оморье. Или же поворачивайте обратно и попытайтесь проникнуть через Тегинский пролив в Срединное море. Насколько мне известно, во Влохии есть спрос на чернолюдов. -- В Ибрии полно рабов-маури, -- запричитал купец. -- Я не окуплю там своих затрат. В северных водах эти скоты подохнут от холода, а в Тегинском проливе спасу нет от маурийских пиратов -- и вы это прекрасно знаете! Вы душите мою торговлю, государь... Стэн резко перебил его: -- Я душу не торговлю, а работорговлю, господин Антич. Это разные вещи. Кстати, вы слав? Пал Антич растерянно заморгал, сбитый с толку внезапной переменой темы разговора. -- Я... По отцу я слав, ваша светлость. Моя мать была из гаалов, но это не запрещает мне... -- В том-то все дело! Шесть веков назад наши предки-славы пришли с востока и завоевали Западный Край. Они покорили много народов, в том числе и народ вашей матери. Но они не обратили покоренные народы в рабов, а предпочли жить с ними, как с равными. Там же, где рабство существовало, оно было отменено. Наши предки были свободолюбивыми людьми, превыше всего они ценили свободу -- как свою, так и чужую, -- и люто ненавидели неволю. -- Стэн на секунду умолк и устремил на Пала Антича уничтожающий взгляд. -- А вы что делаете, жалкий потомок великих пращуров? Возрождаете рабство, против которого боролись ваши предки -- и славы, и гаалы! Неужто вы забыли, что сказано в Золотой Хартии: "Всякий человек в Империи есть свободен и может принадлежать токмо самому себе"? -- Но ведь император... -- уже ради проформы пытался протестовать Пал Антич. -- Катитесь вы к черту... -- Стэн лишь в последний момент сдержался, чтобы не добавить: "со своим императором". -- Значит так. Не позже, чем через час, вы должны поднять паруса и покинуть порт, иначе ваше судно будет арестовано, а весь товар конфискован за неуплату пошлины. Можете отправляться куда угодно -- хоть в Ибрию, хоть на северное побережье, хоть в Серединное море, а хоть и в саму преисподнюю, -- мне безразлично. Наш разговор закончен, господин Антич. Вы свободны. Стэн повернулся к нему спиной. Работорговец порывался было продолжить спор, но стражники, уже не церемонясь, оттеснили его от главного причала. Смирившись, наконец, с поражением, Пал Антич поплелся к своей шлюпке; вслед ему сыпались насмешки и оскорбления. -- А вы здорово приструнили мерзавца! -- одобрительно произнес Иштван. -- Мне понравилось, как вы говорили о наших предках. Прищурившись, Стэн посмотрел на рейд. Шлюпки с "Князя Всевлада" и "Святой Илоны" уже готовились к возвращению на берег. -- Это всего лишь слова, -- сказал он. -- На самом деле наши предки не были столь трогательно великодушны к побежденным... Впрочем, сейчас меня больше волнует не прошлое, а будущее. По правде говоря, мне глубоко плевать на чернолюдов. Если за грошовые побрякушки они продают друг друга в рабство, то так им и надо, они не заслуживают свободы. Но я категорически против их ввоза в Западный Край. Рабы -- самая большая угроза для государства; они похуже, чем любые внешние враги. Именно рабы погубили Древнюю Империю -- они же погубят и нашу, если мы вовремя не остановим работорговлю. Пока что чернолюды у нас диковинка, они дорого стоят, и покупают их лишь разжиревшие князья и жупаны -- развлечения ради и для того, чтобы было чем хвастаться перед соседями. Но когда чернолюдов начнут ввозить тысячами и продавать по несколько динаров за душу; когда помещики станут сгонять со своих земель вольных крестьян и сажать на их место рабов, а оставшиеся без средств к существованию крестьяне целыми селами пойдут в лесные разбойники; когда в цехах и мануфактурах будут трудиться рабы, а толпы нищих, мающихся от безделья горожан будут бродить по улицам и выпрашивать у власть имущих хлеба и зрелищ... Вот тогда начнется великая смута! -- Стэн вздохнул. -- Ну, ладно. Пока еще не стемнело, я хочу побывать в часовне моей матушки. Вы, Иштван, дождитесь своих людей и ступайте с ними в замок. Я скоро вернусь, а вы тем временем потолкуйте с Волчеком. Вам есть что обсудить перед дальней дорогой. -- Да уж, ваша светлость, -- кивнул Иштван. -- Теперь нам нужно о многом поговорить. Боюсь, нас ожидает бессонная ночь. "Меня тоже", -- подумал Стэн, затем кликнул своего оруженосца и велел подать коня. 2 Часовня святой Илоны была воздвигнута на возвышенности у самого моря, откуда, как на ладони, обозревался вход в бухту. Девять лет назад здесь разыгралась драма, отголоски которой прогремели по всему Западному Краю и покрыли имя матери Стэна немеркнущей славой. Сам Стэн не был свидетелем тех событий. Тогда он находился на севере Гаалосага, поскольку возникла реальная угроза массового вторжения с Сильтских островов (уже там Стэн получил известие, что его отец, князь Всевлад, погиб в Ютланне). Правившие островами колдуны-друиды, пользуясь тем, что Империя погрязла в войне с Норландом, возобновили морские