н доступа к Источнику. Лет через двадцать, когда ненависть к нам пройдет, мы потихоньку начнем вербовать себе сторонников, давая им Причастие, а еще через двадцать-тридцать лет, когда мы уже станем легендой, я снова предъявлю права на престол, имея в своем распоряжении не троих, а сотню-полторы опытных Властелинов, ядро будущего Дома. -- Ну, ладно, -- сказал Морган. -- Мы уйдем. А вдруг Колин вернется и вновь сядет на трон. Я встал с корточек, поцеловал Дэйру и сел в соседнее кресло. -- Если мы исчезнем, а он вернется, его тотчас заподозрят в том, что он попросту убрал нас. Естественно, в качестве компенсации от него потребуют то, что ты обещал от моего имени -- могущество и бессмертие, причем всем и немедленно. Как и я, он не сможет этого сделать, и вынужден будет либо уйти, либо навязать жестокую тиранию. Как ты думаешь, что он выберет? -- Колин не тиран, -- без колебаний ответил Морган. -- Он предпочтет уйти. -- А я думаю, что он вообще не вернется. По-моему, он сразу понял, как крепко вы меня подставили, и сейчас вместе с Бронвен злорадствует... -- Я с опозданием прикусил язык, но, к счастью, на этот раз сообразительность меня не подвела, и я быстро исправился: -- Знаешь, Морган. Мне кажется, что Колин уже научил Бронвен общаться с Формирующими. Морган серьезно кивнул: -- Я заподозрил это с того самого момента, когда впервые услышал о Формирующих. После этого в комнате воцарилось напряженное молчание, которое первой нарушила Дэйра: -- Значит, ты предлагаешь нам покинуть Логрис? -- Да. -- И мы вернемся лишь через сорок или пятьдесят лет? -- Это как минимум. Такова плата за вашу поспешность. Дэйра грустно вздохнула: -- А за это время многие, кто мог бы обрести долгую жизнь, умрут. -- Что делать? Утешь себя тем, что большинство из них умрет от старости, а не погибнет в драке за обладание могуществом. Впрочем, это не касается близких тебе людей. -- А остальные? Разве они виноваты, что я не знаю их или плохо к ним отношусь? Из-за нашей с лордом Фергюсоном глупости они обречены прожить короткую жизнь, тогда как могли бы... Бог мой, да что и говорить! Кевин, я чувствую себя убийцей. Я нежно сжал ее руку. -- Это не совсем так, дорогая. Даже если бы вы не раззвонили, что я владею секретом вечной молодости, не все из живущих ныне получили бы Причастие. -- Почему? -- Потому что человек, обретая власть над Формирующими, поначалу подобен ребенку, в руки которого попало огнестрельное оружие. За ним нужен глаз да глаз, иначе он натворит делов. А что способны натворить тысячи таких детей, если за ними не будет присмотра? Страшно подумать. Это было бы ничем не лучше резни в очереди за могуществом. Сперва я должен сколотить ядро будущего Дома, состоящее как минимум из сотни опытных Властелинов, а для этого потребуется не один год. Основание Дома очень сложный процесс. Мой прадед, король Артур, потратил семнадцать лет, чтобы создать прочный фундамент Царства Света, да еще был рад, что управился так быстро. Я же рассчитывал на восемь-десять лет, потому как здешние чародеи более подготовлены к Причастию, чем в Экваториальных мирах; но даже за это время умерло бы достаточно старых и немало молодых Одаренных. -- Десять лет, это не пятьдесят, -- заметила Дэйра. -- И разница в сорок лет на моей совести. В конце концов, ты мог бы начать со стариков и свести к минимуму потери, а так... Нет, Кевин, это ужасно! Я как подумаю о детях, многие из которых через пятьдесят лет умрут, мне становится больно. А ведь я хотела как лучше. -- А лучше ли это вообще? -- спросил я. -- Хорошо ли, что на свете существует лишь горстка людей, способных жить долго на зависть всем остальным, обделенным природой? -- Это нехорошо, -- сказала Дэйра. -- Это плохо. Но если Бог все же дал некоторым людям шанс прожить долгую жизнь, то грех не воспользоваться этим даром. -- Значит, Бог жесток. -- Но справедлив. Ты говорил мне, что большинство Властелинов умирают потому, что хотят умереть, потому что устали от жизни. Не это ли плата за могущество и долголетие? Ведь обыкновенный человек до последнего мгновения дорожит своей жизнью, не хочет расставаться с ней; даже самоубийца в глубине души протестует против смерти. А вот для Властелина, который умирает по собственному желанию, ценность жизни равна нулю. Ему есть что вспомнить перед смертью, но не думаю, что он вспоминает прожитые годы. Он не испытывает ни радости, ни горечи, ни удовлетворения, ни сожаления; он входит в Вечность, унося с собой пустоту. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Несколько секунд я потрясенно смотрел на Дэйру; наконец, обретя дар речи, произнес: -- Спасибо. -- За что? -- удивилась она. -- Ты помогла мне постичь еще одну мудрость и найти себе оправдание. Я часто испытывал угрызения совести, когда встречал на своем пути выдающегося человека -- великого артиста, гениального ученого, талантливого писателя или художника, -- но простого смертного. И мне всегда было стыдно, что я обладаю Даром, а он -- нет. -- У каждого человека есть свой Дар, -- ответила Дэйра. -- Нужно только его обнаружить. Как это случилось со мной. Она права, подумал я. Простые смертные со своим особым Даром, как, например, Данте, Моцарт, Дали, Лобачевский, Эйнштейн, Шекспир -- все они тоже бессмертны. Бессмертны не только своими творениями; они жили, живут и будут жить во множестве миров, и каждое из их проявлений -- личность неповторимая и уникальная, дающая миру что-то свое, особенное. Помню, когда-то я всерьез увлекся музыкой, даже собрал два десятка разных версий Пятой симфонии Бетховена и как-то прослушал подряд, одна за другой, записи всех вариантов allegro con brio. Это произвело на меня незабываемое впечатление... -- Между прочим, -- отозвался Морган, и я вынужден был вернуться из мира воспоминаний к суровой действительности. -- К вопросу о времени. Так уж ли много его нужно? Колин всего за полгода стал очень крутым и могучим. -- Колин адепт Источника. -- ответил я. -- А Источник, в отличие от Формирующих, дает не только могущество, но и знания. Он сам нянька, наставник и учитель. Для посвящения и дальнейшего прохождения Круга Адептов на все более высоких уровнях не требуется ничья посторонняя помощь. К тому же в Безвременье времени навалом, так что... -- Вот именно, -- перебил меня Морган. -- Выходит, при желании ты в один миг можешь сколотить это самое ядро будущего Дома. Просто привести верных тебе людей к Источнику -- и все, ядро готово. Как тебе моя идея? Я хмуро посмотрел на него: -- Тебе ответить? Морган покачал головой: -- Уже не надо. Можешь считать это не очень удачной шуткой. -- Вдруг глаза его сверкнули. -- Однако! -- Что еще? -- спросил я. -- Очередная идея? -- Да. И на этот раз, думаю, неплохая. Помнишь, ты говорил, объясняя поведение Колина, что он, видимо, побывал в мире, где время течет очень быстро -- этак год за один день? -- Да, -- ответил я, понимая, к чему клонит Морган, но не спешил огорчать его. -- Такие миры существуют. -- И в них можно жить? -- Можно. -- Тогда вообще нет проблем, -- торжествующе объявил Морган. -- Набери сотню верных людей (свою скромную кандидатуру я предлагаю в числе прочих), переправь нас туда и вместе с братом и сестрами примись за наше обучение. А через десять дней мы вернемся -- грозной командой опытных Властелинов. -- Нет, -- сказала Дэйра. -- Не выйдет. Морган озадаченно уставился на нее: -- Почему вы так считаете, миледи? -- Это не я так считаю, а Кевин, -- ответила она. -- Как только вы заговорили об этом, он в качестве разминки мысленно дал мне знать, чтобы я не радовалась вместе с вами. Мол, из вашей затеи ничего не получится. Морган перевел свой взгляд на меня: -- Почему же? -- Из-за разницы в течении времени, -- пояснил я. -- Из-за той самой разницы, на которую ты возлагал такие большие надежды. Хотя время относительно, все же существует некий эталон -- Основной Поток. Находясь в русле Основного Потока или вблизи него, Формирующие стабильны и легко поддаются укрощению, а обряд Причастия при его строгом соблюдении относительно безопасен. Но уже в мирах, где время течет быстрее в пять раз, Причастие чревато непредсказуемыми последствиями, а за пределами кратности двенадцать оно теоретически невозможно. Там Формирующие ведут себя, как... -- я улыбнулся, -- как гремучие змеи, и нужно иметь сноровку, чтобы справиться с ними. Обычно лишь через год после прохождения Причастия человек может контролировать Формирующие при соотношении времен один к десяти, и лишь через пять лет Властелин (и то не каждый) будет в состоянии работать с Формирующими в мире, где год проходит за одни сутки Основного Потока. Вот так-то, дружище. Время не одурачишь. Морган скривился и фыркнул: -- А ты говорил, что время -- пустяки. -- Для Властелинов, да. Но ты пока что не Властелин. -- Так что же мы будем делать? -- спросил он. -- Я уже предложил два выхода из сложившейся ситуации. Выбирайте. -- Оба твои плана плохи. Первый не устраивает меня, второй -- леди Дэйру. -- Да, -- твердо сказала Дэйра. -- По мне, так пусть Дома Экватора заберут к себе наших Одаренных. -- А та горстка, что останется с нами -- сотня, две, -- может быть, нам удастся и так образовать Дом. Я отрицательно покачал головой: -- Это будет не Дом, а лишь его фундамент, который постепенно размоют дожди времени. -- Почему? -- Наше маленькое сообщество выродится в последующих поколениях. В плане наследственности Одаренные гораздо слабее простых смертных; это к вопросу о плате за могущество. Даже тысячи Одаренных, пожалуй, будет мало для того, чтобы наш Дом рос и развивался. -- А что если лет через десять, -- предложила Дэйра, -- призвать наших соотечественников вернуться на родину? -- Да, -- поддержал ее Морган. -- Ведь