла  она. --  Ты  меня
удивляешь.
     Конвей и сам не понял, почему сделал это. Скорее всего, машинально. Эти
юнцы могли бы  поработать  за него. Провидение давало ему шанс, а он, дурак,
проворонил подарок судьбы.
     Они перешли улицу. У Конвея засосало под  ложечкой. Последние  два часа
он  раздумывал, как  бы  заставить жену  выйти из  зала до  конца сеанса,  а
теперь, когда это получилось, он  почувствовал неуверенность в себе. Нет, он
не  испытывал жалости или  угрызений совести.  Он просто не знал, сможет  ли
завершить начатое.  До  машины  оставалось  несколько шагов, до убийства  --
несколько секунд.
     Конвей  распахнул дверцу, Хелен села, и он  неплотно прикрыл ее,  затем
обошел машину, скользнул за руль и запустил мотор. Неплотно прикрытая дверца
задребезжала.
     -- Захлопни дверцу.
     Хелен отвернулась и взялась за ручку.
     -- Хоть раз в жизни ты верно предсказал погоду. Подай мне пальто.
     Это  было кстати.  Став коленом на  сиденье, Конвей  сделал  вид, будто
тянется за  пальто.  Хелен захлопнула  дверцу. Все произошло  так, как он  и
задумывал. Руки  Конвея  обвили шею Хелен и ухватили  концы шарфа.  Он резко
рванул шарф и потянул его назад.
     Хелен  не сопротивлялась,  пока  шарф  не  сдавил  ей  горло. Потом она
вскинула руки,  и  Конвей спихнул  ее  с сиденья на  пол.  Хелен  попыталась
впиться ногтями  в запястья Конвея, но ей мешали перчатки. Лишь один раз она
смогла повернуться к мужу, и он успел заглянуть ей в глаза. В них не было ни
тени  страха,  лишь   ярость  и  ненависть.  Хелен  даже  не  понимала,  что
происходит.
     Да она и  не  осознает, что умирает, подумал Конвей и еще туже  затянул
шарф.




     Конвей не мог смотреть на часы, поэтому с тревогой поглядывал на ворота
стоянки. Тело жены обмякло, она перестала сопротивляться.
     Он  не знал, мертва ли  она, но  проверять  это не было времени. Конвей
выехал со стоянки и покатил по аллее. Было  темно, но он не решился включить
фары. Проехав  ярдов семьдесят, он остановился и задним  ходом загнал машину
на пятачок за мастерской по ремонту сантехники.
     Конвей-писатель  уже  давно  приметил и запомнил это место: здесь можно
было  ненадолго  спрятать  машину.   Накануне   он  еще  раз  приезжал  сюда
осмотреться. Площадка тянулась вдоль  всего  здания  и  имела футов двадцать
пять  в   ширину.  Тут  останавливались  небольшие  грузовички,  развозившие
оборудование. Ночью  они стояли у пандуса, носом к аллее. Конвей загнал свою
машину  на  свободное место возле  стены  соседнего  дома,  заглушил  мотор,
взглянул на часы и глубоко вздохнул. С начала последнего музыкального номера
прошло шесть минут. Фильм кончался. Надо было спешить.
     Он наклонился  и  снял с  Хелен  перчатки. Сунув их  в  карман,  достал
другую, заготовленную заранее, и натянул ее на  еще теплую правую руку жены.
Затем  схватил Хелен  подмышки  и усадил. Ему понадобились все  силы,  чтобы
приподнять  тело   и  перевалить   его  через  спинку  сиденья  назад.   Оно
выскользнуло из рук и со стуком грохнулось на пол.
     Сумочка  все  еще лежала на заднем  сиденье. Конвей  задумался. Наличие
денег не  было  предусмотрено планом,  но и  оставить их в машине он тоже не
мог.  Во-первых, не на что жить. Во-вторых, найдя деньги, полиция начала  бы
задавать  лишние  вопросы. Если они узнают, что деньги  сняты  со счета,  он
придумает какое-нибудь  объяснение.  Конвей быстро нашел в сумочке бумажник,
сунул  его  в карман,  а сумку бросил на  пол  рядом  с телом, затем взял  с
заднего сиденья пальто и накрыл им труп.  Вытащив ключи  из замка зажигания,
Конвей положил их на сиденье и тихонько выскользнул из машины.
     Он  хотел  вернуться  на  стоянку  с таким  расчетом, чтобы  кто-нибудь
непременно  увидел его входящим в  кинотеатр, но  теперь на  это уже не было
времени. В  любую минуту со  стоянки  могла  выехать  машина. По пути Конвей
остановился у какой-то  витрины и посмотрел на свое отражение, потом смахнул
со  лба  пот,  поправил прическу  и  двинулся  дальше.  Когда он  подходил к
стоянке,  с  нее выезжали  две машины, и Конвей перебежал на другую сторону,
чтобы не попасть в лучи фар.
     Итак,  полдела сделано.  В  ближайшие  несколько  минут  его  машину не
найдут, и он  сможет  осуществить свой план. Впредь надо было действовать по
четкому графику, на котором держался весь замысел. Конвей взглянул на часы.
     Первым  делом  он  подошел к  кассиру, сказал,  что  его  жена потеряла
перчатку, и попросил разрешения поискать ее. Кассир  отослал его к билетеру,
там Конвей объяснил все  еще  раз. Билетер проявил отзывчивость  и пропустил
его в зал. Конвей осмотрел места, на  которых сидели они с Хелен, вернулся в
фойе и отправился в кабинет директора, которому и изложил свое дело со всеми
подробностями, чтобы его речь хорошо запомнилась.
     -- Мы  с женой  только  что посмотрели  фильм.  Садясь  в  машину, жена
обнаружила,  что  потеряла  в  зале перчатку.  Билетер пропустил меня,  но я
ничего не нашел. Может быть, кто-то принес ее вам.
     -- Нет, никто не отдавал мне никаких перчаток, -- ответил директор.
     -- А не найдется  ли у вас фонарика? В зале темно, и я мог не  заметить
ее.  Вряд  ли  ее  кто-то подобрал, прошло всего  две минуты.  Вы  же знаете
женщин...
     Директор достал из ящика стола фонарик и встал.
     -- Неприятно потерять  одну перчатку, -- сказал он. -- А когда находишь
одну перчатку, от этого нет никакого проку. Почему женщины никогда не теряют
обе перчатки? Полагаю, это не так злило бы их.
     Конвей даже гордился собой. Ведь поначалу он задумал "потерять" носовой
платок. Но перчатка -- куда более веский повод вернуться в зал.
     Директор направил луч фонаря на  пол, Конвей опустился на  четвереньки,
внимательно осмотрел пол и,  наконец, радостно извлек из-под кресла перчатку
и показал ее директору, который был доволен не меньше, чем сам Конвей.
     В  фойе Конвей еще раз поблагодарил директора,  а  тот  посетовал,  что
перчатка, увы, сильно запылилась.
     --  Ничего, отстирается.  Должно быть, мы наступили на  нее.  -- Конвей
сунул перчатку  в карман  и собрался уходить, когда вдруг взгляд его упал на
продавщицу воздушной кукурузы.  -- Куплю, пожалуй, жене лакомство, она любит
эту снедь.
     --  Правильно, -- сказал директор. -- У  нас лучшая в  городе воздушная
кукуруза.
     Конвей приобрел большой кулек  кукурузы, еще раз поблагодарил директора
и покинул  кинотеатр.  После  его возвращения в  зал  прошло  девять  минут.
Конечно, было бы  неплохо поторчать там подольше, но он исчерпал все причины
и поводы для задержек.
     Конвей неторопливо  направился к стоянке.  Машин  там  осталось  совсем
немного.  Людей  он не заметил вовсе,  но решил сыграть свою роль  до конца.
Прошагав до  площадки, на которой прежде стояла его машина, Конвей изобразил
удивление, заозирался, потом двинулся  на улицу и, наконец, пошел  обратно в
кинотеатр, но уже гораздо быстрее.
     Здесь он снова обратился к кассиру.
     -- Не искала ли меня молодая женщина?  Я возвращался за  ее  перчаткой.
Перчатку нашел, а жены нет. На ней такой розовый костюм и ярко-красный шарф.
Вы ее не видели?
     -- Нет, она ко мне не подходила. Спросите билетера.
     Билетер дал Конвею тот же ответ. В задумчивости постояв у двери, Конвей
отправился в кафе через дорогу, внимательно осмотрелся там, справился о жене
у  продавца  табачного  ларька,  затем  подошел  к  официантке,  которая  их
обслуживала.  Выйдя  из кафе,  он  еще  с  минуту  постоял  на  улице, потом
торопливо  зашагал к стоянке  и  осмотрел все машины. Затем  пошел к стоянке
кинотеатра  и расспросил дежурного, после чего вернулся  в кинотеатр и опять
подошел к билетеру.
     -- Вы не видели... -- начал он.
     Билетер  сидел  в  кресле и  читал  журнал.  Посмотрев  на  Конвея,  он
отрицательно  покачал головой и снова углубился в чтение. Конвей медленно, с
задумчивым видом направился в кафе,  набрал номер  своего домашнего телефона
и, прослушав несколько гудков, позвонил в полицию.
     --  Полиция?  --  подпустив  в  голос  тревожных ноток, спросил он.  --
Пожалуйста, пришлите машину к кинотеатру "Монтеррей".
     -- Ваши имя и адрес?
     -- Артур Конвей. Я жду на углу бульвара Санта-Моника и Николз.
     -- Что случилось?
     -- Я буду ждать перед кафе. Приезжайте быстрее, -- он повесил трубку.
     Едва ли полицейские подумали, что звонит муж, потерявший жену и машину.
Скорее уж  они решили,  что  кто-то  хочет  сообщить о скандале  у  соседей,
грабеже или хулиганстве. Впрочем, это не имело большого значения. Главное --
звонок зарегистрировали и пришлют машину.
     Конвей   вышел  на  тротуар  и  принялся  вглядываться   в  проезжающие
автомобили. Мимо прогрохотал  трамвай. Конвей посмотрел  на часы -- точно по
графику.  Патрульная машина  прибыла меньше чем через три  минуты, и  Конвей
бросился к ней, прежде чем распахнулась дверца.
     -- Я  Артур  Конвей.  Это  я звонил. Жена оставалась в  машине, когда я
вернулся в зал за потерянной ею перчаткой. Через несколько минут я пришел на
стоянку, но и жена, и машина пропали.
     -- Спокойно, спокойно. Давайте-ка еще разок, и помедленнее.
     Конвей понимал,  что  производит  забавное  впечатление со своим мешком
воздушной кукурузы и повестью  о жене, сбежавшей  с кем-то. Точнее, уехавшей
на машине.  Сейчас было  важно,  чтобы  в нем увидели  смешного,  жалкого  и
незадачливого мужа.
     Он  вновь  изложил  свою  историю,   несколько  подробнее,  но  опустив
некоторые обстоятельства. Надо было оставить  кое-что и про запас на  случай
новых  допросов. Он  рассказал, что оставил машину поблизости, а  ключи -- в
машине, но  заявил, что жена не любит крутить  баранку, и едва ли она уехала
сама, бросив его здесь.
     Давая  объяснения, Конвей заметил,  что  на лице  одного из  патрульных
появилась  насмешливая  мина.  Повернувшись к напарнику,  тот ухмыльнулся  и
подмигнул, потом снова посмотрел на Конвея.
     -- Ну, и чего же вы хотите от нас, приятель?
     -- Как -- чего? Чтобы вы поискали ее.
     -- А почему бы вам не позвонить домой? Может, ваша благоверная уже там.
     -- Я только что звонил. Говорю вам, она бы не уехала одна.
     -- А  может, она и  не одна,  --  патрульный  уже не скрывал  насмешки.
Конвей догадывался, о чем тот думает. Что ж, неплохо.
     -- Вы не понимаете, -- долдонил он свое. -- Она никогда не...
     -- Слушайте,  приятель, вы хотите заявить об исчезновении жены  и угоне
машины?
     -- Нет-нет, я просто подумал, что, может, вы поищете ее поблизости... Я
бы с вами поездил...
     --  Мы не  обслуживаем  пассажиров,  -- отрезал  патрульный.  --  Можем
принять у  вас  заявление. Если хотите  подождать, то ступайте  в  ближайший
полицейский участок и заявите там. Советую не торопиться.
     -- Спасибо, но... Вы поищете ее?
     -- Так уж и быть. Какая машина?
     Конвей описал машину и назвал номер, но полицейские ничего не записали,
и он понял, что они не намерены сообщать в управление.
     -- Я еще здесь посмотрю, а потом позвоню домой, -- сказал  Конвей. -- В
какой участок лучше пойти, если я надумаю заявить о пропаже?
     -- На Уилкокс-авеню.
     Следя за отъезжавшей машиной, Конвей покосился на скамейку у трамвайной
остановки. На  ней  сидело трое  людей. Значит,  трамвай  недавно прошел,  а
следующий появится через тринадцать минут.
     Полицейская  машина  замедлила ход на углу и  свернула на юг. Итак, они
будут осматривать аллею. Конвей быстро зашагал к стоянке.  Пройдя полпути до
аллеи, он  увидел впереди  отсвет  фар, шмыгнул  за  какой-то  автомобиль и,
дождавшись,  когда  патрульная  машина  медленно проползет  мимо,  торопливо
пересек  улицу, нырнул в проход между зданиями,  подбежал  к  своей  машине,
огляделся и сел за руль. Запустив мотор, но не включая фар,  Конвей медленно
выехал в аллею. Он мог свернуть налево, в сторону, противоположную той, куда
поехали патрульные, но это было чревато  встречей  с  полицейскими, которые,
возможно,  захотят сделать  круг.  Поэтому он поехал  направо, надеясь,  что
патрульные  не  остановились за ближайшим  углом. Добравшись до перекрестка,
Конвей свернул к югу и только тогда зажег фары.
     После отъезда патрульных  прошло три минуты. Через десять минут к  кафе
подойдет трамвай.  Конвей  заранее  присмотрел  три  места,  где можно  было
оставить машину. С учетом запаса времени он остановил выбор на Фултон-стрит.
Направляясь туда, Конвей вдруг  с пугающей ясностью осознал,  сколь  огромна
разница между планированием идеального убийства и его осуществлением.  Шансы
быть пойманным на этом этапе казались  ничтожными. Но теперь, когда в машине
труп,  все  выглядело  иначе.  Авария,  нарушение  правил   движения,  любое
пустячное происшествие  -- и пиши пропало.  В  первоначальном плане  не было
предусмотрено  сумасшедшее везение,  но и  жестокому  невезению там места не
отводилось. Конвея прошиб  пот.  Понимая,  что  в  таком состоянии выполнить
задуманное будет  еще труднее,  он  собрался  с  силами, открыл  "бардачок",
достал оттуда полотенце и надел шляпу и перчатки.
     Остановившись перед  светофором, он скомкал полотенце,  засунул его под
пиджак,  застегнулся и поднял воротник. Потом  прилепил  усы  и посмотрел на
себя в зеркало.  В темноте сойдет, подумал он. У полицейских будет словесный
портрет совсем другого человека.
     Фултон-стрит Конвей выбрал  потому,  что здесь стояли частные особняки.
Каждый   дом   имел  террасу,  и,   когда   Конвей  проезжал  здесь,  готовя
преступление, он видел едва ли не на всех этих террасах влюбленных. Это было
очень хорошо: ему требовались свидетели.
     Но сегодня  то ли  из-за похолодания, то ли по иной причине, улица была
безлюдна. На миг  Конвея обуял  страх. Менять планы  и импровизировать  было
поздно. Ехать к другим заготовленным заранее местам -- тоже. На Фултон-стрит
он  рассчитывал обеспечить  себе алиби.  Мгновение спустя Конвей  облегченно
вздохнул: в конце квартала на крыльце сидела парочка.
     Он  решил поставить  машину рядом с этим домом, развернулся  и принялся
задним ходом  въезжать на тротуар. Бордюр оказался таким  высоким, что крыло
или  бампер машины чиркнули по бетону. Уж теперь-то меня наверняка  заметят,
решил Конвей.
     Заглушив мотор и погасив  фары, он  поднял все стекла, еще раз закрепил
усы,  вылез  из машины и  быстро зашагал  по  улице.  Ни  во  дворах, ни  на
тротуарах  никого не было, но теперь у него есть как  минимум два свидетеля,
способных сказать,  во сколько  на  улице появилась машина. Для алиби вполне
достаточно.
     Если бы  он поехал  в  участок трамваем от  кафе, пришлось бы ждать  на
остановке  тринадцать  минут,  а   потом  еще  одиннадцать  минут  ехать  до
перекрестка бульвара Санта-Моника и Уилкокс. После отъезда патрульной машины
прошло  десять  с половиной  минут. За  оставшиеся  тринадцать  с  половиной
предстояло покрыть расстояние в  одну и четыре десятых мили, чтобы добраться
до остановки, от которой потом надо было еще шагать в участок. Это означало,
что требуется преодолеть милю менее  чем  за  десять  минут,  что совершенно
невозможно при средней скорости ходьбы.  Конвей рассчитывал, что полиция так
и подумает. Свернув  за угол, он ускорил шаг. Накладные усы мешали дышать, и
Конвей снова сунул их в карман: больше  не нужны. Его должны были  заметить,
когда он вылезал из машины,  теперь же,  наоборот,  следовало превратиться в
невидимку.  Повернув  за  очередной  угол,  он  стянул  и  спрятал  в карман
перчатки. Затем,  оглядевшись,  вытащил полотенце,  разорвал  его на  четыре
части и  бросил  в  сточные канавы по  обеим  сторонам  улицы. Со  шляпой он
обошелся так же безжалостно.
     Теперь Конвей  шагал  на пределе своих  возможностей; он  начал потеть,
заболели  голени. И все же скорость была недостаточной, а пуститься  трусцой
он  не  решался:   бегущий  мужчина  на  темной  улице  --  что  может  быть
подозрительнее?
     И  еще  надо  было  избавиться от  усов.  Конвей  принялся рвать  их  и
разбрасывать клочки. Пот струился по лицу, одежда липла к телу.
     Он намеревался идти к цели зигзагами, но теперь пошел прямо: времени не
оставалось,  а он  должен  был по крайней  мере  увидеть трамвай.  Последний
квартал он преодолевал уже  через силу и  вышел  на бульвар,  когда  трамвай
проезжал мимо. Конвей  увидел то, что хотел: в  трамвае  было довольно много
пассажиров, и  присутствие  либо отсутствие  одного  человека  едва ли будет
замечено. Теперь  можно было замедлить  ход,  чтобы  не привлекать внимания.
Трамвай не  остановился на перекрестке: там горел зеленый светофор.  Но зато
остановился  на следующем  пересечении, возле Кауенга-авеню. Конвей  немного
успокоился: теперь он укладывался в график.
     Надо было  немного остыть,  стереть пот с лица и  рук  и пройти еще три
квартала. Конвей еще раз повторил историю, которую  намеревался рассказать в
участке.
     Когда  он вошел,  дежурный  сержант с легким недовольством оглядел его.
Послеобеденная суета и поиски угнанных машин закончились, а время пьяниц еще
не наступило. Поэтому Конвей нарушил небольшое затишье в работе полиции.
     -- Сержант, у меня пропали жена и машина.
     -- Да? Как это произошло?
     Конвей изложил суть дела.
     -- А почему бы вам не позвонить домой? -- предложил сержант.
     --  Я  уже  звонил,   но...   А  который   теперь  час?  Двадцать  пять
одиннадцатого? Что ж, попробую еще раз.
     -- Телефон в углу, -- сообщил сержант и снова уткнулся в газету.
     Конвей набрал  номер и  уже без  спешки (время его обращения  в участок
было зафиксировано) принялся слушать длинные гудки.
     -- Не отвечает, -- сказал он, наконец.
     Сержант неохотно отложил газету и достал бланк заявления.
     --  Вы  уверены,  что  хотите  заявить  об исчезновении?  Почему  бы не
потерпеть до утра? Может, она просто поехала с кем-нибудь выпить кофе?
     -- Нет. Она никогда так не  делала. Ей не нравится водить машину, и она
не  уехала  бы  без меня. Это  смешно...  -- "Осторожно, не  переиграй!"  --
мысленно предостерег он себя. -- Кроме того, мы здесь почти никого не знаем.
     Конвей заметил ухмылку на лице сержанта.
     -- Я знаю, что  у вас  на  уме, -- с негодованием проговорил он. -- Моя
жена не из таких.
     -- О, нет, я ничего такого и не думал, -- поспешил оправдаться сержант.
Потом взял ручку и приготовился писать. -- Итак, где это произошло?
     Конвей  повторил свою  историю, расписался на  двух бланках  и собрался
уходить, когда в участке появились двое полицейских.
     -- Не забудьте  позвонить нам,  если жена объявится! -- крикнул сержант
вслед   Конвею.  Ему  не  терпелось  поведать  о  незадачливом   муже  своим
сослуживцам.
     В автобусе Конвей продолжал играть  роль, но дома, даже  не выпив, хотя
желание было,  тотчас приступил  к  делу.  Он  сунул поднятую  в  кинотеатре
перчатку  в ящик своего  стола,  собственные  перчатки  положил в другой,  а
бумажник --  в жестяную  коробку,  где хранились  страховые полисы. Вывернув
карман, в котором лежали усы, Конвей тщательно пропылесосил его.
     Ему не  давала покоя мысль о  новых перчатках жены, купленных  сегодня.
Сжечь  их  он не мог:  дотошные следователи установят факт  покупки, и тогда
придется объяснять исчезновение  новых перчаток.  Они не  были испачканы, но
уже утратили девственную  белизну.  Найдя какое-то  жидкое моющее  средство,
Конвей выстирал перчатки, повесил и  включил вентилятор, чтобы они побыстрее
высохли.
     Ужасно  хотелось выпить,  но  рисковать он не  стал  и удовольствовался
бутербродом  и  стаканом  молока.  Он  бы  с удовольствием  погасил  свет  и
завалился  спать,  поскольку не испытывал ни  мук совести,  ни  страха перед
привидениями,  но  это могло вызвать подозрения. Кроме  того, надо  было еще
кое-что сделать.
     Когда перчатки, наконец,  высохли,  он  отнес их на  кухню и  выгладил,
затем  снова  осмотрел и  остался доволен:  теперь  только специалист мог бы
определить,  надевали  эти  перчатки или  нет.  Теперь  можно  было спокойно
выпить.
     Не  успев осушить бокал, Конвей почувствовал, что клюет носом. Не забыв
спуститься вниз и включить  свет на  крыльце и в прихожей, он  отправился  к
себе и лег  в кровать, чтобы обдумать завтрашние действия. Но тотчас заснул,
даже не решив, во сколько он встанет наутро.




