а обязанности фрейлины герцогини Шарлотты, а большинство ночей (и, надо сказать, с большей охотой) проводила в постели его сына. Родился Марк уже в Италии, куда герцог (тогда еще будущий герцог) отправил свою любовницу, как только прознал о ее беременности. Поступил он так из малодушия, из страха перед отцом, герцогом Робером, суровым пуританином, который осуждал сына за его легкомыслие и беспутность и знай угрожал лишить его наследства. После смерти отца молодой герцог и дальше скрывал существование внебрачного сына, так как влюбился в Изабеллу Галльскую. А потом, потеряв ее, он возненавидел весь мир. Стремясь забыться и унять свою боль, он с головой погрузился в государственные заботы, посвятив им все свое время, всю свою жизнь, всего себя, и его нисколько не трогала судьба Марка. К счастью, мать герцога, женщина благородная, чуткая и сердечная, лишь на два года пережившая своего мужа, все- таки успела позаботиться о внуке. Только благодаря ей Марк с малых лет жил в достатке, не испытывая стеснения в средствах, воспитывался как настоящий вельможа, а впоследствии получил блестящее образование в самом престижном во всей Европе учебном заведении - университете Святого Павла в Риме. Правду о своем происхождении Марк узнал лишь на двадцать втором году жизни, а впервые увидел отца еще через семь лет, когда, получив степень магистра теологии, был назначен младшим викарием тулузской архиепархии и приехал в Галлию. Понятно, что никаких сыновних чувств к герцогу Марк не испытывал, зато в их отношениях было уважение и взаимопонимание, а со временем между ними возникло что-то вроде дружбы. Почувствовав запоздалое раскаяние, герцог посодействовал головокружительной карьере сына. За неполные пять лет тот из младшего викария стал коадъютором архиепископа, а еще год спустя, когда монсеньор Бартоломео Гаэтани был отозван в Рим, чтобы занять в Курии пост камерлинга, папа Павел VII, уважив просьбу герцога Аквитанского, назначил Марка де Филиппо новым архиепископом Тулузским и посвятил его в ранг кардинала. Помощь отца Марк принимал с благодарностью и пониманием, но так и не смог до конца простить ему свое полное обид и унижений детство безотцовщины. Не мог забыть он горькие слезы матери, которой за самоотверженную любовь было заплачено изгнанием и забвением, и которая умерла на чужбине, вдали от родины, снедаемая одиночеством и тоской... И может быть, именно та неосознанная враждебность, то откровенное осуждение, что иной раз появлялись во взгляде Марка в первые годы их знакомства, побудили герцога оглянуться назад, переосмыслить прошлое, по-новому оценить все свои прежние поступки, в частности, свое отношение к Филиппу... - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! - между тем читал г-н де Мирадо. - Мы, Филипп, милостью Божьей герцог Аквитании, принц Беарна и верховный сюзерен Мальорки и Минорки, маркграф Испанский, князь-протектор Гаскони и Каталонии, пэр Галлии, объявляем во всеуслышание, дабы сие стало известно всякому подданному нашему и всем нашим родичам, владыкам христианским, а также князьям неверным, что, признав сына нашего Филиппа, графа Кантабрии и Андорры, своим наследником и завещав ему все титулы, владения и полномочия, ныне принадлежащие нам, вместе с тем, для сего, 15-го мая, года 1452-го от Рождества Христова, с согласия и одобрения его святейшества папы Павла Седьмого, его императорского величества Августа Двенадцатого, могущественных беарнских и балеарских сеньоров и Сената, мы отрекаемся от титула принца Беарна и верховного сюзерена Мальорки и Минорки со всем ему принадлежащим в пользу вышеупомянутого сеньора Филиппа, сына нашего, дабы правил он сими владениями, руководствуясь волей своею и по велению совести своей, по собственному усмотрению и с согласия подданных своих, правил мудро и грозно, достойно памяти славных предков наших и их деяний, для вящей славы всего рода нашего. Да пребудет с ним всегда и во всем помощь Божья и Его благодать, но пусть не забывает он, что Всевышний на то и даровал каждому человеку вольную волю, дабы тот был свободен в своих поступках и самостоятельно выбирал себе путь в жизни, осознавая свою ответственность перед Господом нашим и стремясь преумножить Его славу и величие Его. Аминь! Огласив акт, г-н де Мирадо вручил символическую связку ключей министра княжеского двора своему преемнику на этом посту - невысокому худощавому юноше восемнадцати лет со светло-каштановыми волосами, первому дворянину нового принца, Габриелю де Шеверни. Архиепископ подвел Филиппа к алтарю и положил его правую руку на Библию. - Филипп, - спросил он. - Веришь ли ты в Святую Троицу и признаешь ли ты Отца, Сына и Святого Духа как Бога единого? - Да, - ответил Филипп. - Отвергаешь ли ты Сатану, все его соблазны и деяния? - Да. - Обещаешь ли ты сохранить католическую веру своих отцов и воплощать ее в деяниях своих? - Да. - Обещаешь