Олег Авраменко. Принц Галлии (том 1) --------------------------------------------------------------- © Copyright Олег Авраменко Email: abram@hs.ukrtel.net Официальная авторская страница Олега Авраменко http://abramenko.nm.ru Ў http://abramenko.nm.ru --------------------------------------------------------------- том первый От автора Большинство книг - фантастические истории, которые могли бы случиться. Сэмюэл Дилэни По весьма меткому определению Александра Дюма, история для писателя - это лишь гвоздь в стене, на который он вешает свою картину. Фактически все произведения исторического жанра (да и не только исторического) в той или иной мере являются фантастикой, поскольку автор зачастую описывает события, которые в действительности не происходили, выводит на сцену вымышленных героев, а реально существовавшим людям приписывает поступки, которых они никогда не совершали, и слова, которых они никогда не говорили (исключение представляют лишь документальные произведения, биографии, хроники и т. п. - но это н е с о в с е м художественная литература). В английском языке даже есть очень удачный термин: "fiction" - фикция, выдумка, вымысел. "Fiction" - это картина, висящая на гвозде, вбитом в стену реальности. Но что делать, если на нужном участке стены нет свободных гвоздей, да и места для новой картины маловато? Эта ситуация особенно актуальна для истории Западной Европы. Еще в XIX веке целая плеяда авторов во главе с непревзойденными мэтрами жанра Александром Дюма и Вальтером Скоттом основательно "прошерстили" все второе тысячелетие; а в XX веке, пожалуй, лишь Морису Дрюону и Генриху Манну удалось отыскать относительно свободные "ниши". В сложившихся обстоятельствах остается только два выхода (вернее, три; третий - не писать вовсе). Во-первых, можно вторгнуться в чужую "вотчину" и попытаться ниспровергнуть авторитеты - но дело это неблагодарное и, по моему твердому убеждению, безнадежное. Куда проще и честнее отойти в сторону и, набравшись терпения, сначала заложить фундамент, затем возвести на нем новую стену, вбить в нее гвоздь, а уже после этого вешать свою картину. То есть, создать с о б с т в е н н у ю историю, альтернативную нашей, но генетически связанную с ней. В конце концов, если придумываешь героев, то почему бы не дать волю воображению и заодно не придумать всю историю целиком?.. Собственно, так я и поступил. В своем романе я не прибегаю к весьма распространенному приему "привязки" сюжета к нашей реальности - вроде того, как наш современник попадает в прошлое и постепенно убеждается в том, что это не то прошлое, о котором он читал в книгах. Все мои персонажи - дети своего времени, своей эпохи, своей реальности; они принимают ее такой, какая она есть, и даже в мыслях не допускают, что история могла бы развиваться по другому сценарию. Я старался вести повествование в таком ключе, будто пишу для людей из будущего того мира, где в действительности происходили описываемые мною события. Работая над книгой, я исходил из предпосылки, что моим гипотетическим читателям прекрасно известно, что во времена варварства, наступившие после падения Римской империи, некий Корнелий Юлий Абруцци, ставший затем Великим, объединил все итальянские земли в одно государство и провозгласил себя Римским императором, королем Италии, а впоследствии его потомки двинулись на север, чтобы вновь покорить Европу. Для людей той реальности представляется само собой разумеющимся, что орды хана Бату никогда не вторгались в Центральную Европу, поскольку в битве под Переяславом потерпели сокрушительное поражение и были отброшены на восток. Для них нет ничего удивительного в том, что Византия так долго и успешно противостояла турецкой угрозе, а выражение "латинские завоевания Константинополя" звучит для их ушей так же дико, как для нас, к примеру, "походы Александра Македонского на Норвегию"... Я мог бы продолжать и дальше, но боюсь, что в таком случае мое вынужденное предисловие грозит превратиться в сравнительный анализ двух исторических линий - а это не входит в мои планы. Пускай читатель строит собственные догадки и предположения на сей счет - если пожелает, конечно. А ежели нет, то пусть воспринимает написанное как нетрадиционный исторический роман, где вымышлены не отдельные действующие лица, а все без исключения персонажи - от слуг и крестьян до королей и пап; где плодом авторского воображения являются не только конкретные ситуации и жизненные коллизии, но и события глобального масштаба. Тем не менее, я полностью отдаю себе отчет в том, что предлагаемый на суд читателя роман все же сильно адаптирован к нашей действительности. В частности, это относится к терминологии, некоторым