Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
    © Copyright Олег Дивов, 2000
    Текст в оригинальной авторской редакции
    #07
    роман
    М, ЭКСМО, 2000
    (в авторском сборнике "Толкование сновидений")
    журнальная версия под назв. "Круг почета"
    опубликована в журнале "Если" N5-2000
__________________________________







     Когда остается дюжина пар до конца, на финишной площадке уже
плюнуть некуда, не то что эффектно развернуться. Прессу отсюда вежливо
гоняют, но она вновь обратно просачивается. Еще бы, здесь же все
фавориты - толпятся у бортика, нервно переступая с ноги на ногу. Лыжи
поставили вертикально, головы дружно повернули к табло. На каждой лыже
крупный логотип производителя, на каждом лице непередаваемое словами
полуобморочное выражение. У меня в альбоме куча таких снимков. "Элан"
и я маленький, "К2" и я постарше, "Хед" и я, уже похожий на себя
нынешнего. Теперь акценты немного другие - скорее это я и
"Россиньоль". Все-таки если раньше фирма получала меня оптом, в пакете
со всей командой, то сейчас я лыжник эксклюзивный и сам могу выбирать.
Как это называет Илюха - "мальчика произвели из шлюх в куртизанки".
Ничего, пусть издевается. Он на самом деле не завистливый, просто
хамло.
     Вот мы, "призовые пары", смотрите на нас, восхищайтесь. Болгары
уже скатились до бронзы, но все еще надеются, что выйдет дубль. Стоят,
пыхтят, быстро переглядываются между собой, перебрасываются короткими
фразами - и снова глазами к табло. Не дай Бог кто-то сейчас прискачет
с лязгом и скрежетом, и "разломает" пару. Болгарская команда вся сидит
внизу, поправить ситуацию некому. Да и нет таких героев все равно,
лучшие их лыжники застыли у бортика, впившись глазами в цифры. Еще
одна пара наверху у американцев, но им тоже вряд ли светит. А вот
чехи, которые только начали разминаться, меня слегка нервируют.
     В принципе мы профессиональные горнолыжники. Но обычно про нас
говорят - "челленджеры". Формулу "Ски Челлендж" придумали двадцать лет
назад, и с каждым годом число делающих ставки возрастает на миллион
человек. Удлиненная трасса, очень злая, очень быстрая, флаги разнесены
почти как в слаломе-гиганте[1]. Требует в первую очередь выносливости
и отваги, причем в количестве поболее, чем у обычного мастера спорта.
А условия выигрыша на тотализаторе - как везде, нормальные
коэффициенты по ставкам. И лишь для тех, кто ставит на пару -
супервысокие. Казалось бы ерунда, подумаешь, мужчина и женщина из
одной команды должны взять одно и то же призовое место. Две бронзы,
два серебра... А ты угадывай и ставь денежки. Но в том-то и фокус, что
за всю историю наших тараканьих бегов по снегу "золотых пар" сложилось
лишь девятнадцать. Иногда аж по три за сезон. А иногда три сезона
кряду вообще без дублей - одни поломанные ноги...
     Я же говорю - злая трасса. Сегодня еще ничего, тошнотная, но
проходимая. А бывает, такую отгрохают, что только на схему посмотришь
и думаешь - все, пардоннэ муа, я здесь не поеду. Но потом вспомнишь,
что в "Ски Челлендж" не каждого обладателя Кубка Мира приглашают, а
тебя вот позвали, соберешь душу в кулак, перекрестишься - и на старт.
Безумие. Экстремальное шоу с непредсказуемым исходом. Раз в месяц по
одной и той же горе несутся парни и девчонки, снося флаги, вылетая,
кувыркаясь, сшибая иногда публику... На видео очень зрелищно. Диски с
записью самых эффектных моментов идут нарасхват. Даже я там отметился
- это когда у меня от перегрузки лыжа расслоилась. Тьфу! Зачем мы это
делаем? А все гордыня неуемная. В том же самом Кубке Мира я ни разу
выше третьего места не вскарабкался. Тамошняя слаломная трасса для
меня - частокол. Теряю на каждом флаге по одной-две тысячных просто
из-за того, что темпераментом не вышел.
     Бешеные деньги сегодня получит тот, кто поставил на нас с Машкой.
Если, конечно, результат продержится.
     Жжжах! Вздымая снежный бурун, разворачивается девчонка из
Лихтенштейна. Четвертый результат. Теперь можно и расслабиться, ее
напарник в этом сезоне ни разу больше пятого места не привозил.
Фавориты переводят дух. Особенно глубоко дышат болгары. Кто-то
истерически хихикает. Но впереди еще чехи и австриец. При жеребьевке
их отнесло в конец, трасса ребятам достанется разбитая, но и ноги у
этой компании золотые. Будем надеяться... Шмяк! В пролете Лихтенштейн.
Трибуны визжат. Одного из букмекеров схватили под руки и понесли -
сердечный приступ. Наверное, впарил лихтенштейнца какому-нибудь
азартному мафиозо за "темную лошадку". Ну и дурак.
     Вокруг девчонки из австрийской команды вьются репортеры. Знаю я
эту Ханну, слова из нее не вытянешь. Вся она сейчас там, наверху, где
уперся палками в снег ее возможный напарник. Привезет он ей серебро,
или нет? Второй мужик-австрияк висит на бортике и с отрешенным лицом
таращится, куда и все. Откатали хорошо, выложились до последнего,
но... Впечатление такое, что цифр на табло ребята не видят. Просто
смотрят. Устали. Ни мышц, ни нервов, ни воли. Оставили на трассе все
целиком. Мне их жаль. Почти как себя.
     Эттеншн! Гоу! Снежная пыль, кланяющиеся до земли флаги. Один не
удержался в "стакане", намертво вмороженном в покрытие, и улетел
куда-то в толпу, когда его срубил австриец. Отменно парень атакует.
Отменно. Но серебра ему не видать. Слишком лихо начал - до того за
здравие, что с середины трассы начнется упокой. Дружный вздох на
трибунах - промежуточный финиш у этого деятеля лучший. Ерунда, сейчас
он начнет уставать и ошибаться. Машка сильно толкает меня плечом. Я на
миг оборачиваюсь и дарю ей взгляд, полный вдохновенного пренебрежения.
Это не для нее, для камер, что впились объективами в мое лицо, ищут
отголоски страха. Машка фыркает. Глаза у нее блестят - на подходе
слеза. Ничего удивительного. Закрытие сезона. Полный моральный и
физический износ. В таком состоянии не то, что расплакаться -
застрелиться впору, когда твои основные конкуренты съезжают.
     Вжжжж!!! Австрияк первым делом срывает лыжи и ставит их торчком,
честно отрабатывая контракт. Да, с нервной системой у парня все
нормально. А может понял уже, как обманулся со своим резким стартом.
Чуть-чуть ему поровнее съехать, придержать себя поначалу - было бы
серебро. А так - спекся на второй половине трассы. Ханна качает
головой. В женском зачете второе место, в мужском третье. Австрийского
серебряного дубля не сложилось, зато бронзовый сломан, болгарский.
Опять. Как в прошлый раз и позапрошлый. Братья-славяне затравленно
озираются. Нет, коллеги, жесткий слалом не для честолюбивых. Он только
для лучших. Для таких, как мы с Машкой. Кстати, пора бы ей и
разрыдаться. Телевидение обожает такие штуки. И спонсоры, те просто
тают. Боссы корпораций, как правило, малость сумасшедшие, и истеричные
натуры им близки по духу. Садомазохистское занятие жесткий слалом. Что
кататься, что инвестировать в него, что делать ставки. Одна фигня.
     А я спокоен как вымерший динозавр. Я совершенно чужой на этом
празднике жизни. Парю над ним и удивляюсь - какого черта меня сюда
занесло? Мне ведь не нужно себе ничего доказывать, мне отлично
известно, что я лучший. Для чего же я здесь? Деньги зарабатываю? Ох,
вряд ли. Горжусь тем, что если в классическом слаломе торможу, зато
тут молодец? Застарелый комплекс неполноценности залечиваю? М-м...
Нет, конечно, приятно стоять у бортика и ждать, когда принесут медаль
и чек. Но это совсем не главное. Дело просто в том, что я люблю
съезжать. Так мы это называем - "съезжать". Богатая формула. На трассе
случаются иногда моменты временного умопомешательства, когда ты
становишься богом. Не с заглавной буквы, конечно, а вроде того
придурка из Старшей или Младшей Эдды, который ходил с кувалдой и всех
лупил по головам. Да, именно съезжать. Катаются чайники. Купаются
э-э... купальщики. Хард-слалом задает лыжнику слишком жесткие рамки,
чтобы называть сие действо "катанием". Вот мы и съезжаем потихоньку.
Это как в F1, где нет водителей, только пилоты. Кстати, у нас и задача
та же самая - носиться по узкой дорожке, которую тебе навязали.
     Так, стартовала наша Мисс Америка. Злосчастный флаг, убитый
австрийцем и наспех засунутый в "стакан", опять летит кому-то в морду.
Нет, Штаты сегодня явно не в форме. От напряжения в горле пересохло,
свистну-ка я ребятам, чтобы подбросили водички. Мне самому к бортику
отходить нельзя, маркетинговая стратегия не велит. Обязан красоваться
перед объективами, возвышаться и царить. Машка что-то говорит нашему
комментатору, и интонации у нее на грани срыва. Бедная Машка. Когда
она объяснялась мне в любви, у нее был примерно такой же голос. Если
ей вступит в голову, что заполучить меня удастся только убив Кристи,
она это сделает без промедления. Хотя вру. Мы с Марией оба страдаем
комплексом превосходства. Убивать какую-то мелкую и худосочную
француженку, которую в наш лихой "Ски Челлендж" никогда не пригласят,
это по Машкиным понятиям моветон. Примерно то же, что для меня
ревновать Кристи к ее прежним любовникам. Поэтому Маша искренне
считает, что я просто временно заблудился, и это скоро пройдет.
     "Ну что, Павел, как вы думаете, вас уже можно поздравить?". -
"Нет". - "Это горнолыжное суеверие, или вы просто ждете выступления
чехов?". - "Да". - "Сейчас на старте лучшие спортсмены чешской
команды, вы полагаете, они могут улучшить ваши результаты?". -
"Сомневаюсь. Золотой пары у чехов не будет. А вот Боян в принципе
может разломать наш дубль. Конечно, трасса очень сильно разбита. Но вы
же знаете, Влачек уже несколько раз из безнадежных внешне ситуаций
вывозил отличное время. Это безусловно талантливый лыжник. Горжусь,
что могу назвать его своим другом". - "Он лучший на сегодня, как вы
думаете?". - "Я не сказал, что он лучший. Сегодня лучшие - Мария и я.
А Влачек просто талантливый. Он еще не так ровно выступает, чтобы
считаться лучшим. Извините, мы следим...".
     Вот так, и только так. Спонсоры плачут. Народ стонет. А что же
ты, милая Кристи? Что ты скажешь мне после? "Поль, ты неисправимый
пижон". Умница. "Но я все равно тебя люблю". Правильно. Я тоже.
     Нужно будет потом извиниться перед Бояном, если мое заявление
пойдет в эфир. Потому что наврал я, ох, наврал... Ладно, через
несколько лет я сам буду носиться с микрофоном, и мне будут врать
другие лыжники. Элементарная физика - закон сохранения вранья в
информационном поле.
     Мисс и Мистер Америка, он четвертый, она пятая, вне себя от
раздражения, но все равно с улыбкой идут к нам говорить комплименты.
Злы они не на нас с Машкой, только на себя. "Пол, Мэри, сегодня ваш
день". Ну, это мы еще посмотрим... "Когда сделаете круг почета, не
целуйтесь слишком долго, можете замерзнуть! Ха-ха!".
     Ха-ха-ха. Машка уже передумала рыдать, она хищно буравит глазами
мой висок. Круг почета - забавная церемония. Но при этом удивительно
торжественная. Представьте себе окружность. Нижняя ее точка - финишный
створ, верхняя у подножия центральной трибуны, возле пьедестала.
Золотая пара встает спина к спине в нижней точке и разъезжается
коньковым ходом в разные стороны вдоль бортика, чтобы в верхней точке
встретиться. По дороге победители радостно машут толпе, а им на головы
сыпятся градом примороженные цветы, очень жесткие и травмоопасные от
холода мягкие игрушки, какие-то флажки дурацкие и прочая дребедень.
Под трибуной победители на приличной скорости заходят друг другу в
лоб, но в последний момент чуть подтормаживают и мягко въезжают один
другому в объятья. Вот, собственно, и все. А дальше уже всякая ерунда
типа пьедестала, медалей, дипломов, чеков и душа из шампанского.
Главное - круг почета. В жизни "челленджера" он случается только раз.
Во всяком случае, пока исключений не было. Тяжело это сделать - чтобы
два золота в одной команде. Чересчур жесткие трассы, чересчур мощная
конкуренция.
     Я кошусь на столпотворение у букмекерских терминалов. Ставки,
которые собираются прямо с трибун, ничто по сравнению с денежными
потоками, идущими по сети. Но для серьезных контор эти кабинки -
элемент престижа. А лыжнику они напоминают: ты на ипподроме. Ты
скаковая лошадь и жокей в одном лице. Десятки миллионов людей надеются
на тебя, и миллиарды юро стоят на кону. Боян как-то признался, что
иногда ему бывает стыдно. В самом деле, вот ты привез себе медаль, а в
каком-нибудь Гондурасе у человека инфаркт. Я ему в ответ: а сто
инфарктов не хочешь? А двести? Он даже в лице переменился.
     А вот, кстати, и пошел Боян Влачек. Наши шибко образованные
комментаторы, уверенные, что как пишется, так и слышится, упорно
называли его "Влчек", пока я им не сделал внушение. По-русски фамилия
Бояна будет Волков. М-да, стильно шпарит господин Волков. Тресь! Опять
этот флаг улетел.
     Машка инстинктивно жмется ко мне вплотную. Есть чего бояться,
дружище Боян опасный соперник. В будущем сезоне он меня точно сделает.
А если поднапряжется как следует, то и сейчас все может быть. У мужика
на самом деле талантище, не хуже, чем в свое время у Стенмарка или
нашего Жирова. "Продвинутый интеллект нижних конечностей", как это
называет острослов Илюха. Для Бояна фактически нет чрезмерно разбитых
трасс. Он в любой канаве выписывает идеальную траекторию. Мне часто
приходится драться с горой, Бояну никогда. Я побеждаю не столько
мышцами, сколько бешеным напряженеим мозгов. А этот талантливый чех
подкачал мускулатурку - и ездит себе, посвистывая. Сам видел. И
слышал. Пока что моя голова умнее, чем его ноги. Пока еще... Ох,
красиво чешет! Впрочем, ему же хуже. Старый уговор - если разобьет мой
золотой дубль, подарит мне свой "Порш". Уговору лет десять, мы тогда
еще ни о каком золоте и ни о каких "Поршах", естественно, не мечтали.
А сегодня все реально. Ох, как прет! Лучший результат на
промежуточном. Машка шмыгает носом. Эй, старик! Полегче! Да что же ты
делаешь?!
     Казалось, мир взорвался, когда он упал.
     За последними стартами уже никто особенно не следил. Боян,
хромая, протолкался ко мне сквозь толпу репортеров, и я его
расцеловал. "Катайся пока на "Порше", старик. Я еще подожду". -
"Договорились. В будущем сезоне он тебе достанется". - "Что с ногой?"
- "Ерунда. Давайте, мои хорошие. Круг почета. Эй, Мария! Мысленно я с
тобой! В смысле - на месте Павела. Ха-ха-ха!".
     Ха-ха. Бронзовые и серебряные призеры уже начали распихивать
толпу. Самые титулованные в мире "челленджеры", невзирая на прошлые
заслуги, бегали по финишной площадке, оттирая прессу к бортику. Тоже в
некоторой степени ритуал. Для золотой пары стараются все. Ну, вот и
занавес. Финита. Поднимайте флаг. В году две тысячи двадцатом русские
сделали "трижды двадцать". Мы - юбилейная, двадцатая золотая пара за
всю двадцатилетнюю историю жесткого слалома. И Машка вовсе не
собирается плакать. Она уже представляет, как мы обнимемся там, в
верхней точке окружности.
     Как это было красиво, наверное, со стороны! Чуть подтанцовывая,
чтобы движение казалось легким и естественным, я пошел "коньком" вдоль
бортика, хлопая рукой по подставленным мне ладоням. Лыжи скользили так
легко, будто меня толкала в спину невидимая крепкая длань. Я
разогнался даже больше, чем нужно, и не хотел ни останавливаться, ни
даже немного подтормозить. Я хотел, чтобы это длилось вечно.
     У Машки в руках набрался огромный букетище, и она небрежно
отшвырнула его. Вороная грива, яркий чувственнй рот, огромные зеленые
глаза, полыхающие неземным огнем. Мы все-таки чуть-чуть погасили
скорость. Но все равно наши тела грубо столкнулись, и у обоих
перехватило дыхание. Машка впилась в мои губы, мы плавно заваливались
на бок, это падение оказалось бесконечным - наверное из-за поцелуя, в
который моя партнерша вложила все то, о чем уже тысячу раз мне
говорила. Наконец мы, не разжимая объятий и не размыкая губ, рухнули,
и сквозь вселенский рев толпы пробился восторженный щенячий визг. Это
русская команда рванулась от бортика - у каждого в руках целый сугроб,
- и принялась исступленно нас хоронить. Ритуальное омовение снегом. Не
захлебнуться бы. Хуже, чем утонуть в снегу, наверное, только в песке.
Я в снегу тонул. Мерзейшее ощущение.
     Я открыл глаза и увидел сомкнутые длиннющие Машкины ресницы. Я
оторвался от нее на миг, перевел дыхание, и чуть не поцеловал снова.
Она была прекрасна. А вокруг плясали люди.
     Вот сказать бы сейчас: "Мария, я тебя люблю". И все. Преданная,
верная, готовая для моей пользы любому голову оторвать, рожать от меня
детей, вести хозяйство, глядеть собачьими глазами... Впрочем, можно не
говорить ничего, все так и есть на самом деле. Только руку протяни. Но
в том-то и дело, что мне нужно произнести эти слова в первую очередь
для себя. Это как обменяться кольцами. Просто символ. Но в нем
чертовски глубокое содержание. Во всяком случае, так это я понимаю.
Наверное, поэтому я еще ни с кем не обменивался кольцами.
     А с другой стороны - ведь когда придет время расставаться, Машка
отвернет голову мне. Наверное поэтому, как я ни старался, мне так и не
удалось проникнуться к ней ответной глубокой и всепоглощающей
страстью. Мария льнула ко мне с самого начала, еще в юниорской группе.
Потом демонстративно шастала по мужикам с таким видом, будто назло.
Пару раз я пытался с ней серьезно поговорить, но все мои аргументы
разбивались об ее уверенность в том, что рано или поздно мы будем
вместе. Ужасная женщина. Никто меня не заставлял так угрызаться
совестью. Вот Боян из-за каких-то инфарктников казнится, а мне перед
Машкой стыдно. За то, что хоть зарежься - не смогу я ее полюбить. Мне
с ней даже насчет переспать, и то подумать страшно. Даже спьяну. Знаю,
чем это кончится. А потом, я такой странный тип... Кто это сказал, мол
умри, но не дай поцелуя без любви? Не помню, но это про меня. То ли
молодой еще, то ли слишком романтик, то ли все тот же комплекс
превосходства во мне играет. Вообще-то, сами подумайте, какой смысл в
сексе с человеком, который тебя не интересует как личность? Может,
тогда за деньги честнее будет? А резиновых женщин сейчас насобачились
делать таких, что от живой не отличишь.
     Короче говоря, так я ее и не поцеловал. Наоборот, даже слегка
встряхнул. А она наконец-то заплакала. Все решили, что это на
радостях, и бросились нас откапывать.
     И тут наступил какой-то провал в сознании, потому что вдруг
оказалось, что я сплю и вижу удивительный сон. Мы с Кристи бок о бок
неспешно катились по одному из знакомых мне с раннего детства склонов
в подмосковном Туристе, и вокруг были люди, вынырнувшие откуда-то из
далекого прошлого, те, кто учил меня, совсем несмысленыша, стоять на
лыжах - в основном родственники и их друзья. Что удивительно, все они
были молодые, какими их запечатлело мое детское "я". Светило яркое
солнце, и ноги сами писали дугу, и совершенно неожиданно я
почувствовал скользящей поверхностью какую-то жидкость. Опустил глаза
- под лыжами действительно плескалась абсолютно прозрачная вода,
тонкой пленкой лежащая поверх непрочного льда. Это был замерзший пруд,
слегка подтаявший сверху. Я не испугался, инерции вполне хватало,
чтобы докатиться до берега. Кристи тоже не выглядела беспокойной,
только чуть нахмурилась, стараясь держать баланс. В принципе катание
по воде совсем не такая отчаянная забава, как это выглядит со стороны.
Мне довелось однажды присутствовать на зимнем альпийском карнавале, и
черт меня занес посмотреть, как подвыпивший народ штурмует с разгонной
горы вырубленную в реке полынью. В этом трюке главное - трезво
оценить, каким окажется перепад в скольжении, когда ты вылетишь со
снега на воду, и не потерять равновесия. Трезвых на карнавале днем с
огнем не сыщешь, так что зрелище выходит презабавное. Недаром
большинство стартующих из одежды на теле оставляют только лыжи и
трусы. Я тоже был тогда, признаться, здорово навеселе. Слово за слово,
ну и... И ничего особенного не произошло. Холодный расчет, обжигающий
глинтвейн (а в нем лошадиная доза русской водки), - и мне пришлось
даже активно тормозить, когда полынья осталась позади. А опыт
запомнился, поэтому и во сне я скользил по воде смело, дотянул до
берега, и даже выскочил на него почти на полную лыжу. Пришлось
толкнуться палками, чтобы выдернуть задники, и все проблемы. А Кристи
уже стояла впереди и улыбалась мне.
     Почему-то были сумерки, и я сразу узнал это место - родная
территория Московского Университета. Слева ощущается громадина того,
что понимающие люди зовут "ГэЗэ". Вот первый гуманитарный, а вот и
спорткомплекс. Дорожки оказались залиты льдом, слегка припорошенным
снегом. Я оглянулся - пруда уже не было, да и негде ему здесь
поместиться. Но тем не менее, мы это сделали. И Кристи уже стояла у
меня за спиной. Ну что ж, на перекрестке особенно не разгуляешься, так
ведь и мы не Наполеоны - верно, Кристи? А то, что почти голый лед под
ногами, это ерунда. Канты такие, что бриться можно. Гоу! Круг почета.
Не знаю, почему, но чувствую - мы его заслужили.
     И мы степенно, не спеша, заложили круг. Мягко, с ювелирной
точностью сошлись грудь к груди. Я заглянул в ее глаза и чуть не
задохнулся от прилившей к сердцу нежности. У вас бывало так - всем
телом вдруг ощутить, насколько же ты любишь? И насколько любят тебя...
Мы даже не поцеловались, мы просто обнялись, прижались друг к другу,
вложив в это объятие столько доверия и верности, сколько бывает лишь
между самыми близкими людьми. "Я люблю тебя, Кристин". Во сне мой
французский оказался гораздо чище, нежели на самом деле. "Я люблю
тебя, Поль". Вот так. Именно так. И никак иначе.
     Тут-то я и проснулся.
     И ничего не понял. Ну совершенно.
     Я сидел на жесткой табуретке в лифтовом холле какой-то
провинциальной гостиницы. В аккурат между двумя лифтами, прижавшись
щекой к холодной стене. Перед носом торчала старомодная пластиковая
кнопка вызова. Неподалеку стояла еще одна табуретка самого простецкого
вида.
     Я не без труда отодрал щеку от стены и попытался разобраться,
что, где и когда. Сразу испытал некоторое облегчение - на мне оказался
мой любимый джинсовый костюм от Манчини, в карманах прощупывались
документы, кредитки и наличные. Уже проще. Только как-то непривычно в
ногах. Я посмотрел вниз - ого! А ботинки? Ладно, хотя бы не совсем
босиком, все-таки в носках. Но э-э... м-м... почему? Зачем?
     Послышались шаги. Повернуть голову оказалось неожиданно трудно,
поэтому я решил просто дождаться развития событий. "Лифта ждешь?" -
деликатно поинтересовались сверху. Ну, глаза-то меня слушались.
     Совсем молодой парнишка, стажер, только что перешедший к нам из
юниорской лиги. Взяли на пробу. Черт побери, ну почему явился этот
салажонок, который просто не поймет, что я не в себе? Из деликатности,
так сказать... Почему не Генка? В крайнем случае Илюха или Димон...
Что же мне теперь делать?
