ерь он не боится разочароваться в любви, потому что в настоящей любви невозможно разочароваться. - Сколько тебе лет, дорогая? - спросил Филипп. - Пятнадцать. - А мне только четырнадцать... Но это не беда, правда? Луиза погладила его по щеке, затем нежно прикоснулась губами к его губам. Глаза ее сияли от восторга. - Это не имеет значения, милый. Я люблю тебя. - Я тоже люблю тебя, Луиза. Я так тебя люблю! - Филипп бережно опустил ее на траву, скинул с себя камзол и склонился над ней. - Знаешь, - произнес он с таким виноватым видом, будто признавался в каком-то неблаговидном поступке, - у меня еще не было женщин. Честное слово! Ты... ты моя первая, моя единственная... Луиза вдруг всхлипнула и задрожала. - Господи! - прошептала она, поняв, что сейчас произойдет. - Господи... - Что с тобой, родная? - всполошился Филипп. - Почему ты плачешь? Ты сомневаешься, что я люблю тебя? Луиза рывком прижалась к его груди. - Я знаю, мы не должны... - Почему? Разве ты не любишь меня? - Люблю, но... - Ты боишься? - спросил Филипп. Только с некоторым опозданием ему пришло в голову, что она может страшиться близости с ним, как он страшился близости с другими девушками. - Ты боишься разочароваться во мне? Луиза немного отстранилась и удивленно посмотрела на него. Взгляд ее выражал непонимание - то самое непонимание, которое неотступно следовало за ними всю их недолгую супружескую жизнь. - Я не боюсь разочароваться в тебе, - мягко сказала она. - Ведь мне не с кем тебя сравнивать. Я боюсь... просто боюсь... - Боишься, что я не люблю тебя? - вдруг осенило Филиппа. - Что я только притворяюсь, изображая любовь? Что я просто хочу соблазнить тебя? Ты не веришь мне? Луиза покачала головой. - Я верю тебе. Верю... - Тогда почему ты такая грустная? Почему в глазах твоих слезы? Луиза обреченно вздохнула. - Это от счастья, милый. Вправду от счастья... и от страха. Я боюсь, но не чего-то конкретного, а просто потому, что мне страшно. Страшно и все тут, ведь это так естественно. - Она перевела дыхание, набираясь храбрости. - И, пожалуйста, не спрашивай ни о чем. Лучше поцелуй меня. Филипп заглянул вглубь ее прекрасных карих глаз и будто растворился в них целиком. В этот момент весь окружающий мир перестал существовать для него. На всем белом свете были только он, Луиза и любовь, соединившая их неразлучными узами. Любовь, которую Филипп так долго ждал и которая, наконец, пришла. "Люблю!" - шептали его губы. "Люблю!" - стучало его сердце. "Люблю!" - пело все его существо. Он познавал любовь. Ему еще предстояло испить эту чашу до дна - радость и горечь, муку и наслаждение, боль и блаженство, надежду и отчаяние... Глава 6 МУЖЧИНА Солнце клонилось к закату. Филипп лежал, растянувшись на траве, и бездумно глядел в небо. На его груди покоилась голова Луизы, ее волосы щекотали ему шею и подбородок, но он не убирал их - щекотка была приятной. И вообще, все связанное с Луизой было ему приятным. Филиппу казалось, что он не лежит на земле, а парит в воздухе. Все его тело охватывала сладкая истома, мысли в голове путались, порой устремляясь в самых неожиданных направлениях, но над всем этим доминировало всепоглощающее чувство спокойного и безмятежного счастья. В том, что он испытал с Луизой, было нечто фантастическое. Его ощущения не поддавались никакому анализу, их невозможно было разобрать по косточкам и разложить по полочкам. Теперь-то Филипп понял, что нет и быть не может ответа на вопрос: "Что такое любовь?", ибо она - один из абсолютов бытия, явление такое же безусловное, как рождение и смерть, это одно из таинств жизни, и пытаться описать его так же бессмысленно, как объяснять, почему через две точки на плоскости можно провести лишь одну прямую. Банальный акт физической близости оказался чем-то несравненно более значительным, чем просто плотское удовлетворение душевных порывов. После этого Луиза стала для Филиппа не только дорогим и родным существом, но как бы неотъемлемой частичкой его самого, кровью и плотью его... Луиза заворочалась и подняла голову. - Кажется, я задремала, - сказала она, сонно моргая глазами. - Я долго спала? - Нет, дорогая, - ласково ответил Филипп. - Самую чуточку. - Это сколько? - Ну, четверть часа, максимум - полчаса. Луиза тяжело вздохнула и крепко прижалась к нему. - Что случилось? - спросил Филипп. - Почему ты вздыхаешь? - Да так, ничего. Просто... просто я думаю... - О чем? Она снова вздохнула. - Ну как ты не понимаешь?! Я думаю о том, что произошло. - А-а!.. Но чем ты встревожена? Ведь все было прекрасно, замечательно... или нет? По-твоему, я сделал что-то не так? - Ах нет, Филипп, не в том дело. Вовсе не в том. - А в чем? С минуту Луиза помолчала, прежде чем ответить. - Мне очень