тво или нет. Это дело суда. Значит так, -- продолжил он свой рассказ,
-- Светлана попросила барышню Габрову еще немного подождать и передала
срочное сообщение на пэйджер доктора. Но ответа не было, и через пару минут
девушка ушла. А жена понемногу начала волноваться: доктор Довгань был очень
обязательный человек и никогда прежде не подводил своих пациентов, даже если
они опаздывали. Наконец она решилась заглянуть в кабинет, открыла дверь,
вошла -- и тут же испуганно закричала. Естественно, я тотчас прибежал на ее
крик. Светлана стояла в двух или трех шагах от двери, а здесь, в этом
кресле, сидел мертвый доктор.
-- Вы сразу поняли, что он мертв?
-- Ясное дело. У него во лбу была дырка, а в правой руке он сжимал
лучевой пистолет. Помнится, в тот момент я подумал: ну вот, еще один
доигрался со своим психоанализом.
-- Вы решили, что он покончил с собой?
-- Тогда это казалось очевидным. У меня и в мыслях не было подозревать
убийство, пока я не услышал об аресте барышни Габровой.
-- Вас это поразило?
-- Если честно, то да. Никогда бы на нее не подумал.
Я рассеянно кивнул. Мои надежды, что осмотр места преступления даст мне
хоть малейшую зацепку, развеялись как дым. А рассказ Владимира Торн-Смита в
той его части, что касался поведения Алены Габровой, окончательно поверг
меня в уныние. Присяжные сочтут ее хладнокровие свидетельством
исключительной жестокости и без колебаний вынесут самый суровый вердикт.
Пытаясь выдать смерть доктора Довганя за самоубийство, Алена совершила
целый ряд грубейших ошибок. Во-первых, полицию сразу насторожило, что
выстрел произведен точно в середину лба. Последующий анализ отпечатков
показал, что к гашетке пистолета прикасался только указательный палец
доктора, а стрелять себе в лоб гораздо удобнее, когда нажимаешь на гашетку
большим пальцем. Вдобавок, Юрий Довгань был левшой, а пистолет он почему-то
держал в правой руке.
Но это только во-первых. А во-вторых, хотя серийный номер на пистолете
был тщательно уничтожен, проследить его происхождение не представляло труда.
Он был зарегистрирован на имя Петра Габрова, майора инженерных войск в
отставке. Сам господин Габров, когда к нему обратились за разъяснениями, был
непоколебимо уверен, что пистолет лежит в его личном сейфе. Ясное дело,
никакого пистолета там не оказалось.
В-третьих же, Алена, очевидно, редко смотрела детективные фильмы и не
знала, что удалить отпечатки пальцев с поверхности предметов совсем не так
просто, как это может показаться неискушенному в криминалистике человеку. И
хотя пистолет, прежде чем его вложили в руку доктора Довганя, был тщательно
вытерт, судебные эксперты без труда обнаружили на нем следы прикосновений
пальцев Алены Габровой и Петра Габрова. Отпечатки Алены были свежие, ее деда
-- более ранние и совсем старые. Один из свежих отпечатков указательного
пальца девушки находился на гашетке.
И в-четвертых. Компьютер медцентра автоматически регистрировал все
внешние подключения к внутренней коммуникационной сети, поэтому следствию
удалось установить, что звонок на интерком в приемной доктора Довганя был
сделан не с другого больничного интеркома, а по комлогу, купленному накануне
в одном из крупных ванкуверских торговых центров. Расчет был произведен
наличными, но даже эта предосторожность не помогла моей подзащитной:
обслуживавший девушку работник отдела хорошо запомнил ее -- в частности,
из-за броской внешности, а еще потому, что она платила наличными. Кроме
того, обвинение располагало записью, сделанной камерами на входе в торговый
центр; и хотя Алена Габрова шла мимо них быстро, отворачивая от объективов
лицо, это ей не помогло.
Когда полиция получила сообщение об убийстве доктора, то, следуя своей
обычной практике, немедленно распорядилась приостановить уборку и
уничтожение мусора по всему зданию. Такая мера оказалась отнюдь не лишней:
на полу в женском туалете на шестнадцатом этаже был найден окурок сигареты,
которую, как засвидетельствовал анализ ДНК слюны, курила Алена Габрова. Эта
находка подтверждала показания пациентки другого психолога, принимавшего на
том же этаже; в промежутке между 16:00 и 16:15 она заходила в туалет и
видела там молодую девушку с сигаретой. Девушка торопливо отвернулась к
стене, но свидетельница успела рассмотреть ее лицо и впоследствии без всяких
колебаний опознала в ней мою подзащитную.
Собранные доказательства позволили следствию реконструировать картину
совершенного преступления. Как гласила официальная версия обвинения,
незадолго до четырех часов Алена Габрова пришла в медицинский центр,
поднялась на сорок шестой этаж, где находился кабинет доктора Довганя, и,
спрятавшись в туалете, дождалась, когда из приемной выйдет предыдущий
пациент. Затем позвонила на интерком в приемной, представилась медсестрой из
гинекологического отделения и попросила Светлану Торн-Смит, которая была на
шестом месяце беременности, срочно зайти к доктору Петровскому. Присутствие
Владимира Торн-Смита (если, конечно, Алена видела, как он входил в приемную)
нисколько не нарушало ее планов -- она знала его и могла предположить, что
он уйдет вместе с женой. Так оно и случилось.