это выход. Я с сомнением хмыкнул: -- Столкнувшись с великолепием тех Домов, куда я их отправлю, они вряд ли захотят возвращаться. Ну, возможно, процентов пять изъявят такое желание -- но это по самым оптимистическим оценкам, основанным на опыте предыдущих разграблений. А с пятью процентами Дом не построишь. -- Ты не учел еще Одаренных из Старого Света, -- заметил Морган. -- А ведь там есть довольно большие общины, особенно на Британских островах, в Галлии и Скандинавии. Рано или поздно до них дойдет весть, что ты владеешь секретом бессмертия, и они начнут прибывать к нам. Они, конечно, чужаки, но одной с нами расы, и мы примем их. -- Их я также учел, -- ответил я. -- Говоря о наших Одаренных, я имел в виду Одаренных из всего этого мира. Скоро они все соберутся в Логрисе, чтобы стать в очередь за бессмертием. Благо хоть конфликтов на расовой почве не предвидится. Морган был искренне изумлен: -- Ты хочешь сказать, что среди Властелинов есть не только белые? Меня от души позабавила его удивленная физиономия. -- Разумеется! Среди Властелинов есть представители всех рас. Морган внимательно всмотрелся в мое лицо, словно выискивая негроидные и монголоидные черты. -- Только не говори, что кое-кто из вас берет себе в жены черных красоток. Я не смог сдержать улыбки: -- Все Дома, кроме Дома Израилева, давно отказались от экзогамии, однако межрасовые браки встречаются крайне редко. Хотя, замечу, никто их не запрещает и не осуждает -- просто такова традиция, вернее, привычка. Большинство Домов возникло на моноэтнической основе, потому как Дар появляется единично, и в тех невероятных случаях, когда он не исчезает, а порождает цивилизацию Одаренных, его носителями являются представители одной нации или нескольких родственных. Так, в этом мире первый обладатель Дара, скорее всего, был жителем древней Британии. И если бы наши Одаренные знали всю свою родословную вплоть до первобытных времен, они бы отыскали общего предка. -- Стало быть, все мы родственники? -- Ага. Этак в тысячном колене. И посему наш Дом будет преимущественно кельтским с незначительной примесью германской и иных кровей. -- Значит, -- произнесла Дэйра, -- ты все-таки решил осуществить свой второй план? -- Не совсем. Я решил основать Дом у Источника, но никуда уходить мы не станем. Я приму корону и сяду на трон. -- А как же наше обещание могущества и бессмертия? -- У меня появилась одна идея, -- ответил я. (Действительно, ларчик открывался просто, и ключом к нему стало слово "чужаки", которое произнес Морган, подразумевая Одаренных из Европы. Но я был уверен, что мой план не понравится ни Дэйре, ни Моргану, ни, тем более, всем остальным.) -- Очень смутная идея, и мне нужно хорошенько обдумать ее. А пока мы должны выгадать время. -- Сколько? -- Примерно год. Пускай люди привыкнут, что я их король, а потом видно будет. Уйти мы сможем в любой момент; за этим дело не станет. -- То есть, -- сказал Морган. -- Ты намерен объявить, что раздавать Причастие начнешь лишь через год? Я усмехнулся: -- Ну, не так категорически. Помягче. Я скажу, что для овладения Формирующими необходима тщательная подготовка, и раздам всем желающим книги, которые они должны изучить. Наши чародеи -- народ образованный, знания ценят превыше всего и, без сомнения, поймаются на эту уловку. Никакой очереди не будет, вместо нее -- строгий конкурсный отбор. Таким образом, мы сможем выгадать даже не год, а несколько лет. Дэйра с облегчением вздохнула: -- Я знала, Артур, что ты найдешь выход. Я повернулся к ней: -- Ты назвала меня Артуром? Так кто же я на самом деле? -- Трудный вопрос, -- сказала она. -- Я путаюсь с тех самых пор, как узнала, кто ты в действительности. В мыслях я давно называю тебя Артуром. -- Тем не менее, сила привычки велика, -- заметил Морган. -- Пройдет много времени, прежде чем для людей, знавших тебя раньше, ты перестанешь быть Кевином МакШоном. -- А я не уверен, что хочу этого. Пусть Кевин останется моим вторым именем, чтобы не путать меня с моим великим предком. Артур Второй или Артур Кевин Пендрагон -- каково? -- Да будет так! -- торжественно провозгласил Морган. -- Да, кстати, что конкретно ты заставишь изучать наших колдунов? -- Об этом еще нужно подумать. По правде говоря, все наши Одаренные старше пятнадцати лет готовы овладеть Формирующими; здесь не так важны знания, как соответствующее мировосприятие. А вы все-таки маги, хоть и не больно могучие. В Домах Экватора дети проходят обряд Причастия в возрасте пяти-шести лет, и лишь потом получают образование; но мы поступим иначе. Я составлю программу обучения, раздобуду необходимые учебники... -- Где? -- Где-нибудь да раздобуду. В крайнем случае напишу их сам или с братом и сестрами. Мы на несколько дней уйдем в мир с быстрым течением времени, а вернемся уже с готовыми книгами, причем отпечатанными отнюдь не на местной