неловко. Страшно неловко. Что подумает мой кузен? Что подумают мои родные? Что подумают все остальные? Вчера Эрнан рассказывал мне о тебе и вполне серьезно заявил, что боится знакомить нас. Ему-де стыдно будет смотреть в глаза моим родителям, если ты соблазнишь меня. Филипп поднялся и сел на траве. - Так вот ты о чем! - наконец дошло до него. - Вот что тебя беспокоит! - Ну да, - в смятении кивнула она. - Это меня и беспокоит. Но только не подумай, что я сожалею, дорогой. Я ни о чем не сожалею. Ни о чем... Филипп наклонился к ней и поцеловал ее в губы. - Глупышка ты моя! Как плохо ты обо мне думаешь. Ведь я люблю тебя и хочу на тебе жениться. Луиза вздрогнула и недоверчиво поглядела на него. - Жениться? - переспросила она. - Ты хочешь жениться на мне? Ты не шутишь? - Никаких шуток! Завтра падре Антонио обвенчает нас, и мы станем мужем и женой. Ты согласна? - О Боже! - в растерянности прошептала Луиза. - Боже... Это так неожиданно... - А ты думала, я просто хотел поразвлечься с тобой? - Ну, вообще-то... Вообще-то я думала, что между нами такая разница... - Это несущественно, милочка, - заявил Филипп с такой безаппеляционностью, как будто сам был не до конца в этом уверен и страстно желал убедить себя в собственной правоте. - Все это кастовые предрассудки. Раньше я разделял их... пока не встретил тебя. Теперь я понимаю, что грош им цена в базарный день. Теперь я понимаю Эрнана и его отца... Да что и говорить! Я уже не смогу без тебя жить. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной - каждый день, каждую минуту, каждую секунду. - А твой отец? - спросила Луиза. - Неужели он согласится? Филипп нахмурился. - Отцу моя судьба безразлична, - после короткой паузы ответил он. - Для него было бы лучше, если бы я вовсе не рождался. Думаю, ему будет все равно, на ком я женюсь. Но даже если он воспротивится... В конце концов, мне уже четырнадцать лет, я совершеннолетний и могу распоряжаться своим будущим по собственному усмотрению, ни с кем не считаясь, не спрашивая ни у кого позволения. - Даже у папы Римского? - Даже у папы. - Тут Филипп усмехнулся (не без грусти, надо сказать). - Мой титул первого принца принимают всерьез только гасконцы, это тешит их самолюбие. А так никто не сомневается, что у короля Робера будут дети - ведь ему еще нет двадцати, а королеве Марии и того меньше. Галльский престол мне не светит, это всем ясно, и у святейшего отца нет причин вмешиваться в мою личную жизнь... Гм. Или почти нет, - добавил он, вспомнив о своих претензиях на родовой майорат. - Но, в любом случае, наш осторожнейший папа Павел сто раз подумает, прежде чем объявить недействительным уже свершившийся брак. А мы обвенчаемся завтра же. Жаль, конечно, что я не смогу пригласить всех своих друзей, но и медлить со свадьбой не хочу. - Почему? Филипп немного помедлил, затем откровенно признался: - Из-за тех же друзей. Далеко не все из них будут в восторге, что я женюсь на тебе. Эрнан, конечно, не станет возражать, да и Симон де Бигор будет рад - ведь он влюблен в Амелину. А вот остальные, особенно Гастон... В общем, все они будут против. - Понятно, - хмуро произнесла Луиза. - Что ж, вскоре тебе придется столкнуться с их всеобщим негодованием. Сегодня же. Или, в крайнем случае, завтра. - Что ты имеешь в виду? - То, что сказала. К твоему сведению, почти все твои друзья гостят сейчас в Кастель-Фьеро. - Да ну! - Филипп изумленно вскинул брови. - И кто же? - Их очень много. Человек шестьдесят, а то и семьдесят. - Ого! Ничегошеньки! А я об этом понятия не имею. Странно, очень странно... И когда они прибыли? - Большинство вчера вечером, некоторые днем раньше, да и сегодня утром, перед моим отъездом на прогулку, заявилось еще несколько гостей. Филипп покачал головой. - Ну и дела! Эрнан определенно что-то затевает. А если в это замешан и Гастон... - Граф д'Альбре? - Ты его знаешь? - Вчера Эрнан познакомил нас. - Стало быть, и он сейчас в Кастель-Фьеро? - Да. - А его сестра? - Амелина? Увы, но я вынуждена огорчить тебя - ее нет. На лицо Филиппа набежала краска. - Ты что-то знаешь про Амелину? - Кузен мне кое-что рассказал. - И что же он рассказал? - Что ты соблазнил ее, но жениться не собираешься. Он основательно готовил меня к встрече с тобой, предупреждал, чтобы я не поддавалась твоим чарам - дескать, это может плохо кончиться. Филипп медленно покачал головой: - Эрнан ошибается. Ничего у меня с Амелиной не было. Ничегошеньки. И с другими тоже. Ты у меня первая, ты у меня единственная. Ты веришь мне? Луиза посмотрела ему в глаза и серьезно ответила: - Да, я верю тебе, дорогой. Филипп обнял ее и прижал к себе. - Ну, и слава Богу. А то сплетники изображают меня таким сердцеедом и прожженным повесой, что мне даже