Олег Авраменко, Тимур Литовченко. Воины Преисподней --------------------------------------------------------------- © Олег Авраменко (abram@hs.ukrtel.net), Тимур Литовченко (tim-lit@ln.ua), 1997 WWW: http://abramenko.nm.ru/ Ў http://abramenko.nm.ru/ WWW: http://tim-lit.narod.ru Ў http://tim-lit.narod.ru Date: 20 Sep 2001 --------------------------------------------------------------- Олег Авраменко, Тимур Литовченко, 1998. Только для частного некоммерческого использования. Любое копирование и распространение этого текста, включая размещение на других сетевых ресурсах, допустимо только с ведома и согласия авторов. По всем вопросам (вторая книга цикла о Карсидаре) Пролог. ПОСЛЕДНЕЕ МОРЕ Ловко лавируя против ветра, плавно переваливаясь с борта на борт, небольшой бриг уходил все дальше в открытое море. Последнее западное море, подумать только... Читрадрива стоял около самого бушприта, крепко вцепившись в фальшборт, и смотрел в недосягаемую даль, туда, где сплошь затянутый серыми тучами небосвод смыкался с морской поверхностью, горбатившейся водяными валами. Промозглый северо-западный ветер швырял соленые брызги ему в лицо. При такой мерзкой погоде южному человеку, привыкшему к мягкому климату родины, недолго и простудиться. Но Читрадрива не отворачивался, а если оглядывался иногда, то лишь затем, чтобы проверить, на месте ли принайтованная к палубе около фок-мачты железная клетка. Разумеется, с помощью голубого камня в перстне, подаренном ему на память Карсидаром, он мог постоянно держать под контролем эмоции заключенного в клетке хана и мгновенно почуять его испуг, если бы крепление хоть немного ослабло. Однако пленник давно утратил всякий интерес к жизни, уже ничто не привлекало его внимания, и вряд ли такая "мелочь", как опасность внезапно расстаться с жизнью, способна была вывести его из состояния полнейшей апатии. Кроме того, Бату прекрасно понимал, что его вывезли в открытое море отнюдь не на увеселительную прогулку! Но даже осознание близости собственной смерти нисколько не взволновало его... Читрадрива поморщился. Да уж, хорошенький результат дала поездка по разным странам с плененным ханом Бату в клетке! Сколько же земель они посетили? Угорщина, Польша, Богемия, Германия, Франция, Наварра, Арагон, Кастилия. И наконец, Португалия - самая западная страна, после которой уже не было ничего, кроме безбрежного моря, раскинувшегося до края земли. И везде некогда великого и грозного хана ждало одно и то же - оскорбления, насмешки на непонятных языках, понятный и без толмача хохот в лицо, довольное улюлюканье, свист, летящие в него нечистоты... Перед покрытой налетом ржавчины клеткой, выставлявшейся на площадях многочисленных городов, люди превращались в разнузданных животных, которые потешались над беспомощным хищником, впавшим в полное уныние. А причина всему одна - страх! Вернее, громадное облегчение от осознания того факта, что опасный зверь изловлен, связан, острые зубы у него вырваны, когти обломаны, хвост отрублен, а сам он вымазан дегтем и вывалян в перьях. Над таким пугалом можно вдоволь потешиться. Не кусается... Балаган, настоящий ярмарочный балаган, от которого пленник постепенно сходил с ума. Вот что озлобленное, беснующееся человеческое стадо способно сделать с отдельно взятой личностью! А великий татарский хан к тому же был личностью далеко незаурядной! Читрадрива, который, в отличие от Карсидара, не питал жгучей ненависти к ордынцам, временами даже сочувствовал Бату. Он мог представить себя на его месте, ибо и сам когда-то давно был замкнут в подобной клетке и подвергался издевательствам со стороны злорадствующей толпы. И только вмешательство мастера Ромгурфа, не забывшего об оказанной ему услуге, спасло Читрадриву от неминуемой смерти. Да, если бы не та досадная история в Орфетанском крае и не совет умирающего мастера Ромгурфа, Карсидар ни за что не пригласил бы презренного гандзака в поход к загадочным южным горам, и Читрадрива никогда не очутился бы в Риндарии. И никогда не узнал бы, что Риндария на самом деле столь огромна и лежит так далеко от Орфетана. Как же их проволокло-то по пещере с лиловыми стенами! И главное, куда занесло? Карсидар в первую же ночь обратил внимание Читрадривы на то, что картина звездного неба в Ральярге (как называли Риндарию чужаки-гохем) абсолютно другая, да и луна не похожа на привычную луну. Из рассказов путешественников они оба знали, что в дальних странах на небе видны иные созвездия, а знакомые робко прячутся за горизонтом; но никто никогда не говорил им, что луна тоже меняет свой облик! А дни, а ночи... Порой и Карсидару, и Читрадриве казалось, что сутки здесь немного длиннее, чем в Орфетане, и времена года сменяются чуть медленнее. Если только это не обман чувств, тогда становится понятно, почему зимой в Риндарии слишком холодно, а летом стоит непереносимая жара. Зато непонятно, совсем уж необъяснимо