     Пробуждался   Конвей   медленно   и   тяжело,   словно   от   глубокого
наркотического сна.  В доме стояла  восхитительная долгожданная  тишина.  Он
позвонил в  полицию  и не удивился, когда  ему  сказали, что  не располагают
сведениями  ни  о  жене,  ни  о  машине.  Ближе  к  полудню  он  решил,  что
благоразумнее  и достовернее  всего было  бы  по возможности избегать людей,
поэтому  сходил на ближайший рынок и запасся мясом и консервами на несколько
дней  вперед. Вернувшись домой, позвонил в полицию, взял бутылку пива,  сел,
закинул ноги на стол  и вдруг  почувствовал, что ему нравится этот  дом, еще
совсем недавно  казавшийся тюрьмой. Такое  ощущение покоя он испытывал  лишь
однажды, когда  попал с  фронта в  освобожденный Рим.  Он  уже  был на грани
безумия. Как и  теперь... Нет, теперь все  будет  хорошо. Он сможет спокойно
жить и писать.
     Конвей встал, пошел в  кабинет и сел за машинку, но ему  не работалось.
Стряпать тоже не хотелось, да и  аппетита не было. Он  попробовал подремать,
но тотчас вздрогнул и проснулся. Мучительно  долгий вечер сменился такой  же
бесконечной бессонной ночью.
     Утро тоже не  принесло облегчения. Сколько еще придется ему пребывать в
этом  вакууме? Когда  же найдут машину? Что  скажет та парочка?  Допросят ли
официантку?
     Около часа дня  он сделал себе бутерброд с сыром, который показался ему
совершенно  безвкусным  и сухим.  Запихнув в себя половину,  Конвей выбросил
объедки  в помойное ведро и пошел мыть тарелку. В этот миг послышался звонок
в  дверь, и Конвей от неожиданности выронил тарелку, потому что звонок висел
на стене над раковиной.
     Он подошел к двери и чуть приоткрыл ее.
     -- Мистер Артур Конвей? -- спросил здоровенный верзила с красным  лицом
и  маленькими  острыми глазками.  -- Я -- Ларкин из отдела  по расследованию
убийств. Можно войти?
     Конвей распахнул дверь и посторонился. Он ждал телефонного звонка, а не
прихода сыщика, да еще без предупреждения. Неужели он дал маху?
     -- Что случилось? -- спросил Конвей, едва шевеля пересохшими губами.
     -- Сядьте, мистер Конвей. Боюсь, я принес вам дурную весть.
     -- Вы нашли ее?
     -- Мы нашли машину.
     -- А Хелен? Миссис Конвей?
     -- В машине  был труп. Наверное, вашей супруги. Очень сожалею.  Я хотел
бы, чтобы вы поехали со мной и опознали тело.
     -- Объясните толком, что произошло?
     -- Машину нашли около часа назад. На полу лежала задушенная женщина.
     -- Но... Что еще? Как это произошло? Где?
     Сыщик поднялся.
     -- Зачем беспокоиться раньше времени? Мы  даже не знаем наверняка, ваша
ли это супруга. Поедемте. Если это она, поговорить еще успеем.
     -- Я сейчас выйду, -- сказал Конвей. -- Только переоденусь.
     Ларкин и Конвей сели в машину. За  рулем  сидел  полицейский в мундире.
Некоторое время ехали  молча,  потом  Конвей  еще раз  попытался расспросить
Ларкина, но тот ничего нового не сообщил.
     В морге Конвей пробыл  недолго. Кто-то приподнял  простыню, показал ему
лицо, и все. В кабинете Конвей подписал несколько бумаг, а потом его повезли
в управление. Конвей сохранял  внутреннее  и внешнее  спокойствие, когда они
вошли в дверь с табличкой "Отдел  по расследованию убийств". Его представили
начальнику  отдела  капитану  Рэмсдену,  лейтенанту  и  двум следователям  в
штатском.  В  тот  же миг  в  кабинет  вошел  молодой  человек,  похожий  на
прозябающего разъездного торговца.
     -- Это  сержант Бауэр, мистер Конвей,  -- сказал Рэмсден. Бауэр  достал
записную книжку и пристроился у края стола капитана.
     Они попросили Конвея рассказать им все  как можно  подробнее  с момента
отъезда из дома  в  кинотеатр, что  он  и  сделал. Конвей  говорил  нарочито
сбивчиво,  кое-что  "забывал",  потом  дополнял  свое  повествование  новыми
подробностями,  не всегда мог вспомнить точное время. Зато дал  ясно понять,
что его семейное счастье было безоблачным.
     Через час с небольшим капитан Рэмсден встал из-за стола.
     --  Полагаю,  пока  этого   достаточно.  Разумеется,   нам  понадобятся
отпечатки ваших пальцев.
     -- Вы можете сообщить мне хоть что-то, капитан? -- спросил Конвей.
     --  Я понимаю ваши чувства, но время версий и  догадок еще  не  пришло.
Машину  обнаружили  на  Фултон-стрит, в ней лежало  тело.  Какая-то девушка,
мисс... э...
     -- Элси Дэниелз, -- подсказал Бауэр.
     -- Да. В понедельник вечером она сидела на крыльце...
     -- Со своим дружком, Фредом Бисселом, -- добавил Бауэр.
     -- Да. Они видели, как оставили машину.
     Конвей понял, что для  капитана  эти  сведения  были  новостью: Рэмсден
повернулся к Бауэру и спросил:
     -- Вы уже поговорили с ней?
     -- Конечно, -- ответил Бауэр. -- Мы можем установить время  с точностью
до  двух минут. Влюбленные слушали музыку, потом  пошло выступление сенатора
Тарфа.  Минуты  через  две после  начала речи  они  переключились  на другую
станцию. Девушка вернулась  на крыльцо, села, и тут  они услышали  скрежет и
увидели машину.
     -- Минуточку, --  вставил  Рэмсден.  --  Тарф выступал в  понедельник в
десять вечера. Я слушал это выступление.
     -- Я еще не успел проверить, -- сказал Бауэр.
     --  Оно было  в десять. Значит, машину оставили в десять  ноль  две или
десять ноль пять, -- продолжал капитан. -- Они дали описание?
     --  Ну, это  был мужчина среднего роста,  в темном  костюме. С усами. И
очень сутулый, почти горбатый.
     -- Это все? Что ж, мистер Конвей, через день-два мы будем знать больше.
Расследование дела поручено сержанту Лестеру Бауэру, по  прозвищу Верняк. --
Капитан  и лейтенант засмеялись. Конвей  не понял юмора. -- Ничего, поймете,
когда познакомитесь с ним поближе.
     Бауэру, похоже,  это  не очень понравилось, и он направился к двери, но
капитан остановил его.
     -- Погодите,  сержант,  там  репортеры. Выведите мистера  Конвея  через
заднюю дверь и отвезите домой.
     -- Спасибо, --  сказал Конвей. -- Надеюсь, вы его найдете, а я помогу в
меру сил.
     -- Уверен, что так, -- ответил капитан.
     Когда у Конвея взяли  отпечатки  пальцев, Ларкин и Бауэр усадили его  в
машину.  Конвей решил поближе  сойтись с  Бауэром,  чтобы  получать  от него
сведения. Бауэр заговорил первым.
     -- Остряк, -- буркнул он.
     -- Кто? -- не понял Конвей.
     -- Капитан с его шуточками.
     -- Зачем он упомянул ваше прозвище?
     --  Да  меня  начали  называть  Верняком,  потому что  я  почти  всегда
оказываюсь прав. Не знаю, почему капитан считает это смешным.
     Конвей пристально вгляделся  в  лицо сержанта.  В его глазах не было ни
малейших  проблесков   ума,  зато  они  излучали  самоуверенность.   Лучшего
следователя и не найти, подумал Конвей.
     -- Наверное, капитан высокого мнения о вас, раз поручил такое дело.
     --  Да,  он  знает мои способности,  но  на это  дело  назначил,  чтобы
замедлить  мой служебный рост. Дело  совершенно безнадежное.  Скорее  всего,
убийца  был сексуальным  маньяком. Зацепок никаких. На месте  вашей  супруги
могла оказаться любая другая женщина. У любого кинотеатра, на любой стоянке.
Но придется  выполнить  все  следственные  действия, потратить  впустую уйму
времени и сил, составить тысячу рапортов. А  вот какое-нибудь многообещающее
дело, сулящее повышение, раскроют без меня.
     Конвей понял,  что Бауэр,  по  крайней  мере,  не включал  его  в  круг
подозреваемых.
     -- Кстати, у вашего дома будут репортеры.
     -- Что?!
     -- Рано или  поздно  с ними придется встречаться. Уж лучше  сейчас, чем
отбиваться от них всю ночь. А теперь мы поедем  на стоянку, где вы  оставили
машину, и вы покажете Ларкину точное место.
     Конвей указал место, и Ларкин въехал на площадку.
     -- Начнем с кинотеатра, -- сказал Бауэр. Все вылезли из машины.
     Директор  вспомнил  Конвея и был не на  шутку  расстроен, когда узнал о
случившемся. Он  ответил  на  вопросы,  и  Бауэр  дотошно занес  все  в свою
записную книжку.
     -- Теперь, наверное, надо воспроизвести все, что вы делали в тот вечер.
Постарайтесь быть точным в действиях и соблюдать график.
     "Внимание, опасность!" -- предупредил себя Конвей. Он не мог отчитаться
за четыре минуты, в течение которых душил Хелен и ставил машину в  аллее. Но
он  уже сказал, что они  покинули зал  после окончания музыкального  номера,
значит, без отчета остается минуты полторы. Конвей знал, что делать.
     Он пошел с той же скоростью, что и полицейские. Такой темп был для него
слишком медленным, но  Бауэр и Ларкин, похоже, считали,  что шагают довольно
энергично. Конвей приостановился на том месте, где Хелен едва не угодила под
колеса, потом подошел к машине и изобразил, как открывает дверцу и усаживает
жену.
     --  Я  попросил  ее плотнее  захлопнуть  дверцу.  Потом взял  с заднего
сиденья пальто, и  она  накинула  его  на плечи. Я  запустил  мотор  и хотел
тронуться,  когда она обнаружила потерю перчатки.  Поискала в сумочке, потом
на сиденье и на  полу, и попросила меня посмотреть на земле возле  машины. Я
вылез, ничего не нашел, сел за руль,  и тогда жена сказала, чтобы я вернулся
в зал и поискал на полу. Я заглушил мотор, вылез из машины и пошел в зал.
     --  Минутку,  --  Бауэр  оторвал  взгляд  от часов.  -- Вы видели здесь
кого-нибудь?
     -- Здесь никого. Наверное, мы  были первыми. А когда снова пошел в зал,
тут уже  было  несколько  человек. Две-три машины выезжали  со  стоянки,  --
ответил Конвей, зная, что никто не сможет уличить его во лжи.
     Дальше все пошло как по маслу. Конвей изобразил все точно так, как было
на самом деле.
     -- Вы оставили жену на десять минут сорок секунд. Все сходится.
     -- Что сходится? -- спросил Конвей.
     -- Это был маньяк, -- ответил  Бауэр. -- Вы его не видели, но он следил
за  вами. Когда вы ушли, он сел в машину,  возможно, ударил вашу  супругу  и
уехал. Правильно? -- Он не ждал подтверждения, потому что сам же и  ответил:
-- Правильно.
     -- Мне продолжать? -- спросил Конвей.
     -- Что продолжать?
     -- Ну, показывать, что я делал дальше.
     --  А  зачем?  Жены-то уже  не  было, --  Бауэр  помолчал. --  Впрочем,
давайте, раз уж мы здесь.
     Конвей  мысленно  чертыхнулся. И  чего  он  сунулся?  Теперь  Бауэр мог
заподозрить его в подготовке  алиби. Конвей решил, что впредь будет молчать,
пока его не спросят. Пришлось играть свою роль до конца.
     -- Ну, когда патрульная машина  уехала, я  еще  поискал, а потом понял,
что это бессмысленно, сел на трамвай и поехал в участок.
     -- Угу, -- Бауэра, казалось,  уже утомило это представление. --  Ладно,
давайте я отвезу вас домой.
     По дороге Конвей подумал, что  в блокноте Бауэра  должна появиться  еще
одна запись. В кинотеатре он не  мог об этом сказать, потому  что  тогда его
изложение показалось бы чрезмерно точным. Но теперь...
     Он повернулся к Бауэру.
     -- Большое спасибо, что подвезли. Когда привыкаешь  к  машине, без  нее
чувствуешь себя паралитиком. В ту ночь... ну, когда это случилось,  я думал,
что свихнусь, пока дождусь трамвая, а  ехал на нем целую вечность.  Да еще и
не заметил, как проскочил Уилкокс-авеню.  Проехал лишний  квартал.  Это меня
доконало.
     Конвей был доволен: это прозвучало  как жалоба человека, нервы которого
на пределе.  Сержант  не  придал значения  его  словам.  Главное,  они  были
произнесены вслух.