идиоматическим выражениям, личным именам и географическим названиям. Кроме того, в тексте упоминаются Боккаччо, Петрарка и Данте, а художника Галеацци кое-кто может отождествить с Джотто или Микеланджело, хотя они жили в разные времена. С другой же стороны, какой прок излишне запутывать читателя, говоря, например, Бордугала и заставлять его постоянно держать в уме, что это не что иное как Бордо? Здесь я пошел на компромисс, как мне кажется, вполне разумный и обоснованный. Впрочем, об этом судить самому читателю, а напоследок я просил бы его отложить в сторону все книги по истории и на время позабыть о них. Если же для удобства ориентировки ему захочется иметь под рукой карту, то сгодится и современный атлас мира. А для самых дотошных к тексту прилагаются генеалогические таблицы и алфавитный список всех действующих лиц (см. в конце второго тома). Итак, иная историческая реальность, середина XV века от Рождества Христова... Пролог ФИЛИПП, ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ВЕСНА Горы были высокие, а ночное небо над ними - чистое и глубокое. В небе, окруженная россыпью звезд, медленно и величаво плыла ущербная луна, заливая призрачным светом громадный древний замок, который приютился в междугорье, на высоком холме с пологими склонами, вблизи горной реки, что несла свои быстрые воды с юга на север - с гор в равнину. Вокруг замка, на склонах холма и у его подножия, раскинулся город. Как это часто бывает, замок вельможи, возведенный в глуши, но в стратегически важном месте, притягивал к себе людей, как магнит притягивает железные опилки, и постепенно обрастал домами, где селились рыцари и слуги, торговцы и ремесленники, придворные чины и просто дворяне мелкого пошиба, желавшие жить по соседству со своим сеньором, дабы не упустить исходящих от него милостей. Так и возник этот город между гор. А со временем он стал настолько большим по тогдашним меркам, что был опоясан внешней крепостной стеной и глубоким рвом, заполненным проточной водой из реки - всегда чистой и свежей. От главных городских ворот начиналась широкая, хорошо утоптанная дорога, которая, извиваясь змеей между соседними холмами, исчезала вдали среди гор. В этот поздний час и замок, и город спали крепким сном, и дорога была почти пуста. Лишь один-единственный всадник, молодой человек лет двадцати, одетый в добротный дорожный костюм, не спеша, будто в нерешительности, ехал в направлении замка. Время от времени он и вовсе останавливался и осматривался вокруг. В такие моменты взгляд юноши становился мечтательным и чуточку грустным, а затаенная нежность в его глазах безошибочно указывала на то, что этот горный край был его родиной, страной его детства, которую он, по собственной ли воле, то ли по принуждению, покинул много лет назад и теперь, после долгого отсутствия, вновь оказался в родных местах, среди высоких гор, где прошли его детские годы. Тот древний замок на холме вблизи быстрой горной реки некогда был его домом... Горы те звались Пиренеи, река - Арьеж, замок - Тараскон, а молодой человек, о котором мы только что говорили, был Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры. Изредка его называли Коротышкой, ибо был он невысок ростом, но чаще всего - Красивым или Красавчиком, и прозвище это не нуждалось в особых комментариях. Филипп действительно был красив; в его безупречно правильных чертах лица даже самый дотошный взгляд не отыскал бы ни малейшего изъяна, а его белокурым с золотистым отливом волосам позавидовала бы черной завистью любая блондинка. Один-единственный упрек можно было бы сделать в адрес внешности Филиппа - что его красота скорее девичья, чем мужская, - если бы не волевое выражение его лица и решительный, порой жесткий и пронзительный взгляд его больших глаз цвета весеннего неба над Пиренеями. Несмотря на несколько хрупкое телосложение, во всем облике юноши сквозила необычайная мужественность, начисто отметавшая малейшие подозрения в какой-либо двуполости. Всякий раз, когда его называли Красивым, Красавчиком, Филипп снисходительно улыбался - ему нравилось это прозвище. Однако его улыбка мигом становилась горькой, когда он слышал свое имя с эпитетом Справедливый - так звали его отца, герцога... Дон Филипп, герцог Аквитанский, принц Беарнский, маркграф Испанский,[1] верховный сюзерен Мальорки и Минорки, князь-протектор Гаскони и Каталонии, пэр Галлии, был самым могущественным и грозным из всех галльских вельмож, включая даже галльского короля. Он владел Гасконью - одной из пяти исторических провинций Галлии, а также Балеарскими островами в Средиземноморье и почти всей Каталонией, за исключением графства Барселонского. Влияние в остальных трех провинциях