После ухода супругов Торн-Смит путь был свободен. Алена Габрова, никем
не замеченная, вошла в кабинет, убила доктора Довганя, вложила пистолет в
его руку и покинула место преступления. На все это, включая попытку удалить
отпечатки пальцев, ей понадобилось максимум пять минут, а секретарша с мужем
отсутствовали по меньшей мере десять. Понимая, что у полиции обязательно
возникнут вопросы по поводу ее отсутствия на приеме, и стремясь создать себе
алиби, Алена не ушла сразу, а переждала некоторое время в каком-то укромном
месте (может быть, в том же туалете, и может, именно тогда, а не до
убийства, она скурила сигарету, успокаивая нервы), после чего вернулась в
приемную, где весьма убедительно разыграла сцену опоздания. И это едва не
сошло ей с рук.
Для полноты картины недоставало только записей передвижений Алены по
медицинскому центру. Как обнаружилось позже, в результате тонкого и умелого
вторжения в местную инфрасеть, все находящиеся в здании центра видеокамеры с
15:50 до 16:35 не функционировали, а на мониторы диспетчерской выдавались
картинки, заснятые в этот же отрезок времени, но днем раньше. Поскольку
больница -- не банк и не министерство, то охранники особо не следили за
мониторами и не заметили всяких мелких несоответствий. Насколько мне было
известно, следствию так и не удалось доказать, что вмешательство в инфрасеть
было произведено моей подзащитной, но прокурора это не сильно расстроило --
у него и без этого хватало материала.
Я медленно прошелся по кабинету и остановился перед широким, на всю
стену, окном. Улики неопровержимо указывали на виновность Алены Габровой, но
мало того -- они свидетельствовали, что преступление было тщательно, хоть и
неумело, спланировано. А за предумышленное убийство при отсутствии
смягчающих обстоятельств по закону полагается "прочистка мозгов" -- а
выражаясь официальным языком, "необратимое медикаментозное подавление
центров агрессивности". В общем, более гуманный и изящный вариант
распространенной в древности лоботомии. Единственная надежда -- на юный
возраст моей подзащитной и на то, что мне удастся отыскать те самые
смягчающие обстоятельства.
Я посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать, а в полпервого мне
нужно быть в Ванкуверской тюрьме для несовершеннолетних, где у меня
назначено свидание с Аленой Габровой. Впрочем, я возлагал мало надежд на
предстоящую встречу, по своему опыту зная, что клиенты редко бывают до конца
откровенными со своими адвокатами. И коль скоро Алена скрывает правду даже
от своих опекунов, то мне уж тем более не стоит рассчитывать на ее
искренность. Ну, разве что в ходе нашего разговора я найду достаточно веские
аргументы и сумею убедить ее нарушить обет молчания. В конце концов, она
умная девушка, очень умная -- ее коэффициент интеллекта достигает 172. Вот у
меня только 148 -- и видит Бог, на недостаток ума я никогда не жаловался.
Отвернувшись от окна, я сказал Торн-Смиту, что закончил осмотр, и мы
вместе покинули бывший кабинет доктора Довганя. По пути к лифтам я
поблагодарил молодого человека за то, что он уделил мне время, и попросил
его не утруждаться, провожая меня. Торн-Смит попрощался со мной, выразил
напоследок надежду, что на перекрестном допросе я обойдусь с ним помягче, и
сел в идущий вниз лифт. А я отправился наверх к своему флайеру, мрачно думая
о том, что взялся за безнадежное дело. У меня по-прежнему не было ни
малейшей зацепки, позволявшей рассчитывать на благоприятный исход судебного
рассмотрения.
x x x
В тюрьму я прибыл вовремя. Формальности были улажены еще утром, поэтому
долго ждать мне не пришлось, и в двенадцать тридцать пять в отдельную
комнату для свиданий привели Алену Габрову. Надзирательница сняла с нее
наручники и, напомнив, что на разговор нам отводится ровно час, оставила нас
вдвоем.
-- Здравствуйте, барышня Габрова, -- сказал я, когда дверь за
надзирательницей закрылась. -- Меня зовут Игорь Поляков, я ваш новый
адвокат.
-- Добрый день, -- ответила Алена приятным контральто, в котором еще
явственно проступали звонкие мальчишеские нотки.
Она подошла ко мне ближе и, убрав со своего лица длинную прядь русых
волос, смерила меня оценивающим взглядом. Ее светло-зеленые глаза смотрели
из-под длинных черных ресниц внимательно и чуточку настороженно.
Прежде я видел Алену только на снимках -- нескольких плоских и одном
трехмерном, но теперь, встретившись с ней во плоти, убедился, что ни фото,
ни голограмма не смогли в полной мере передать ее хрупкое очарование гадкого
утенка, постепенно превращавшегося в прекрасного лебедя. Она была ниже, чем
я ожидал, и гораздо изящнее -- вернее, худощавее. Глядя на нее, с трудом
верилось, что широкоплечий великан Конноли -- отец этой невысокой девушки со
стройной, скорее даже щуплой фигуркой. Внешность Алены больше раздавала
авансы на будущее (впрочем, щедрые авансы), нежели предлагала в настоящем.