     Возле  дома стояло с полдюжины  машин,  а рядом  с  ними  и  у  крыльца
толклись человек десять -- восемь мужчин и две женщины.
     -- Я с ними поговорю, -- сказал Бауэр.
     Он  пригласил  всех  в   гостиную,  где  в  двух  словах   рассказал  о
подозреваемом.  Затем Конвей  под вспышки фотоаппаратов ответил на  вопросы.
Единственную фотографию  Хелен, стоявшую у него на  столе,  пришлось отдать.
Наконец газетчики отбыли восвояси. Бауэр тоже ушел, пообещав позвонить, если
что-нибудь прояснится.
     Конвей запер дверь,  опустил  шторы и пошел  на кухню.  Здесь  он  тоже
задернул  занавески,  прежде чем зажечь свет,  смешал себе  мартини  и  стал
обдумывать телеграмму, которую пошлет сводной сестре Хелен. Он понимал,  что
она узнает все из газет. Хелен уже года четыре не общалась со своей сестрой:
они  поссорились  из-за поместья  матери,  когда та  умерла,  и  с  тех  пор
враждовали.  Но,  поскольку  сестра  была единственной  родственницей  жены,
Конвей решил соблюсти приличия и известить ее о смерти Хелен.
     Он допил мартини, с аппетитом поел, выпил кофе, потом покинул дом через
заднюю дверь и отправился  отправлять  телеграмму. На обратном  пути запасся
вечерними газетами и, сев за стол в кабинете, раскрыл их.
     Во всех  газетах статьи об убийстве были помещены на первых полосах под
огромными  заголовками.  Везде  высказывалось  предположение,   что  убийца,
по-видимому, был сексуальным маньяком. Пробежав все статьи, он нашел то, что
искал. Капитан  Рэмсден сообщил, что,  хотя  полиция  и  проверяет показания
Артура  Конвея,  мужа  убитой,  он   не  подозревается  в  совершении  этого
преступления и не  взят под стражу.  Троекратное "браво" капитану  Рэмсдену,
подумал Конвей, за то, что поручил дело сержанту Бауэру.
     Конвей с трудом очнулся  от крепкого сна.  Звонил телефон.  Он поспешно
спустился вниз и снял трубку.
     -- Мистер Конвей? Сержант Бауэр. Как самочувствие?
     --  Ничего.  Только  что  проснулся,  --  спохватившись,  он  торопливо
добавил: -- Не мог уснуть до самого утра, а потом, видать, задремал...
     -- Угу.  Я  вам  скажу,  что  надо  делать.  У меня  в  жизни  не  было
бессонницы.
     -- Вам везет.
     -- Нет, просто  у  меня есть здравый смысл. Напомните, чтобы я не забыл
вам рассказать.  Я  чего звоню-то. Мы  тут  задержали несколько  человек,  и
капитан хочет,  чтобы вы на них  посмотрели. Может, кто из них  крутился  на
стоянке или возле кинотеатра.
     -- Хорошо.
     Бауэр  и  не думал, что Конвей  хоть кого-то  опознает. По  пути  домой
Конвей спросил сержанта:
     -- Теперь мне надо будет приезжать каждый день?
     -- Возможно. Должен же капитан  сообщать что-то жуналистам. Кстати,  вы
смотрели утренние газеты?
     -- Нет.
     -- Надо остановиться и купить. Ваши снимки получились отлично, а вот  я
вышел отвратительно.
     У первого же киоска Бауэр вылез и принес газеты. Пока они просматривали
статьи, Конвей решил поближе сойтись с Бауэром.
     -- А как вы оказались в полиции?
     --  Служил в военной полиции, а в Лос-Анджелес приехал из-за Греты. Это
моя  подруга.  Была  актрисой,  но  бросила  это  дело:  слишком  уж  к  ней
приставали.
     -- Понятно. Я написал  несколько  детективных рассказов. Интересно, как
вы работаете? Пользуетесь достижениями науки? Изучаете судебную психологию?
     -- Нет, -- протянул Бауэр. -- Все это чепуха. Главное -- здравый смысл.
Собрать факты, сопоставить, и все дела. Труднее всего -- добыть их, особенно
в таких  делах, как ваше.  Я работаю не  как другие. Потому  меня и прозвали
Верняком, что я почти всегда оказываюсь прав.
     Конвей решил зайти с другого боку.
     -- Тут  в газете написано, что я вне  подозрений, но  меня проверяют. А
как это делается? Или мне нельзя спрашивать?
     -- Поверка  уже закончена, --  ответил Бауэр.  -- Вы чисты. Я же сказал
вам вчера, что это маньяк. Но, конечно, пришлось отрабатывать все версии.
     Конвей втайне гордился своей расторопностью. Жаль, что нельзя подробнее
расспросить, какая  именно деталь или сочетание обстоятельств отвели от него
подозрения. Впрочем, черт с ним.
     -- Кстати, -- проговорил Бауэр. -- В кабинете  у  капитана вы говорили,
что почти никого тут не знаете. Я составил список ваших знакомых. Надо будет
их проверить.
     -- Зачем?
     --  Главным  образом,  для  рапорта.  Должен  же  я  изображать  бурную
деятельность, пока не улеглась шумиха. А может, что-то всплывет. Ну, знаете,
она могла сказать подружке, что  к ней пристают, или еще что-нибудь. Не было
ли у вашей жены какой-нибудь записной книжки с адресами?
     -- По-моему, не было... А впрочем, когда мы переехали  сюда, она купила
себе книжечку. Не знаю только, сумею ли  найти ее. Хелен не заглядывала туда
уже целую вечность.
     Когда они вошли в дом, Бауэр сразу же направился к лестнице.
     -- Давайте начнем с ее  комнаты, -- предложил он. -- Да, пока не забыл.
У вас осталась перчатка, которую вы подобрали в кинотеатре?
     Конвей остановился.
     -- Кажется, да. А зачем она вам?
     -- Хочу посмотреть.
     Конвей  пошел в  свою  комнату, Бауэр  двинулся за ним. Взяв  перчатку,
сержант подошел к окну, осмотрел ее, потом достал из кармана вторую перчатку
и принялся их сравнивать. Конвей следил за ним, не понимая, в чем дело.
     -- Не вижу смысла, -- объявил, наконец, Бауэр.
     -- В чем?
     -- Да  вот, посмотрите. Перчатки  в двух местах  штопаные.  На этой шов
разлезся. Тут протерлись два пальца. Перчатки никуда не годные.
     Конвей испытал потрясение. Бауэр сказал правду. Он вспомнил, что  Хелен
не упоминала  о плачевном  состоянии перчаток.  А он не обратил внимания  на
старые перчатки  в тот день, когда жена купила себе новые.  Не  посмотрел на
них, когда доставал из ящика. Мозг Конвея лихорадочно заработал, просчитывая
возможные последствия.
     -- Не понимаю, к чему вы клоните, -- сказал он.
     --  Просто  не  вижу  смысла, вот и все.  Зачем посылать  вас  в зал за
изношенной перчаткой?
     --  Вы же знаете,  женщины есть  женщины. Ничто  их так  не бесит,  как
потеря одной перчатки.
     -- Да. Порой даже я их не  понимаю. Их мозг не всегда работает так, как
должен работать,  по  мнению нормального  здравомыслящего  человека.  Ладно,
пойдемте, поищем книжечку.
     Они  вошли в  комнату  Хелен.  Бауэр сразу  же направился к шкафчику  и
выдвинул верхний ящик. Конвей запаниковал. Именно в этот ящик он сунул новые
перчатки Хелен после стирки и утюжки. Придурок! Почему он полез в этот ящик?
Бауэр почти  сразу же выпрямился и  поднял  повыше красную записную  книжку,
после чего принялся листать ее, сверяясь со своим списком.
     -- Кто это?
     Конвей подошел и заглянул в книжку.
     -- Это Гордоны. Самые близкие из  наших здешних  приятелей. Три  месяца
назад они переехали в Нью-Йорк.
     Бауэр продолжал листать страницы, в большинстве своем чистые.
     -- Совсем мало имен. Наверное, вам было скучно?
     -- Я бы не сказал. Конечно, нам  не хватало  Гордонов, но мы с  женой и
вдвоем прекрасно проводили время.
     -- А это кто? -- спросил Бауэр.
     -- Гарри Тейлор? Мы его почти не знали. Он  один раз был у Гордонов. Не
знаю, зачем Хелен записала его номер.
     -- Наверное, вы иногда звонили ему?
     --  Уверен,  что  ни жена,  ни я  никогда... Хотя,  кажется,  один  раз
звонили. Гордон был занят, и  мы  хотели позвать этого Тейлора четвертым  на
бридж. Не помню, кто из нас ему звонил, но он так и не пришел.
     -- Не возражаете, если я на время возьму книжечку?
     -- Берите.
     -- Я пойду, -- Бауэр повернулся к ящику и на миг замер, разглядывая его
содержимое, потом медленно задвинул. Конвей почувствовал комок в горле, хотя
и не знал, что привлекло внимание сержанта.
     Послышался звонок в дверь.
     -- Я сейчас не хочу ни с кем говорить, -- сказал Конвей. -- Если можно,
узнайте, кто там, и постарайтесь их спровадить, а я подожду наверху.
     -- Хорошо, -- Бауэр пошел вниз. Конвей вернулся в  комнату жены и сразу
же  направился к ящику, выдвинул его ровно  на столько же, насколько  прежде
сержант,  и осмотрел содержимое.  Перчатки лежали  в углу. Их белизна резала
глаза, и все остальные вещи казались темнее, чем были на самом деле.
     Какой  же  я  дурак! Зачем  я  положил их сверху?  Неужели нельзя  было
свернуть и засунуть вниз? Я  же знал, что это чревато опасностью. Зачем было
совать их под нос этому тупице Бауэру?
     Конвей задвинул ящик. В этот миг снизу донеслось:
     -- Мистер Конвей, спуститесь!