другое: как это может быть?! Впрочем, занятому приготовлениями к отражению татарского нашествия и изнывающему от страсти к дурехе-Милке Карсидару недосуг было задумываться над этим, но Читрадрива нередко размышлял о происшедших с ними странностях, отдыхая после корпения над священными книгами русичей. Однако ничего путного так и не смог придумать... - Будем начинать, мессер Андреаш? - услышал Читрадрива голос за спиной и быстро обернулся. Изящно облокотившись на фальшборт, дон Жайме ду Ковильян, придворный графа Португальского, подкручивал черный с проседью ус. На корме собрались и другие вельможи, сопровождавшие эту весьма необычную похоронную процессию на последнем отрезке ее пути. В основном здесь были любопытные испанские дворяне, но между ними затесалось трое французов, один немец и один итальянец. Последний, Лоренцо Гаэтани, молодой человек лет двадцати пяти, прибыл из Неаполя и гостил в Португалии у дальних родственников. Узнав, что по окончании своей миссии Читрадрива собирается в паломничество на Святую Землю (так христиане называли Землю Обета), Гаэтани предложил составить ему компанию по пути до Италии. Читрадрива еще не решил, принять это предложение или нет, поскольку итальянец мог уехать из Португалии не раньше, чем через неделю. Хотя что значит десятидневная задержка по сравнению с тринадцатью месяцами, потраченными на выполнение поручения Данилы Романовича... Впрочем, ладно. Дальнейшие планы можно обдумать на досуге, а сейчас настал долгожданный миг. Пора приводить в исполнение приговор государя земли Русской, довести до конца начатое свыше года назад дело... Читрадрива снова поморщился. Сколько времени потрачено впустую! Он вполне мог употребить этот год с куда большей пользой. Не единожды возникал у Читрадривы соблазн бросить все, умыть руки и отправиться по своим делам, тем более что он никоим образом не чувствовал себя чем-то обязанным перед русичами, скорее даже наоборот. Однако Читрадриву с детства учили, что раз ты дал слово, то нужно его держать; и он сдержал свое обещание, столь неосмотрительно данное Даниле Романовичу, доставил хана Бату живым к последнему западному морю. Взмахом руки Читрадрива пригласил вельмож подойти ближе, а сам подступил к клетке, широко расставляя ноги, чтобы сохранить равновесие на качавшейся из стороны в сторону палубе. Охранявшие клетку воины расступились, пропуская своего предводителя. Бату неподвижно лежал на спине и не мигая смотрел на застилавшие небо низкие серые тучи. Можно было подумать, что хан уже мертв. - Эй, - негромко окликнул пленника Читрадрива. Никакой реакции не последовало. Тогда по его знаку один из русичей слегка кольнул Бату кончиком копья. Тот вздрогнул, медленно повернул голову и мутными раскосыми глазками уставился на Читрадриву. - Настал твой смертный час, хан Бату, - сказал он, сосредоточившись на вделанном в перстень камне. Безжизненная обветренная маска, бывшая некогда суровым, волевым лицом великого воина, так и осталась мертвой маской. Взгляд пленника ни на мгновение не прояснился, и вообще не было ни единого намека на то, что хан услышал слова Читрадривы. Без сомнения, теперь его казнь станет актом высшего милосердия. С Бату давно уже было неладно, и хоть Читрадрива всячески старался поддерживать его, пустив в ход магический камень перстня и все лекарские приемы из арсенала анхем, какие только мог припомнить, великий хан угасал на глазах. Поэтому русское посольство не посетило Апеннинский полуостров, несмотря на настойчивые приглашения папы Целестия, преемника его святейшества Григория, приславшего когда-то к Даниле Романовичу нунция с предложением королевского титула. Пожалуй, получилось не очень вежливо, однако Читрадрива, будучи не в силах бороться с тихим безумием хана, завернул свой отряд на полпути из Парижа в Марсель и направился в Испанию. Правда, таким образом он не попадал ни в Неаполь к тамошнему королю, под чьим протекторатом находился Йерушалайм, ни в Верону, где старый Шмуль обещал ему свое гостеприимство. Но это еще успеется. Главной задачей Читрадривы было довезти полуживого Бату до последнего западного моря. А теперь - вот оно, море, и вот он, пока еще живой Бату, вернее, все, что осталось от некогда великого хана. Итак, за дело. Подошедшие вместе с капитаном брига матросы принялись продевать конец спущенной с поперечной перекладины толстой просмоленной веревки между верхними прутьями клетки. Затем завязали ее особым узлом, отсоединили клетку от палубы, поплевав на ладони, схватились за другой конец веревки и, дружно ухая, потянули. Скрипнули колесики блоков, и клетка повисла в воздухе. Другие матросы налегли на деревянное колесо, перекладина развернулась, и мерно раскачивающаяся клетка повисла над волнующейся водой. Бату не пытался удержаться посередине, поэтому, когда клетка накренилась, он безвольно покатился в угол и там застыл. Глядя на него, Читрадрива