стыдно было признаться... - Он умолк, так и не закончив своей мысли. А потом задумчиво произнес: - Очень интересно. Что же замышляют Эрнан с Гастоном?.. Ты случайно не знаешь? - Догадываюсь, - ответила Луиза и покачала головой. - Но тебе не скажу. - Почему? - Насколько я понимаю, твои друзья готовят тебе весьма необычный подарок ко дню рождения. Это должно стать для тебя сюрпризом, и с моей стороны было бы не... Ой! - вдруг всполошилась она. - Ведь Эрнан знает, где ты! - Конечно, знает, - подтвердил Филипп. - Каждый свой день рождения я провожу здесь до самого вечера. К тому же Жакомо, безусловно, доложил Эрнану, что оставил тебя со мной. - Значит, вскоре он должен приехать. - Луиза встала, подобрала с травы свое платье и встревожено огляделась вокруг, будто высматривая затаившегося в траве Эрнана. - А мне еще хотелось искупаться... - Так иди купайся, - сказал Филипп. - Тебе нужно искупаться. А я тем временем приведу в порядок твой наряд, и мы отправимся к Эрнану. После некоторых колебаний Луиза согласно кивнула: - Пожалуй, так я и сделаю. Кстати, у тебя есть чем вытереться? - Да, большое полотенце. - Вот и хорошо. Немного смущаясь, Луиза принялась снимать с себя оставшуюся одежду. Филипп с восхищением глядел на нее и самодовольно улыбался. Он уже мужчина, мужчина с того самого мгновения, когда над озером раздался крик девушки, ставшей женщиной. И она довольна им как мужчиной. Еще бы... Луиза разделась догола и вбежала в озеро. Она барахталась в воде, поднимая вокруг себя тучи брызг, охая и повизгивая от удовольствия. - Филипп! - крикнула она. - Иди ко мне, ну! В ответ Филипп молча покачал головой. Он понимал, что вдвоем они будут купаться гораздо дольше, а потом еще вздумают снова заняться любовью (лично он не чувствовал себя пресыщенным утехами), но ему также не терпелось узнать, что же за сюрприз готовят Эрнан и Гастон. Филипп встал на ноги, как мог привел в порядок свою одежду и прическу, отряхнул платье Луизы и ее накидку, затем тщательно осмотрел ее белье на предмет обнаружения пятен крови. Простирнув у кромки воды одну из нижних юбок, он повесил ее сушиться на суку ближайшего дерева, а сам присел в тени и стал с улыбкой наблюдать за купавшейся Луизой. Увлеченный этим занятием, Филипп не сразу заметил троих всадников, которые въехали на поляну и спешились в нескольких шагах от него. Это были Эрнан де Шатофьер, Гастон д'Альбре и еще один его друг, Симон де Бигор, высокий стройный парень пятнадцати лет с темно-каштановыми волосами, карими глазами и смазливым лицом. В одежде, как, впрочем, и во всем остальном, Симон стремился подражать Филиппу: костюм из черной тафты, украшенный серебряными позументами, пурпурный с золотым шитьем плащ, коричневые сапожки и сиреневого цвета берет, чуть сдвинутый набекрень. Длинные волосы, как у Филиппа, ему не шли, и только по этой причине он носил короткую стрижку. - Так, - мрачно произнес Эрнан, глядя то на Филиппа, то на спрятавшуюся по шею в воде Луизу, то на ее простиранную юбку, которая развевалась на ветру, подобно флагу. - Чуяло мое сердце, ничем хорошим это не кончится... Ну что ж, друг, прими мои поздравления... гм... с днем твоего рождения. - И мои, - с ухмылкой добавил д'Альбре. - Я тоже поздравляю тебя, - простодушно сказал Симон, не уловивший двусмысленности в словах Эрнана и Гастона. - Благодарю вас, друзья, - смущенно пробормотал Филипп, часто хлопая ресницами, а затем в полной растерянности ляпнул: - Ну, вот вы и приехали. - Да, - кивнул Эрнан. - Приехали. И увидели. Филипп еще больше смутился. - Послушай, дружище, мне, право, очень неловко... Я очень сожалею... - Ах, ты сожалеешь! - с неожиданной яростью рявкнул Шатофьер. - Он, видите ли, сожалеет! Как жаль, сказал волк, скушав овечку, и уронил скупую слезу над ее останками... Черт тебя подери, Филипп! Сестра моей покойной матери доверила мне свою дочь, и что же - на четвертый день пребывания под моей опекой ее соблазняет мой лучший друг, человек, который для меня как брат, чьей чести я без колебаний вверил бы невинность родной сестры... - Тут он осекся и искоса глянул на Гастона. - М-да, насчет невинности сестры, пожалуй, я маленько загнул. И тем не менее тебе следовало бы сперва подумать, как я к этому отнесусь - с циничным безразличием Гастона, которому глубоко наплевать, с кем спит Амелина - с тобой или с самим Вельзевулом, а может... - Прекрати, Эрнан! - резко оборвал его изобличительную речь Филипп. - Прошу тебя, не горячись. Я признаю, что поступил нехорошо, я несколько поспешил, но пойми, что я не мог ждать. Эрнан недоуменно моргнул. - Ждать? Чего ждать? - Как это чего? Свадьбы, разумеется. В ответ на это заявление три пары глаз - голубые Гастона, кремнево-серые