тенантов, капитанов и адмиралов делла Пене, зашитые в парусину с тридцатишестифунтовым ядром или тяжелым колосником в ногах, соскальзывали с перекинутой через планширь доски, чтобы через десятки лет раствориться в морской воде, превратиться в нее, окончательно соединив себя с Мировым океаном. Впрочем, это не его судьба. Джулио делла Пене еще через два-три года окончательно выйдет в отставку и вернется в родную Геную, чтобы спокойно доживать век в уютной квартире одного из домов на Бернабо-Бреа... Как и большинство, подавляющее большинство профессиональных военных, делла Пене ненавидел войну. Потому что это грязное ремесло. Потому что это страшное ремесло. Но пока оно существовало, кто-то должен был этим заниматься. И этим занимались из поколения в поколение делла Пене, род не самый известный и не самый славный, но всегда стоявший плечом к плечу с Дориа и Магелланами, стоявший насмерть, недаром девизом их было "Семпер фиделис" [Semper fidelis (лат.) - всегда верный]. Делла Пене помнил, кака волна радости захлестнула его десять лет назад, когда был наконец подписан Договор о всеобщем и полном разоружении. Эта волна подняла его, - и не только его, но и всех, кто был тогда рядом с ним, а было это в Рио-де-Жанейро, куда "Тельхин" зашел с дружественным визитом, - бросила на берег, и была музыка, и были крики, и костры на площадях, и незнакомые целовались с незнакомыми, и тогда он ни разу не подумал о том, а что же будет дальше. Впрочем, дальше ему повезло: не в пример многим, кому пришлось просто выйти в отставку и доживать свое на берегу, еле свод концы на половинном окладе, или искать себе другую профессию, ему удалось попасть в Океанский Патруль, почти не изменив ни флоту, ни субмаринам. И сейчас его субмарина, надсадно воя обеими турбинами, ввинчивалась в толщу воды, раздвигая ее, а вместе с ней - незримый прах поколений военных моряков делла Пене. Когда взрыв разворотил турбинный отсек субмарины и вода под давлением в полсотни атмосфер ринулась внутрь лодки, круша все на своем пути, делла Пене не успел подумать о том, что и ему не придется ложиться в склеп на кладбище Кампо Санто. В его распоряжении оставалось около пяти секунд, и за это время он включил гидроакустику и отдал команду Чеславу. Потом переборка за его спиной лопнула, и вода ворвалась в центральный пост. Если бы Чеслав был военным моряком, привыкшим автоматически выполнять любой приказ, возможно, он остался бы в живых. Но он был лишь выпускником курсов Океанского Патруля. И пока смысл отданной команды доходил до него, он не раздумывая бросил свою лодку вперед, туда, где раздался взрыв. Он не мог понять логики приказа, он не мог уйти, когда там, впереди... И уже бессмысленно жал и жал от себя дошедшую до упора рукоятку, турбины не выли - визжали в немыслимом, невозможном, форсированном режиме, визжали еще целых четыре минуты, пока новый взрыв не заставил их замолчать. 5 "Только этого мне и не хватало, - подумал Аракелов. - Только этого... Но чего? Что могло случиться и что случилось там, внизу? Связи с патрулями не было. Все, чем мы располагаем пока - два подводных взрыва с интервалом в четыре минуты. Два взрыва в том самом районе, где должны были находитьс субмарины. Так что пока еще ничего не известно. Может быть, пройдет еще полчаса, и субмарины всплывут, и свяжутся по радио с Гайотидой или с нами и доложат об обнаружении "Дип-Вью". Да, - подумал Аракелов, - может быть". Но он знал, что быть этого не может. Просто потому, что там, внизу, вероятность благоприятности всегда меньше половины. Просто потому, что если там что-то происходит, то происходит самое худшее из возможного. И чутьем опытного батиандра Аракелов понимал, что патрули уже никогда не выйдут на связь. Это были не эмоции. Это было знание, пусть даже знание интуитивное. Но взрывы, взрывы? При чем здесь взрывы? Это нужно было понять прежде всего. Нужно было думать, думать, думать. Так же, как думают сейчас наверху, на мостике и в пультовой, так же, как ломают сейчас головы на Гайотиде-Вест. Аракелов положил руки на клавиши телетайпа. "Вас понял. Когда выйдем в точку?" "Через двадцать минут". "Следующая связь через двадцать минут. Если не будет новых данных. Конец". "Вас понял". Аракелов отошел от телетайпа. Взрывы, взрывы... Какие еще сюрпризы преподнесла на этот раз пучина? Сюрпризы - это в ее характере. Сволочном ее характере. Это только для тех, кто плавает по поверхности или погружается в батискафе или субмарине, море - однородная среда с повышающимся пропорционально глубине давлением. Дл того чтобы понять характер пучины, надо стать батиандром, надо войти в нее, слиться с ней, но не отождествляя себя с этой массивной, тяжелой, холодной и бесконечно чуждой средой, а противопоставляясь ей. Стать духом пучин, оставаясь человеком, только так можно познать характер моря. Но... какого же характера этот новый