набеги на северное побережье Гаалосага. Как оказалось впоследствии, это был лишь отвлекающий маневр, и тогдашний земельный воевода слишком поздно разгадал коварный замысел друидов. В то самое время, когда почти все незанятые в норландской кампании войска были сосредоточены на севере, юго-запад Гаалосага остался практически незащищенным -- и именно туда друиды направили свой главный удар, намереваясь в первую очередь захватить порт Мышкович. Их огромная армада, сделав большой крюк, успешно избежала внимания имперских дозорных и незамеченной вошла в воды Ибрийского моря. Утром 11 червеца жители Мышковича увидели на горизонте множество парусов. Всякие сомнения относительно цели прибытия непрошеных гостей исчезли после того, как те без лишних церемоний потопили два сторожевых корабля и рыбацкую шхуну, которая еще на рассвете вышла на промысел и не сумела уклониться от встречи с вражеской армадой. А когда наблюдатели по некоторым характерным признакам установили принадлежность приближавшихся кораблей к военному флоту друидов, в городе началась паника. Люди были наслышаны о жестокости островитян и знали, что пощады не будет никому. Мужчины сажали женщин, детей и стариков на лодки и баржи и отправляли их вверх по реке, а сами стали готовиться принять неравный бой; для этих целей комендант гарнизона реквизировал все находящиеся в порту торговые и рыболовные судна. Защитники города прекрасно понимали, что их поражение неминуемо, и мало кто доживет до вечера -- слишком уж велики были силы захватчиков. Но отступать они не собирались -- нужно было выиграть время, хоть ненадолго задержать врага, чтобы известие о нападении друидов успело достичь ближайших замков и городов, чтобы престарелые родители, малые детишки, жены и сестры ушли как можно дальше вглубь страны и оказались в относительной безопасности. Мужчины Мышковича готовились дорого отдать свои жизни... И тут вмешалась княгиня Илона, которая чуть раньше наотрез отказалась покинуть город вместе с другими женщинами. Своей властью она строго-настрого запретила кораблям покидать гавань до особого распоряжения, а сама, велев никому ее не сопровождать, поднялась на возвышенность у моря, откуда был виден весь грозный флот друидов, который неумолимо приближался к берегу. Княгиня слыла человеком во всех отношениях незаурядным, и сведущие люди решили было, что она пытается определить наиболее выгодную диспозицию войск защитников города... Как вдруг, по единодушному утверждению очевидцев, княгиня засияла! Ее стройную фигуру окутал голубой светящийся ореол, а многие клялись, что видели парящий над ее головой золотой нимб. В то время, как большинство свидетелей этого чуда замерли в оцепенении, а некоторые особо нервные грохнулись в обморок или попадали на колени и стали молиться, самые отчаянные храбрецы бросились к возвышенности. Однако шагах в десяти -- пятнадцати от княгини они словно бы натолкнулись на невидимую упругую стену и не смогли двинуться дальше. Между тем княгиня протянула руки в направлении кораблей друидов, из обеих ее ладоней вырвались ослепительно-яркие желтые лучи и ударили в корпус флагмана захватчиков. Судно тут же вспыхнуло, как былинка, и, охваченное пламенем от носа до кормы, превратилось в один огромный пылающий на воде факел. Считавшие себя обреченными защитники города не успели как следует изумиться, когда еще два корабля друидов разделили участь своего флагмана. Потом еще, и еще... Огромная армада захватчиков таяла на глазах. В море бушевал грандиозный пожар. Лишь нескольким десяткам островитян удалось покинуть горящие корабли и вплавь добраться до берега. Они пытались сдаться в плен, но всех их безжалостно убивали на месте. Когда последний корабль друидов был уничтожен, княгиня Илона повернулась к своим подданным и подняла руку в прощальном жесте. Те, кто стоял у незримого барьера, видели, как она улыбнулась. Затем сияющий ореол отделился от нее и, сохраняя очертания ее фигуры, взмыл в небо, а сама она, как подкошенная, рухнула наземь. Ограждавшая ее невидимая стена тотчас исчезла, наиболее смелые из храбрецов сразу же подбежали к княгине, чтобы оказать ей помощь, -- но она уже была мертва. А на ее губах навечно застыла печальная улыбка... Благодаря тому, что свидетелями происшедшего были в основном взрослые мужчины, не склонные к истеричному фантазерству, рассказы большинства очевидцев в целом соответствовали действительности и даже в деталях не очень противоречили, а скорее взаимно дополняли друг друга. Уже потом, при пересказах, всплыли вымышленные подробности -- как-то: явление лика Господнего, пение хора ангелов и прочее, -- но общей картины они не искажали, лишь слегка приукрашивая ее. Никто в Мышковиче не сомневался, что сила, позволившая княгине остановить вторжение друидов, была ниспослана ей свыше. Правда, поначалу многих обескуражила ее смерть, однако епископ Мышковицкий быстро нашел объяснение: дескать, Отец Небесный, даровав ей такое огромное могущество, не мог оставить ее на бренной земле, а потому призвал к себе. Впоследствии это стало официальной точкой зрения церкви. Стэн и сам чуть было не уверовал в божественное вмешательство. К семнадцати годам он уже вполне овладел своими способностями и имел более или менее четкое представление о границах возможного; однако то, что совершила его мать, не вкладывалось ни в какие мыслимые рамки. И все его сородичи-Конноры, с которыми он обсуждал случившееся, высказывали свое откровенное недоумение. "Обладай мы хоть малой толикой такого могущества, -- резонно утверждали они, -- нам не пришлось бы жить в подполье, скрывая от людей свои способности. Мы давно бы стали властелинами мира". Впрочем, недоумение и замешательство длились недолго. Вскоре им на смену пришло глубокое потрясение, когда выяснилось, что княгиня Илона прибегла к помощи Высших Сил -- тех самых, которые мгновенно убивают любого, кто посмеет прикоснуться к ним. Ее смерть наступила не в результате перенапряжения, как полагал кое-кто; она была обречена с самого начала и полностью отдавала себе отчет в последствиях своего поступка. Фактически, она получила смертельный удар, едва лишь вызвав Высшие Силы, а все то время, которое понадобилось для уничтожения эскадры друидов, жизнь в ней держалась лишь благодаря отчаянным усилиям одиннадцати ее собратьев по Искусству -- незримых, но отнюдь не пассивных участников беспрецедентной схватки с дикой, необузданной стихией... Когда Стэн узнал это, он стал еще больше восхищаться поступком матери. Ведь она прекрасно понимала, что идет на верную смерть без единого шанса выжить. Если каждый из защитников города, готовясь к бою, сознательно или нет еще тешил себя слабой надеждой, что именно ему посчастливится уцелеть, то у княгини не было никакой надежды. Она знала, что умрет, -- и умерла, спасая жизни тысяч и тысяч людей. Порой Стэн задумывался над тем, как бы он повел себя на месте матери, и всякий раз, стараясь быть честным перед собой, приходил к неутешительному выводу, что у него не достало бы мужества на такое самопожертвование. Разумеется, он не бежал бы от врага, трусливо поджав хвост, а вместе с другими сражался бы до последнего и, возможно, погиб бы -- хотя, скорее всего, сумел бы спастись. Так что Стэн был искренен с Иштваном, когда сказал, что не смог бы повторить подвиг матери. Для этого он считал себя слишком эгоистичным... Оставив снаружи свою небольшую свиту -- двух стражников и оруженосца, Стэн вошел внутрь часовни. В крохотной передней комнате он получил из рук молчаливого монаха-служителя свечу, как положено, внес пожертвование и еще на несколько секунд задержался, дожидаясь благословения. Сообразив, чего от него хотят, монах неловко осенил Стэна знамением Истинной Веры и еле слышно пробормотал: "Да пребудет с тобой Отец Небесный и Сын Его, Господь наш Спаситель. Аминь". Подобно прочим священнослужителям низшего ранга, он испытывал смущение, благословляя сына святой. Стэн поблагодарил его и прошел в усыпальницу. Прикрыв за собой дверь, он немного постоял, привыкая к тусклому освещению, а заодно убедился, что в часовне находится лишь два посетителя. Стэн собирался прийти сюда еще днем, но решил подождать до вечера, чтобы застать здесь поменьше народа. Он хотел побыть наедине с матерью и надеялся, что присутствующие поймут его желание. Ну, а если они окажутся не очень сообразительными, он ненавязчиво внушит им эту мысль. Те же, кто явится вслед за ним, будут предупреждены его свитой и подождут снаружи. Стэн окунул пальцы в сосуд со святой водой, затем прикоснулся ими к своему лбу и направился по узкому проходу между рядами деревянных скамеек к алтарю. Посетители -- молодые мужчина и женщина, скорее всего, супружеская чета, -- узнав его, почтительно склонили головы, когда он проходил мимо. А когда Стэн, преклонив колени у алтаря, устанавливал зажженную свечу перед образом матери, за его спиной послышался скрип двери. Даже не оборачиваясь, он знал, что это вышли прежние посетители, а не вошли новые. В часовне он остался один, и никакого внушения делать не потребовалось. Стэн поднялся с колен, отступил от алтаря и сел на скамью в первом ряду. Не отрываясь, он смотрел на икону матери, которая была достаточно хорошо освещена пламенем двух десятков свечей, оставленных паломниками. На этом фоне статуя Господа Спасителя, скромно терялась в общем полумраке часовни. Раньше эта икона была просто портретом, написанным еще при жизни княгини Илоны одним молодым, но очень талантливым художником. Когда мать была канонизирована и на месте ее захоронения началось строительство часовни, Стэн, которому не нравилось, как обычно изображают лики святых, немедленно вызвал автора и велел ему переделать портрет в икону. То, что получилось в итоге, вполне