примитивной полиграфической базе. Это произведет на наших Одаренных должное впечатление, и они примутся штудировать их с еще большим энтузиазмом. -- Это уж точно, -- согласился Морган. -- Когда Колин подарил мне книги из другого мира, я просто обалдел. Правда, язык там какой-то странный, и местами я не понимаю, о чем идет речь. -- Мои книги будут удобочитаемы, -- заверил я его. -- Итак, одну проблему мы решили. Далее, как и когда мне предстать перед моими подданными? -- Мы над этим уже думали, -- ответила Дэйра. -- Нашей знати известно, что расстояние для тебя не помеха, но что касается простого народа, то лучше не ошарашивать его твоим внезапным появлением. Я считаю, что ты должен прибыть в Авалон как обыкновенный человек. -- Леди Дэйра права, -- сказал Морган. -- Давай представим все так, будто ты возвращаешься из далекого Царства Света; заодно и совершишь поездку по своей стране. Начнешь с какой-нибудь окраины, где еще не знают, что ты король... -- Например, из Лохланна, -- предложил я. -- В Каэр-Сейлгене никто не называет меня "ваше величество". Тамошним жителям я сказал, что возвращаюсь из дальних краев. Они, конечно, удивились, но поверили мне. -- Что ж, решено, -- подвел итог Морган. -- Ты поплывешь вниз по реке из Лохланна в Авалон. Это великолепная идея. Я взглянул на Дэйру и увидел на ее лице мечтательную улыбку. -- Кевин, -- проговорила она. -- Ты помнишь... -- Да, милая, -- сказал я. -- Отлично помню. Это было незабываемое путешествие. -- И уже мысленно добавил: "Наш медовый месяц". Дэйра услышала меня. Глава 5 Это до боли напоминает мне верховья Миссисипи, -- задумчиво произнес Брендон, сидевший рядом со мной на скамье у борта корабля; взгляд его был устремлен на проплывавший мимо берег. -- Штат Миннесота, Земля Хиросимы. Шел третий день нашего путешествия вниз по реке Боанн к далекому Авалону. Погода была мерзкая, небо заволокло тучами, дул холодный ветер с севера, но дождя, к счастью, не предвиделось. Я отвлек свое внимание от листка блокнота, куда записывал одни имена, а другие вычеркивал, и посмотрел на брата. -- Так это и есть Миссисипи, -- несколько удивленно ответил я. -- Только в этом мире такого слова никто не слышал, потому что здесь никогда не было индейцев. -- Правда? -- вяло сказал Брендон. -- А я и не знал. -- Дело в том, -- принялся объяснять я, -- что здесь аналог Берингова пролива очень широк, и азиатские племена не смогли преодолеть его. Так что Логрис до прихода европейцев оставался незаселенным. Брендон хмыкнул: -- Ты не понял меня, Артур. Видишь ли, я с самого начала вбил себе в голову, что Логрис -- это Британия, а Лохланн находится где-то в Шотландии. -- Он снял со своей головы клетчатый берет с балабоном, скептически посмотрел на него, затем снова надел. -- Сработал старый стереотип: Артур, король бриттов. -- А где твои уши были... -- начал я, но потом сообразил, что когда я рассказывал Бренде и Пенелопе о географии Земли Артура, уши Брендона были на Земле Хиросимы, где он обзванивал знакомых психоаналитиков, перепоручая их заботам своих пациентов. -- Но как же так? Разве тебе не известно, что большинство исследователей легенд раннего артуровского цикла давно пришли к выводу, что Логрис не что иное, как аналог североамериканского континента? -- Я никогда не интересовался этим вопросом, -- ответил брат. -- Может быть, потому что в свое время Бренда была помешана на преданиях о нашем прадеде. Мы с ней стараемся быть разными. -- Он сделал паузу и с горечью добавил: -- Хотя ни черта у нас не получается. За сравнительно короткое время, прошедшее с момента нашей встречи, я уже успел убедиться, что тесная эмоциональная связь между Брендоном и Брендой тяготит их обоих, но вместе с тем они были бы глубоко несчастны, если бы эти узы, соединявшие их с момента рождения, внезапно разорвались. Боюсь, что в таком случае они просто сошли бы с ума от внутреннего одиночества -- того самого одиночества, которое является нормальным состоянием для всех людей, кроме таких уникумов, как мои близняшки. Я одновременно жалел их и завидовал им. -- Стало быть, -- после недолгого молчания отозвался Брендон. -- Логрис, это аналог Америки? -- Северной, -- уточнил я. -- А здешний аналог Южной Америки называется Атлантидой и заселен преимущественно выходцами из Греции и Италии, которые считают себя единым народом -- атлантами, хотя говорят на двух языках -- латинском и греческом. -- Так, значит, они наши соплеменники по материнской линии? -- Вроде того. -- Логрис дружит с ними или воюет? -- И то, и другое. Логрис и Атлантида перманентно находятся в состоянии вооруженного перемирия. Полномасштабной войне чувствительно мешает отсутствие Панамского перешейка, так что оба континента разделены тысячей миль морского пространства. Другое дело, наши северные соседи -- Готланд и Галлис... -- Вот-вот, -- сказал Брендон. -- Тут