ли ты любить и защищать Святую Церковь Христову и служителей ее? - Да. - Обещаешь ли ты править государством своим по закону и справедливости? - Да. - Обещаешь ли ты охранять и отстаивать канонические привилегии служителей церкви, права вассалов своих и мещанские вольности? - Да. - Обещаешь ли ты, сколько станет тебе сил, поддерживать мир, спокойствие и согласие в своем государстве? - Да. - Обещаешь ли ты защищать подданных своих, заботиться о них и об их благополучии? - Да. - И перед лицом Господа Бога всемогущего клянешься ли ты в этом? - Да, клянусь. - Тогда скрепи свое кредо подписью, и пусть присутствующие здесь вельможи, сенаторы и прелаты будут свидетелями твоей клятвы - как перед людьми, так и перед Небесами. Когда Филипп подписал пергамент с текстом кредо, архиепископ взял пасторальный скипетр, протянул его к пастве и произнес: - Я, Марк, архиепископ Тулузский, милостью Божьей и папой Павлом уполномочен короновать присутствующего здесь Филиппа на княжение. И согласно моим полномочиям я провозглашаю его принцем Беарна и верховным сюзереном Мальорки и Минорки. - Да будет так! - воскликнули присутствующие в соборе. По сему Филипп возвратился на свое место, а его брат, архиепископ, отправил торжественную мессу во здравие нового принца. Сам Филипп не слышал ни единого слова молитвы, которую машинально произносили его уста вместе со всей паствой. Стоя на коленях у подножия алтаря, он весь ушел в себя, внутренне готовясь к предстоящей церемонии - коронации. Но вот литургия подошла к концу. В сопровождении епископов- викариев Фуа и Ортезского Филипп вновь поднялся к алтарю, и тогда началось долгожданное действо. Камергеры сняли с Филиппа всю верхнюю одежду за исключением штанов и башмаков, после чего принялись облекать его в тяжелые от многочисленных украшений церемониальные княжеские одежды, которые вместе с другими атрибутами власти были разложены на аналое. Епископ Фуа прикрепил к его ногам золотые шпоры и тут же снял их, а епископ Ортезский повесил ему на шею массивную золотую цепь с большим усыпанным драгоценными камнями крестом. Архиепископ благословил меч - символ военного могущества, некогда принадлежавший Филиппу Воителю, и обратился к его потомку со следующими словами: - Вручаю тебе меч сей с благословением Господним, дабы защищал ты имя Христово от неверных, еретиков и осквернителей, охранял свою страну, власть в которой дана тебе Богом, от внутренних и внешних врагов и поддерживал мир среди своих подданных. Накануне Филипп недолго думал, кому быть новым главнокомандующим беарнского войска. Да тут, собственно, и думать было нечего. - Великолепный и грозный сеньор Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, коннетабль[18] Беарна! - объявил Габриель. -------------------------------------------------------------- 18 Коннетабль - в Средние века, верховный главнокомандующий сухопутных сил. Важной походкой Эрнан приблизился к алтарю, принял из рук Филиппа меч, поцеловал головку его эфеса и, преклонив колени, положил его на престол. Преподобный отец Антонио, который, наспех уладив свои дела в Толедо, связанные с передачей прихода церкви Святого Иосифа другому священнику, успел все-таки прибыть в Тараскон в самую пору, чтобы принять участие в церемонии коронации в качестве нового канцлера княжества, достал из инкрустированной шкатулки княжеский перстень с печаткой и передал его архиепископу. Марк надел этот перстень на палец Филиппу, затем вложил в его правую руку скипетр суверена, а в левую - жезл правосудия. Филипп опустился на колени перед алтарем. Также преклонив колени, архиепископ взял из дарохранительницы золотую княжескую корону, увенчанную большим рубином, а Габриель де Шеверни тем временем начал вызывать присутствовавших на церемонии могущественных вельмож Беарна и Балеар: - Великолепный и грозный сеньор Гастон, граф д'Альбре! К Филиппу подошел самый могущественный из его подданных и его двоюродный брат. - Великолепный и грозный сеньор Робер, виконт де Бигор! Это был отец его друга, Симона де Бигора. Сам же Симон стоял поодаль и только тем и занимался, что исподтишка толкал локтем свою жену, г-жу Амелию д'Альбре де Бигор, которая не отводила от Филиппа сияющих глаз. - Великолепный и грозный сеньор Филипп, граф д'Арманьяк! - продолжал вызывать Габриель. - Великолепный и грозный сеньор... Девять могущественных вельмож Беарна и Балеар стали полукругом перед алтарем, и тогда архиепископ возложил корону на чело Филиппа. - Венчает тебя Господь! - раздались под сводами древнего собора слова прелата. Девять вельмож по очереди прикоснулись к короне, присягнув тем самым на верность своему новому государю. Архиепископ помог Филиппу подняться с колен, повернулся с ним к пастве и торжественно провозгласил: - Господа! Перед вами ваш принц Филипп, законный правитель Беарна и Балеарских островов, венчанный на княжение Господом