     Спускаясь  по  лестнице,  Конвей  увидел, как  в  дом входит  девушка с
чемоданом  и  сумкой в руках. Поставив  пожитки  на  пол, она  посмотрела на
Конвея, улыбнулась и сказала:
     -- Здравствуйте, Артур.
     Бауэр взглянул на Конвея. Тот смотрел  на девушку. Он никогда прежде не
видел ее.
     -- Не узнаете меня?
     Конвей озадаченно покачал головой.
     -- Я -- Бетти.
     -- Сестра Хелен? -- наконец, вспомнил он.
     -- Сводная сестра по матери.
     -- Вы не говорили мне, что у нее есть сестра, -- сказал Бауэр.
     -- Сводная сестра, -- поправила его девушка.  -- А вы не очень любезны,
-- снова обратилась она к Конвею. Он совладал с собой и представил сержанта.
Полицейский что-то промямлил.
     -- Что, удивлены моим приездом?
     -- Конечно. Я же только вчера послал вам телеграмму.
     -- Я уже вылетела. Услышала обо всем по радио и решила приехать помочь.
Надо сказать,  я ожидала более радушного приема. Вы даже не приглашаете меня
присесть.
     -- Ой.  Да, конечно, садитесь,  --  Конвей  провел  ее  в  гостиную. Он
лихорадочно соображал. Откуда свалилась эта девица, которая не давала о себе
знать уже пять лет? Надо было побыстрее спровадить Бауэра.
     -- Я ужасно хочу принять ванну и переодеться.
     -- Вы даже не упоминали ни о какой сестре, -- повторил сержант.
     -- Сводной сестре, -- опять сказала Бетти. -- Наверное, он забыл о моем
существовании.  Мы с Хелен не общались с тех пор, как мать умерла и оставила
все мне, потому что Хелен не захотела остаться дома и переехала в Нью-Йорк.
     Конвей смотрел  на нее  и видел, что  облик Бетти совсем не совпадает с
описанием,  данным  Хелен. Темноволосая, кареглазая, с  правильными  чертами
лица и ладненькой фигуркой, она излучала тепло и жизнелюбие.
     --  А почему вы приехали, если не  ладили  с  миссис Конвей? -- спросил
Бауэр. -- Вы располагаете сведениями, полезными полиции?
     -- Боже  мой,  разумеется, нет. Просто хочу  помочь Артуру пережить эту
трагедию.
     -- Значит, вы добрые друзья?
     -- Нет, сержант, -- ответил Конвей. -- Я хочу...
     -- Надеюсь, мы ими станем, -- сказала Бетти. -- Как идет следствие?
     -- Не могу вам ответить, -- холодно произнес Бауэр, зыркнув на нее.
     --  Меня  мало  интересует  ваше  личное  отношение.  Я  --единственная
родственница, а вы, надо полагать, слуга народа.
     -- Я никому не слуга. И позвольте вот что вам сказать...
     Конвей затесался между ними.
     -- Пожалуйста, прекратите.  Бетти,  сержанту нечего сказать вам, потому
что он уже рассказал журналистам все, что считает нужным.
     -- Я читала  газеты по пути из  аэропорта. С  чего они взяли, будто это
сексуальный маньяк?
     Вот  кто  меня погубит,  подумал Конвей. Не знаю,  когда и  как, но она
доведет меня до газовой камеры.
     -- А кто еще? -- спросил Бауэр.
     -- Глупый  вопрос, --  парировала Бетти.  -- В  Лос-Анджелесе несколько
миллионов жителей, и половина их -- женщины. Если по  городу  бродит маньяк,
вероятность нападения именно  на Хелен -- один к миллиону. Вы что,  не могли
найти более правдоподобную версию?
     Конвея этот довод озадачил, но Бауэра -- нет.
     -- Послушайте, -- сказал он, -- вероятность быть убитым молнией -- один
к  десяти  миллионам,  но,  если  это  случится,  вы  покойница,  и  никакая
статистика вас не утешит. Правильно? Правильно. Ваша сестра мертва.
     -- Сводная сестра,  -- не преминула заметить Бетти. --  Но,  если после
грозы вы найдете чей-то труп, это вовсе  не будет означать, что человек убит
молнией. Правильно? Правильно.
     Бауэр открыл рот, чтобы возразить, но, по-видимому, передумал.
     --  Мне пора,  --  объявил  он и,  остановившись в дверях, обратился  к
Бетти: -- Где мне вас найти, если вы мне понадобитесь?
     -- Кажется, вы хотите поговорить со мной? Естественно, здесь.
     У Конвея вытянулась физиономия, сержант вытаращил глаза.
     -- Но вам нельзя оставаться здесь со мной, -- сказал Конвей.
     -- Об  этом мы поговорим  потом,  а пока позвольте  мне принять ванну и
переодеться.
     -- Я заеду позже, -- ледяным тоном сообщил Бауэр.
     Конвей  закрыл за ним дверь и, взяв багаж Бетти, поднялся наверх. Бетти
уже была в комнате Хелен.
     -- Мне хочется поговорить с вами, но я ужасно грязная. Отложим беседу.
     Конвею  тоже  не  терпелось поговорить  с Бетти, выяснить, что у нее на
уме,  но  он  не  знал,  с  чего  начать. Может быть, пока  она  моется,  он
что-нибудь придумает.
     Слушая плеск  воды,  Конвей  искал ответы  на  многочисленные  вопросы.
Почему приехала Бетти? Вдруг Хелен написала ей? Неважно, знает ли Бетти хоть
что-нибудь.  Она может бросить тень сомнения  на  показания Конвея. Само  ее
присутствие  уже порождает вопросы.  А вдруг она  приехала с какой-то  своей
целью? Шантаж?
     Конвей  начал  понимать,  что его "идеальное" убийство  становится  все
менее идеальным. Одно он знал  наверняка:  если не удастся  спровадить Бетти
восвояси,  надо дать ей приют. Так он сможет хотя  бы  приглядывать за ней и
присутствовать при ее разговорах с Бауэром.
     -- Наверное,  вы  удивлены моим  приездом? -- спросила Бетти,  входя  в
комнату.
     -- Мягко говоря, да.
     --  Во-первых,  я  действительно  хочу  помочь  вам.  Наверное,  вам  и
невдомек, что  я влюбилась  в вас еще школьницей,  когда  Хелен прислала нам
вашу фотографию и написала про вас. Мне всегда ужасно хотелось вас увидеть.
     -- А других причин нет?
     -- Пожалуй,  есть. Может статься, скоро я выйду замуж и  тогда уже вряд
ли   буду  куда-то  ездить.  Для  меня  это  последняя  возможность  увидеть
Калифорнию. Вы не могли бы свозить меня на какую-нибудь киностудию?
     -- Нет. Я никогда там не бывал.
     -- Жаль.
     -- А сколько вы намерены здесь пробыть?
     -- Зависит от обстоятельств.
     -- От каких?
     --  Ну,  во-первых,  деньги.  И  будет  ли у  меня шанс  на  студии.  И
понравится ли мне Калифорния.  Но я не  намерена  навязываться  вам  на  все
времена. Подыщу себе жилье.
     -- Понятно. А других причин приезжать не было?
     -- Нет, -- удивленно ответила Бетти.
     -- Гибель сестры, например?
     -- Зачем нам лицемерить друг с другом?
     -- Когда вы получили последнее письмо от Хелен?
     -- Вскоре после смерти мамы.
     -- Разве она не писала вам после нашего переезда сюда?
     -- Нет. Я даже не знала, что вы переехали.
     -- А как же вы узнали, где мы живем?
     -- Это было нетрудно, коль скоро в каждой газете есть ваши фотография и
адрес.
     -- А чем вы можете мне помочь?
     -- Ну, стряпать, прибираться  в  доме,  не давать никому  тревожить вас
понапрасну. Писатели совершенно беспомощны. Писатель... Это мне тоже  всегда
нравилось в вас.
     Конвей насмешливо ухмыльнулся.
     -- Ваша сестра не считала... --  он  осекся. --  Хелен не  рассказывала
мне, что вы такая, -- неуклюже закончил он.
     Вот что она задумала. Хочет поймать меня на слове. Достаточно случайной
фразы, и я пропал. Нет, надо срочно избавиться от нее.
     -- Вам нельзя оставаться здесь, -- резко сказал он.
     -- Что? -- ее ошеломила  его  неожиданная  грубость. --  Что такое?  Вы
ведете себя так, будто боитесь меня.
     Конвей засмеялся, но получилось не ахти как убедительно.
     -- А чего мне вас бояться?
     -- Я  заметила на двери спальни Хелен замок.  Наверное, такой же есть и
на вашей.
     Она думает, что я не устою против ее чар. Конвей был готов вырядиться в
волчью  шкуру, лишь  бы  это  помогло отделаться  от  Бетти.  Но  надо  было
изобрести какой-то другой способ.
     -- Я совсем ничего не ел, -- сказал он. -- Может, поэтому и злой.
     -- Так я и думала.  Но  вы сами не дали мне возможности накормить  вас.
Сейчас я что-нибудь приготовлю. Вот видите, я же говорила, что сумею помочь,
-- она направилась на кухню, и  Конвей поплелся  следом. -- Уходите, тут моя
вотчина.
     Еда оказалась вкусной, но едва ли этот обед можно было назвать веселым,
поскольку протекал он в полном молчании.  Только в самом конце трапезы Бетти
попыталась заговорить.
     -- Ужасная комната. Почему вы не едите на террасе?
     -- Хелен там не нравилось. То слишком жарко, то слишком холодно.
     -- Мне бы понравилось.
     -- Было очень вкусно. А теперь я помою посуду, а вы поедете подыскивать
жилье.
     -- Вам прямо неймется выставить меня.
     -- Извините, если я кажусь грубым.
     -- Кажетесь? Кабы так. Я уеду вечером, а пока доделаю дело. Ступайте.
     -- Я просмотрю газетные объявления.
     Конвей нашел несколько объявлений о сдаче жилья, потом сел за машинку и
сделал вид, будто  работает. Прошло около часа,  когда  в  дверь постучалась
Бетти.
     -- В  самолете  я  не сомкнула глаз  и теперь  с  ног  валюсь. Пожалуй,
вздремну, а уж потом пойду.
     Конвей хотел возразить, но дверь уже закрылась, и  мгновение  спустя он
услышал, как щелкнул замок в спальне Хелен.
     Что  ж,  по  крайней  мере,  Бетти  согласилась  уйти.  Хоть   какое-то
облегчение. Конвей  погрузился  в  размышления  и вздрогнул, услышав дверной
звонок.  Он взглянул  на часы. Уже пять.  Он рассердился на себя за то,  что
позволил Бетти проспать  так долго,  и,  прежде чем спуститься вниз,  громко
постучал в дверь ее комнаты.
     -- Я ехал мимо и  решил заглянуть, --  сообщил Бауэр, входя. -- У  вас,
часом, не найдется холодного пива?
     -- Конечно, найдется. Сейчас принесу.
     Но сержант пошел за Конвеем в кухню.
     -- Она уехала? -- театральным шепотом спросил он.
     -- Нет еще. Она спала.
     -- Что?!
     -- Сказала,  что ужасно  устала, а  я заработался и  даже  не  заметил,
сколько прошло времени. -- Конвей протянул сержанту бокал  с пивом,  и Бауэр
надолго припал к нему.
     -- Нехорошо. Молодая девушка у вас в доме...
     -- Еще бы. Если вы поможете мне  поскорее  спровадить  ее,  буду только
рад, -- сказал Конвей. -- Будь здесь моя машина, я бы собрал пожитки Бетти и
увез. Вы не знаете, когда мне ее вернут?
     --  Думаю, через пару  дней. А тело отдадут  завтра. Вам пора звонить в
похоронное бюро. Кстати, не сочтите за любопытство, но как у вас с деньгами?
     -- Думаю, на приличные похороны хватит.
     -- Тогда позвоните в "Уолбридж", сошлитесь на меня. Расценки там весьма
умеренные... Я тут проверил всех ваших знакомых из списка.
     -- И что?
     -- Ничего. Как я  и  предполагал. Пустая  трата  сил  и времени. А этот
Тейлор, ну, из записной книжки жены, где он работает?
     -- Ума не  приложу, --  честно  ответил  Конвей.  --  По-моему, он  был
разъездным торговцем, но что продавал и от какой фирмы, не знаю.
     -- Как он выглядел?
     -- Чуть повыше меня, черноволосый, смуглый. Это все, что  мне известно.
Разве он способен вам помочь?
     -- Нет. Но я должен что-то делать. Появится эта дамочка или нет?
     -- Сейчас спустится. Вы хотите с ней поговорить?
     -- Бетти! -- позвал сержант.
     -- Иду! -- откликнулась девушка.
     -- Мне пора, -- вдруг сказал Бауэр.
     -- Не знаю, чего она там возится. Женщины есть женщины.
     -- Кстати, о женщинах.  Я тут обедал с Гретой и показал ей те перчатки.
Знаете,  что она сказала? Потеряв  одну такую перчатку,  женщина  непременно
выбросит и другую. В этом есть своя логика.
     Мало ему собственной тупости, подумал Конвей. Еще и у Греты занимает.
     --  Не знаком  с особенностями женской логики, но жена  попросила  меня
вернуться за перчаткой, -- сказал он. --  Может, хотела надеть их, работая в
саду.
     --  Хелен работала в саду? -- недоверчиво спросила подошедшая Бетти. --
Тогда она и впрямь изменилась.
     Конвей мысленно чертыхнулся, потому что Бауэр подошел к  окну и оглядел
совершенно запущенный сад.
     -- Она любит садоводство? -- спросил сержант.
     -- Нет, -- Конвей искал  подходящее объяснение, такое,  против которого
Бетти было бы нечего возразить.  -- Она  часто говорила,  что хочет заняться
садом, но никогда ничего там не делала. Это было что-то вроде шутки.
     -- Не понимаю, что тут смешного, если она ничего не делала.
     -- Вам не понять. У вас с Гретой тоже, наверное, есть шуточки, понятные
только вам двоим.
     --  Нет,  --  сухо ответил  сержант. -- Никаких  таких шуточек. У Греты
туговато с юмором.
     -- Может, объясните, о чем идет речь? -- попросила Бетти.
     Бауэр тотчас протянул ей злополучные перчатки.
     -- Не  верится,  чтобы женщина  могла  расстроиться из-за  потери такой
перчатки. Скорее, наоборот. Любая была бы рада избавиться от них.
     Конвей смотрел на Бетти и ждал, что она скажет.
     -- Любая,  но не  Хелен. Она не любила терять вещи и никогда  ничего не
выбрасывала.
     Конвей  подивился этому беспардонному  вранью.  Еще  минуту назад Бетти
намекала, что  он говорил неправду о  покойной жене,  а  теперь  сама лгала,
покрывая его.
     -- Мистер  Конвей  сказал, что вы не  будете  жить  здесь, -- заговорил
Бауэр. -- Неподалеку есть мотель.
     -- Я хотела поискать жилье,  но проспала. Не хочу  ночевать  в паршивом
мотеле, когда здесь есть хорошая комната с кроватью.
     -- Как вы не поймете, что вам нельзя оставаться тут?
     -- Там, где я  росла,  считают, что человеку надо помогать в беде, а не
бросать его одного.
     -- Но что скажут люди?  -- не  сдавался Бауэр.  -- Это  же  неприлично.
Правильно? Правильно.
     Бетти посмотрела на него, выдержала паузу и сказала:
     --  Сержант, я  смогу  позаботиться  о  своем  добром имени  без помощи
полицейского  управления  Лос-Анджелеса. Сейчас я вполне обойдусь  без ваших
советов, оценок и вашего навязчивого присутствия.
     Бетти подошла к двери и распахнула ее. Бауэр молча покинул дом.
     Едва за ним закрылась дверь, Конвей спросил:
     -- Зачем вы разыграли этот спектакль с перчатками?
     -- А  что, не получилось?  Да, актриса я  не  ахти  какая.  Но сержант,
кажется, купился. Поужинаем дома или куда-нибудь пойдем?
     -- Делайте, что хотите. Я намерен ужинать здесь.
     -- Вот  и  хорошо.  -- Его грубость, похоже, перестала  действовать  на
Бетти. -- Пойду стряпать.
     За ужином Конвей так и не решился выпить, боясь, что у  него развяжется
язык. Молчание было еще более неловким, чем во  время обеда.  Наконец  Бетти
сказала:
     -- Вам надо почаще выходить из дома, а то сидите как в тюрьме.
     -- Позвольте  напомнить, что  у меня  недавно погибла жена, и мне не до
развлечений.
     -- Я не о развлечениях. Как сказал сержант, это было  бы неприлично. Но
вы могли бы...
     -- Повторяю, я не расположен веселиться.
     -- Разумеется, вы  расстроены, но вовсе  не обязаны изображать из  себя
убитого горем мужа.
     -- О чем это вы?
     -- Вы с Хелен прожили четыре года. Ни  один нормальный человек не  стал
бы сожалеть о ее кончине. Неважно, убили ее или нет.
     Бетти смотрела на него открытым честным взглядом, и Конвей отвел глаза.
А потом воскликнул: "Вы сошли с ума!" -- и убежал в свою комнату.
     Что она знает? О чем догадывается? Что замышляет? В какую ловушку хочет
его заманить?
     Ответов  на  эти  вопросы  он  не  находил.  А  потом  понял,  в  каком
направлении  движутся его мысли, и  испугался. Неужели придется убить и  эту
девушку?  Нет, он не убийца, хотя и задушил Хелен. Это был единственный путь
к  спасению.  Но  теперь  "идеальное"  убийство  на глазах теряет  всю  свою
"идеальность".
     Он  услышал,  как Бетти  поднялась в  комнату  Хелен,  подождал,  потом
выглянул из кабинета. Бетти  уже  погасила свет. Конвей спустился  на кухню,
взял бутылку виски, содовую и вернулся к себе.




