о разноцветные глаза уставились на меня удивленно и недоверчиво. -- Да что ты говоришь?! -- Говорю, что слышишь. Ведь Дэйра Одаренная. -- Да, но... -- Без всяких "но". У нее такой же полноценный Дар, как и у тебя, с той только разницей, что она унаследовала его от родителя другого пола. Такой Дар поддается пробуждению лишь когда организм человека полностью сформирован -- где-то после двадцати трех - двадцати пяти лет. Морган продолжал смотреть на меня с изрядной долей недоверия и скептицизма. -- Даже если ты прав... -- медленно заговорил он. -- Я прав, Морган, верь мне. -- Хорошо. Допустим, я верю тебе. Но тогда встает вопрос о целесообразности пробуждения такого Дара. После двадцати пяти лет это очень рискованно, почти безнадежно. -- Если следовать вашей методике, риск действительно велик, -- согласился я. -- Но пробуждать таким образом Дар, это все равно что будить спящего человека, трахнув его дубинкой по голове. -- А ты располагаешь другой методикой? -- спросил Морган. -- Да. -- И в чем же она состоит? Вместо ответа я притянул к себе Формирующие и произнес коротенькое вступительное заклинание обряда Причастия. Слегка испуганного Моргана обволокло нечто вроде призрачной золотистой дымки, которая спустя несколько секунд растаяла в воздухе из-за отсутствия стабилизирующих чар. Морган стоял передо мной в полном оцепенении. Его лицо выражало смесь ужаса и восторга, а в устремленном на меня взгляде не осталось и тени от прежнего скептицизма. -- Кевин! -- наконец проговорил он дрожащим от волнения голосом. -- Мне показалось, что на мгновение я прикоснулся к высшим силам. -- Так оно и было, -- подтвердил я. -- А можно еще? Я замешкался с ответом. То, что я сделал, мне делать не следовало. Я понимал это еще до того, как начал произносить слова заклинания, однако не смог удержаться от соблазна похвастаться своим мастерством перед Морганом -- человеком, которого я совсем недавно считал могучим чародеем, восхищался им и завидовал ему. Я поступил крайне неосмотрительно, ведь Морган отнюдь не глуп и, безусловно, догадался, что конечным результатом такого воздействия на Дар является обретение огромного могущества. Но, с другой стороны, коль скоро я решил основать новый Дом (а это было неизбежно, кто бы впоследствии ни стал его главой -- я или Колин), мне понадобятся верные соратники, люди, на которых я мог бы всецело положиться; и Морган Фергюсон, несмотря на все его недостатки, был первым в списке претендентов на роль моей правой руки. -- Не сейчас, Морган, -- мягко сказал я. -- Пожалуйста, наберись терпения. Вся процедура требует много времени, которым я в данный момент не располагаю. Но твердо обещаю тебе, что после моего возвращения мы вплотную займемся этим вопросом. Морган огорченно вздохнул, но больше не настаивал. -- Ты покидаешь нас? -- Да. Я вынужден ненадолго отлучиться. -- Спрашивать куда не стоит? -- осведомился он. -- На твоем месте я бы воздержался. -- Что ж, ладно... А когда ты вернешься? -- Точно не знаю, все зависит от обстоятельств. Но вряд ли мое отсутствие будет длительным. -- А если паче чаяния ты задержишься? -- Тогда я немедленно поставлю тебя в известность. -- Ты сможешь связаться со мной из другого мира? -- Запросто. -- И каким образом? -- Ну, например, с помощью вот этой штуковины, -- ответил я, показывая на кольцо с голубым камнем. -- Это Небесный Самоцвет, сумеречный артефакт, считается самым лучшим из всех индивидуальных талисманов. Большинство Вла... моих знакомых предпочитают Самоцвет всем другим колдовским камням. -- Понятненько, -- произнес Морган с иронией и некоторой язвительностью. -- А ты не подскажешь, в какой лавке можно купить сей сумеречный артефакт? -- В городе Олимпе ими торгуют на каждом углу, -- в тон Моргану ответил я. -- Любой уважающий себя владелец магазина магических аксессуаров считает делом престижа иметь в продаже хотя бы один Небесный Самоцвет -- правда, цену за него запрашивают безбожную. Но я, так уж и быть, подарю тебе отличный экземплярчик по старой дружбе. А пока что... -- Я на секунду задумался. Разумеется, можно было произвести взаимную поверхностную настройку Огненного Глаза Моргана и моего Самоцвета, это было бы равнозначно тому, как если бы двое людей из технологически развитого мира обменялись номерами своих мобильных телефонов. При других обстоятельствах я бы так и поступил, но я сильно подозревал, что в самое ближайшее время мне придется перекодировать свой камень, чтобы по возвращению в Экватор не превратиться в автоответчик. Моя матушка, несомненно, уже раззвонила повсюду, что я жив, и вскоре меня