     Он утопил кнопку вызова и присел на табуретку напротив, стараясь
не глядеть на мои ноги. "Я с тобой прогуляюсь, ладно?" - вот и все,
что пришло в голову. "А?.. Да, конечно". Ну и отличненько. Мне бы
только оценить для начала обстановку, там уж я как-нибудь... Ничего не
понимаю. Неужели меня накачали какой-то дрянью? Кто? Где? Чего ради?
     Подошел лифт, парень встал и шагнул в кабину. Я тоже поднялся,
довольно легко, и последовал за ним, какого-то хрена ради прихватив с
собой обе табуретки. Их оказалось совсем не трудно пристроить сиденье
к сиденью и ухватить одной рукой. Новобранец по-прежнему старательно
отводил глаза. Ладно, малыш, не тушуйся, сейчас выберемся на улицу,
там я мигом сориентируюсь.
     Черта с два! Как только двери на первом этаже открылись, у меня
перед глазами все поплыло. И очнулся я уже посреди здоровенного
супермаркета, по-прежнему босой и с дурацкими табуретками под мышкой.
Н-да, положеньице... Где-то впереди маячит салажонок, и даже по спине
его понятно, до чего он рад от меня отделаться. Удрал? Или я его
того... попросил? Не помню. Ничего не помню. Мама! Куда это меня
занесло? Ну-ка, оглядимся. Медленно. Не упасть бы с перепугу,
оглушительно грохоча табуретками - поджилки так и трясутся. О-о!
У-у... Молодец, Поль. Это ж надо так надраться! Чудовище ты
горнолыжное!
     Продавцы в мою сторону подчеркнуто не глядят. Да идите вы! Зато
теперь я знаю, куда меня зашвырнуло. Наверное, пока сюда шли... Шли?
Ноги сухие, носки чистые. Ну ладно, пока мы сюда э-э... перемещались,
я сумел-таки шестым чувством просечь рельеф местности. И как только до
меня дошло, какой это город, сразу пошли на ум и некоторые
подробности. Итак, я торчу с этими кретинскими табуретками прямо в
геометрическом центре задрипанного, но милого австрийского городишки
Кица (то есть Китсбюэля, но русские между собой говорят "Киц" -
видимо, бессознательно уходя от рвотных ассоциаций). Хоть какая-то
явная сцепка с реальностью. Уффф... В целом не худший вариант. Случись
со мной такой конфуз дома - сидел бы уже в ментовке. Проба на
наркотики, вежливый звонок менеджеру... Б-р-р! А Киц все-таки Европа,
место культурное, граждане уважают право личности на самовыражение.
Выйду сейчас на улицу, влезу на табуретки, будь они неладны, и стихи
начну читать - никто глазом не моргнет. Хотя к русскому горнолыжнику
могут и сбежаться послушать - нас в городе знают, мы поблизости
арендуем тренировочную базу. И вообще, Киц только лыжами и живет. Так,
а что, собственно говоря, тут сегодня делают русские? Тренируются?
Ага, в употреблении психоактивных средств! Ладно, подключим голую
логику. Если зеленые юнцы лазают по дорогим магазинам, а я достаточно
косой, дабы разгуливать босиком... Естественно! Финальный этап
"Челлендж"! Мы просто закрыли сезон. И сегодня... Ой, сегодня
приезжает Кристи. Да, это будет, как говорит Илюха, "пассаж"! В
хор-рошеньком состоянии встречу я свою возлюбленную. Клянусь, не
виноват. Но кто меня так накачал?.. И чем?! В жизни ничего крепче
пятидесяти градусов в рот не брал. А уж про коноплю или там
галлюциногены всякие разве что понаслышке знаю. Впрочем, разберемся.
Да и Кристи не девочка, поймет.
     Теперь два неотложных вопроса. Табуретки эти мне, судя по всему,
очень дороги, так что расставаться с ними подождем. Вдруг на самом
деле пригодятся. Обстановка-то непредсказуемая. Черт его знает, куда
меня через минуту забросит, и какие чудеса я там обнаружу. Может,
пресс-концеренцию, а может и групповую драку наших с ихними. В обоих
случаях лучше приходить со своими табуретками... И обязательно добыть
что-нибудь приличное на ноги. Конечно, если ты в джинсе от Манчини, то
можешь, наверное, и с расстегнутой ширинкой по улицам фланировать,
сочтут за экстравагантного миллионера. Но я не люблю босиком, мне дай
волю, всю жизнь бы в горнолыжных ботинках рассекал. Так, где тут
обувной?..
     Следующий всплеск сознания оказался гораздо ярче предыдущего.
Если в первый раз я очнулся просто невменяемым, а во второй был
все-таки здорово ушиблен, то сейчас я чувствовал себя приблизительно
на четыреста граммов крепкого. То есть сильно пьяным, но никак не
сумасшедшим. Мягко расслабленным и на своем месте. Место являло собой
уличное кафе, где столики размещались прямо на мостовой, отгороженные
легким барьерчиком. Я сидел, развалясь, в пластиковом кресле и боролся
с желанием пойти за сигаретами. Трезвый я не курю, да нам и не
положено, но вот когда выпью - обожаю это дело.
     Оглядываться было страшновато, но пришлось. Табуретки мои
драгоценные обнаружились неподалеку, рядом с сервировочным шкафчиком.
На ногах ощущалось что-то мягкое, но прочное, наверное, какие-нибудь
новомодные мокасины. А вокруг смутно угадывались знакомые лица. Наши.
Русские "челленджеры". Я огляделся снова, на этот раз намного
увереннее. Было очень тепло - какое, на фиг, закрытие сезона, больше
похоже на альпийские тренировочные сборы, - но мне уже надоело
удивляться. Ребята вокруг оживленно беседовали. То, что я пребываю в
совершенно зоологическом состоянии, их никак не трогало. Это слегка
обнадежило - значит, при беглом поверхностном осмотре у меня все в
порядке. Что ж, тогда не будем форсировать события. Посидим,
оглядимся, покурим, а там посмотрим.
     А может, это глюки у меня были? И на самом деле пребывал я здесь,
за столом, в полном ферфлюхтере, то есть отрубе. Сначала просто спал -
кстати, нужно будет обсудить с Генкой этот сон про катание по воде, -
а потом радостно галлюцинировал. Бывает. Но какой же, извините, дряни
я накушался? И кто мне ее подсунул? Вычислю, кто - удавлю паразита.
     А сон был интересный. В общем-то я и без психолога могу
разобраться в его знаковой системе. Катание по воде... Момент
преодоления. И заслуженная награда потом. Так, а что же я такое,
собственно говоря, преодолел? Сделал золотой дубль? Не то. Не было
там никакого чрезмерного напряга. Само вышло. Просто удачно карта
легла, особенно Боян подыграл с этим своим падением. Классический
поворот "оверкант", коронный номер самоуверенного чайника. О
собственную лыжу споткнулся. Нет, хоть убей, не помню ничего
особенного в ближайшем прошлом, что могло бы инспирировать этот сон. А
если он, что называется, вещий? Может же быть такое в принципе... Во
всяком случае, Генка это не отрицает. Носятся в воздухе сгустки
информации, и остро восприимчивые натуры, вроде меня, их отлавливают.
Но тогда получается, что ничего хорошего впереди не ждет. И чтобы
произошло то блаженное воссоединение, которое мне приснилось, нам с
Кристи придется основательно упереться. Во что? Какие такие преграды у
нас на пути? Да никаких. Пусть хоть война с Францией. Эмигрируем в
какую-нибудь Новую Зеландию, и все дела.
     Курить хотелось дальше некуда. Ребята оживленно болтали между
собой и меня по-прежнему не замечали. Я встал, пошатнулся, но быстро
поймал равновесие, и тут же всей стопой прочувствовал новую обувь,
буквально каждый миллиметр. Нет, уважаемые коллеги, не опустился я до
ультрамодных мокасин, фигушки. Конечно, не так удобно, как
"Россиньоль-Про", но все же совсем недурно. А стоит небось... В
который раз пришлось опустить глаза и посмотреть на ноги.
Действительно, стоит определенной суммы. Короткие остроносые сапожки
из темно-синей замши, мой любимый фасон. Ну-ка, чуть шевельнем нашим
золотым голеностопом, застрахованным на пятьсот тысяч "юриков" от
потери трудоспособности... Судя по колодке, сапоги явно итальянские.
Лень снимать, чтобы разбираться, угадал я фирму или нет. Успеется.
     Я подошел к загородке, шагнул через нее и оказался на улице -
хотя какая улица, мы и так на ней сидим. И остолбенел. Навстречу мне,
сияя, как рождественская елка, топал по осевой линии Илюха. Сначала я
не понял, что с ним такое - он весь переливался и сверкал.
Приглядевшись, я увидел, в чем дело. Наш главный хохмач и "вечный
третий" русского жесткого слалома был облачен в наимоднейший вечерний
туалет, и с каждой из многочисленных деталей костюма свисала бирка,
украшенная огромным радужным логотипом Юденофф.
     На почтительном расстоянии за Илюхой крался розовощекий юноша с
сантиметром на шее - приказчик. Увидев, что к Илюхе подхожу я,
приказчик мгновенно затормозил и уткнулся в витрину ювелирной лавки.
Молодец. Ценю профессионалов. Другой бы на его месте бросился и меня
окучивать, но этот, хотя и молод, четко знает, что парень в джинсах от
Манчини не оденется в Юденофф даже задарма. И даже в классический
смокинг. Да какой там смокинг, я у него и трусы-то не куплю. Хотя шьет
мужик толково, но все равно это одежда русских нуворишей. Впрочем,
подобные тонкости Илье не по зубам, а костюмчик ему и на самом деле к
лицу.
     Правда, не исключено, что приказчик элементарно напуган. Меня
сейчас знает в лицо вся планета. Мало ли, какого выкрутаса могут ждать
в провинциальном Китсбюэле от сильно пьяного молодого русского,
который недавно хапнул одним махом полмиллиона. Вдруг бросится на
товарище по команде тельняшки рвать? Между прочим, на самом-то деле
сильно пьяный молодой русский заработал почти вчетверо больше, я ведь
пристроил через подставных лиц всю свободную наличность на наш с
Машкой дубль. Мы не были в фаворе, все считали, что наш сезон -
будущий, а в этом победят чехи, так что коэффициент выигрыша оказался
что надо. И тут мне Боян подыграл. Не забыть ему коньку поставить.
Ящик "Курвуазье". А то еще обидится.
     "Салю, вье! - орет мне Илюха на всю улицу. - Коман са ва?". Я
беру его за рукав и медленно поворачиваю из стороны в сторону. Он не
сопротивляется, наоборот, знает, с кем имеет дело. Ко мне и шел, судя
по всему. "Са ва бьен. Ну-ка, издали посмотрим... А ничего. Хорошо
шьет Юденофф". Илья улыбается просто до ушей. Приказчик мучительно
сдерживает радостные повизгивания. Впрочем, лицо его, за которым я
слежу боковым зрением, резко мрачнеет, когда я распахиваю пиджак и
начинаю придирчиво изучать подкладку. Значит, что-то не в порядке.
Как обычно. Аж зло берет - ничего мои соотечественники не могут
нормально доделать до конца. Слишком талантливая нация, черт бы ее
побрал, чтобы обращать внимание на мелочи... Тут уже Илюха не
выдерживает. "Да ладно, Поль, не надо так строго. Могу я,
трам-тарарам, взять и поддержать трудовой копейкой русскую
прет-а-порте?". Можешь-то ты можешь, только вот не хочу я, чтобы эта
самая прет-а-порте наглела в ущерб качеству. "Так что, берем?". -
"Пожалуй. Только я бы на твоем месте выпустил чуть-чуть рукава.
Буквально на пять миллиметров. И будет самое оно". Приказчик по-русски
не понимает, но в витрине целая система зеркал, поэтому ему отлично
видны наши жесты и выражение лиц. Он расцветает на глазах. А Илюха,
тот просто фонтанирует. "Спасибо, Поль. Век не забуду. Ты сам-то куда
намылился?" - "Да вот, на угол, в табачку. Хочу приличную сигару". -
"И мне! Сейчас вернусь, учиню банкет. Конец сезона уже отметили, твое
золото обмыли, теперь пропишем мою обновку". Он убегает, приказчик
мгновенно прибирается к ноге и забавно семенит рядом, кивая, словно
заведенный. Илюха показывает на рукава - внял моему совету, умница.
     Я бреду на угол. С каждым шагом мне легче, легче, легче...
Значит, это мы так весело закрыли сезон. Что аж на улице потеплело.
Хочется надеяться, без жертв и разрушений - не как в прошлый раз. Ну
правильно, наш с Машкой золотой дубль пришелся на последний этап
розыгрыша. Закрытие само по себе большой праздник, а уж "трижды
двадцать" - вполне уважительный повод радикально улучшить погоду.
Кстати, где моя боевая подруга? А, неважно. Будем надеяться, что пока
меня глючило, я не успел ее обидеть ни словом, ни действием. А к обиде
бездействием Машке не привыкать.
     Выхожу из табачной лавки, сую в один карман пачку "Голуаз" на
черный день, в другой - упаковку голландских сигар "Даннеман". И нос к
носу сталкиваюсь с Кристи. Она с ног до головы охватывает меня одним
взглядом, все тут же понимает насчет моего состояния, подходит
вплотную, прижимается - как в том сне, ей-Богу, - а теперь
поцелуемся... Буднично так, будто час назад расстались, но с чувством.
Просто для затравки. Главное и самое интересное еще впереди. "Крис,
ангел мой, я так скучал...". - "Я тоже. Здравствуй, любимый".
Здравствуйте, мадемуазель Кристин Килли. Она смотрит на меня снизу
вверх все понимающими глазами и улыбается. "Я сезон закрыл" - говорю.
"Ага, вижу. Пойдем?". Конечно пойдем. Куда скажешь, туда и пойдем,
родная. Ты, главное, скажи. Надо же - вот она, моя Кристи, собственной
персоной и в натуральную величину. Правда, величина небольшая, Машке
на один укус, но зато фигура - как у той рыжей девицы, которая в
раковине стоит. В смысле - на картине Ботичелли. Волосы у Кристи
черные, прямые, до плеч, чуть подвитые на концах, личико из категории
хитрых смазливых мордашек, только попородистее, со смыслом. Когда она
задумается о чем-нибудь, ее лицо становится донельзя одухотворенным,
иногда настолько, что хочется залезть в каталог хорошей картинной
галереи и посмотреть - не оттуда ли. А еще говорят, француженки сплошь
некрасивые. Как в таких случаях многозначительно заявляет Илюха, "Это
вам только так кажется". Он умеет произносить эту дебильную по сути
фразу с неповторимой мрачной угрозой в голосе.
     Честно говоря, мне не интересно, какие из себя француженки. У
меня есть Кристи, все остальные ее землячки - свободны. Можете
поверять их алгеброй, раскладывать по полочкам или по коечкам, это как
вам нравится. Я свое урвал. Не завоевал, не заполучил, а именно урвал.
Дело в том, что мы с Крис буквально с первого взгляда прониклись друг
к другу необъяснимой симпатией, не имеющей ничего общего ни с зовом
пола, ни с крепкой дружбой. Я бы назвал это "родством душ". Ласковые
улыбки, милая болтовня, но все с каким-то подтекстом, расшифровать
который совершенно невозможно. Как говорится - неумолимо потянуло друг
к другу. Вот, дотянулись.
     Она берет меня за руку и ведет. Из-за угла выскакивает Илюха,
выпучивает глаза, я сую ему в руки сигары. Он что-то галантное
бормочет на своем чудовищном французском в адрес Крис и чуть ей в пояс
не кланяется. Учтивая Кристи по-английски обещает ему меня потом
вернуть. Илья радостно блеет что-то типа "нет-нет, вовсе и не
хотелось, даром не надо, забирайте его насовсем, он и так уже все у
нас выпил". Я краем сознания припоминаю, что нужно будет, однако,
выяснить, какой отравой меня угостили, и кому по этому поводу устроить
выволочку. Очень тихую и незаметную, чтобы тренер не пронюхал. Он за
галлюциногены обоих лыжей забьет - и того, кто давал, и того, кто
принял. В Димона, помнится, за один-единственный косяк так ботинком
засандалил, что откачивать пришлось.
     "У вас планы не переменились, вы уезжаете третьего?" - спрашивает
Крис. Я задумываюсь о том, какое сейчас число, и понимаю, что это не
имеет значения. "Я уеду, когда уедешь ты. И если захочешь, мы поедем
вместе. Туда, куда ты скажешь". Крис вся подбирается, и я знаю цену
этому напряжению - она ждала таких слов несколько лет, но, кажется, не
особенно надеялась их однажды услышать. "Кристи, ангел мой, давай на
минуточку остановимся". - "Конечно, Поль". В глаза не смотрит, прячет
лицо. Маленькая... Трогательно маленькая, всего сто семьдесят. И
худенькая, легкая. Конституция, мягко говоря, совсем не горнолыжная.
Ни золота, ни даже бронзы на серьезных трассах ей не взять никогда,
это Крис знает отлично. Техника у девочки филигранная, но одной лишь
техникой золото не берут. Кристин просто физически не может так
отчаянно по-мужски, на голой атлетике "ломать склон", как это делает
Машка, которая на десять сантиметров выше, гораздо тяжелее, а сильнее,
небось, вдвое. И конечно в сто раз отчаяннее. Поэтому на стандартном
Кубке у бедной Крис шансов немного, а к нам, в формулу "Ски Челлендж",
где делаются по-настоящему большие деньги и добывается оглушительная
слава, ей путь вообще был закрыт с самого начала. И слава Богу. Нечего
ей делать в нашем безумном конкуре, где ты сам себе и лошадь, и жокей
(а все-таки, какого черта Боян упал, да еще так по-дурацки?
неужели...). Зря она вообще пошла в спорт. Хотя когда тебя поставили
на лыжи, едва ты начал говорить, другого пути и не мыслишь. И то, что
Кристи в свободное время балуется спортивной журналистикой, очень
хорошо. Я слежу за ее работой и знаю, что из девочки получится
толковый комментатор. Не такой блестящий, каким буду я, но все-таки
очень приличный. И это замечательно.
     У Машки волосы тоже черные, и тоже до плеч, только от природы
кудрявые. Ростом почти с меня, сложение атлетическое, при этом фигура
вполне женская, не перекачанная, все как надо, хоть ты лепи с нее
женщину с веслом. Или, если очень хочется, с лыжей. Очень приятное
открытое лицо, все находят его красивым, даже я. Но вот не то, совсем
не то. Черт побери, да что же я их все время сравниваю?! Наверное, мне
просто нужна точка отсчета, чтобы лишний раз увериться в своей
абсолютной правоте, в том, что выбор сделан верно. Тогда простительно.
     "Послушай, Кристи, давай трезво взглянем на вещи...". Смеется.
Милая. "Погоди, Крис, я еще не настолько плох. Слушай. Ты заканчиваешь
кататься года через два". Кивнула. "А мне уже сейчас нужно что-то
решать. В слаломе я добился максимума. Значит, если по-прежнему
работать в команде, путей только два - либо в "Даунхилл Челлендж"...".
Крис невольно вздрагивает, она боится за меня. Умница. я тоже.
Скоростной спуск по нашей экстремальной формуле - это вам не
классические гонки с раздельным стартом. Недаром мы обзываем эту
дисциплину простым емким словом "даун". В "Ди Челлендж" убиваются
запросто, пачками. "Вот именно, милая. Тогда что - подвизаться в
младших тренерах, пока наш старик не отойдет от дел? Не худший
вариант, но команда связывает по рукам и ногам, тебе это отлично
известно. Мы не сможем подолгу быть вместе, все останется так, как
сейчас". Опять кивает. Я прислонился спиной к фонарному столбу, мне
так легче, физически я все еще пьян в зюзю, хотя голова довольно
ясная. "Но выход есть, - продолжаю. - У меня лежат черновики
контрактов с тремя российскими телекомпаниями и Си-Эн-Эн-Спорт. Они
еще не знают, что я решил зачехлить лыжи, но уже за меня потихоньку
грызутся. Нужно использовать этот момент, пока я, извини за пафос, в
зените славы. Репортерские деньги совсем не те, к которым я привык, но
все же приличная кормушка на много лет. И главное - свобода. Такая,
какой я раньше и не знал. Я ведь смогу ездить вслед за тобой по всему
свету, и на каждом этапе Кубка быть рядом. Мы сможем все, понимаешь?".
     Крис смотрит на меня и часто моргает. Конечно, ей все понятно.
Нам при таком раскладе будет самый резон пожениться. До сих пор любовь
была отдельно, а пироги отдельно, ведь с нашими тренировочными сборами
и выступлениями в разных формулах - какая тут, к чертовой матери,
семья? Дай Бог раз в месяц, образно говоря, э-э... за руки
подержаться. Мы и не обсуждали никаких перспектив, все-таки оба
взрослые люди и реалисты. А вот если я пошлю на фиг этот распроклятый
спорт... В котором увяз по уши, потому что угодил в элитную формулу,
чтоб ей ни дна, ни покрышки! И это Кристи тоже понимает. Род занятий у
меня просто-таки на морде оттиснут. Разве что нет стартового номера.
Но его с успехом заменяют любимые шмотки. Достаточно взглянуть на мои
джинсы, а теперь еще и сапоги - сразу видно, что за фрукт. Парень
вкалывает, как маленькая куколка, но за это ему обламывается жирный
кусок. Только псих из формулы "Челлендж" отвалит две тысячи за
ковбойские штаны с пятью заклепками. Позволь любому моему одногодку,
не нюхавшему снежного пороху, заработать те же деньги где-нибудь на
бирже или в рекламном бизнесе, да где угодно, только не на трассе - он
за тот же двушник купит отличный костюм. Потому что он не псих. Но он
и не может выкамаривать на лыжах то, что умею я. И такое распределение
жизненных ролей, наверное, справедливо.
     "Слушай, Поль, - говорит Крис тихонько, вглядываясь мне в глаза.
- Только не обижайся, но... Ты уверен, что именно это тебе нужно? Я
хочу сказать - именно так? Ведь один сезон без тренировок, и ты уже не
сможешь вернуться. Может, подождем немного? Ты еще прекрасно откатаешь
в "Ски Челлендж". Ты же профессионал, зачем себя губить в самом
расцвете? Столько лет, столько здоровья мы кладем на то, чтобы
выбиться в люди... Я понимаю, второй золотой дубль вещь нереальная, но
одиночное золото еще долго будет твое". Милая Крис... Я мягко
улыбаюсь. "Ты не знаешь всего, солнышко. У меня больше не будет золота
в слаломе. С будущего сезона все золото в "Челлендж" соберет Боян
Влачек. Хотя он мог бы и с прошедшего начать. Откровенно говоря, я не
уверен, что Боян просто так упал, по глупости. И не буду уверен, пока
с ним не поговорю тет-а-тет. В общем, лучше мне уйти непобежденным.
Это и для бизнеса хорошо, я ведь стану легендой, почти как твой
дедушка Жан-Клод. Надоест журналистика - буду приторговывать
инвентарем, связи есть... Ой, неважно это все. Главное - уходить нужно
прямо сейчас. Иначе меня это болото засосет. А я не хочу. Я хочу быть
с тобой. Всегда". И по глазам ее вижу - поверила. Даже с учетом скидки
на мой пьяный вид. Или наоборот, ведь что у трезвого в голове...
Короче говоря, поверила, в искренность моих слов. Решение-то
действительно непростое, я ведь еще года три могу ого-го как... Если,
конечно, не принимать в расчет друга Бояна и дышащих ему в затылок
молодых штатников и австрияков, коим несть числа. Так что выбор мой -
единственно верный. Я на самом деле хочу и могу зачехлить лыжи. Почему
нет? Забрал суперприз - уходи! Ох, подозрительно легко я его забрал...
С Бояном придется очень серьезно поговорить. Если он по заказу упал,
тогда я ни при чем, у меня своя игра, у него своя. Но вот если это он
лично мне решил по старой дружбе подарочек устроить такой ценой, что
нога чуть винтом не пошла, тогда я... Не знаю, что сделаю. Возьму
кувалду, и так его любимый "Порш" измордую, что в металлолом не
примут.
     А может, он действительно скорость не рассчитал?