     Наутро,  открыв глаза, Конвей первым делом  посмотрел на небольшие часы
на столике.  С  трудом  сфокусировав взгляд,  он увидел, что уже  десять,  и
ужаснулся. Сев  на постели, принялся приводить в порядок мысли. Что ж, Бауэр
не звонил -- и то слава богу.
     На кухонном столе лежали  газеты и грейпфрут, на плите  стоял кофейник.
Конвей выпил одну чашку кофе, налил  еще и, сев за стол, взялся за грейпфрут
и  газеты. Убийство по-прежнему  будоражило  умы.  О  нем  писали на  первых
полосах, но статьи сменились заметками на одну колонку.
     -- Я не слышала, как вы спустились.
     Голос  донесся с террасы.  Конвей поднял  глаза и увидел  голову Бетти,
которая  выглядывала  из-за спинки  кушетки.  Бетти  загорала. Она встала, и
похмелье Конвея мгновенно  улетучилось.  На  Бетти  были совсем  коротенькие
шорты и лифчик, едва-едва прикрывавший великолепную грудь.
     -- Сегодня газеты пишут об  убийстве гораздо меньше, -- заметила Бетти,
стоя  в  дверях.  Конвей  очнулся. Он был  зачарован  красотой  ее  молодого
стройного тела, но теперь напустил на себя суровый вид и ответил:
     -- Бауэр сказал, что шумиха скоро уляжется.
     -- На  улице  так хорошо, -- Бетти  потянулась. -- Почему бы  и  вам не
позагорать?
     -- А что скажут соседи?
     -- Соседи! -- Бетти поморщилась. -- На террасе нас не видно.
     Предложение было очень заманчивое, и Конвей решил снова начать грубить.
     -- Разве вы не пойдете искать жилище?
     -- Извините, -- ответила она  с таким видом, будто он  дал ей пощечину.
-- Пожалуй, я оденусь.
     Когда Бетти ушла, Конвею стало по-настоящему стыдно за  свое поведение.
Через пару минут она снова спустилась вниз.
     -- Если вы  намерены питаться дома,  запаситесь продуктами. Холодильник
уже пуст. Я не  знаю, когда вернусь за вещами. Пойдете куда-нибудь, оставьте
ключ под ковриком.
     Конвей видел, что Бетти обиделась  и старается держаться холодно,  но в
ней  не было того убивающего все яда, который буквально  источала Хелен. Ему
захотелось извиниться, но он не мог позволить себе этого.
     -- Я оставлю дверь незапертой.
     Бетти ушла, а Конвей позвонил в похоронное бюро и обо всем договорился,
после чего проглотил пилюлю аспирина и прилег у себя в кабинете. Не успел он
задремать,  как его  разбудил  звонок  в дверь. Конвей  прекрасно  знал, кто
пожаловал.
     --  Я тут ехал  мимо  и  решил заглянуть,  -- сказал  Бауэр. --  У  вас
неважный вид.
     -- Должно быть, потому что я небрит. Опять не мог заснуть.
     -- Да, я  же  обещал  рассказать,  как с этим бороться, --  спохватился
Бауэр.  -- Дело в том,  что, если  человек не  может заснуть, значит, ему не
дают покоя  какие-то  мысли.  Рецепт  прост:  надо  выкинуть  их  из головы.
Правильно? Правильно.
     -- Понятно. А о чем же тогда думать?
     -- Ни о чем, -- Бауэр понизил голос и спросил: -- А где она?
     -- Ушла. Сказала, что вернется за вещами, как только подыщет жилье.
     -- Отлично. Да,  кстати, пока не забыл. Рэмсден хочет  еще о чем-то вас
спросить.
     -- Я рассказал все, что знаю.
     --  Да. Но он  спрашивал  только о дне убийства. Я  все проверил, толку
никакого,  стало быть, надо заглянуть  подальше  в прошлое.  Что  вы  делали
накануне? Это было воскресенье.
     --  Я весь  день работал, а  Хелен была дома. -- Это была правда. -- Мы
хотели поужинать где-нибудь,  но у нее разболелась  голова. Я сварил ей суп,
потом она пошла  спать, а  я отправился  подышать  воздухом, обмозговал свой
новый рассказ и вернулся домой.
     -- Ага. А в понедельник?
     Конвей   рассказал  и  о  понедельнике.  Сидели  дома,  Обедали.  Хелен
отправилась по магазинам, он купил газету и ждал  ее в машине. И  тут Конвей
сделал вид, будто что-то вспомнил.
     -- Да! Она же купила себе пару новых перчаток. Вернувшись в машину, она
сказала, что  наконец-то обзавелась второй парой белых  перчаток и теперь не
будет так часто стирать.
     -- Значит, у нее была еще одна пара?
     Конвей  на миг разозлился на себя. Оказывается, этот болван Бауэр  даже
не заметил новые перчатки, когда открывал ящик в комнате Хелен.
     Сержант в недоумении покачал головой.
     -- Тогда я и  впрямь  не  понимаю, зачем ей понадобилось искать  старую
перчатку. Да, кстати, пока не забыл. У вас с деньгами не туговато?
     -- Ну, более-менее нормально.
     -- Это, конечно, не мое дело, но сколько у вас на счете?
     Ага! Вот оно что! -- подумал Конвей.
     -- Один доллар.
     Бауэр искренне изумился.
     -- Так вы знали, что ваша жена сняла все деньги?
     -- Конечно. Сумма  уменьшилась,  а  банк  берет  плату за  обслуживание
каждого выписанного чека, вот мы и решили снять деньги.
     Вконец расстроенный Бауэр поплелся к двери.
     -- У вас были какие-то другие мысли по поводу этих денег?
     --  Я  все думаю  об  этих  перчатках.  Мне казалось, ваша  жена что-то
замышляла, хотела на некоторое время уехать от  вас, поэтому и отправила вас
за  этой  драной  перчаткой.  У  меня  очень  хорошая зрительная  память.  Я
вспомнил, что видел в ее ящике  банковский конверт. Проверил  и выяснил, что
она сняла все  деньги. Но теперь... теперь, кажется, меня  не  туда занесло.
Сержант Бауэр не боится признать ошибку.
     Под вечер Конвей все же решил сходить за продуктами. Вернувшись домой и
разложив покупки,  он услышал голоса на террасе.  Беседовали  Бетти и Бауэр.
Конвея охватил уже знакомый острый  страх. Он  хотел подслушать разговор, но
не смог разобрать ни слова. Нет, надо немедленно  положить конец их  беседе.
Конвей толкнул дверь и вышел на террасу.
     -- Неплохо устроились. А я не заметил вашей машины.
     -- Она на задах дома. Я проезжал мимо и увидел на крыльце Бетти.
     -- Вы забыли оставить дверь открытой, -- сказала Бетти.
     -- Извините.
     --  Я  подъехал,  --  продолжал  Бауэр,  -- и  мы  прояснили  вчерашнее
недоразумение.
     -- Да, -- подтвердила Бетти. -- Мы просто не поняли друг друга.
     -- Бетти нашла себе квартиру.
     -- Но вселиться можно  будет  только  в  воскресенье. Я  могу  остаться
здесь? -- спросила она сразу обоих мужчин.
     -- Думаю, два лишних дня не имеют значения, -- рассудил Бауэр.
     -- По-моему, тоже, -- согласился Конвей.
     -- А где вы сегодня ужинаете? -- осведомился Бауэр.
     -- Не знаю. Наверное, дома.
     -- Да что вы все время сидите дома? Давайте  сегодня  поужинаем вместе.
Нынче  у нас пятница. Я вас отвезу в  одно  местечко, где  подают  жаркое  в
горшочках. Объедение! И  цены приемлемые. Это блюдо  у них  бывает только по
пятницам. Поехали. Или у вас другие планы? -- он взглянул на Конвея и Бетти.
     Конвей  не  мог  выносить  сержанта  в  больших  дозах,  но  не  посмел
отказаться.
     -- Я согласен. А вы, Бетти?
     -- Хорошо. Только переоденусь, -- Бетти пошла к себе.
     -- Ну, что, -- спросил Конвей, -- нашли Тейлора?
     -- В телефонном справочнике шестнадцать Гарри Тейлоров, но нашего среди
них нет.
     -- А как с той девушкой? Дэниелз?
     -- А-а, -- в голосе Бауэра слышались  презрительные нотки. -- Она такая
тупая. Только любовалась своими фотографиями в газете. Наверное, и читать-то
не умеет. Я с ними обоими беседовал. Противно.
     -- Что противно?
     -- Смотреть на них. Похоже, они даже  не слышали моих вопросов. Сидели,
держась за  руки,  хихикали,  умилялись друг  дружкой.  Слава богу, я сперва
допросил их по отдельности. Нам повезло, что передавали речь сенатора Тарфа.
А то они даже не знали, который час, шесть или десять.
     Конвей  ужаснулся. Кого же он выбрал для подтверждения своего алиби! Да
здравствует сенатор Тарф!