Ее формам еще недоставало пышности, маленькая грудь была почти незаметна,
пухлые губки и чуточку курносый нос придавали лицу по-детски капризное
выражение, но тем не менее сквозь весь этот налет незрелости уже угадывалась
дремлющая в ней женщина, вот-вот готовая проснуться и заявить о себе в
полный голос.
Осмотрев меня с головы до ног, Алена молча подошла к небольшому столу
посреди комнаты, присела на стул и немного неловким движением расправила на
коленях платье. Принужденность этого жеста свидетельствовала о том, что
обычно она носит брюки, но для первой встречи со мной решила сделать
исключение и надела платье.
Я устроился напротив нее, достал из кейса свой диктофон и положил его
перед собой на стол.
-- Вы будете записывать наш разговор? -- спросила она.
-- Нет, -- ответил я. -- Это так, на всякий случай. Если возникнет
какая-то важная мысль, я ее надиктую, чтобы потом не забыть.
-- У вас проблемы с памятью?
-- Слава Богу, пока нет. Но я страхуюсь на случай их возникновения.
Как-никак, а мне уже сорок лет.
-- Тридцать девять с половиной, -- поправила меня Алена. -- А точнее,
тридцать девять стандартных лет, пять месяцев и двенадцать дней. Не нужно
старить себя.
Я удивленно посмотрел на нее:
-- Откуда вы знаете?
Она пожала плечами:
-- А откуда, по-вашему, получают информацию? Терминал в моей камере
старенький, но работать с ним можно. Когда дед сообщил мне, что нанял вас
для моей защиты, я постаралась разузнать о вас как можно больше.
-- Гм. Я думал, что доступ к инфосети у вас ограничен -- школьные
уроки, всякие развивающие игры, юношеская библиотека и тому подобное.
-- Все верно. Однако в базу данных Ассоциации адвокатов меня пустили.
Правда, сначала пришлось настрочить кляузу в министерство юстиции, что
тюремная администрация ущемляет мои конституционные права на защиту. И хотя
дело было в субботу, реакция последовала незамедлительно. -- Алена озорно
улыбнулась, и в уголках ее рта образовались очаровательные ямочки. -- Как вы
сами понимаете, через три месяца выборы в Федеральное Собрание.
Я слушал ее, смотрел на нее и просто не мог поверить, что эта девушка
совершила хладнокровное и расчетливое убийство. И вообще -- любое убийство.
Принято считать, что виновный в тяжком преступлении так или иначе выдает
себя своим поведением, и хотя я не был приверженцем этой теории, но вместе с
тем признавал, что зерно истины в ней есть -- ведь любое событие в жизни
человека накладывает отпечаток на его психику, что, в свою очередь,
отражается на его дальнейших поступках. Однако над Аленой, казалось, не
довлело ни чувство вины, ни осознание тяжести содеянного, ни банальный страх
перед суровым наказанием. Единственное, что слегка настораживало меня, так
это ее преувеличенная беззаботность, словно происходящее с ней ее совсем не
касалось. Но с другой стороны, ее ведь не вчера обвинили в предумышленном
убийстве и постановили судить как взрослую. За четыре с лишним месяца она
успела привыкнуть к своему незавидному положению и, по крайней мере внешне,
смирилась с ним. Дети быстро ко всему приспосабливаются -- на то они и дети.
-- Понятно, -- сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с
разминкой: прошло уже шесть минут из отведенного нам часа, а мы еще не
приступали к делу. -- Итак, барышня Габрова...
-- Ну, зачем так официально, -- перебила она меня. -- Пожалуйста,
обращайтесь ко мне просто по имени.
-- Хорошо, -- ответил я, не в силах сдержать улыбки: ее
непосредственность меня обезоруживала. -- А как вам больше нравится -- Алена
или Элен?
Девушка вздрогнула и быстро оглянулась по сторонам, как будто в этой
маленькой пустой комнате мог кто-то прятаться. Ее испуг был чисто
рефлекторной реакцией на неожиданность, вряд ли она всерьез боялась, что наш
разговор подслушивают. В отличие от многих планет, где люди, возмущаясь
произволом властей, тем не менее мирятся с ущемлением своих прав, на
Дамогране все гарантированные Конституцией гражданские права, в том числе и
право на тайну, соблюдаются неукоснительно. Я, конечно, не отрицаю, что и у
нас правительство порой прибегает к незаконным средствам, но оно ни за что
не станет подвергать себя риску публичного скандала, если только это не
сулит ему выгоду, с лихвой покрывающую все возможные убытки. А дело Алены
Габровой, при всей его значимости для отдельных причастных к нему людей,
явно не тянуло на государственную важность.
-- Элен -- красивое имя, -- наконец произнесла Алена, разглядывая свои
наманикюренные ногти. -- Но я от него отвыкла. К тому же с ним у меня
связаны не очень веселые воспоминания. Так что называйте меня Аленой. -- Еще
немного помолчав, она подняла на меня рассеянный взгляд и спросила: -- Как я
понимаю, вы встречались с моим отцом?