     На этом мой поток сознания обрывается, потому что Крис
прижимается ко мне крепко-крепко и говорит: "Поль, мой единственный, я
понятия не имею, как дальше сложится наша жизнь, но если я могу быть с
кем-то счастливой, то это только с тобой. Я тебя люблю. Я знаешь, о
чем мечтаю весь последний год? Чтобы мы могли жить по-человечески, как
все нормальные люди, вместе...". И дальше неразборчиво, ведь голос у
нее звенит, как струна, она же всю себя вложила в эти слова. А я
смотрю на часы и говорю: "Родная, если ты не против... Я в этих
формальностях не разбираюсь, у нас, кажется, вероисповедание разное, и
все такое, но если мэрия в столь поздний час еще функционирует, то
брачное свидетельство нам выдадут сегодня же. И праздник выйдет дай
Бог каждому, одна из сильнейших команд в истории горнолыжного спорта
будет нас по всему городу на руках носить. Собственно, я что имею в
виду... Мадемуазель, вот моя рука, а вот и сердце. Выходите за меня
замуж".
     Она улыбается и говорит почти шепотом: "Я согласна". Так просто и
естественно, что всем нутром чувствую - это от души. "Только знаешь, -
говорит, - все-таки не сегодня. Во-первых, ребята пусть хоть немного
проспятся, они же на ногах не стоят, а во-вторых, мы уже пришли, вот
дверь, я тут квартиру сняла, как раз ужин должен разогреться, тебе
ведь позже нельзя, у тебя режим". Я в ответ замечаю, что какой теперь
режим, нет у меня больше режима, на фиг он мне не нужен, я же из
спорта ухожу. А Кристи начинает-таки плакать, карабкается ко мне на
шею и бормочет: "Господи, неужели это все на самом деле? Поль, у меня
такое ощущение, что это сон, в жизни так не бывает, чтобы такое
счастье, Поль, я люблю тебя, Поль, милый, единственный...". А я, очень
гордый и немного растерянный, потому что наконец-то сжег все мосты, и
впереди настоящая жизнь, а не беготня за деньгами наперегонки с
компрессионной травмой позвоночника, к тому же почти совсем уже
трезвый, говорю: "Нет, любовь моя, ты не спишь. Мы сделали это.
Понимаешь? Мы сделали это!!! Круг почета, Кристи! Все сбылось".
     И вот тут-то я проснулся по-настоящему.






     Я лежал в постели, глядя в потолок. Не то, чтобы громом
пораженный или еще как-нибудь ушибленный, но, признаться, малость не в
себе. Первое, что подсказала интуиция - заново прокрутить сон в
голове, что называется, по горячим следам, пока ничего не забыл. Чем я
и занялся немедленно, старательно отделяя слой от слоя и фиксируя
подробности. Сон при ближайшем трезвом рассмотрении показался мне еще
поразительнее, чем во сне (ничего каламбур?), даже возникло желание
присесть к компьютеру и по-быстрому все записать. Впрочем, я сразу
вычислил, что фантасмагория потянет страниц на двадцать, а это с моим
темпом часа три уродоваться. Кстати, о часах... За шторами угадывалось
нечто похожее на утро, причем уже не раннее. А в квартире имело место
бодрое шевеление. Ладно, скажем моему подсознанию большое спасибо хоть
за то, что не запугало меня до потери ориентации в пространстве.
Окончательно проснувшись, я легко сообразил не только кто я такой, но
и где нахожусь. И даже вспомнил, куда через сутки отправлюсь. К
очередной, трам-тарарам, горе. Эх, гора, шла бы ты к Магомету...
Ничего в жизни толком не видел, кроме склонов. Да, мой дом там, где
снег, но кажется, я немного от всего этого устал. Ничего
удивительного, психика "челленджера" быстро изнашивается, работа
такая.
     Парадоксально, но я не очень люблю горы. Скорее даже вообще не
люблю. Они меня нервируют тем, что такие большие и твердые. В принципе
это естественно - я встал на лыжи в Подмосковье и привык, будучи
наверху, видеть ровную поверхность вокруг и обрыв под ногами, а
оказавшись внизу, обнаружить над собой просто склон здорового оврага,
ничем не примечательный земляной бугор. И когда передо мной впервые
обрисовался Чегет - мама!.. Вроде бы ничего такого страшного над
головой не нависает, довольно пологие и безопасные сколны, а вот не
мой размерчик, и все тут. Хоть ты внизу, хоть наверху трассы -
обязательно что-то еще выше торчит. Каменное, жесткое, внушительное. И
можешь вскарабкаться хоть до самого пика, все равно это больше, чем
ты. По моему скудному разумению никакой альпинист, даже трижды
"Снежный барс", ни одной горы по-настоящему не покорил. Как они это
говорят небрежно - "сделал". А вот фигушки. Это гора тебя "сделала",
приворожила, заставляя лезть на себя еще и еще, каждый раз по все
более сложному пути. Достаточно лишь раз поддаться очарованию гор,
осознать, какая это поистине чудовищная мощь и величественная красота
- и конец, ты погиб. Недаром один пожилой мастер сказал мне, что
мечтает умереть на маршруте. Есть что-то извращенно-сексуальное в этих
взаимоотношениях горы и альпиниста. Нет, ребята, я уж лучше буду
съезжать потихонечку. И каждый раз подсознательно верить, что попираю
скользящей поверхностью не гигантскую злую каменюку, а мирную
плодородную землю, как в родном Туристе. Конечно странный я тип.
Ненормальный слегка. Вон, сны какие вижу...
     Кстати, о сновидениях и их толковании. Уж если я намерен и дальше
нарушать режим, валяясь допоздна в постели, так хоть совмещу приятное
с полезным. Что-то меня в этом сне насторожило. И кажется, я уже
понимаю, что именно. В том, как интересно там повернулись наши
отношения с Крис - это мне, пожалуй, самому не разобраться. Это мы
обрушим на голову нашему штатному брэйнфакеру, сиречь психологу Генке.
Авось разгадает. По идее, сон в руку, под конец сезона что-то
придется всерьез решать, дальше так нельзя. И Крис, и я, оба мы хотим
большего, нежели затянувшийся до неприличия роман. Хотим друг
от друга, только вот гора проклятая не отпускает. И фактически я во
сне проиграл сюжет того, как именно сильные духом молодые люди
поступают в такой ситуации. Допустим. Логично. И симпатично. Молодец,
весьма достойно повел себя. Но как прикажете интерпретировать весь
предшествующий сумбур? Одна толчея на финишной площадке чего стоит. Не
бывает такого, просто не может быть. В нормальных лыжах площадка
вообще чистая - приехал очередной спортсмен, минутку покрасовался,
надписями на лыжах посветил, и ушел за бортик, освобождая следующему
место для разворота. В "Челлендж", где ради зрелищности на многое
закрывают глаза - и на технику безопасности в том числе, - выделяют
небольшую зону для возможных призеров. Чтоб удобнее было снимать, как
они все скопом нервничают и потеют. Но микрофоны к нам все равно тянут
из-за бортика, и до самого конца никого лишнего на пощадке не будет.
Неровен час, промажет финиширующий, и пару-тройку репортеров красиво
искалечит. А в "Ски Челлендж" живых людей переезжать лыжами не
положено, для этого "Ди Челлендж" есть.
     Впрочем, это все цветочки. Технических несуразностей в любом сне
хватает с избытком, на то и сон. Илюха, например, постоянно ночами
летает, обгоняя аэробусы и корча рожи их обалдевающим пассажирам.
Выходит, ему и разреженный воздух нипочем, и перья у него из крыльев
не сыпятся на околозвуковых скоростях. Если бы он с горы съезжал, как
летает, давно был бы миллионером. А так - просто счастливый человек,
которому ничто не мешает жить. Не то, что некоторым. Мне, например.
Ведь размечталось мое подсознание драгоценное, раскатало губищу дальше
некуда! Сплошное вранье, картинки с выставки, а не сон. Ну-с, займемся
самоуничижением.
     Во-первых. Заткнуть фанфары, овации прекратить. Да, стояли мы с
Машкой у бортика на ватных ногах, потные и взъерошенные, нервно
толкаясь локтями, причем не раз. Кстати, и букмекеров у меня на глазах
выносили, не без этого. Но с таким же успехом на том же месте стоял
Димон, и даже Илюха однажды стоял, от натуги чуть не помер. И вместо
Машки бывала Ленка, и ничем особо героическим наши топтушки не
увенчались - не брали русские золота. Пока что. Да, предположим, в
этом сезоне рубиться за первое место намерены действительно мы с
Бояном. В чем, правда, активно сомневаются тренеры, а менеджеры
помалкивают, но я их вижу насквозь. Хорошо. Главная загвоздка в
другом. С какой стати такой непомерный пафос? Такое дикое
самолюбование? Допустим, многие в "Ски Челлендж" искренне полагают,
что наша формула гораздо серьезнее классической. Но только не я.
Покажите мне хоть одного нашего, кто привез бы золото на этапе Кубка
Мира. Увы. Да большинство вообще не выступало в Кубке никогда!
Ни-ког-да! Кстати, и я в том числе, вся бредятина насчет каких-то там
моих третьих мест - фокусы обиженного подсознания, и ничего больше.
Вот так и узнаешь, чего тебе на самом деле хочется... Перехочется.
Заберите свиное рыло и валите из калашного ряда, молодой человек.
Потенциальные "челленджеры" отсеиваются как правило уже в рамках
национальных юниорских первенств. Мы не то, чтобы какие-нибудь там
отбросы тренировочного процесса, нет. Мы просто совсем другие. Вот, к
примеру, моя Крис, у которой были серьезные взлеты в классической
формуле. По самой простенькой трассе "Челлендж" она проедет в лучшем
случае где-нибудь во втором десятке. Без малейших перспектив роста. И
здоровья ей не хватит, и ногу побоится на склоне оставить. Реально.
Общепризнанно. Как я сейчас понимаю, тренеры даже нарочно культивируют
в нас такую уверенность, чтобы самооценка не падала. Хотя на самом-то
деле...
     А что на самом деле - это уже "во-вторых". Горные лыжи всегда
были чертовски популярным зимним видом. Зрелищное, яркое, недешевое,
пижонское занятие, к тому же весьма травмоопасное. Но в один
прекрасный день выяснилось, что внимание аудитории потихоньку
оттягивается на фристайл, акробатический сноубординг и всякие
экстремальные выкрутасы. Нет, кататься-то и съезжать
горнолыжники-любители отнюдь не перестали, наоборот, число их росло
год от года. А вот наблюдать за профессиональными соревнованиями в
старой доброй классической формуле - увы. Потому что разрыв между
золотом и серебром в классике сократился до сотых. А значит - пропал
элемент шоу. Там оказалось совершенно не на что больше смотреть. Разве
что таращиться на склон в надежде, что кто-нибудь красиво упадет. Но
опытные спортсмены падают редко... И ставки делать народ не желал.
Ведь классические горные лыжи - это вам не гонки F1. Факторов,
определяющих фаворита, примерно столько же. Но в F1 они, как правило,
на виду - вон пимпочку какую-то новую к машине присобачили, вот
пупочку, наоборот, отвинтили, а этот мотор трижды горел, поэтому черта
с два он нормально поедет, и так далее, и тому подобное. Любой
мало-мальски толковый мужик, умеющий водить машину с ручной коробкой,
может худо-бедно прогнозировать результат. В горных лыжах такой номер
не пройдет. Нужно очень, очень, очень глубоко вникать в тонкости. При
том, что даже о наличии большинства этих самых тонкостей информированы
немногие. И все равно, будь ты хоть профессор горных лыж - не зная,
какую именно мазь наколдовали тренеры к очередному заезду, рискуешь
оказаться дурачиной и простофилей, отпустившим золотую рыбку.
     Первыми неладное почуяли медиа-корпорации. Потом спонсоры - упала
отдача от рекламы. Положение нужно было как-то спасать: прямо на
глазах самопроизвольно рушился громадный сегмент рынка, казавшийся до
этого незыблемо стабильным. Вернуть потребителей к экранам могло
только что-то свеженькое и с перцем. Некое яркое и опасное шоу,
похожее внешне на классические горнолыжные дисциплины, но гораздо
более динамичное и злое. Признаться, мне до сих пор страшно интересно
- какие такие пляски на снегу могли бы выдумать кровожадные
толстопузые менеджеры, не загреми тогда в больницу один ничем не
примечательный человек.
     Как раз в то время некто Фрэнк Макнамара, второразрядный
американский лыжник, валяясь в очередной раз на растяжке,
призадумался, как дальше жить. Поломанный Маркер в аналогичной
ситуации выдумал свой гениальный крепеж. Украв таким образом
возможность обессмертить свое имя у всех, кто сломался позже, несмотря
на маркеры. В палате ведь мысли невольно обращаются к безопасным
креплениям. Посмотришь на гипс, и давай выдумывать. Только выдумал,
тут вспомнил - мать честная, они ведь и так уже есть! Капитально
поломанный Илюха, как ни тужился, ничего умнее безопасных горных лыж
не придумал. Оказалось, что это лыжи, которые стоят у печки. И
желательно - цепями к ней, цепями прикованы... Так вот, в отличие от
Маркера - и тем более от Илюхи, - у Макнамары имелся дядюшка, владелец
задрипанной букмекерской конторы. Пришел он навестить племянника, и
слово за слово возник разговор - почему больше не принимаются ставки
на горнолыжные соревнования. "Так никто и не ставит", - усмехнулся
дядя. - "Сам знаю, что не ставит. Ты мне объясни - почему?". Дядюшка
ответил разумно и четко: крошечный разрыв между результатами, трудно
предугадать раскладку мест. Очень мало заметных глазу внешних
факторов. Фрэнк резонно поинтересовался, что же нужно сделать, чтобы
горные лыжи возбудили в зрителе азарт. Тут дядюшка ответил еще
конкретнее. Возьми трассу, на которой лыжник не ломится сквозь
частокол, а красиво и опасно съезжает. Нечто среднее между обычной
слаломной и трассой слалома-гиганта. И сделай ее такой, чтобы до конца
съехало из ста участников не девяносто девять, а, скажем, пятьдесят.
"А куда остальные денутся?" - спросил обалдевший Фрэнк. "Да хоть сюда,
- небрежно ответил дядя, ласково хлопая племянника по гипсу. - И еще,
Фрэнки, подумай... Я люблю бордеркросс* - зрелищно и щекочет нервы.
А ты представь, что это будет за шоу, если нечто подобное учинить на
горных лыжах! Например, выгнать пять-шесть человек разом на трассу
скоростного спуска... Нет, лучше целую дюжину!". Тут Макнамара, по
собственному признанию, слегка от дядюшкиной кровожадности устал и
вежливо попросил родственника ту фак офф энд гет аут. Но к вечеру у
Фрэнка начало яростно чесаться под гипсом, отчего он впал в
мизантропию и до мельчайших деталей продумал два лихих мероприятия.
Изобрел две абсолютно сумасшедших дисциплины. "Ски Челлендж" -
экстремальный полугигант, где доезжает до финиша, конечно, не каждый
второй лыжник, а все-таки два из трех, хотя с трудом. И "Даунхилл
Челлендж" - вот уж действительно полный даун, - скоростной спуск с
общим стартом (видели автогонки на выживание? очень похоже). Так и
живем с тех пор. Нормальные лыжники соревнуются за деньги, славу и
адреналин, а мы - за деньги с нехорошим душком, нездоровую славу
психически больных и вагоны адреналина. Точнее, наверное, цистерны. И
все потому, что нас в нормальные лыжники не берут. Мы как на подбор -
крепкие, отважные и выносливые. Качества сии у нас представлены в
количестве гораздо большем, нежели требуется лыжнику классической
формулы. Но увы, за счет той самой филигранности, которая позволяет на
каждом флаге отыгрывать тысячные.
________________________________________________________________
СНОСКА: * Бордеркросс - экстремальная дисциплина в сноубординге.
На достаточно скоростную и насыщенную препятствиями трассу
выходят сразу четверо "досочников". Разрешена контактная
борьба - толчки руками, захваты и т.п. Из четверки двое
показавших лучшее время проходят в следующий круг
соревнований. Б. считается наиболее зрелищным видом
сноубординга, призовые фонды современных бордеркросс-туров
достигают полумиллиона долларов (по состоянию на 1999 г).
________________________________________________________________

     Конечно, мы им завидуем. Вот судьба! Мой друг по песочнице, Игорь
с десятого этажа, "чемпион по прыжкам в канаву", как он себя называет,
никогда даже не мечтал о болиде F1. Парень хороший раллист, это его
призвание, он жизнь положил, чтобы научиться грамотно водить WRC[2],
и на формульной трассе ему искать нечего кроме позора. Две стихии
внешне схожих, но по сути полярных. Как "Субару" и "Феррари".
Спрашивается, о какой зависти тут может идти речь? А лыжники все-таки
не машины и даже не автогонщики. И временами предаются несбыточным
мечтаниям. Помню, в прошлом году подвалил к нам чемпион мира Стив
Малкович. Мы как раз в Шамони откатались, хмурое утро, трасса
распахана как форменный танкодром [3], обслуга готовится ее
зализывать и флаги переставлять для этапа Кубка. Все "челленджеры" уже
разъехались, только мы в себя приходим, и чехи. Тут к нам в гостиницу
Стив является, на плече чехол. "Здравствуйте, коллеги, - говорит. - Не
прогуляетесь со мной до вашего склона? Что-то мне в голову вступило,
хочу разок съехать. А вы, будьте добры, объясните, как это по всем
правилам делается". - "Вы что, - спрашиваем, - от тренера сбежали?". -
"Угу, - кивает. - Проболтаетесь - из могилы достану. Ну помогите
Христа ради, что вам, жалко? Когда мне еще такой случай
представится?!". Дали мы ему легенду, проводили на склон, внутренне
хихикаем - надо же как мужика разобрало! Если узнает его тренер,
скандал будет на всю Европу. А не дай Бог еще кувыркнется чемпион...
Это у меня меня, самоубийцы, голеностоп на пятьсот тысяч застрахован,
а у Стива, наверное, миллионов на десять. Вот будем переоформлять свои
полисы, тут-то "Ски Иншурэнс" и припомнит нам, как мы ее на десять
"метров" возмещения обрадовали...
     Оставили в гостинице молодых, чтобы внимание отвлекали. Конечно,
дико их обидели - кто же согласится в засаде сидеть, когда такой
бесплатный спектакль! Впрочем кому бесплатный, а Малковичу развлечение
в копеечку влетело. Мы ведь за его счет дали на лапу смотрителю, чтобы
подъемник запустил и помалкивал. Отдельно бригадиру "топтунов" и
водителю ратрака[4] приплатили за незапланированный перерыв на ланч.
Стив размялся, еще раз в легенду заглянул, мы ему места показали, где
совсем уж неприличные рытвины образовались. "Ну ладно, я пока без
секундомера, для пристрелки. А вы, - "топтунам" кричит, облепившим
трассу с вытаращенными глазами, - увидите кого-нибудь с видео, так
сразу бейте ему в морду и картридж ломайте! Судебные издержки за
мной!". И пошел вниз. Ох, изящно съехал! Как протанцевал. Однако
чувствую - не то что-то. Поднимается чемпион, в глазах неземное
сияние. "Вот это да! - говорит. - Очень все разбито, но какой восторг!
Попробую слегка наддать". Мы его, понятное дело, отговариваем, но у
Стива, похоже, на самом деле в голову вступило. Оказалось, что он
впервые за последний год на целых полдня без нянек остался - тренер с
менеджером поехали какие-то бумаги подписывать. Ладно, каждый сходит с
ума по-своему.
     Наддал Малкович. Еще красивее прошел. Опять чувствую -
впечатление обманчиво. Как нашего легендарного Жирова тренеры ругали -
почему, мол, едешь медленно? А посмотрят на таймер - обалдеть можно,
он же на самом деле лучшее время привез! Вот и тут нечто похожее,
только с обратным знаком. Но все-таки психую слегка, да и остальные
мнутся. А если он попросит секундомер включить? И на ухайдаканной
трассе первый результат выдаст?!
     Тут как раз Боян Влачек ко мне подходит. Злой как черт, заранее
расстроенный. На этой трассе первое время - его. "Знаешь, что сейчас
будет?". - "Ну, что?". - "Уделает он нас, вот что. Секундомер попросит
и уделает". - "Спорим на десять щелбанов, что нет. Секундомер-то он
попросит. Но привезет двадцатое время, страшно обидится и больше
никогда не подаст нам руки". Про руку я нарочно придумал - знал, что
сразу будет второе пари на те же десять щелбанов насчет подаст или не
подаст, и оба выигрыша погасятся. Боян страшно азартный, легко
поддается, а я терпеть не могу, когда мне принародно по лбу щелкают.
     Так и вышло, Илюху подрядили разбивающим, чуть пальцы нам обоим
не переломал. Снова поднялся Стив, по лицу видно - окончательно
сбрендил. "Можем секундомер запустить?". Отчего же не можем, на гору
уже весь обслуживающий персонал сбежался, вплоть до последнего
разносчика конфет. Разве что секьюрити не видно - понятное дело, кто ж
им скажет, что чемпион мира угробиться решил... И тренерам вряд ли
стукнут. На этот счет у обслуги круговая порука, знают, в каких
строгих ошейниках мы живем. Хотя если, допустим, попросить бутылку
пива на склон пронести... Сомневаюсь, что получится.
     Запустили нам систему. Тоже фактически задарма - выпросили только
пару автографов и несколько фотографий с чемпионом в обнимку на фоне
стартовой будки. Стив был не против, разве что куртку набросил - фиг
докажешь, при каких обстоятельствах его щелкали. "Только не снимайте,
как еду". Нет проблем. Стартовую рейку настроили, Малкович уперся,
выпрыгнул и улетел. Как он на этот раз прошел - ни в сказке, ни пером.
Летит - хоть для учебного пособия снимай. "Как съехать с горы, чтобы
твоя девушка, наблюдая, испытала оргазм". Талантливейший мужик. Стоим,
пускаем слюни, по-черному завидуем, ждем, чем сердце успокоится.
Заодно боимся как бы не поломался - уж очень гонит.
     Тридцать второе место он изобразил. В наших рядах полное
замешательство. Боян шапку тянет с головы, трясет лохмами, уверяет,
что я все нарочно подстроил, но подставляет лоб. Я говорю - не
торопись, концерт только начался. А у самого в душе форменный салат
оливье из глубокого переживания насчет чемпионской психики, искреннего
сожаления, что так получилось, и дикой гордости за наших.
     Снова Малкович тут как тут. "Ничего, - заявляет, - не понимаю. Я
же по вашей канаве ехал! В чем загвоздка?". Точнее, в чем уловка -
"What's the catch?". Мы его как могли утешили - мол в канаве все и
дело, тут даже Господь Бог время лучше тридцатого не покажет. Стив
головой мотает: "И не такие канавы видал. Слалом-гигант на этой самой
горе хожу. Вот разноска флагов у вас ненормальная. А ну, еще!".
     Ладно, давай еще. Ка-ак он ломанулся! Совсем по-нашему, учел
прежние ошибки, пересмотрел тактику. Стоим, переживаем больше
прежнего. Двадцать седьмое время. Народ хохочет, сам себе аплодирует.
Объехал чемпион Господа, но не более того. Боян лезет за проигранными
щелбанами и весь светится. Я отмахиваюсь - погоди.
     Появляется Стив, зеленый и пупырчатый от злости, как жаба
экзотическая. Без единого слова лезет к стартовой рейке. Тут мы не
выдержали, стеной встали. И страшно нам, и обслуга уже извертелась,
боится, что начальство прибежит. Малкович кричит - пустите, мелочь
пузатая, я уже все понял! Черт с тобой, дуй, раз все понял.
Расступились. Стив дунул, чуть не упал пару раз, в финишный створ на
заднице въехал. Сорок первым. Илюха говорит: он же теперь скажет, что
мы виноваты - с темпа сбили! Еще раз полезет и точно навернется! Боян:
ничего подобного. И машет обслуге - ратрак и топтунов на склон! Бояна
тут хорошо знают, любят, слушаются мгновенно. Все, накрылась трасса.
Кончен бал, погасли свечи. Ждем чемпиона - извиниться хотя бы.
     Смотрю, возносится на подъемнике Малкович, ногами болтает,
смеется. "Что, - говорит, - мелкие пакостники, испугались - разобьюсь?
Я же не то имел в виду, когда сказал, что все понял. До меня дошло,
что мне здесь ловить нечего. Извините, если нервишки потрепал. Спасибо
большое, теперь знаю, почему на вас ставки делают. Потому что вы психи
и герои. У кого тут первое время? У вас, господин Влачек? Крепко жму
руку. Восхищен. По завершении сезона всех милости прошу в гости".
     Вот так мы и разошлись со щелбанами. А когда Малкович нас позвал
остаться посмотреть этап Кубка и потом их трассу походить - вежливо
отказались. Даже очень вежливо. Только Илюха не выдержал. "Вы, -
говорит, - общепризнанная звезда, вас никакое позорище не сдвинет с
пьедестала. Особенно если вы сами в чужой монастырь полезете. Мало ли,
какие у чемпионов мира бывают заскоки? А мы ребята подающие надежды,
отчего крайне мнительные. Повыдираем ваши флаги с корнем, попадаем,
лыжи погнем и от стыда ночами в подушку будем плакать. Нам это надо?".