     Сержант, Бетти и Конвей сидели в кафе.
     -- Что, удивлены? -- спросил Бауэр. -- Вам,  наверное, и невдомек,  что
тут есть жаркое  в горшочках. Вы еще больше удивитесь,  когда отведаете его.
-- Он протянул им  меню. -- Конечно,  у них есть и другие блюда, если  вы не
любите мясо, но мне закажите жаркое. Я пойду позвоню в участок, доложусь.
     Конвей огляделся.  В кафе было  шумно, душно,  воняло кухней и  дешевой
парфюмерией.  Конвею  захотелось  уйти.  Он  помахал  официантке,  но та  не
обратила на него ни малейшего внимания и пошла к другому столику. Конвей все
больше раздражался и  вдруг  подумал:  а чего это  Бауэр решил  привести нас
сюда?
     Наконец к ним подошла официантка. Бетти ограничилась выпивкой, а Конвей
заказал себе и сержанту жаркое. Со своего места он  видел, как Бауэр говорит
по  телефону.  Потом  он подошел и завязал  беседу с официанткой, которая не
удостоила Конвея внимания. Приглядевшись, он понял, что задумал  сержант. Он
пригласил  в это  кафе  официантку, которая  обслуживала их  с  Хелен  перед
сеансом. Конвею полегчало. С этим он справится. Главная сложность -- Бетти.
     Им  принесли заказ.  Бауэр  обратил  внимание,  что  Бетти  не  ест,  и
вопросительно взглянул на нее.
     -- Время от времени я сажусь на диету, -- пояснила она.
     Конвей  заглянул в горшочек с  какой-то серой  бурдой. Серая  картошка,
серое  мясо, серые овощи.  Он попробовал мясо.  Вкус был  вполне  под  стать
цвету.
     -- Не так вкусно, как обычно, -- заметил Бауэр. -- Но все равно хорошо.
Я имею в виду цены.
     --  Да, цены  и впрямь  знатные, --  согласился Конвей,  гадая, сколько
этого варева он должен запихнуть в себя, чтобы не обидеть сержанта.
     -- Цены -- единственный камень преткновения у нас с Гретой.
     Ну, сейчас его понесет, подумал Конвей, а вслух сказал:
     -- Странно.
     --  Ничего странного.  Женатые  люди  всегда из-за чего-нибудь  спорят,
особенно из-за денег. Вы с Хелен часто ссорились по этому поводу?
     -- Нет. Гораздо  реже,  чем другие пары. Мы спорили  главным образом по
пустякам.
     -- По каким пустякам? -- не унимался Бауэр.  -- Я ведь скоро  женюсь на
Грете и должен быть готов.
     -- Ну... мне не  хочется об этом вспоминать, но в  тот день  у нас была
небольшая  ссора,  --   Конвею  пришла  охота  подразнить  сержанта,  но  он
побаивался Бетти.  -- В тот  день мы ходили в кафе обедать, и  там произошло
недоразумение. Хелен решила,  что снятые со счета  деньги у меня, а я думал,
что у нее. Но  мы быстро помирились. Правда,  потом повздорили еще  раз. Это
было  еще  нелепее. Собираясь  в кино, я спросил, есть ли у  Хелен деньги. У
меня  оставалось всего несколько долларов. А  она подумала, что я спрашиваю,
при ней ли те деньги, которые сняты со чета. В общем, когда перед сеансом мы
зашли  в  кафе выпить  кофе,  я попросил  у  нее один  доллар.  Она раскрыла
кошелек,  и я  увидел там все наши  деньги. Ну,  я  вспылил. Сказал, что она
напрашивается на неприятности, хочет, чтобы ей дали по голове и ограбили. На
ней еще был этот дурацкий красный шарф. Хелен хотела отдать мне эти деньги в
кафе,  но  я решил, что  нет  нужды  лишний  раз показывать наличные, и  она
передала их мне в кинотеатре. -- Конвей перешел на доверительный шепот. -- А
потом мы весь сеанс просидели, держась за руки.
     --  Почему вы не рассказали мне об  этом  раньше? -- спросил Бауэр.  --
Разве вы не  понимаете, что произошло? Какой-то тип заметил  деньги, а после
сеанса улучил  момент и хотел забрать  их. Он же  не  знал, что  она  отдала
деньги вам.
     Конвей понял, что и впрямь сглупил, не рассказав об этом раньше. Он мог
бы и вовсе  оградить себя от подозрений. Но теперь надо было  по возможности
сгладить этот конфуз.
     -- По правде говоря, я просто забыл о таком пустяке. Уверен, что никто,
кроме меня, не видел этих денег.
     -- Тут никогда нельзя быть совершенно уверенным, -- проворчал Бауэр. Он
вяло  прожевал очередной кусок мяса и посмотрел  на Конвея. -- Сегодня у них
ничего не получилось. Идемте отсюда, а?
     Когда они подошли к машине, Бауэр остановился.
     -- Я  же  забыл  сообщить  о  своем  местонахождении. Подождите  меня в
машине, я сейчас вернусь.
     Конвей  понимал,  что сержант отправился расспрашивать  официантку.  Он
достал сигарету, закурил и подумал: если в полиции все такие, как он, вообще
непонятно, как они ловят преступников.
     Домой ехали молча. Бауэр был заметно расстроен. Когда  они распрощались
и вошли в комнату, Бетти спросила:
     -- Может  быть,  вы  хоть  теперь  оцените мои  кулинарные способности?
Надеюсь, это жаркое не испортило вам аппетит?




     Ужин прошел очень хорошо. Бетти много говорила, а поскольку об убийстве
речи  не было, Конвей не  испытывал напряжения и мог расслабиться. Он понял,
что впервые  за много месяцев  радуется  общению  с  человеческим существом.
Бетти прочла все его опубликованные рассказы и говорила исключительно о них.
После  ужина они пили кофе на террасе, и Конвей поймал себя на мысли, что не
хочет, чтобы Бетти уходила из его дома.
     -- Вам хорошо? -- спросил он.
     -- Да, вполне, -- Бетти  помолчала. -- Понимаете,  я хочу прояснить все
до конца, чтобы вы не относились ко мне с подозрением. Теперь я понимаю, что
у вас были на то причины. -- Она подалась к нему.
     Конвей не удержался и проговорил:
     -- Вы просто прелестны.
     -- Что?  --  Бетти отпрянула.  -- Не сбивайте меня  с толку. Послушайте
сначала, что я скажу.
     -- Я слушаю.
     Бетти глубоко вздохнула, словно готовясь нырнуть в холодную воду.
     -- Узнав об убийстве Хелен, я нутром почуяла, что это ваших рук дело.
     -- Что?! -- Конвей ожидал чего угодно, только не этого.
     --  Пожалуйста,  не  перебивайте.  Я  взяла билет на  ближайший  рейс и
прилетела сюда, боясь, что вы уже в тюрьме. Хочу, чтобы вы знали: я на вашей
стороне. Я могла бы выступить на суде и рассказать, что она  была за штучка.
Это хоть как-то помогло бы.
     У Конвея пересохло в горле.
     -- Продолжайте, -- с трудом выговорил он.
     --  Прибыв  сюда  и узнав, что  вы  не  арестованы,  я засомневалась  в
верности своих догадок. И зря:  ни в какого дурацкого сексуального маньяка я
не верю. С Хелен и ей подобными такое никогда не случается.
     -- Вы не виделись с Хелен пять лет. Откуда вам знать, какой она стала?
     --  Да, я даже  начала  верить,  что  она изменилась. Вы  играли весьма
достоверно, но потом  я заметила шероховатости. И вконец  запуталась. Только
теперь я все поняла  -- вашу грубость,  холодность, стремление избавиться от
меня. Не хочу хвалиться, но все мои знакомые  мужчины так или иначе норовили
приударить за мной, а вы были совершенно равнодушны. Но теперь все  стало на
свои места. Поначалу  я думала, что вы убили  Хелен в припадке  ярости,  это
было  бы  понятно. Но  потом  увидела,  что  вы  не  такой. Вы  предпочли бы
развестись. Но если у вас появилась другая женщина, Хелен этого не потерпела
бы, и вам пришлось бы убить ее.
     Конвей слушал  ее с  растущим изумлением и даже  некоторым облегчением.
Если она зашла так  далеко в своих фантазиях, мне нечего бояться, подумал он
и спросил:
     -- Вы  не пытались сочинять книжки, Бетти? При вашем  воображении можно
неплохо заработать.
     -- Одним  словом,  я  решила,  что,  пока  я  здесь,  вы  не осмелитесь
встречаться со своей любовницей и не сможете навлечь на себя подозрения.
     -- Если вы так решили, то почему нашли себе квартиру?
     --  В  том-то и дело,  что не  нашла.  Вернее,  и не  искала. Я  просто
походила по магазинам и вернулась. А тут и Бауэр приехал.
     -- И что вы ему рассказали?
     --  Ничего.  Говорил  в  основном  он.  Извинился  за  свое  поведение,
объяснил,  что  нельзя  оставаться  в  доме,  что  соседи могут  заподозрить
неладное.  Полицейские  тоже  начнут  сомневаться. И тогда я  подумала, что,
возможно, мне и впрямь следует побыстрее убраться отсюда.
     -- К сожалению, это  верно. Единственное, в чем вы оказались правы. Мне
нечего скрывать, и я не боюсь полиции. Но, если газетчики узнают, что у меня
живет миловидная девушка, они раздуют из мухи слона.
     -- Мне уйти сегодня?
     -- Можно и завтра.
     -- Я все испортила своим приездом.
     -- Нет. Я благодарен вам за то, что приняли мою сторону.
     Они перешли в гостиную, и Бетти села рядом с ним на кушетку.
     -- Я рада, что вы так думаете. Я действительно хотела как-нибудь помочь
вам. Пожалуйста, поверьте мне.
     Ее   губы  оказались  совсем  близко.  Остальное  было   естественно  и
неизбежно:  существовал  лишь  один  вариант развития  событий. Конвей обнял
Бетти. После долгого поцелуя она отстранилась и спросила:
     -- Ведь ты не любил ее, правда?
     -- Не любил, -- ответил Конвей  и осекся. Неужели все это -- спектакль,
ловушка? Он снова поцеловал девушку. -- Я  не любил ее, но ты заблуждаешься,
полагая, что я  не мог ее терпеть и что она сводила меня с ума. И что я убил
ее. Я просто разлюбил, и все.
     -- А меня ты любишь?
     -- Да, мне кажется, что люблю. Но все это очень странно.
     --  Я  понимаю.  --  Она  положила  голову  ему  на плечо.  --  Сегодня
удивительный вечер. Дома так хорошо. А зачем Бауэр потащил нас в это ужасное
кафе?
     Конвей усмехнулся.
     -- Он  привел  туда  официантку, которая обслуживала  нас с Хелен перед
киносеансом. Хотел, чтобы она меня опознала.
     -- А зачем ты плел всю  эту чепуху о куче денег у Хелен, о ваших мелких
размолвках?
     Конвей напрягся, и Бетти это почувствовала.
     -- Это правда, -- с прохладцей ответил он и погладил ее по голове. -- Я
рад, что ты не стала искать жилье.
     Бетти отодвинулась.
     -- Не говори так.
     -- Почему? Разве ты меня не любишь?
     -- Конечно, люблю. С того мгновения, как переступила твой порог. Мне не
хочется расставаться с тобой, но... но я не могу здесь остаться, потому что,
кажется,  ты  не  доверяешь и  врешь  мне. Я не виню  тебя  за содеянное,  я
понимаю. Но,  если мы что-то значим друг для друга, я должна знать правду. Я
не могу любить человека, который относится ко мне подозрительно.
     -- Ты заблуждаешься, -- твердо ответил Конвей. Эти слова вырвались сами
собой, но мгновение спустя  он заколебался.  Она знала  правду. На  миг  ему
захотелось  обрести покой  с человеком,  которому  известно все, и  забыть о
проклятой  неусыпной  бдительности.  Но  Конвей одернул  себя.  Ставки  были
слишком высоки. А вдруг все это -- западня? Такую игру он  мог вести  только
один.
     -- Я не имею никакого отношения к смерти Хелен и сказал тебе правду.
     --  Пожалуйста, лучше  не  говори мне  ничего,  если не  доверяешь,  --
попросила Бетти. -- Но только не лги.  -- Она затушила  сигарету. -- Я пошла
спать, завтра рано вставать. Дверь я закрою на замок, понятно? Доброй ночи.