подумал, что Данила Романович явно просчитался. Не великого хана Бату казнят сейчас, а уничтожают лишь его жалкую оболочку, осколок былого величия. Хана Бату можно было убить на площади перед Софией Киевской в начале прошлой зимы, когда он бесновался, рычал и плевался от бессилия, вспоминая обрушившиеся на днепровский лед молнии, которые сгубили половину его армии. А теперь - акт милосердия... Хотя, возможно, именно в этом заключался жестокий расчет государя Русского. Данила Романович не позволил врагу принять смерть достойно, как подобает воину, а решил подвергнуть его самой изощренной пытке, какую только можно придумать для грозного властелина, некогда повелевавшего несметными ордами воинственных дикарей, - пытке унижением. Не выдержал этой пытки великий Бату. Теперь воля хана умерла, он ждал казни с полным безразличием, без страха, но и без ненависти. Ждал покорно, как ждет изнуренный болезнью человек конца своих мучений. Читрадрива нагнулся, проверил, крепко ли привязана веревка к вертикальному столбу перекладины, оглядел стоявших плечом к плечу русичей, сбившихся в кучу вельмож, достал из-за пазухи пергаментный свиток и передал его Ипатию, своему заместителю, бывшему сотнику "коновальской двусотни" Карсидара. Вот уж кому действительно пошло на пользу годичное путешествие с Читрадривой! Здорово досталось храбрецу от татар на Тугархановой косе, и пусть ранен он был не смертельно, если бы не помощь "колдуна-целителя" Андрея, остался бы Ипатий на всю жизнь калекой. А так кости срослись у него правильно, все раны зажили, оставив лишь шрамы на теле, и только легкая хромота да ноющая боль в правой руке при сырой погоде напоминали ему о былых ранениях. Впрочем, последние два обстоятельства не слишком огорчали Ипатия: умелому всаднику хромота не помеха, а меч в его левой руке был не менее грозен, чем раньше - в правой. Ипатий развернул грамоту с почтительным видом и принялся медленно и громко зачитывать: - Волею государя всея Руси Данилы Романовича и его соправителя и сына Льва Даниловича!.. Толмач усердно переводил содержание грамоты на латынь - специально для присутствующих вельмож; а сосредоточившийся на голубом камне перстня Читрадрива мысленно повторял текст государева указа, чтобы и пленник понял все до последнего слова. Но Бату не думал вообще ни о чем. Клетка покачивалась, медленно поворачивалась из стороны в сторону, и все видели, что взгляд хана совершенно безумен. Вот уж воистину, постигла разорителя Руси жестокая кара! Грамота дочитана. Ипатий вернул ее Читрадриве, обнажил меч... И в этот миг Бату внезапно ожил. Казалось, звук извлекаемого из ножен клинка и тусклый блеск булата привели его в чувство. Он привстал, встрепенулся, шевеля ноздрями, потянул соленый влажный воздух и хрипло выкрикнул несколько протяжных слов. Но только Читрадрива понял их смысл: "Море! Последнее море! Великий Чингиз, я дошел до него!!!" Ипатий же решил, что вот сейчас, в момент проблеска сознания у Бату, самое время осуществить казнь, и, несильно взмахнув мечом в левой руке, перерубил обмотанную вокруг вертикального столба веревку. Клетка обрушилась за борт, с громким всплеском вошла в воду, за ней потянулся веревочный хвост и также исчез в пучине. - Слышь, Андрей, что кричал этот шелудивый пес? - угрюмо спросил Ипатий у Читрадривы. И тогда Читрадрива неожиданно для себя самого сказал: - Он хотел напугать всех. Говорил, что потомки Чингиза еще отомстят за него. Можешь передать эти слова своему государю. Мысленно же Читрадрива поблагодарил милосердного Бога, так и не вернувшего разум исстрадавшемуся пленнику. Опустевшая перекладина с блоками раскачивалась в воздухе, точно рука висельника... Временами давая довольно крутой крен, бриг описал огромную дугу, развернулся и на всех парусах пошел обратно к Порто, чтобы укрыться от злого норд-веста в гостеприимной гавани. Большинство вельмож и русичей, которым уже некого было стеречь, покинули палубу и укрылись в трюме. Читрадрива вновь стоял около бушприта. Теперь его миссия выполнена, и он обратил взор к юго-востоку - туда, где в неведомой дали скрывался загадочный город Йерушалайм. Русичи вернутся в стольный Киев и доложат своему государю о казни Бату. А он, пожалуй, примет предложение молодого итальянского патриция, отправится с ним через Барселону в Неаполь, затем, уже в одиночку - в Верону, где погостит у старого купца Шмуля и, быть может, разузнает побольше о Земле Обета. А после - прямиком в Палестину, в Йерушалайм, на поиски входа в "пещеру", через которую четверть века назад маленький иудеянский принц Давид, ставший впоследствии мастером Карсидаром, скрылся от преследования кровожадных "хайлэй-абир", которые именуют себя воинством Христовым... Читрадрива брезгливо скривил губы. Да уж, за время своих странствий он вдоволь насмотрелся и на "божьих" воинов, и на светских владык, оказывавших им всяческую поддержку. Одни