фокус? Что могло погубить две субмарины? Патрульные субмарины Аракелов прекрасно знал. Мощные, надежно защищенные одноместные корабли, оснащенные турбинами Вальтера, маленькие и верткие, способные проникнуть в любую расселину, в любой подводный каньон в пределах своего горизонта. А горизонт у них не бедный - полторы тысячи метров вниз. До сих пор они считались практически абсолютно надежными. За последние десять лет было всего три случая их гибели, причем две лодки просто-напросто выбросило на берег цунами, а третью по собственной глупости загубил сопляк-стажер. Мелкие аварии - другое дело. Мелкие аварии бывали. И всегда объяснялись либо техническими причинами, либо неумелыми действиями водителей. И то и другое возможно всегда. Но гибель двух лодок сразу? У двух лодок не может быть двух одинаковых дефектов. Два водител не могут ошибиться одинаково, по шаблону. Во всяком случае, вероятность этого исчезающе мала. И считаться с ней, пока существуют более вероятные объяснения, не стоит. Значит, поищем причину вовне. А может быть, рано все же искать причину? Вдруг взрывы эти не имели никакого отношения к субмаринам, и через какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут они восстанут из мертвых и заговорят со своей базой или с нами? Заговорят, всплыв на поверхность или выйдя в эфир через буйковые радиогидроакустические ретрансляторы? "Это было бы прекрасно, - подумал Аракелов. - Это было бы просто замечательно". И даже не потому только, что два водителя, два здоровых и веселых парня с Гайотиды-Вест оказались бы живыми тогда, когда он мысленно уже похоронил их. Но и потому еще, что операция по спасению "Дип-Вью" снова стала бы заурядной. Тогда как сейчас... А что, собственно, сейчас, после гибели субмарин? Только то, что, если погибли две, погибнет и третья. О себе Аракелов пока не думал, о себе думать было рано - выходить ему предстояло еще не сейчас. Он встал, подошел к телетайпу. "Связь с Гайотидой-Вест. Срочно". "Вас понял". Аракелов поднял глаза на табло часов. Цифры секунд менялись томительно медленно, как отснятые на рапиде. Наконец пультовая доложила: "Гайотида-Вест на связи". "Что предпринято для поиска и спасения погибших субмарин?" Аракелов знал, что официально субмарины еще не считаются погибшими или даже пропавшими без вести: рано. В конце концов эти взрывы не аргумент. Но он прекрасно знал и другое - Зададаев, который сейчас сидит на связи, найдет нужную формулировку для запроса. Ему же, Аракелову, искать формулировки сейчас было некогда. "В квадрат поиска направляются два звена патрульных субмарин из смежных квадратов". "Срочно остановить их. Дать общий вызов через все буйковые радиогидроретрансляторы". "Зачем?" "Там, где погибли две..." "Погибли?" "Уверен". "Понял". - Зададаев не первый год работал с духами и верил их чутью не меньше, чем приборам. "Где погибли две, погибнет третья". "???" "Гипотеза. Но риск слишком велик". "Вас понял". "Где бы они ни находились, пусть всплывают на поверхность и возвращаются на Гайотиду. Или ложатся в дрейф. Конец". Аракелов посмотрел на часы. Итак, у Кулиджа кислородного ресурса остается на пять часов. Пять часов с минутами, которые не делают погоды. А у него, Аракелова, остается часа три. Часа три на то, чтобы понять, что же происходит там, внизу. Когда эти три часа кончатся, он в любом случае пойдет вниз. Это первая заповедь всех, кто ходит вниз: для спасени человека должно быть сделано все. Даже бессмысленное уже. Не только живого, но и мертвого нельзя оставлять его там. Потому что тогда не пойдет вниз другой. Только этот неписаный закон дает людям уверенность. И нарушить его Аракелов никогда не решился бы. Через три часа он пойдет вниз, даже если его ждет судьба двух погибших субмарин. Через три часа, потому что не меньше часа ему понадобится на саму операцию, а на всякий случай нужно взять двойной запас времени. Но эти три часа, которыми он еще волен распоряжаться, должны быть использованы до конца. А это значит - думать, думать, думать... Аракелов оперся руками на станину телетайпа и так и замер, согнувшись, словно стараясь прочесть на остановившейся мертвой ленте что-то очень и очень важное. Внезапно лента тронулась: "Внимание. Сейчас дадим изображение". "Понял. Жду". Аракелов поднял голову к экрану, выступавшему из стены над пультом телетайпа. Изображение уже появилось: в бледном свете прожекторов медленно уползало назад дно, покрытое похожим на мелкий белый песок глобигериновым илом. Там и сям извивались пяти- и восьмилучевые офиуры, а среди разбросанных по дну морских огурцов медленно ползали похожие на улиток гастроподы. Колония губок напоминала клумбу тюльпанов; они на добрый метр тянулись вверх и мягко покачивались из стороны в сторону. А рядом, наполовину уйдя в ил, лежали два неправильной формы куска металла. Первый мог быть чем угодно или остатком чего угодно. Но