Богом нашим. Да здравствует принц! - Да здравствует принц! - хором повторили девять вельмож. - Да здравствует принц! - подхватили остальные подданные Филиппа- старшего и Филиппа-младшего. Вновь загудели колокола собора, и вновь их медный перезвон понесся все дальше и дальше, распространяясь, казалось, на весь мир. В сопровождении прелатов, могущественных вельмож, великолепного коннетабля, канцлера и свиты своих дворян Филипп направился к выходу из собора, где его ждала ликующая толпа простонародья и мелкопоместного дворянства. Длительная и изнурительная церемония коронации порядком утомила его, и все его тело ломило от усталости, однако держался он гордо и величественно, всем своим видом изображая бодрячка. Это был день его торжества, день его победы: за полмесяца до исполнения ему двадцати одного года Филипп Аквитанский, прозванный Красивым, третий сын герцога, стал не просто владетельным князем - но и суверенным государем. На полпути к выходу взгляд Филиппа случайно... впрочем, не так уж и случайно встретился с ясным взглядом самой прекрасной из всех присутствовавших в соборе женщин - Амелины. Он украдкой улыбнулся ей, а в голову ему пришло несколько ну совсем неуместных в этом святом месте и в этой торжественной обстановке мыслей. Вот одна из них, пожалуй, самая невинная: "Когда-то я бежал от тебя - но теперь не убегу. Теперь ты, милочка, нигде от меня не денешься..." Глава 12 НЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ В толпе придворных и слуг, встречавших праздничную процессию на площади перед дворцом, Филипп сразу заприметил здоровенного детину, чье помятое, пропитанное пылью и пчтом, забрызганное грязью платье неприятно контрастировало с нарядными одеждами остальных присутствующих. На груди его ливреи были вышиты геральдические замки Кастилии и львы Леона. Присмотревшись внимательнее, Филипп признал в нем штатного гонца кастильского королевского двора, парня, славившегося своей необычайной выносливостью. Однако сейчас этого выносливого парня здорово пошатывало от усталости; казалось, он едва держится на ногах. "Черти полосатые! - озадаченно подумал Филипп. - Что же стряслось? Неужели..." В ответ на пытливый взгляд гонца он утвердительно кивнул и спешился. Гонец подошел к Филиппу, снял шляпу и опустился перед ним на одно колено. В руке он держал внушительных размеров пакет, скрепленный пятью королевскими печатями - четырьмя малыми в углах и большой гербовой посередине. Это была официальная депеша. - Монсеньор, - произнес гонец. - Его величество король Кастилии и Леона Альфонсо Тринадцатый с прискорбием извещает ваше высочество о смерти своего августейшего отца, нашего возлюбленного государя дона Фернандо. Филипп молча взял пакет, сломал печати, извлек письмо и бегло ознакомился с его содержанием, которое, если отбросить всю словесную шелуху, сводилось к нескольким лаконичным фразам. Филиппу, конечно, было жаль покойного короля, но нельзя сказать, что это известие слишком огорчило его. Он никогда не питал особой симпатии к Фернандо IV, а с некоторых пор перестал и уважать его. Тем временем к Филиппу подошли отец и брат (то бишь, архиепископ). Он отдал Габриелю прочитанное письмо и сдержанно сообщил: - Неделю назад умер король Кастилии. Все присутствующие перекрестились. - Это был выдающийся государь, - произнес герцог с неожиданной грустью в голосе. Он подумал о том, что покойный дон Фернандо был всего лишь на четыре года старше него. - Да, - согласно кивнул Филипп. - Это большая потеря для всего христианства. Мир праху его. - Вечный покой даруй ему, Господи, - добавил архиепископ. - Дон Альфонсо опять вынужден воевать, - сказал Филипп. - Теперь с Португалией. Еще зимой граф Хуан отказался платить налоги в королевскую казну и не предоставил свое войско для похода против Гранады. А совсем недавно провозгласил Португалию независимым от Кастилии королевством. Себя он, понятное дело, назначил королем, правда, так и не нашел епископа, который согласился бы его короновать. - Об этом конфликте я слыхал, - сказал герцог. - Португалии не терпится последовать примеру Нормандии. Но дон Хуан не учел одного - Кастилия Фернандо Четвертого, это не Франция Филиппа-Августа Третьего. Так что же намерен предпринять новый король, Альфонсо Тринадцатый? - Он собирается подавить мятеж, пока он не перерос в гражданскую войну и... - И пока на сторону графа не встали иезуиты, - понял герцог. - Дон Альфонсо обратился к тебе за поддержкой? - Самое странное, что нет, - ответил Филипп в некотором недоумении. - Он лишь сообщает о смерти дона Фернандо и о своем решении навести в Португалии порядок, а также выражает пожелание, чтобы в случае необходимости рыцари Кантабрии немедленно собрались под знамена Леона. - Вполне законное желание, - признал герцог. - Видно, дон Альфонсо уверен в собственных силах и не хочет вовлекать в конфликт третью сторону. Что