Эрнана и темно-карие Симона - в молчаливом изумлении уставились на него. - Ну-ка повтори, что ты сказал, - сипло проговорил Эрнан, с трудом сдерживая внезапный приступ кашля. - Я собираюсь жениться на твоей кузине, - невозмутимо ответил Филипп. Эрнан не выдержал и зашелся громким кашлем. - Друзья мои, - продолжал Филипп, почувствовав себя хозяином положения. - Боюсь, мы заставляем Луизу ждать. Давайте отойдем в сторонку и позволим ей выбраться из воды и одеться. Не дожидаясь ответа, он подошел к берегу, где лежали его вещи, извлек из сумки полотенце, помахал им Луизе, затем положил его на груду ее одежды и вновь повернулся к друзьям. - Идемте, скорее! Все четверо углубились в лес и шли до тех пор, пока поляна и озеро не скрылись за деревьями. Оказавшись на небольшой прогалине, Филипп присел на траву. Его примеру последовали остальные. - Малыш, - первым заговорил Гастон. - Ты это серьезно? - Да, серьезно. - Послушай, не глупи. Разве ты не понимаешь... - Я все понимаю, Гастон. Я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю. - Ты валяешь дурака, вот что ты делаешь! Это же курам на смех, черт возьми! Да и не только курам... Пойми, наконец, что она тебе не ровня. Не спорю, она хороша, чертовски хороша, с ней приятно позабавиться, но нельзя же из-за этого терять голову и забывать о своем предназначении. И о своем достоинстве. Эрнан побагровел и заскрежетал зубами. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. - Ну-ну, дружище, - произнес он, гневно сверкая глазами. - Полегче! Потрудись-ка выбирать выражения, когда речь идет о моей родне. Луиза моя двоюродная сестра, и я не потерплю... - Не в том дело, - отмахнулся Гастон. - Вовсе не в том. Ты конечно, прости за излишнюю резкость и грубость, у меня даже в мыслях не было оскорблять твои родственные чувства, но ведь ты сам прекрасно понимаешь, что Филипп - не ты и не твой отец, и то, что позволено было вам, для него непростительно. Он не принадлежит самому себе, от его поступков зависит будущее тысяч и тысяч людей, в том числе и наше с тобой, и он не вправе ставить его под угрозу из- за своих детских капризов. - А теперь т ы послушай меня, Гастон, - заговорил Филипп с металлом в голосе, сознавая, однако, что кузен совершенно прав, и оттого еще пуще злясь. - Сегодня тридцать первое мая, день моего совершеннолетия. Отныне я самостоятельный человек; твоя опека надо мной, равно как и опека моего отца, закончена. Я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Ты всегда был и навсегда останешься моим другом и старшим братом. Я по-прежнему буду прислушиваться к твоим советам, но сам буду решать, следовать им или нет и не позволю тебе помыкать мной. Я решил жениться на Луизе и женюсь. Несмотря ни на что! Уж поверь мне, я это сделаю, ведь ты меня знаешь. Мне очень жаль, что ты так решительно настроен против этого брака, мне хотелось бы ощущать поддержку с твоей стороны, но это не изменит моих намерений. Надеюсь, я ясно выражаюсь? Гастон обреченно вздохнул: - Да уж, куда более... И все же, что будет с Амелиной? А вдруг она беременна? Филипп покраснел. - Что за глупости! Это исключено. - Так-таки исключено? - не унимался Гастон. - А вдруг нет? Почто тебе знать? Симон дернул его за рукав. - Гастон, отдай за меня Амелину. Мои родители согласны. Д'Альбре поморщился. Он слышал это предложение не раз и не дважды. Симон был просто помешан на Амелине, и это обстоятельство привносило в его дружбу с Филиппом элемент соперничества. - Ну, и что мне с тобой делать? - произнес Гастон. - Видно, Сатана наконец прислушался к твоим страстным молитвам... А вдруг окажется, что Амелина ждет ребенка? Тогда что? Симон метнул на Филиппа торжествующий взгляд и в припадке великодушия (вернее, столь свойственного ему благодушия) заявил: - Я назову его своим! - Браво! - с притворным воодушевлением воскликнул Гастон, похлопывая его по плечу. - Ты всегда был самым лучшим из нас, хотя далеко не самым умным. Что ж, ладно, если тебе удастся уломать Амелину, я возражать не стану. А теперь, малыш, будь так любезен, поменяйся с Филиппом одеждой. - Зачем? - спросили Филипп и Симон почти одновременно. - Потому что после брачных игр твой наряд стал несколько непрезентабельным, - объяснил Филиппу Гастон. - А когда мы приедем в Кастель-Фьеро, ты должен выглядеть надлежащим образом, поскольку будешь главным действующим лицом в предстоящей церемонии. - Ага... Кстати, что вы замышляете? О какой церемонии ты толкуешь? Переглянувшись с Шатофьером, Гастон ответил: - Всему свое время, дружище. Потерпи еще немного, пусть это будет для тебя сюрпризом. Приятным сюрпризом, уверяю. Филипп пожал плечами и взял из рук Симона его короткий пурпурный плащ. - Скоро ты поймешь, - угрюмо