Я утвердительно кивнул:
-- Вчера вечером.
-- И он обещал вам хорошо заплатить, если вы добьетесь моего
освобождения?
-- Да, -- не стал отрицать я.
Алена удрученно покачала головой:
-- Господи, как мне все это надоело! Мой дорогой папочка, сам того не
понимая, из кожи вон лезет, чтобы продлить мое заключение. Ведь в
прокуратуре хотели ускорить разбирательство, они быстро построили обвинение
и давно собирались передать дело в суд. Но господин Стоянов всеми правдами и
неправдами тянул время -- не знаю, чего он рассчитывал добиться этими
проволочками, и не думаю, чтобы он сам это знал. Когда же отец убедился, что
от Стоянова не будет никакого толку, то приказал деду уволить его и нанять
вас. С вами он переговорил лично и посулил вам в случае успеха золотые горы.
И полагаю, первое, что вы сделаете -- если уже не сделали, -- это попросите
отложить суд еще как минимум недели на две. Ведь так?
-- Совершенно верно. Сегодня с утра я направил ходатайство об отсрочке
начала слушаний. В полтретьего у меня назначена встреча с судьей Савченко --
тогда он и сообщит мне свое решение.
Я не стал говорить ей, что надежд на положительный ответ у нас мало.
Суд и так многократно переносился стараниями Стоянова, поэтому я сомневался,
что судья сочтет замену адвоката веским основанием для еще одной отсрочки.
Скорее всего, он заявит, что шестнадцать дней -- достаточный срок для
подготовки защиты, и будет совершенно прав.
Алена тихо вздохнула:
-- Вот этого я и боялась. Будь моя воля, я бы потребовала от вас не
чинить обвинению никаких препятствий, не тратить время на перекрестный
допрос свидетелей, пусть суд поскорее закончится и присяжные вынесут
вердикт... Но вы не послушаете меня. Несмотря на то, что я ваш клиент, вы
будете следовать указаниям того, кто вам платит, -- моего отца.
-- Я буду делать то, что считаю нужным для защиты ваших интересов.
-- А с чего вы взяли, что затягивание разбирательства в моих интересах?
Что это даст, помимо дополнительных счетов за ваши услуги?.. Только не
подумайте, что мне жаль папиных денег, у него их неприлично много, и добыты
они отнюдь не честным трудом. Десятилетиями наша семья, в числе других
аристократических фамилий, эксплуатировала природные богатства Аррана,
получая миллиарды чистой прибыли в год, а в то же самое время девяносто
процентов населения планеты были лишены элементарных средств к
существованию. Стоит ли удивляться, что эти обездоленные люди не поверили
обещанным реформам сверху и в большинстве своем поддержали "народную
революцию". И не их вина, а их беда, что нынешние правители обращаются с
ними не лучше, чем прежние... -- Алена махнула рукой. -- Ну да ладно, я
увлеклась. Вернемся к нашим баранам. Я уверена, что еще одна отсрочка с
началом суда ничего не даст. Никакие проволочки не помогут вам опровергнуть
представленные обвинением улики. Максимум, чего вы сможете добиться, если
хорошо постараетесь, так это некоторого смягчения приговора.
-- Как раз в этом и состоит моя цель, -- сказал я.
-- Но не моя. Я не собираюсь становиться беглой преступницей, как того
хочет мой отец. Имейте это в виду. Когда присяжные признают меня виновной, я
потребую проверки моих показаний на "детекторе правды". Поскольку меня будут
судить как взрослую, я обладаю всеми законными правами на защиту, и суд не
сможет отказать мне, ссылаясь на мое несовершеннолетие.
Признаться, я ожидал чего-то подобного. Меня всегда поражала та
отчаянная самонадеянность, с которой многие обвиняемые в уголовных
преступлениях, услышав неблагоприятный для себя вердикт присяжных, прибегали
к этому крайнему средству. Они искренне считали себя умнее, хитрее, сильнее
других людей и свято верили в свою способность обмануть "детектор правды".
Их нисколько не смущало то обстоятельство, что стандартная процедура
проверки на детекторе предусматривает применение химических препаратов
группы пентотала, которые полностью парализуют волю человека, а вдобавок
превращают его в слюнявого идиота, неспособного выдумать даже мало-мальски
приемлемую ложь.
По причинам этического порядка "детектор правды" не применяется
повсеместно в нашей судебной практике; его использование допускается лишь по
требованию самого подсудимого и только после объявления присяжными
обвинительного вердикта -- но еще до вынесения судьей приговора. На
юридическом языке это называется ultima ratio defendi -- последний довод
защиты. Согласно дамогранскому законодательству, полученные с помощью
детектора показания обладают наивысшим приоритетом в отношении давшего их
лица, и человек, засвидетельствовавший таким путем свою невиновность, должен
быть оправдан судом, вне зависимости от всех ранее предъявленных
доказательств его вины. По данным федерального министерства юстиции, за
прошедшие десять лет правом "последнего довода" воспользовалось свыше тысячи
двухсот обвиняемых в тяжких преступлениях, семнадцать из них в результате
своих показаний добились значительного смягчения приговора, и лишь один был
полностью оправдан -- дальнейшее расследование подтвердило, что этот человек
действительно оказался жертвой рокового стечения обстоятельств.