     Стив на минуту задумался, осознал, что это такой витиеватый
комплимент, окончательно растаял, сфотографировался с нами - три
"Полароида" расщелкали, потому что он непременно каждому хотел на
память фото подписать - и ушел к себе нянек дожидаться. Причем
несколько групповых снимков за пазухой унес. А на следующий день
смотрим - громадное интервью в "Ски Экспресс". С теми самыми
фотографиями и кучей дифирамбов в наш адрес. Не вынесла душа поэта. К
интервью подверстали колонку - заявление тренера и менеджера, что они
когда узнали, где великий Малкович покатался, чуть не поседели в
одночасье. Что ж, очень грамотный маркетинговый ход. Я выяснил потом -
у Стива после этой публикации моментально продажи выросли на десять
процентов. И его самого лично, и всего, что с чемпионом Малковичем
хоть как-то связано. Вот какие удивительные вещи творит со
спортсменами простое человеческое любопытство. Проистекающее из
зависти, той самой черно-белой зависти.
     Но все-таки он, сволочь, глядел на нас свысока. И это тоже
естественно. Неспроста мое бессознательное вздыхает о том, что я ни
разу не выступал на Кубке. Очень хочется дорогому бессознательному
стряхнуть с моих неслабых плеч комплекс вины перед мамой-папой. Вины
за то, что уродился непутевым и вместо того, чтобы стать звездой
большого спорта, блистаю в уродливом шоу наподобие гонок на разбивание
машин. Знай мои предки драгоценные, чем все кончится, черта с два бы
они ребенка отдали в спортшколу. Но ребенку нужно было укреплять
опорно-двигательный аппарат, и он любил горные лыжи. Забота о моем
здоровье пересилила глубокую уверенность, что спортсмены вырастают
безмозглыми идиотами. Впрочем, никому и в голову не приходило, что я
действительно пойду по этой стезе. Талантом великим мальчик не
отличался, а формула "Ски Челлендж", которая для меня оказалась тем,
что доктор прописал, тогда еще только набирала обороты. В России о ней
даже профессионалы мало знали и относились к жесткому слалому, мягко
говоря, презрительно. Отсюда и русское прозвище "жесткий", хотя на
самом деле наша дисциплина официально - hard slalom.
     Короче говоря, это называется повезло - случись мне полюбить
вместо горных лыж классическую музыку, вырос бы хлюпиком и бездарным
пианистом.
     ...Я лежал, смотрел, как за занавесками становится все ярче, и
продолжал анализировать сон. Некоторые моменты определенно мне
нравились, другие вызывали недоумение, а в целом... У меня бывают
удивительные сны. Не часто, примерно раз в месяц - и слава Богу, а то
бы давно с ума сошел. Честно говоря, я люблю их смотреть и до какой-то
степени научился не теряться там, внутри. Могу, например, усилием воли
загнать себя обратно в тот эпизод, который уже вроде бы закончился, но
очень хочется развития темы. Могу наоборот, не просыпаясь, выскочить
из неприятного сюжета в какой-нибудь другой. А с нынешним сном
мухлевать не понадобилось, все эпизоды имели четкое логическое
завершение и оставалось только с диким удовольствием и легким ужасом
смотреть. И все же, душу глодало беспокойство. Этот сон вполне мог
сбыться, причем по всем позициям. Допустим, в большинстве своем они
меня устраивали. Если не считать все того же катания по воде - недаром
оно меня даже во сне (!) насторожило. И еще первые ощущения,
испытанные мной в виртуальном Кице... От них попахивало нехорошим
пророчеством, особенно когда возник отчетливый знак потерянной
растерянности - дурацкое хождение босиком с дебильными табуретками под
мышкой. А я не люблю быть потерянным и растерянным. Я в такие моменты
слишком управляем. И почему все безымянно? Этот парень молодой,
который нашел меня в лифтовом холле - я даже не смог толком запомнить,
как он выглядел. И ребята... Да, наши ребята, что выпивали в уличном
кафе! Всего лишь абстрактные наши ребята, ни имен, ни физиономий.
Недаром Илюха ворвался в сон ярким радужным пятном - я соскучился по
знакомому лицу. А если это намек на предстоящее одиночество?!
     Слишком много намеков. Слишком много слоев для
одного-единственного сна. И нечеткая, размытая, но прущая изо всех
щелей тревога. Почему именно так? Эта-то ситуация меня и дергала
больше всего. Дело в том, что мои сны всегда полны конкретики. А тут
какой-то неясный (или чересчур мудрено зашифрованный?) сигнал.
Допустим, принял я информацию о надвигающейся беде и перевел ее в
визуальный ряд. Но почему, извините, такая форма? Хотя, если подумать
- а какая еще? По большому счету, жизнь моя протекает в уютном
замкнутом мирке, довольно бедном на новые впечатления. Одни и те же
лица, одни и те же города, один и тот же спонсор третий сезон, даже
снег везде одинаковый. А то, что со мной собиралось приключиться,
вполне могло оказаться чересчур нестандартным и потребовать таких
выразительных средств, какими я просто не владел в силу личной
культурной ограниченности. Обидно, но факт. Ладно, Поль, не переживай.
Вспоминай этот сон почаще, думай о нем - и однажды ты все поймешь.
Лишь бы поздно не оказалось...
     Мне ведь чего только не снится. Как-то пригрезилось кино, и в нем
мы с Крис играли пару контрразведчиков, осматривающих транспортную
развязку под Гагаринской площадью на предмет закладки бомбы
диверсантом. Сюжет как сюжет, бывает. Двадцать первый - век
терроризма, раз в неделю что-нибудь должно рвануть, а коли не рвется,
значит, где-то уже взяли заложников... Место действия - тоже ничего
особенного, развязка эта мне с раннего детства запала в душу. Никак
сообразить не мог, почему, когда ныряешь под землю, видишь один
магазин, а когда выныриваешь - другой. История простейшая: ребенок в
машине сидит низко, угол обзора сужен, подголовник мешает обернуться и
все понять. Но едва я подрос и разобрался, что к чему - начало сниться
это место. Как символ загадки. Так вот, в том самом кино с нами
третьим играл такой антикварный голливудский актер, Берт Ланкастер.
Почему - не знаю, видел Ланкастера два раза случайно, и фамилию-то
запомнил, потому что был такой бомбардировщик. А по фильму моему
сонному его героя звали Коркрен. И я, проснувшись, как последний идиот
мучился - какого черта он Коркрен? Никогда такого имени не слышал.
Ладно, проходит неделя. Дают по "Классике" старый вестерн с таким же
раритетом Истом Клинтвудом. Этот хоть познаменитей будет. Я,
естественно, сажусь культурно развиваться. И что бы вы думали? Минут
пять один из героев распинается в подробностях о том, как именно был
застрелен некто Коркрен-Два-Револьвера. Тьфу! Вот и не верь после
этого в существование единого информационного поля. Ну, всплеснул
руками, принялся рассказывать. Парни на смех подняли. Ты, говорят,
слишком много читаешь, а еще больше из прочитанного намертво забыл.
Сунулся к Генке. Он меня выслушал и примерно то же ответил - старик,
эксперименту недостает чистоты. Вот когда тебе приснится то, не знаю
что...
     Ну, приснилось. И как мне с этим дальше жить?
     А никак. Только быть дважды, трижды внимательным. И все.
     О! Вспомнил! Не Ист Клинтвуд, а Клист Интвуд. Или по-другому?..
Нет, извините, не бывает таких имен. Это все подлец Илюха, он как на
легендарного актера посмотрел, так сразу его и обозвал: "Глист
Дриствуд". Попробуй запомни фамилию в эдаких условиях. Хотя на Глиста
Дриствуда мужик здорово смахивал. Правда, в столь преклонном возрасте
я тоже буду отнюдь не фотомодель. И вообще, актеры мне сегодня не
снились. А пригрезилась тревожная история под названием "Те же и Еще
Хуже". История, полностью расшифровать которую мне пока что явно не по
уму.
     Пришлось закусить губу, чтобы не взвыть от бессильной злобы.
Пожалуй, Генке я про этот сон не расскажу. Он мне сразу все на пальцах
объяснит, и тогда может забыться что-то главное, очень важное, что я
еще не распробовал на вкус или не разглядел толком. Генка хороший
человек, но психолог он средненький. Узкий специалист, довольный своим
местом в жизни - что с него возьмешь. Снимает ненужные стрессы,
заряжает нас на победу, и все дела. Один вот тоже зарядил так... Кого
же он зарядил? А! Знаменитого хоккейного вратаря Третьяка. Наверное,
полвека назад это было, или лет сорок как минимум - подсунули лучшему
вратарю страны блестящую по идее методику и хорошего психолога.
Третьяк сначала заиграл еще лучше. Потом совсем хорошо. Потом стал
вовсе непробиваем. А кончилось все тем, что он в свою непробиваемость
уверовал и вышел на ответственнейшую игру в состоянии бога. Того, что
с маленькой буквы, но все равно мощи неописуемой. И по словам
Третьяка, пока четвертая плюха в его ворота не залетела, так и не
понял, что он малость не тот бог. Ему шевелиться надо было, а он все
пытался шайбы взглядом отводить...
     Тут мои размышления прервали - в дверь стукнул папуля. Никогда бы
не подумал, что он это умеет. Может, стряслось что? Вчера мы толком не
поговорили, я слишком поздно явился.
     Оказалось, что ничего особенного не случилось, но во-первых давно
пора завтракать, а во-вторых, на мое имя пришла куча мыла. Я спросил,
нет ли весточки от Крис, отец моментально надулся и сказал, что не
имеет обыкновения лезть в чужую почту, даже листать адреса. Наглое и
циничное вранье. Еще как он лезет, а уж адреса смотрит непременно.
Просто ему обидно, что ребенок "связался с какой-то нерусской". Папина
неприязнь к Крис меня забавляет. По-моему, это отголоски тех времен,
когда Россия пыталась закуклиться и послать всю планету на, а папуля
вместе с другими молодыми бездельниками ходил швырять тухлые яйца в
американское посольство. Так он с тех пор и не вырос толком, хотя пузо
отрастил изрядное. Сразу видно - состоятельный мужчина.
     Мы немного поболтали насчет его арт-бизнеса, в котором у меня
тридцать процентов акций и ни цента дивидендов за последние несколько
лет, то есть с самого начала. "Я тут раскручиваю один проект... Успех
гарантирован. Будет тебе на кусок хлеба с маслом, когда помру". О, как
мне это надоело! Вечная присказка - мол когда загнусь, все тебе
останется. Для тебя стараюсь, дорогой сынуля, а ты меня за это
слушайся. Тысячу раз я вполне прозрачно намекал, что в гробу видел его
наследство, мне гораздо важнее живой отец. Но папуля - хоть ему кол на
голове теши. Система кондовая, апгрейду не поддается. Ежегодно
раскручивает очередной "проект века", и каждый раз с превеликим трудом
выходит по деньгам "в ноль", успев только украсть тысчонку-другую себе
на зарплату. Он из тех людей, которым процесс важнее результата. Да и
я в этом плане от родителя недалеко ушел, только малость поциничнее,
отчего не веду себя так, будто собираюсь жить вечно. И некоторая сумма
у меня на черный день отложена, и страховок опять-таки вагон.
Кстати... "Па, все хотел узнать - ты коммерческие риски страхуешь?".
Папуля сделал значительное лицо и сказал, что все под контролем.
Понятненько. Ничего он не страхует, дорогое удовольствие. Да и не
всякая компания возьмется обслуживать риски по авантюрным
художественным проектам. Или потребует бешеный процент. Ладно, мое
дело - сторона. Я в культурной жизни родины не понимаю совершенно
ничего. До сих пор не могу разобраться - то ли мы по части живописи и
прочего впереди планеты всей, то ли наоборот, хуже не придумаешь.
     "Какие у тебя перспективы на конец сезона?". - "Нормальные. Боюсь
сглазить, но подворачивается реальный шанс сделать наконец-то золото".
Про себя думаю - и последний. К тому же не такой реальный, как
хотелось бы. Нехорошо думать гадости о друзьях, но будет здорово, если
Боян на самом деле упадет. Лишь бы не сломался, я тогда со стыда
удавлюсь. "И сколько получишь?". - "Если золото? Двести. Конечно может
быть еще дубль, но это химера, сам понимаешь. О дубле все мечтают,
только не надеются. Глупо. А потом намечаются показательные
выступления в параллельном хард-слаломе, это тоже прилично
оплачивается". - "А если все-таки дубль? Кто там у вас, эта Мария, как
ее...". Я отрезал, что никак ее, ни так, ни этак, и полез из кровати.
Что-то слишком папуля беспокоится о моих деньгах, которых я еще не
выиграл. Золотой дубль, господа, это достойная сумма. Ровненько
миллион юро на двоих: по триста на нос собственно за результат плюс
еще двести каждому - спонсорская премия. Зачем отцу пятьсот тысяч? В
чем дело? Может, он заболел чем-нибудь смертельно опасным? Вряд ли,
мама сказала бы. "Па, если нужны средства... Могу немного подбросить".
Улыбнулся, головой помотал. Но почему-то я ему не особенно поверил.
     Хотелось слегка размяться - как всегда, с утра тело просило
движения. За последние лет пятнадцать я так себя выдрессировал, что
без зарядки мышцы толком не просыпаются. То есть, на самом-то деле
одного моего пинка сейчас хватило бы, чтобы отправить в глубокий
нокаут любого кикбоксера, но субъективно мне казалось, будто едва
дышу. Чисто спортивное похмелье - эндорфиновая наркомания так
проявляется. Легкая наркомания, и спрыгнуть с нее не проблема, но по
молодости очень засасывает. Вроде бы мышцы стосковались по нагрузке. А
на самом деле это мозг дозу требует. Пришлось немного помахать руками
и повисеть на турнике. Полегчало. Я умылся, натянул джинсы и футболку
и пошел на кухню здороваться с мамой. После завтрака отец,
естественно, принялся зазывать меня к себе в офис. Он любит сыном
хвастаться. При всяком удобном случае шпыняет и учит жизни, а
внутренне - гордится. Никогда в этом не признается вслух, но я-то
знаю.
     Отказался. Все-таки у меня выходной. Имею право забраться в свою
любимую комнату, полазить вволю по старым добрым полкам, битком
набитыми любимыми книжками детства. Пройтись, руки в карманы, по
родным улицам. Потоптаться у своего детского садика, возле школы
повертеться, в которой целых три класса отучился. Мне это во сто крат
дороже, чем отцовская арт-торговля, пусть он хоть всю Третьяковку
продаст и купит с Лувром впридачу. Я тоже в какой-то степени э-э...
художник. Творец. Настоящий деятель культуры - честный наемник,
создающий духовные ценности. Какие ценности? А вечные. Я провокатор
эмоциональных всплесков. Миллионы людей присасываются к экранам, когда
я съезжаю с горы, и визжат от азарта. Это что, не творчество? Да идите
вы!
     Короче говоря, я папулю вежливо послал, а сам уселся за компьютер
и принялся копаться в мыле. Первым делом нашел письмо от Кристи и
убедился, что у нее все в порядке. Решил позвонить, когда разберусь с
остальной писаниной. Корреспонденции набежало изрядно - в основном
узкопрофессиональная реклама, кое-какие свежие каталоги, сводка
последних новостей из штаб-квартиры Федерации хард-слалома и прочая
муть, которую нужно регулярно просматривать, дабы быть в курсе. Была и
нормальная почта. Тренер прислал свою дежурную картинку в виде
громадного волосатого кулака с подписью "Ты смотри там у меня!". Ему
уже полагалось вовсю крутиться на месте, оценивая трассу в Кортина
д'Ампеццо. Судя по отсутствию подробностей, трасса либо ерундовая,
либо такая, что нет смысла пугать нас раньше времени, а то еще не
приедем. Из-за этого тренер ненавидит давать нам короткие отпуска на
пару дней. В периоды легких передышек у хард-слаломиста начинается
едва выраженный адреналиновый голод - не настолько дикий, чтобы
захотелось прыгнуть вниз головой с Останкинской башни, забежать
обратно и снова прыгнуть, - а как раз такой, от которого люди
становятся трусоваты. Обычно нас поддерживают в состоянии баланса на
грани между откровенным стрессом и небольшим привычным напрягом.
Крошечную паузу в разгар сезона русской команде подарили не от хорошей
жизни, а из полной безысходности. Мы плохо выступаем, нарушился
внутренний климат, и старик решил нас хоть таким образом встряхнуть.
     Илюха с Димоном сообщали, что они в воздухе, и стараются не
открывать глаза, потому что мимо то и дело носят алкоголь. Я сбросил
им короткое приветствие. Фэн-клуб в сотый раз умолял меня приехать
свадебным генералом на какие-то любительские соревнования. Пришлось
витиевато извиниться. Две просьбы об интервью в двух московских
газетах - это можно было сделать и по сети, но только после
согласования с менджером, так что журналистов я оставил на потом.
     Общаться с Крис через отцовский сетевой выход за папулины же
деньги мне показалось не очень корректным, поэтому я достал свой
телефон. Интересно, кто-нибудь еще кроме русских называет эту штуку
телефоном? Сомневаюсь. Хотя тем же чехам, полякам, болгарам слово
"хэнди" вряд ли ближе, чем нам. Я как-то об этом Попангелова спросил,
а он мне в ответ: какая разница? Почему у вас, русских, лифт, а у нас
асансьор? Хотя это мы вам кириллицу подбросили. Я говорю - при чем тут
кириллица? Он - да при том, что не Иван ее придумал. Если вещь
приходит из-за рубежа, она приносит название с собой. Откуда пришла,
оттуда и принесла. Я ему - то-то вы галстуки врътовръзками называете.
Он - видишь, значит, мы не только азбуку изобрели...
     Посмотрел я на свой хэнди - ну вылитый телефон. И позвонил Крис.
Девочка как раз пришла со склона, взмыленная, злая, и жутко мне
обрадовалась. Минут десять мы очень мило беседовали, обсуждая, как нам
ловчее пересечься в Кортина, чтобы не вывести из себя тренеров.
Получилось, что минимум одна ночь у нас будет, да еще и полдня
впридачу. При вечной обоюдной занятости расклад просто царский. В
Шамони мы, увы, не стыкуемся, потом короткая встреча в Валь д'Изере,
затем поодиночке Шладминг, Гармишпатер... тьфу!
Гар-миш-пар-тен-кир-хен! И наконец, закрытие "жесткого сезона" в
Китсбюэле - Крис через сутки подъедет. "Вот там и поговорим всерьез, -
подумал я. - Пусть лучшая часть сна непременно сбудется". И снова про
себя отметил - Поль, дружище, хоть сломайся, но золото возьми. Именно
в этом сезоне, потому что в следующем тебя зажмут. Попробуй! С золотом
на шее тебе все пути открыты - и из спорта, и под венец. Появится
наконец-то моральное право зачехлить лыжи и стать нормальным
человеком. Иначе до конца своих дней будешь дрыгаться и локти кусать.
Тебе это надо? Тебе надо, чтобы Крис мучилась - у нее ведь примерно та
же проблема? А так будет победа, которой вполне хватит на двоих.
     Может, все-таки поговорить с Бояном начистоту? Ох... Никого я так
не боюсь, как этого славного парня и единственного моего по-настоящему
опасного конкурента. К любому другому в такой ситуации я бы запросто
подошел и сказал за пару минут до старта: "Сдается мне, что ты сегодня
прекрасно съедешь и ни в коем случае не упадешь. Слышишь - ни в коем
случае!". Хорошо, не подошел бы - тренеры не позволят, они этот фокус
знают. Но пересечься еще в отеле как бы невзначай... Так, может, и
лучше - дольше будет нервничать, а перегореть не успеет. В позапрошлом
году примерно таким образом один француз пытался из-за бронзы Илюху
завалить. Но во-первых, чересчур поспешил, с вечера ему на мозги
капнул. Во-вторых, не учел, что он для Илюхи авторитет сомнительный. И
в-третьих, переоценил способности жертвы к иностранным языкам. Илюха
по-французски говорит так себе, а понимает на слух вообще одно слово
из десяти. По чистой случайности эта история всплыла - Генка
докопался.
     А вот у нас с Бояном полный контакт - он при таком раскладе
мгновенно сообразил бы, чего от него хотят. И если я выберу правильную
интонацию... Да, он догадается. Поймет, что это не попытка завалить, а
просьба. И не кинется к психологу, а всего лишь сделает выводы. Либо
внять слезной мольбе, либо потерять друга.
     К сожалению, друзья о таких вещах не просят. Даже глазами не
намекают. И вообще - чего я, собственно говоря, разнервничался? Я
приличный лыжник, меня даже на улицах иногда узнают - правда не здесь,
а только в Европе, но все-таки... К тому же на пике своей формы.
Впереди четыре старта, четыре возможности привезти золотишко. Если
Мария не будет тормозить - сделаем и дубль. А уж коли Боян его
все-таки разломает... Что ж, буду катать свою возлюбленную на
дорогущем полноприводном аппарате, заряженном по полному опциону.
Делать красивые репортажи, иногда съезжать по легоньким трассам просто
так, для души. И ни о чем не сожалеть.
     И ни о чем не сожалеть?






     Валь д'Изер - легендарное место для тех, кто знает и уважает
французскую горнолыжную школу середины двадцатого века. Здесь блистал
Жан-Клод Килли, дед моей Кристин, будущий мэр Альбервилля, города
белой Олимпиады. Знаменитые французские "зимние" спортсмены почему-то
обязательно становились градоначальниками на склоне лет. В Шамони, где
тот же Жан-Клод родился и встал на лыжи, одно время командовал Морис
Эрцог. Вам что-нибудь говорит это имя? Хм-м, не очень-то и хотелось. К
тому же, Шамони мы уже проехали - именно проехали, во всех смыслах.
Позорно завалив итальянский этап чемпионата, во Франции русские
лыжники уперлись и задрали гордое знамя раздолбайства просто-таки на
недосягаемую высоту. Так погано мы давно не съезжали. В команде шел
какой-то загадочный и явно деструктивный процесс. То ли все хором
начали взрослеть, то ли не менее дружно задумались о вечном. Почти у
каждого вдруг обнаружились тяжкие личные проблемы, и бедный Генка с
ног сбился, психотерапируя направо и налево. Машка ходила смурная и
опухшая, даже в мою сторону против обыкновения не глядела. Ленка, по
ее собственному определению, "так втрескалась тут в одного, что почти
забеременела". Другая на ее месте выдала бы от радости блестящее
время, но Ленка, напротив, бесстыдно привозила в своем коронном
скоростном двадцатые места. Димон вдруг перестал со мной
разговаривать, а Илюха по большому секрету выдал страшную тайну - у
нашего записного лузера окончательно прорезался давно наточенный на
меня зуб. Сам Илюха оставался непоколебимо стабилен, то есть стабильно
посредственен, и в ус не дул. Тренер с каждым днем все отчетливее
багровел и обещал скорую раздачу оплеух. Менеджер напротив выглядел
крайне легкомысленно - похоже, нашел куда удрать, буде команда
окончательно угробит сезон. Младший командный состав в виде помощников
и заместителей лавировал, как мог, промеж двух огней. Массажисту Димон
без видимой причины съездил по уху, и тот едва не уволился. Мне сразу
пришло на ум, что неплохо бы поставить массажисту от себя бутылку - но
тогда пришлось бы объяснять, в кого Димон целил на самом деле.
     Среди этого всеобщего бардака один я старался как-то держать себя
в руках и более или менее прилично выступать на трассе. Но когда такая
атмосфера вокруг - сами понимаете, особо не разъездишься. Тем более,
что тоскливые флюиды и миазмы, источаемые русской командой, начали
поражать и соперников. В Валь д'Изере с трассы вылетали через одного,
а американец Фил, взявший золото, пересек финишный створ в положении
лежа. Неожиданно засбоил Боян Влачек - застрял, как и я, в
четвертых-пятых, сопровождая это пространными жалобами на какие-то
свои загадочные "критические дни".