Галлии - Провансе, Лангедоке и Савойе - делили между собой король, маркиз Готийский, герцог Савойский и граф Прованский; а в Лангедоке, к тому же, заметное влияние имели кастильские короли, которые владели графством Нарбонн, доставшимся им по наследству от Матильды Галльской, графини Нарбоннской, которая вышла замуж за короля Альфонсо XI. -------------------------------------------------------------- 1 Маркграфство Испанское (или Испанская Марка) - территория, включающая Каталонию, южную часть Пиренейского перешейка и восточные области современного Арагона. Не путать с собственно Испанией. Надо сказать, что в последние сто лет правления династии галльских Каролингов,[2] чаще называемых просто Тулузцами, так как они были из рода графов Тулузских, королевство Галлия представляло собой весьма шаткое образование. Являясь по сути союзом самостоятельных княжеств, королевская власть в котором вне пределов графства Тулуза была чисто номинальной, Галлия находилась в состоянии неустойчивого равновесия. Вражда меж двумя самыми могущественными княжескими родами, герцогами Аквитанскими и графами Прованскими, неизменно передававшаяся от отца к сыну на протяжении вот уже нескольких поколений, была ничем иным, как борьбой за галльский престол, которая становилась все ожесточеннее по мере дробления королевского домена на отдельные графства. И только благодаря поддержке со стороны маркизов Готийских и герцогов Савойских четырем последним королям Галлии удавалось удержать в своих руках кормило верховной власти. -------------------------------------------------------------- 2 Первый король Галлии, Людовик Освободитель, возглавивший борьбу галльских князей против римского владычества, по мужской линии был потомком франко-германского императора Карла Великого. Впрочем, к середине пятнадцатого века соперничество за обладание королевской короной несколько поутихло, но на сей счет никто не питал никаких иллюзий - это было лишь затишье перед бурей. После смерти в 1444 году неугомонного Людовика VI Прованского молодой король Робер III[3] учредил опеку над его малолетним сыном- наследником и до поры до времени избавился от угрозы своему благополучию с востока. Что же касается Гаскони и Каталонии, то нынешний герцог Аквитанский никогда не посягал на галльский престол и никогда (за исключением одного-единственного случая, о чем мы расскажем чуть позже) не вступал в конфликт с королевской властью. -------------------------------------------------------------- 3 Вообще говоря, для галльского языка, сформировавшегося под сильным итальянским влиянием, характерно окончание существительных на гласные "а", "о", "е". Но поскольку в нашей действительности Галлия - это южная Франция, автор счел целесообразным употреблять галльские имена в французской транскрипции: Филипп (Philippe) вместо Filippo, Робер (Robert) вместо Roberto, Арман (Armand) вместо Armando, Гийом (Guillaume) вместо Guillermo и т. д. Впрочем, это не касается женских имен, заканчивающихся на "а" (Amelina все-таки читается как Амелина, а не Амелин, Isabella - Изабелла, а не Изабель, Catarina - Катарина, а не Катрин). Вот уже четверть века правил Гасконью и Каталонией герцог Филипп III, и эти четверть века во всех его владениях царили мир и покой. Не будучи сверх меры честолюбивым, он вполне довольствовался тем, что имел, и никогда не смотрел с вожделением на чужие земли. Несчастный в личной жизни, герцог все свое время, всю свою энергию, все свои способности (благо таковые у него были, притом незаурядные) посвятил государственным делам. Он отличался редкостным бескорыстием и обостренным чувством ответственности перед людьми, Богом, но прежде всего - и что немаловажно - перед собственной совестью. Под его руководством Гасконь, Каталония и Балеары процветали, росло благополучие всех его подданных, безжалостно искоренялась преступность, все меньше и меньше крестьян шло в лесные разбойники - отчасти потому, что это стало слишком опасным промыслом, но главным образом из-за того, что герцог крепко держал в узде местное чиновничество, не позволяя ему зарываться и грабить средь бела дня простой народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли герцога Справедливым... Младший сын герцога, тоже Филипп, прозванный Красивым, Красавчиком за свою внешность и Коротышкой - за рост, грустно усмехнулся и прошептал с горечью в голосе: - Справедливый... Долго же мне пришлось ждать твоей пресловутой справедливости! Филипп, наконец, принял решение, развернул свою лошадь и направился прочь от Тараскона. "Ну, нет уж! - подумал он, - Перед отцом я предстану в свете дня, а не под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме. Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием, скорее как раз наоборот... А сейчас..." Филипп пришпорил лошадь, и она побежала быстрее по широкой дороге, которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там, впереди, в двух часах неспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро, родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.  * Часть первая. МЛАДШИЙ СЫН *  Глава 1 ФИЛИПП, ШЕСТНАДЦАТАЯ ВЕСНА Весенний лес купался в последних лучах заходящего солнца. Налетел свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой - особенно приятной после такого знойного дня. Все лесные жители оживились, приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по сторонам, на лице его застыло выражение растерянности, досады и беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что приближается ночь. А перспектива заночевать где-то под деревом совсем не вдохновляла молодого знатного вельможу - даже очень знатного, судя по его одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего рыцарства. "Другого такого дурака, как я, надо еще поискать, - упрекал он себя с самокритичностью, которую позволял себе лишь в мыслях, да и то изредка. - Уж если приспичило переться через лес, взял бы, по крайней мере, проводника. Так нет же, осел упрямый! Возомнил себя великим следопытом... Теперь уже не замок дона Фелипе,[4] а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно сносно перекусить и устроиться на ночлег". -------------------------------------------------------------- 4 Фелипе (Felipe) - кастильское произношение имени Филипп. Вельможа лет двадцати пяти удрученно покачал головой. Э, да что и говорить! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух, который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух (то бишь он сам) последовал этому совету, а еще полторы дюжины олухов, составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись... Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела. Дела неважнецкие... "Ох, и задам я им взбучку! - подумал вельможа, имея в виду то ли своих нерадивых спутников, то ли насмешников-придворных, а может, и тех и других. - И непременно отрежу язык этому горе-советчику. Чтобы другим не показывал дорогу, как мне показал..." Эта мысль на некоторое время утешила молодого вельможу - но ненадолго. Будучи от природы незлопамятным и прекрасно зная об этом своем недостатке, он сильно подозревал, что вышеупомянутому горе- советчику удастся избежать заслуженного наказания. "Дон Фелипе тоже хорош, - нашел еще одного виновника своих бед вельможа. - Жил бы себе в Сантандере, в своей столице, так где ж там! Угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту..." Вдруг всадник настороженно придержал лошадь. Его чуткие уши уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все громче и громче по мере приближения источника звука. Так шумно мог передвигаться только человек... или медведь - но наш путник предпочел не думать о второй возможности, справедливо считая, что сегодня на его долю и так выпало слишком много неприятностей. Он не обманулся в своих оптимистических ожиданиях: вскоре между деревьями замаячила человеческая фигура. - Эй! Эгей! - зычным голосом крикнул вельможа. - Кто там? В ответ на его окрик раздался короткий собачий лай. Человек немного изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту уже подходил к вельможе. Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой, открытый, хоть и немного плутоватый, взгляд маленьких черных глаз. За правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая чистокровной английской породы. Будучи большим любителем собачьей охоты, к тому же не лишенным тщеславия, вельможа от души пожалел, что эта борзая не находится на его псарне, и проникся невольной завистью к ее владельцу. Между тем крестьянин остановился в двух шагах от вельможи, снял кепку и почтительно, но без тени раболепия поклонился. - Ваша милость звали меня? - вежливо осведомился он. - Да, человече, звал, - с нарочитой небрежностью ответил всадник, затем снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись, восхищенно добавил: - Хороший у тебя пес! - Хороший, - согласился крестьянин. - Да не мой, а моего господина. - Хороший пес у твоего господина, - сказал вельможа отчасти потому, что действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность, признаваясь в том, что заблудился. Однако крестьянин будто прочел его мысли. - Ваша милость, верно, сбились с пути, - полувопросительно, полуутвердительно произнес он. - С чего это ты взял? - нахмурился вельможа, а мочки его ушей предательски покраснели. - Вовсе нет. Крестьянин безразлично пожал плечами: ну, раз так, воля