удовлетворило Стэна, но деятелей церкви отнюдь не привело в восторг, а некоторых даже шокировало. Они возражали (и, в сущности, были правы), что на иконе изображена земная женщина, а не святая; однако Стэн упорствовал и, в конце концов, настоял на своем. Икона была освящена и установлена в только что построенной часовне. А окрыленный своим успехом молодой художник вскоре стал известным церковным живописцем. Его иконы и фрески порой вызывали бурю критики со стороны ортодоксальных священнослужителей, зато очень нравились простым верующим. Стэн глядел на озаренное ласковой улыбкой милое лицо в обрамлении светло-русых волос, и перед его внутренним взором предстала живая мать -- такая, какой она была девять лет назад, когда он прощался с ней, отправляясь с остатками мышковицкого войска на север Гаалосага. Тогда они еще не знали, что видятся в последний раз... "Матушка, -- думал Стэн. -- Сегодня я должен принять решение. Очень важное решение, которое повлияет не только на мою судьбу и судьбу Марики, но также на судьбы тысяч, миллионов людей и целых народов. Ты знаешь: я никогда не избегал ответственности, но такая огромная ноша пугает меня. Это неправильно, ненормально, когда столь многое зависит от одного-единственного человека. Тем не менее, так сложились обстоятельства, и теперь я должен сделать выбор. Я не имею права на ошибку, но я не знаю, где правда, и понятия не имею, где ее искать. Я стою на перепутье -- кто укажет мне верную дорогу? Мое сердце? Оно молчит и только болезненно ноет. Мой разум? Он в смятении. Собратья-Конноры? Их взгляды разделились, каждый уверен в своей правоте и не ведает моих сомнений -- ведь над ними не довлеет бремя ответственности за мой выбор. Так что решение за мной -- и я же один за все в ответе. Как бы ты поступила на моем месте, мама? Как поступил бы отец? Как поступить мне?.." Красивая русоволосая женщина ласково улыбалась ему и как будто говорила: "Это решать тебе, сынок. Я свою миссию на земле выполнила, теперь твой черед". Позади дважды скрипнула дверь -- открываясь и закрываясь. Углубленный в свои мысли Стэн не сразу среагировал на это непрошеное вторжение, а потом уже не успел возмутиться. Он услышал тихое шуршание шелковых юбок, звук легких шагов, ноздри ему приятно защекотал такой знакомый едва уловимый запах, который нельзя было спутать ни с чем другим -- ни у кого, кроме Марики, не было таких духов. "И где она их только берет?" -- в который раз подумал Стэн. Подумал чисто машинально, по привычке. Он уже неоднократно пытался выведать у сестры, откуда у нее берутся эти духи и некоторые другие предметы женского туалета. Стэн был не только князем, феодальным правителем, но также и торговым магнатом; он мог себе представить, какие барыши принесла бы ему торговля подобными "безделушками"... Спустя пару секунд мимо Стэна прошла к алтарю юная девушка в нарядном темно-синем платье с оборками из тончайших кружев; легкий красный капор лишь частично прикрывал ее роскошные медово-золотистые волосы. Опустившись на колени у алтаря, она поставила свечу перед иконой матери, затем поднялась и села на скамью рядом с братом. Ее тонкие белые пальцы прикоснулись к его загорелой руке. -- В порту мне сказали, что ты здесь, -- произнесла она не громко, но и не шепотом. Стэн нежно сжал мягкую теплую ладошку сестры, как всегда млея от ее прикосновения. Если их мать, княгиня Илона, по словам священников, стала ангелом на небе, то Марика, вне всяких сомнений, была ангелом земным -- хоть и обладала далеко не ангельским характером. Хрупкая, изящная блондинка с трогательно прекрасным лицом и потрясающе невинными глазами цвета весеннего неба, Марика разительно отличалась от Стэна -- смуглого кареглазого шатена, высокого, коренастого, с несколько грубоватыми, хоть и не лишенными своеобразной привлекательности, чертами лица. Глядя на них со стороны, неосведомленный человек ни за что бы не догадался, что они родные брат и сестра. В прежние времена злые языки поговаривали, что Марика не дочь князя Всевлада, но каких-либо веских доказательств не приводили, основывая свои выводы лишь на смутных подозрениях о супружеской неверности княгини. Сейчас эти самые языки помалкивали, боясь быть вырванными за святотатство. Впрочем, Стэн относился к подобным предположениям спокойно и не склонен был делать из них трагедии. Он утешал себя тем, что если это действительно так, и Марика лишь наполовину его сестра, то, может быть, и мысли, которые порой одолевают его, грешны лишь наполовину. Почти все мужчины Мышковича (да и не только Мышковича) были тайно влюблены в Марику, и Стэн не являлся исключением. По мере того, как она взрослела и из прелестной девочки превращалась в очаровательную девушку, ему все труднее было видеть в ней только сестру. Но он старался. Бог свидетель -- он старался вовсю... -- Сегодня ты встречаешься с Флавианом? -- спросила