     И все же в моей памяти эти дни, несмотря на дрянное катание,
остались удивительно счастливыми. Пусть даже лучший наш с Машкой
результат заключался в пятиминутном удержании бронзового дубля на
трассе Кортина д"Ампеццо. Зато там, в Кортина, случилась волшебная
ночь с Кристин. А в Валь д'Изере получилось совсем трогательно: Боян
со словами: "Ты привыкай, скоро он будет твой", вручил мне ключи от
того самого "Порша", стоящего между нами на кону. И мы с Кристин
спустились в долину, и сняли номер в отеле совсем как нормальные люди,
не спортсмены какие-нибудь, и снова любили, и долго разговаривали, и
горечь предстоящего расставания на целых три этапа показалась мне не
такой острой, как обычно, потому что в конце сезона что-то важное
между нами должно было произойти... Именно тогда я узнал, насколько
это серьезно для Крис. Даже не узнал - выяснил до конца. Она вдруг в
меня вцепилась, прижалась лицом к моей груди и сказала: "Извини, Поль,
некрасиво говорить такие вещи, но какое же счастье, что ты стал
медленее ездить!". Кажется, у меня от неожиданности рот открылся. А
Крис шепчет: "Ты не представляешь, как я боялась все эти годы, что ты
угробишься на одной из ваших чертовых трасс!". Насчет "чертовых" я
перевожу как могу, ведь мы обычно говорим по-английски, и она
употребила гораздо более крепкое выражение. Все, для кого инглиш
второй язык, запросто ругаются на нем как сапожники. Оно понятно - не
родной ведь. Недаром англичане уважают русский мат и с удовольствием
его практикуют.
     "Я смотрела, как ты едешь, и каждый раз мне хотелось закрыть
глаза. Отвернуться от монитора, и даже уши заткнуть. Но я не могла, я
должна была оставаться с тобой, рядом, там, на вашей факин блади
трассе, - сказала Крис. - Я люблю тебя, Поль. И ненавижу "Челлендж".
Честное слово, я буду терпеть до конца, пока ты не зачехлишь лыжи. Я
счастлива уже тем, что ты не ходишь ваш сумасшедший, ненормальный
скоростной. Но каждая твоя новая хард-слаломная трасса... Знаешь, мне
даже не так страшно, что она может искалечить тебя физически - прости,
конечно. Есть вещи хуже. Ты никогда не задумывался, что хард-слалом -
этот огромный риск, и эти большие деньги, за которые вы рискуете, -
вытравляет из лыжника все человеческое? Погляди хоть раз со стороны,
как вы едете! Это уже не спорт, это война. Я смотрю на расстановку
флагов и ненавижу тех, кто ее придумал. Каждый флаг ненавижу. Мне
иногда кажется, что если вместо флагов поставить живых людей, вы и их
посрубаете накорню. Как сшибают друг друга лыжники в "Ди Челлендж".
Извини, Поль. Вырвалось. Я просто очень тебя люблю".
     Пришлось закрыть рот, чтобы не выглядеть совсем уж ошарашенным.
Горнолыжники люди дико суеверные, хуже нас в этом смысле только
летчики и спасатели. Никогда не скажем "последний раз съедем",
обязательно "еще разок, и все". Раз пошли разговоры о том, как я езжу,
и как меняет человека хард-слалом (и ничего он меня не изменил, ни
капельки), значит, у бедной Крис всерьез наболело. Самое приятное -
любимая меня поняла. "Ты не волнуйся, - улыбнулась она. - С тобой
ничего не случится. Я знаю. Просто знаю. Ты вырос, Поль. А это лучшая
гарантия от любых неприятностей. Поэтому я буду спокойно ждать тебя.
Ждать того дня, когда ты примешь решение. Сама еще поезжу немножко. А
потом... Будем просто жить, правда? Жить как все нормальные люди
живут. И получать от этого дикое удовольствие...".
     "Вот оно, - подумал я. - То, что называется "момент истины".
Решайся, Поль. Дерзай. Бери золото, и немедленно лыжи - в чехол, а
Крис - под венец". С такими конструктивными мыслями я вышел на трассу
- и поехал еще хуже, чем раньше, откатав Францию заметно ниже своего
нормального "крейсерского" уровня. Однако меня не покидало ощущение,
что это временный спад. Я накапливал силы для решающего броска на
последних двух этапах. Обычно такого не бывает, да и не должно быть,
нужно плавно наращивать темп, а потом, на пике физической и
психической формы, выстреливать как из пушки. Но я чувствовал:
происходящее со мной естественно. Организм адекватно оценил свои
возможности и боялся раньше времени перегореть. Мы с ним нацелились
завершить сезон с золотой медалью в зубах и были полны уверенности не
упустить свой шанс. Именно под занавес, когда фавориты устанут рвать
жилы, я поеду в полную силу. И либо в Гармишпатер... уффф... -
Гармишпартенкирхене! - либо в Кице золото будет мое. Жаль только, что
Машка расклеилась. Красивее золотого дубля отходной для "челленджера"
не придумаешь. А я ведь на самом деле собрался уходить. И очень
хотелось, чтоб случился у меня на прощание с большим спортом круг
почета. Будто в том самом ярком и красочном сне.
     Проклятый сон! Я ведь знал, что он сбудется. Но мне и в голову, в
дурацкую мою умную башку не приходило, насколько жесткой окажется
стыковка с реальностью.
     Сжатая до упора пружина начала раскручиваться в Шладминге. За
пару дней до старта меня поймал Генка, совершенно затурканный и очень
злой. То есть смотрел-то он как всегда молодцом, на то и психолог,
работа такая, но меня ему не провести, слишком давно знакомы. Да и
специалист он так себе. В противном случае команде не удалось бы его
разжевать и проглотить, вобрать в себя, поставить на одну доску с
лыжниками (это мое тогдашнее мнение, гораздо позже я сообразил, что
именно из такого погруженного состояния Генке было сподручнее рулить
нашими эмоциями). Короче говоря, он отловил меня в спортзале, где я
блаженно разгружал позвоночник, болтаясь сосиской на турнике, и завел
со мной нудную беседу на отвлеченные темы. Я висел и пытался
сообразить, к чему мужик клонит. Догадался, спрыгнул вниз, и прямо
спросил: "Геннадий, ты в своем уме?". - "То есть?" - очень натурально
удивился Генка. "Ты же знаешь мои обстоятельства. Ну и какого черта
тебе взбрело в голову выяснять, способен ли Поль, влюбленный по уши в
другую женщину, переспать с Машкой?". Все-таки умный я. Генка немного
подумал и сказал: "Только по лицу не надо, я им работаю". Мы вместе от
души посмеялись. "Что, плохи дела? - спросил я. - Ты учти, Ген, мне
эта красавица нужна позарез. Строго между нами, я могу на ближайших
этапах довольно красиво выступить. Но чтобы получилось действительно
красиво, нужен круг почета. Нужен дубль. Есть хоть малейший шанс как
следует Марию раскочегарить, только без постельных сцен?" Глаза у
командного психолога стали вовсе тоскливые. "Понимаешь, она сейчас
что-то решает для себя... Очень важное. Поэтому и ездит плохо. Но
когда она все окончательно решит, то просто уйдет из команды. Вообще.
Поль, она ведь здесь только из-за тебя. Ты для нее важнее лыж". Я не
удержался и ляпнул: "До сих пор?!". Последние год-два мне казалось,
что Машкина влюбленность несколько поослабла. Стала больше привычкой,
нежели действительно острым желанием близости. Не мешала ей хоть
как-то строить личную жизнь. "Она уйдет и погубит блестящую карьеру. В
будущем сезоне ей для золота понадобился бы ящик". - "Это тренер
говорит?" - "Это я говорю". - "И что же делать?". Генка принялся
вздыхать и прятать глаза. По его словам выходило, что он не может
снять Машкину зависимость от меня, это нечто на уровне влюбленности в
киноактера, недосягаемого, но желанного - может пройти только само или
перебиться более сильным чувством к реальному человеку. Такого
человека в Машкиной жизни пока не случилось, а вот иллюзии уже начали
рушиться...
     Насчет человека я был в курсе. Марии исполнилось семнадцать,
когда она явилась на сборы какая-то другая, не такая, как раньше.
"Ага! - Илюха по-собачьи вывалил язык и тяжело задышал. - Наша Маша
поломала-таки себе целку. Ну и дурак же ты, Поль! Такой случай
упустил...". Я очень сильно дал ему по шее. Не за себя - за Машку.
Ударил гораздо сильнее, чем хотел, даже сам удивился. После такого
зачина обычно случается титанический мордобой. Вместо этого на наше
счастье из-за угла случился тренер. "Чего на полу валяешься? - спросил
он Илюху, глядя куда-то мимо и думая о своем. - Пойдем-ка, там на
разгрузке людей не хватает. И ты, Павел, не рассиживайся. Бери в
мастерской набор торцевых ключей, надевай лыжи и дуй к нижней опоре
подъемника. На всякий случай захвати нормальную обувь". Тренер был еще
молодой и очень заботливый, старался все предусмотреть. Не скажи он
про обувь, мне бы пришлось тяжко - подъемник так и не запустили, а
карабкаться полтора километра вверх в профессиональных горнолыжных
ботинках то еще развлечение. Зато я с чистой совестью полдня болтался
у нижней опоры и имел время подумать.
     Вспомнить, например, как это было, когда мы с Машкой столкнулись
на безлюдном вещевом складе и принялись яростно, до одури целоваться.
Стоило мне только захотеть, я взял бы ее прямо там, на сваленных в
кучу матрасах, и она, а не другая, была бы у меня первой... И конец.
Гроб. Вся распахнутая мне навстречу, радостно отдающаяся и требующая
взамен меня без остатка, Мария застряла бы в моей жизни как кость в
горле на долгие годы. Я просто не смог бы выпутаться - благодарный за
любовь, но не любящий по-настоящему сам. Это страшное дело, когда
девушка тебя всерьез, от души хочет, безо всяких обиняков. Это вам не
"может быть надо бы и хорошо бы вроде бы... ой, мама!" - то, от чего
я, честно отыграв свою роль в течение двух летних месяцев, сбежал и
был на прощанье без особого сожаления поцелован в щечку. Нет, увы, на
молодое искреннее чувство невозможно хотя бы не попытаться ответить.
Это чувство прет изо всех дыр, обтекает тебя и захватывает, и на
какое-то время ты даже можешь вообразить, что тоже действительно
любишь. А потом? Я откуда-то знал, что будет после. Если выражаться
по-мужски скупо и конкретно, понимал, что Мария с меня очень долго не
слезет. А я ведь ее обожал. Машка уже тогда была мой верный боевой
товарищ - она съезжала лучше всех девчонок, я - лучше всех парней. Мы
целили во взрослую сборную, наша генетически заложенная тормознутость
еще не вылезла наружу так явно, до поры до времени перевешенная
молодостью лыжников и амбициями тренеров. Это потом будет все плохое -
и ощущение своей второсортности, и отбор в "челленджеры", и один
долгий-предолгий вечер, когда мы с Машкой танцевали на открытой
веранде, и с моря дул легкий бриз, и я почувствовал: теперь - можно.
Но совсем не нужно.
     Кретин! Урод! Обожает он ее, видите ли! До чего же глуп бывает
человек в двадцать лет! Ну переспали бы несколько раз, а потом я,
почти в слезах, объяснил бы - все хорошо, Маша, но не могу я с
нелюбимой женщиной, не могу и не буду, у меня такое ощущение, словно я
и тебя, и себя предаю, обманываю, продаю по дешевке. Она бы поплакала,
я бы совестью помучился - и все. Была проблема - нет проблемы.
Наверняка остались бы друзьями. Но я был жутко принципиальный тогда.
Индюк. И спихнул ее Илюхе. А тот сбежал, не мог больше, и она ушла с
кем-то из немцев, как уходила до этого с нашими тыщу раз и с ненашими
две тыщи. В том самом году, когда я бил Илюху по шее, защищая Машкину
честь, ее прозвали "Машка-Сексопилка". За какие-то полсезона она
методично и целенаправленно перетрахала большую часть мужской команды,
причем каждому из своих кавалеров если и не разбила сердце, то
основательно его помяла. Машка ведь на самом деле вещь, это не та
женщина, которой вслед швыряют грязью. Ее совершенно невозможно
представить жертвой сексуального насилия или вообще хоть как-то
подавленной кем-то. Сама кого хочешь подавит - тем же Димону и Илюхе
досталось по первое число. Но это был и их выбор тоже. Забавная
оказалась последующая реакция в мой адрес - Димон меня возненавидел,
Илюха только больше зауважал.
     Как странно, уже десять лет прошло! Мне было семнадцать, и я -
глаза в кучку, язык на плече, - взобрался на гору и потопал к базе.
Илюха ждал меня во дворе. Человек с горными лыжами в руках -
смертельно опасный противник, мы оба это знали, и я деликатно поставил
лыжи к стенке. Рюкзак с ботинками пристроил рядом. Повернулся лицом. А
он сказал только: "Поль, извини, я ничего такого не хотел". Мы разве
что не обнялись. Но руки жали крепко. "Поль, скажи, ну почему?!" -
"Что почему?" - "Я вас случайно видел один раз. На складе. Почему не
ты? Она же такая... такая... И с каким-то ненашим козлом черт знает с
каким...". - "Илья, дружище, поверь, тот раз на складе был
единственный. Ну не люблю я ее, и все тут. Если бы любил - никому не
отдал бы". Вот такой получился разговор. Семнадцать лет, врать еще не
научились. И до сих пор, кажется, не умеем. И слава тебе, Господи, что
не умеем. "А у тебя уже... было?" - спросил он. "Этим летом". - "И
как?" - "М-м... Э-э... Интересно. Здорово. Но, в общем, ничего
особенного". В целом верный ответ. Тоже честный. Сейчас оглядываюсь
назад и вижу - я уже тогда мечтал о настоящей любви, которая затмит
все предыдущие увлечения. Можно сколько угодно влюбляться по мелочи,
это даже хорошо: удобно и ничего не меняет в твоей жизни. Танцуй, пока
молодой. Потому что вслед за большим чувством крадутся на мягких лапах
огромная зависимость, громадная озабоченность и здоровенная
ответственность. Ка-ак набросятся, ка-ак скрутят - и уже надолго.
     А потом мне было двадцать, и мы танцевали. Машка выросла в
настоящую красавицу, я привычно раздевал ее взглядом и думал - вот
стоит только крохотной искорке проскочить, и уведу Марию отсюда. А она
глядела на меня откровенно и чуточку устало, она просто сыпала этими
самыми искрами, но ни одна из них меня, придурка, в тот вечер не
обожгла. И все - последний шанс растворился в воздухе. Потом начался
"челлендж", да такой сногсшибательный, что телячьи нежности по боку -
дай Бог здоровья до койки доползти, и не дай Бог там кто-нибудь еще
разлегся. Мы очень трудно вкатывались в хард-формулу. Сказался
невиданный уровень нервных перегрузок - в те редкие моменты, когда мы
вспоминали о сексуальной жизни, то просто мастурбировали у себя по
комнатам и валились спать. Даже половой гигант Димон перестал бегать в
самоволки. Вместо того, чтобы красться, аки диверсант, по направлению
к ближайшему населенному пункту, он рысью несся в спортзал и там
уродовался до посинения на тренажерах. "Хочет ли побеждать скаковая
лошадь? - спрашивал Илюха, глядя на его самоистязание. - Она бы
хотела, да мозгов не хватает!". И тоже лез на тренажер. Молодая
русская команда очень хотела побеждать. И хотя объективные условия
были против - слабая подготовка, нехватка опыта, малая численность, -
нас уже в первом сезоне заметили. На русских начали ставить деньги.
Через год - большие деньги, потому что мы прочно окопались в первой
десятке "Ски Челлендж" и иногда блистали в дауне. Появился
транснациональный спонсор. На следующий год мы привезли ему первые
медали. Еще годом позже Ленка с Димоном сделали бронзовый дубль в
скоростном, Илюха подобрался вплотную к хард-слаломному пьедесталу, а
я взял одиночное серебро. Потом был наш с Марией серебряный дубль.
Команда уверенно набирала очки, в карманы лыжников потекли юрики. Кто
бы мог подумать, что тот дубль в самом начале останется нашим
единственным, а сам я выше серебра уже никогда не поднимусь?! Никто не
мог. Наоборот, даже вялая и консервативная Россия начала проявлять
интерес к своей команде и тоже делать ставки. Президент - Президент! -
обмолвился, что надо бы команде расширить состав. Не секрет, что для
стабильной команды половина успеха зарыта в тактике, а значит и в
численности. На каждую хард-слаломную трассу разрешается выходить
четверым от страны-участника, и если нацеливаешься на дубли, этот
лимит нужно выбирать до упора. Плюс резерв - "челленджеры" ломаются
часто. Нас было пятеро, и только двое из пяти ходили скоростной.
Вскоре нас стало десять, потом вообще дюжина. Мы подвинули фаворитов,
намечался перманентно золотой сезон. И тут - бац! На первом же этапе
сломался Димон, потом ушибся Илюха. Пополнение съезжало неровно,
где-то во второй десятке, и часто вылетало с трассы. А у нас с Марией
вдруг объявились сильные конкуренты среди австрийцев, чехов и
американцев, которых мы раньше легко обходили. Все моложе нас на
год-два, они просто выросли и набрались силенок. Особенно негодяй Боян
- несколько раз он вынимал золото у меня буквально из-под носа. А если
это был не он, так находился другой. Машку тоже задвинули. Все-таки
нам чего-то по жизни не хватало для настоящих горных лыж. Или это было
чистое невезение - способные, но не более того, мы оказались в толпе
откровенных талантов. Неудачно по времени легли. Я из того периода
вывез прозвище "Князь Серебряный" и паршивую репутацию лыжника,
который дальше второго места продвинуться хочет, но не может. С Машкой
судьба обошлась попроще, о ней говорили, как о все еще подающей
надежды. Было очень неприятно. И все-таки мы упирались как могли. Вся
команда вплоть до самого распоследнего тормоза.
     Сейчас нас девять, я просто не упоминаю здесь остальных ребят
поименно. На самом деле они всегда были рядом и принимали какое-то
участие в событиях, хоть косвенное. Это все равно как с тренером.
Когда я говорю "тренер", не стоит думать, что он с нами возится
один-одинешенек. Просто если бы тот же Димон треснул по уху не
массажиста, а тренера Саню, вы бы о его существовании узнали. А
массажиста, кстати, звали Арнольд. Мастер он был замечательный, но как
ни старался, быстрее мы от этого не ездили. И, в общем, золотого
сезона не получилось. Русские "челленджеры" завоевали репутацию
крепких середнячков, да так при ней и остались. Стареть на трассе. И
вот мне уже двадцать семь, и никакого от меня толку, даже хорошего
человека Машку приласкать не могу, когда это для команды жизненно
важно. Потому что в тот раз искра не проскочила, а уже через пару
месяцев я увидел Крис. Она мне и до этого нравилась - в записи, - а
тут я встретил ее, что называется, онлайн, и влюбился. До того, что
сам теперь не пойму, для кого именно я намерен совершать большой и
ответственный поступок, в смысле - красивый уход из спорта...
     Мы стояли с Генкой в спортзале, и я смотрел мимо него,
захлестнутый по горло воспоминаниями. А Генка сказал: "В общем, если
ты нацелился на круг почета, тогда иди и как следует замотивируй
Марию. Доступными тебе средствами. Дай ей понять, что она для тебя не
совсем пустое место. Не как женщина - черт с этим, - а как человек и
лыжник".
     Я кивнул и отправился в душ. Может, побриться еще? Ладно, и так
сойдет. Все-таки не предложение делать иду, а всего лишь мотивировать
боевую подругу Марию, человека и лыжника. Ничего другого мне просто не
остается. Генка топал позади и давал полезные советы, которых я все
равно не запомнил. Шел и размышлял о том, до какой же степени мы все
друг другу осточертели. За последние несколько лет внутри команды не
случилось ни одного романа - это несмотря на ротацию кадров и
появление вполне симпатичных новых лиц. Пора зачехлять лыжи, пока и
мне кто-нибудь в ухо не двинул. Вот, прямо сейчас и начнем.
     Машка, кутаясь в халат, сидела с ногами на кровати и таращилась в
монитор. Там дрыгалась покадровая раскладка - вечная Машкина соперница
и личный враг австрийка Ханна проходила шпильку*. "Вот как у нее
получается так загружаться? - спросила Машка, останавливая
изображение. - Ну как?". Интонация вопроса была донельзя будничная.
Как будто я каждый день стучусь в дверь ее номера. "Так же, как и ты.
Просто она ниже ростом". Машка просверлила картинку ненавидящим
взглядом, тяжело вздохнула и повернулась ко мне. Красивая. Но уже
совсем не такая, какой я ее помню. Опять другая. "Садись,
рассказывай". Я сел. "На что спорим, тебя Генка прислал". От такой
фразы внутри стало как-то неуютно. "Почти угадала. Генка печется об
интересах команды..." - "Шел бы он с этой командой..." - "...а я о
своих". Машка разинула было рот, но осеклась. Наверное, интонация меня
спасла - заговорщическая. И я рванул с места в карьер, похлеще, чем
лыжник из стартовой кабины. "Осталось три этапа до конца сезона.
Фавориты устали, верно? Самое подходящее время для нас. Давай здесь, в
Шладминге, раскатаемся, а в Гармише или Кице сделаем дубль. Чтобы я
мог спокойно уйти".
_________________________________________________________________
СНОСКА: * Шпилька - несколько флагов, выстроенных на одной прямой
строго вниз по склону.
_________________________________________________________________
     О-па! Какая, на фиг, психология! Мы ребята конкретные. С нами
лучше всего - прямо в лоб. Машка еще молчала, но я ее уже поймал.
"Маш, тебе же ничего не стоит объехать всю эту... женскую гимназию. На
чистом драйве. Выйти на гору, увидеть, какая замечательная жизнь
кругом, обрадоваться как следует - и объехать". Закусила губу. Что-то
прикидывает. Ханна действительно техничнее. Но Мария зато гораздо
злее. Один раз в жизни это плюс. Одна-единственная трасса будет твоя.
     "Ты уходишь - точно?". Ах, вот, что ее заботит. Чтобы выложиться
не впустую. "Точно. Нет смысла оставаться, в будущем сезоне меня Боян
Влачек раздавит". - "Ты с ним говорил? Обсуждал эту... свою идею?".
Тут я всерьез задумался. Поговорить с Бояном мне приходило в голову
сто раз. Но с каждым разом крепла уверенность: даже если он согласится
чуточку уступить, я-то сам как к этому отнесусь? Как буду жить, пройдя
круг почета, который достался мне согласно позорному и неспортивному
сговору? Наверное Машка прочла эту мысль в моих глазах, потому что
отвела взгляд и буркнула: "Извини". - "Ничего. Я и так возьму золото.
Главное, ты возьми". - "Можно. Реально. Когда?". - "Здесь просто
раскатываемся, а дальше... Уговоримся так. Тот, кто выходит на трассу
первым, топит вовсю. Как в последний раз... - насчет последнего раза я
нарочно сказал, и Машка в ответ даже не поморщилась. - Второй уже
пляшет от времени первого". - "Нет". Я немного удивился - чего она
хочет? Какой смысл второму гнать, если первый не смог показать
хорошего времени? А если "догоняющий" в Гармише просто сломается?
Тогда ведь улетит псу под хвост последний шанс в Кице. Это тактика,
это классика... "Второй тоже едет как в последний раз, - сказала Машка
твердо. - Иначе я не участвую". - "Что за игры, Мария? Чего ты
хочешь?". Она криво усмехнулась. Не понравилась мне эта усмешка.
"Допустим... Допустим, я хочу увидеть, как ты все поставишь на карту.
Хотя бы раз в жизни. Тебе нужен круг почета? Сколько угодно. Я привезу
твое драгоценное золото. Но ты докажешь, что готов платить". Вот так.
Сурово, но справедливо. Видимо, у меня было очень растерянное лицо,
потому что Машка перестала усмехаться и начала внаглую ржать. "Извини,
Мария, а тебе круг почета что, совсем не нужен? Или тебе не покажется
глупым лететь со всей дури, когда я внизу четвертый?". - "Не-а. И круг
почета не нужен, и глупым не покажется". Она забавлялась, я соображал.
Похоже, настала пора мне тяжело вздыхать. Оплачивать долги. Отступать
некуда, позади ничего не осталось. "Хорошо, - я протянул руку, -
Согласен". Она небрежно шлепнула меня по ладони, я до боли сжал
челюсти и повернулся к двери. Может, оно и к лучшему. Будем просто
съезжать как молодые - глаза на лоб, из груди рвется восторженный
крик... Так именно и рождаются самые яркие победы. Увы, с годами
приходит контроль, ты начинаешь соображать, рассчитывать, сознательно
участвовать в хитрых тактических играх. А нужно просто съезжать. Как в
последний раз... Тут меня схватили за рукав. Я отпустил ручку двери,
обернулся, и выяснилось, что я все еще у Машки в номере, а вот и она
сама, буравит мне душу зелеными глазищами.
     "Поль, ты правда уходишь?" - "Да". - "И что потом? Будешь
подбегать с микрофоном и задавать мне глупые вопросы?" - "Нет, я буду
сидеть в комментаторской и рассказывать народу, как загружается твоя
подружка Ханна. Маш, а что мне еще остается?" - "Не знаю...". Опустила
глаза. Я положил ей руку на плечо. Думал, током долбанет - обошлось.