я снова попался. Я полагал, что Галлис и Готланд аналоги Франции и Скандинавии. От неожиданности я закашлялся. Это уже было слишком. -- И тебя нисколько не удивило, что на севере Шотландия граничит со Скандинавией, а к юго-востоку от Скандинавии находится Франция? Что с тобой, Брендон? Мы уже неделю как живем здесь, а ты еще не сообразил, что в твоем представлении об этом мире что-то не так. Брат вздохнул: -- Мне было не до того, Артур. -- Да ну! -- язвительно произнес я. -- Чем же ты так занят? Спишь по двенадцать часов в сутки, а все остальное время бездельничаешь... -- Как раз этим я и занят, -- невозмутимо ответил Брендон. -- Я полностью поглощен бездельем. Если угодно, можешь назвать это отдыхом. Очень интенсивным отдыхом. -- Вернее, очень своеобразным. Брендон безразлично пожал плечами. -- Как хочешь, так и называй. Ты старше меня, Артур, но ты не представляешь, каково это -- прожить десять лет в постоянном напряжении. Наша мама... Нет-нет, я ее очень люблю. Но, по-моему, она слишком заботлива, чересчур заботлива. Она так заботилась о моем благе, что не давала мне ни минуты покоя. А мое благо она трактовала однозначно -- ты понимаешь как. Теперь же я позволил себе расслабиться. Я ничего не делаю, ни о чем не думаю... -- Он умолк. -- Наверное, это трудно, -- сказал я, -- целыми днями ни о чем не думать. Щеки Брендона слегка порозовели. -- Ну, в общем-то, я думаю, -- немного смущенно произнес он. -- Но о вещах приятных и отвлеченных. На этом наш разговор увял. Брат вновь принялся созерцать проплывающий мимо берег, а я вернулся к составлению списка, окончательный вариант которого должен был содержать около сотни имен. Пока что их было чуть больше дюжины, да и то относительно некоторых у меня имелись сомнения. -- Значит, -- спустя несколько минут отозвался Брендон. -- Галлис и Готланд не Франция и Скандинавия. Я закрыл блокнот -- все равно никакие умные мысли мне сейчас в голову не приходили -- и сунул его в карман. -- Конечно, нет. Ведь это Западное полушарие. Логрис был открыт валлийцами незадолго до Рождества Христова, затем начал активно колонизироваться. Позже в этот процесс вовлеклись другие британские племена, а также кельты из Галлии, скандинавы и германцы всех мастей. Во времена короля Артура в Логрисе насчитывалось свыше десятка государств, а два самых крупных из них -- Готланд и собственно Логрис -- вели непримиримую борьбу за сферы влияния. Враждовали между собой и сами кельты. Заслуга нашего прадеда состоит в том, что он объединил всех выходцев из Британии в единое государство, и это позволило Логрису сдержать экспансию германцев и скандинавов на юг. -- А потом свои же кельты свергли его с престола, -- меланхолично заметил Брендон. -- И чуть не прикончили. -- Ну, и слава Богу, -- сказал я. -- И за то, что свергли, и за то, что не прикончили. Благодаря этому он попал в Экватор и основал Дом Света. В конце концов, только из-за коварства Гилломана Лейнстера мы с тобой появились на свет. А что до Логриса, то он остался могущественным государством, разве что верховную власть в нем захватили скотты. Брендон опять снял свой берет и посмотрел на него. -- Хорошо хоть, что юбки вышли из моды, -- глубокомысленно изрек он. -- В Лохланне и в соседних графствах кое-кто еще носит их. -- Здесь говорят на гэльском языке, и это выглядит естественно. В Авалоне же, насколько я понимаю, вся знать говорит по-валлийски, а щеголяет в шотландских нарядах. Забавно. -- Это не более забавно, чем шотландцы, говорящие по-английски, -- возразил я. -- Куда больше меня забавляет одержимость нашего прадеда, который навязал Царству Света свой родной язык. Знаешь, раньше мне это казалось само собой разумеющимся, но теперь мое второе "я" по имени Кевин МакШон поражается этому. Ведь скотты тоже хотели заставить весь Логрис говорить по-гэльски, но их было слишком мало, и в конечном итоге они сами перешли на валлийский. А тут один человек, пусть и невероятно могучий, едва взойдя на престол, заявляет своим новым подданным: "А теперь извольте разговаривать так, как я". Дед Янус считает, что это было чистым ребячеством со стороны нашего прадеда. -- И тем не менее ему это удалось, -- заметил Брендон. -- К превеликому нашему счастью -- ибо, в противном случае, нам пришлось бы разговаривать на том варварском языке и писать вместо нормальных букв какие-то закорючки. Я рассмеялся: -- Однако ты сноб, братец! Он натянуто улыбнулся мне в ответ: -- Вовсе нет. Просто сейчас у меня плохое настроение. -- Отчего? -- От скуки. -- А почему ты скучаешь? -- Потому что бездельничаю. -- Так займись чем-нибудь. Брендон вздохнул: -- Мне ничем не хочется заниматься, Артур. -- Даже делами сердечными? -- лукаво спросил я. Следующие несколько секунд я с поистине садистским удовольствием наблюдал, как мой солидный и респектабельный братец приходит в страшное