ж, тем лучше для нас. Филипп кивнул, хотя сам сомневался в этом. - Король просит дать письменное распоряжение сенешалю Кантабрии вновь снарядить войско, что я сейчас и сделаю. Герцог одобрил решение сына и вместе с архиепископом и падре Антонио поспешил встречать папского легата, кардинала Энцо Манчини, который как раз выходил из носилок. - Любезный, - обратился Филипп к гонцу. - Когда ты будешь готов отправиться обратно? - Уже завтра на рассвете, монсеньор. Меня предупредили, что дело не терпит отлагательства. - И перейдя на арабский язык, который Филипп выучил в Кастилии, он добавил: - У меня есть еще одно поручение, господин. Неофициальное. - Какое? - Письмо от известного вам лица. Король об этом ничего не знает. Филипп настороженно огляделся вокруг себя. Отец стоял поодаль и разговаривал с папским легатом, но время от времени искоса посматривал на него. Дворяне и слуги, мигом сообразив, что речь идет о чем-то сугубо конфиденциальном, деликатно отступили на несколько шагов. Зато Эрнан, который, проходя мимо, расслышал последние слова гонца, тотчас оказался рядом с Филиппом. - Так, так, так! - произнес он по-арабски, и губы его растянулись в хитрой усмешке. - Тайный сговор с эмиром? - Не паясничай, дружище! - огрызнулся Филипп, невольно краснея; он догадывался, от кого было письмо. И к гонцу: - Ну, давай, любезный! Тот ловко извлек из-за отворота ливреи небольшой пакет, который Филипп сразу же спрятал в пышных складках своей мантии, даже не взглянув на него. Проверив на ощупь рельефные очертания печати, он убедился, что догадка его верна. Филипп поманил к себе Габриеля и поручил его заботам гонца. Первый дворянин принца пригласил своего подопечного следовать за ним. К их компании присоединился Эрнан с явным намерением взять кастильца в оборот и выведать у него самые свежие толедские сплетни. Между тем Филипп подошел к отцу и группе прелатов. - Милостивые государи, - сказал он. - Прошу великодушно простить меня, но, к сожалению, я вынужден покинуть вас - имею неотложную корреспонденцию. - О да, конечно, - согласился герцог, отойдя с Филиппом в сторону. - Государственные дела не дают нам покоя ни днем, ни ночью... Гм. Это в равной степени относится и к делам любовным... Да что ты смущаешься, словно невинная девица! - добавил он с понимающей улыбкой. - Вот уж не думал я, что знаменитого сердцееда дона Фелипе из Кантабрии так легко привести в замешательство... Ну, ладно, ступай разбирайся со своей корреспонденцией, а я тем временем немного отдохну. Когда же освободишься, непременно зайди ко мне. Есть одно дело, также не терпящее проволочек, а в следующие несколько дней нам вряд ли представится случай спокойно поговорить. Там, - герцог неопределенно махнул рукой, имея в виду город за внутренними стенами замка, - уже начались оргии. У нас вскоре будет то же самое. - Добро, отец, - сказал Филипп. - Я постараюсь освободиться как можно быстрее. Переодевшись, Филипп уединился в своем кабинете, первым делом распечатал второе письмо и умиленно улыбнулся, узнав по-детски неуклюжий почерк Норы. Но эта умиленная улыбка напрочь исчезла с его лица, как только он прочел первые строки: "Любимый мой! В эти печальные для меня и всей нашей семьи дни, омраченные утратой царственного отца, я решилась написать тебе, побуждаемая к тому тяжелыми грозовыми тучами, надвигающимися на ранее ясный и чистый небосклон нашей любви..." Сердце Филиппа екнуло и болезненно заныло. Еще ничего не зная о природе упомянутых Норой грозовых туч, он уже понял, что потерял ее так же нелепо и исключительно по своей вине, как прежде потерял Бланку... "...Король, брат мой, решил по окончании траура идти войной на графа Хуана Португальского (прости, Господи, его грешного - ведь он наш дядя!). Альфонсо уже подписал эдикт о лишении его всех титулов и владений за бунт и неповиновение королевской власти, однако он опасается, что в предстоящей войне иезуиты предоставят тайную помощь дяде Хуану, а то и открыто встанут на его сторону, спровоцировав в стране междоусобицу. Ввиду всего этого брат счел необходимым заручиться поддержкой императора Римского. Оказывается, еще при жизни, накануне твоего отъезда в Галлию, отец мой получил конфиденциальное послание от Августа Юлия, в котором тот сообщал, что вскоре папа Павел должен удовлетворить его ходатайство о расторжении брака с императрицей, поелику новый лекарский консилиум, созванный Святым Престолом, единодушно признал, что, подарив императору дочь, она стала бесплодной и уже не в состоянии родить ему сына - наследника престола. Правда, официальное решение консилиума еще не оглашено, но Август Юлий уверяет, что за этим дело не станет - вердикт окончательный и нуждается лишь в формальном утверждении со стороны святейшего отца, который обещает подписать его в середине мая вместе с актом о расторжении брака..." Дочитав до этого места, Филипп откинулся