Плечо как плечо, живое. Чужое. "Маш, давай сделаем это. Круг почета,
а, Маш? В этом сезоне мы еще можем. В следующем будет поздно, ты же
знаешь. Давай, а? Станет гораздо легче. И тебе, и мне". Стряхнула мою
руку, отвернулась. Я буркнул "Ну, до завтра..." и удрал. В коридоре
околачивался Генка. Посмотрел я на него и вдруг подумал: елки-палки,
мужику почти сорок, а ведь никто из команды никогда не обращается к
нему на "вы". Все мы отлично знаем, для чего он нужен команде, и до
чего он нужен, каждый это испытал на себе. Но... Генка никогда не
выйдет на трассу. А мы по ней съезжаем почти каждый день. И трасса
проклятая ломает нас, делает не такими, какие мы есть, или могли бы
быть (что-то похожее Крис недавно говорила, только я не согласился
тогда). Вот мы и ведем себя не по-людски. Заботиться друг о друге,
помогать, терпеть слабости и прощать обиды, намеренно совершать
какие-то поступки, облегчающие участь товарища... То есть поступать,
как положено у нормальных людей. Мы об этом не думаем, и этого не
делаем. У нас одна мама на всех, очень суровая - трасса, - но братьями
и сестрами русские "челленджеры" от этого не стали. Наоборот, трасса
разобщает. Делит лыжников на касты. Естественно, как любой брахман, я
раньше думал, что это здорово: пусть всякая мелюзга знает свое место.
Мы - верховные жрецы горнолыжного бога. Те, кто делает на нас ставки -
козлы, но мы их с высоты своего положения милостиво прощаем, ведь они
вносят посильную лепту, помогают нам служить (хотя все равно козлы).
Остальные посередке и не стоят внимания. Но в какую нишу втиснуть того
же Геннадия? Или моих родителей, прививших мальчишке любовь к горным
лыжам, но так и оставшихся чайниками навек? Что вообще творится за
границами моего крошечного мирка - там, где кончается снег и
начинается все остальное? Мне кажется, что я знаю об этом достаточно.
На самом деле голая информация без личного жизненного опыта не значит
ничего. Да, пора уходить. Зачехлить лыжи - и в путь. Долгий, может
быть не очень легкий. Пока еще не поздно. Туда, за горизонт
бескрайнего снежного поля, в котором очень легко затеряться и
погибнуть. А значит, послезавтра я начинаю съезжать так, как давно уже
не ездил.
     Генка чего-то ждал от меня, но я только махнул рукой
неопределенно и пошел ужинать. Отстаньте все, маму вашу фак и папу
тоже. Надоели. Геннадий Сергеевич попросил вытащить пару каштанов из
огня - что ж, я рад стараться. Только Мария его ненаглядная, которая
ему второй год не дает, через три этапа покинет команду навсегда.
Машка хочет, чтобы я гнал во всю дурь - пожалуйста. Надеется увидеть,
как я ненароком сломаюсь - ради Бога. Я тебе, зараза кудрявая, такое
шоу покажу, от зависти удавишься. Вот так. Полный вперед. А то ничего
себе заявочки - "твое драгоценное золото"... "покажи, что готов
заплатить"... Эх, Машка, да ты без меня... Тьфу!.. На самом деле я не
был особенно рассержен. Но целенаправленно себя накручивал. Чтобы
пройти трассу, ни на кого и ни на что не надеясь. Просто хорошо
съехать.
     Утром Мария выглядела очень собранной и деловитой. Весь завтрак я
ловил на себе ее испытующий взгляд. Понятно было, что ей не терпится
что-то у меня выяснить, но кругом было слишком много наших. Она
перехватила меня по пути на склон. Барышня оказалась настроена
решительно и сразу взяла быка за рога. "Слушай, Поль, ты это... Не
сердишься на меня за вчерашнее?". - "А есть за что?" - "Да как тебе
сказать. В общем, ты попусту не рискуй. Окажешься вторым -
ориентируйся на мое время. Забудь всю ерунду, что я говорила. Я
разозлилась просто. Явился, понимаешь, требует чего-то..." - "Да
ладно, ерунда, все было понятно". - "Хорошо. Поль, ты не соврал, что
уходишь?" - "Маш, ну ты ведь не слепая. Пора мне". Машка закусила губу
и принялась изучать мои ботинки. Чертовски она была хороша в своем
пятнистом комбинезоне, пальчики оближешь. "Ладно. Значит,
договорились". И пошла. "Вы чего тут секретничаете?" - сзади возник
крайне заинтересованный Илюха. "Вот именно - секретничаем". Я так эти
слова произнес, что Илюха даже не попытался в ответ схохмить. Хорошо
помню свое внутреннее состояние - все до лампочки. Что там Машка несла
вчера, чего ей надо было сегодня... Мне нужно ехать. Очень быстро и с
огромным удовольствием. Понеслись! Скорость мне, скорость! На горе я
вдруг почувствовал основательно подзабытый зуд внутри. Прослушал
тренера вполуха, ничего толком не запомнив. И рванул вниз. Поднялся и
рванул еще. Еще! Тренер сначала вроде бы обрадовался, но постепенно
начал смотреть на таймер с недоверием, а на меня - с опаской. Я был
единственный в тот день, кому он не давал ценных указаний между
спусками - только наблюдал. После четвертого моего прохода старик не
удержался и спросил: "Ты чего так гонишь?" - "Спасибо большое!" - я
скорчил обиженную рожу и укатил к подъемнику. Вслед донеслось: "Павел!
Не смей!". Наш тренер мужик сообразительный. Если кто из его
подопечных малость не в себе, он это чувствует на раз. Но мне было все
равно. Я поездил еще, а когда понял, что на сегодня хватит, ушел в
гостиницу, не спросясь. "Павел! Какого черта?!" - впервые старик
вломился ко мне в номер без стука. "Я завтра хорошо съеду. Вот
какого". Тренер потоптался немного в дверях для внушительности,
пробормотал: "Ну-ну, посмотрим, как это у тебя получится..." и ушел.
Другой бы на его месте поддержал, удачи пожелал, но только не он. В
последние годы старик начал теряться в ситуациях, которых раньше
просто не допустил бы вообще. Наверное, мы слишком для него выросли.
Он уже не мог быть нам папочкой, суровым, но справедливым. Впрочем,
подумай старик, будто я замышляю что-то лично против него, скандал был
бы дикий. Старик? Пятьдесят три года. Старик. Бросил бы лыжи, считался
бы мужчиной в расцвете сил. Но кто-то ведь должен тренировать всяких
оболтусов.
     Мне достался неудобный двенадцатый стартовый номер, и впереди как
назло стояли заведомо слабые лыжники. Зато Машка оказалась тридцатой -
отлично. Гора еще не будет сильно распахана, а примерный расклад сил
уже станет виден. Я съехал очень быстро для себя, причем на удивление
легко и свободно, без единой серьезной осечки. В финишном развороте на
меня накатилась такая радость, какой не было давно. Хоть на табло не
смотри - и без того хорошо. Диктор объявил: первое время. Я
посмотрел-таки и добавил про себя - с приличным отрывом. Ну, поглядим,
сколько оно продержится... А это важно? Меня так и распирало изнутри.
Поверил: могу. И сделаю.
     Илюха скатился третьим, сломав бронзовый дубль болгар, за что ему
украдкой показали кулак. Потом какое-то время ничего особенного не
происходило. Затем плотной группой пошли фавориты, и положение внизу
начало меняться с каждым новоприбывшим. Американец сдвинул меня на
второе место, отчего я разрушил серебряный дубль австрийцев, но они
только посмеивались, у них двое сильнейших оставались наверху. Потом
кто-то вылетал с трассы, один деятель умудрился перерубить флаг
пополам, чего не может быть в принципе, кому-то потребовалась
медицинская помощь... Я спокойно ждал тех, кто представлял для меня
серьезную опасность. Бояна, например. Он должен был стартовать вслед
за Машкой и легко мог подпортить мое положение в таблице. Машка прошла
трассу очень четко и оказалась второй, первый раз за сезон.
Подкатилась, сняла лыжи, встала рядом и игриво толкнула меня бедром.
Вид у нее был такой, словно выиграла Кубок Мира в абсолюте. "Поль,
спасибо!" - "Да за что?" - "Сам знаешь...". Ну, знаю. Ну, пожалуйста.
В нашу сторону целились камеры - потенциальный серебряный дубль
как-никак.
     Боян приехал четвертым. Он прилично начал - я даже расстроился, -
но в середине трассы несколько раз подряд слегка ошибся и потерял
темп. Мы стояли как раз у проема в бортике, он шел мимо, и я
вопросительно двинул подбородком. "Вот, сам себя перехитрил. Хотел как
лучше, а видишь... Молодцы, ребята, так держать. Мария! С тебя биг
кисс". Машка послала ему воздушный поцелуй, и Боян скрылся в толпе. На
финишной площадке стоят только призеры. Вот съедет парочка мужиков как
следует, и я тоже уйду...
     Парочка не съехала. Только еще один американец. И бедная Ханна -
у Машки стали такие глаза, что я подумал: однажды наша красавица
сыпанет-таки австрийке яду в ее утреннюю витаминизированную кашку. Но
зато не разбился наш дубль - мы взяли парную бронзу, и кто-то из
игроков, рискнувший поставить на русских, очень хорошо заработал. На
меня деньги принимали из расчета один к пяти, на Машку один к семи, в
дубле коэффициент будет... Ой, плохо у меня с математикой. Но самое
главное и самое приятное - это выиграли русские. Я конечно не
исключаю, что у нашей команды имеется сильно больной на голову фанат в
каком-нибудь Занзибаре. Но все-таки притухшие звезды типа моей
скромной персоны как правило вызывают азартный интерес в первую
очередь у патриотически настроенных земляков. А ведь было время, когда
ставка "на Пашку с Машкой" гремела по всем российским букмекерским
конторам. Бедная моя мама решила как-то оценить вблизи, чем же ее сын
занимается, и посетила одно заведение в разгар гонки. Смотреть на
огромном, во всю стену, проекционном экране, как я съезжаю, она не
смогла. Но наслушалась разного. "Во-первых, - с нервным хохотком
рассказывала она позже, - там они ставят, ужас какой... на Пашку с
Машкой. Так и кричат через весь зал. А во-вторых, Паша, ты не
представляешь, в каких именно подробностях обсуждается ваша с Марией
совместная жизнь... Кстати, Маша правда беременна?". Я смеялся, просил
маму не принимать сплетни близко к сердцу, и внимательно прислушивался
к своим ощущениям. Знаете, было приятно. Очень. Как сейчас, когда
совершенно неведомые мне, но русские мужики, благодаря нашим с Марией
усилиям подзаработали деньжат. И наверняка выпили за наше здоровье.
Прекрасно. Вообще каждая победа на трассе означает, что ты съехал не
только для себя. Неважно, были ставки или нет, все равно кто-то
напряженно следил за тем, как ты борешься с горой, и желал тебе
выигрыша. И радовался вместе с тобой, когда ты взошел на пьедестал.
Такой монолитный снаружи и такой бутафорский, если смотреть на него
сзади... Но сзади на многие вещи лучше не смотреть. А уж тем более не
стоит лезть внутрь. Там, внутри, может оказаться столько всякого...
     Нам повесили бронзу на шеи и сунули чеки в руки. Семьдесят пять
тысяч юро - за дубль идет надбавка в половину обычного приза. К
золоту, если мы его возьмем, приплюсуют больше, чем я получил сегодня.
И все-таки - мало. Неадекватно риску. Тысяч за полтораста я сейчас
ощущал бы себя гораздо лучше. В штаб-квартире Федерации хард-слалома
как раз обсуждается вопрос, не задрать ли суммы. Чтобы золото,
например, стоило полмиллиона юро безо всяких спонсорских надбавок.
Естественно, даже если такой прайс-лист и утвердят, меня он касаться
не будет, но пусть хоть другим ребятам по заслугам достанется. Пятьсот
тысяч за одиночное золото - вполне нормальные деньги... Когда целым до
финиша доехал. Потому что в раю чеки к оплате не принимают. Был ведь
кошмарный случай - один парень из Лихтенштейна шел скоростной и очень
плохо упал прямо в финишном створе. На радостях, видимо, кувыркнулся.
Редко кому удается так воткнуть на ровном месте - головой. Золото ему
на крышку гроба положили.
     Тренер старался не подавать виду, как он рад. Мария едва не
плакала и все норовила повиснуть у меня на шее. Ребята дружно
аплодировали. Генка жал мне руку и усиленно подмигивал. Впервые за
очень долгий, почти фатально затянувшийся промежуток времени, команда
была счастлива. Толпой навалилась пресса - давненько такого не было.
Все спрашивали одно - как мы намерены выступить в Гармише. Я сказал
очень серьезно: еще лучше (чем едва не отправил тренера в нокаут,
зато остальное население привел в восторг). Очухавшись, старик убежал
к себе в номер и через минуту вернулся с двумя телефонами - принес
наши с Машкой аппараты, чтобы мы могли принять без помех всяческие
поздравления. Царский подарок. Во время этапов никакие средства
коммуникации спортсмену не положены. Все сообщения переадресуются на
сервер команды, и там их сначала менеджер просматривает, а затем уж
вместе с тренером решает, что стоит передать лыжнику, а без чего он
пока обойдется. В "Челлендж" это общепринятая практика, и никто не
возражает. Пусть даже к тебе слегка запоздает известие о кончине
любимого дедушки. Или любимой девушки. В обоих случаях я не шучу.
     Схожие порядки имеются и в других спортивных дисциплинах, менее
зверских, чем наша. Команда должна играть и выигрывать. Нечего
отвлекаться. Но в отношении "челленджеров" правило на отрыв от мира
имеет совершенно особый смысл. Дело в том, что устав "Хард Ски
Федерэйшн" запрещает спортсмену делать ставки на свой вид спорта -
ясно, почему, да? Ты можешь сколько угодно просаживать деньги на бегах
или предугадывать результаты этапов F1. Но не дай Бог тебя поймают за
ставкой на "челленджера". Даже на себя. Даже на слалом, хотя ты
скоростник. Не волнует. Расстрел на месте. То есть пожизненная
дисквалификация со скандалом и позором. В самые первые годы "Челлендж"
выперли человек десять. И чтобы не вводить остальных во искушение,
руководство Федерации посоветовало тренерам - отбирайте у людей
технику. Не знаю, как в других командах, но мы просто сдаем нашему
старику телефоны. Клянемся страшной клятвой, что обыскивать нас и
копаться в вещах не надо. И честное слово, ничего такого у нас просто
нет. Слишком легко отслеживается в наше время любой контакт. И слишком
хорошо все помнят, как шпионы Федерации в позапрошлом году взяли за
шкирку двоих французов-фаворитов. Для начала мужикам так обгадили
репутацию, что их потом и в ассенизаторы не взяли бы. А чуть позже
сквозь мутный поток дерьма всплыла наверх афера - оказывается эти двое
не просто играли, но еще и договорились с кем-то, что малость
притормозят когда надо. Посадили обоих. Чисто символически, на
несколько месяцев, но посадили ведь! В настоящую тюрягу. Чуть не
поймали организатора, но тот сбежал. Пытались засудить шведа, который
за счет французов брал золото. Швед сделал рожу кирпичом и отделался
дисквалификацией.
     Поэтому мы с легкой душой сдаем технику и обходимся гостиничными
сетевыми терминалами, настроеннными только на прием. Ненавижу их: с
виду компьютер, а на самом деле чистое издевательство. Но лучше уж
так, чтобы без соблазнов. Береженого сами знаете, Кто бережет.
Естественно, в любом отеле есть мощный пост связи, но мы туда не
ходим. Сто процентов, что там околачивается дятел... Так что тренер
нас с Марией одарил выше крыши. Я прямо в холле врубил машинку - так и
есть, первым в списке приоритетных входящих стояла весточка от Крис.
"Ты мой герой. Люблю, жду". Судя по времени, она набила сообщение в
тот момент, когда ее герой финишировал. Не стала дожидаться, каким мой
результат окажется в итоговом протоколе. Оценила, как ехал, и сказала
что думала. Я забрался к себе, отдышался чуток, и набрал вызов. Мы
говорили почти час. И она ни словом не обмолвилась о том, что я ехал
быстро. Тогда об этом спросил я. Мне понравился ее ответ. "Я же видела
- ты летел. Это было прекрасно. Даже по вашей уродливой, мерзкой,
опасной трассе ты можешь летать, мой единственный. Ты самый лучший, я
тебя люблю, поступай как считаешь нужным. А я уже сказала - буду
ждать". У меня одновременно от сердца отлегло и на нем же потеплело.
Славная девочка Крис. Горы для нее сверну... Потом я вечер напролет
трепался с родственниками и знакомыми - меня действительно поздравила
куча народу, - а перед отбоем столкнулся у тренерской двери с Машкой.
Оба мы были с телефонами в руках.
     Как она на меня посмотрела! Дело не в том, что именно можно было
прочесть в ее взгляде. Главное - как! Будто вернулась та Машка, с
которой мы целовались сто лет назад - сгусток энергии, молодой напор,
душа нараспашку, эмоции через край. И мне от этого взгляда стало
хорошо. Теплота, доверие, благодарность - то, что было почти утрачено.
Особенно благодарность. Года полтора уже благодарить Марию мне было
совершенно не за что. А теперь появилось. Выступила она сильно. Не так
мощно, как могла бы, но для первого раза в сезоне - отменно. Я
улыбнулся ей в ответ. "Спасибо, Маш, за сегодняшнее. Ты чудо, я тобой
горжусь. Ну что, теперь врежем им всем по-настоящему? Вот эбаут ту кик
сам эссез ин Гармиш?" - "Лет'c фак'эм олл!" - заорала наша красавица
на весь отель, делая соответствующий вставляющий жест. И я ей поверил.
     Из-за двери высунулся озадаченный тренер. "Кому это мы вдуть
собираемся?" - поинтересовался он у Машки. "А всем, - гордо ответила
та. - Всем, кто доедет до Гармишпартенкирхена!". Тренер задумался.
Слово "Гармишпартенкирхен" оказывает на него, как, впрочем, и на
большинство русских, некое воздействие, близкое к гипнотическому.
Очень уж похоже на "фак твою маму". Невольно пытаешься сообразить -
как же в городе с таким названием люди живут? Машка когда была
помоложе, очень любила этим словом пользоваться вместо тех, которые
воспитанные девочки не произносят вслух.
     Старик внимательно оглядел Марию с ног до головы, забрал ее
телефон и повернулся ко мне. Взгляд у него был изучающий, словно
тренер силился понять: что за волшебное превращение такое произошло с
двумя его бывшими любимчиками - и без разрешения?! Теперь в команде
любимчиков нет, одни бездельники, негодяи, лентяи и тунеядцы
(бездарями и дураками нас не обзывают - нельзя, а то еще поверим;
большинству родителей не мешало бы эту мою ремарку выжечь каленым
железом где-нибудь, допустим на тыльной стороне кисти, чтоб при каждом
взгляде на часы было им напоминание). Но когда-то тренер Пашку с
Машкой ставил другим в пример, усиленно продвигал, всячески пестовал и
втихаря мечтал, что ребята соберут все золото мира, а потом еще
поженятся. Кстати, он недолюбливает Крис. Разбила, видите ли, отличную
пару. Это помимо того, что она имеет наглость зваться Килли, но так и
не стала олимпийской чемпионкой. Я уже говорил - Крис внучка
гениального Жан-Клода, самого титулованного горнолыжника в истории.
Хоть тресни, а повторить его абсолютные победы никому больше не дано,
слишком узкая теперь специализация. Для спортсменов из поколения
нашего старика Килли больше, чем фамилия. Уверен, что книжка "На лыжах
вместе с Килли" была у тренера в детстве настольной или подподушечной.
Эх, бедная Кристин, и угораздило же тебя... Действительно, могла бы
пару раз взять золотишко в классическом Кубке хотя бы из престижных
соображений, честь семьи поддержать. Но Крис, увы (или к счастью?),
больше катается, чем съезжает. Для нее горные лыжи в первую очередь
забава.
     Пока я обо всем этом думал, тренер перестал меня рассматривать,
вынул из моей руки телефон и сказал: "Ребята, вы молодцы. Я вас уже
замучился поздравлять, но все равно... Машка, иди сюда, дай я тебя
обниму. Спасибо. Еще раз спасибо, девочка моя. Павел, держи пять.
Сильно прошел. Благодарю. Но мог еще лучше, между прочим. Ребята, вы
же способны на большее. Я рад, что у вас такой замечательный настрой
перед Гармишпатер... киндер... перед Гармишем, и мы обязательно это
настроение закрепим технически. Готовы работать? Отлично. Собирайте
вещички, утром грузимся, послезавтра в Гармише начинаем трудиться до
кровавого пота. Не задирайте носы. Соблюдайте режим. Сами знаете, это
в ваших же интересах. Спокойной ночи, мальчики и девочки". Шмяк - и
исчез за дверью. Нервничает. Сбили мы его с толку сегодняшним
выступлением.
     "Спокойной ночи, мой красивый глупый мальчик". - "Спокойной ночи,
моя красивая умная девочка". Я свернул за угол, а сам все думал - вот
раздастся сейчас топот за спиной, налетит она на меня и начнет
допрашивать, неужели я ее совсем ни капельки не люблю... В этот момент
она и налетела. Как вихрь, мы чуть не упали, я едва нас поймал. А
Машка впечатала меня в стену, заглянула в глаза и сказала: "Поль,
хотела промолчать, да не могу. Спасибо, ты меня спас. Я просто
загибалась. Не знала, что делать. А теперь уверена - будет у нас круг
почета. И мы уйдем оба. Не бойся, дурачок, ты меня потом никогда
больше не увидишь. В общем - спасибо". И поцеловала - таким поцелуем,
какой, наверное, только за долгие годы неразделенной любви можно
выстрадать. С трудом оторвалась от меня, отступила на шаг - глаза
мокрые, - и пошла.
     Не знаю, что со мной стряслось, но я схватил ее и рванул обратно.
Крепко обнял, впился ей в губы, притиснул к стене. Дернул молнию на
куртке, под которой - знал - ничего не было. Целовал как безумный
упругие тяжелые груди с большими коричневыми сосками, напрягшимися
моей ласке навстречу. Услышал хриплый задыхающийся стон - это было как
музыка. Полсотни шагов отсюда до моей комнаты. Взял и понес, не
отрываясь от ее губ, сладких - какие же они у нее сладкие! - и полных
горячей истомы. Коленом надавил дверную ручку, дверь распахнулась, в
комнате темно... и тут Мария выскользнула из моих объятий и встала на
ноги. Протянул руку, она перехватила ее. Машка почти такая же сильная,
как я, это замечательно, ну, пойдем же! "Не надо. Поздно. Не надо.
Я... Я безумно тебя любила, Поль, но это все позади. И не стоит тебе
делать вещи, о которых ты будешь потом сожалеть".
     Я протрезвел. Или очнулся. Пришел в себя. Это произошло, когда
Машка спрыгнула на пол - уже руку к ней я тянул скорее по инерции, и
взглядом манил в темноту непонятно зачем. "Я ведь тоже любил тебя,
Маша. Но...". - "Вот именно - но. Ты меня не жалей, все нормально".
Тем не менее, пальцы у нее тряслись, она пыталась застегнуть куртку и
не могла. Я потянулся ей помочь - шагнула назад. "Ты всегда боялся,
что я тебя съем. Закую в цепи. Ну... Какое-то время ты был прав. А
когда я изменилась, тебе было уже совсем не до меня". - "Жаль", -
вырвалось у меня искренне. "А мне-то... Но уже поздно. Я тобой
переболела. И хватит об этом, Поль. Еще протянешь ко мне руку -
сломаю ее. Ясно? Разрешаю на круге почета меня поцеловать. Один раз".
Все ясно, Мария. Умница ты.
     Она ушла, так и не застегнув куртку. У меня перед глазами стояла
ее грудь. Отнюдь не из тех, которые мне нравятся. Но с каким жаром я
ее целовал! Сейчас поостерегся бы - я вдруг представил себе, как мы
лежим друг на друге, и я уже у Машки внутри, и тут посреди этой
любовной идиллии меня охватывает глухое раздражение. Конкретно -
неприязнь к Машкиному телу, совершенно не тому, что мне надо... Ох...
Все-таки нельзя долгие годы носить в себе противоречивое сложное
чувство и не давать ему выхода. От этого случается комплекс
незавершенного действия - Генка рассказывал. Вот меня и прорвало.