второй... Теперь гибель по крайней мере одной из патрульных субмарин стала фактом. Патруль борт шестнадцатый... Аракелов на миг склонил голову, а когда снова поднял ее, то металлических обломков на экране уже не было - только ил, редкие кругляши полиметаллических конкреций да раскоряченные звезды офиур... Патрули погибли. И тогда он - единственный батиандр. Единственный. Значит, выручить Кулиджа должен он. Только он. А для этого он должен уцелеть. Он вызвал Зададаева. "Что с японцем?" "В четырех часах хода. На него не рассчитывай". "Что с патрулями Гайотиды?" "Всплыли и дрейфуют. Изображение мы транслировали и на Гайотиду". "Вас понял". Аракелов подумал с полминуты, потом решился. "Мне нужна "рыбка". "Рыбкой" именовали в быту второй глубоководный аппарат "Руслана". Настоящее его название состояло из семи букв и четырех цифр, причем буквы шли в такой последовательности, что произнести больше трех подряд не сумел еще никто. Зато на рыбу он действительно был похож: четырехметрова серебристая сигара аппарата сплющивалась с боков, рули направления и глубины напоминали плавники, хотя и непропорционально маленькие для такой туши, а спаренные объективы стереоскопической телекамеры довершали сходство - этакие немигающие бездонно глупые рыбьи глаза. Обычно "рыбка" тащилась за "Русланом" на буксире, выдерживая заданную глубину, но иногда ее спускали с привязи, и она плавала на свободе, повинуясь только приказам собственного недоразвитого - истинного рыбьего - электронного мозга. Именно это и было нужно теперь Аракелову. "Вас понял", - ответил Зададаев. "Заглубите ее на шесть сотен. Потом спиралью радиусом порядка километра - вниз до девяти. Анализы - стандартный набор. Акустический контакт - непрерывный. Жду. Конец". "Понял, - отстучал Зададаев. - Добро". Изображение на экране медленно смещалось - "Руслан" отрабатывал на самом малом ходу. В блеклом эллипсе электрического света проплывало дно. Фиксация: ерунда, какая-то старая канистра. Рядом с ней - бутылка. Дальше... Фиксация: еще один металлический обломок... Дальше... Пять минут... Десять... Пятнадцать... "Рыбка" уже заглубилась на шестьсот метров и сейчас начала описывать первую циркуляцию - битком набитая электроникой торпеда, оставляющая за собой цепочку пузырьков отработанного кислорода. Двадцать минут... Двадцать пять... Время, время, время! У Кулиджа оставалось всего двести пятьдесят пять минут. Следовательно, у Аракелова - сто тридцать пять. А потом - вниз. Только бы "рыбка" прошла! Лента в окошке телетайпа дернулась и поползла: "Нету "рыбки", Саша. - Всего второй раз за три года совместной работы Зададаев назвал его по имени. - Взорвалась. На втором витке". "Понял". На самом деле Аракелов ничего не понимал. Что происходит? Что там за чертовщина? Но понять можно было одним-единственным способом - думать. Думать. И еще раз думать. А что думает сейчас в своем стеклянном пузыре Кулидж? Что думают наверху, в пультовой, Зададаев и ребята? И что думают на Гайотиде-Вест? 6 В тринадцать ноль-ноль пришел сменщик, и в тринадцать пятнадцать Захаров, сдав дежурство, закрыл за собой дверь диспетчерской. От затылка поднималась и растекалась по черепу тупая боль. В ушах резкими аритмичными толчками отдавался ток крови. Пожалуй, давно уже его не прихватывало так крепко. Захаров постоял несколько минут, потом осторожно пошел по коридору, следя за тем, чтобы шаги получались ровными и размеренными: так было легче. Свернув за угол, он оказался у дверей, ведущих на террасу. Услужливая пневматика распахнула стеклянные створки, и он вышел наружу, на прохладный ветерок, от которого стало легче дышать. Он сел на деревянную скамью и достал из внутреннего кармана плоскую коробочку. Стараясь не делать резких движений, Захаров вынул из нее две ампулы, взяв их в левую руку, убрал коробку обратно, потом приставил ампулы присосками к шее - сразу под обрезом волос. Через минуту ампулы отпали, как насытившиес пиявки. Теперь оставалось только посидеть с четверть часа, пока скажетс действие лекарства. Захаров расслабился и стал ждать. Скамейка купалась в тени - солнце стояло на юге, и башня Гайотиды закрывала его. Широкая полоса тени, отбрасываемой башней, падала на воду и на понтоны волновой электростанции. Мимо прошла группа туристов - человек десять-двенадцать. Судя по нескольким долетевшим до него словам, это были испанцы. "Впрочем, - подумал Захаров, - мало ли где говорят по-испански..." Ему и самому случалось водить по Гайотиде туристские группы, и он назубок знал весь набор восторгов и цифр, который обрушивается на головы охочих до экзотики туристов. Гайотида - восьмое (девятое, десятое - смотря на чей счет) чудо света. Гайотида - самая крупная международная стройка. Стройка века. Ура, ура, ура! Впрочем, если отбросить иронию, это и в самом деле грандиозно - бетонная башня диаметром в двести с лишним метров, основанием упершаяся в плоскую макушку гайота почти на километровой глубине, а вершиной поднявшаяся чуть ли не на сотню метров над уровнем океана. Гигантский промышленно-научный комплекс, создать который удалось лишь совместными усилиями более чем десятка стран. Собственно, Гайотида - это название собирательное. Так называется целый искусственный архипелаг из четырех однотипных станций-башен, удаленных на полтораста-двести миль друг от друга. Каждая из них имеет собственное наименование: Гайотида-Вест, Гайотида-Норд и так далее. Несколько десятков лет назад, вскоре после открытия Хессом гайотов, появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане великой суше - Гайотиде, от которой до наших дней только и дошли гайоты да жалкие островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли такая земля. Слишком уж их много, этих гипотетических Атлантид, Пасифид, Микронезид и прочих "ид". Но Гайотида была построена, хотя до сих пор многие не уверены, что создание ее оправдается - пусть даже в самом отдаленном будущем. А экономика - это все. И потому, кроме донных плантаций и комбинатов по добыче из воды редкоземельных элементов, кроме волновых и гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду энергетически автономной, кроме лабораторий, мастерских и эллингов Океанского Патруля, здесь появились туристские отели и искусственные пляжи, бары и магазины сувениров, потому что туристов тянет на свежатину, а с собой они приносят доллары, иены, фунты и франки, и не считаться с этим, увы, нельзя. Группа давно уже прошла, а Захаров все еще сидел, расслабившись, гляд прямо перед собой, пока не почувствовал, наконец, что боль начала спадать, а потом ушла совсем, оставив только легкую тошноту и тяжесть в голове. Тогда Захаров встал и, войдя внутрь, подошел к ближайшему телефону. Разговор был коротким. Потом скоростной лифт за каких-нибудь полторы минуты вознес его на четырнадцатый этаж. Здесь были кинозалы, дансинги и бары. "Коралловый грот" - излюбленное место туристов - изнутри был отделан настоящим кораллом. Сам бар находился как бы в огромном стеклянном пузыре, за стенками которого в ярком свете хитроумно запрятанных ламп шныряли между ветвями полипов пестрые коралловые рыбки. "Черная шутка" - так называлась когда-то бригантина одного из известнейших пиратов, де Сото. Удивительно, как живуча эта флибустьерска романтика! Разлапистые адмиралтейские якоря, пушки и горки чугунных ядер, грубо сколоченные столы и бочонки вместо стульев, официанты в красных платках с пистолетами за поясом и обязательной серьгой в ухе - с каким восторгом клюют на это до сих пор! Но те, кто работает на Гайотиде, не бывают здесь. Может быть, сперва... А потом - потом идут в "Барнибар". Когда-то Барни был одним из лучших фрогменов - боевых пловцов американского военного флота. Потом он завел себе бар где-то на Восточном побережье, а при первой же возможности перебрался сюда. Он сразу понял, что среди всей этой экзотики нормальным людям нужен самый обычный бар, обычная стойка, обычные столы и кресла. И не просчитался. Захаров вошел в бар. Здесь было прохладно - кондиционеры работали на полную мощность - и почти пусто. У стойки сидел Аршакуни с чашкой кофе в руке и негромко беседовал о чем-то с Барни. Захаров поздоровался с ними. - Что стряслось, Матвей? - спросил Аршакуни. До чего же трудно говорить! Горло сжало, и слова приходилось проталкивать - так бывает при хорошем гипертоническом кризе. - Джулио, - сказал Захаров. - Джулио делла Пене и Чеслав Когоутек. Погибли. Полтора часа назад. - Последние слова он произнес по-английски, чтобы Барни понял тоже. Аршакуни встал. - Я не знал, - сказал он. - Я был в ремонтном... Как? - Взорвались. - Как?! - Не знаю. И никто пока не знает... "Да, Джулио, - подумал Захаров, - помнишь, как не хотел ты ложиться в фамильный склеп на Кампо Санто? Будь ты сейчас здесь, ты выпил бы с нами традиционные три глотка морской воды, - если бы не вернулся кто-то другой. Если бы ты был с нами... И если бы не я сам послал тебя туда! "Славную работенку я сосватал тебе, адмирал? Отведи душу!" Ты не отвел, ты отдал ее, Джулио..." - Почему те, кто погибает, самые лучшие? Сколько нас было и есть, и прекрасные люди, но те, кто погиб, - лучше? Аршакуни посмотрел на Захарова своими темными глазами - посмотрел пристально и добро. - Мы есть, а их больше нет. - Какие люди, какие люди... Джулио, Чеслав... Аршакуни положил ему руку на плечо: - Мне пора идти, Матвей. Меня ждут в ремонтном. - Иди, - сказал Захаров. - А ты? - Я останусь. - Может, пойдешь к себе? Я провожу. - Иди, - повторил Захаров. - Иди. Он опустил голову и медленно, вспоминая, заговорил. Слова тяжело падали в тишину. Адмиральским ушам простукал рассвет: "Приказ исполнен. Спасенных нет". Гвозди б делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей. Нет, это был не рассвет, а яркий и жаркий день, и не тонкий переписк морзянки, а спокойный голос начальника акустического поста доложил о взрывах в океане, и сам Захаров тоже спокойно вел потом переговоры с "Русланом" и базой Факарао, глядя, как дрожат, на экране в блеклом свете прожекторов обломки - рваные куски металла, разбросанные по илистому дну. И все же... Все же было именно так, как тогда, и адмирал был, грузный и седой... Спокойно трубку докурил до конца, Спокойно улыбку стер с лица. И еще были люди - люди, оставшиеся там, на километровой глубине. Он не сказал этим людям так, как должен был: У кого жена, дети, брат - Пишите, мы не придем назад. Не сказал, потому что не ждал этого. Потому что этого не могло, не должно было быть. Не имело права быть. Но так было. И Захаров был уверен, что если бы он отдал им и такой приказ, они ответили бы, как те: И старший в ответ: "Есть, капитан!" А самый дерзкий и молодой Смотрел на солнце над водой. "Не все ли равно, - сказал он, - где? Еще спокойней лежать в воде". Джулио, Чеслав... Больно, до чего же больно! Гвозди б делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей. Аршакуни ушел. У начальника ремонтных мастерских всегда очень мало времени. Захаров посмотрел ему вслед, потом повернулся к бармену. И в этот момент кто-то обратился к нему сзади - по-русски, но с таким невообразимым акцентом, что Захаров не сразу понял. - Простите, мне сказали, что вы - дежурный диспетчер. Что слышно о "Дип-Вью"? Захаров обернулся. Высокий блондин в форме американской гражданской авиации со значком "Транспасифика" на груди. Очевидно, с того дирижабля. И лицо... Странно знакомое лицо. - Да, - сказал Захаров по-английски. - Я был дежурным диспетчером. До тринадцати ноль-ноль. "Дип-Вью" ищут. И может быть, спасут. Вот только кто спасет двух подводников, погибших при поисках? Получилось зло, резко и зло, и Захаров сам почувствовал это. - Извините, - сказал он. - Погиб мой друг. - Я не знал. Простите. И позвольте представиться: Сидней Стентон, командир этого дирижабля. Собственно, бывший командир. Меня уже отстранили - до окончания расследования. Следственная комиссия прилетит завтра. Захаров, в свою очередь, представился. - Стентон, Стентон... Почему мне кажется, что я знаю вас? - Не знаю, - ответил Стентон. - По-моему, мы с вами до сих пор не встречались. - И сразу же переменил тему. - Как вы думаете, его спасут? - Кого? - Кулиджа. Который в "Дип-Вью". - По всей вероятности. - Хоть бы его спасли, - тихо сказал Стентон. - Только бы его спасли... - Вы знали его? - Нет. Но он бы меня узнал. Если его спасут - я набью ему морду. Ох, как я набью ему морду! За все - за него, за Кору, за себя, за ваших подводников... Захаров повернулся к бармену. - Будь добр, Барни, сооруди-ка мистеру чаю - того, маврикийского, как для меня. - И, обращаясь к Стентону, пояснил: - Отменно успокаивает. Как раз то, что вам нужно сейчас... На лице Барни появилась растерянная улыбка. - Не могу, адмирал... Кончился ваш маврикийский. Только в понедельник доставят. Захаров почесал в затылке. - Ладно, сделай ситронаду, только льду побольше. А там видно будет. А мне - минеральной. И тоже со льдом. - Есть, сэр! - браво отозвался Барни, так, словно на какое-то мгновение оба они вернулись в прошлое - грозный вице-адмирал и старшина. Захаров взял Стентона под руку: - Пойдемте за столик. Там уютнее. И легче говорить. 7 "Дип-Вью" больше всего походил на увеличенный в десятки раз глубинный поплавок Своллоу. Трехметровая сфера была образована множеством пятиугольных стеклокерамических сегментов, вложенных в титановую решетку. Последнего, впрочем, Аракелов не видел, это он вычитал из описания, врученного ему Зададаевым еще наверху. Видел он просто гигантскую граненую пробку от хрустального графина, этакий слабо светящийся... Аракелов попытался подобрать подходящее стереометрическое определение, но в голову ничего не приходило: слишком много граней. Одним словом, дофигаэдр. Тоже неплохо. Аракелов улыбнулся. Сходство с пробкой довершал расположенный под сферической гондолой металлический цилиндр, наполовину ушедший в ил. Это был наполненный дробью аварийный балластный бункер, вес которого и не давал "Дип-Вью" всплыть. Изображение на экране было четким. Аракелов видел даже две контрольные чеки - металлические спицы с красными жестяными флажками на концах. Отсюда все выглядело предельно просто. Выйти, доплыть до аппарата, - это каких-нибудь несколько десятков метров, - вынуть контрольные чеки. Девять штук. И все. На это уйдет максимум час. С двойным запасом - два. Время еще есть. Картина была соблазнительна в своей доступности, но в нее никак не укладывались взорвавшиеся субмарины. И взорвавшаяся "рыбка", тоже. Аракелов прошелся по камере баролифта. С ума в пору сойти. А что? Это был бы неплохой выход... Особенно, если учесть, что он единственный батиандр на ближайшие тысячи миль и, кроме него, Кулиджа выручить некому. Взять и выйти. А там будь что будет. "Нет, милый. Не имеешь ты на это права - на "будь что будет". Ты должен выйти и сделать. Потому что больше сделать это некому". Замигал вызов телетайпа. Аракелов подошел, посмотрел. На ленте было всего одно слово: "Спускать?" "Спускайте", - отстучал он. Через минуту пол под ногами дрогнул: баролифт отделился от корпуса "Руслана". Аракелов подошел к иллюминатору - как раз вовремя, чтобы увидеть, как исчезли наверху раскрытые створки донного люка. Баролифт превратился теперь в макаемый аппарат, в принципе мало чем отличающийся от того же "Дип-Вью". Он медленно опускался в глубину, связанный с "Русланом" пучком фидеров и тросов. "При такой скорости, - прикинул Аракелов, - спускаться придется минут пятнадцать". Вода за стеклом иллюминатора постепенно меняла цвет: из зеленой она стала голубой, потом синей, наконец, пурпурной. "Так, - подумал Аракелов, - значит, прошли около двухсот метров". Для опытного батиандра само море - достаточно точный глубиномер. Триста метров - вода из темно-пурпурной стала иссиня-черной. Аракелов включил внешние прожекторы. В самое стекло иллюминатора ткнулась рыбина - она была похожа на каменного окун сантиметров сорок-пятьдесят длиной. Баролифт шел вниз, и рыбина вскоре отстала. Нечто, взрывающее субмарины. Может ли это нечто быть связано с самим "Дип-Вью"? Пожалуй, нет. Во всяком случае, это маловероятно. А что более вероятно? В лучах прожекторов видимость была вполне терпимой. Аракелов до боли в глазах всматривался туда, где за пределами освещенного пространства сгущалась холодная и тягучая тьма. Но ничего не увидел. Ничего, объяснявшего эти проклятые взрывы. Бывает так - не видно, но чувствуется. А тут - ничего. Ничего и никого. Рыб и то не видно больше. Только вода. Вода, взрывающая субмарины. Бред! Но это не просто вода. Это она - черная, тугая, упругая. Пучина. И в ней возможно все. Аракелов подошел к телетайпу. И в этот момент баролифт мягко тряхнуло. Дно. Несколько колебаний, быстро погашенных сопротивлением воды и амортизаторами, - и баролифт замер в центре медленно оседающего облачка ила, этакое трехногое механическое диво, отдаленно похожее на первые лунные модули. Замигал вызов, поползла лента. Зададаев спрашивал, когда выход. "Не знаю", - отстучал Аракелов. "Не понял". "Я тоже. И пока не пойму, не выйду. У меня еще час десять резерва. Погибли субмарины. "Рыбка". Если что-нибудь случится со мной, кто выручит Кулиджа?" "Понял. Час десять при двойном запасе на работу?" "Да". "Понял. Что делать?" "Мне нужен анализ воды". "На что?" "Не знаю. Полный". "А по глубинам?" "Полный". "Не успеть". "Запросите Факарао. У них здесь была многосуточная станция. Конец". "Понял. Ждите". Аракелов сам толком не знал, зачем ему эти данные. Просто это была единственная ниточка, по которой стоило пойти. Идти по ней можно было еще минут пятьдесят. А потом - потом в любом случае выходить. Но это потом. А пока надо думать. О чем? О воде. О пучине. Нужно хоть за что-то зацепиться. За что же зацепиться? Если за субмарины? Что с ними могло произойти? Взрыв - это ясно. Но почему? Отчего? У двух сразу... Нет, не сразу. С интервалом в четыре минуты. Субмарины идут строем уступа. Если в походном ордере - ведомая на пять кабельтовых позади мателота и на три правее по ходу; если в поисковом ордере - на три кабельтовых позади и на полтора правее. Так... В этом что-то есть... В каком ордере шли субмарины? Аракелов связался с Зададаевым. На выяснение ушло еще несколько минут. Диспетчер Гайотиды-Вест ручаться не мог, но, по всей видимости, ордер был походный, субмарины еще не успели перестроиться для поиска. Что ж, будем исходить из этого. Итак, субмарины идут в походном ордере. А на пути у них сидит... Кто? Ну, скажем, этакий осьминог-мутант. Кракен. Здоровый такой. С боевым спаренным лазером в трех руках. Или ногах? Подождал, высчитал упреждение, а потом - трах ведущую! Сидит, потирает щупальца - как, мол, я их, а? Через четыре минуты подходит ведомая. И ее тоже - трах! Логично. Картинка любо-дорого. Ловушка. Какая может быть ловушка? Кто может ставить на дне ловушки? Человек? Нет, пожалуй. На могильник - ВВ, ОВ [взрывчатые вещества, отравляющие вещества] или радиоактивные отходы - не похоже, взрыв каких-нибудь затопленных бомб или снарядов был бы куда мощнее. А всякие засекреченные подводные базы, на которых о разоружении слыхом не слыхали, - бред собачий. Как осьминог с лазером. Так кто же может ставить на дне ловушки? Телетайп: "Примите физико-химический анализ воды по данным Факарао". Аракелов стал следить за лентой, на которой теперь зарябили символы и цифры. Они ползли нескончаемой чередой, но все было не то, не то, не то... Нормально, нормально, в пределах нормы... Соленость... Количество взвешенных частиц. Норма. Газовый состав... Кислород... Мало. Очень мало. Но и это не то. Совсем не то. Никогда еще не взрывались субмарины из-за недостатка кислорода в воде. Вот отсутствие рыб это объясняет. Но мне сейчас на это наплевать. Сероводород... Этим можно тоже пренебречь. Концентрация, правда, великовата... Ну и концентрация! Про такую Аракелов и не слыхивал - хоть лечебницу открывай, но сейчас это его не касалось. Нефть... Нет. Что еще? Норма, норма, норма... Ничего. Пустой номер. А он в осаде. Потому что с каждой потерянной им минутой растет напряжение наверху. Нет, никто, конечно, не обвинит его в трусости. Но... И это "но" страшнее всего. Потому что они будут правы. Ведь он не рискнул выйти в пучину. Туда, где взорвались две субмарины и "рыбка". Субмарины, оснащенные турбинами Вальтера, способные развернуться на месте в любой плоскости, выполнить практически любую фигуру высшего пилотажа. "Рыбка", полторы тонны электроники и металла, неторопливо плывущие сквозь толщу, оставляя за собой серебристую цепочку пузырьков отработанного газа... И осьминог-мутант. Сидит и ждет. А потом трах-тарарах по ним лазером... По пузырькам прицелился... Почему по пузырькам? Черт его знает, почему. Просто потому, что и лодки и разведчик оставляют за собой пузырьки. Лодки не военные, им демаскироваться не страшно. А "рыбке" и подавно. Время, время... Если через полчаса он ничего не придумает... Он придумает. Иначе быть не должно. И не будет. Он не может, не имеет права идти на авось. Боишься, Аракелов? Нет. Не имею права. Тебе скажут - трус. Или не скажут - подумают, но и этого довольно. И Марийка станет отводить глаза и уже не подсядет рядом... Не думай об этом. Думай о деле. И тут его осенило: он использовал "рыбку" просто как некий самодвижущийся предмет, ему важно было, взорвется она или нет. А всю аппаратуру, которой "рыбка" набита битком, он упустил из виду. Болван! Он затребовал телеметрию "рыбки". Опять пустышка! Только этот дурацкий сероводород. Все остальное - в норме. Но этот сероводород... Что может сделать сероводород? В Черном море его до дуры, но ведь не взрывались же там подводные лодки? Стоп! Во-первых, концентрация газа там ниже. На несколько порядков ниже. Во-вторых, сероводород там лежит глубже. И в этом слое субмарины, пожалуй, и не ходили никогда. Но что же все-таки может дать сероводород? Причем такой концентрированный. Ничего. Если его не соединять с кислородом, конечно. Тогда пойдет реакция... Но кислорода в морской воде предостаточно, однако с ним сероводород не реагирует. Правда, это связанный кислород. Свободного же здесь мало. Ничтожно мало, так что этим можно пренебречь. Аракелов подошел к иллюминатору, прижался лбом к стеклу. Прожекторы баролифта до "Дип-Вью" не доставали, но над ним висела телекамера со своим прожектором, и Аракелов видел его как на ладони. Каких-нибудь полсотни метров... Выйти? И ведь лежит, проклятый, не взрывается. И баролифт пока не взрывается, хотя торчит на дне уже почти сорок минут. Не взрываются! Болван, какой болван! Он же сам, сам дал "добро" на спуск! Ему и в голову не могло прийти, что с баролифтом может что-то случиться: ведь баролифт - это нечто стабильное, надежное и естественное. Как раковина дл улитки. Инерция мысли... А ведь он уже внизу. На дне. И не взорвался. Не взорвался! И вдруг словно покатились со всех сторон пестрые осколочки смальты, складываясь в великолепную, яркую, безукоризненную четкую мозаику. И вот уже Аракелов увидел, как субмарина пропарывает тьму, оставляя за собой цепочку пузырьков отработанного кислорода. Она входит в сероводородное облако. Свободный кислород - и сероводород. Начинается реакция - и вот серная кислота уже проедает металл в том месте, где вырываются наружу кислородные пузырьки. Потом вода вламывается в двигательный отсек, она крушит все на своем пути, сворачивает с фундаментов турбины, рвет и ломает переборки... Взрыв! Безопасные, трижды безопасные субмарины, оснащенные турбинами Вальтера, безопасные и безотказные везде, только не в этих проклятых сероводородных облаках! Аракелов хотел броситься к телетайпу, но замер. Наверху, на самом краю поля зрения, зародилось какое-то движение, которое Аракелов скорее не увидел, а ощутил. Неясный сгусток тьмы выпал вниз, на мгновение закрыв собой софит телекамеры. Он двигался легко и мощно, как гигантская манта. И Аракелов так и подумал бы - манта, если б... Если б не странный мгновенный металлический взблеск. Нет, это была не манта. "Марта". Аракелов больше не видел ее, она снова скользнула в придонную тьму, но он был уверен, что не ошибся. Сейчас она появится там, возле "Дип-Вью"... И она появилась, теперь уже высвеченная ярким лучом лазерного прожектора. "Марта"! Какой кретин?! Ведь у "Марты" предел семьсот, а здесь девятьсот с лишним!.. Одним прыжком Аракелов оказался у люка и с маху всей ладонью ударил по кнопке замка. Пока диафрагма - медленно, слишком медленно! - раскрывалась, он несколькими движениями напялил снаряжение: браслеты, пояс, моноласт... И едва отверстие достаточно расширилось, Аракелов, с силой оттолкнувшись, вырвался наружу и поплыл, мощными взмахами ног и рук посылая тело вперед. 8 - Но как же это могло быть? Ведь подготовка космонавтов... Не понимаю, - сказал Захаров. - Не могу понять. Они сидели за угловым столиком в "Барни-баре". Стентон рисовал что-то пальцем на полированной столешнице... Барни стоял рядом и выжидательно переводил взгляд с одного на другого. - Кофе здесь водится? - спросил Стентон. - Разумеется, - отозвался Барни. - Какой вы хотите: по-бразильски, по-турецки, по-варшавски? - По-ирландски, - мрачно сказал Стентон. Захаров улыбнулся. Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел на него. Теперь ему было понятно, почему лицо Стентона с самого начала показалось знакомым. Они в самом деле никогда не встречались. Но зато портреты Стентона несколько лет назад промелькнули во многих газетах: хот космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски все же привлекают пока внимание прессы. К тому же Стентон - это особый случай. - И все-таки я никак не могу взять в толк, как это могло быть, - снова спросил Захаров. Стентону не хотелось говорить об этом. - Очень просто. Организм - штука сложная, не все можно предсказать заранее. Захаров не стал настаивать. Он взял свой стакан, поболтал - ледяные шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло. Так шуршат льдины, расколотые форштевнем и скользящие вдоль борта к корме; так перестукивает галька в прибое... Вода была холодной и удивительно свежей на вкус. Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они и пили - Захаров с Карэном "Джермук", а Джулио - ситронад... Стентон допил кофе, закурил. Он сам не мог понять, почему вдруг рассказал этому грузному и седому русскому больше, чем кому бы то ни было. Наверное, просто сработал "закон попутчиков"... Но есть вещи, которых не рассказать, не объяснить никому. Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с чего это началось: с фантастических ли романов, читанных-перечитанных в детстве, с документальных ли фильмов о программах "Аполлон" и "Спейс Шаттл", которые он смотрел не один десяток раз. Но в один прекрасный день он понял, что умрет, если не увидит черное небо - увидит сам, а не на экране телевизора. Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но семнадцатилетний подросток из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством полгода планомерно осаждал сенатора своего штата, что в конце концов тот махнул рукой и дал ему рекомендацию в военно-воздушное училище в Колорадо-Спрингс. Пять лет спустя Стентон окончил училище и был отпущен с действительной службы ВВС, так как решил поступать в университет. Университетский курс он одолел за два года - другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и он. Теперь он стал обладателем диплома авиаинженера. Но и это было лишь ступенькой. Еще через год Стентон защитил магистерскую диссертацию. В ВВС его не восстановили - там шли уже массовые сокращения, а двумя годами позже ВВС и вовсе перестали существовать. Однако Стентону это было только на руку. Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта "Возничий" - многоразового транспортно-пассажирского космического корабля - Стентон подал документы. И через четыре месяца получил извещение о зачислении в группу пилотов проекта. Беспрерывная, почти десятилетняя гонка кончилась. Он победил! К тому времени подготовка пилотов космических кораблей значительно упростилась. Если для кораблей "Джемини" и "Аполлон" она длилась тысячами часов, то уже для "Спейс Шаттл" она сократилась до восьмисот-девятисот, а в проекте "Возничий" - до двухсот с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно, будь подготовка более длительной... Впрочем, нет. Ведь и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряслись в десятках тренажеров, но... Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело вести истребитель по кривой невесомости, и совсем другое, когда невесомость длится... Стентону хватило двадцати четырех часов. На вторые сутки его в полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он оказался первой - и единственной пока - жертвой заболевания, вошедшего в космическую медицину как "синдром Стентона"... Впрочем, от такой славы радости Стентону было мало. Черное небо... Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий - и несколько часов... А потом месяцы в госпиталях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях "Транспасифика". Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его заменить. А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым... И что тогда? - И что же будет? - спросил Захаров. - Вы телепат? - Временами. Так что же? - Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь в Крестед-Бьютт и открою грил