начнут донимать все, кому не лень. Изменение кода доступа к Самоцвету дело весьма хлопотливое и заниматься этим прямо сейчас у меня не было ни сил, ни нервов, ни желания. Поэтому я решил пойти другим путем. Порывшись в верхнем ящике комода, я достал оттуда маленькое прямоугольное зеркальце с отбитым углом и показал его Моргану. -- Ты не будешь стыдиться держать его при себе? -- В общем, нет, не очень. Если надо, пойду на такую жертву. А что, собственно, это значит? -- Сейчас увидишь, -- сказал я, вызвал Образ Источника, наложил на зеркальце соответствующий заговор и закрепил его несколькими вспомогательными чарами. Морган с восхищением наблюдал за моими действиями. -- Сила! -- сказал он, глаза его горели. -- Научишь меня? -- Как-нибудь позже, -- пообещал я и отдал ему зеркальце. -- Теперь ты найдешь меня хоть на краю Вселенной. -- А его нужно настраивать на мой камень? -- Нет, зеркальце действует помимо наших талисманов. Оно само стало магическим инсирументом, пусть и ненадолго, месяца на два. -- Как им пользоваться? -- Очень просто. Зеркальце настроено на мой Образ, и через него ты можешь вызвать только меня. Тебе достаточно будет сосредоточиться на нем и подумать обо мне. -- А ты сможешь со мной связаться? -- Ясное дело. Причем я смогу связаться не только с тобой, но и с кем-либо, у кого в данный момент будет это зеркальце, например, с Дэйрой. При вызове слой серебра помутнеет, а кроме того, я встроил звуковой сигнал, чтобы привлечь твое внимание. Опять же, тебе достаточно будет сосредоточиться... -- И подумать о тебе, -- с кислой миной произнес Морган. -- Всего лишь сосредоточиться и немного подумать. С этим справится и любой неодаренный балбес. Ты мне, как ребенку малому, все разжевал и в рот положил. Он был так по-детски огорчен, что я уступил и, хоть времени было в обрез, детально разъяснил ему механизм функционирования зеркальной связи -- пусть он немного попрактикуется со своими коллегами-магистрами, пока я буду отсутствовать. Потом мы попрощались, Морган пожелал мне удачи и скорейшего возвращения, и я переместился в спальню Дэйры. Она все еще спала, беспокойно ворочаясь в постели. Первым делом я углубил ее сон, сняв тревогу и напряжение. Она затихла, на лице ее появилось выражение спокойствия и безмятежности, губы тронула счастливая улыбка. Очевидно, ей начало сниться что-то приятное. Она ласково прошептала мое имя. "Я тоже люблю тебя", -- с нежностью подумал я, и на глаза мне навернулись слезы. Ну, ладно, встрепенулся я, пора приступать к делу. Я без труда обнаружил наложенное на Дэйру заклятие. Моя догадка оказалась верна: это были противозачаточные чары, весьма похожие на те, которые используют женщины-Властелины во избежание нежелательной беременности. Эти чары были чисто психологического свойства, совершенно безвредные; они действовали очень тонко и мягко, предотвращая оплодотворение яйцеклетки, и не влекли за собой никаких необратимых нарушений функционального или органического характера. Тщательно изучив заклятие, я установил, что оно основательно "увязло", вторгнувшись глубоко в подсознание, в область инстинктов и безусловных реакций. Да, Эриксон потрудился на славу, отваживая от Дэйры мужчин. Не скажу, что я осуждал его за это; нет, только не за это -- но за ним водились другие грехи, и он не уйдет от возмездия. Еще я обнаружил, что кто-то уже пытался снять заклятие, но потерпел полное фиаско. Бронвен, догадался я. Вот видишь, дорогуша, искусство и мощь -- две большие разницы; в такой тонкой и деликатной сфере, как человеческий организм, главное мастерство, а не голая сила. Но все равно я благодарен тебе за попытку, пусть она и не увенчалась успехом. Также я мысленно поблагодарил мою тетю Помону из Сумерек, которая обучала меня премудростям медицины. Снятие заговора и устранение его последствий оказалось довольно хлопотным делом. Я провозился более получаса и под конец даже взмок от напряжения -- зато теперь Дэйра была свободна от чар и могла рожать мне сынов и дочек. Я был счастлив, как ребенок. Дэйра продолжала спать, безмятежно улыбаясь во сне. Ее лицо было так прекрасно, так трогательно-невинно, что у меня раз за разом перехватывало дыхание. Мысли о Диане больше не беспокоили меня -- в присутствии Дэйры это было невозможно. Она и только она способна излечить меня от боли и тоски по утраченной любви, только с ней я обрету покой и счастье... Я смотрел на Дэйру и никак не мог заставить себя уйти не попрощавшись. Я терпеть не могу душераздирающих сцен расставания, но это было выше моих сил -- покинуть ее, не унося на своих губах вкус ее