Марика. -- Да, -- ответил Стэн удивленно. -- А как ты узнала? -- Догадалась. Ведь это так просто. -- И то правда, -- согласился он. Ни Стэн, ни Марика не испытывали неловкости, разговаривая о делах в святом месте. В конце концов, это была часовня их матери, можно сказать, их семейная территория. Здесь они чувствовали себя спокойно и уютно, как дети в присутствии матери, а святость этого места располагала к более глубокому анализу всех своих мыслей, душевных порывов и устремлений, исподволь вынуждала тщательно обдумывать каждое слово. -- Стэн, -- после короткой паузы отозвалась Марика. -- Боюсь, я еще не готова к замужеству. -- Тебе скоро шестнадцать, -- заметил он. -- А разве это много? -- Как раз возраст девушки на выданье. К тому же ты выглядишь старше своих лет. -- Но ведь раз на раз не приходится, -- возразила Марика. -- Одни созревают для этого уже в двенадцать, иные -- в восемнадцать, а то и в двадцать... -- Увидев ироническую ухмылку на лице брата, она поспешила добавить: -- Ну, я имела в виду морально. Стэн состроил необычайно серьезную мину, чтобы не расхохотаться. Еще с одиннадцати лет Марика стала проявлять живейший интерес к мужчинам, который с годами лишь усиливался, и это здорово беспокоило его. А если называть вещи своими именами, то он попросту ревновал сестру чуть ли не к каждому встречному -- и по-братски, и не совсем по-братски. Однако Стэн не пытался выслеживать Марику, предпочитая оставаться в неведении. Он здраво рассудил, что если она и погуливает, то осторожна и знает меру, а его вмешательство в ее дела положения не улучшит -- скорее лишь навредит. Пока сплетники помалкивают -- и то хорошо. -- Каких-нибудь полгода назад, -- сдержанно произнес Стэн, -- ты ничуть не возражала против брака с Флавианом. Марика пожала плечами: -- С тех пор я немного повзрослела... -- Ну вот! -- ...и поняла, что еще недостаточно взрослая. Стэн хмыкнул и с сомнением покачал головой: -- Мне кажется, дело не в возрасте. Марика не стала возражать. Она сделала вид, что не расслышала слов брата, и мягко спросила: -- Я нарушаю твои планы, Стэн? -- Вовсе нет, дорогая. -- Он тяжело вздохнул. -- Я еще не решил, какие у меня планы. И в любом случае, я не собираюсь выдавать тебя замуж против воли. Твой отказ, конечно, огорчит Флавиана. Но если я решу заключить союз с Ибрией, достаточно будет и моего брака со Стеллой. Лицо Марики вмиг просветлело. -- Стелла милая девушка, -- заявила она с подозрительным воодушевлением. -- Красивая, умная, обаятельная. "И редкая стерва, -- угрюмо добавил про себя Стэн. -- Страшно подумать, в какую фурию она превратится этак лет через десять". -- Ты поедешь со мной в Златовар, -- сказал он твердо. Это было не предложение. Стэн объявил сестре свою волю и с каким-то нездоровым любопытством ожидал ее реакции. Марика слегка побледнела, взгляд ее стал грустным. Но она не была застигнута врасплох. Судя по всему, она ожидала, что брат решит взять ее с собой, -- и все же надеялась, что по тем или иным причинам он оставит ее в Мышковиче. А теперь была огорчена, что надежды ее не оправдались. -- Стэн, это обязательно? -- Думаю, так будет лучше. -- Затем он изобразил на своем лице искреннее недоумение и спросил: -- А разве ты против? Ты не хочешь побывать в столице? Марика на секунду замялась. -- Почему же, хочу, -- неуверенно ответила она. -- Так в чем дело? -- Ну, я думала, что обстоятельства... происки князя Чеслава... -- Как раз поэтому я и беру тебя с собой, -- мигом подхватил Стэн. -- Я буду чувствовать себя гораздо спокойнее, если ты будешь рядом. Чем черт не шутит -- вдруг Чеслав вовлек в свой заговор и дядюшку Войчо. -- Тем опаснее оставлять на него княжество, -- резонно заметила Марика. -- С княжеством ничего не случится. -- Со мной тоже. Я сумею постоять за себя. -- В этом я не сомневаюсь, дорогая. -- Стэн улыбнулся сестре, но в его голосе, наряду с теплотой, была непреклонность. -- Тем не менее, мы вместе поедем в Златовар. Хотя бы потому... -- Тут он сделал выразительную паузу, после чего выложил козырь, побить который она могла, лишь открыв свои карты: -- Хотя бы потому, что я буду скучать без тебя. -- Я тоже, -- сказала Марика, и это была чистая правда. -- Особенно в пути, -- продолжал Стэн, -- когда мы сможем видеться лишь изредка, мимолетно. Так какой смысл нам расставаться? Есть ли что-то серьезное, что удерживает тебя в Мышковиче? -- Нет... Ничего такого. На сей раз Марика солгала, и Стэн почувствовал это. "Все-таки парень, -- горестно подумал он, чувствуя стеснение в груди. -- Но кто же этот негодяй, кто?.. Прости меня, матушка. Я ревную родную сестру, как женщину..." "Прости меня, матушка, -- и себе думала Марика, с мольбой глядя на икону матери. -- Прости, что солгала в этом святом месте. Прости, что вообще лгу Стэну. Не сердись на меня..." А красивая русоволосая женщина смотрела на них с портрета и ласково улыбалась. Мать никогда не сердится своих детей. 3 Марика ушла к себе задолго до окончания ужина под предлогом того, что хочет присутствовать на утренней церемонии проводов кораблей в дальнее плавание, и поэтому, чтобы выспаться, ей нужно лечь пораньше. Стэна вроде бы удовлетворило такое объяснение, он привык, что сестра много спит. Однако при прощании она прочла в его обеспокоенном взгляде невысказанный вопрос: "А не потому ли ты так много спишь в последнее время, что спишь не одна?.." Марика поспешила уйти, чтобы глаза не выдали ее замешательства так же явно, как обеспокоенность брата. Небось теперь, думала она, следуя за двумя мальчиками-пажами по коридорам замка, любой из гостей и придворных, кому захочется спать слишком рано, окажется у Стэна под подозрением. Не исключено, что после ужина, он вздумает "навестить" их всех -- якобы с тем, чтобы лично пожелать им доброй ночи. Но к ней он, конечно, не зайдет. Бедный братишка, он так боится поставить ее и себя в неловкое положение! И продолжает мучаться неясными подозрениями... Марика грустно улыбнулась. "Извини, Стэн, -- подумала она. -- Ах, если бы я только могла рассказать тебе всю правду!.." Очутившись в своих покоях, Марика с помощью горничной сняла с себя все роскошные одежды и украшения, облачилась в полупрозрачную ночную рубашку и быстро легла в постель. Между тем горничная -- симпатичная девушка, года на два старше Марики, -- погасила все свечи в спальне за исключением одного светильника и почтительно осведомилась: -- Вам больше ничего не нужно, госпожа? -- Нет, золотко, ступай. -- Спокойной ночи, госпожа. -- И тебе того же. Поклонившись, горничная сделала несколько шагов в направлении двери, затем в нерешительности остановилась. -- Госпожа... -- начала она и умолкла, колеблясь. -- Что еще? -- нетерпеливо спросила Марика. -- Вы не будете возражать, если я... ну, отлучусь на ночь? Я обязательно вернусь к вашему пробуждению. Обещаю! Марика насторожилась. С такой просьбой горничная обращалась к ней не впервые. Но кто знает -- вдруг это подстроенная братом ловушка? После того разговора в часовне он очень расстроен и вполне может... Хотя нет, вряд ли. Это не в духе Стэна. С него станется устроить бурную сцену ревности, прочитать длинную и страстную нотацию о том, как должна вести себя порядочная девушка, -- но пытаться поймать ее на горячем, в объятиях воображаемого любовника... нет, на это он никогда не пойдет. Он слишком сильно любит ее, чтобы так унижать. Марика подтянулась на подушках и кивнула горничной: -- Хорошо, золотко, ступай. -- Она лукаво усмехнулась. -- Приятных тебе развлечений. Девушка-горничная ответила ей заговорщической улыбкой. -- И вот что, дорогуша, -- продолжала Марика. -- Раз тебя не будет, вели одному из стражников стать поближе к моей двери и проследить, чтобы меня никто не беспокоил. Я хочу всласть выспаться. -- Будет сделано, госпожа. -- Горничная снова поклонилась и выскользнула из спальни. После ее ухода Марика провела в постели еще четверть часа, чтобы подстраховаться на случай возвращения горничной. Но девушка так и не вернулась. Тогда Марика встала с кровати, зажгла от пламени светильника свечу и босиком, одетая лишь в ночную рубашку из тонкой полупрозрачной ткани, вошла в гардеробную. Там она сменила свою рубашку на более короткую, надела трусики, натянула на ноги черные ажурные чулки и вступила в туфли на низких каблуках. Убедившись, что больше ничего не забыла, Марика проследовала в смежный со спальней кабинет. Этот кабинет, как и все покои, раньше занимала ее мать, княгиня Илона. В течении двух с половиной лет они пустовали в ожидании новой хозяйки, которой должна была стать юная княжна Лютицкая, Аньешка. Но за месяц до свадьбы со Стэном она внезапно заболела и вскоре умерла. Тяжело перенесший эту утрату, Стэн тогда и слышать не хотел о новой невесте. Его брак с Аньешкой был предрешен, еще когда они оба были детьми, и он настолько привык к этой мысли, что просто не мог представить на ее месте другую женщину. Словно бы желая подчеркнуть, что не намерен даже обсуждать этот вопрос, Стэн предложил Марике занять апартаменты их матери. Девятилетняя девочка, не подозревавшая об истиной подоплеке решения брата, была страшно довольна, что ее, наконец, признали взрослой... В кабинете Марика зажгла три свечи в массивном серебряном канделябре посреди небольшого письменного стола, а ту, которую принесла с собой, воткнула в свободный подсвечник. В комнате стало светло и уютно. Марика посмотрела на часы, висевшие на стене меж двух зашторенных окон. Как и большинство предметов обстановки, эти часы принадлежали ее матери, и были они мало что просто странные. Их циферблат был разделен не на двенадцать, как обычно, равных частей, а на двадцать четыре -- таким образом, за сутки часовая стрелка делала не два оборота, а один. Вернее, так вела себя одна из