на спинку кресла и до боли закусил нижнюю губу. На лицо его набежала жгучая краска гнева и стыда. Теперь ему стало понятно, почему на прошлой неделе его гонец возвратился из Толедо без какого бы то ни было конкретного ответа. И вовсе не потому, что Фернандо IV был при смерти. Но ведь Альфонсо, его друг... Впрочем, нет. Прежде всего, он король Кастилии, и его первейшая обязанность - заботиться о благе своей страны. Если устроенный Фернандо IV брак Бланки с Александром Бискайским был, в сущности, капризом короля, проявлением его человеческой слабости (а откровенно говоря, настоящим свинством в отношении Филиппа и, особенно, Бланки), то решение Альфонсо XIII выдать свою младшую сестру за Августа XII Римского было продиктовано сугубо государственными соображениями. С некоторых пор Италия активно стремилась к тесному политическому союзу с Кастилией, последние успехи которой в Реконкисте и не менее успешная внутренняя политика, направленная на централизацию и укрепление королевской власти, постепенно превращали ее в самое могущественное на западе Европы государство. С этой целью покойный император Корнелий IX выдал свою племянницу Констанцу Орсини за наследника престола Альфонсо Кастильского. С этой же целью впоследствии император Август XII возымел желание жениться на кастильской принцессе Бланке. А что касается его первого брака - с Изабеллой Французской, самой младшей из одиннадцати детей Филиппа- Августа II, то он не принес римской короне ни наследника престола, ни сколько-нибудь значительных политических дивидендов. Вскоре после смерти великого французского короля и восшествия на престол его внука Филиппа-Августа III (который, кстати сказать, был на тринадцать лет старше своей тетки, императрицы Изабеллы) Франция начала стремительно терять свое положение ведущей державы, чему в большой степени способствовали религиозные авантюры короля и бездарное правление страной в его отсутствие королевы Хуаны Португальской. Отчаявшись извлечь из брака с Изабеллой Французской какую-либо выгоду и потеряв всяческую надежду на рождение наследника престола (а по римским законам таковым мог быть только сын), Август XII пять лет назад обратился к папе с прошением о разводе. Однако этому яростно воспротивились французские кардиналы, уязвленные в своей национальной гордости, а также сторонники Гвидо Конти, герцога Неаполитанского, чей род мечтал о свержении династии Юлиев еще с незапамятных времен. Даже ближайший родственник императора, его дядя Валерий Юлий с многочисленным потомством, исподтишка ставил палки в колеса племяннику, больше заботясь об интересах своего старшего сына, чем о благополучии государства и всего рода Юлиев. Шло время, каждый следующий лекарский консилиум превращался в фарс, погрязая в бесплодных дискуссиях насчет предполагаемого бесплодия Изабеллы Французской, и уже никто всерьез не рассчитывал на благоприятный для Августа XII исход дела, как вдруг авторитетные ученые мужи совершенно неожиданно для всех пришли к единодушному согласию и признали императрицу более неспособной иметь детей. Несколько позже до Филиппа дошли слухи, что известие о браке Бланки с графом Бискайским переполнило чашу терпения молодого императора, и он оказал грубое давление на членов консилиума - как утверждали злые языки, не погнушался даже лично угрожать некоторым строптивым светилам медицинской науки физической расправой. Так оно было или нет, но Август XII торопился не зря, и если он действительно прибегнул к угрозам, то сделал это вовремя и с надлежащей решительностью. Филипп немного посокрушался по тому поводу, что слишком медлил с женитьбой на Норе, и вместе с тем возблагодарил небеса, что к этому моменту не был помолвлен с ней официально, избежав, таким образом, еще большего унижения - публичного расторжения помолвки со стороны невесты. Его немного утешила и даже развеселила мысль о том, каково будет императору, когда он в первую брачную ночь обнаружит, что его жена, крошка Нора, уже была в употреблении и, мало того, для столь нежного возраста довольно опытна и искушена в любви. "Вот, получай! - злорадствовал Филипп по адресу Августа XII. - Ешь не подавись!" Из последующих строк письма явствовало, что император, пока что неофициально, попросил руки Норы и получил от Альфонсо согласие при условии, что Италия предоставит Кастилии военную помощь в борьбе против Хуана Португальского. Взамен кастильский король обещал, что укрощенная Португалия станет приданным Норы, правда, с двумя существенными оговорками. Во-первых, графство будет и впредь оставаться под суверенитетом Кастилии, а во-вторых, впоследствии должно перейти во владение младших детей императора и Норы - наследник же римского престола не будет иметь на него никаких прав. Даже с такими оговорками Филипп нашел предложение Альфонсо весьма заманчивым для Августа XII: в последние двести лет у Римских императоров постоянно болела голова, как бы пристроить своих младших отпрысков, не сильно притесняя при том прочих родственников и представителей других могущественных семей Италии. Заканчивалось письмо Норы так: "...