поступали так по доброй воле, иные по принуждению. А германский император и вовсе был марионеткой в руках предводителя одного из рыцарских орденов, судя по всему, весьма значительной персоны. Из всех католических правителей один лишь Неаполитанский король посмел открыто выступить против претензий крестоносцев на мировое господство. Он изгнал их почти из всех итальянских земель и установил свой протекторат над Палестиной, не позволив хайлэй-абир в очередной раз "освободить" Гроб Господень. Последнее обстоятельство радовало Читрадриву. Здешние иудеяне были родственны орфетанским анхем (гандзакам - как называли их чужаки-гохем), и он не мог оставаться безучастным к судьбе соплеменников. Оказалось, что, в отличие от Руси, где к иудеянам относились довольно мирно, хоть и настороженно, здешние правители вовсю поощряли преследования иудеян, наживаясь за счет жертв погромов. Особенно усердствовали в этом деле французский король Людовик Девятый и кастильский Фернандо Третий, а неаполитанский Фридрих (точнее, Федериго) Второй, опять же, представлял счастливое исключение из правила. Хвала Богу, что Земля Обета находится сейчас под его покровительством, а не во власти того же Людовика, Фернандо или, еще хуже, хайлэй-абир. Но увы, как и все люди, неаполитанец не вечен и когда-нибудь умрет. Что будет тогда с Землей Обета?.. Глядя вдаль на юго-восток, Читрадрива снова подумал о Карсидаре - исчезнувшем четверть века назад иудеянском принце, известном на весь Орфетанский край мастере-наемнике, а ныне верном слуге государя Данилы Романовича. О Карсидаре, который после долгих странствий обрел новую родину - Русь, помог защитить ее от татар и теперь слышать не хочет о том, что его прежняя родина, истинная родина, также нуждается в защите. "Эх, Давид, Давид! Как мало тебе нужно! Дом, семья, видное положение... и это все?!" Глава I. БЕДА, КОГДА ПРАВИТЕЛЬ РАЗДРАЖЕН Великий князь Таврийский Василь Шугракович сегодня встал явно не с той ноги. Невольница, которую накануне вечером привел в его шатер прощелыга Кипхатаг, оказалась на поверку юным заморышем, а великий хан... то есть, конечно, великий князь Василь любил дородных пышнотелых девиц, которых кипчаки... то есть, верноподданные князя Василя Шуграковича добывали для своего хана... то есть великого князя. Правда, с тех пор, как кипчаки окончательно помирились с урусами и присягнули на верность их королю, приходилось втискивать некогда раздольную жизнь в более или менее тесные рамки. Теперь нельзя похищать женщин из урусских селений, не говоря уж о том, чтобы совершать набеги и увозить богатую добычу. Теперь кипчаки и урусы союзники, добрые соседи, подданные одного государя... И все же, не найти подходящей наложницы для хана Булугая... то есть, для князя Василя Шуграковича... Да, прямо скажем, это настоящее безобразие! Короче, обнаружив у себя в шатре худосочную замухрышку вместо привлекательной толстушки, великий князь вспылил, выскочил вон и, вопя во все горло, брызжа слюной, велел разыскать Кипхатага. Однако этот алчный мешок навоза успел заблаговременно скрыться, точно предвидев княжеский гнев. Тогда Булугай-Василь рассвирепел окончательно, велел достать наглого надувателя хоть из-под земли, ввалился обратно в шатер, грубо, поспешно, без всякого удовольствия овладел невольницей и забылся тяжелым сном. Утро началось с доклада трепещущих стражников: так и так, не нашли Кипхатага, помилуй, великий князь! Василь Шугракович велел всыпать каждому по двадцать палок за нерасторопность, после чего действительно помиловал и дал на поиски время до вечера, пригрозив в случае новой неудачи казнить нерадивых сыщиков, развесив их на железных крючьях в качестве украшения дворцовой площади. Экзекуция происходила там же, и великий князь показал каждому место, где он будет подыхать от мучительной боли. Стражники выли от ужаса и клялись копытами самых быстрых коней, что разыщут Кипхатага в указанный срок. Однако в мыслях они уже представляли себя повешенными, чувствовали холод железного жала, впившегося под ребра, видели алую кровь, орошающую снег на площади... Разобравшись с горе-сыщиками, великий князь проследовал во дворец, где проводил большую часть дня (хотя ночевал по-прежнему в шатре). Поднимаясь каждое утро на третий этаж, в тронный зал, бывший хан словно воспарял над всеми своими владениями, возвышался над подданными-кипчаками, как бы взирая с высоты на их муравьиное копошение у себя под ногами. Ему доносили, что среди вольнолюбивых сынов степей ходят самые противоречивые слухи о его дворце. И это хорошо. Ибо если даже у него самого, пообвыкшегося в трехэтажном сооружении, временами кружилась голова при мысли о том, что он спокойно восседает на такой высоте, то что уж говорить о трепете являвшихся в тронный зал с докладом подчиненных! А роскошный княжеский шатер был разбит на заднем дворе, и там можно было хорошенько выспаться ночью, отдохнув от непривычной обстановки в деревянном дворце... ...