-- Забудьте об этом, Алена, -- мягко, но убежденно заговорил я. -- Не
надейтесь на детектор, он вам не поможет. Почему-то многие обвиняемые
возлагают большие надежды на свою возможную сопротивляемость действию
производных пентотала, считая, что главное для них -- не признаться в
совершенном преступлении. А это в корне неверно; это ошибочная трактовка
понятия презумпции невиновности. Проверка на "детекторе правды" происходит
не до, а после оглашения присяжными вердикта, когда подсудимый уже признан
виновным. Его вина уже установлена в предусмотренном законом порядке, и
теперь тот же закон предоставляет ему шанс засвидетельствовать свою
невиновность, доказать, что произошла судебная ошибка. Даже если допустить,
что вы обладаете сопротивляемостью и сумеете удержаться от признания в
убийстве доктора Довганя, то этим вы еще ничего не добьетесь. Вам нужно
будет убедить суд, что вы не совершали того, в чем вас обвиняют. А с этим
как раз и возникнет проблема -- наркотики настолько понизят ваш
интеллектуальный уровень, что вы просто не сможете связно солгать, да и
датчики детектора сразу изобличат малейшую вашу попытку уклониться от
истины. Максимум, на что вы будете способны, это молчать и не отвечать ни на
какие вопросы. Законом предусмотрена и такая ситуация; она трактуется
однозначно -- как отказ обвиняемого от дачи показаний. В этом случае суд
должен оставить вердикт присяжных без изменений и на его основании вынести
приговор.
Пока я говорил, Алена пристально смотрела на меня, все больше хмурясь,
а в ее нефритовых глазах разгорались недобрые огоньки. Под конец взгляд
девушки из просто недоброжелательного стал откровенно враждебным, она плотно
сжала губы и подалась вперед, вцепившись руками в край стола. Зная из
материалов дела о ее неуравновешенности и вспыльчивости, я решил, что сейчас
последует взрыв.
Однако я ошибся. Усилием воли Алена подавила свой гнев, откинулась на
спинку стула и прикрыла глаза. Я благоразумно не вмешивался, давая ей время
успокоиться. Когда через минуту она подняла ресницы, ее взгляд уже не метал
молнии, а выражал лишь усталость и грусть.
-- Я вас понимаю, -- произнесла она так тихо, что я с трудом расслышал
ее. -- Вы не можете думать иначе. Как и все остальные, вы даже мысли не
допускаете, что я могу оказаться невиновной. По идее, самое первое, что
должен спросить адвокат у своего подзащитного, это: "Вы делали то, в чем вас
обвиняют?" Но вы не спросили. Для вас моя вина очевидна. Она очевидна для
всех.
Горечь, прозвучавшая в ее словах, задела меня за живое. И неожиданно
для самого себя я спросил:
-- Алена, это вы убили доктора Довганя?
Она внимательно посмотрела мне в глаза. Затем сказала:
-- Вопрос ваш неискренний, но все равно спасибо. Вы, конечно, не
поверите, но я не убивала доктора. В последний раз я видела его за неделю до
убийства, на предыдущем приеме. А в тот день я опоздала и пришла только в
полпятого. Я нигде не пряталась, а сразу вошла в приемную и застала там
Светлану с ее мужем. Никакого окурка я в туалете не оставляла -- во-первых,
я туда не заходила, а во-вторых, я еще ни разу в жизни не курила. Не
понимаю, откуда взялась на окурке моя слюна, это ставит меня в тупик. А
свидетельница, что якобы видела меня с сигаретой, обозналась. И тот продавец
обознался. Я не покупала комлог и уж тем более не звонила Светлане, чтобы
выманить ее из приемной. Я не в состоянии объяснить, как дедов пистолет
оказался на месте преступления и почему на нем были мои отпечатки пальцев. Я
не брала его, не приносила с собой в больницу и не стреляла из него в
доктора. Я никогда к нему не прикасалась и вообще ни разу его не видела.
Разумеется, я знала, что у деда есть личное оружие и что оно лежит в его
сейфе, но желания посмотреть на него у меня не возникало. Будь я парнем, я
бы, наверное, проявила больше интереса, а так... -- Алена вздохнула. -- Да,
понимаю, это звучит неубедительно, и никто в здравом уме мне не поверит. Вы
тоже не верите.
Я промолчал, ибо не знал, что сказать. Обычно я за словом в карман не
лезу, всегда нахожусь с ответом и умею, когда нужно, с самым искренним видом
говорить откровенную ложь -- без такого умения я бы никогда не преуспел в
адвокатском ремесле. Но с Аленой мне не хотелось кривить душой, хотя сама
она, безусловно, лгала. Притом лгала так убежденно, что при других
обстоятельствах я поверил бы ей без оглядки. Я принял бы любую, даже самую
невероятную версию, которая объясняла бы все присутствующие в деле факты,
оставляя Алену в стороне. К сожалению, таковой версии не было...