губ, не согретый теплотой и лаской ее тела... Я торопливо снял с себя одежду и забрался под одеяло. Еще не проснувшись окончательно, Дэйра инстинктивно прильнула ко мне и ответила нежностью на мою страсть. Потом мы лежали рядом. Время от времени я целовал ее в губы и с грустью думал о неизбежной разлуке и предстоящей мне дальней дороге. -- Любимая, -- сказал я. -- Помнишь, ты просила, чтобы при любых обстоятельствах я оставался все тем же милым и хорошим парнем. -- А что? -- Я такой же, как прежде, Дэйра. И всегда буду таким. Ее глаза широко распахнулись: -- Ты... Ты вспомнил? -- Да, я все вспомнил. И я люблю тебя. Дэйра крепче прижалась ко мне. Я зарылся лицом в ее густых душистых волосах. -- Расскажи о себе, -- попросила она. -- Кто ты, откуда. Я поведал ей о Царстве Света и о Солнечном Граде, о Рассветных мирах, которыми правит наш Дом, о мирах молодых, неспокойных, бурлящих жизнью, переполненных энергией. Я рассказал о Стране Вечных Сумерек, родине моей матери, которую любил больше отчего Дома, о мире, где постоянно царит осень, где огромное красное солнце неподвижно висит над горизонтом, одевая в багрянец облака в дневной части неба, о молчаливых оранжевых рощах, где я любил бродить в одиночестве, о величественном и прекрасном городе Олимпе на вершине одноименной горы, о дедовом Замке-на-Закате, громадном и немного мрачноватом, о самом деде Янусе, который уже давно потерял счет прожитым векам и пережитым женам и исчислял свое потомство сотнями душ... -- А тебе сколько лет? -- спросила Дэйра. Я ждал этого вопроса, и ответ на него был у меня готов. Я сказал чистую правду: -- Я еще очень молод. Когда меня угораздило попасть в эту переделку, мне лишь недавно исполнилось тридцать четыре стандартных года, хотя по собственному времени мне было лет на пять-шесть больше. -- Значит, сейчас тебе около шестидесяти? -- Да. Но точно сказать не могу, потому что время -- весьма относительное понятие. Кое-кто из Властелинов постоянно носит при себе специальный таймер, но я всегда считал это излишним. Какой прок от того, что будешь знать, сколько точно оттикали твои биологические часы. -- Да уж, -- горько вздохнула Дэйра, -- Тебе незачем это знать. Пять или шесть лет -- какая разница для тебя, бессмертного. Ты вечно будешь молодым, а я... В твои годы я превращусь в старую развалину. Я рассмеялся и перевернулся на спину, сжимая ее в своих объятиях. -- Ошибаешься, малышка! -- радостно сообщил я. -- Ты навсегда останешься такой же юной и прекрасной, как сейчас. Клянусь Митрой и Зевсом-Юпитером! Глава 3 Я снова шел вдоль спокойного ручья, ступая по густой оранжевой траве. Справа от меня начинался лес, слева, в дневной части неба, затянутой облаками, горело зарево вечного заката; между сизо-багряными тучами пробивался свет огромного красного солнца. Ветер, дувший с дневной стороны, принес с собой жару и духоту, моросил теплый дождь. Градусах в тридцати-сорока справа от направления в день над самым горизонтом клубились тяжелые свинцовые тучи, с каждой минутой поднимаясь все выше и выше, застилая бледно-голубое небо темным покровом. Приближалась гроза с горячим ливнем -- характерное, но весьма редкое явление в спокойных, уравновешенных Сумеречных мирах. Я очень любил грозы в Сумерках и горячие ливни, когда с неба низвергались потоки воды при температуре свыше 50° по Цельсию, однако сейчас я был далек от радостного предвкушения встречи с неистовством стихии... Сам не знаю, зачем я пришел в этот дикий, необитаемый мир, где много лет назад мы с Дианой прятались от посторонних глаз, чтобы сполна насладиться нашим горьким счастьем, где была обитель нашей любви, где мы могли побыть наедине друг с другом, не боясь, что нас потревожат... Это было так давно, хотя мне казалось, что совсем недавно -- ведь субъективно я воспринимал прошлое без учета тех двадцати лет, которые провел в беспамятстве. Вернее, так воспринимала прошлое часть моей личности, которая суть Артур... Что я ожидал здесь увидеть после стольких лет отсутствия? Пустынную, заросшую густой травой поляну без каких-либо следов нашего пребывания на ней? Сохранившийся в целости, но заброшенный и обветшавший шатер? Разбросанные вокруг клочья красного и голубого шелка, разодранные подушки и одеяла, побитые бабочками ковры, испорченные сыростью книги?.. Трудно сказать. Я просто шел знакомой дорогой, глядя себе под ноги, и предавался воспоминаниям. Когда деревья передо мной расступились, я робко поднял взгляд и тут же замер, не веря своим глазам. Посреди широкой прогалины, там, где некогда был шатер Дианы, теперь стоял опрятный двухэтажный дом из красного кирпича, повернутый фасадом ко мне. Не будь я погружен в собственные мысли, я бы давно заметил его черепичную крышу, возвышавшуюся над кронами деревьев. Мое секундное замешательство сменилось праведным негодованием. Какое кощунство! Кто посмел осквернить своим присутствием это святое место? Чей извращенный ум отважился на такое вопиющее оскорбление светлой памяти Дианы? Вскипая от ярости, я громко выругался и бегом бросился к дому с твердым намерением проучить святотатца. Златошерстые зверушки с длинными пушистыми хвостами и кисточкообразными ушами, те самые, которых любила Диана, испуганно шипели на меня из густой травы. Когда я пробегал между двумя клумбами, где росли любимые Дианины сумеречные розы, дверь дома неожиданно отворилась, и на крыльцо вышла стройная красивая девушка в белых облегающих брюках и желтой блузке с короткими рукавами. Она смотрела на меня, приветливо улыбаясь. -- Диана! -- вскричал я. -- О боги! Диана! Я взлетел по ступеням на крыльцо, чтобы обнять ее, прижать к себе... Только в самый последний момент я понял, что обознался, и резко затормозил. Мои руки остановились в сантиметре от талии девушки, которую издали я принял за Диану. Вблизи она больше походила на Юнону -- если вообще можно говорить о разной степени схожести с двумя столь похожими друг на друга сестрами. У нее были волнистые темно-каштановые волосы, озорные карие глаза и черные брови моей матери; зато фигура, овал лица, улыбка... Ее улыбка! Она не была такой сногсшибательной, как у Юноны, но разила меня в самое сердце, заставляя его болезненно ныть. Это была улыбка Дианы... -- Здравствуй, Артур, -- сказала мне знакомая незнакомка. -- Я Пенелопа. Постепенно на смену разочарованию мной овладело любопытство. Девушка, назвавшаяся Пенелопой, была очень молода. И хотя судить об истинном возрасте Властелинов по их внешности дело неблагодарное, в данном случае я был стопроцентно уверен, что ей никак не больше двадцати пяти лет. А значит... -- Ты моя новая сестричка? -- спросил я. -- Кузина, племянница? -- Вроде того, -- ответила Пенелопа. Только теперь я заметил, что она сильно взволнована и даже не пытается скрыть это. -- Кроме всего прочего, я твоя двоюродная сестра. -- Кроме всего прочего? -- озадаченно произнес я. -- Как это понимать? -- Моя мать -- твоя тетка Диана, а стало быть, мы кузены, -- объяснила Пенелопа. -- Но это еще не все. Далеко не все... -- Тут она многозначительно умолкла. Я замер, как громом пораженный. Впрочем, нельзя сказать, что до последнего момента я ничего не подозревал. Подобная мысль промелькнула где-то на задворках моего сознания, едва лишь я понял, что передо мной не Диана. Но одно дело смутно подозревать, совсем другое -- услышать подтверждение своей догадки. Со мной случилось что-то вроде паралича, умственного и физического. Я не мог выдавить из себя ни слова и лишь глупо таращился на Пенелопу, когда она вновь заговорила: -- С тех пор как мне стало известно о твоем возвращении, я все думала, что сказать тебе, когда мы встретимся, а ты еще не будешь знать, что я твоя дочь. -- Она смущенно моргнула. -- По-моему, получилось не очень умно. -- Т-так т-ты м-моя д-доч-чь? -- ошеломленно пробормотал я, в первый и, надеюсь, последний раз в жизни начав заикаться. Пенелопа утвердительно кивнула: -- Твоя и Дианы. Я родилась ровно через девять месяцев после твоего исчезновения. -- Она помолчала немного, затем добавила: -- Я думаю, мама с самого начала боялась, что ты не вернешься, и... В общем, ты понимаешь. -- О, боже! -- сказал я. Пенелопа взяла мою руку, нежно сжала ее и заглянула мне в глаза -- точно так, как это делала Диана. -- У тебя шок, Артур. Проходи же в дом. Я признал, что это хорошая идея, и мы вместе вошли внутрь. Очевидно, по всему дому работали бесшумные кондиционеры; внутри было сухо и прохладно, воздух был напоен свежим цветочным ароматом. Пенелопа провела меня в просторный холл на первом этаже и усадила в мягкое удобное кресло. Поскольку к этому времени солнце полностью скрылось за грозовыми тучами, она включила лампы дневного освещения. Мимоходом я определил, что большинство систем жизнеобеспечения дома работали от переменного электрического тока, генератор которого находился где-то в подвале и был подключен к Формирующей. Это было вполне в духе Сумеречных, исповедующих разумное сочетание магии и достижений технологической цивилизации в гармоническом единстве с природой. Такая позиция нравилась мне больше, чем практика Царства Света, где чары использовались на каждом шагу и вместе с тем их применение было строго