если только прощелыги вроде Кипхатага перестанут надувать его и сумеют поставлять нормальных толстомясых баб, а не худосочных девчонок! Да что эти окаянные там копаются, неужели так трудно сыскать в степи одного-единственного подлого обманщика?! На свежевыпавшем снегу остаются четкие следы - чего ж этим лентяям еще надо?! Следовало всыпать им побольше, вот что! Отхлестать плетьми до крови и присыпать раны солью. Эх, слишком добр и милостив Василь Шугракович к своим подданным! А все из-за мягкосердечного урусского бога... Князь Василь исподлобья зыркнул на висевшее позади трона распятие. Что поделаешь, коли решил встать под защиту и опеку урусского короля Данилы Романовича, изволь жить по его правилам, изволь миндальничать с неповоротливыми и нерадивыми болванами, как того требует бог урусов. Василь Шугракович остановился справа от трона и опустился на колени. Он не оборачивался, однако слышал, как следовавшая за ним свита мгновенно пала ниц - и ни звука! Это хорошо. Эти, по крайней мере, вышколены. Чуют, бездельники, что великий князь не в духе, даже шевельнуться не смеют. Хорошо! Василь Шугракович медленно склонился перед распятием, коснувшись лбом пола, встал, неторопливо прошел к возвышению, опустился на трон и внимательно оглядел распростершуюся на полу свиту. Ну, шевельнется хоть одна собака?! Ни одна собака не шевельнулась, и князь с некоторой досадой произнес: - Встаньте. Свита немедля вскочила. Придворные рассыпались по залу, забились по углам, как мыши. Можно начинать прием. - Ну, есть там кто с делами? - спросил Василь Шугракович, с угрюмым видом посматривая то на одного, то на другого. Главный советник несмело выступил вперед и доложил, что просителей двое. - Ввести, - коротко велел князь. К сожалению, он заранее догадывался, с какого рода просьбами к нему пожаловали. И от осознания собственного бессилия, от неспособности повлиять на ход событий на душе ему сделалось еще гаже. Так и есть! В дверях возник маленький щупленький человечек, который немедленно плюхнулся на живот и заголосил: - О великий Булугай, помоги! Придворные затрепетали. Они очень хорошо знали, как Василь Шугракович относится к подобным путаникам имен. Разумеется, для каждого их них князь Василь продолжал оставаться великим ханом Булугаем. Тем не менее, произносить вслух его нехристианское имя и "поганский" титул категорически воспрещалось. Это считалось оскорблением княжеского достоинства, и теперь придворный палач оживился и, криво ухмыляясь, выполз из своего угла. Как и остальные, он знал, что Василь Шугракович не упустит случая проучить ослушника. А ничего не подозревающий маленький человечек удивительно резво полз на животе и скулил: - О великий хан, проклятые урусы вновь требуют самых сильных и выносливых кипчацких сынов, чтобы строить свой проклятый город! Помилуй и защити, уйми проклятых урусов и освободи свой народ от тяжкого гнета! Знал обо всем Василь Шугракович, и без всяких ходатайств знал, но был бессилен что-либо поделать. Если королю урусов взбрело в голову поставить большой город в устье могучей реки, именуемой теперь не иначе как Днепром, приходилось мириться с этим. Все равно выбора нет. Видно, такова участь кипчаков: либо пропадать под татарами, либо жить под урусами. Последние, по крайней мере, не обращают вольных людей в рабов. Да, приходится исполнять разнообразные повинности вроде этой - но было бы наивно полагать, что король Данила Романович не потребует платы за свое покровительство. О, как печальна судьба кипчаков! Сначала татарские полчища, ведомые ненавистным Бату, нагрянули с востока и подмяли под себя Дешт-и-Кипчак, оставив "без внимания" лишь примыкающие к Руси жалкие ошметки, несравнимые с огромными восточными территориями. Теперь вот урусы оттеснили татар на восток и, пользуясь моментом, начали заселять Западный Кипчак... то есть, теперь, конечно, Таврию. И вроде бы мало им того, что король Данила дозволил всем, кто в великой войне лишился крова, селиться в степных землях вплоть до Черного и Сурожского морей. Мало того, что вольнолюбивые сыны степи вынуждены терпеть соседство землепашцев и не сметь даже пальцем их тронуть. Нет! В довершение всего, загорелось целый город здесь ставить. Огромный, надо полагать, город будет... Но, с другой стороны, урусы действительно помогли кипчакам устоять против татар. Без покровительства урусского короля кипчаки исчезли бы с лица земли. И между прочим, у него, хана Булугая... то есть Василя, король Данила власти не отнял. Правда, велел принять свою веру и почитать урусского бога, зато сделал великим князем Таврийским и поставил главным над всеми кипчаками. Более того, он повелевает даже урусами-переселенцами... хотя только номинально. И требование отрядить несколько сот кипчацких сынов на строительство порта наглядно демонстрирует, кто кем