     Бауэр  позвонил  ни  свет  ни заря, чтобы сообщить Конвею об  очередном
опознании  и  о том,  что  можно  забрать машину. Когда  Конвей  спустился к
завтраку, Бетти уже сидела за столом.
     -- Мне пора идти искать квартиру, -- сказала она.
     -- Сегодня я получу обратно машину и могу тебя повозить.
     -- Спасибо.
     В участке Бауэр провел Конвея в просторную комнату, предназначенную для
опознаний.  На подмостки группами выводили мужчин, и Конвей делал вид, будто
внимательно рассматривает их, хотя мысли его витали где-то далеко.
     Когда появилась очередная группа, сержант неожиданно подался к Конвею и
спросил:
     -- Вы были достаточно внимательны? Никого не узнали?
     -- Нет. -- Зная Бауэра, Конвей понял, что  в этой группе  наверняка был
человек, которого он, возможно, встречал прежде.  Он еще  раз оглядел  лица.
Нет, знакомых не было. -- Я не знаю никого из них, -- повторил Конвей.
     -- Ладно, пошли к Рэмсдену.
     Капитан, по-видимому, дожидался их.
     -- Доброе утро, мистер Конвей, садитесь, -- он повернулся  к Бауэру. --
Ну, что?
     -- Утверждает, что не узнал его, -- ответил сержант.
     -- Не понимаю,  о чем  вы говорите, -- сказал  Конвей. -- Вы можете мне
объяснить?
     -- Я не пеняю вам за  скрытность, мистер Конвей, -- проговорил Рэмсден.
-- Мне понятно ваше желание защитить честь и доброе имя супруги, но я должен
напомнить вам, что тем самым вы можете затруднить расследование.
     -- Вы  же видели его, -- подхватил Бауэр. -- Мы его, наконец-то, нашли,
и он все рассказал.
     -- Гарри Тейлор?! -- изумленно воскликнул Конвей.
     -- Вот именно.
     --  Боже мой. Значит, в  последней группе был Тейлор?  Наверное, второй
справа, долговязый. Клянусь, я его не узнал. Я же видел его только два раза.
А за что вы его задержали?
     -- Вам ли не знать, -- ответил сержант.
     -- Я не уверен, что он знает,  -- сказал Рэмсден.  -- Мне нужна правда,
мистер Конвей. Мы не станем упрекать вас за отказ рассказать все раньше. Вам
известно, что последнее время ваша супруга очень часто виделась с Тейлором?
     -- Не  может  быть! --  вскричал Конвей  и подумал: наверное, очередная
выдумка Бауэра.
     -- Как сие ни печально, но это правда,  -- сказал Рэмсден. -- Тейлор --
разъездной торговец и частенько наведывался  сюда, проводя  немало времени с
вашей  супругой.  Они были  очень близкими друзьями. Вы  понимаете, о чем я.
Тейлор сам признался.
     Конвея  словно ударили в солнечное сплетение.  Мысли закружились, как в
калейдоскопе. Что рассказал Тейлор? Много  ли он знал?  Одно было ясно: весь
замысел держался  на  образе счастливой супружеской четы,  но  теперь  вдруг
выясняется, что у Хелен был человек, гораздо более близкий, чем муж.
     По-видимому, эти чувства отразились на лице Конвея. Рэмсден сказал:
     -- Может, он  и впрямь ничего не  знал. Правда, не знать о таком  почти
невозможно, но... Вам и невдомек, что ваша супруга встречалась с Тейлором?
     -- Я и сейчас в это не верю. А что сказал Тейлор?
     -- Что ваша  супруга собиралась развестись с вами и выйти за  него. Она
рассчитывала, что вскоре вы получите крупную сумму.
     --  Что?! --  Конвей  лихорадочно  соображал.  Тейлор знал  о  деньгах.
Значит,  знал  и  об остальном:  ссорах, угрозах,  письмах...  Но  письма не
отправлены, и  Тейлор не  сможет ничего доказать. --  Он лжет. Я не  верю ни
одному его слову.
     --  В  этом,  возможно, и  лжет. Но в остальном... Вашу супругу опознал
владелец дома, где Тейлор снял квартиру для свиданий с ней.
     -- Вы хотите сказать... Он что, имеет какое-то отношение к убийству?
     --  Вполне  возможно. Во  всяком  случае,  есть,  над  чем  поработать.
Конечно, мы пока не знаем, почему он это сделал. Может быть, узнал, что ваша
супруга обманывает его и не собирается разводиться с вами.
     -- А  может, нашла  еще кого-то и хотела бросить Тейлора,  --  рассудил
Бауэр.
     Конвей понимал, что вступает на тонкий лед,  но ему надо было  вытянуть
из Рэмсдена побольше сведений.
     --  Вы  же  не можете осудить человека  за намерение жениться на  чужой
супруге, -- сказал он.
     -- Разумеется, -- ответил  Рэмсден. -- Но мы копнем поглубже.  Нам пока
не удается разгадать мотив преступления.
     --  Если  так  рассуждать, --  продолжал  наступление  Конвей,  хотя  и
сознавал, что напористость чревата опасностью, -- то можно сказать,  что и у
меня был мотив.
     --  Да, мотив мог быть и у вас, --  тихо подтвердил Бауэр  таким тоном,
что у Конвея по спине побежали мурашки.
     -- А теперь, Бауэр,  -- сказал Рэмсден, -- поезжайте к мистеру Конвею и
поищите  в  доме  какие-нибудь адреса, номера телефонов. До свидания, мистер
Конвей. Мне очень  жаль,  что  именно  я  был  вынужден  открыть  вам  столь
неприятную истину.
     Прежде чем отправиться домой, Бауэр повел Конвея в гараж, чтобы забрать
его машину.
     --  Не понимаю, как  можно  ни  о  чем не догадываться,  когда жена так
гуляет, -- сказал сержант, нарушив ход мыслей Конвея.
     Пожалуй, впервые он прав, подумал тот, а вслух сказал:
     -- Дело в  том,  что  я  часто работал вечерами,  а ей было скучно. Она
уходила в кино. Я предлагал подбросить ее на машине, но  Хелен говорила, что
не хочет отрывать меня от работы,  и я верил ей. Полагаю, поначалу так оно и
было: она действительно ходила в кино.
     -- Я вижу, весть о Тейлоре не очень расстроила вас.
     --  Не знаю, -- ответил Конвей, старательно вживаясь в образ обманутого
мужа.  -- После такой ужасной недели... начала жена  пропала, потом я узнал,
что ее убили. Вряд ли что-то может ударить больнее.
     -- Да, -- подтвердил Бауэр. -- Вы как парализованный.
     -- А у Тейлора есть алиби? -- спросил Конвей.
     --  Есть, но его  надо  проверить. Алиби можно создать, хотя это  очень
сложно. Взять хотя бы вас.  Когда  убивают женщину,  подозрение первым делом
падает  на мужа, и это естественно: мужья нередко убивают жен. Я  должен был
проверить, могли ли вы  убить супругу. Обратите внимание: не убили,  а могли
ли убить.
     -- Мне и в  голову не приходило, что я  должен  иметь алиби,  -- сказал
Конвей. -- Кажется, меня никто не  видел  во время поисков жены и поездки на
трамвае в участок.
     --  Вот тут вы заблуждаетесь.  Взять хотя бы патрульную машину. Полиция
обшарила все окрестности кинотеатра, но  вашей машины не нашла. Будь убийцей
вы,  машина  стояла бы  где-то  поблизости.  Правда,  патрульные могли  и не
заметить  ее, посему это обстоятельство нельзя считать имеющим доказательную
силу.  Но... -- Бауэр  вошел в раж, -- но есть  два бесспорно  установленных
факта. Вашу машину оставили на Фултон-стрит в две минуты одиннадцатого,  а в
полицейский участок  вы явились  в десять  двадцать три. Такси в  том районе
тогда  не было,  автолюбители  никого  не  подвозили.  Кроме того,  едва  ли
человек, только что убивший жену, поехал бы на такси или на попутке. Значит,
если бы вы сами оставили машину, то должны были дойти до участка за двадцать
одну минуту, а это невозможно. Я сам проверял, поэтому ошибка исключена.
     -- А мне все это даже в голову не пришло.
     --  Есть  еще  одно  обстоятельство.   Могу  спорить,  вы  уже   забыли
собственные  слова о  том, что  трамвай не  остановился возле  Уилкокс. Я не
поленился и  проверил.  И  что бы  вы  думали?  Вагоновожатый  вспомнил, что
пропустил эту остановку. У него заканчивалась смена, и он спешил домой.
     --  Я и  не думал, что ради  меня вы  проделали такую  большую  работу.
Весьма признателен.