часовых стрелок -- а их было две, равно как и минутных: одна пара красных, другая -- черных. Черные стрелки шли точно, зато красные спешили почти в два раза: если верить им, то сутки проходили за двенадцать часов и пятьдесят четыре минуты нормального времени. Эти часы были изготовлены лет восемнадцать, а то и двадцать назад по специальному заказу княгини. Стэн считал их причудой матери, пусть и милой причудой, но бессмысленной. Точно так же думала раньше и Марика, но три с небольшим года назад она узнала, что это гораздо серьезнее, чем просто причуда. Красные, "неправильные" стрелки показывали без двадцати три пополудни. Марика опустилась на корточки перед шкафом, выдвинула ящик с двойной задней стенкой и после нескольких осторожных манипуляций достала из тайника ворох женской одежды, дамскую сумочку из крокодиловой кожи, а также кукольную голову с длинными золотистыми волосами -- очень искусную имитацию настоящей женской головы в натуральный размер. Отложив в сторону кукольную голову и сумочку, Марика выбрала черную плиссированную юбку, белую шелковую блузку и темно-красный жакет и принялась второпях одеваться. Несмотря на то, что близился к концу месяц красавик, по ночам было еще прохладно, и без верхней одежды она уже слегка продрогла. Принарядившись, Марика скрепила золотой заколкой свои волосы и оценивающе посмотрела на себя в зеркало. Кокетливо подмигнув своему отражению, она в очередной раз улыбнулась при мысли о том, в какой шок были бы повергнуты здешние, если бы увидели ее в этом наряде. Марика отнюдь не была в восторге от тамошней моды, она любила одеваться роскошно и изысканно, обожала украшать себя драгоценностями -- чтобы сразу было видно, что она княжна, а не какая-нибудь простолюдинка. Но разнообразия ради Марика была не прочь порой пощеголять в коротенькой юбке -- у нее были красивые ноги, длинные и стройные, и ей приятно щекотало нервы, когда встречные мужчины откровенно или украдкой любовались ими. А в целом к тамошним нарядам Марика относилась без особого восторга -- за исключением, ясное дело, обуви и нижнего белья. Конечно, как здесь, так и там, встречались и хорошие, и плохие вещи. Но хорошая обувь оттуда была действительно хорошей -- легкой, удобной, изящной, нигде не жала, не промокала, долго носилась, не коробилась и не портилась от сырости. А о хорошем белье оттуда и говорить не приходится -- Марика так привыкла к нему, что никакое другое уже носить не могла, и в последнее время подруги прохода ей не давали, все выспрашивали, у какого торговца она покупает такие прелестные вещички... Марика вернула остальную одежду в тайник, тщательно замаскировала его и задвинула ящик на место. Потом взяла за волосы кукольную голову и перешла обратно в спальню. Там она набросала под одеяло несколько маленьких подушек, умело придав им форму лежащего на боку тела, а в довершение увенчала это сооружение кукольной головой, прикрыв ее "лицо" золотистыми локонами. Теперь, если кто-нибудь заглянет в спальню, то в тусклом свете ночника увидит мирно спящую Марику и не заподозрит никакого подвоха. Правда, всегда присутствовал риск, что горничная или кто другой по какой-то надобности решит разбудить ее среди ночи -- вот тогда будет скандал! Однако за три года этого ни разу не случалось. В детстве Марика была страстной любительницей поспать и устраивала бурные истерики, когда кто-то вольно иль невольно тревожил ее сон. Так что поздним вечером, ночью и ранним утром вблизи ее покоев все ходили на цыпочках, а под окнами старались не шуметь. Марика вернулась в кабинет, закрыла (но не заперла) за собой дверь, взяла со стола сумочку и перекинула ее длинный ремешок через свое правое плечо. Затем погасила три свечи в канделябре, четвертую вынула из подсвечника и подошла к противоположной стене, вдоль которой стояли стеллажи с книгами. Свободный участок стены между двумя стеллажами прикрывал старый выцветший гобелен, на котором был изображен то ли какой-то безвестный святой, совершающий очередное чудо, то ли алхимик в разгар эксперимента по превращению олова в золото. Насчет этого Марика и Стэн не могли прийти к однозначному выводу, однако, учитывая, чем занималась при жизни их мать, склонялись к мысли, что последнее предположение более вероятно. Впрочем, Марику интересовал не гобелен, а то, что было за ним. Она потянула за свисающий с потолка шелковый шнурок; гобелен, свертываясь в рулон, поднялся вверх, обнажив прямоугольник стены, испещренный причудливыми узорами из разноцветных камней, не имевших никакой ценности для ювелиров, зато весьма ценных для сведущих в магии людей. Тысячи мелких камешков были вкраплены в стену, казалось бы, наобум, совершенно беспорядочно. Исключение представлял лишь внешний контур в форме арочного прохода высотой около двух метров и шириной в полтора -- а вот внутри, с точки зрения непосвященного, царил полный