отозвался Эрнан, - почему я медлил с вызовом Гийома на дуэль. Сначала он должен быть уничтожен морально, а лишь потом - физически. Филипп уже начинал подозревать, что к чему. - Похоже, сегодня день сюрпризов, - заметил он. - Это уж точно, - сказал д'Альбре. - Мы приготовили для тебя сюрприз, ты нам сюрпризик подсунул, чтоб тебе пусто было. А твоему отцу и братьям мы скоро такой подарочек преподнесем, что им тошно станет. Словом, чем дальше в лес, тем больше дров. Глава 7 "В ЧАС, НАЗНАЧЕННЫЙ БОГОМ..." На просторном дворе замка Кастель-Фьеро Филиппа приветствовала шумная толпа празднично разодетых молодых людей. Филипп узнал многих своих друзей, представителей знатных и могущественных родов Гаскони и Каталонии, а также молодых сенаторов из поместных дворян и зажиточных горожан. Со стороны за господами с интересом наблюдали воины из их свиты, оруженосцы, пажи и слуги. На крепостных стенах и крышах хозяйственных построек сидели дети прислуги и крестьянские ребятишки из ближайших деревень. Когда возбуждение, вызванное появление Филиппа, пошло на убыль, молодые люди по знаку Гастона д'Альбре расступились, образовав широкий полукруг, в центре которого оказался Филипп. К тому времени он уже понял, что здесь происходит, и от этой догадки сердце его учащенно забилось. Гастон сказал Шатофьеру, как бы ставя точку на затянувшемся споре: - Что ж, ладно, Эрнан. Пожалуй, ты прав. Хотя я старше, но по праву хозяина первенство принадлежит тебе. Начинай. Разговоры на площади мигом прекратились, и в воцарившейся тишине, торжественной и напряженной, Эрнан важно подступил к Филиппу, вынул из ножен шпагу и церемонно отсалютовал ему. Филипп знал, что сейчас будут произнесены слова, которые круто изменят всю его дальнейшую жизнь, слова роковые и столь желанные им. - Я, Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, перед лицом Господа Бога всемогущего и всевидящего и в присутствии благородных вельмож и достопочтенных сенаторов, признаю вас, государь Филипп, единственным и законным наследником герцогства Аквитания, княжества Беарн и Балеарских островов и графств Испанской Марки, в силу чего приношу вам присягу, как будущему своему сюзерену. Эрнан положил наземь шпагу, преклонил перед Филиппом колени и вложил в его руки свои. - Государь! В час, назначенный Богом, я стану вассалом вашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему, что было пожаловано вами и вашими предками мне и моим предкам, и в соответствии с тем долгом, который я и мои предки имеют перед вами и вашими предками, и обязательствами, взятыми на себя мною и моими предками перед вами и вашими предками в отношении вышеупомянутого графства Капсир со всем принадлежащим ему... Слушая слова вассальной присяги, в общем традиционные, лишь несколько видоизмененные с учетом неординарности ситуации, Филипп внутренне переживал бурю разноречивых чувств. Формально эта присяга не имела никакой юридической силы и была ничем иным, как данью традиции, пережитком прошлого. К середине XV века в Галлии оставалось только две ступени феодальной иерархии: все галльские князья были вассалами короля, а все землевладельцы в галльских княжествах непременно были вассалами своего князя, и отношения подданства определялись не взаимными договорами в форме вассальной присяги, а законом, обязательным для всех. Однако в данном случае затеянное группой заговорщиков во главе с Гастоном и Эрнаном представление имело более чем просто символическое значение. Молодые вельможи во всеуслышание заявляли о том, что вопреки традиционным правам наследования и вопреки воле своего сюзерена, признают его наследником только его младшего сына и никого другого, и предлагали Филиппу, также во всеуслышание, согласится с их требованиями. Иными словами, его принуждали публично предъявить свои претензии на родовой майорат. Это был самый настоящий бунт, акт вопиющего неповиновения законной власти. - ...Если же я нарушу свой долг, - произносил последние слова присяги Шатофьер, - пусть покарает меня Бог и ваше правосудие, государь! Филипп помог другу подняться на ноги и обнял его. - Ах, Эрнан, Эрнан... - только и сказал он. Шатофьер отступил на шаг. Все с нетерпением ожидали ответа Филиппа. - Сударь! Мы, Филипп, граф Кантабрии и Андорры, сын герцога Аквитанского, принца Беарнского и верховного сюзерена Мальорки и Минорки, маркграфа Испанского, князя-протектора Гаскони и Каталонии, принимаем вашу присягу, дабы вступила она в силу в час, назначенный Богом. И в час сей вы становитесь вассалом нашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему, что было пожаловано вам и вашим предкам нами и нашими предками, и в соответствии с долгом вашим как вассала нашего и