ваша. - А ты куда путь держишь, человече? - после неловкой паузы спросил вельможа. - Возвращаюсь в замок моего господина, - ответил крестьянин, поглаживая борзую, которая смотрела на него ласковыми и преданными глазами. - Вот настрелял дичи и возвращаюсь. Мой господин ужинает поздно. - При этих словах он почему-то усмехнулся. - Очень поздно. А любит, чтобы все было свежее. - И что ж это за птица такая, твой господин? Крестьянин укоризненно покачал головой: - Никакая он не птица, сударь. К сведению вашей милости, я имею честь служить у самогч дона Фелипе - хозяина этого края. И ежели он птица, то не простая - орел! - Так ты служишь у графа Кантабрийского?! - Да, сударь. У его высочества, - ответил крестьянин, особо подчеркнув титул своего господина. - И сейчас ты возвращаешься в его замок? - Да, да, ваша милость. Прямо в замок его высочества. Вельможа обрадовался: вот так удача! - Прекрасно! - удовлетворенно и с явным облегчением произнес он. - Просто великолепно! Нам, оказывается, по пути. Я, видишь ли, тоже еду к дону Фелипе. - Вот как, - вежливо сказал крестьянин. - Сеньор дон Фелипе, без сомнений, будет рад такому гостю, как ваша милость. - Да уж, надеюсь, - сказал вельможа и спешился. - Если хочешь, можешь повесить сумку на луку седла, - предложил он крестьянину. - Вижу, ты славно поохотился. - Так, стало быть, ваша милость собираетесь идти пешком? - спросил крестьянин. - Да, - кивнул вельможа, - мы пойдем вместе. - Он немного помедлил, затем добавил: - И вообще, зря ты бродишь по лесу один. Не ровен час, нарвешься на разбойников, и тогда твой хозяин останется без свежей дичи на ужин. Крестьянин украдкой ухмыльнулся: нетрудно было раскусить наивную хитрость этого спесивого господина. - Однако же, ваша милость, дорога нам предстоит неблизкая. Лучше бы вам поехать верхом, а то пока мы доберемся... - Сам знаю, что далеко, - раздраженно оборвал его вельможа. - Но я весь день провел в седле и хочу малость поразмять ноги. - Воля ваша, сударь, - сказал слуга Филиппа. - Мне-то что. И они пошли. - А как тебя зовут, человече? - спросил вельможа. - Гоше, к сведению вашей милости. - Гоше? Странное имя. Ты откуда? - Да здешний я, сударь, здешний. Это их высочество дали мне такое имя. Сказали, что прежнее им трудно выговаривать. - Ага. Судя по произношению, ты баск. - Ваша милость угадали. - И ты согласился переменить имя? - Согласился, ваша милость, с радостию согласился. Ведь сеньор дон Фелипе освободил меня, и теперь я служу ему как свободный человек, а не как раб. - Да, да, что-то такое я слышал. За выкуп. - Сеньор дон Фелипе всех освободил. Сперва за откупную, а у кого не было чем платить, тех их высочество позже освободили задаром. И меня в том числе... Они шли не спеша, наслаждаясь приятным вечером и непринужденно беседуя. Против ожидания, вельможа обнаружил, что ему доставляет удовольствие общение со слугой-крестьянином, в котором за внешним простодушием, несколько нарочитой грубостью и неуклюжестью речи скрывался незаурядный, живой и хитрый ум. В частности, вельможа не сомневался, что деньги у этого малого всегда водились, но он не спешил выкладывать их за свое освобождение, предвидя, что коль скоро граф Кантабрийский решил отменить в своих владениях крепостное право, то в конечном итоге свободу получат все - независимо от того, заплатили они выкуп или нет. Со своей стороны, крестьянин заключил, что его знатный спутник не так уж надменен и спесив, как пытался показать это в начале их знакомства. Скорее всего, к такому поведению его принуждало занимаемое им высокое положение, а по природе своей он был довольно мягок, добр и сердечен. В общем, оба остались довольны друг другом и даже не заметили, как оказались у ворот новенького опрятного замка на берегу реки Эбро. Солнце уже скрылось за горизонтом, и вокруг начали сгущаться сумерки. Крестьянин провел вельможу в дом сеньора - небольшое двухэтажное здание с чисто выбеленными стенами, местами увитыми молодым плющом, - где поручил его заботам юного пажа с необычайно серьезной миной на лице. Молчаливый паж препроводил гостя в просторную, роскошно обставленную гостиную на первом этаже и вежливо попросил его немного подождать, пока он доложит о его прибытии. Когда паж ушел, вельможа снял с себя дорожный плащ и шляпу, аккуратно положил их вместе со шпагой на ближайшее кресло и неторопливо осмотрел комнату. Затем он подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене между окнами, пригладил всклокоченные темно- каштановые волосы и подкрутил свои пышные черные усы. Вскоре в дверях гостиной появился седой, преклонного возраста мужчина в сутане священника. - Pax vobiscum, mi fili.