-- Вот то-то же, -- так и не дождавшись от меня ответа, с грустью
констатировала девушка. -- Сами посудите: если даже вы, мой адвокат, не
верите мне, то на что я могу рассчитывать в суде? Ясно -- ни на что хорошее.
Поэтому я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Уже больше трех месяцев я
сижу взаперти -- мне надоело, поймите! Я устала от того, что все вокруг
тычут в меня пальцами, считают меня убийцей. А ведь я с самого начала
требовала проверить мои показания на детекторе, я обращалась в самые разные
инстанции, вплоть до федерального правительства, предлагала сделать это
неофициально, в частном порядке, но мне всюду отказывали.
-- Таков закон, Алена, -- объяснил я. -- Обычно невиновный человек
способен оправдать себя, не прибегая к унизительной процедуре допроса под
действием наркотиков. А разрешить детектор еще на этапе следствия или в
процессе судебного разбирательства, значит фактически обязать всех
подозреваемых проходить на нем проверку -- поскольку отказ, независимо от
его причин, будет расцениваться судом и общественностью как косвенное
признание вины. Таким образом, снятие ограничений на применение "детектора
правды" повлечет за собой ущемление прав личности.
Алена возмущенно тряхнула головой.
-- А мои права разве не ущемлены? Меня ни за что ни про что посадили в
тюрьму и держат здесь уже четвертый месяц. И невесть сколько еще
продержат... -- Она на секунду умолкла. -- Рассуждая объективно, я должна
согласиться с вами. Все, что вы говорите, правильно... Но ведь мне от этого
не легче! Я боюсь детектора, страшно боюсь, меня сковывает ужас при мысли о
нем, но вместе с тем я прекрасно понимаю, что встреча с ним неизбежна --
только таким путем я могу доказать свою невиновность. А длительное ожидание
просто сводит меня с ума. Это похуже любой пытки.
-- Гм-м... -- протянул я неуверенно. -- А вас не беспокоит, что
детектор может обнаружить тайну вашего происхождения?
-- Конечно, беспокоит. Это еще больше усиливает мой страх. Но риск все
же не так велик, как вам кажется. По закону допрос должен ограничиваться
только тем промежутком времени, когда, по мнению суда, было совершено
преступное действие, и тут я рассчитываю на ваш профессионализм как
защитника. А если у меня напрямик спросят мое имя, я назовусь Аленой
Габровой и не солгу. Я уже давно не воспринимаю себя как Элен Конноли и,
бывает, по несколько дней кряду не вспоминаю, что когда-то меня так звали. Я
живу на Дамогране с семи лет и считаю его своей родиной. А Петр и Марина
Габровы для меня дед и бабушка. Иногда я ловлю себя на том, что думаю об
отце как об их сыне.
-- Но на самом деле вы не связаны никакими родственными узами? --
спросил я, решив ненадолго отвлечься от основной темы разговора.
-- Кровного родства между нами нет. И сводного тоже. Отец познакомился
с дедом, когда искал для меня надежное убежище. А дед... то есть, конечно,
Петр Габров, пытался найти следы своего сына Йозефа после той ужасной
катастрофы на Барнео, когда планета столкнулась с крупным метеоритом. Так я
и стала его внучкой -- планетарная инфосеть была полностью уничтожена,
поэтому не составило труда оформить мне соответствующие документы. Сначала
это был чисто деловой договор, но очень скоро дед и бабушка привязались ко
мне, да и я их полюбила. А мои новые родственники приняли меня без
колебаний, у них не было причин сомневаться, что я действительно дочь Йозефа
Габрова, который двадцать лет назад уехал с Дамограна и обосновался на
Барнео. Под предлогом пережитой мною психической травмы, дед не разрешал им
расспрашивать меня о погибших отце и матери; к тому же на первых порах я
плохо владела вашим языком, разговаривала в основном по-английски и всегда
могла сделать вид, что не понимаю вопроса.
Я как бы невзначай поинтересовался:
-- Доктор Довгань ничего не знал о вашем прошлом?
Алена вновь посмотрела мне в глаза и печально улыбнулась:
-- Я догадываюсь, что у вас на уме. Вы, кстати, не оригинальны в своем
предположении. Отец и дед с бабушкой тоже думают, что доктор шантажировал
меня, и потому я убила его. Но я не дура, поверьте! И доктор Довгань был
совсем не дурак. Если бы он вздумал заняться шантажом, то прежде всего
позаботился бы о том, чтобы гарантировать свою безопасность. Например,
положил бы в свой банковский сейф изобличающие меня материалы, с
распоряжением обнародовать их в случае его насильственной смерти. Так бы он
и сделал -- ведь, повторяю, доктор не был идиотом. А я, в свою очередь, не
рискнула бы посягать на его жизнь, так как это -- самый верный способ
предать огласке сведения, которые мне хотелось бы скрыть.
Я кивнул:
-- Да, логично...