обязательствами, взятыми вами и вашими предками перед нами и нашими предками в отношении упомянутого графства Капсир со всем принадлежащим ему. - Да будет так! - торжественно провозгласил Эрнан. Филипп на мгновение замешкался, перефразируя формулу принятия в вассалы. - В час, назначенный Богом, мы обязуемся принять вас в наши вассалы, сударь, подтверждая сим все заверения и права, данные вам и вашим предкам нашими предками. - Аминь! - произнес Эрнан и в знак скрепления присяги поцеловал распятие, поднесенное ему капелланом замка. Филиппу же целовать распятие не полагалось, так как считалось, что от государя достаточно данного им слова. Потом пришла очередь Гастона д'Альбре. За ним, в порядке, установленном накануне жребием, принесли присягу около полусотни молодых гасконских и каталонских вельмож. Филипп выслушивал их и отвечал почти автоматически, а сам думал о том, что кроме согласия отца (которого он никогда не дождется), существует единственный способ узаконить происходящее - резолюции Сенатов Аквитании, Беарна и Каталонии, лишающие Гийома и Робера права наследования и требующие от герцога признания его младшего сына наследником всего майората. В таком случае спорный вопрос будет вынесен на рассмотрение высших инстанций: король и Сенат Галлии должны будут решить, удовлетворить ли ходатайство Сенатов Аквитании и Каталонии, или же признать правоту герцога, а судьба Беарна и Балеар, внесеньоральных владений, окажется в руках папы и императора Римского как номинальных суверенов, п а т р о н о в княжества. Что касается провинциальных Сенатов, то в их благоприятном решении Филипп ничуть не сомневался. На это указывало хотя бы присутствие на церемонии выборных сенаторов, которые, несомненно, согласовали свои действия со старейшинами нижних палат. Ну, а с членами верхних палат не предвиделось вообще никаких проблем, поскольку высшая знать и духовенство в массе своей относились к Гийому и Роберу резко отрицательно. К тому же среди молодых вельмож, приносивших ему присягу, часть уже была сенаторами, а остальные должны были унаследовать места в верхних палатах от своих отцов и, разумеется, действовали сейчас если не при их полной поддержке, то наверняка с их молчаливого одобрения. С королем и Сенатом Галлии было гораздо сложнее. Дядя Филиппа, король Робер III, возможно, и рад был бы помочь племяннику, но уж очень шатким было его положение на престоле (даже при всем том, что сейчас он контролировал Прованс, опекая шестилетнего графа Людовика), и представлялось весьма сомнительным, чтобы он пошел на открытую конфронтацию с герцогом Аквитанским. Галльский же Сенат, как обычно, погрязал во внутренних склоках, раздираемый региональными противоречиями, и заведомо был неспособен принять сколько-нибудь серьезное решение: если гасконцы настаивали на чем- то, большинство провансцев по старой вражде придерживались противоположной точки зрения, а представители Лангедока и Савойи, чтобы не подливать масла в огонь, занимали позицию строгого нейтралитета. С Беарном и Балеарами дела обстояли не лучше. Короли Италии традиционно избегали вмешиваться в отношения галльских князей, а папа Павел VII, сильно обеспокоенный растущим могуществом рыцарского ордена Сердца Иисусова, вряд ли захочет портить отношения с герцогом Аквитанским - одним из самых верных своих сторонников. Так что вопрос о наследовании, скорее всего, надолго повиснет в воздухе. Филипп со всей отчетливостью увидел свое будущее: он вынужден будет многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца - человека, которого он хоть и не любил, но глубоко уважал и от всей души желал ему долгой жизни. Если, конечно... Да! Если, конечно, вскоре не умрет Робер. В таком случае Филипп станет наследником Гаскони и Каталонии в полном соответствии с существующими нормами. Гийома он в расчет не брал - вместе с Эрнаном они вынесли ему смертный приговор, и никаких сожалений или угрызений совести по этому поводу Филипп не испытывал, - однако смерть Робера казалась ему излишней, хотя Эрнан, похоже, считал иначе. Будучи негодяем, Робер все же оставался для Филиппа родным по крови. Глупец, подлец, развращенный и извращенный, он, тем не менее, был его сводным братом, и Филиппу хотелось надеяться, что, выйдя из-под дурного влияния Гийома, Робер со временем исправится. Филипп был крайне сентиментальным юношей, а в последствии стал в меру сентиментальным мужчиной... Наконец отзвучали слова последней вассальной присяги, и Филипп с облегчением вздохнул. Он уже порядком устал от этой изнурительной церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о предстоящем изгнании, и только мысль о Луизе согревала его. Он страстно желал, чтобы скорее настала ночь, ему не терпелось вновь оказаться в ее объятиях и забыться. Филипп надеялся, что теперь, зная о его намерениях, Эрнан не станет возражать против его ночи с Луизой до свадьбы. К Филиппу подошел Гастон д'Альбре - уже облаченный в роскошную мантию с регалиями верховного судьи Беарна, которым он был избран полтора года назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами: - Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов Беарна и Балеарских островов о месте и времени проведения слушаний. Также я обращусь к достопочтенным господам верховным судьям Аквитании и Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и Балеар! Dixi.