Предвидя вечную разлуку, милый мой, я хочу еще хоть раз свидеться с тобой на прощанье, и, если ты не имеешь возможности приехать в Толедо, умоляю тебя присутствовать на торжествах в Памплоне, которые состоятся в начале сентября сего года по случаю восемнадцатилетия кузины нашей, наваррской принцессы Маргариты, и которые я посещу, если будет на то воля Божья и согласие брата моего, короля. Твоя навеки и любящая тебя Нора". Филипп грустно усмехнулся. "Что ж, Нора, прощай, - подумал он. - И прости за все. Мне жаль, что так получилось, очень жаль, но, видно, это судьба. Над нашей любовью с самого начала довлел рок, и может, так будет к лучшему. Ты станешь королевой Италии, дорогая, желаю тебе счастья, много детей, и пусть императорская корона утешит твою печаль. Ну, а я... Да что и говорить! Я как-нибудь проживу и без тебя и без союза с Кастилией, хотя и то и другое мне бы не помешало". С тяжелым вздохом Филипп аккуратно сложил письмо и спрятал его в ящик стола, а потом еще несколько минут просидел в мрачной задумчивости, угрюмо глядя в пространство перед собой. Наконец он решительно тряхнул головой, прогоняя невеселые мысли и вызвал секретаря, который находился в соседней комнате. Приказав ему разыскать падре Антонио и под его руководством составить текст распоряжения на имя сенешаля Кантабрии, Филипп наскоро перекусил и, памятуя о своем обещании пораньше освободиться, поспешил к отцу. Покои герцога находились в противоположном крыле дворца. Чтобы сократить путь, Филипп пошел через парк и на одной из аллей, в тени большого платана, неожиданно для себя встретил Амелину. Кузина часто и прерывисто дышала после быстрого бега, щеки ее пылали густым румянцем, нарядная шляпка была сдвинута набекрень, а распущенные длинные волосы в беспорядке разметались по ее плечам, золотыми волнами ниспадая ей на грудь и прикрывая лицо. Заметив из своего окна Филиппа, вышедшего в парк, она опрометью кинулась ему навстречу, горя желанием увидеться с ним наедине. С детства знакомым Филиппу жестом Амелина убрала с лица волосы к правому виску и, чуть склонив набок голову, продолжала смотреть на него с любовью и обожанием. Пять лет назад она родила сына и по примеру своей матери (их матери!) кормила его собственной грудью - но это нисколько не повредило ее фигуре. Будучи подростком, Амелина обещала стать ослепительной красавицей и таки превзошла все ожидания. Прелестный бутон раскрылся, превратившись в великолепную, изумительную по своей красоте душистую розу. В Тараскон она приехала лишь вчера, поздно вечером, когда Филипп уже лег в постель, чтобы как следует выспаться перед коронацией. И если не считать мимолетного свидания рано утром и тех взглядов, которыми они обменивались в соборе и на обратном пути, это была их первая настоящая встреча после семи долгих лет разлуки... Филипп смотрел на нее, не помня себя от восторга. Его охватывала сладкая, пьянящая истома, и он почувствовал, что давняя любовь к Амелине, которую некогда вытеснила из его сердца Луиза, возрождается в нем вновь и с новой силой. Амелина подошла к Филиппу вплотную, положила руки ему на плечи, всем телом прижалась к нему и, запрокинув голову, потянулась губами к его губам. "Ну, Симон, берегись!" - промелькнуло в его помраченном сознании. Быстрые, жадные, жаркие поцелуи, слезы на глазах Амелины, которые он тут же высушивал нежными прикосновениями своих губ, слившееся воедино битье двух сердец... Все эти годы на чужбине Филиппу так недоставало ее, родной, милой сестренки, которая самозабвенно любила его, которая понимала его с полуслова. И вот она снова с ним, в ее взгляде он прочел былую любовь, умноженную на долгое ожидание, и готовность в любое мгновение отдаться ему целиком и полностью, до последней своей частички... Вспомнив, что его ждет отец, Филипп отчаянным усилием воли заставил себя высвободиться из объятий Амелины, виновато поцеловал ее маленькую ладошку и бегом, не озираясь, бросился прочь от нее - как и тогда, семь с половиной лет назад. Глава 13 БРАК - ДЕЛО ГОСУДАРСТВЕННОЕ Они стояли перед первым из восьми портретов, висевших в ряд на стене в личном кабинете герцога в промежутках между окнами, сквозь которые просторную комнату щедрыми потоками заливал дневной свет. Этот кабинет не использовался герцогом в качестве рабочего. Всеми текущими делами он обычно занимался в другом, более скромном и уютном кабинете, а здесь устраивал совещания с министрами, давал малые аудиенции и время от времени собирал ближайших родственников, чтобы сообща обсудить некоторые семейные проблемы. На этот раз в кабинете было только двое - Филипп и его отец. - Сын мой, - произнес герцог, взмахом руки указывая