[5] -------------------------------------------------------------- 5 Pax vobiscum, mi fili - "Мир вам, сын мой" (церк. лат.). Гость повернулся на голос и, увидев вошедшего, ответил, перекрестившись: - Et vobis pax, pater reverendissime.[6] -------------------------------------------------------------- 6 Et vobis pax, pater reverendissime - "И вам мир, отче преподобный" (церк. лат.). - Прошу прощения, сударь, - сказал преподобный отец, жестом приглашая молодого вельможу садиться. - Сеньор дон Фелипе сейчас в отлучке, так что боюсь, что весь сегодняшний вечер вам придется довольствоваться моим скромным обществом. - Я всегда рад общению с людьми вашего сана, падре, - учтиво ответил вельможа. - Особенно после такого утомительного и полного забот дня, как этот. Устраиваясь в удобном кресле, гость отметил про себя, что взгляд у его собеседника грустный и усталый. - Я преподобный Антонио Гатто, - представился падре. - Канцлер графства, капеллан замка и духовник дона Фелипе. Мне доложили, что вы прибыли к нам с деловым визитом. - Да, - подтвердил гость.- Я здесь по поручению его величества короля Кастилии и Леона Фернандо Четвертого. - Да хранит его Бог, - сказал преподобный отец. - А вас, милостивый государь, как прикажете величать? - При дворе меня называют просто доном Альфонсо, - уклончиво ответил вельможа. - И вы весьма обяжете меня, если будете обращаться ко мне так же. Падре на мгновение приподнял бровь, затем пожал плечами. "Ну что ж, - подумал он, догадываясь, с кем имеет дело. - Если его высочество хочет оставаться инкогнито, так тому и быть. Желание гостя закон". - Сейчас готовят ужин, - после короткой паузы сообщил он, - А пока мы можем поговорить о делах. Видите ли, дон Альфонсо, в данный момент Кантабрией приходится управлять мне. Дон Фелипе нынче мало интересуется хозяйственными делами, и если целью вашего визита к нам является инспекция графства и ознакомление на месте с текущими проблемами, то я весь к вашим услугам. А к завтрашнему утру вам будут предоставлены все необходимые отчеты. Дон Альфонсо отрицательно покачал головой: - В этом нет нужды, дон Антонио. Что касается положения дел в графстве, то ни я, ни его величество никаких претензий к вам не имеем. Здесь все в полном порядке: и налоги в королевскую казну приходят исправно, и войско предоставляется по первому же требованию, всегда хорошо снаряженное и обученное. И вообще лояльность Кантабрии к Короне и Государству никем не подвергается сомнению. Другое дело - сам граф. Падре тяжело вздохнул: - Да уж, сударь, правда ваша. С доном Фелипе не все в порядке. Далеко не все. - И король дон Фернандо того же мнения, - подхватил гость. - Ведь дон Фелипе не какой-нибудь провинциальный дворянин. Он один из грандов Кастилии, первый принц Галлии, полуродной племянник галльского короля и внучатный племянник самогч дона Фернандо. Уже прошло почти два года с тех пор, как он непосредственно вступил во владение Кантабрией, но еще ни разу не появлялся при кастильском дворе. Естественно, это не может не вызывать удивления и даже недовольства у его величества. - Вы правы, дон Альфонсо, - с готовностью согласился падре. - И удивление, и недовольство королевского величества вполне понятны. Но вы должны учесть, что когда дон Фелипе приехал из Гаскони в Кантабрию, дон Фернандо во главе своей армии находился в Андалусии. Господин граф лишь недавно женился и, конечно, не мог поехать с молодой женой, даже слишком молодой, царство ей небесное... - Этого никто не требовал, дон Антонио, - заметил дон Альфонсо. - Однако с марта прошлого года длится перемирие, так что в распоряжении дона Фелипе было достаточно времени, чтобы наведаться в Толедо. - С прошлого года, - задумчиво повторил падре. - Как раз в прошлом году, милостивый государь, все и пошло кувырком. Год назад... Да, да, скоро исполнится ровно год, как умерла донья Луиза, и с тех пор дон Фелипе никак не придет в себя. - Вот как? - осторожно произнес дон Альфонсо и решил выражаться по возможности мягче и деликатнее, чтобы случайно не задеть старика, который, судя по всему, был привязан к Филиппу, как к родному сыну. - А при дворе говорят совсем другое. Утверждают... я, конечно, прошу прощения, но при дворе говорят, что потеря жены не очень огорчила господина графа. И хотя госпожа графиня была не слишком знатного рода, и этот брак никто не одобрял, все же образ жизни, который начал вести дон Фелипе вскоре после ее смерти... э-э, вызывает недоумение, а кое-кого... надеюсь, вы понимаете, к о г о я имею в виду в первую очередь?.. Так вот, к о е - к о г о поведение дона Фелипе просто шокирует. Преподобный отец снова вздохнул: - Еще бы! Я с самого начала опасался, что многие, в том числе и король