[13] -------------------------------------------------------------- 13 Dixi - "Я сказал" (лат.). Это слово традиционно завершает речь сенатора (в смысле: "Я сказал все, что хотел"). На этом церемония была закончена. - Боюсь, братишка, - тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, - не жить тебе больше в Тарасконе. - Я это знаю, - кивнул Филипп. - Придется мне уехать в Кантабрию. - В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать? - А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения. - Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с сегодняшнего дня твой отец никаких прав на него не имеет. Теперь ты совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену. - Так то оно так, - согласился Филипп. - Но с другой стороны... гм... вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом анклаве я буду чувствовать себя как в тюрьме. Андорра такая маленькая, что если я вовремя не остановлю свою лошадь, чего доброго еще окажусь в отцовских владениях, где, возможно, буду объявлен бунтовщиком. - Тогда езжай в Тулузу, - предложил Гастон. - твой дядя окажет тебе радушное гостеприимство. - Да, да, разумеется. Он примет меня с распростертыми объятиями и даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе. - А если король сам пригласит тебя? - Не сомневаюсь, что так он и сделает, прослышав о происшедшем. К этому его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало того - формально, я наследник престола. Однако я вынужден буду отказаться, чтобы не ставить его в неловкое положение. Ты же сам это прекрасно понимаешь, Гастон. Ты собаку съел на дипломатии, и прошу тебя, не считай меня глупым и неопытным юнцом. В общем, я уже все решил - я поеду в Кантабрию... После свадьбы, понятное дело. Д'Альбре вздохнул. - Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, езжай себе в Кантабрию, и чтоб тебя... - Он снова вздохнул, и на лице его отразилась печаль. - Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не представляешь, как я привязан к тебе. - Ты тоже дорог мне, Гастон, - растрогано сказал Филипп, а в глазах его заблестели слезы. - Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина... Амелинка, родная моя сестричка... И Эрнан... И другие... Гастон ободряюще похлопал его по плечу. - Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост трубой. У нас праздник, скоро состоится торжественный пир, а пока суть да дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого полегчает. - Я не буду отдыхать, - сказал Филипп. - И плакать не стану. Сейчас я поеду в Тараскон - нужно сообщить обо всем отцу. Надеюсь, ты, Эрнан, Симон, кузены Русильон и д'Арманьяк согласитесь сопровождать меня. - В этом нет нужды, Филипп. Твой отец узнает о том, что здесь произошло, еще до того, как мы приедем. - От кого? - От своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его людей. Как минимум двое - те, которых я узнал. Один из них уже уехал из Кастель-Фьеро, а второй, по моим сведениям, все еще околачивается поблизости. Так что не беспокойся, твой отец будет прекрасно осведомлен. Но Филипп покачал головой: - Это не меняет дела. Все равно я должен ехать. - Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею? - Нет, вовсе не хочется. Но поступить так, как советуешь ты, значит признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть будет чиста. - А что если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в темницу? Филипп поежился. - Все равно, - сказал он, храбрясь. - Все равно. - Упрямец ты этакий! - проворчал Гастон. - Хорошо, я поеду с тобой. Где мне деваться, раз уж я сам всю эту кашу заварил! Глава 8 PERSONA NON GRATA - Прошу прощения, монсеньор, - виновато произнес начальник городской стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных ворот Тараскона. По всему было видно, что сейчас он предпочел бы находиться в каком-нибудь другом месте, пусть даже на поле брани в окружении превосходящих сил противника, но только не здесь. - Господин герцог, отец ваш, строго-настрого велел мне и моим людям не впускать ваше высочество