     Конвей  расписался в  получении  машины,  и Бауэр  сообщил Ларкину, что
поедет с Конвеем.
     -- Бетти дома? -- спросил Бауэр, когда они тронулись.
     -- Была дома, когда я уходил. Я обещал повозить ее на машине.
     -- Не говорите ей о  Тейлоре, еще  не время. Просто скажите, что я хочу
опять осмотреть вещи вашей супруги.
     Дома   они  застали   Бетти  у  радиоприемника;  она  слушала  какое-то
выступление.
     -- Что это? -- спросил Бауэр. -- Не могли найти бейсбольный репортаж?
     -- Я и не пыталась. Это президент.
     -- Повторяют вчерашнюю речь? -- спросил Конвей.
     Бетти кивнула.
     -- Кабы не бейсбол, я  бы и вовсе не слушал  радио, -- проворчал Бауэр.
-- И зачем они повторяют эти выступления? Мало, что ли, одного раза?
     -- Они выбирают более удобное время, -- объяснила Бетти.
     -- Ну, что, пойдем наверх? -- предложил Конвей Бауэру.
     -- Хм... -- глаза сержанта блеснули,  он замер. -- Я вспомнил, мне надо
незамедлительно вернуться в  управление.  Комнату осмотрим  потом.  -- Бауэр
почти бегом направился к двери.
     --  По  крайней  мере, нам  не придется звать его к столу,  --  сказала
Бетти, когда он ушел.
     Пока  она стряпала, Конвей дотошно обыскал  комнату  Хелен. В картонной
коробке с бижутерией он нашел пару сережек, которых не видел прежде. Похоже,
это  был подарок Тейлора. Больше в комнате не было ни единого доказательства
тайной связи Хелен.
     После  обеда он  повез  Бетти  искать  квартиру,  и к вечеру  они нашли
подходящее жилье.
     -- Поедем за вещами? -- предложила Бетти.
     Конвей  понимал,  что  поступает  безрассудно,  но соблазн был  слишком
велик.
     -- А может, поужинаем вместе? -- спросил он.
     Бетти улыбнулась.
     -- Если хочешь.
     Конвей  думал,  что Бауэр появится  сразу же, как  только  они вернутся
домой.  Но  они успели  поужинать и  сидели,  обнявшись,  на  диване,  когда
раздался звонок в дверь. От неожиданности они резко отпрянули друг от друга.
     --  Это Бауэр, черт  бы его побрал, --  сказал Конвей. -- Я  сейчас его
выпровожу.
     Но оказалось, что пришел Ларкин в сопровождении еще одного сыщика.
     -- Вас срочно приглашают в управление, -- объявил Ларкин.
     -- А что случилось?
     -- Не знаю. Мне никогда ничего не говорят.
     -- Сейчас оденусь и выйду.
     Конвей отправился в гостиную.
     -- Меня зовут в управление. Скоро вернусь. Дождись меня.
     В участке его проводили в кабинет Рэмсдена.
     -- Здравствуйте, капитан, -- сказал Конвей.
     -- Привет, Конвей.
     Почему он не сказал "мистер Конвей"?
     Рэмсден указал на молодого человека, сидевшего в кабинете.
     -- Это мистер Дэвис, помощник окружного прокурора.
     -- Добрый вечер, мистер Дэвис, -- с трудом выговорил Конвей пересохшими
губами.
     -- Ну, что, Конвей, -- сказал  Дэвис, -- как  я  понимаю, вы убили свою
жену?
     Конвей не смог ответить. Он лишь недоумевающе смотрел на Рэмсдена.
     -- Это правда, -- подтвердил тот.
     -- Садитесь, Конвей, -- велел Дэвис.
     Он блефует, подумал Конвей, стараясь успокоиться. У них что-то есть, но
он блефует.
     -- Не знаю, что вам  сказать, мистер  Дэвис, -- почти совладав со своим
голосом проговорил Конвей. -- Не убивал я свою жену, и  капитан с  сержантом
знают, что  я не  мог  этого сделать. Они только  сегодня  утром говорили об
этом.
     -- Это было утром, -- вставил Рэмсден.
     -- Послушайте, приятель, --  подал  голос  Бауэр, --  произошла ошибка,
весьма выгодная для вас.
     -- Да,  --  подтвердил  Дэвис,  --  но  теперь  эта  ошибка  исправлена
благодаря  блестящей  работе сержанта  Бауэра.  Начнем  с самого начала.  Мы
расскажем вам, что и когда вы делали.  Конечно, некоторых деталей недостает,
но, если вы поможете нам заполнить пробелы, то и мы, вероятно,  поможем вам.
Все началось в кафе, когда вы увидели  у жены деньги. Вы спросили ее, откуда
взялась такая сумма,  и она  решила  сказать вам правду, сообщить, что сняла
деньги  с вашего совместного счета.  Вы разозлились, произошла ссора. Это --
первый мотив преступления. Естественно, после этого вам не захотелось идти в
кино.  Жене, конечно, тоже.  Поэтому вы  пошли к машине. И тут  вы  узнали о
Тейлоре. Ваша супруга и так уже решила разводиться, и ей нечего было терять.
Вот и второй мотив.
     -- Минутку,  -- вмешался Бауэр, -- я понял.  Это красный  шарф.  Конвей
сказал  официантке,  что терпеть  не мог этот шарф. Наверное, я не упоминал,
что  шарф  был подарком Тейлора. Видимо, жена рассказала об этом Конвею, вот
он и решил задушить ее шарфом.
     -- Ну, как, Конвей, все правильно? -- спросил Дэвис.
     -- Ничего не правильно.
     -- Как бы там ни было,  -- продолжал Дэвис, --  вы задушили ее, а потом
испугались и решили свалить все на маньяка. Вы поставили машину на ближайшей
тихой улочке и вернулись в кинотеатр.
     -- Чепуха, -- возразил  Конвей. -- Вы сами  сказали,  сержант, что я не
мог этого сделать, потому что машину бросили в десять ноль четыре.
     -- Правильно, -- ответил Бауэр. --  Вы не могли  бы этого сделать, если
бы  машина была брошена именно  в то время. Но... вы, конечно, не удивитесь,
однако машину бросили в девять ноль четыре, на час раньше. К счастью для нас
и к сожалению для вас, я сегодня вечером выяснил это.
     -- Вы что, дали взятку той парочке, чтобы получить другие показания?
     --  Ладно, Конвей, --  оборвал его Рэмсден, -- мы уже наслушались ваших
выдумок.
     -- Парень расстроился, -- сказал  Бауэр. -- Так долго водил нас за нос.
Кто нынче утром говорил о повторах радиопередач? Вы подсознательно думали об
этом,  приятель.  Я  еще раз  все  проверил. Помните, мы  все сидели в  этом
кабинете,  и я сказал, что Элси Дэниелз слушала выступление Тарфа,  когда на
улице оставили машину? Кое-кто решил, -- тут он многозначительно взглянул на
капитана,  --  что  это  было в десять  часов.  Но,  когда  я собрал и верно
расставил факты, оказалось, что две местные станции действительно передавали
речь Тарфа в десять часов. Но прямой эфир из  Денвера был в девять. Эта Элси
недавно  купила новый приемник,  который  принимает передачи  из  Денвера, а
денверский диапазон на шкале настройки располагается рядом с каналом CNN, на
котором Элси всегда слушала музыку.
     -- Блестяще! -- похвалил Дэвис.
     --  Вы вылезли из  машины и зашагали к бульвару Санта-Моника, приятель,
-- продолжал сержант.
     --  А как же быть с сутулым усачом? --  спросил Конвей и подумал: о нем
они Дэвису вообще не сказали.
     -- На  бульваре десятки ларьков, -- тотчас ответил  сержант. --  В  них
торгуют  сувенирами,  масками  и  прочими  детскими наборами. Наклеить усы и
подровнять их ножницами нетрудно. Сделаться сутулым и того  проще. Смотрите.
-- Бауэр вытянул шею, нагнулся и подал вперед плечи. -- Вот вам и сутулость.
Зря  вы, приятель, надеетесь, что мы купимся на эти  детские  уловки. Короче
говоря, вы  вернулись  к кинотеатру, когда  зрители выходили оттуда. Билетер
пропустил  вас в  фойе,  вы  вошли в зал, бросили на пол  перчатку,  позвали
директора, и вы вместе нашли ее, вот и все. А потом вы разыграли спектакль с
поисками  пропавшей  жены, сели  на трамвай и поехали в  участок. Правильно?
Правильно.
     Все  это  было  настолько   далеко  от   действительности,  что  Конвей
успокоился.
     -- Со временем вы  сможете писать неплохие книги. Но в девять  вечера я
был в кино со своей женой, а в девять тридцать мы с ней пришли на стоянку, к
нашей машине. Как вы это объясните?
     -- Очень просто, --  ответил Дэвис. -- Вы же  у  нас писатель.  Билетер
помнит,  как вы с женой  вошли перед  началом сеанса, как она  обозвала  вас
придурком, и вы вместе ушли. Больше он вас не видел.
     -- Мы вошли в зал перед самым началом, было много народу.
     -- К тому  же, ни билетер, ни кто-либо еще не видел, как вы выходили из
зала.  Вы сами говорили, что вышли до конца сеанса, значит, в фойе никого не
было.
     -- Он был... -- Конвей осекся. Он  же сказал им, что вышел за минуту до
конца  сеанса.  Если сейчас  объявить, что билетер был у  ларька с воздушной
кукурузой, то выяснится, что он врал, а это потянет за собой все  остальное.
Ему сделалось не по себе. Он же нарочно выбрал в зале места, с которых можно
уйти незаметно, поскольку никак не предполагал, что придется доказывать свое
пребывание в зале. А все этот дурак  Бауэр, сумевший  внушить прокурору, что
преступление было совершено на час раньше.
     -- Я  вам говорил, --  обратился  Бауэр к  Конвею,  -- что  интересуюсь
своими  подопечными. Есть  одно смягчающее вину обстоятельство.  Эти  драные
перчатки.  Я  сразу  понял,  что там какая-то  неувязка.  Кабы вы  замыслили
убийство   заранее,   то,   будучи   писателем,   придумали  бы   что-нибудь
похитроумнее.   Посему,   если   вы   признаетесь,   будем   вести  речь   о
непредумышленном убийстве.
     --  Пожалуй, с этим доводом можно согласиться,  -- сказал Дэвис. -- Но,
только если вы пойдете нам навстречу.
     -- Да вы все тут спятили!
     --  Ладно,  Конвей, --  произнес  Дэвис  и повернулся  к  Рэмсдену.  --
Арестуйте его. -- Он подошел к двери, остановился и  посмотрел на Конвея. --
Если надумаете признаться,  дайте  мне знать. Не торопитесь. А будете стоять
на своем, получите на всю катушку.




     На другой  день  Конвей встретился с самим окружным прокурором и провел
страшный час в обществе репортеров.
     Едва  его  заперли  в  камере,   как  появился   маленький  круглолицый
человечек.
     -- Я Джон Генри Гейтс, -- сказал он охраннику.
     Конвей  насторожился,  услышав  имя самого  известного в  Лос-Анджелесе
судебного защитника.
     -- Итак,  -- сообщил  он Конвею, -- все не так  скверно, как кажется. Я
беседовал с сержантом Бауэром, встречался с окружным прокурором. Благодарите
вашу родственницу. Мисс Бетти сторожила меня у дома с самого утра и упросила
взяться за ваше дело. Значит, судимостей у вас не было?
     -- Нет.
     -- Воевали?
     -- Да.
     -- Отлично. Ранения есть?
     --  Н-нет... -- неуверенно ответил Конвей. Гейтс уловил колебание в его
голосе и проговорил:
     -- Ну, рассказывайте. Со мной темнить не надо. В чем дело?
     --  У меня было что-то вроде  расстройства психики, я полгода  провел в
больнице.
     Лицо Гейтса просветлело.
     -- Превосходно!
     -- Но вы же не станете это использовать.
     --  Еще  как стану. Послушайте, я  привык вести дела  так,  как  считаю
нужным.  Я  оказываю  вам  услугу.  И,  если  докажу  суду,  что  это   было
непредумышленное убийство, моя популярность не возрастет.
     -- Погодите-ка, -- сказал Конвей.
     --  Насколько я понимаю,  -- продолжал Гейтс, -- вы могли бы отделаться
десятью  годами. Но контуженный герой войны...  Полагаю, можно добиться пяти
лет в лечебнице для душевнобольных.
     На  миг   перед  мысленным  взором  Конвея  появилось  лицо  Хелен,  ее
скривившиеся в презрительной усмешке губы. Выходит, она все-таки упрячет его
в дурдом.
     -- Минутку,  -- сказал он. -- Тут какое-то недоразумение. Я невиновен и
не собираюсь признавать  себя  виновным. Все  подтасовано,  меня подставили,
состряпали улики.
     -- Мне  так не  показалось, --  ответил Гейтс.  -- Не  надо разыгрывать
оскорбленную невинность, я же ваш защитник.
     -- Мне не  нужен  защитник, который упечет меня на десять лет в  тюрьму
или на пять в психушку.
     -- Ну, тогда поищите себе другого.  Хотя я сомневаюсь, что среди нашего
брата найдутся такие глупцы.
     Гейтс  ушел.  Конвей  почувствовал  себя  неуютно.  Он  потерял  самого
одаренного,  хитрого и  изворотливого защитника. Если уж Гейтс поверил бреду
Бауэра, что  говорить о простых людях и о присяжных. Конвея  охватили дурные
предчувствия. Зачем он прогнал Гейтса?
     Следующей посетительницей оказалась Бетти.
     --  Будем  надеяться,  что  мистер  Гейтс  поможет  тебе. Как  он  тебе
понравился?
     -- Он мне не  нужен. Я  не намерен признавать  себя виновным.  Гейтс же
хочет строить защиту на другом.
     -- Это естественно, -- ответила Бетти.
     --  Послушай, Бетти, я  не убивал Хелен и был  с  ней в  кино в  девять
вечера.
     -- Пожалуйста, не надо. Только не со мной. Зачем ты  мне  это говоришь?
Лучше  бы  ты сразу все  мне  рассказал,  тогда  я  не заикнулась бы об этих
повторах радиопередач.
     -- На чьей ты стороне? -- с негодованием спросил Конвей.
     -- Я  понимаю тебя, но мы любим друг друга, и нам нет нужды темнить. --
Она заплакала.
     -- Возвращайся  восвояси.  Я  не  позволю им засадить  меня  по ложному
обвинению и сам приеду к тебе.




     Артур  Конвей сидел на скамье подсудимых, слушал  выступление помощника
окружного  прокурора  Дэвиса  и думал: и с чего  это я  взял, будто замыслил
идеальное убийство?
     -- ...Как мы можем верить словам этого человека? -- вопрошал Дэвис.  --
Он говорит, что  был со своей женой  в  кинотеатре в момент убийства. Это --
его единственное алиби, но нет ни одного свидетеля, готового подкрепить его.
     Это правда,  думал Конвей. Я сам старался,  чтобы нас не  заметили  при
выходе из кинотеатра.
     --  ...У обвиняемого было два мотива. Он  утверждает, что  они с  женой
жили душа в душу, но это явная ложь. Она собиралась развестись с ним и выйти
замуж за Тейлора. Когда он обнаружил, что жена сняла со счета все их деньги,
ей уже нечего было скрывать, и она рассказала ему о Тейлоре. Тогда-то он  ее
и  задушил. Я  прошу  вас, дамы  и господа,  не  забывать еще одного. Убитая
женщина не может присутствовать здесь. Если она взяла из банка общие деньги,
муж мог по суду вернуть  себе  свою  половину. Если  она  намеревалась выйти
замуж за  другого, он мог  вполне  законно развестись с  ней.  Вместо  этого
обвиняемый,  презрев  все законы, хладнокровно умертвил  ее  и теперь должен
понести заслуженное наказание за это злодейское преступление.
     Присяжные  вернулись  в  зал  через  два  часа. Их  единодушный вердикт
гласил: виновен в предумышленном убийстве.




     Когда до казни оставалось четыре часа, Конвей поставил последнюю точку,
отложил карандаш,  закрыл  глаза  и  глубоко  вздохнул.  Все-таки  он  успел
закончить  свой великий рассказ. Но в издательство его отнесет уже  Бетти. И
она же получит гонорар...

     перевел с англ. А. Пахотин




Last-modified: Thu, 07 Mar 2002 20:26:18 GMT

Оцените этот текст: