- Там же, - тихо ответил Свердлуф и отвел глаза. Когда корабли опаздывали, он всегда почему-то чувствовал себя виноватым. - Все еще опаздывает... Маршевый греборатор - это серьезно, Тудор. - Знаю. И об этом я буду говорить с заводом. Но выход из графика - это тоже серьезно. Уже двое суток; Гаральд, Двое суток! А на "Дайне" - сколько пассажиров на "Дайне"? - Пятьсот. - В том-то и дело. Когда опаздывает каргобот - это плохо. Но когда опаздывает лайнер... Аварийник вышел? - Вчера. - Почему? - Болл хотел справиться сам. С греборатором? - Дубах усмехнулся. - Однако... Когда рандеву? - Аварийник идет на пределе, Тудор. - Когда? Свердлуф снова почувствовал себя виноватым. - Завтра. К семнадцати по среднегалактическому. Дубах кивнул. - Хорошо Гаральд. Если что-нибудь изменится - немедленно сообщите мне. И передайте по смене. Даже если ночью. Спокойной вахты! "Болл, - подумал Дубах, выйдя из диспетчерской. - Болл... Болл хороший пилот. Но - авантюрист слегка. Рассчитывает справиться с греборатором своими силами?! Жаль". Придя к себе, он прежде всего связался с отделом личного состава. - Лурд? Доброе утро. Да, Дубах. Вот что, Лурд: свяжитесь с базой Пионеров и узнайте, есть ли у них вакантные места пилотов. Есть? Сами запрашивали у вас? Превосходно. Откомандируйте в их распоряжение первого пилота Болла с транссистемного лайнера "Дайна". Пионерам нужен прекрасный пилот, а не мальчик, не так ли? И Болл подойдет им. Больше, чем нам, да. Нет, иначе я не дам добро на выход "Дайны". Ну вот и договорились. Спасибо! Жаль. Впрочем, у Пионеров Боллу будет только лучше. И Пионеры не связаны никакими графиками. И не перевозят людей. А на линейных маршрутах нужны пилоты, при любых обстоятельствах приходящие вовремя. Насколько все-таки проще с наземными коммуникациями: все автоматизировано до предела, человек выполняет только контрольные функции. Да и на воздушных - тоже. Хуже всего приходится отделам Звездного Флота, морских перевозок и индивидуального транспорта - им пространство поддаетс труднее. Пространство... Дубах не признавал его. Потому что пространство - лишь функция времени. Оно измеряется не километрами, не парсеками, а временем потребным на его преодоление. И Дубах боролся с ним, стремясь уменьшить это время. Потому что время, затраченное на преодоление пространства, - потерянное. И пусть жизнь человека за последние несколько веков изменилась без малого вдвое, но увеличились и расстояния... Дубах взглянул на часы. Пора. Он включил селектор. - Прошу дать сводку по отделам. Сводка была хорошей. Вот только... Он вызвал Баррогский стройотряд. - Панков? Доброе утро. Говорит координатор. Что там у вас стряслось, Виктор? - Между отрогом Хао-Ян и водоразделом пошли породы повышенной тугоплавкости. Геологи подкачали слегка. - С них спрос особый. - Плавление полотна замедлилось в полтора раза. - И?.. - Войдем в график, когда пройдем водораздел. - Прекрасно. - Дубах улыбнулся. - А пока люди должны добираться до Рудного воздухом? На гравитрах? Вибропланами? Энтокарами? Триста километров гравитром - это, наверное, очень хорошо? Как вы думаете? - А где я возьму энергию? Скажите все это план-энергетику, - не выдержал Панков. - Скажу. И энергия вам будет - спрашивайте! Спрашивайте все, что нужно. Но зато - давайте мне время. Ваша ТВП-трасса сэкономит каждому работающему в Рудном больше часа, Виктор. Больше часа! - Мы не на Земле, координатор. И энергобаланс у нас пока что другой. - Да, не на Земле. Там шесть миллиардов людей, а у нас - пятьсот миллионов. Но разве поэтому они должны пользоваться меньшим комфортом? Конкретно: что вам нужно, чтобы войти в график? Энергии у нас хватит, и не надо беречь ее там где речь идет о людях! - Два "аргуса", комплект каналов Литтла и хотя бы три комбайна. - Будут вам "аргусы", - пообещал Дубах. - Но... - Ладно, - сказал Панков, и Дубах почувствовал, что тот улыбается. - Остальное наше дело. "Аргусы" - атомные реакторы на гусеничном ходу - это дефицит. Их привозят с Лиды и с Марса, а на самой Ксении пока что производить их негде. И Дубах еще не знал, где он их достанет. Но в том, что достанет, - не сомневался. Правда, ему предстоял пренеприятный разговор с план-энергетиком, но к этому они оба уже привыкли, и споры и препирательства их были скорее традицией, чем необходимостью. В том, что при всей своей прижимистости Захаров "аргусы" выделит, Дубах был уверен. А комбайны и каналы Литтла - это несложно, можно перебросить откуда-нибудь - хоть с Терры например. Он снова включил селектор. - Весли, прошу вас, подготовьте мне быстренько цифры по пассажиропотоку к Рудному, - для Захарова. А то баррожцы застряли с ТВП-трассой и им нужна дополнительная энергия. - Когда? - Пары часов хватит? Слышно было, как Тероян выразительно вздохнул. - Вот и прекрасно, - сказал Дубах. - Спасибо Весли. Заверещал сигнал видеовызова. Дубах включил экран. Это был Ходокайнен из морского отдела. - Тудор, в Лабиринте сел на риф контейнер... Этого Дубах всегда боялся, - контейнеры с нефтью, буксируемые через Проливы... Дотянут они нефтепровод, наконец? На мгновенье перед Дубахом встала прекрасная в своей законченности картина. Он увидел расставленные через каждые триста метров трехногие опоры с катушками толкателей на вершинах и летящую сквозь них тяжеловесную нефтяную струю... Когда?! Впрочем, теперь уже... - Сколько? - теперь уже оставалась только робкая надежда на то, что контейнер малотоннажный. - Десять тысяч. Десять тысяч тонн нефти, пленкой, мономолекулярной пленкой покрывающие акваторию Проливов... - Совет Геогигиены оповещен? - Да. Химэскадрилья поднята... - Ходокайнен взглянул на часы, - ...семь минут назад. Через шесть они будут над Проливами. - Так, - сказал Дубах, чувствуя, что у него начинают болеть скулы. - Что с бактериологами? - Извещены. Подведем итоги. Химэскадрилья прекратит расползание, локализует очаг, - но и только. Дело за микрофауной, которая должна эту нефть уничтожить. Но ей нужно время, время... - Кто руководит операцией в целом? - Вазов. Это хорошо. Значит, ничего не будет упущено. - По окончании операции капитана буксира ко мне. Ходокайнен кивнул. Ему было жалко капитана, но Дубах, наверное прав. Почему-то получается, что Дубах всегда прав... 2 О предстоящей поездке к Бихнеру он вспомнил только в три часа. Словно сработал в нем какой-то механизм, выудивший из памяти нужную карточку: ведь, казалось, забыл, напрочь забыл, но в последний момент вспомнил-таки. И ровно за тридцать секунд до того, как прозвучал контрольный сигнал Таймера. ...Бихнер позвонил вчера в конце дня. - Добрый день, Тудор! Знаю вашу постоянную занятость, но все же хочу попросить вас завтра в четыре поприсутствовать при одном нашем эксперименте. Любопытном, я бы сказал, эксперименте. Надеюсь, вам тоже будет любопытно. - Хорошо, - сказал Дубах. Непременно буду. Спасибо, Эзра. Лаборатория Бихнера весь последний год терроризировала его. Они ежемесячно съедали годовой энергетический лимит, и Дубах сам не до конца понимал, каким образом ему удавалось получить от Захарова энергию для их ненасытной аппаратуры. Но похоже они добились чего-то стоящего - судя по тону Эзры и его непривычному лаконизму. Дубах в последний раз включил селектор. - Я буду в Исследовательском, у Бихнера. Если поступят информации о "Дайне" и Проливах - передайте мне немедленно. Спасибо! Исследовательский Центр находился на равнине, километрах в пятидесяти от Совета и Дубах решил добираться энтокаром. Это минут пятнадцать. Впрочем, через несколько месяцев здесь пройдет линия метрополитена, и тогда время сократится до двенадцати минут. Каждая минута, отвоеванная у пространства, была для Дубаха личной победой, потому что борьбе этой он отдал всего себя. В среднем согласно статистике каждый житель Ксении ежедневно тратит на транспорт около полутора часов. А это значит, что на полтора часа человек выбывает из активной жизни. Конечно, в дороге можно думать; можно читать, разговаривать по связи. Но все это - паллиативные решения. Компромисс. Уступка вынужденности. Дубах всегда ненавидел компромиссы, хотя ему и случалось - достаточно часто случалось - идти на них. Бихнер поднялся ему навстречу. - По вашему появлению можно проверять часы, Тудор! Признайтесь по секрету - я никому не скажу! - с вами не занимались вивисекторы из группы Оффенгартена? Дубах рассмеялся: Оффенгартен занимался проблемой биологических часов. - Нет, - сказал он. - И не выдавайте меня: я по характеру не гожусь в подопытные. И вообще - давайте без дипломатии. Знаю я эту вашу слабость, как и вы мою... Так какими чудесами вы хотите меня поразить? - Как вам сказать, Тудор?.. Имейте терпение; сами увидите. И Дубах увидел. Внешне все выглядело весьма буднично. Стол - большой лабораторный стол метров пять длиной с матовым покрытием из лондропласта. На каждом конце стола стояло по маленькой клетке, в одной из них спокойно охорашивался белый мышонок. От обеих клеток вертикально вверх уходил пучок проводов. - Начнем? - спросил Бихнер. - Я весь внимание - сказал Дубах, и это было правдой. Исследовательский Центр был его детищем в полном смысле слова. Если транспорт на Ксении существовал задолго до появления Дубаха и он лишь способствовал росту, расширению, совершенствованию коммуникаций, то Центр создавал он - от начала и до конца. Он сумел подключить к работе самых талантливых и оригинальных ученых - не только Ксении, но и с других планет. Бихнера, например, он сманил из Института Физики Пространства на Земле. Центр доставлял Дубаху хлопот не меньше чем все транспортные сети, вместе взятые. Он поглощал энергию в неимоверных, фантастических количествах. Он требовал уникальную аппаратуру чуть ли не до ее появления: стоило просочиться сообщению, что где-нибудь на Пиэрии разработана нова конструкция ментотрона например, как неизбежно оказывалось, что Центру он нужен прямо-таки позарез, и Феликс Хардтман из отдела снабжения хваталс за голову и обрушивал на Дубаха такое... Но зато Центр работал. Как это бывает всегда, девяносто девять из ста их идей оказывались просто бредом, но они наталкивали на ту сотую... Кто знает, может быть сейчас ему покажут результат именно сотой идеи? - Смотрите, - сказал Бихнер. - Смотрите внимательно. - И в сторону: Вано, пуск! Сперва Дубах вообще ничего не заметил. И лишь через несколько секунд осознал что мышонок продолжает умываться уже в _другой_ клетке. - Что это? - спросил он у Бихнера. - Не кажется ли вам, координатор, что вы хотите от меня слишком многого? Я вам показал - этого мало? - Мало, - сказал Дубах каким-то петушиным голосом. - Условно мы назвали его "телепортом". Весьма условно. Суть - мгновенное перемещение объекта в пространстве. - Мгновенное, - повторил Дубах. - Мгновенное. Очень интересно... Но - как? - Мы сами еще до конца не понимаем. Очень грубо, я бы даже сказал - примитивно грубо, это можно уподобить тому, как электрон не существует в момент перехода с орбиты на орбиту, исчезая с одной и одновременно появляясь на другой. Но это не аналогия, пожалуй. Это скорее метафора. - Дистанция? - Как вам сказать, Тудор... Пока мы дошли до пяти метров. Причем переброска одного этого мышонка через стол обошлась по крайней мере в полет к Лиде. Да и проживет этот мышонок не дольше суток: происходят какие-то изменения на субатомном уровне, а какие именно - мы еще не установили. Обещали помочь ребята из Биоцентра, но боюсь, им этот орешек не по зубам. Вот если бы привлечь группу Арендса и Ривейры, - они занимаются сходной проблемой... - Бихнер метнул на Дубаха косой взгляд; тот кивнул, - что ж, ничего невозможного. - Потому-то мы пока и пригласили только вас, Тудор. Строить, как это называлось?.. Триумфальную арку вот, - строить ее еще рано. До практического применения - годы, а то и десятилетия. Эффект получен экспериментально; его нужно обосновать, изучить, изменить. Многое, очень многое, - да что я вам объясняю, Тудор! Дальние же перспективы вы видите лучше меня. Дубах видел. Это была победа. Победа окончательная и обжалованию не подлежащая. И уверенность в этом ему придавала будничность, заурядность обстановки. Победа! Ибо время перемещения в пространстве сведено к нулю. К _нулю_! Это - последнее поражение пространства, которое до сих пор лишь отступало, медленно, с трудом, огрызаясь, требуя жертв, - и временем, и людьми даже, что еще страшнее, что самое странное, самое нетерпимое для человека. Но от этого удара пространству уже не оправиться. Никогда. Во веки веков. - Эзра, - сказал Дубах. - Вы знаете, что это такое? Это не жалкие клочки, не увеличение скорости карвейра. Это - победа! Бихнер счастливо улыбнулся: - До победы еще очень далеко, Тудор. Оч-чень. Но я рад, что вы понимаете это так. Я знал, что вы первый, кто поймет это. Спасибо! 3 Перед уходом Дубах еще раз связался с Советом. Аварийник шел к точке рандеву с "Дайной", выжимая из своих гребораторов все, что можно. Может быть, он придет даже раньше, чем обещал. Бактериологи вылетели и сейчас уже приступают к севу. Похоже, на этот раз все обойдется более или менее благополучно. Хотя о каком благополучии можно говорить, когда по поверхности Проливов разлилось десять тысяч тонн нефти?! "Да, веселый будет разговор в Совете Геогигиены, - подумал Дубах. И они будут правы, абсолютно правы. Когда же, наконец, нефтяники справятся с нефтепроводом и мы скинем с плеч танкерный флот? Нескоро еще ох, нескоро..." Дубах с места рванул энтокар вверх прямо в седьмой - скоростной - горизонт. До дому отсюда около часа лету. Он перевел управление на автоматику, повернул к себе проектор и вставил в него маленькую кассетку книгофильма. "Пройдет десять, пусть двадцать даже лет, - и не нужно будет ни энтокаров, ни вибропланов, ни карвейров, - подумалось ему. - Это всегда казалось мечтой, недостижимой, как горизонт. Целью, к которой можно лишь асимптотически приближаться, как к скорости света в обычном пространстве. И вот мечта стала реальностью, хотя и отдаленной еще, но уже вполне достижимой и ощутимой. Доживу ли я до этого, - подумал он. - Очень хочетс дожить..." И вдруг ему стало грустно. Он понял, не только разумом, но всем существом ощутил, что жизнь