Милая, бесконечно милая, дорогая Мария. Как дико влекло меня к тебе
юной! Недаром сегодня меня зажгли эти горящие ярким пламенем глаза.
Проскочила-таки искорка. Вспомнил тебя в шестнадцать лет. А вот когда
тебе стало двадцать один - двадцать два, раздался какой-то щелчок, и
ты потеряла для меня сексуальную привлекательность. Я по-прежнему
считал тебя очень красивой женщиной, но уже совсем с других позиций.
Вот, досчитался. Головой о стенку побиться, что ли? Вдруг дьявольски
захотелось курить. Отель спортивный, здесь тебе скорее автомат
продадут, чем сигарету. Зато этажом ниже чешская команда, они тоже
остались ночевать после этапа. Боян еще не спит, а у него всегда
спрятана на черный день пачка "Житан" без фильтра. Он нарочно покупает
именно это термоядерное курево, чтобы не захотелось вторую сигарету,
когда первую уговоришь. Сходить, тряхануть приятеля? Заодно в жилетку
поплакаться. Не усну ведь.
     Я вышел в коридор, взялся за ручку, которую пару минут назад
прижимал коленом, и понял: только что случился единственный в моей
жизни эпизод, о котором я никогда не смогу рассказать Крис. Потому что
если по-честному описать произошедшее - то какими словами? Это история
с десятилетней предысторией, два часа болтовни, я столько иностранных
слов не знаю. И мало ли что потом Крис в голову взбредет, пусть даже
она и простит меня на полном серьезе, искренне, всей душой. Так или
иначе, появится некий люфт в отношениях - ему можно было, а мне?..
Причем свободу эту ненужную постоянно будем ощущать мы оба. Пусть она
только на один раз. Зато как дамоклов меч. Я буду знать, что Крис
знает - у нее есть право разок выпустить на волю эмоции, которые
обычно подавлены. Лучше уж я забуду эту историю. Напрягусь как следует
- и забуду. Да, формально между нами с Машкой ничего особенного не
произошло. А в действительности... Хорошо, что Мария вовремя меня
остановила. Хорошо, что она нашла точные и правильные слова. Я
действительно мог сделать то, о чем впоследствии очень бы сожалел.
Какого черта, я уже об этом сожалею. У меня появилась тайна от Кристи.
"Хотел подарить любимой золото, и на этом пути ей изменил. Не совсем,
конечно. Чуть было не. Вроде того. Приблизительно". Я начал играть
терминами, и мне немного полегчало. К Бояну я постучался в дверь,
глупо хихикая.
     Все прошло следующим утром. Машка поздоровалась со мной как ни в
чем не бывало, и в автобусе мы сели рядом. Беззаботно трепались,
вспоминали наше бурное прошлое, сплетничали будто две подружки.
Будущая победа связала нас накрепко, а вчерашний эпизод только
разорвал натянутость в отношениях, не выясненных до конца.
Раскрепостил. Мы уже стояли на круге почета. В начальной фазе, спиной
к спине. И ясно было, что когда мы сойдемся лицом к лицу, то
поцеловаться для нас не составит проблемы. Десять лет нам
понадобилось для того, чтобы, так и не став любовниками, остаться
друзьями.
     Я глядел на проплывающую за окном Европу и думал: сбывается мой
сон потихоньку. Вот и прокатились мы с Кристин по воде, по тонкому
льду. Хорошо, что она об этом не знает. И не узнает никогда.






     Гармиш-и-так-далее-кирхен встретил нас легким снежочком и
отличной, на мой вкус, хард-слаломной трассой. Едва заглянув в
легенду, я понял, что вот тут-то мы с Марией действительно всем
покажем. Настроение подскочило, тело рвалось в бой, на тренировках
лыжи ехали сами. Ребята нас беспардонно нахваливали. Собранный и злой
тренер, помолодевший лет на десять, орал "Давай-давай! Темпо! Витесс!
Гоу, твою мать!" - то есть всячески демонстрировал превосходное
настроение. Менеджер круглые сутки висел на компьютере, окучивая
спонсоров. Кажется, они все в нас поверили. И заодно в себя. Команда
готовилась к стартам задорно и весело, как в юниорские времена.
     Даже когда я от полноты чувств запутался в шпильке, то не ощутил
испуга и не получил взыскания. Поднялся, выкопал из сугроба улетевшую
лыжу, подъехал к тренеру и спросил: "Помните?". Старик фыркнул,
сверкнул глазом, сказал: "Гоу-гоу, хватит расслабляться..." и удостоил
будущего чемпиона ласкового отеческого шлепка. Сверху в меня, хохоча,
тыкали пальцами. "Отчего все флаги на месте? - поинтересовался Илюха.
- Устал, что ли?". Вспомнил старый мой подвиг. Мне было от силы
двенадцать, я начал очень мощно ходить слалом, жутко обнаглел, и наш
старик (тогда еще молодой) гениальным образом вправил мои свернувшиеся
набекрень мозги. Я на тренировке подкатил к нему с претензией: зачем
он флаги так широко разнес? Вон там очень сильно тормозишься, и вон
там еще. Можно спрямить трассу? Скорости хочется. Он посмотрел на меня
с легким изумлением, подумал и сказал - отчего же, очень даже можно.
Расставил всю группу по горе и, семафоря руками, начал двигать нашими
силами флаги. Через пять минут трасса преобразилась до неузнаваемости.
Особенно на самом крутом участке - там стояла почти сплошная шпилька,
флагов десять выстроилось практически на одной прямой. "Ну как? -
спросил меня тренер ласково. - Зашибись?". Я посмотрел на трассу
сверху вниз, и в душе шевельнулось смутное ощущение, что меня гнусным
образом надули. В то же время, когда тебе всего двенадцать, ты легко
поддаешься на самые откровенные провокации. Я не мог не кивнуть в
ответ, гордо и самоуверенно. "Дуй!" - милостиво разрешил тренер,
взвешивая в руке секундомер. И я дунул.
     Так получилось, что собственно происшествия никто толком не
разглядел. Я поднимался к тренеру наверх один - у Ленки отчего-то
начал болтаться задник, и вся наша братия, стоя примерно на середине
горы, лечила строптивое крепление. А тренера в самый патетический
момент отвлек кто-то из помощников, и он обернулся к трассе поздно -
уже на мой адский грохот. Сам же герой спектакля вообще мало что
понял. Сначала было здорово: с трассой пришлось воевать, я полностью
выкладывался, скорость оказалась как просил - чтоб в ушах свистело.
Потом началась та самая шпилька на крутяке. Последней мыслью в голове
пронеслось: ой, дурак, не надо было на этот флаг заходить, лучше бы
вылетел, ну ее, эту трассу, переставим все обратно! Но я уже атаковал
тот злосчастный флаг. Дальше ничего не помню. Только сильный удар,
после которого я временно ослеп, потому что все вокруг заволокло
снежной пылью. Когда дым рассеялся - то есть пыль осела, - первым, что
я увидел, было синее небо и мои ярко-красные ботинки на его фоне.
Оказалось, что моя скромная персона стоит на ушах (в действительности
я сделал "березку" и медленно из этого положения опадал), уже без лыж,
палок, шапки и очков. Еще куда-то исчез атакованный мною флаг. Детали
экипировки валялись повсюду, расходясь от места падения по спирали.
Одна лыжа торчала из сугроба неподалеку, другую обнаружили в двухстах
метрах ниже. Я оказался в совершеннейшем порядке, только резко
присмирел. Встал, оделся, нацепил одну лыжу, сполз туда, где раскопали
вторую, пристегнул ее и поехал медленно к подъемнику. Чувствую - не то
что-то. Левая нога едет нормально, а правая, которой я и врубился во
флаг (озадаченные ребята все искали его и не могли найти) слегка
подтанцовывает. Только остановившись у нижней опоры, я присмотрелся и
увидел: от самого носка крепления правая лыжа задиралась вверх. Я ее
согнул. Никогда не думал, что это в человеческих силах. Горной лыжей
можно выдолбить прорубь во льду (сам делал), можно спилить в прыжке
одним махом нетолстое деревце (наслышан), можно человека зарубить
насмерть как секирой (общепризнанно). Это удивительная конструкция,
она легко прогибается, но ни при каких обстоятельствах не гнется.
Скорее уж расслоится - было у меня такое (и будет еще). Я заехал
наверх, подкатил к тренеру. "Ну что, дунул?" - спросил он все так же
ласково. "Угу, дунул. Вот, лыжу согнул. Извините". - "Главное, шею не
согнул. Голова не кружится? Эх, ты... Горнолыжник! Будешь еще поперед
батьки в пекло лезть?". Горнолыжник вздохнул. Очень хотелось ответить
"Буду!", но это не соответствовало истине. Я человек открытый и
правдивый, чем горжусь и на чем стою. Пришлось честно помотать
головой: "Не-а". - "Правильно, - кивнул тренер. - Ты запомни, Павел,
далеко не все старшие умнее тебя. Но у них есть колоссальное
преимущество: они давно живут. Это называется жизненный опыт. Так что
не валяй дурака, а присматривайся. Я бы даже сказал - подсматривай.
Наблюдай, учись. Пока глаз острый и можешь видеть многое, лови момент.
Дальше пригодится, не будешь чужие ошибки повторять. Ладно, топай на
базу, хватит с тебя полетов на сегодня. А завтра будешь весь день
ходить по широко разнесенным флагам. Пока не научишься проходить их
быстро. Тормозится он, видите ли! Хреновому лыжнику всегда флаг
мешает".
     Кстати, помешавший мне флаг так и не нашли, он мистическим
образом растворился в пространстве. Улетел. И слава богу. Случись на
месте этого пластикового хлыста боевая профессиональная конструкция,
торчащая из "стакана" с пружинным демпфером, намертво вмороженного в
покрытие трассы, я при тогдашнем своем петушином весе не смог бы ее
вышибить и согнул бы себе не только лыжу. От чего, естественно,
увлекательное приключение уже не вызывало бы таких развеселых
воспоминаний. Затерлось бы, стало невнятным эпизодом из прошлого. Наша
память не любит боли, она ее постепенно вытесняет. Сколько раз мне
бывало очень больно - переломы, вывихи, ушибы. Сколько раз я крыл
проклятую трассу русскими и нерусскими словами. И таскали меня на
себе, искалеченного, с теми же выражениями в тот же адрес такие же
неоднократно переломанные, вывихнутые, ушибленные. И я их таскал. У
нас, конечно, всегда доктор поблизости. Иногда прямо на склоне,
заранее в лыжи обутый, так что есть кому пострадавшего обработать. Но
все равно удовольствие маленькое, особенно когда перелом. Вдвойне худо
если завозились, припоздали, и у сломавшегося шок проходит. Хорошо
помню по себе - медленно, но верно общая тупость и ушибленность
сознания отступает, на ее место начинает просачиваться боль. Она все
острее с каждой минутой. И ты готов на что угодно, хоть на удар по
голове, лишь бы ее не чувствовать. "Эй, кто-нибудь, выверните мне
пробки, я больше не могу", - сказал однажды Илюха прежде, чем
отключиться... И вот, сделает док блокаду, шину наложит, рукой махнет
- грузите, мол. А у "груза" из горла хрип, того и гляди от натуги
глаза лопнут. Потому что кричать хочется, а нельзя, плохо это. Сто раз
тот же доктор прямо на горе уговаривал - кричите, дурни, нужно
кричать, - а мы как партизаны упирались. Ну, и везешь сломанного друга
осторожно вниз, а друг знай себе губу кусает. Или что подвернется, то
и грызет. Почти с каждым такое было. Машка перчатку изжевала до
состояния тряпки, я воротник прокусил. А Димон, тот просто так сжимал
кулаки, что у него потом целую неделю даже ложка из руки выпадала... И
ведь специально не договаривались, само так сложилось: молчаливый
заговор молчания. Потому что знали - когда один кричит, у других,
которые рядом стоят и переживают, что-то внутри прямо так и рвется на
части. Одно слово: веселые картинки. Но каждый раз мы возвращались
обратно на трассу - не за новой ведь болью, правда же?
     Конечно, нет. Мы возвращались просто съезжать. Так, чтобы в ушах
свистело, а из глаз даже сквозь очки выбивало слезу. И о боли не
вспоминали. Хотя ноги частенько ныли. Не там, где сломано, вывихнуто,
ушиблено, а просто там, где они в ботинках. Спортсмены ведь
застегиваются до посинения, намертво. И обувь у нас куда жестче
обычной. Вниз едешь как летишь, а на подъемнике, бывает, схватывает.
По молодости лет перестегиваться обычно лень, да и боль терпимая, вот
и ждешь только одного - скорее бы подняться и опять съехать. Забавный
такой замкнутый круг. Бесконечный, как трос подъемника или гусеница
ратрака. И по большому счету лишенный всякого смысла. Горные лыжи
чистой воды развлечение, более оторванный от жизни зимний вид спорта
только прыжки с трамплина. Вот уж окончательно идиотское действо, не в
смысле дебильное, а в смысле когда человеку совсем заняться нечем.
Хотя кидаться вниз головой с моста на эластичном канате... Пардон, не
люблю я свободного падения, не радует оно меня. Специфика прыжков на
классических горных лыжах в том, что ты летишь больше вперед, чем
вниз. И бугры-трамплины на скоростной трассе для лыжника скорее
малоприятное препятствие, нежели большое удовольствие. В полете
теряешь скорость, чем дольше провисишь в воздухе, тем хуже результат.
Я всегда умел грамотно "делать" трамплины, даже гордился этим, когда
регулярно ходил скоростной, и меня другим в пример ставили. Но первый
же прыжок с фристайловской "подкидушки" быстро сбил с парня излишнюю
спесь. Меня туда заманили почти обманом, "на слабо". И ка-ак швырнуло
бесстрашного горнолыжника с этой штуки вертикально в небо... Пока
возносился, чувствовал себя прилично. Но когда завис в верхней точке
полета и глянул вниз, понял: не мое занятие. Вишу - желудок в зубах,
душа в пятках, вижу - подо мной несусветная ямища, и мне сейчас туда
сыпаться. Бр-р-р... Чисто из принципа еще пару раз прыгнул - себе
доказать, что не трус. Но радости не ощутил ни малейшей. И с тех пор
ко всем, кто прыгает, отношусь со смесью зависти и подозрения. Вроде
того, как они сами к "челленджерам". Однажды даже сцепился с нашими
лыжными акробатами - мол и как вам не страшно так кувыркаться? А те в
ответ: мы-то фигуры красивые в воздухе изображаем, а если кто на самом
деле кувыркается, так это вы, суициды недоделанные. Я говорю: нечего
гнать, мы не самоубийцы, мы просто и есть недоделанные, поэтому нас в
нормальные лыжи не берут, а съезжать-то хочется. Они: ну вот и
кувыркайтесь себе на здоровье. Плюнул я, залез в автобус и поехал с
ребятами к Ленке в больницу, как раз она тогда докувыркалась. Что
примечательно - сыпанулась бедная при обработке трамплина. Посмотрел я
на нее и в который раз порадовался, что больше не хожу скоростной. А
почему не хожу, об этом после как-нибудь.
     Этап в Гармише удался на славу - наверное поэтому мне почти
нечего о нем вспомнить. Нормальная работа, общий душевный подъем,
никаких пророческих снов, внутренняя установка на отличный результат.
При жеребьевке нам с Марией выпали удобные стартовые номера, на гору
мы вышли в самом что ни на есть боевом настроении. И без особого
напряга исполнили серебряный дубль. В какой-то момент казалось, что я
возьму одиночное золото, первое в своей жизни, а Машка останется при
серебре - ее объехала распроклятая Ханна. Но тут прискакал американец
Фил и выдавил меня на второе место среди мужчин, а на третье сполз
Боян, испортив музыку болгарам. Опять. Наверное в десятый раз за сезон
у болгар сломался бронзовый дубль. Бедняга Ангел глядел сущим
дьяволом, да и Веселина, обычно вполне оправдывавшая свое имя, что-то
не очень радовалась жизни. Мы, как могли, пытались дать им понять, что
нам стыдно - я понимающе кивал издали, Фил смущенно улыбался. Боян
просто хохотал. Он тоже начал ездить сильнее, будто за мной тянулся.
Почувствовал, видимо, что с другом-соперником происходит нечто
особенное и поймал ту же волну. На финишной площадке бросал на меня
задумчивые взгляды и разве что не принюхивался. К сожалению, толком
поговорить нам не дали, за бортиком маячил его тренер, а эта братия
жестко отсекает любое общение между лыжниками разных команд, едва те
дотягиваются до призовых мест. Да и все равно не разболтаешься
особенно сразу после трассы.
     Вокруг нас с Марией творилось что-то невообразимое. Еще бы: на
предыдущем этапе двойная бронза, теперь двойное серебро - что же
дальше? Я ответил: дальше будет еще лучше. "Вы планируете золотой
дубль на последнем этапе, Поль? Вы намерены сделать "трижды двадцать"?
Признайтесь, это будет мировая сенсация!" - "Мы сделаем все, что в
наших силах". Уффф... А ведь и правда - "трижды двадцать", я совсем об
этом не подумал. Двадцатый сезон "Челлендж", двадцатый золотой дубль,
две тысячи двадцатый год. Мировая сенсация. Войти в историю. Надо же,
забыл. Или побоялся вспоминать? Ответственности испугался? Стало вдруг
очень неуютно, и впервые в жизни захотелось поменьше задерживаться на
пьедестале. А окружающая действительность бурлила и фонтанировала.
Наши из-за бортика орали радостную чушь. Илюха со своим шестым местом
сиял как именинник. Тренера журналисты рвали на части, требуя большую
пресс-конференцию. Как объяснить неожиданный взлет русской команды?
Это чисто тактическая находка или какой-то прорыв в тренировочном
процессе? Старик не успевал вертеть головой от одного микрофона к
другому. Мария рядом со мной упоенно позировала. Я терпел. Оказалось,
что я очень устал.
     В гостиницу нас почти внесли. Поздравления сыпались потоком, от
дружеских шлепков болели плечи, губная помада была на мне, казалось,
повсюду. Главный помощник старика, не дожидаясь указания, принес
героям дня телефоны. И я очень удивил всех, когда свой не взял. Герою
дня было не до того. Меня ощутимо потряхивало, больше всего хотелось
пойти в спортзал, аккуратно "замяться", принять душ, хлопнуть стакан
кефира и надолго заснуть. Что такое? Надорвался за шаг до
окончательной победы? Вспомнил прозвище "Князь Серебряный"? Нечто
подобное со мной бывало раньше. Но, ради Бога, только не теперь! Я все
сделаю, чтобы выиграть. На этот раз - да. Просто дайте мне отдохнуть,
прийти в себя. Я не создан побеждать так легко, как это получается у
других. Каждую победу рву у судьбы из рук зубами. Пустите. Дайте
уйти.
     Как же, дадут они. Прибежал слегка ошалевший тренер, оценил
ситуацию и начал меня внимательно обнюхивать. А обнюхав, принялся
спасать. "Павел, ты уезжаешь. Немедленно. Собирай вещи. Через два часа
отправляются в Киц квартирьеры, вот с ними и поедешь. Хочешь, возьми с
собой Марию. Не хочешь - двигай один. Это приказ".
     Гений. Покажите мне тренера, который способен выпустить из рук
своего лучшего бойца, когда тот в явном кризисе. За неделю до
решающего этапа. Да ни в жизнь! А я, тупица, думал, будто старик уже
ни на что не годен. И тут он мастерски цепляет меня за самую тонкую
струну. Доверие. Вот чего мне вечно не хватало. Я его постоянно
требовал, меня им никогда не баловали. Спортсмену много доверия не
положено, это вам не нормальный рядовой гражданин. А так хотелось
почувствовать себя именно нормальным, обычным, простым человеческим
существом. Не ощущающим постоянно контроля, пусть легкого и
ненавязчивого, но от этого не менее давящего. Надо же - дождался.
Внутри что-то перевернулось, да так и замерло. И стало вдруг
легко-легко.
     "Спасибо. Даже не знаю, что сказать... Просто - спасибо". - "Не
за что. Как вести себя - знаешь. Учую малейшее нарушение режима...
Обижусь. Телефон свой не забудь". - "Теперь не забуду". Поворачиваюсь.
Стоит. Подслушивала. "Паш, можно я с тобой?". Глаза честные и усталые.
Тренер позади еле слышно фыркает. "Соглашайся, Павел. Хорошая идея.
Побудете наконец-то сами по себе немножко. Обсудите в спокойной
обстановке свои шансы. Тактику и практику, так сказать". Да что же он,
мысли читает? "Конечно, Машенька, поехали". Она меня от всей души по
многострадальному захлопанному плечу - шмяк! Я чуть не выругался.
     Оставшиеся до отъезда два часа тянулись бесконечно. Наверное я
все-таки побаивался, что в последний момент тренер передумает и меня
завернет. Поверить не мог в простую человеческую доброту. И когда
пришло время уезжать - только у двери, ведущей на улицу, понял, что
всю дорогу от своего номера шел, крадучись. Огляделся смущенно - не
видел ли кто посторонний, как я рассудком трогаюсь, - и одного
свидетеля действительно нашел. В дальнем углу гостиничного холла
развалился поперек дивана Ангел Шаренков. Видимо удрал от товарищей по
команде залечивать потрепанные нервы. Судя по выражению лица,
чувствовал он себя раз в десять хуже моего - я даже ощутил некий
прилив бодрости. И конечно вернулся подбодрить удрученного коллегу. Мы
с болгарами всегда были на короткой ноге, с момента прихода в
"Челлендж". Внешне не похожи совершенно, а контакт установили мигом, и
никогда об этом не жалели. Естественно, каждый спортсмен
международного уровня - настоящий гражданин мира, и в любой части
света чувствует себя комфортно. Среди каких угодно лиц. Но иногда до
одури хочется увидеть своих. А мы с болгарами свои вполне. Я бы
поостерегся обзывать наш менталитет "родственным", но что-то такое
общее у нас есть помимо алфавита и коммунистического прошлого. В
общем, хоть и скребли у меня на душе кошки, а не мог я к Ангелу не
подойти. "Ты чего? Совсем Попангелов упал?". Это у Шаренкова прозвище
такое - "Попангелов упал". В честь его соотечественника Попангелова,
который однажды замечательным образом рухнул. Выходит он как-то на
этап Кубка Мира в Шладминге, а телекомментатор задумчиво говорит - ну
вот, стартовал болгарский спортсмен Попангелов. В Китсбюэле на
слаломной трассе Попангелов упал... Попангелов как по команде - хрясь!
Комментатор секунду думает, а потом на одном дыхании выкрикивает:
и-при-этих-моих-словах-падает-Попангелов-в-Шладминге!.. Причем
интонация у него такая восторженная, словно он лично уронил
Попангелова и очень своим достижением гордится. Лет сорок этой
истории, дошла она до нас через третьи руки и десятые уши. Но уж
больно хороша[5]. Когда Ангел в порядке, он за "Попангелова" может
далеко послать. Не обиженно, а так, мол от Попангелова слышу. А вот
если у парня дурное настроение, тогда наоборот. Скажешь ему - эй,
Попангелов, ты почто упал? - и, глядишь, у него уже в глазу искорка
загорелась. Вот и сейчас Ангел поглядел на меня и слегка оживился.
Душераздирающее зрелище - талантливый спортсмен, угодивший в полосу
невезения. Грех такому руку не протянуть. "В Гармише Попангелов еще не
совсем падает, - сообщил Ангел. - Вот в Китсбюэле его точно завалят.
Некоторые". - "Да ладно, Ангел, что за глупости..." - "Отличный дом
себе нашел. Мечта. Думал, куплю. А денег заработать не получается.
Некоторые боги так бьются между собой из-за золота, что обычным людям
невозможно даже на третье место выйти. Не могли до следующего года
подождать...". Ничего себе жалоба. Прижало мужика. Допустим, какой-то
там дом его не очень волнует, а вот спонсоры у болгар разволновались
наверняка. Брали-то команду с отличной перспективой, а она за сезон
полторы медали привезла. И никто не виноват - стечение обстоятельств.
Прямо как у русских. До чего же приятно, что мне эти тайны мадридского
двора глубоко безразличны. Наконец-то. "Извини, Поль, - сказал Ангел.
- Не слушай. Я просто устал сегодня. Поздравляю еще раз с серебром.