хаос. Но Марика принадлежала к числу посвященных, и в кажущемся хаосе она видела строгий порядок, безукоризненную точность и гармонию всех магических связей. В целом конструкция была необычайно прочной, почти монолитной. Не владеющий Искусством человек не смог бы выковырять из стены даже самый крошечный камешек; да и сама стена внутри "арки" была тверже гранита. Это хитроумное сооружение из связанных воедино колдовских камней называлось порталом. Его построила для себя княгиня Илона, когда двадцать семь лет назад вышла замуж за князя Всевлада и переехала из Любляна в Мышкович. После ее трагической гибели портал, как говорили в таких случаях, стал "мертвым", поскольку княгиня была его единственным хозяином и не позаботилась настроить на него своих детей -- в то время Марика была еще слишком юна, чтобы пользоваться порталом, а Стэн имел свой собственный в кабинете отца. Считалось, что "мертвый" портал потерян безвозвратно, ибо настроиться на него можно лишь при помощи одного из уже настроенных, хозяев; а раз они все мертвы, то к нему никак нельзя подступиться. В том, что Марика опровергла это расхожее мнение, была немалая заслуга Стэна, который настрого запретил сестре сооружать в Мышковаре новый портал, великодушно предложив к ее услугам свой, но настроить на него обещал не раньше, чем через три или четыре года. Несомненно, Стэн руководствовался самыми лучшими побуждениями, желая быть в курсе всех дальних контактов Марики, пока она не вышла из столь богатого опасными соблазнами подросткового возраста. Однако двенадцатилетняя Марика не оценила должным образом благих намерений брата. Не решаясь прямо нарушить запрет, она по неопытности своей и наивности вознамерилась "оживить" портал матери. Если бы Марика знала, сколько ее старших собратьев-Конноров потерпели неудачу в подобных обстоятельствах, лишь напрасно потратив время и силы, она бы, конечно, отказалась от этой затеи. Но Марика знала лишь то, что портал не действует, так как на него не настроен ни один из ныне живущих людей. Вот она и решила исправить это положение, самостоятельно настроившись на "мертвый" портал. И как ни странно, это у нее получилось! После двух недель упорных трудов портал "ожил". Таким образом, Марика сэкономила по меньшей мере два месяца -- поскольку сооружение и отладка нового портала, в зависимости от обстоятельств, требовали от двух с половиной до трех месяцев каждодневной работы. Поначалу Марика собиралась озадачить Стэна, послав ему запрос на прохождение через его портал, и уже с наслаждением представляла, как забавно вытянется смуглое лицо брата, когда он услышит ее рассказ... Но вдруг она обнаружила, что из множества путей, связывающих "воскрешенный" портал с другими, три совершенно открыты для нее, и ей нет необходимости спрашивать разрешения хозяев этих порталов, чтобы пройти через них. Один путь, как легко установила Марика, вел в Люблян, столицу Истрии, к порталу, которым пользовалась ее мать до замужества, когда еще жила в родительском доме. Это было в высшей степени странно: получалось, что, настроившись на мышковицкий портал матери, Марика одновременно настроилась на люблянский и без посторонней помощи стала хозяйкой сразу двух порталов... Нет, даже не двух! Второй доступный портал находился далеко-далеко на востоке и очень высоко в горах. Здание, куда вел портал, в момент посещения Марики было безлюдным, но отнюдь не заброшенным. Здесь частенько кто-то бывал. Произведя осторожное расследование, она поняла, кем были эти "кто-то". И в их числе... Марика была заинтригована. Удивление Марики переросло в растерянность и даже в испуг, когда она попыталась определить местоположение портала, к которому вел третий свободный путь. С этим порталом творилось нечто невообразимое. Он был то на севере, то на востоке, то где-то внизу, а то на небесах. В какой-то момент он находился в тысяче верст от Мышковича, секунду спустя оказывался совсем рядом, а потом уносился в такую невообразимую даль, что привычные меры длины теряли всяческий смысл. Таких расстояний в природе просто не существовало! Здесь впору было бы обратиться к Стэну, но Марику, что называется, бес попутал. Возможно, свою роль сыграло то обстоятельство, что дело было в пятницу тринадцатого числа. Хотя, скорее всего, Марика просто была обижена на брата за его недоверие к ней, за его чрезмерную опеку. Но как бы то ни было, она решилась на отчаянный шаг. Шаг -- в буквальном смысле этого слова. Она шагнула в неизвестность. В тот незабываемый день, 13 лютого, три года назад, в ее жизни произошли большие перемены... Придерживая левой рукой шнурок, чтобы не падал гобелен, Марика поставила свечу на пол и указательным пальцем правой руки по очереди прикоснулась к семи определенным камням на узоре. По ходу дела она, как обычно, произнесла семь слов -- по одному на камешек: -- Каждый-охотник-желает-знать-где-си