его уже _сделана_. Как бывает сделана вещь. Может быть, причина крылась в его фанатической почти приверженности одной идее? "Нет, - сказал он себе. - Нет, так нельзя. Думай о том, как это будет - победа". "Я и думаю, - ответил он себе, - и я сделаю все, чтобы победа пришла скорее. Как делал до сих пор. Как не умею делать иначе. Но все-таки хорошо, что она наступит еще не сегодня. Будь она возможна сегодня - сделал бы все, что могу. Но это будет еще нескоро - "телепорт", - как говорит Эзра. И, может быть, я просто не доживу. Ведь победа победе рознь. И бывают сокрушительные победы, - как эта, потому что она отменит меня. Ведь я знаю, как жить для победы. Точнее - как жить для борьбы за победу. Но что делать, когда победа отменяет тебя?.." На мгновенье его охватило острое сочувствие к пространству - пространству, с которым он боролся всю жизнь. Ведь, уничтожив пространство, "телепорт" отменит и Дубаха, координатора Транспортного Совета Ксении. В это время раздался сигнал вызова. - Слушаю, - сказал Дубах. - Говорит Свердлуф. Болл сообщил, что авария ликвидирована и "Дайна" идет своим ходом. Я возвращаю аварийник координатор, - последнее было сказано тоном полувопросительным-полуутвердительным. - Да, - сказал Дубах, чувствуя, как отходит куда-то его ненужная тоска. - Правильно Гаральд. Спасибо. "Все-таки молодец этот Болл! С таким пилотом расставаться жаль. Но у Пионеров ему будет только лучше. А на линейных трассах нужны пилоты, не выходящие из графика ни при каких обстоятельствах. Потому что... Зачем объясняю все это себе, - подумал Дубах. - Оправдываюсь? В чем? Разве что-нибудь неясно? Разве я сомневаюсь? Нет. Все правильно. Все идет так. Как должно быть". Внизу, под энтокаром, стремительно скользила назад травянистая равнина с одинокими купами деревьев, отталкивающихся от своих вытянутых теней. Пространство ее казалось безграничным - от горизонта до горизонта. И столь же безграничное воздушное пространство охватывало точку машины со всех сторон. Но Дубах явно ощущал всю эфемерность, обреченность пространства. Ибо каким бы ни казалось оно могучим, уже существовал маленький белый мышонок, спокойно охорашивающийся в своей клетке. И сейчас Дубах думал об этом с отстраненным спокойствием триумфатора, одержавшего сокрушительную победу. Андрей Балабуха. Усть-Уртское диво Чем больше времени проходит со дня, когда явилось нам "усть-уртское диво", тем чаще я вспоминаю и думаю о нем. Интересно, происходит ли то же с остальными? Как-нибудь, когда все мы соберемся вместе, я спрошу об этом. Впрочем, все мы не соберемся никогда. Потому что... Мне кажется, что это должен был пойти туда, но тогда у меня просто не хватило смелости. Да и сейчас - хватило бы? Не знаю. К тому же это неразумно, нерационально, наконец, просто глупо - в чем я был уверен еще тогда, остаюсь убежден и сейчас. И все же... "Усть-уртское диво..." О нем говорили и писали не много. Была статья в "Технике-молодежи", в разделе "Антология таинственных случаев", с более чем скептическим послесловием; небольшую заметку поместил "Вокруг света"; "Вечерний Усть-Урт" опубликовал взятое у нас интервью, которое с разнообразными комментариями перепечатали несколько молодежных газет... Вот и я хочу об этом написать. Зачем? Может быть, в надежде, что, описанное, оно отстранится от меня, отделится, уйдет, и не будет больше смутного и тоскливого предутреннего беспокойства. Может быть, чтобы еще раз вспомнить - обо всем, во всех деталях и подробностях, потому что, вспомнив, я, наверное, что-то пойму, найду не замеченный раньше ключ. Может быть, ради оправдания, ибо порой мне кажется, что все мы так и остались на подозрении. Впрочем, не это важно. Я хочу, я должен написать... Как всегда, разбудил нас в то утро Володька. Хотя "всегда" - это слишком громко сказано. Просто за пять дней похода мы привыкли уже, что он первым вылезает из палатки - этакий полуобнаженный юнги бог - и, звучно шлепая по тугим крышам наших надувных микродомов, орет во всю мочь: - Вставайте, дьяволы! День пламенеет! И мы, ворча, что вот не спится ему - и без того, мол, вечно не высыпаешься, так нет же, и в отпуске не дают, находятся тут всякие джеклондоновские сверхчеловека! - выбирались в колючую прохладу рассвета. Но на этот раз вашему возмущению не было предела. Потому что день еще и не собирался пламенеть, и деревья черными тенями падали в звездную глубину неба. - Ты что, совсем ополоумел? - не слишком вежливо осведомился Лешка и согнулся, чтобы залезть обратно в палатку. Я промолчал: не то чтобы мне нечего было сказать - просто я еще не проснулся до конца, что вполне понятно после вчерашней болтовни у костра, затянувшейся часов до трех. Промолчали и Толя с Наташей - думаю, по той же причине. Все-таки будить через два часа - это садизм. - Сам сейчас ополоумеешь, - нагло пообещал Володька. - А ну-ка пошли, ребята! Хотя Володька был самым младшим из нас, двадцатилетний студент, мальчишка супротив солидных двадцатисемилетних дядей и тетей, но командовать од умел здорово. Было в его голосе что-то, заставившее нас пойти за ним без особого сопротивления. К счастью, идти пришлось недалеко - каких-нибудь метров сто. - Это что за фокусы? - холодно поинтересовался Лешка и пообещал: - Ох и заработаешь ты у меня когда-нибудь, супермен, сердцем чую... - А хороший проектор! - причмокнул Толя. - Где ты его раздобыл? Действительно, первое, что пришло нам в голову, - это мысль о проекторе. И естественно. Между двумя соснами был натянут экран, а на нем замер фантастический пейзаж в стиле Андрея Соколова. Четкость в глубина изображения вызывали восхищение. Казалось, между соснами-косяками открылась волшебная дверь, ведущая в чужой мир. Багровое солнце заливало густым, словно сжиженным светом темный лесок, волнами уходивший вдаль - туда, где вычертились в изумрудно-зеленом небе горы, внизу неопределенно темные, не то исчерна-синие, не то иссиня-зеленые, увенчанные алыми снежными шапками. Справа высилась густо-фиолетовая скала, отбрасывавша ломаную, какую-то даже изорванную тень. Формой она походила на морского конька, стилизованного под новомодные детские игрушки, изображающие зверей, и в этой тени едва ощутимо чувствовалось что-то - не то куст, не то щупальца какого-то животного. - Замечательно красиво! - Наташа передернула плечами. - Молодец, Володька, днем не рассмотреть было бы! - Да при чем здесь я! - обиделся Володька. - Я из палатки вылез, отошел сюда, увидел - и побежал вас, чертей, будить! - А проектор сюда господь бог принес? - невинно полюбопытствовал Лешка. - В самом деле, Володька, хватит, - поддержал я. - Поиграли - и будет. Мы не в обиде, картинка великолепная... - Дался вам проектор! Да где он? Где? И где его луч? Луча и впрямь не было - сразу это как-то не дошло. Мы переглянулись. - Может, голограмма? - неуверенно спросила Наташа. Никто ей не ответил: представления о голографии у нас были одинаково смутные. Кто его знает!.. - Или мираж?.. - предположил я. - Мираж? - переспросил Толя с убийственным презрением. - Где ты видел мираж ночью? Да еще с таким неземным пейзажем? - Неземным? - настороженно повторил Володька. - Ты сказал - неземным? Верно ведь! А если это... - ...мир иной? - съязвил Лешка. - Вогнуто-выпуклые пространства? Тоже мне Гектор Сервадак! Робинзон космоса! - А я верю, - тихо проговорила Наташа. Наверное, женщины больше нас подготовлены к восприятию чуда. - Это действительно - мир иной. Только - какой? - Бред, - бросил Лешка, помолчал, потом развернул свою мысль более пространно: - Поймите вы, я сам фантастику читаю и почитаю. Но всерьез новая гипотеза может привлекаться лишь тогда, когда ранее известное не объясняет факта. Это - азы корректности. Зачем звать пришельцев из космоса, когда загадки земной истории можно объяснить земными же причинами? Зачем говорить об иных мирах, когда мы еще не выяснили - не галлюцинация ли это? Не мираж ли? Не какое-нибудь наведенное искусственное изображение? Мы не видим луча проектора? Но ведь есть и иные способы создания изображения. Мираж ночью? А вы точно знаете, что ночных миражей не бывает? Можете за это поручиться? Ты? Ты? Ты? - Он поочередно тыкал пальцем в каждого из нас. - Так зачем же зря фантазировать? Это всегда успеется. Возразить было трудно. Мы стояли, молча вглядываясь в картину. - Стоп! - сказал вдруг Володька. - Сейчас мы все проверим. Я мигом, ребята! - И он убежал к палаткам. - А ведь это... диво появилось недавно, - сказал Толя. Так родилось это слово - "диво": усть-уртское диво. - Часа три назад. От силы - четыре. Когда сушняк для костра собирали, я как раз между этими соснами прошел - тут еще куст есть, я об пего ободрался, о можжевельник чертов... - Любопытно. - Лешка закурил, огонек отразился в стеклах очков. - Знаете, чего мы не сообразили? Проектор, проектор... А экран? Мы ведь его только вообразили: есть проектор - должен быть и экран. Ведь эта штуковина болтается в воздухе. Правда, сейчас умеют создавать изображения и в воздухе, насколько я знаю. - Возможно. - Толя похлопал себя по карманам. - Дай-ка сигарету, я свои в палатке оставил. Спасибо. Как вы думаете, почему оно не светит? Ведь там - день, а сюда свет не попадает... Слушайте, а что Володька задумал, а? - Увидим, - коротко сказала Наташа. Лешка тем временем обошел сосну, ограничивающую "диво" справа, и сразу же исчез. - А отсюда ничего не видно. Только сгущение какое-то в воздухе. Сейчас я его ощупаю. - Давай вместе, - сказал я и пошел к нему. Уже начинало светать, и мы ориентировались свободнее. Сразу же за деревом начиналось, как сказал Лешка, "сгущение". Воздух быстро, на протяжении каких-нибудь двадцати сантиметров, уплотнялся, превратившись в конце концов в твердую, идеально гладкую, прохладную на ощупь стенку, полукругом идущую от дерева к дереву. Дотянуться до ее верха мы не сумели, даже когда Лешка взобрался ко мне на плечи. Вернулся Володька в сопровождении Чошки. Чошка - полугодовалый кобелек, если верить Володьке - карельская лайка. Их два брата - одного помета: Чок и Получок. Это охотничьи термины, значения коих я никогда не понимал. Чок - интеллектуал. При любой возможности он садится и предастся размышлениям, уставясь в одну точку, сосредоточенно морща лоб и нос. Наташка утверждает, что это у него "наружные извилины". Володька притащил свою гордость и предмет всеобщей зависти усть-уртских охотников: скорострельный охотничий "манюфранс" - изящный, легкий, с полупрозрачным прикладом из какого-то пластика. В день восемнадцатилети его подарил Володьке Трумин, сам заядлый охотник, купивший ружье во врем не то конгресса, не то симпозиума в Лионе и потом два года сберегавший дл этого случая. - Смотрите! - Володька показал пальцем на какую-то точку в зеленом небе "дива". - Видите, птица не птица - летает что-то такое, птеродактиль тамошний? Приглядевшись, мы убедились, что это не просто точка, а крохотный черный треугольник, по-орлиному пишущий в небе круги. Володька вскинул ружье, прицелился. Грохнуло. Полет треугольничка словно сломался, на мгновенье он замер, а потом наискось скользнул вниз. Володька опустил ружье. - Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив? Лешка смолчал. - Н-да, диво!.. - раздраженно проворчал Толя. И вдруг мы вздрогнули от Наташиного истошного: - Чок! Чок! То ли, пошевелив наружными извилинами, Чок решил принести добычу хозяину, то ли ему просто захотелось рассмотреть поближе, что там такое, - трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами - туда, в экран, в картину, в "диво", на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя на песке ямки следов. - Чок! - заорал Володька. - Чок! - Он пронзительно засвистел, но Чок игнорировал все наши призывы. Характерец у него всегда был более чем самостоятельный... В какой момент Володька ринулся вслед за ним, а не заметил - только услышал сдавленное Лешкино: "Стой, кретин!", а потом меня сшибло, и мы оказались на земле - все трое: Лешка, Володька и я. - Держи его! - скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то - не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле. - Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! - Над нами стояла Наташа. Она сказала это так отчужденно, что мы сразу остыли. - Где моя очки? - спросил Лешка, поднимаясь на ноги, вид у него был сконфуженный. - Никто их не видел? - На. - И Наташа отвернулась, глядя в "диво". Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность, по мере удаления становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозиные крылья. Чок потерялся в этих проросших зарослях. Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои. - В герои-первопроходцы захотел? - спросил Лешка зло. - А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый? - Чошка-то там дышал! - возразил Володька. - Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы понятия не имеем... И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно? - До чего? - наивно спросил Володька. Лешка промолчал. - Что ты предлагаешь, Лекс? - поинтересовался я. - Для начала - пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет. Поминутно оглядываясь, мы молча пошли к палаткам. За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся в город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда "научную общественность"? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему - как-никак доктор исторических наук, профессор... И мы остались втроем. Володька весь день просидел перед "дивом", хотя кидаться в него очерт голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним? Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу... Солнце "дива" закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абсолютной тьмы, кое-где пронзенной тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась... Как бы это сказать? Живой, пожалуй. Да, другого слова, кажется, не подобрать. - Ноктовизор бы сюда, - вздохнул Лешка. - В инфракрасном бы посмотреть... Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение наше чуть-чуть слало, и мы понемногу разговорились, потому что надо же было в конце концов - не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей "абалаковки" плоскую четвертинку коньяка. - Черт с вами, поглощайте НЗ. Как раз к случаю... Настоящий. Армянский ереванского розлива. Мы развели растворимый кофе, причем не в обычных кофейных дозах, а в поллитровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил: - Между прочим, мне только кажется, что мы сегодня не обедали, или это в самом деле так? Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом. - Вот тетерь и выпить не грех, - изрек Володька, бросив опустошенную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира. Мы по очереди приложились к бутылке. Коньяк и впрямь был хорош. Володька, слава богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и попыхивая зажатой в губах сигаретой. - А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось диво нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее... - Логично, - согласился Лешка. - Хотя и не обязательно. - А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю свое мнение. Вотум сепаратум, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет? - Есть, - подтвердил я, - есть, Володечка, только ты на всякий случай сплюнь через левое плечо. Троекратно. А то накаркаешь еще... Володька поплевал. - И все же что оно такое - наше диво? - вздохнул я. - Неужели действительно выход в какой-то мир, пресловутая нуль-транспортировка? - Похоже. Во всяком случае мне ничто другое в голову не приходит, - сказал Володька. - Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал? - А ты уверен, что его кто-то создавал? - спросил Лешка. - Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: "А где те, что создали эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?.." - Спонтанное образование? - удивился я. - А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, то воспользовался бы им. Логично? Я кивнул. - А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или - до того, как мы нашли диво. Или мы его и не можем увидеть? - возразил Володька. - Цивилизация человеков-невидимок? - В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. - Романы бы тебе писать, дружок! - Но ведь и обратного утверждать нельзя, - вступился я. - Зря ты язвишь, Лекс. - Что гадать! Теоретически тут все равно ни до чего не додумаешься. - Володька сел, бросил окурок в костер. - Да и не важно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентная комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное - и так ясно. Нам открылс выход в чужой мир. Не земной. И мы - на пороге. Шагнул - и там. Этакое окно в Европу... - Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как? - Спроси что-нибудь попроще, а? - Володька потянулся, зевнул. - Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята... Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не получится. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету - не взял с собой... - Ты гений! - возгласил Лешка. - Преклоняюсь перед твоим величием! - А вам не кажется, что мы не о том говорим? - Я встал, прислонилс спиной к дереву. Рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. - Мы идем по пути наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще - это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение дл кого-то, кроме нас самих. - А кто компетентен? - спросил Лешка. - Ты знаешь такого? - Не знаю. И ты не знаешь. Но когда соберут здесь роту ученых - надеюсь, в сумме одна компетентная единица получится. И вообще - не перебивай, Лешка, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное - область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в... - Куда? - Лешка порой бывает попросту невыносим. - Почем я знаю, куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько, десятков тысяч ангелов может разместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально? - Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на... Черт, забыл, как оно называется! Ну да ладно! Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри - фигурки... Какое-нибудь там Ледовое побоище или охота питекантропов на мамонта... В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким... Как мальчик с пальчик... Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира, Смотреть на нее через стекло - не интересно. Вернее, нет - интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда просто чувствовал - смутно, нутром, как говорится. Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение. - Сантиментщики несчастные, - буркнул Лешка. - Знаю я, к чему ты, Володька, подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить буду, дурня, понял? Я сказал: никакой самодеятельности! Чок вот не вернулся, а с его чутьем это легче, заметь. Может, диво только с нашей стороны видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо оснащенной, продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки нынче ни к чему. Сам посуди, чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир - его же исследовать надо, изучать! А что ты можешь один? С твоими возможностями, знаниями? Колумб-третьекурсник... Даже если сумеешь благополучно вернуться, ты не принесешь никакой ценной информации, а лезть туда ради самовыражения - не слишком ли эгоистично! Предположим даже, что ты что-то узнаешь, поймешь. Кому и что это даст, даже если ты вернешься? А это не только не гарантировано, но просто-напросто почти невероятно. - Можешь не сторожить! - великодушно разрешил Володька. - Не сбегу. Чошку вот жалко... - Жалко, - согласился Лешка. - Хороший был щен. Почему собаки вечно должны за людей страдать?.. Мы помолчали. Еще по разу приложились к бутылке, потом Лешка размахнулся и бросил ее в темноту - она с треском упала. - Зря, - сказал я. - Зачем лес загаживать, Лекс? Лешка не прореагировал. - Ну, я спать пошел, - сказал он после паузы. - Вы еще долго? - Нет, - отозвался Володька. - Поболтаем еще чуть-чуть - и тоже на боковую. Проходя мимо меня, Лешка шепнул: - Ложись сегодня с ним, Дюдыч. На всякий случай... Я кивнул. Володька вытащил из костра ветку, прикурил. - Знаешь, Дим, меня это порой пугает... - Что? - Рассудочность наша. Это - неразумно, то - нерационально. И верно, неразумно и нерационально. Только вот попалось мне, помнится, такое определение... Не то у Веркора, не то еще где-то: человек - существо, способное на алогичные поступки. Скажи, ты никогда Армстронгу не завидовал? - Терпеть не могу джаз. - Дурак, я про Нейла! Я вот часто думаю: каково ему было, впервые ступившему на Луну? Впервые в чужом мире - и он вокруг тебя, под ногами... Как я ему завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был. Да и сейчас завидую, что греха таить. И Крымову со Скоттом - на Марсе. - Никогда им не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились - долго, тщательно. Без малого всю жизнь. Это мы отсюда им завидуем: ах, сверкающа почва Луны!.. А для них это работа. Тяжелая. И, конечно, интересная. Вот чему можно позавидовать: они место свое нашли, дело свое. А это все - романтика, которая, как известно, уволена за выслугой лет. - Шиш тебе! - Избытком вежливости Володька, увы, не страдал. Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком. - Ну, пошли спать, что ли? - Иди. Я сейчас, только взгляну еще раз на диво. Эх, Дим, до чего Чошку жалко!.. Может, вместе сходим? - Сейчас там все равно ничего не видно - темь одна. Попозже надо, когда там рассветет. - Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи! И не бойся, не сбегу. Володька ушел. Я забрался в их палатку - она была просторная, четырехместная, не то что наша с Лешкой "ночлежка". Через открытый вход был виден костер - тлеющие угли, по которым изредка пробегали робкие язычки умирающего огня. От вида гаснущего костра всегда становится неуютно и грустно... Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он проворчал что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно. Когда я проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы - четыре. Но спать почему-то уже не хотелось. Я встал и тихонько, чтобы не разбудить Володьку, выбрался из палатки. "Диво", слава богу, никуда не делось. Рассвет там еще не наступил, и оно сгустком тьмы висело на фоне темного леса. Я долго всматривался в эту черную бездну - так долго, что под конец мне стало мерещиться, будто там, в глубине, движется робкая светящаяся точка, словно кто-то идет с фонарем... Я протер глаза. Точка исчезла. Вернувшись к палаткам, я постоял в раздумье, покурил. Будить их или нет? Я представил себе сердитую Лешкину физиономию и рассмеялся. Набрав в грудь побольше воздуху, я заорал во всю мочь: - Вставайте, дьяволы! День пламенеет! Володька вылетел из палатки, как чертик из табакерки. - Что случилось? - Ничего, Володечка, просто я хотел пожелать тебе доброго утра. Володька аж задохнулся: - Ну, Димка!.. - Что-то Лешка не просыпается, - сказал я. - Пошли, вытащим его из берлоги! Лешки в палатке не было. Мы удивленно посмотрели друг на друга: - Куда его унесло? - Может, прогуляться решил? С ним бывает. Ничего, скоро вернется. Через час Лешка еще не вернулся. Мы наскоро позавтракали, петом обнаружил, что у меня кончились сигареты, и полез за ними в палатку. Тогда-то я и обнаружил записку, прижатую "Спидолой". "Ребята! Я ухожу. Это неразумно, знаю. Но не могу иначе. Чудо происходит лишь один раз, а не то - какое ж оно чудо? И нельзя пропустить его, чтобы потом не каяться всю жизнь, Это эгоистично - я иду для себя, а не для других. Но