регламентировано, что создавало массу лишних и никому не нужных (кроме чиновников из королевского департамента бытовой магии) неудобств. -- Ты голоден? -- спросила Пенелопа. Я отрицательно покачал головой и коротко ответил: -- Нет. -- Что-нибудь выпить? -- Нет, спасибо. -- Тогда, может, сигарету? Несколько секунд я колебался, затем утвердительно кивнул: -- Да, пожалуй. Пенелопа открыла тумбочку, стоявшую рядом с моим креслом, поставила наверх пепельницу, достала начатую пачку сигарет и раскурила две, одну из которых потом протянула мне. -- Благодарю, -- сказал я, взял сигарету, глубоко затянулся, сразу же выдохнул дым и закашлялся. Пенелопа удивленно взглянула на меня. -- Ты не куришь? -- спросила она. -- Вот уже больше двадцати лет. Когда я регрессировал, то напрочь позабыл о своем пристрастии к никотину. Пенелопа молча сделала несколько затяжек и раздавила сигарету в пепельнице. В среднем девяносто из каждой сотни взрослых Властелинов были заядлыми курильщиками, остальные десять процентов курили от случая к случаю и считались некурящими. В отличие от простых смертных, никотин не вредит нашему здоровью, а на нервную систему действует благотворно, снимая стрессовые состояния, то и дело возникающие вследствие напряженного общения с Формирующими. Так, к примеру, постановлением королевского департамента здравоохранения Дома Света курение противопоказано только детям до 14 лет, беременным женщинам и кормящим матерям. -- Юнона говорила, что у тебя была временная потеря памяти, -- медленно произнесла Пенелопа. -- Ты это имел в виду? Я немного сконфузился. Фраза о регрессии сорвалась с моего языка вопреки моей воле -- то ли дало о себе знать унаследованное от матери недержание речи, то ли я был до такой степени взволнован, что потерял над собой контроль, -- а скорее всего, и то и другое. Отправляясь в Экватор, я твердо решил взвешивать каждое свое слово относительно моего пребывания в Срединных мирах. Я тщательно продумал, что буду говорить Юноне, что -- деду Янусу, что -- брату Амадису, что -- кузену Дионису и тете Помоне, а что -- всем остальным. Однако с появлением Пенелопы все мои планы рухнули, как карточный домик. Я оказался в полной растерянности, и мне нужна была передышка, чтобы собраться с мыслями и привыкнуть к этому новому, неожиданному обстоятельству -- своему отцовству. Стремясь перевести разговор на менее скользкую тему, я огляделся вокруг в поисках подходящей зацепки. И нашел ее. Справа от меня на стене висело два портрета -- мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира PHTA-2084, в обиходе именуемого Землей Гая Аврелия, где в свое время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображен в полный рост, в легких боевых доспехах, выкрашенных в черный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повел войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличии, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного -- великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убежден в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом, неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчетливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось... -- Как к тебе попал мой портрет? -- спросил я Пенелопу. Она проследила за моим взглядом и улыбнулась: -- Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью... -- Меня там еще помнят? -- удивился я. -- Странно. Ведь с тех пор много воды утекло. -- Но память о тебе не померкла. Теперь ты -- легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я... -- Щеки Пенелопы порозовели от смущения. -- А я, неблагодарная, похитила из его коллекции твой портрет -- уж больно он мне понравился. Впрочем, никто не заподозрил меня в этом злодеянии. -- Кто теперь граф Тулузский? -- поинтересовался я. -- Людовик Четвертый. -- А Людовик Третий? -- Умер девять лет назад. Я вздохнул: -- Жаль, конечно. Мы были друзьями... Выходит, Александру так и не удалось покорить Лангедок? -- Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями. -- С чего бы это? -- произнес я, приятно удивленный и даже обрадованный. -- Что ему помешало? -- Не что, а кто, -- уточнила Пенелопа. -- Когда ты пропал без вести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под свое покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени. -- Это очень мило с его стороны, -- сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек; до появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчен, если бы мой братец все изгадил, установив свой теократический режим. -- Я рад, что мой мир понравился Дионису. Впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы... Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он еще жив? -- Жив-здоров, -- ответила Пенелопа. -- Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст дает о себе знать. -- Ему, должно быть, за восемьдесят, -- прикинул я. -- Чем он сейчас занимается? -- Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз. -- Какой? -- Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь -- очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Говорят, она завлекла в свои сети Диониса... но это так, между прочим... Я украдкой усмехнулся. Откровенность Пенелопы, пусть и невольная, была для меня хорошим знаком. -- Так что же произошло между ди Анджело и принцессой? Она завлекла и его? -- Только как художника. Очарованный ее красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство -- изображать его беспутную дочь Богородицей. Мы рассмеялись, и лед, похоже, тронулся. Между нами исчезла стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринужденность, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжал расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал ее ответы вполуха. Я смотрел на нее, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сестрам. Пенелопа, моя дочь... У меня есть дочь. Я отец... Боже! Я -- отец!.. Чем дальше, тем больше я убеждался, что она именно такая, какой бы я хотел видеть мою дочь. Красивая, умная, обаятельная, общительная -- и так похожа на свою мать. И на меня, и на Юнону. Я мог бы гордиться такой дочерью, и я начинал гордиться ею, восхищаться, обожать... Но, но... Как много я упустил! Я не мерил шагами приемную больничных покоев, в волнении ожидая ее появления на свет. Не качал ее на руках, не целовал перед сном, не рассказывал ей на ночь сказки. Не воспитывал ее, не заботился о ней, не переживал за нее, когда она стала подростком, не радовался ее успехам, не огорчался ее неудачам... Я даже не подозревал о ее существовании, пока не встретился с ней -- уже взрослой, самостоятельной девушкой. Ах, как бы я хотел повернуть время вспять, заново прожить эти годы! -- Тебе сколько лет? -- спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Пенелопы. -- Еще не исполнилось двадцати двух, -- ответила она. -- По моему собственному времени, разумеется. Большую часть своей жизни я провела в Сумерках. "Она такая молоденькая!" -- с умилением подумал я, и мне так захотелось обнять ее, расцеловать, прижать к груди... -- Ты Сумеречная? -- Формально да. Дед Янус признал меня как свою внучку, когда мне исполнилось пять лет, и с тех пор я считаюсь полноправным членом Дома. -- Принцессой? -- Да. И опять же, только формально. Я очень редко бываю в Истинных Сумерках и других официальных владениях семьи. У меня не сложились отношения с родней -- ни по маминой линии, ни по твоей... За редким, правда, исключением. -- Почему? -- искренне удивился я, в пароксизме внезапно вспыхнувшей отцовской любви возмущенный тем, что кто-то может плохо относиться к моей очаровательной крошке. -- Предрассудки, -- горько усмехнулась Пенелопа. -- Почему-то, когда семью создают двоюродные брат и сестра, это считается в порядке вещей, но я, дочь тетки и племянника, совсем другое дело. В глазах большинства родственников, особенно из Света, я -- дитя греха. Меня сторонятся, не хотят иметь со мной ничего общего. -- Понятно, -- сказал я. Никакой вины за собой я не чувствовал, здраво рассудив, что если бы не наша с Дианой любовь, не было бы и Пенелопы. И хотя с момента нашей встречи прошло совсем немного времени, я уже не представлял себе мир без нее, без моей дочери. Я только жалел, что вернулся так поздно. -- Ты живешь здесь? -- Да, это мой мир, вернее, мир моей матери. После того как ты исчез, она перестала держать его местонахождение в тайне и по всей форме зарегистрировала его как свое личное владение. ORTY-7428, если тебя интересует каталожное наименование. Но обычно его называют Сумерками Дианы. -- Ты хорошо помнишь мать? Пенелопа отрицательно покачала головой: -- Я совсем не помню ее. Она ушла вслед за тобой, когда мне было полтора года. Тетя Минерва считает, что в глубине души я осуждаю маму за то, что она бросила меня, но это не так. Я с трудом проглотил застрявший в горле комок. -- Ты понимаешь ее? -- Да. Она слишком сильно любила тебя, чтобы сложа руки ожидать твоего возвращения или подтверждения факта твоей смерти. А еще... -- Пенелопа умолкла в нерешительности. -- Ну, -- подбодрил ее я, хотя и сам нуждался в ободрении. -- Когда я была маленькой, то случайно подслушала, как тетя Юнона говорила