на портреты. - Ряд сей можно продолжить в прошлое на много-много лиц, но не пристало нам впадать в излишнюю гордыню, помещая здесь изображения всех наших августейших предков. Достаточно и одного короля - основателя мужской линии, чтобы постичь всю глубину родословной нашей, уходящей своими корнями в седую старину, в те времена, когда мир еще не был озарен светом Нового Завета, когда Господь Иисус еще не явился на землю, чтобы своей мученической смертью искупить грехи людей... - Ты, конечно, знаешь, что это Корнелий Пятый, король Италии, император Римский, - после короткой паузы продолжил герцог, глядя на первый портрет. - Плохонький он был государь, не в меру вспыльчивый и крайне легкомысленный человек. Толстяк, лакомка, сластолюбец, с детских лет он погряз в наслаждениях стола и постели. Единственное, что он умел делать, так это детей, и надо сказать, в этом деле он не имел себе равных как среди христиан, так и среди мавританских, сарацинских и турецких вельмож... Ну, разве что библейский царь Соломон наплодил больше сынов и дочек - но это было очень давно, и вовсе не исключено, что Священное Писание малость привирает... Гм, да простит меня Господь, если я богохульствую... Так вот, - герцог перешел к следующему портрету. - Сын Корнелия, Карл, числился где-то в четвертом десятке его бастардов. Он появился на свет вследствие поездки герцогини Аквитанской в Рим погостить у своего кузена, императора, между тем как ее муж, герцог Карл Второй, воевал в Палестине за освобождение Гроба Господнего и откуда, к своему счастью, не вернулся, погиб в бою с сарацинами. По странному стечению обстоятельств, случилось это на следующий же день после того, как герцог получил письмо от своего младшего брата, в котором сообщалось, что на тринадцатом месяце его отсутствия герцогиня родила ему наследника... Гм, в свое время кое-кто усматривал между двумя этими событиями непосредственную связь... Младший брат покойного, герцог Людовик Третий, на беду своим потомкам, был слишком деликатный и нерешительный человек. Он не стал раздувать скандал и не требовал от короля и Сената признания Карла незаконнорожденным. Его вполне удовлетворило то, что герцогиня-вдова от имени своего сына отказалась от каких-либо претензий на герцогскую корону. Спустя шестьдесят семь лет этим воспользовался Филипп, сын Карла, и тотчас после смерти герцога Людовика Четвертого заявил о своих правах на наследство. Интересный, кстати, юридический казус: он вовсе не отрицал, что его отец был внебрачным сыном императора Корнелия, и тем не менее тот был рожден в законном браке еще при жизни герцога Карла Второго - и обратное не доказано. Разумеется, наследники Людовика Четвертого сразу же возбудили дело о признании незаконнорожденности покойного маркграфа Карла, но наш предок, Филипп Воитель, тоже не сидел, сложа руки. Галльский Сенат ограничился в своем окончательном решении несколькими обтекаемыми и никого ни к чему не обязывавшими фразами, король Арман Второй обратился к обеим конфликтующим сторонам с просьбой воздержаться от кровопролития, а Сенат Аквитании с распростертыми объятиями встретил своего нового герцога - Филиппа Первого... Впрочем, многие достопочтенные сенаторы, которые с ликованием приветствовали нашего предка Воителя, полагаю, не были бы столь благодушны, умей они предвидеть будущее и знай, каким - скажем откровенно - негодяем будет их следующий герцог, Карл Третий... Отец продолжал свой рассказ, переходя от одного портрета к следующему. Почти все, о чем он говорил, Филипп уже слышал прежде от других рассказчиков, причем неоднократно. Но даже ранее известное теперь виделось ему в новом свете - ведь ему также предстояло занять свое место в этом ряду правителей. - Твой дед Робер, верный слуга престола Святого Петра, - произнося эти слова, герцог скептически усмехнулся, и усмешка его не ускользнула от внимания Филиппа. - Огнем и мечом искоренял он катарскую веру... то бишь ересь в Арагоне. Вкупе с Инморте он вел ожесточенную войну против тогдашнего регента Арагона Корнелия Юлия,[19] который встал на защиту катаров... Инморте, - повторил герцог с ненавистью и отвращением в голосе. - Имечко-то какое, а![20] За тридцать лет своего пребывания на посту гроссмейстера иезуитов он превратил орден в исчадие ада. Раньше, в начале этого и в конце прошлого столетия, рыцари Сердца Иисусова были истинными рыцарями веры Христовой. Вместе с Кастилией и Арагоном они мужественно боролись против мавров, своими собственными силами освободили от неверных крайний юго-запад Испании от Олисипо[21] до мыса Сан-Висенте - не отрицаю, их ордену заслуженно достались эти земли под Лузитанскую область. Но с приходом к власти Инморте Лузитания[22] стала такой же язвой на теле Испании, как и Гранадский эмират. Орден иезуитов превратился в вездесущее теократическое государство. Во всех трех областях ордена установлены