смущение, его щеки сначала розовеют, затем становятся пунцовыми. -- О чем ты говоришь? -- Вернее, о ком, -- поправил его я. Еще несколько секунд Брендон потратил на то, чтобы изобразить на своем лице искреннее недоумение. Тщетно. Наконец он потупил глаза и спросил: -- Как ты догадался? -- По поведению Бренды. Последнее время она кстати и некстати расспрашивала меня о Дане. Естественно, по твоей просьбе. -- А вот и нет. Об этом я ее не просил. Просто она почувствовала... мой интерес и самостоятельно проявила инициативу. Это все наша связь, будь она проклята. -- Ясненько, -- сказал я. -- И как же тебя угораздило? -- Сам не понимаю, -- угрюмо ответил Брендон. -- Это, что называется, с первого взгляда. В тот день, после сумеречной грозы... Нет, Артур, вряд ли я сумею объяснить тебе. -- А ты все-таки попробуй. Брендон немного помолчал, собираясь с мыслями. -- Когда она только вызвала тебя, я на мгновение ощутил прикосновение ее мыслей. Не знаю, как это случилось -- то ли ты что-то напутал, настраивая зеркало, то ли она неумело с ним обращалась, а может, из-за того, что у нас с тобой схожие ментальные характеристики, -- но так или иначе я почувствовал ее присутствие. Обычно в таких случаях испытываешь неловкость и даже отвращение; я же напротив, был в восторге... Нет, не то слово. Тогда у меня было состояние близкое к наркотическому трансу. Говоря на жаргоне наркоманов, я проторчал. В самом деле, Артур! Потом я увидел ее, услышал ее голос, а позже, после нашей вечеринки... Дело в том, что большая доза алкоголя вызывает у меня парадоксальную реакцию. Сначала я веду себя как нормальный пьяный человек, а затем в одночасье трезвею -- но как-то странно трезвею, становлюсь излишне сентиментальным и мнительным. Когда вы отправились спать, я вышел из дома и целый час простоял возле той лужи, а в голову мне лезли разные мысли... всякие мысли. -- Например? -- Например, я думал о том, что Дане будет к лицу алая туника и золотой венец королевы Света. -- Ого! -- сказал я. -- Это уже серьезно! -- Еще как серьезно, -- подтвердил Брендон. -- Уж если мне суждено сидеть на троне отца, то я хочу, чтобы рядом со мной была она. -- Но ведь ты совсем не знаешь Дану. Брендон покачал головой: -- Это не так, Артур. Я знаю ее... вернее, знаю, какая она. Может быть, я не совсем точно выразился, когда сказал, что ощутил прикосновение ее мыслей. На самом деле я не слышал, о чем она думала; это был контакт иного рода, более глубокий. Я на мгновение прикоснулся к самому ее существу. Чувствуешь разницу? -- Теперь чувствую, -- ошеломленно пробормотал я, поняв, наконец, что имеет в виду мой брат. -- Подобное случалось со мной несколько раз, -- продолжал Брендон. -- По неосторожности, во время гипнотических сеансов с пациентами. И всякий раз мне становилось противно, а однажды меня чуть не стошнило. Но в этом случае все было иначе. Я... Впрочем, я уже говорил, что я тогда испытал. -- М-да, -- только и сказал я. На память мне пришло одно пренеприятнейшее происшествие времен моей юности. Я стараюсь как можно реже вспоминать об этом, ибо воспоминания мои горьки, их горечь густо замешана на отвращении, которое я чувствую до сих пор, спустя много-много лет; а над всем этим довлеет чувство вины и глубокое раскаяние... Ее звали Ребекка или просто Бекки. Она была неодаренной и мало того -- еврейкой, однако я любил ее, по крайней мере, был искренне убежден, что люблю ее. Я страстно желал, чтобы она подарила мне сына или дочь -- тогда я мог бы привести ее в Солнечный Град и назвать своей женой. Бекки, глупышка, употребляла контрацептивные препараты, она считала, что еще слишком молода для материнства, но на сей счет у меня имелись другие соображения, поэтому я загодя превращал ее противозачаточные таблетки в стимулирующие витамины... Впрочем, все мои старания ни к чему не привели, и я говорю об этом лишь затем, чтобы вы поняли всю серьезность моих намерений. А потом произошла катастрофа. Как-то я проснулся среди ночи и долго смотрел на мою любимую, которая безмятежно улыбалась во сне; смотрел нежно и ласково, забыв обо всем, в том числе и об элементарной осторожности. Среди Властелинов выражение "залезть в душу" употребляется не в переносном, а в самом прямом смысле. Сделать это сознательно -- все равно что совершить преступление, и прежде всего -- против себя. Это гнусный акт насилия над собственной сущностью; залезть кому-нибудь в душу, значит плюнуть в свою. И я наплевал себе в душу, когда нечаянно увидел, что творится в душе Ребекки. Моя нежность мгновенно сменилась брезгливостью, а к горлу подступила тошнота. Огонь любви, спокойно горевший в моем сердце, внезапно вспыхнул всепоглощающим пламенем жгучей ненависти. Объятый ужасом, преисполненный отвращения, весь в панике, я нырнул в Тоннель и в чем мать родила с головокружительной скоростью помчался сквозь