командует. Василь Шугракович смотрел на ходатая, лобызающего его сапоги, и думал о людской глупости. Неужели этот болван не понимает, что великий князь Таврийский просто обязан всячески помогать осуществлению планов короля Данилы, а не противиться им?! Отлично понимает. А все же идет просить. Почему? С какой стати? Да просто он привык видеть в своем правителе дикого хана... Кстати, и назвал он его ханом! Василь Шугракович знал, что на самом деле это всего лишь мелкая ошибка, незначительная оговорка, что, представ пред светлы очи исконного владыки, ходатай попросту растерялся. Однако формально его слова вполне можно истолковать как оскорбление достоинства великого князя. А после глупой истории с "незрелым товаром", поставленным проходимцем Кипхатагом, Василь Шугракович только и искал возможности сорвать на ком-нибудь раздражение. Поэтому он неожиданно резко отпихнул просителя ногой, коротко приказал: - Десять палок по пяткам. И пока расторопные придворные вязали орущего благим матом ходатая, а довольный собственной проницательностью палач исполнял приговор, Василь Шугракович наставительно вещал: - Запомни, неразумный: никакой я не хан, а великий князь, и имя мое Василь, а не Булугай. Пусть это будет выбито на твоих подошвах и пусть отпечатается на земле, по которой будут ступать твои презренные ноги. А также запомни, что урусам требуются не головы кипчаков, а их руки и спины. И если кипчаки не хотят, чтобы ненавистные татары нарезали из этих спин кожаных ремней, тебе придется дать урусам то, что они просят. А если ты думаешь иначе, твою пустую башку следует снести с плеч, она там все равно не нужна. И пусть лучше это сделаю я, князь Василь, твой законный владыка, чем чужак-татарин. Может быть, в этом случае другие кипчаки образумятся и перестанут донимать меня глупыми просьбами. Василь Шугракович подумал также, что кипчаки когда-нибудь дождутся подходящего момента, сбросят иго урусов, разорят их жилища, ограбят их и продадут в рабство в восточные страны, а табуны коней присоединят к своим табунам. Но вслух всего этого, понятное дело, не сказал, а лишь процедил сквозь зубы: - Убирайся вон. Следующего сюда. Прихрамывая, ходатай поплелся к выходу. Придворные провожали его довольными взглядами, радуясь тому, что великий князь отыгрывается не на них. Вслед за тем в зал вошел другой ходатай. Как и первый, он прополз от порога к трону, облобызал княжеские сапоги и принялся излагать не менее неприятную просьбу. На сей раз речь шла о поставке урусам коней. Это дело тоже было связано с именем урусского короля, однако Василь Шугракович был далеко не глуп и прекрасно понимал, что именно здесь король выступает лишь прикрытием. Действительным же организатором очередного "сумасбродства" является королевский воевода Давид, человек весьма загадочный и, возможно, куда более могущественный и опасный, нежели сам король Данила. Про воеводу Давида поговаривали, что он колдун, каких свет не видывал. Даже последнему несмышленышу было ясно, что именно он со своим дружком Андреем обрушил на днепровский лед лавину молний и потопил половину несметного татарского войска, а предводителя татар, ненавистного хана Бату, захватил в плен и приволок за волосы к Даниле Романовичу. Правда и то, что был Давид искуснейшим воином и знатным полководцем. Василь Шугракович не раз встречался с королевским воеводой, видел его и в дворцовых покоях Данилы Романовича, и на поле брани... И вот тут князь просто отказывался понимать, что происходит! Не потому, что Давид орудовал каким-то уж слишком узким и легким мечом, но тем не менее умудрялся выстаивать в одиночку против двух, трех, а то и пяти человек. Не потому, что он легко обходился без щита, предпочитал стрелять не из лука, а из какой-то самодельной штуковины, которую называл арбалетом и заряжал сразу двумя короткими тяжелыми стрелами. И не потому даже, что он, как болтали злые языки, мог выпускать стрелы просто из рукава кафтана без всякого оружия. В конце концов, великому колдуну так и надлежит поступать. Однако воевода пошел гораздо дальше и выдумал уже совершеннейшую чепуху. Вместе с поселенцами-урусами и "черными клобуками" сюда, в Западный Кипчак, превращенный в Таврийское княжество, пришли люди, единственным ремеслом которых была война. Эти четыре тысячи человек рассредоточились по четырем поселениям и стали настоящей обузой для князя Василя и его подданных. Они были натуральными дармоедами, ибо вообще ничем дельным не занимались, зато дни напролет упражнялись в ратном искусстве, устраивали учебные поединки на мечах, на копьях, на топорах и на палицах, гоняли по степи на конях, ели, пили да спали. И уж они-то не признавали над собой иного начальника, кроме воеводы Давида и короля Данилы. А великий князь Василь Шугракович был для них все равно что воробей для стада овец - чирикать может, сколько душе угодно, но внимания на него никто не обращает. Нет, по