дон Фернандо, чья щепетильность в этих вопросах общеизвестна, превратно истолкуют поведение дона Фелипе. Вижу, мои опасения были не напрасны. Горечь, прозвучавшая в голосе падре, тронула дона Альфонсо. Он вовсе не был толстокожим и черствым человеком; к тому же он ни в коей мере не разделял ханжеских воззрений своего отца, короля Фернандо IV, прозванного современниками Святошей. - Боюсь, вы преувеличиваете, дон Антонио, - с удвоенной осторожностью заметил он. - Его величество далек от того, чтобы считать дона Фелипе порочным и распущенным юношей. Он более склонен полагать, что его безответственное поведение проистекает из легкомыслия, которое в той или иной мере присуще всем молодым людям. Падре угрюмо покачал головой: - Увы, не от легкомыслия это, дон Альфонсо, но скорее от отчаяния. Когда умерла донья Луиза, дону Фелипе еще не исполнилось пятнадцати лет, он был сущим ребенком... да и сейчас он еще мальчишка - и на него свалилось такое горе, которое способно сломить и взрослого человека... Гм. По сути дела, так ведь и случилось с его отцом. И вот ирония судьбы: мать дона Фелипе умерла при его родах, а его жена - при родах его ребенка. В этом я усматриваю нечто большее, чем простое совпадение. Дон Фелипе тоже так считает, он убежден, что на него и его бедную жену с их не родившимся ребенком обрушилась кара Божья за грехи отца. Это постоянно гнетет его, не дает ему покоя. А тут еще родители доньи Луизы... Я, конечно, понимаю их горе - они потеряли дочь. Но даже в горе не следует забывать о сострадании и чисто человеческом участии. Аморально причинять боль другим только потому, что самому больно. Господин герцог всю жизнь смотрел на дона Фелипе, как на убийцу своей жены, а отец доньи Луизы напрямую обвинил его в смерти дочери. К счастью, у дона Фелипе хватило мужества не возненавидеть в ответ весь мир. - Падре печально взглянул на гостя. - Знаете, дон Альфонсо, хоть я ни в коей мере не одобряю поведение дона Фелипе, постоянно пытаюсь образумить его, убеждаю, что пора уж остепениться, но... Да простит меня Бог, но я предпочитаю, чтобы он и дальше предавался греху распутства, чем пошел по стопам своего отца. Дон Альфонсо понимающе кивнул: - Да, я слышал эту историю. - То-то и оно. Господин герцог отравил жизнь не только себе, но и окружающим. Дон Фелипе пострадал больше всех остальных, однако и другим приходилось несладко. Я не отрицаю, что среди владык земных мало найдется таких мудрых, справедливых и рассудительных мужей, как нынешний герцог Аквитанский, и тем не менее в частной жизни, не в обиду ему будет сказано, он человек тяжелый, порой невыносимый... Я, дон Альфонсо, лишь рядовой священнослужитель. Возможно, это дерзость с моей стороны - по-своему толковать Священное Писание, и все же я склонен ставить заповедь Господню "Возлюби ближнего своего" гораздо выше, чем "Не возжелай жены ближнего своего". Вы можете не согласиться со мной, но я искренне убежден, что коль скоро перед доном Фелипе возникла прискорбная необходимость выбирать между нарушением одной из этих заповедей, то он, в отличие от своего отца, сделал далеко не самый худший выбор. - Я всецело разделяю ваше мнение, дон Антонио, - сказал дон Альфонсо, и не только из одной лишь вежливости: рассуждения преподобного отца явно пришлись ему по душе. - Среди прочих грехов грех сладострастия самый простительный, ибо это наиболее распространенный человеческий порок, и мы должны относиться к нему со снисхождением и христианской терпимостью, которой учил нас Господь наш Иисус. Еле заметная улыбка тронула губы падре Антонио. "Да уж, - подумал он, - Слыхал я, что вам, монсеньор, не грозит унаследовать прозвище вашего царственного отца". - Да, кстати, - вновь отозвался дон Альфонсо. - Если не секрет, где сейчас господин граф? Падре грустно усмехнулся: - Какой уж там секрет! Ясно где... Где же ему еще быть. Гость непринужденно рассмеялся. Глядя на веселое лицо дона Альфонсо, слушая его жизнерадостный смех, падре улыбнулся по- настоящему, даже морщины на его лбу чуть разгладились. Во всяком случае, подумал он, в славившемся на всю Европу своим твердолобым ханжеством королевском доме Кастилии и Леона у Филиппа нашелся один доброжелатель, если не союзник. И не кто-нибудь, а сам наследник престола! А в это же время к замку приближалась довольно странная процессия. Впереди бешеным галопом неслась лошадь с всадником, на котором из одежды были только штаны, сапожки и небрежно натянутая, причем наизнанку, рубашка. Шагах в ста - ста пятидесяти позади его преследовала группа из девяти человек возрастом от двенадцати до тридцати пяти лет, в полном боевом снаряжении, качество которого, впрочем, оставляло желать