ни в город, ни тем более во дворец... Право, мне очень неловко, - смущенно добавил начальник стражи после короткой паузы, полной мрачных раздумий (кому он преграждает путь? чем черт не шутит - быть может, своему будущему королю!). - Ведь вы знаете, как мы к вам относимся. Но приказ есть приказ, мы люди военные и привыкли повиноваться... Вы уж не обессудьте, монсеньор... - Все в порядке, не беспокойтесь, - сказал Филипп, спешившись; его примеру последовали остальные молодые люди. - Я приехал лишь затем, чтобы сообщить отцу о происшедшем. Но вижу, это сделали и без меня. - Слухами земля полнится, монсеньор, - сказал начальник стражи. - Ваш отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было издать указ о вашем аресте, но, слава Богу, преподобные отцы сумели отговорить его. - Преподобные отцы? - переспросил Филипп, делая ударение на множественном числе. - Падре Антонио и падре Марк, - пояснил начальник стражи, - какой-то священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от его преосвященства архиепископа. - Понятно, - сказал Филипп. - Наверное, мы с ним разминулись. Да, кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может, он согласится поехать со мной в Кантабрию. Начальник стражи утвердительно кивнул: - В его согласии вы можете не сомневаться. Вскоре Тараскону понадобиться новый приходской священник. Его преподобие, узнав о случившемся, немедля изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за вашим высочеством, куда бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят сборкой ваших вещей. - Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его от этого занятия, так что будьте любезны, сударь, передайте ему, что я буду ждать его в Кастель-Фьеро. - Непременно передам, монсеньор. Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений приказ: "Дорогу его светлости!". Толпа зевак, собравшихся перед мостом, поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи тотчас вытянулся, нарочито бряцая оружием. Выражение его лица стало непроницаемым. К мосту приближался герцог. Он шел быстрой, чуть прыгающей походкой, держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами, свет которых придавал его бледному без кровинки лицу зловещий багровый оттенок. Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица - падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем- то переговаривались, сокрушенно качали головами и перебирали на ходу четки. Герцог остановился в трех шагах от Филиппа - резко, не замедляя шаг, а просто прекратив в какой-то момент свое движение. Встал, как вкопанный, неподвижный, как статуя, как вогнанный в землю кол. Начисто проигнорировав почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд своих огромных голубых глаз и ледяным тоном заговорил: - Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях на то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому, который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все. Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа. - А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в большинстве своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца, чей разум помутился от жажды власти. Вы затеяли это смехотворное представление, чтобы угодить его бессмысленным амбициям. Вы провоцируете мятеж, междоусобицу! Хочу надеяться, что в последствии вы осознаете свои ошибки и одумаетесь. Прежде всего, это касается вас, племянник. - Он сурово поглядел на Гастона. - При вашем высоком положении вам не пристало пускаться в авантюры. Это несовместимо с тем постом, который вы занимаете, поэтому я лишаю вас звания верховного судьи - вы оказались недостойным его. Гастон отрицательно покачал головой: - Смею заметить, государь мой дядя, что это не ваша прерогатива. Верховным судьей меня назначил Сенат, и лишь Сенат вправе сместить меня с этой должности. И пока я верховный судья Беарна, я буду продолжать исполнять свои обязанности, которые, в частности, состоят в том, чтобы вершить правосудие в тех случаях, когда вы закрываете глаза на творящуюся несправедливость, когда возникают сомнения в беспристрастности вашего суда. Я не мог самолично привлечь ваших сыновей Гийома и Робера к ответственности за их гнусные выходки, потому как вы оказали им покровительство. Но я имею право инициировать процесс отрешения их от наследства - что, собственно, я и делаю. - Замолчите! - раздраженно рявкнул герцог, переходя от ярости к бешенству. - Ни слова больше! Я не желаю вас слушать! Полагаю, Сенату хватить здравомыслия и мудрости избавиться от верховного судьи, запятнавшего себя участием в мятеже против законной власти. А теперь убирайтесь прочь! Все! И вас, сударь, это касается в первую очередь, -