большому счету абсолютно ясно, что эти ратники понадобились урусскому королю, дабы держать в узде кипчаков. Когда под боком пребывает четыре тысячи отборных воинов, любителям пограбить землепашцев волей-неволей приходится сдерживать инстинкты. Но если бы эти лодыри в промежутках между учебными поединками делали хоть что-то полезное! Например, пасли лошадей или строили своему королю дурацкий порт в устье Днепра. Так нет же! Изволь кормить четыре тысячи бездельников да еще отправляй урусам крепких мужчин на строительство. Да коней самых лучших подавай ратникам... Вот именно! С наступлением зимы кипчаки угнали табуны на юго-восточные пастбища, оставив здесь самую малость. А урусские дармоеды, видать, загоняли своих лошадей до полусмерти и требуют теперь свежих. Что тут будешь делать?! И что делать с ходатаем? Нельзя сказать, что он так уж не прав. Конечно, он смиренно валяется на брюхе и подобострастно целует сапоги своему повелителю. Но тем не менее, смеет обращаться с просьбой, которую Василь Шугракович выполнить не в силах! Знает ведь, мерзкая тварь, что не может великий князь Таврийский противиться королю и не станет этого делать. Неужели таким вот образом наглец издевается над его очевидным бессилием?! Мол, что ты за князь, что за глава вольнолюбивых сынов степи, если покорно отдаешь землепашцам-урусам все, что они потребуют! А ну, что он там болбочет?.. - ...и посадили в поруб, - жаловался ходатай. - Кого посадили? - с деланным любопытством переспросил Василь Шугракович. Ходатай вкратце повторил то, о чем только что рассказывал: как какой-то кипчак увел у бездельничающих ратников приглянувшуюся кобылу, как его изловили и посадили на неделю в специальный домик, который назывался порубом. Для вольнолюбивых степовиков это было страшное наказание. Многие с радостью вытерпели бы хоть полсотни, хоть сотню ударов палкой, лишь бы не подвергаться заключению в порубе. Рассказ на первый взгляд был безобиден, но князь Василь воспринял его чрезвычайно болезненно. В словах ходатая ему почудился намек на второй этаж его дворца... Да как он смеет?! Василь Шугракович медленно встал. Ходатай отпрянул, смекнув, что сейчас последует наказание. Сообразил это и палач, первым бросившийся к новой жертве. Мысленно отметив его догадливость и расторопность, великий князь обратился к трепещущему ходатаю хриплым от еле сдерживаемого гнева голосом: - Так ты что же, решаешься просить за неуклюжего болвана, не сумевшего ускользнуть от урусов? Хочешь, чтобы я взялся защитить его и тем самым поссорился с королем Данилой?! Попался урусам, так пусть сидит в порубе хоть до самой смерти! И ты у меня посидишь. Поняв, что ему угрожает, ходатай дико закричал. Но палач и еще трое придворных навалились на несчастного и, едва дождавшись княжеского приказания: "В темницу его", - схватили и выволокли из зала, чтобы запереть во втором этаже дворца. Да, урусский поруб - страшная штука. Максимум, на что хватало фантазии у кипчаков прежде - это бросить связанного пленника в яму. Но в яме хоть небо над головой видно, а в порубе лишь крохотное окошко, забитое железными прутьями, на небо ни капли не похожее. Если там долго сидеть, то, пожалуй, можно сойти с ума. Зато в комнатах на втором этаже дворца Таврийского князя даже окон не было! Урусы изобрели поруб, но не смогли додуматься до темницы, где не различаешь времени, поскольку незаметна смена дня и ночи. А Василь Шугракович додумался! И страшно гордился собственной находчивостью. Полная темнота многократно усиливала эффект заключения, тем более что на ночь дворец оставался совершенно пустым, и если запертый во втором этаже начинал вдобавок кричать, ему делалось жутко вдвойне. Уже на следующий день он готов был ползать на животе перед великим, грозным и ужасным князем и умолять его о единственной милости: заменить заточение в темной комнате на любое количество ударов палкой по пяткам. Что обыкновенно и было исполняемо, ибо Василь Шугракович был не только строг и справедлив с подданными, но также чрезмерно мягкосердечен. Нет, извергом его никак не назовешь! А провинившийся получал свое сполна и уползал с великокняжеского двора на четвереньках, славя милосердие своего повелителя. И этот остолоп как-нибудь выдержит в темнице до завтра. Ничего, ничего, посидит взаперти как миленький, тогда образумится! А на следующий день получит "сдачу". Вот так. - Посидишь под замком и подумаешь обо всем, как следует, - назидательно сказал Василь Шугракович и, не заботясь более о ходатае, которого уже волокли вниз по лестнице, грозно спросил: - Ну что, есть у кого-нибудь еще дела или просьбы? Естественно, никто не выразил желания обратиться к великому князю, который был явно не в духе. Молчат! Боятся! Правильно, так и должно быть. Довольный собой, Василь Шугракович позволил себе немного расслабиться, сел, откинулся на спинку трона и только хотел отдать кое-какие