миры. Это путешествие я помню очень смутно. Вряд ли тогда я управлял своими перемещениями сознательно. Скорее, сработал приказ, внушенный мне в детстве: "Если ты смертельно ранен, если ты беспомощен, ищи приют в стенах родного Дома". Приказ сработал, командование взяло на себя подсознание, и очевидно, именно оно привело меня в Сумерки, которые я называл своей второй родиной, но на самом деле любил их больше, чем Царство Света. Я вышел... нет -- вывалился из Тоннеля под Аркой в Зале Перехода Замка-на-Закате. Меня знобило, я обливался холодным потом, я был совершенно голый и еле держался на ногах. Словно в тумане я увидел глазеющих на меня стражников и открыл было рот, чтобы позвать их, как вдруг желудок мой скрутило от нового приступа тошноты. Я согнулся пополам, меня вырвало, после чего я рухнул на пол и потерял сознание. Очнулся я лишь через десять часов, разбитый и опустошенный, однако кризис уже миновал. С физическими и психическими последствиями пережитого мной нравственного шока мне помогла справиться моя маленькая тетушка Диана -- тогда еще не моя любимая, а просто моя лучшая подруга, моя младшая сестричка. Ей и только ей я рассказал о том, что случилось; у нее я нашел поддержку, сочувствие и понимание. С тех пор я не виделся с Бекки и старался не думать о ней, но полностью забыть ее я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно, было самым гадким поступком всей моей жизни, и любое напоминание о нем вызывало у меня стыд. Дети Света, мягко говоря, не питали теплых чувств к детям Израиля, поскольку последние в период становления нашего Дома чуть не сокрушили все планы моего прадеда, короля Артура. И хотя официально антисемитизм у нас не поощрялся, он все-таки присутствовал и присутствовал ощутимо. Однако после случая с Бекки я стал одним из тех немногих детей Света, кто относился к израильтянам без тени враждебности; а яростные борцы с мировым сионизмом, невзирая даже на то, что я был принцем, сыном короля, занесли меня в свои черные списки. И никто, кроме Дианы, понятия не имел, что моя расовая терпимость -- дитя любви, закончившейся ненавистью, и рождена она в тяжких муках раскаяния... Я тряхнул головой, прогоняя прочь воспоминания. Брендон, все это время смотревший на меня, истолковал мое поведение по-своему. -- Я понимаю, Артур, тебе трудно в это поверить. Внутри каждого человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть ее, да и то не всегда. А для постороннего увидеть ее, прикоснуться, попробовать -- в лучшем случае противно. Все это так; но ведь должны же быть исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило; исключения, без которых это самое правило становится бессмысленным. В случае с Даной как раз было такое исключение, и вместо всего наихудшего, что в ней есть, что есть в каждом человеке, я увидел самое прекрасное. Может быть, мне помог опыт общения с Брендой. Мы научились терпеть грязь друг друга, как свою собственную; в некотором смысле, она у нас общая. И отношения между нами сродни отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля скепсиса и безграничная самовлюбленность. -- Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, -- сказал я. -- Еще бы, -- кивнул Брендон. Затем он подозрительно покосился на меня и добавил: -- Но если ты намекаешь... -- Ни на что я не намекаю, -- поморщившись, произнес я. -- И знаешь, брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что вас подозревают в кровосмешении. Ваши настойчивые утверждения, что между вами ничего нет, не было и быть не может, производят обратный эффект. Я-то, положим, верю вам, потому что хочу верить, однако вынужден признать, что ваш излишний пыл настораживает. Будь я объективен по отношению к вам, я бы, пожалуй, припомнил пословицу, которая гласит, что дыма без огня не бывает. Или другую, еще более меткую -- на воре шапка горит. Брендон был явно обескуражен моим ответом. Несколько секунд он в недоумении смотрел на меня, потом смущенно отвел взгляд, достал из кармана сигарету и закурил. Сделав глубокую затяжку и выдохнув дым, он сказал: -- Хорошо, Артур, мы с Брендой учтем твое замечание. И кстати, о горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя слегка дрожит голос, а порой краснеют щеки. С чего бы это? Сначала я почувствовал легкое раздражение и хотел было посоветовать Брендону не совать свой нос в чужие дела. Но потом я сообразил, что он вовсе не поддевает меня, и его вопрос продиктован не праздным любопытством. Мое раздражение мигом улетучилось. -- Да никак ты ревнуешь, братец! -- сказал я. -- Ревную, -- честно признался Брендон. -- Я же говорил, что у меня серьезные намерения. Поэтому мне небезразлично все, что между вами происходит. А между вами что-то нечисто -- это и ослу понятно. Вы любовники? Я вздохнул, забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил ее и выбросил