лучшего. Немилосердно подгоняя лошадей, они грозно размахивали мечами и бросали вдогонку беглецу угрозы и проклятия, а время от времени пускали стрелы, которые, к счастью, не достигали своей цели. Приближаясь к мосту, преследуемый громко крикнул: - Педро, это я! Открывай! Когда подковы застучали по дубовым доскам подъемного моста, ворота с тугим скрипом начали отворяться. В образовавшуюся между створками щель, едва не сбив с ног старого привратника, влетела покрытая пеной лошадь. Всадник, молодой человек лет шестнадцати, резко остановил ее и опрометью спешился. - Опускайте решетку! - отрывисто произнес он. - Живо! Но было уже поздно. Погоня ворвалась во двор, и старый Педро снова едва успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта лошадей. Тогда Филипп (а юношей в рубашке наизнанку был именно он) бросился к ближайшему стражнику и выхватил из его ножен меч. Стражник никак не отреагировал на действия своего господина и только тупо таращился на людей, которые столь нагло и бесцеремонно вторглись в замок правителя Кантабрии. - Ну! - обратился Филипп к своим преследователям. - Кто первый? И решайте скорее, не то мои люди соберутся. Предупреждение было не лишним: как только часовой на башне (малый более расторопный, чем стражник, у которого Филипп позаимствовал меч) дал сигнал тревоги, весь замок наполнился шумом, топотом ног, бряцанием стали о сталь - воины гарнизона и слуги спешно вооружались. - Негодяй! - гневно выкрикнул старший из непрошеных гостей. - Развратник! Ты ответишь за все, паршивый ублюдок! - Я жду, - спокойно произнес Филипп, с глубоким презрением глядя на предводителя. - Сейчас, сейчас, гнусная скотина! - рычал тот. - Час расплаты настал, грязное, похотливое животное. Ты еще горько пожалеешь о том дне, когда впервые увидел Терезу. Сукин ты сын! Да я тебя... Я размажу тебя по этой стене! - Сомневаюсь, - невозмутимо ответил Филипп. - Боюсь, это вам придется горько пожалеть о той минуте, когда в ваши глупые головы пришла идиотская мысль выслеживать меня. А с вами, Диего де Сан- Хуан, - обратился он непосредственно к старшему, - у меня особые счеты. Если вы полагаете, что я оставлю безнаказанными ваши гнусные оскорбления, то глубоко заблуждаетесь. Мы с вами еще поговорим об этом - но в другое время и в другом месте. А теперь убирайтесь вон, или я прикажу страже разоружить вас и выпороть плетьми. - Мы еще посмотрим, кто кого выпорет, - огрызнулся Диего де Сан- Хуан. Ослепленный яростью, он совсем не учел того обстоятельства, что во дворе уже собралось около трех десятков вооруженных людей Филиппа, и готов был вместе со своими спутниками ввязаться в неравный бой. Но тут, в самый критический момент внезапно прозвучал властный голос: - Минуточку, господа! Поумерьте свой пыл. Что здесь происходит? В свете факелов между противниками появился молодой человек лет двадцати пяти, одетый в дорожный костюм, без шляпы и почти безоружный - на его поясе висел лишь короткий кинжал. Подбоченясь и гордо вскинув голову, он устремил на вторгшихся пронзительный взгляд своих карих глаз. - Черт тебя подери! - еще пуще разозлился Диего де Сан-Хуан.- А ты кто такой? - Вы невежа, сударь. Я Альфонсо Кастильский. Советую принять это к сведению. И взглядом, и осанкой, и голосом он разительно отличался от того дона Альфонсо, который несколько минут назад вел вежливую, неторопливую беседу с преподобным Антонио. Ответом на это ошеломляющее известие было девять почти одновременных прыжков с лошадей. Все незваные гости разом обнажили головы. - Ваше высочество, - растерянно пробормотал Диего де Сан-Хуан, наглая самоуверенность которого мигом улетучилась в присутствии старшего сына короля. - Ваше высочество, мы же не знали... - Теперь знаете. Кто вы такие? - Я Диего де Сан-Хуан, а это мои братья - Хуан Антонио де Сан- Хуан, Энрике де... - Хватит, достаточно. А теперь отвечайте: по какому такому праву вы вторглись в чужой замок? Тем более в замок вашего сеньора. - Ваше высочество! Мы требуем справедливости! - заорал один из братьев де Сан-Хуан. - Этот негодяй обесчестил наш дом, опозорил нашу семью. - Опозорил, говорите? И как же? - с улыбкой спросил наследник престола, догадываясь, впрочем, о подоплеке происходящего. - Изложите мне ваши претензии, а я уж постараюсь рассудить вас с доном Фелипе. В конце концов, королевская власть затем и существует, чтобы справедливость торжествовала. И Диего де Сан-Хуан начал: - Мы застали эту скотину... - Постойте! - оборвал его обвинительную речь дон Альфонсо. - Прежде всего, скотов здесь нет... кроме вас, возможно, если судить по вашему поведению. Если вы имеет в виду своего сеньора, дона Фелипе, так прямо и скажите. - Ваше высочество, -