-- И давайте закончим с этим, -- поспешила подвести черту Алена, пока я
не задал следующий вопрос. -- Все равно я не смогу убедить вас в своей
невиновности, а вы лишь утвердитесь в мысли, что я бессовестная лгунья. -- С
этими словами она посмотрела на свои миниатюрные часики, затем облокотилась
на стол и уткнулась подбородком в ладони. В этом положении Алена до боли
напомнила мне Юлю, которая частенько точно так же сидела передо мной, когда
я, вернувшись вечером с работы, рассказывал ей за ужином о своих делах в
конторе. -- У нас осталось еще полчаса, но я больше не хочу говорить об
убийстве. Лучше расскажите о себе. Насколько мне известно, у вас есть дочь
примерно моих лет. По своему опыту я знаю, что это трудный возраст.
Интересно, как вы с ней справляетесь?
Глава 7
ВИКТОРИЯ КОВАЛЕВСКАЯ,
ДИТЯ ЗВЁЗД
С Арцаха я улетела почти без приключений. Я сделала оговорку "почти",
так как совсем без приключений не обошлось. Несмотря на то, что до самого
старта я не покидала яхту, Оганесян все-таки попытался привести свой
приговор в исполнение. Поскольку его киллеры не обладали сноровкой Генри
Янга и не смогли проникнуть на борт "Звездного Скитальца", он подкупил
одного из служащих космопорта, чтобы тот подбросил в мой багаж небольшой
контейнер с радиоактивными материалами.
Это было глупо по двум причинам. Во-первых, корабельные детекторы сразу
засекли источник гамма-излучения и подняли тревогу. Во-вторых, в контейнере
находилось не что-то серьезное, вроде очищенного урана, плутония или, на
худой конец, тория, а смесь бериллия с изотопами радия-226, причем последние
присутствовали в таком мизерном количестве, что их одновременный распад не
вызвал бы даже слабенького пожара, не говоря уж об уничтожении яхты.
Единственно лишь я могла схлопотать смертельную дозу облучения, да и то при
условии, что в этот момент находилась бы поблизости -- но во время перехода
в овердрайв я всегда сижу в рубке управления, контролируя действия
автопилота.
Я чуть было не поддалась соблазну позвонить Оганесяну и посоветовать
ему перечитать школьные учебники по физике, однако сдержала свой порыв. Я не
имела обыкновения злорадствовать над поверженными противниками, к тому же
мне совсем не улыбалось привлекать к себе внимание полиции, которая, получив
от братьев Янгов собранные мной сведения, наверняка установила за Оганесяном
слежку. Поэтому я решила не сообщать администрации космопорта о своей
находке, а просто высыпала содержимое контейнера в конвертор, где за
считанные минуты весь радий-226 подвергся расщеплению на устойчивые изотопы
легких элементов.
Пока яхта дожидалась своей очереди на взлет, я для подстраховки
вычистила от остаточной радиации все жилые и служебные помещения, грузовой
отсек и машинное отделение, а сама проглотила две таблетки дезактиватора и
добрых полчаса простояла под ионным душем. Обезопасив себя от всех
неприятных последствий глупой проделки Оганесяна, я стартовала с Арцаха и,
покинув сферу планетарного притяжения, со спокойным сердцем запустила
ц-привод. А спустя девять часов "Скиталец" вышел на стационарный уровень 51
262 "ц" и с абсолютной скоростью 1,58 парсек в час, при физической скорости
0,81 от световой, устремился к промежуточной цели моего путешествия --
планете Эль-Парадисо.
Следующие тридцать семь дней я провела за чтением книг, просмотром
фильмов и блужданием в дебрях виртуальных реальностей. По галактическому
отсчету мой полет занял несколько больший временной отрезок -- почти сорок
пять стандартных земных суток. Пользуясь тем, что ходовые двигатели у меня
гораздо мощнее, чем требовалось для моего ц-привода, я всегда разгоняла яхту
до такой физической скорости, при которой релятивистское замедление времени
преобладало над его ускорением на высоких уровнях "ц". Это, конечно,
приводило к заметному перерасходу термоядерного топлива без сколько-нибудь
существенного увеличения абсолютной скорости, зато я экономила самое главное
-- свою жизнь. Если верить корабельному хронометру, за прошедшие восемь лет
я стала старше лишь на неполные семь, так что сейчас мой биологический
возраст не превышал двадцати пяти. Обычно подобную экономию времени не
практикуют из-за ее расточительности -- на субсветовых физических скоростях
энергетические затраты возрастают катастрофически, особенно для больших
кораблей, -- но мой "Скиталец" был судном малогабаритным, а кроме того,
деньги для меня значили мало, и при необходимости я всегда могла выиграть
столько, сколько понадобится.
Перелет с Арцаха на Эль-Парадисо был самым длительным за всю мою
скитальческую жизнь. Раньше я путешествовала зигзагами, от одной населенной
планеты к другой, и еще никогда не проводила в овердрайве более двенадцати
субъективных дней кряду. Даже этого мне вполне хватало, чтобы истосковаться
по живому человеческому общению, а что уж говорить о втрое большем сроке. К
концу полета я совершенно одурела от безделья и одиночества, меня уже
тошнило от книг, фильмов, компьютерных игр и задушевных бесед с медвежонком
Мишей и куклой Машей. Последние дни я просто не находила себе места от
нетерпения и раз за разом бегала в рубку управления, чтобы проверить, не
сбился ли "Скиталец" с курса. А когда корабельный компьютер доложил о
завершении основной программы автопилота и начал сбрасывать скорость,
попутно опускаясь на все более низкие уровни "ц", я была вся на взводе и
буквально по минутам считала оставшееся до выхода из овердрайва время. Через
восемь часов торможения яхта наконец вынырнула в обычное пространство и на
скорости всего в одну десятую световой направилась к яркой оранжевой звезде,
вокруг которой вращалась пока что невидимая на обзорных экранах
Эль-Парадисо.
Эта планета, помимо известных на всю Ойкумену курортов, обладала мощным
промышленным потенциалом, а ее орбитальные верфи были предметом зависти всех
соседей в радиусе доброй тысячи парсек. Здесь я собиралась пересесть на
рейсовый пассажирский корабль к Дамограну, а своего "Скитальца" оставить на
верфях для модернизации ц-привода. Рано или поздно это нужно было сделать, и
сейчас представился подходящий случай. Мне, конечно, очень не хотелось
расставаться с яхтой, которая на протяжении последних восьми лет заменяла
мне дом, но Дамогран находился в семи тысячах световых лет от Эль-Парадисо,
да еще на самом краю Ойкумены, и лететь в такую тмутаракань на моем утлом,
медлительном суденышке было по меньшей мере неосмотрительно.
Сбросив скорость до третьей космической, "Скиталец" приблизился к
Эль-Парадисо на расстояние двенадцати световых секунд и лег на
гелиоцентрическую орбиту, ожидая от диспетчерской "зеленого света" на вход в
сферу притяжения планеты. Чтобы не терять времени даром, я подключилась к
местной инфосети и выяснила, что почтово-пассажирский лайнер "Левон
Тер-Петросян", стартовавший с Арцаха через три дня после моего отлета,
прибыл на Эль-Парадисо точно по расписанию -- полторы недели назад.
Этот корабль интересовал меня потому, что в его почтовом отсеке должно
было находиться уведомление о крупном денежном переводе на мое имя в "Банко
де лас Эстелас дель Парадисо". В Объединенном банке Арцаха мне все-таки
исхитрились всучить чек под тем предлогом, что не успеют к моему отъезду
собрать и оформить на таможне всю необходимую сумму в стабильной
галактической валюте. Разумеется, если бы я лично заявилась в банк и
устроила там скандал, валюта мигом нашлась бы, а разрешение на ее вывоз было
бы получено в течение часа, но из-за убийц Оганесяна я не хотела покидать
борт яхты, поэтому согласилась на чек, подлежащий погашению на Эль-Парадисо,
плюс сорок тысяч марок наличными. В конце концов, я все равно собиралась
потратить эти деньги на модернизацию "Скитальца".
В международном отделе "Банко де лас Эстелас" меня заверили, что
никаких проблем с переводом не возникло и я могу свободно распоряжаться
своими деньгами. Получив необходимые банковские реквизиты, я связалась с
верфью "Веласкес и сыновья", которая специализировалась на обслуживании
таких вот небольших судов, как "Звездный Скиталец". Мой заказ на
усовершенствование ц-привода, отправленный тем же путем, что и денежный
перевод, там уже обработали, и мне было предложено после прохождения
таможенного и санитарного контроля пристыковать яхту к секции номер 17
орбитальной станции "Габриэль".
К тому времени, когда корабельный компьютер, руководствуясь
инструкциями из диспетчерской, вывел "Скитальца" на околопланетную орбиту, я
уладила все финансовые и технические вопросы с верфью, после чего сделала
запрос в справочную космопорта о ближайших пассажирских рейсах на Дамогран.
Я выбрала Эль-Парадисо в качестве промежуточной остановки не только из-за
отличных верфей, но еще и потому, что эта планета принадлежала к числу тех
немногих миров густонаселенной области Ойкумены, которые имели регулярное
беспересадочное сообщение с Дамограном.
Ответ из справочной здорово разочаровал меня. Как оказалось,
применительно к данному случаю "регулярное сообщение" означало, что корабли
с Эль-Парадисо на Дамогран отправлялись раз в месяц, и очередной рейс
ожидался лишь через тринадцать дней. Тогда я затребовала сведения обо всех
судах, следующих в дамогранском направлении, рассчитывая поймать попутку из
числа грузовых или частных кораблей. К сожалению, и тут меня ничем не
порадовали. Справочная располагала сведениями только об одном таком судне,
да и то военном -- сицилианском эсминце "Отважный", который несколько часов
назад вышел на орбиту Эль-Парадисо для дозаправки. Вряд ли стоило надеяться,
что капитан эсминца согласится взять меня пассажиром. Правда, корабли СЭК
иногда принимали на борт гражданских лиц, но делали это лишь в виде
исключения, в основном по просьбе официальных властей, и уж никак не
подбирали по дороге каждого встречного-поперечного, даже если этот
встречный-поперечный -- привлекательная кареглазая шатенка со смазливым
личиком и потрясающей фигурой.
Впрочем, попытка -- не пытка, решила я и отправила на "Отважный" телекс
с запросом. Ответ пришел не скор