Дионису, что мама просто не могла без тебя жить, вот и решила либо найти тебя, либо умереть так, как умер ты. По моей щеке скатилась крупная слеза. Почему, в отчаянии подумал я, Диана не любила меня чуточку меньше -- так, чтобы ей хватило выдержки и терпения дождаться меня? Сейчас бы мы сидели втроем в этой комнате, в ожидании сумеречной грозы, весело болтали и радовались воссоединению семьи... Моя скорбь была так велика, что я совсем позабыл о Дэйре. Пенелопа подошла ко мне, опустилась перед моим креслом на корточки и нежно взяла меня за руки. -- Артур, -- сказала она. -- Неужели нет никакой надежды, что мама, как и ты, уцелела и живет в одном из тех Срединных миров, ничего не помня о своем прошлом? Существует ли вероятность того, что она жива? Я протянул руку и погладил ее по волосам. На ощупь они были такие же мягкие и шелковистые, как у Дианы. -- Вероятность такая есть, но очень маленькая, ничтожная, безнадежная вероятность. Лучше не думай о ней. -- Почему? -- Чтобы не испытать разочарования. Ты с детства привыкла к мысли, что Дианы нет в живых, так не внушай себе несбыточных надежд. Потом будет больно с ними расставаться. -- А ты? Ведь ты надеешься, я вижу. -- Да, я надеюсь. Надеюсь вопреки логике и здравому смыслу, надеюсь потому, что отказываюсь верить в обратное. Даже если мне представят сотню свидетелей, собственными глазами видевших гибель Дианы, все равно я буду убеждать себя, что они ошиблись, что они приняли за Диану другую женщину, очень похожую на нее -- но не ее. -- Ах, отец! -- прошептала Пенелопа, ласково глядя мне в глаза. Я вынужден был собрать всю свою волю в кулак, чтобы не заплакать от дикой смеси счастья и отчаяния. Но еще мгновение -- и я бы обнял свою дочь, дочь Дианы, крепко-крепко прижал бы ее к себе и поцеловал... Мне помешала (и выручила нас из неловкого положения) надвигающаяся гроза. Отдельные завывания ветра снаружи переросли в непрерывный вой. Деревья шумели листвой, их стволы скрипели и трещали. За окном царила кромешная тьма, как в безлунную, беззвездную ночь. Ночь в Дневном Пределе сумеречного мира -- предшественница грозы и горячего ливня. Напоминание стихии, что она еще жива, что она только дремлет... Жаль, что я не поэт! Пенелопа поднялась и шумно выдохнула: -- Мои пушистики! Совсем забыла о них. Бедняжки! Она выбежала из холла в переднюю. Послышался звук отворяемой двери, в комнату ворвался поток душного, горячего, насыщенного влагой воздуха, а мгновение спустя появилась первая златошерстая зверушка. Она настороженно глянула на меня и юркнула под диван. За ней последовали ее товарки -- одни оставались в холле, прячась по углам, другие скрывались в смежных помещениях, а иные взбегали по лестнице на второй этаж, -- всего их набралось свыше двух дюжин. Наконец Пенелопа закрыла дверь и вернулась в холл. -- Пушистики страшно боятся грозы, -- объяснила она, вытирая сухим полотенцем лицо и руки. Ее волосы блестели от влаги, на щеках играл яркий румянец, красивая грудь вздымалась в такт учащенному дыханию. Она была просто восхитительна! -- Ты называешь их пушистиками? -- спросил я, потому как нужно было что-то сказать. -- Угу... -- Пенелопа отложила полотенце, села в свое кресло и погладила по золотой шерстке одну из зверушек, которая тут же забралась к ней на колени. -- Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр. -- Диана называла их просто зверушками, -- заметил я. -- Знаю. Пушистиками их прозвала тетя Юнона. -- Ты часто видишься с ней? -- Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце сиесты... -- Пенелопа сделала паузу и взглянула на настенные часы, циферблат которых был разделен на шестнадцать равных частей. -- Даже не верится! С тех пор прошло лишь полтора периода, а мне кажется -- несколько циклов. Меня так взволновало известие о твоем появлении, что я даже утратила чувство времени. -- Ты ждала меня? -- О да! Я была уверена, что ты придешь сюда. Ты не мог не прийти. Я посмотрел ей в глаза и понял, что она действительно ждала меня. Ждала, позабыв обо всем на свете. Ждала с нетерпением, с верой, с надеждой. А может, и с любовью... -- Я не мог не прийти, -- утвердительно произнес я. -- Первым делом я пришел сюда, хоть и не знал, что здесь живешь ты. -- Так ты еще не виделся ни с кем из родственников? Даже с матерью? -- Нет, -- ответил я, нахмурившись. -- Я лишь разговаривал с ней через зеркало. Только один раз, да и то не до конца. Я не имею ни малейшего представления, где она сейчас, что с ней, как она поживает. -- Юнона теперь королева Марса, -- сказала Пенелопа. -- Три года назад она вышла замуж за