окурок за борт. -- Нет, -- ответил я. -- Мы не любовники и никогда не станем любовниками. -- Боясь, что мои слова прозвучали не слишком убедительно, я поспешил добавить: -- Ты ошибаешься, считая меня своим соперником, Брендон. Не я твой соперник. -- А кто же? -- Морган Фергюсон. Относительно Даны у него тоже серьезные намерения. Он собирается развестись с женой, чтобы жениться на ней. -- Ага, -- сказал Брендон, нахмурившись. -- Вот то-то же. И я считаю своим долгом предупредить вас обоих -- во избежание возможных недоразумений. Пока мой брат переваривал полученную информацию, я сунул руку за отворот камзола и извлек оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон собирался встать и отойти в сторону, но я жестом велел ему оставаться на месте. Рябь... Туман... Контакт. Я увидел лицо Даны в обрамлении золотисто-рыжих волос, которые беспорядочно разметались по подушке. Она смотрела на меня, сонно улыбаясь, и часто моргала своими большими зелеными глазами. Лично для меня нет зрелища прекраснее, чем вид нежащейся в постели девушки, и мне стоило больших усилий не залюбоваться ею в присутствии Брендона. -- Доброе утро, Дана, -- сказал я. -- Извини, что разбудил тебя. -- Привет, Артур, -- ответила она. -- Не беспокойся, я уже давно проснулась. Вот только никак не могу заставить себя встать. -- Почему? Ты заболела? -- Слава Богу, нет. Просто мне скучно. После твоего возвращения мы с Дэйрой ни разу не ссорились по-настоящему. -- Так это же великолепно! Дана вздохнула: -- Может быть. Но, признаться, я так привыкла к нашим утренним ссорам, что теперь скучаю без них. (Каково, а?! Нет, женщины -- это что-то с чем-то!) -- Между прочим, -- сказал я. -- Ты помнишь моего брата Брендона? -- Такой невысокий, очень симпатичный, с голубыми глазами и светлыми волосами? -- Он самый. -- Дэйра сказала, что он прибыл вместе с тобой. -- Да. И сейчас он тоже скучает. Ты не хочешь поскучать вместе с ним? Дана удивленно подняла брови: -- Как это? -- Очень просто, -- ответил я и сунул в руки растерянному Брендону зеркальце. -- Думаю, нет нужды представлять вас друг другу? Не давая им времени опомниться, я встал со скамьи и быстрым шагом направился к кормовой части корабля, где находились наши каюты. На полпути до меня донесся сбивчивый голос Брендона: -- Здравствуйте, Дана... Вы не против, если я буду называть вас просто по имени? Что ответила Дана, я уже не расслышал; но вряд ли она стала возражать. В просторной каюте, которую занимали наши девочки, я застал только Бренду. Одетая в розовую пижаму, сестра сидела на широкой койке, поджав под себя ноги, и возилась со своим ноутбуком. -- Привет, Артур, -- сказала она, не переставая нажимать клавиши. -- Как спалось? -- Спасибо, хорошо, -- ответил я. -- Только немного озяб ночью... -- Тут я растерянно умолк, обнаружив, что в каюте жарко, как в печке. Источником тепла был невесть откуда взявшийся электрический камин, подключенный к небольшому генератору, который черпал энергию из Формирующих. -- Черт побери! Как это мы с Брендоном не додумались?.. Бренда отложила в сторону компьютер, вытянула ноги и рассмеялась: -- Мужчины! При всей вашей изобретательности, вы ужасно непрактичный народ. И ленивый к тому же. Чего вам стоило раздобыть нагреватель и детали для генератора? Мы с Пенни провернули это за полчаса -- а вы из-за своей лени мерзли всю ночь. Поделом вам! Почувствовав, что начинаю потеть под ворохом теплой одежды, я снял с себя плащ, камзол, берет и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. -- Это моя вина. Брендон слишком поглощен мыслями о Дане, чтобы обращать внимание на такие пустяки, как холод. -- Вот как, -- сказала Бренда. -- Ты уже раскусил его? -- Давно. -- И небось, находишь это забавным? -- Вовсе нет. Дана замечательная девушка и достойна любви Брендона. -- Я подошел к рабочему столу Пенелопы и просмотрел сделанные ею эскизы герба нашего будущего Дома. В основном это были дракончики в разнообразных позах, но среди них я узрел кое-что новенькое. -- Ага! Неплохая задумка. Красный дракон с белым единорогом. По-моему, то, что нам нужно. -- Это моя идея, -- сообщила Бренда. -- Мне пришло в голову, что раз ты женишься на Дэйре, то было бы логично объединить ваши фамильные гербы в один. Таким образом, и драконы будут сыты, и единороги целы. -- Не думаю, что твоя идея понравилась Пенни, -- заметил я. Бренда утвердительно кивнула: -- Сначала она была возмущена, но затем все-таки признала разумность моих доводов. Хотя энтузиазмом не воспылала. Бедняжка никак не может смириться с тем, что у тебя будет жена. Я вздохнул, сел на мягкий стул и принялся рассматривать эскиз. Поле герба было разделено надвое двойной косой чертой; в левой верхней части был изображен вставший на дыбы дракон, а в правой нижней -- изящный, с длинной гривой единорог, гордо вскинувший голову и бьющий