распоряжения насчет коней, которых требовали урусы (у него уже вызрела неплохая идейка), как вдруг со двора донесся громкий стук копыт. "Ага, погоня вернулась! Кипхатага нашли! - обрадовался Василь Шугракович. - Зашевелились, лентяи. Как всыпать им хорошенько да пригрозить, так сразу же все получается". Однако внешне он ничем не выказал своих истинных чувств; наоборот, сел прямо и придав лицу суровое выражение, строго спросил: - Что там еще? Несколько человек уже выскочили из зала, не дожидаясь княжеского указания, и бросились по лестнице во двор. Когда их шаги стихли, во дворце некоторое время не было слышно ничего, кроме отрывистых криков запертого во втором этаже ходатая. Затем вновь раздались быстрые шаги на лестнице, в зал вошел бледный и растерянный старший советник и, упав ниц прямо на пороге, громко воскликнул: - Посольство к тебе, великий князь! - Посольство? - при всей своей сдержанности Василь Шугракович все же не сумел полностью скрыть удивление. - Что за посольство? От кого? - От татар, - пролепетал старший советник. Это еще что за новости?! Чего хотят эти собаки от него, великого князя Василя Шуграковича, верноподданного урусского короля Данилы Романовича? Вот уже больше года западные кипчаки избавлены от проклятого ига. В начале прошлой зимы татарам здорово досталось под Киевом, жалкие остатки огромного войска без оглядки бежали далеко на восток и там затаились, зализывая раны. Давно о них не было слышно, и вдруг - посольство! Василь Шугракович не слыхал, чтобы татары вели с урусами переговоры. Да и какие могут быть переговоры, если король Данила велел посадить хана Бату в железную клетку, провезти по всем западным землям, точно диковинного зверя, затем утопить в последнем западном море. Нет, не может быть мира между урусами и татарами! Значит, значит... Значит, не так уж не прав был король вместе со своим колдуном-воеводой, что навязал Василю Шуграковичу четыре тысячи воинов, готовых в любой момент вступить в бой. А ну как татары уже на подходе! А ну как решили они припомнить кипчакам союз с урусами в великой битве под Киевом! Это кипчацкие лучники расстреливали тех татарских собак, которым удалось избежать смерти в холодных водах скресшего в стужу Днепра... Василь Шугракович на мгновение даже почувствовал благодарность к королю Даниле за четыре тысячи воинов-урусов, сидящих на шее у сынов степи. Ничего, ничего, мы еще посмотрим, кто кого! Надо немедленно известить этих дармоедов, хватит им баклуши бить да по степи гонять, пора за дело браться! А посольство... В конце концов, князь он или не князь? Или татарский прихвостень?! - Сколько их там? - спросил Василь Шугракович, судорожно вцепившись в подлокотники трона. - Десяток наберется, - ответил старший советник, пряча испуганный взгляд от своего повелителя. Он явно струхнул, да и другие придворные не проявляли отваги. Боятся, собаки, ой как боятся! Будто ничего не изменилось с тех пор, как воины Бату вытаптывали Дешт-и-Кипчак, огнем и мечом подчиняли своей власти вольнолюбивых пастухов. А все изменилось, еще как изменилось! Нечего теперь страшиться татарских псов, не те нынче времена. Четыре тысячи вышколенных урусских ратников - это большая сила. Вместе с кипчацкими воинами они способны защитить княжество от татар; а если понадобится, король Данила немедля пришлет подмогу, может даже во главе с самим воеводой Давидом. Вот тогда татарам пощады не будет! - Послов сюда, свиту оставить во дворе, - распорядился Василь Шугракович. - Да предупреди, чтобы стража держала ухо востро, пусть в случае чего свиту эту!.. - он сопроводил свои слова красноречивым и недвусмысленным жестом. - Чтоб ни один не ушел. Шкуру спущу! Также будь готов отправить гонца к урусским дармоедам. А вы, - Василь Шугракович обвел взглядом придворных, - глаз не спускайте с послов. И ежели кто из вас покажет, что боится этих собак, ежели только кто глаза от них отведет... у того я самолично глаза на нож выну! Ясно?! Всем было ясно. Придворные приободрились и настороженно замерли вдоль стен. Старший советник пошел звать послов. Их было двое - старый хрыч в дорогом убранстве и одетый поскромнее, но более молодой и сильный телохранитель. Оба повели себя вызывающе нагло, не пав ниц на пороге зала и даже не поклонившись. Они просто возникли в дверях и пошли к трону. Старик смотрел прямо в глаза Василю Шуграковичу, а на его узких, почти бескровных губах играла презрительная ухмылочка. Сказать, что великий князь был возмущен таким поведением, - значит, не сказать ничего. Василь Шугракович был сильнейшим образом ошарашен и даже шокирован бесцеремонностью татарских собак. Вместо того, чтобы с порога осадить наглецов, он замер на троне, как истукан, и тупо смотрел в сияющие торжеством глазенки старика. И даже не сразу заметил на боку молодого телохранителя кривой меч. А это еще что такое?! Где это видано, чтобы к правителю входили воор