короля Валерия Ареса, который ради нее развелся с прежней женой. Я тяжело вздохнул. Мысль о том, что моя мать делит постель с другим мужчиной, не с отцом, была неприятна мне, вызывала во всем моем существе решительный протест. Я был еще очень молод, чтобы смириться с тем, что каждый Властелин в течение своей долгой жизни вступает в брак по несколько раз; это казалось мне диким, противоестественным. Как и любой сын, я воспринимал мать в качестве своей собственности, ревнуя ее даже к отцу и братьям -- а что уж говорить о совершенно постороннем, чужом мне человеке. Может быть, это звучит слишком по-фрейдовски, то есть классически, но классика потому и бессмертна, что никогда не теряет своей актуальности. Истина остается истиной, даже если она стара, как мир. -- Представляю, каково тебе, -- участливо произнесла Пенелопа. -- Твой брат Брендон тоже очень болезненно воспринял замужество Юноны. А интересно, подумал я, чтобы отвлечься от горьких мыслей, Пенелопа будет страдать, когда узнает о Дэйре? Нет, вряд ли. Во всяком случае, не так сильно, как я. А скорее всего, ей будет просто обидно, не более того. Ведь, по сути дела, мы с Дианой не были ее настоящими родителями. Мы не растили ее, не воспитывали, а что касается меня, то я вообще ничего не сделал для нее, за исключением разве что того, что дал ей жизнь. По большому счету, мы с ней чужие друг другу... Впрочем, последнее утверждение было далеко не бесспорным. Рассудок говорил мне одно, чувства подсказывали совсем другое. Мой ум трезво взвешивал все обстоятельства и делал соответствующие выводы, но сердце мое отвергало цинизм здравого смысла. Девушка, которая сидела передо мной, была моей плотью и кровью, дитем нашей с Дианой любви. Мы любили друг друга пылко и самозабвенно, и наша дочь выросла такой же прекрасной, как и любовь, что породила ее. Я поймал себя на том, что слишком уж нежно смотрю на Пенелопу, повергая ее в смущение, и поспешно отвел взгляд. Молчание затягивалось, накаляя атмосферу. В воздухе витало напряжение, грозящее разрушить ту еще шаткую, хрупкую непринужденность, которая едва лишь начала появляться в наших отношениях. Было видно, что Пенелопа растерялась и начала нервничать, так что спасать положение должен был я. Вспомнив, что она говорила о Брендоне, я ухватился за эту соломинку и торопливо спросил: -- Ты не в курсе, как дела у близняшек? -- С ними все в порядке, -- ответила Пенелопа с облегчением. -- Сейчас они живут в одном из миров Теллуса, и мы часто видимся. -- Вы дружны? -- Брендон и Бренда мои лучшие друзья. В некотором смысле, они тоже отверженные -- как и я. Вернее сказать, они пришлись не ко двору в Царстве Света. -- Да ну! -- удивился я. -- Почему же? Взгляд Пенелопы заметался по комнате, избегая встречи со мной. -- Видишь ли, всякие сплетни... Сердце мое упало. Я был очень привязан к близняшкам. В детстве они были такими милыми малышами... но слишком уж нежными друг с дружкой. Слишком... -- О Митра! Неужели?.. -- Нет-нет, -- поспешила заверить меня Пенелопа. -- Все это глупости, поверь мне. Уж я-то знаю наверняка. В их отношениях нет ничего предосудительного, просто они неразлучная пара, дня не могут прожить друг без друга, вот злые языки, которых в Солнечном Граде развелось предостаточно, и треплют про них всякую чушь. Если хочешь знать... -- Тут Пенелопа запнулась и покраснела. -- В общем, не так давно Брендон просил меня стать его женой. Не ад, так пекло, удрученно подумал я, хрен редьки не слаще. И с замиранием сердца спросил: -- И что же ты ответила? -- Я ему отказала. Брендон, конечно, хороший парень, и он очень нравится мне. Но это уже было бы чересчур: я -- дочь тетки и племянника, он -- мой дядя и двоюродный брат... Словом, и без того много кровосмешения. -- Это была единственная причина твоего отказа? -- Пожалуй, что да. Ну, и еще я молода для замужества. Однако не стану отрицать: не будь он моим близким родственником, я бы приняла его предложение. -- Пенелопа немного помедлила, колеблясь, потом добавила: -- Но это еще не значит, что мы без ума друг от друга. Просто у нас много общего. Послышался отдаленный раскат грома. -- Понятно, -- сказал я. Странно, но я начинал ревновать свою дочь к родному брату. -- Так, стало быть, Брендон и Бренда покинули Солнечный Град из-за этих нелепых домыслов насчет их отношений? -- Не совсем так. Кроме всего прочего, Брендон не поладил с Амадисом. -- Что между ними произошло? -- Это длинная история, -- уклончиво ответила Пенелопа. -- В ней до сих пор осталось много неясного... для меня. Лучше расспроси об этом кого-нибудь другого, ла