драконовские порядки, введено поголовное рабство для всех плебеев и нехристиан; причем рабство не в нашем понимании этого слова, но рабство в той форме, в которой оно существовало в самые мрачные периоды истории Римской Империи и при египетских фараонах. Сколько раз я говорил отцу, что ересь катаров для Инморте только предлог, чтобы вторгнуться в Арагон и в конечном итоге завоевать его, но он не захотел прислушаться к моим словам. Да, конечно, увенчайся замысел Инморте, моего отца и папы Иннокентия успехом, нам бы достались графства Садаба, Хака, Лерида и Таррагона - но тогда бы на всей остальной части Арагона образовалась Арагонская область ордена Сердца Иисусова. Надеюсь, ты понимаешь, чем это было бы чревато для нас?.. Можешь не отвечать, я вижу, что понимаешь. А вот твой дед не понимал этого, он был ослеплен религиозным фанатизмом, чистота веры была для него прежде всего. Он позабыл, что первейшая обязанность любого правителя - заботиться о благе своего государства, о благополучии людей, живущих на подвластных ему землях. И ничто, ничто не должно отвлекать нас, сильных мира сего, от выполнения этой миссии, возложенной на нас самим Богом, именем которого мы так часто прикрываемся, совершая неблаговидные поступки. - Герцог говорил жестко, слова слетали с его губ, как приговор, который он выносил своему отцу. - По мне, так пусть наши церковные деятели улаживают все свои спорные вопросы на теологических семинарах и диспутах и не прибегают к военной силе, ибо оружие - плохой аргумент, в бою побеждает не тот, кто прав, а тот, кто сильнее. Еще три столетия назад церковь преследовала всех, кто утверждал, что земля имеет форму шара, тогда это было объявлено ересью; теперь же это считается неоспоримым фактом, хотя до сих пор никому еще не удавалось достичь Индии западным путем. А согласно булле папы Иоанна XXIV это вообще невозможно: дескать, Господь умышленно сотворил Океан таким необъятным, что его нельзя переплыть, дабы люди случаем не начали путать стороны света, чтобы восточные земли всегда были на востоке, южные - на юге, северные - на севере, западные - на западе... - Герцог скептически ухмыльнулся. - Ну, а когда эти самые люди в конце концов найдут способ, как переплыть Океан, что же тогда? Церкви вновь придется пересмотреть свои доктрины, признать, что ее прежние пастыри явно поторопились с ничем не обоснованными умозаключениями - а это не прибавит ей авторитета. И вообще, нам, светским владыкам, лучше не вмешиваться в церковные дела, так как по большому счету у каждого нового понтифика своя, новая, особенная правда. Так было и с катарами. Иннокентий Пятый отлучил их скопом от церкви и натравил на них Инморте и моего отца. Иннокентий же Шестой просто передал дело на рассмотрение конгрегации священной канцелярии, предводители катаров признали, что некоторые их тезисы ошибочны, отреклись от своих заблуждений, а в остальном оказалось, что их учение находится в полном соответствии с католическими догмами. Мало того, теперь и восточные христиане никакие не еретики и не вероотступники! Все мы, по мнению папы Павла Седьмого, дети одной Вселенской Церкви и верим в одного Бога, причем верим одинаково правильно, только славим Его по-разному - но это, как утверждает святейший отец, невелика беда... Впрочем, - добавил герцог, - такая правда мне больше по душе, нежели та, бывшая, когда с амвонов предавался анафеме греческий патриарх вместе со всей его паствой... -------------------------------------------------------------- 22 Лузитания - Южная Португалия. -------------------------------------------------------------- 21 Олисипо - Лиссабон. -------------------------------------------------------------- 20 Насчет происхождения имени Инморте у историков и генеалогов нет общего мнения. Но как бы то ни было, "inmortis" по-галльски означает "бессмертный". -------------------------------------------------------------- 19 Корнелий Юлий Римский (1372 - 1442) - сын императора Августа X, второй муж Хуаны I, королевы Арагона (1367 - 1416); после смерти старшего сына, Хуана II (1419 г.) и до совершеннолетия младшего, Хайме III (1430 г.) был регентом королевства. Свой портрет отец прокомментировал так: - Вот когда ты будешь рассказывать своему сыну о его предках, тогда сам и поведаешь ему, что я сделал хорошего в жизни, а в чем допустил ошибки. Затем герцог перешел к последнему портрету. - А это твоя мать, Изабелла, - с грустью промолвил он. Уже в который раз Филипп пристально вгляделся в округлое детское личико с невыразительными, зачастую неправильными чертами. Его мать... Это слово вызвало в памяти Филиппа образ другой женщины, Амелии Аквитанской, которую он называл своей мамой. А когда ее не стало, он почувствовал себя круглым сиротой, так горевал по ней, так печалился... Да, именно тогда он потерял свою мать, свою н а с т о я щ у ю мать. Как всегда при воспо