Горячо желаю тебе взять золото в Кице. А Попангелов не упадет, не
надейся". Ох, слышали бы тренеры, как мы тут лясы точим перед
финальным этапом. Настучали бы обоим по загривкам. У нас ведь не
разговоры, а сплошной подтекст. Даже если кажется, что говорим
совершенно в открытую. Вот, Ангел дает мне понять: не сбрасывай меня
со счетов, я нацелен на место в первой тройке и буду драться изо всех
сил. А он ведь сейчас не интервью "Ски Курьер" дает, где хочешь-не
хочешь, а будешь вдохновенно петь о своих колоссальных планах. Нет,
это приватная деловая информация. Среди мужчин-"челленджеров" на
пьедестал реально претендуют четверо. Кто-то из нас лишний. И
Попангелов... то есть Ангел, действительно мог бы слегка подвинуться,
чтобы не нервировать попусту остальных. Только вот он не будет этого
делать. И что? Какова должна быть моя реакция? А такова, что я не
просто его понимаю, нет, я всей душой за него. Потому что рвать жилы в
безнадежном положении вроде бы и глупо. Но настоящий спортсмен ведет
себя именно так - бьется до упора. И наградой за это может стать
нежданная победа.
     Тут подошла моя боевая подруга, и Шаренков вмиг преобразился -
Машка ему нравится. Они о чем-то болтали, а я опять улетел мыслями
далеко-далеко. Толком даже не запомнил, как мы простились с Ангелом и
вышли на улицу. "Совсем наш Попангелов упал, - сказала Машка. - Это
хорошо, не будет в Кице у тебя под ногами путаться". М-да... Вот такие
мы славные ребята, добрые и отзывчивые. Дружить умеем, так сказать, не
на шутку. Невольно пришла на ум любимая фраза Илюхи "друзья познаются
в биде". Или как написал один двоечник в школьном сочинении: если мой
товарищ будет тонуть, я ему помогу... "Маш, а ты в курсе, что Ангел
хорошо знаком с Попангеловым?" - "То есть?" - "Ну, с настоящим
Попангеловым. Известным болгарским горнолыжником, ныне тренером". -
"Так он, что, на самом деле был?!"...
     Уже на стоянке возле автобуса нас догнал Боян. Однако, хорошо у
чехов разведка поставлена. Или он просто в холле на Шаренкова
наткнулся и от него узнал, что мы уезжаем. Хотя одно другому не
мешает. "Мария, будь другом, оставь мне на секунду Павела". Очень
смешно он мое имя склоняет. Мог бы звать как все нормальные люди, в
том числе даже русские - Поль. И изъясняться по-английски. Нет, упорно
пользуется моим родным языком. "Боян, дружище, ты намерен рассказать
что-то ужасное? Зачем такая секретность? Мы ведь с Марией вроде как
бизнес-партнеры. Особенно на ближайшую неделю". - "Павел, не надо. У
меня только пять минут, я чудом сбежал". - "Ну ладно. Маш...". Та уже
забиралась в автобус. Понятливая девочка. Хотя сейчас мне хотелось бы,
чтобы она стояла рядом. Полный контакт нам требуется, а значит -
никаких тайн. "Что-то случилось, Боян?". - "Да нет! Я просто решил
спросить... Павел, ты мне ничего сказать не хочешь?".
     От напряжения у меня схватило левый висок, и я невольно потер его
ладонью. "Слушай, Боян... Мы в последнее время мало общаемся, это
понятно - конкуренты. Только запомни одно. Что бы ни случилось, мы
должны остаться друзьями. Иначе грош всему цена". У Бояна лицо
кривилось, ему тоже было очень непросто. "Павел, я тебя понимаю.
Скажи, это правда, что ты решил зачехлить лыжи после Китсбюэля?".
     Ну, вот оно. День безостановочных откровений. Первая мысль была:
кто из наших - дятел? Факин вудпеккер, мать его - кто?! Секунду я
перебирал в уме имена, пока не сообразил: бессмысленно. А отвечать
нужно, и прямо сейчас. Отвечать так, чтобы потом ни в чем себя не
упрекнуть. Никогда. Выть от бессильной злобы, если Боян меня объедет,
но подлецом не стать.
     Как это забавно: чтобы остаться с чистой совестью, нужно соврать.
Безукоризненная честность перед собой должна обернуться наглой ложью
прямо в лицо человеку, которого я так легко называю другом. И не
стыдно мне при этом ни капельки. Значит все правильно.
     Делаю удивленное и слегка растерянное лицо. "Зачем мне уходить? С
чего ты взял?" - "Говорят". - "Кто?" - "Ну...". Я не удержался и
высказался по-французски. Боян хмыкнул, но глаза у него потеплели.
Тоже что-то для себя решил. Неужели он всерьез собирался
подтормаживать в мою пользу, а то и падать, как в том проклятом сне?!
"Значит, Павел, ты остаешься - се врэ, но?" - "Се врэ, мон ами". -
"Тогда... Тогда до встречи в Китсбюэле. Закроем сезон, и жду тебя с
Кристин в гости". До свидания, дружище. Извини, что я тебя обманул.
Поверь - так было надо. Очень. Нам обоим.
     В автобусе Машка, едва я уселся, повернулась ко мне лицом и
принялась меня изучать, словно диковину какую. "Извини, мне нечего
сказать". - "Значит вы не договорились". - "Мы и не пытались. Нельзя
так, Маш. Нехорошо это". - "Ну и ладно". Взяла меня под руку, положила
голову на мое плечо и нагло, цинично заснула. Сразу и как убитая.
Словно ее ни капельки не волновало, подыграет нам основной наш
соперник, или нет. А может, действительно не волновало? Может, это я
на всю русскую команду один такой нервный? Или, если по-честному,
неуверенный в себе. От расстройства я принялся за дыхательную
гимнастику, успокоился и тоже вскоре задремал. Проснулся уже в Кице и
понял, что этот ужасный тяжеленный мучительный день остался позади.
Было радостно, хотелось вина, сигарет, танцев, но еще больше хотелось
как можно скорее выйти на склон и чего-нибудь там со вкусом отколоть.
Почему я так давно, уже несколько лет, не вставал на сноуборд? Почему
не участвовал ни в каких экстремальных авантюрах с катанием по скалам?
И почему мне теперь до такой степени всего этого хочется? Неужели я
становлюсь тем, кем хотел - нормальным человеком?!
     Китсбюэль сам по себе прелестный городок, а для русского
хард-слаломиста еще и малая родина. Вот закроем мы сезон, откатаем
коммерческие старты, разъедемся в отпуска, а Мозер будет в это время
готовить свой комплекс к встрече нашей команды. И вскоре мы в который
раз оседлаем близлежащую гору, чтобы как следует намять ей бока. Для
Мозера сдавать нам тренировочную базу - удобный бизнес и
дополнительная реклама. Кроме того мужик чуточку националист,
откликается на имя "Дима", тяжко переживает, что дети его не говорят
по-русски (а про внуков и говорить нечего, стопроцентные австрийцы), и
дает команде роскошные скидки. В конечном счете Мозеров дедушка,
эмигрировав из России, оказал нам большую услугу. Аренда приличного
спортивного комплекса в окрестностях Китсбюэля стоит русской команде
дешевле, чем дома, где, конечно, родина, но все остальное... Не
пожиже, а совсем другое. Тренироваться желательно в условиях,
приближенных к боевым. И то, каким именно воздухом дышишь, в эти
условия тоже входит.
     Сейчас мы размещались в гостинице, а я вспоминал свою любимую
комнату там, наверху - уютный маленький номерок с замечательным видом
из окна и фотографией улыбающегося Жан-Клода Килли над кроватью -
Мозер обязательно вешает ее к моему приезду, а когда заканчивается
тренировочный сезон, меняет ее на мое собственное фото с дарственной
надписью. По его словам, дамочки-туристки от портрета млеют и за этот
номер разве что не дерутся. Конечно, что им Жан-Клод, они про "Килли"
думают, будто это всего лишь торговая марка лыжной экипировки. А меня
в Европах знают. Те, кому хочется. Здорово будет в следующем году...
Ах, да, я же ухожу! Делаю круг почета и зачехляю лыжи. Ну и ладно.
     Как чудесно было провести вечер отдельно от команды - я словно
вживался в роль человека, которому такая роскошь доступна каждый день,
и просто таял от удовольствия. Мария вела себя очень спокойно и вместе
с тем по-деловому, не задавала лишних вопросов, и после ужина я с
легким сердцем ушел к себе. Назревавший кризис благополучно пронесся
мимо. Спасибо тренеру, спасибо. Теперь мы выступим как нельзя лучше.
     Телефон буквально распух от входящих. Закономерно: когда ты
выступаешь плохо, о тебе не вспоминает никто, а вот стоит показать
результат, как все, кому не лень, решают напомнить герою, что они еще
живы. На этот раз мы с Машкой, кажется, всерьез разворошили
муравейник. Ко мне пробились отнюдь не только полузабытые
друзья-знакомые: одних предложений эксклюзивного интервью набралось
больше двадцати. Некоторое время я размышлял, не стоит ли, раз такое
дело, выбраться в РуНет и посмотреть, в каких выражениях там
живописуют мои подвиги. Всегда интересно, как тебя оценивают дома.
Но... Это было бы глупо и непрофессионально. После закрытия сезона.
Только после.
     Решив, что время глупостей и прочего непрофессионализма еще не
настало, я вызвал Крис. Она всячески сдерживала восторг и старалась
меня не перехвалить, но проболтали мы верных полчаса. Все, теперь
продержаться суток шесть - и вот она, любимая, в моих объятьях.
Навсегда. Интересно, что скажут родители. Уж очень много интересных
новостей может обрушиться на них через неделю. Я нашел их сообщение
("Так держать, сынуля, мы тебя любим!") и нажал прозвон. Увы, дома
было глухо, а мобильники оказались то ли отключены, то ли вне зоны
приема. Я не особенно удивился - мама с папой вполне могли выбраться
за город, а кое-где за границей Подмосковья еще остались "мертвые
зоны". Больше того, ходил слушок, будто некоторые очень богатые люди
платят серьезные деньги, чтобы существовали такие островки
спокойствия. И ставят там домики: временами ложиться на дно. И друзей
приглашают в гости на это безмолвие в эфире, как на изысканное блюдо.
Ведь чисто психологически непросто выключить мобильную связь, когда
она у тебя на поясе. А вот забраться в глухомань, куда добивает только
сателлит, и как бы случайно забыть дома спутниковую приставку...
     Пружина уже раскручивалась, а я еще ничего не подозревал. В тот
вечер фантасмагорическое сновидение, память о котором прочно засела у
меня в голове, как раз начало сбываться. Я думал об этом сне,
вспоминал его, старался быть готовым и ловил в реальности малейшие
намеки. Какая ошибка! Мне казалось, будто я в состоянии контролировать
ситуацию, а на самом деле ситуация начала крутить и вертеть мной.
     Утром я встретил наших, от души поблагодарил тренера и не без
облегчения сдал ему телефон. Были у меня дела и поважнее, чем
баловаться с этой коробочкой и забивать мозги всякой ерундой. Впереди
ждала победа, а к ней, знаете ли, нужно готовиться. Правда Димон,
мерзавец, попытался сбить мне настрой, шепнув: "Поль, на вас ставят,
как на стопроцентных фаворитов". Дурак хотел сделать мне приятное. Я
подарил ему ледяной взгляд и постарался не брать в голову. Пусть
ставят как хотят - я поеду как мне надо. И не иначе. А то, что Димон
нарушает информационный мораторий и наверняка играет потихоньку - его
личная проблема. Интересно, как он это делает - наверное, просто завел
себе второй телефон. Один тренеру сдает, подлюка, а по второму
передает ставки. Что ж, запомним. Вдруг пригодится.
     А дальше мы работали. Вдумчиво, скрупулезно. Затачивали себя,
будто клинки перед рубкой. Давно я этим не занимался с таким
удовольствием и даже жалел, что нынешний раз - пос... тьфу,
заключительный. Словно желая помочь, на тренировке повредил колено
американец Фил, забравший мое золото в Гармише. Тренер прикинул
раскладку: выходило, что у меня остается только один реальный
конкурент - Боян Влачек. Для Машки представляла опасность Ханна, но
наша красавица просто сказала, что австрийку "порвет", и я ей поверил.
Сам готов был порвать кого угодно, даже Бояна, которому при жеребьевке
в восьми случаях из десяти магическим образом доставался лучший
стартовый номер. Почти всегда он съезжал немного позже меня - при
равных силах это ощутимая фора. Раньше меня такое положение бесило,
а вот - перестало. Завтра Бояну придется из кожи выпрыгнуть, чтобы
меня объехать. "Дуйте, ребята, - сказал тренер. - И пусть вам снятся
замечательные сны". Мы попрощались и дунули по койкам. Утром Машка
сообщила: ей приснился я, и это было так лихо, что она теперь кое о
чем жалеет.
     Мне не приснилось ничего. Придет время, я тоже об этом пожалею.
Целый год мне потом являлись по ночам одни кошмары. Но так или иначе,
а настала суббота, трибуны не вмещали желающих, вдоль трассы было
просто черно от зрителей, камеры на столбах висели гроздьями - в общей
сложности больше двухсот миллионов человек собиралось наблюдать онлайн
за тем, как русские сделают "трижды двадцать" и изобразят круг почета.
Распогодило - минус два, яркое солнце, ни облачка, ветер нулевой.
Помню, долго подбирал очки, все мне казалось, что светофильтр не тот.
На горе уже дышал, задирал вверх ноги, бормотал про себя заученные
формулы аутотренинга. Очень спокойно, без надрыва. Внутри было светло.
Не так ярко, как на улице, а просто хорошо. Я стартовал двадцать
седьмым - "догонять" Машкин результат, а Мария пойдет вдогон своей
ненаглядной Ханне. Только Боян как обычно вытащил тридцать пятый
номер. Словно туза козырного. Ас - это туз. А еще ас - бог, только с
маленькой буквы. Я. "Рэди? Эттеншн! Гоу!"
     Кое-что из моего прохода в ту субботу потом вошло в методические
пособия. Одна раскадровка очень даже неплохо смотрелась в учебнике
"Современный горнолыжный спортивный поворот". Знаете, я отнюдь не
выложился до отказа. А просто раз в жизни показал все, на что
способен. Поэтому в финишном створе ваш покорный слуга вовсе не помер,
что было бы нормально, случись мне "выложиться". Напротив, я весьма
элегантно подрулил к Машке, снял лыжи, развернул их логотипами
производителя к камерам, и только после этого посмотрел на табло.
     Все на табло было нормально. Пока что золотой дубль. Лыжи мешали
обнять Машку, и я этого делать не стал. Попросил взглядом трансивер -
наверху еще оставался Илюха, а я мог ему кое-что сообщить насчет одной
коварной рытвины у чек-пойнта. На видео ее толком не поймешь - будем
надеяться, что Боян, который таращится в монитор, подмечая чужие
ошибки, проглядел мою крошечную заминку, и сам затормозится в этой
рытвине не меньше. А подсказывать ему некому. Боян сейчас у чехов
единственный активный слаломист, их второй, Карел, уже полгода не
может восстановиться после неудачного падения. Мне бросили рацию, я
вызвал Илюху и начал объяснять.
     А вокруг... Привычно третьи болгары - привычно злые, ждут, когда
им наконец сломают дубль и можно будет уйти. Просто от души жалко
ребят. Попангелов, то есть Шаренков, бился на трассе как гладиатор. Но
вот не его сезон на дворе, и все тут. Жжжах! Вздымая снежный бурун,
разворачивается девчонка из Лихтенштейна. Четвертый результат. Ну, ее
напарник - вот он пошел, - в этом сезоне ни разу больше пятого места
не привозил. Шмяк! В пролете Лихтенштейн. Трибуны визжат. Кого-то из
букмекеров схватили под руки и понесли - сердечный приступ. Наверное
впарил лихтенштейнца какому-нибудь азартному мафиозо за "темную
лошадку". Ну и дурак...
     Тут я огляделся более или менее осмысленным взглядом и потихоньку
взвыл. Либо я сплю, либо сон пошел сбываться буквально. Вот букмекера
откачивают. Вон репортеры толпятся вокруг Ханны, а та отмалчивается.
Если сейчас австриец сшибет флаг - и, между прочим, не возьмет
серебра, - впору будет вызывать скорую психиатрическую...
     Австриец флага не сшиб и честно привез серебро. Мне немного
полегчало. Я даже не упал в обморок когда сбоку раздалось: "Ну что,
Павел, как вы думаете, вас уже можно поздравить?" - "Нет", -
машинально ответил я. "Это горнолыжное суеверие, или вы просто ждете
выступления Бояна Влачека?" - "Да". - "Вы полагаете, он может улучшить
ваш результат?" - "Если очень постарается... Извините, мы следим".
     "Пауль, Мария, сегодня ваш день". Чего-о?! Нет, слава Богу, это
не американцы, которые мне снились. Это всего лишь Ханна и Анди
подошли расписаться в поражении. Без обид, по-честному. "Когда
сделаете круг почета, не целуйтесь слишком долго, можете замерзнуть!
Ха-ха!". Ха-ха-ха. Как смешно. Машка позволяет Ханне себя приобнять и
вроде бы даже не собирается грызть врагиню зубами. Я рассеянно
поздравляю ребят с серебром. Весь я сейчас наверху, вместе с тридцать
пятым номером, ждущим своего "Гоу!" в стартовой кабине. Если
человеческая мысль в состоянии уронить лыжника на трассе хард-слалома,
тогда Боян не упадет, а просто размажется - так я этого хочу. И
плевать, что друг. Весь коньяк, что мы на брудершафт выпили, сейчас не
стоит ничегошеньки. Все долгие задушевные разговоры, обмен секретами
мастерства, личными тайнами и душевными болячками. Сегодня
действительно мой день, и только попробуй его испортить, дружище Боян.
     В отлчие от меня, он поехал некрасиво. Куда-то делась его
фирменная танцующая манера брать флаги, и уж точно он не насвистывал
себе под нос. Это был уже никакой не слалом, и даже не хард-слалом:
просто дикая ломка сквозь трассу. И потрясающее время на промежуточном
финише. До этого момента я еще сомневался. Но когда Боян миновал
чек-пойнт, и я увидел цифры на табло, до меня наконец дошло - он
сегодня тоже показывает свой максимум. Не бережется, гонит вовсю.
Доказывает себе и мне, что он все-таки лучший. Без компромиссов, на
грани тройного перелома с осколками и смещением. Нашел время, зараза!
Я еще подумал: вот она, крепкая мужская дружба, до чего доводит.
     Оставалось только надеяться, что парень упадет.






     Ленту от медали я намотал на кулак - так и ходил, помахивая
увесистой железякой. Учитывая мою недюжинную физическую силу, врезать
этой штукой можно было славно. Попадись мне сейчас какой-нибудь
вампир, ох бы я его угостил по черепушке... Серебришком. Они, гады,
серебра не любят. Но вокруг были только свои, ребята-горнолыжники -
косились на импровизированный кистень, жали мне свободную руку и
делали вид, что очень рады. Будто забыли - у меня отношения с серебром
похлеще, чем у самого отпетого вурдалака. Я серебряных медалей не то
что внутрь не приемлю, а просто видеть не могу.
     Бедная Машка не знала, куда деваться со своим золотом - вроде бы
триумф, а за меня обидно. Фактически это ведь я Марию силком на первое
место затащил. Или пинками загнал. Для себя трудился, дурак.
     Хорошо еще, что заключительную пресс-конференцию назначили на
воскресенье, после финала "Даунхилл Челлендж". Был шанс хоть немного
отдышаться и поверить, что жизнь все равно удалась.
     Черта с два она удалась. Не успел я спрятаться в номере, как
постучался тренер. "Паш, тут какое дело. Звонила твоя мама, там у
вас... Ну, все не очень здорово. Мы с ней посовещались, она сказала -
ладно, пока не беспокойте парня. Вот..." - телефон протягивает. "В чем
дело?" - "Отец в больнице и что-то еще, я толком не понял". - "Давно
она звонила?" - "В понедельник вечером. Извини". - "Да нормально, я же
понимаю". Старик потоптался в дверях, буркнул что-то насчет "любая
помощь, все устроим" и исчез. А я набрал мамин номер, и уже через
несколько минут навеки себя проклял за тупое стремление к золотому
дублю и кругу почета. Если бы не мое безумное желание всех уделать и
победить, тренер с матерью не стали бы играть в конспирацию. Они
хотели создать мне идеальные условия для победы, о которой я так
мечтал. А получилось - лишили возможности маневра. Конечно, знай я, в
какую яму ухнула моя семья, разговор с Бояном оказался бы совсем иным.
К черту всякие рыцарские штучки-дрючки, плевать на совесть, зато у
меня на счету лежало бы около полумиллиона юро за дубль - три сотни,
да еще спонсорская премия. Плюс те двести с гаком, что я взял на
предыдущих этапах - и текущие проблемы уже были бы решены.
     Отец неспроста выяснял, какие у меня финансовые перспективы. Ему
нужна была кислородная подушка на случай форс-мажорных обстоятельств.
Думаю, он и сам бы вывернулся - папуля всегда это умел. Но то ли у
папочки нервы сдали в неподходящий момент, то ли еще что. Короче
говоря, он заехал в банк, с которым давно работал, а по дороге оттуда
выскочил на встречную полосу и смялся в лепешку о грузовик. И теперь
очень медленно выкарабкивался из реанимации.
     Маме пообещали, что жить, ходить, ругаться матом и все такое отец
сможет. Наверное, она это приключение безропотно пережила бы, не начни
ей прямо в больницу названивать разные весьма озабоченные люди. Один
банк, другой банк, потом какие-то частные лица, потом вообще налоговая
инспекция. Мама нашла отцовского адвоката. "Как, ты разве не знала?" -
деланно удивился тот.
     В принципе отец не был особенно виноват - его просто
немец-партнер очень крупно подвел. Но выходить из ситуации папа стал
некорректно и, главное, никого не предупредив. Брать кредит, чтобы
отдать кредит, это всегда немножко обман. А с налогами мухлевать обман
уже настоящий. От налогов уходить надо, а не обнулять внаглую доходы.
И настал день, когда папочку взяли за шиворот сразу все, кому он
задолжал, включая государство. А он поехал еще куда-то деньги занимать
и врезался.
     Конечно, все кредиторы готовы были ждать. Что ж они, звери?
Половину долга немедленно - и дальше рассрочка хоть до посинения. Даже
налоговики соглашались "подвесить" штраф и ограничиться пока взиманием
того, что папочка от казны утаил. "Держись, мам, - сказал я. - Деньги
есть. Сколько?". Тут-то мне и стало дурно. Поставить отца на ноги
обошлось бы тысяч в сто. И пятьсот нужно было выплатить сразу в
погашение долга, чтобы заморозить надвигающиеся судебные процедуры.
Помощи ждать - неоткуда. Многочисленные папины друзья-коллеги, такие
же авантюристы, как назло сидели без гроша. На текущем счете болтались
жалкие ошметки, семейный бизнес оказался давно заложен и перезаложен.
Это называется - отдали деньги в руки самому активному и оборотистому
члену семьи. Вот он и обернулся. Активно. Черт! Раньше я у папули
таких деструктивных способностей не наблюдал. Видимо, кризис среднего
возраста сказался, который теперь как раз наступает у мужчин лет в
пятьдесят. Стало до неприличия ясно, отчего это папа так старательно
врал нам про свои надвигающиеся "проекты века". Он просто впервые в
жизни растерялся, выпустил ситуацию из-под контроля и по-настоящему
влип. По уши. А отлипать за всех сразу предстояло мне. Смешно, но я не
разозлился. Был уверен, что если отца починить, он свое отработает с
лихвой. Не чужой же человек учил меня всю жизнь: видишь проблему - ищи
решение, оно есть.
     В целом на семье повисло больше миллиона, из которого шестьсот
требовалось немедленно. Предположим, триста двадцать пять тысяч - все
мои последние выигрыши, - я мог перевести в Россию хоть сейчас. Тысяч
на триста потянет мой инвестиционный портфель - десять лет его холил и
лелеял! Допустим, я его распотрошу. Останусь без штанов... (взгляд
невольно метнулся к стенному шкафу, где висел любимый костюм от
Манчини - брюки две тысячи юро, куртка три, - по протоколу смокинг не
заменяет, в реальности еще как, униформа для молодых, богатых,
экстравагантных, короче говоря, идиотов вроде меня). Ладно, в штанах
останусь, и на еду деньги будут, но все остальное - тю-тю и надолго.
Отец неизвестно когда поправится, так что вторую часть долга все равно
мне отдавать. Где занять еще полмиллиона? Из каких доходов их потом
возвращать? Да еще, небось, с процентами? На какие деньги все это
время жить? И как именно жить? Вообще-то нынче человеку пропасть
тяжело, разве что он сам этого очень захочет. На уровне "кусок хлеба и
теплый угол" все решаемо. Дома меня приютят с распростертыми объятьями
- хорошо, что успел сделать родителям отличную квартиру (и папе
"Мерседес", теперь превратившийся в блинчик - подсказал внутренний
голос), а на еду заработать в России не вопрос. Тем более, если
остаться в команде на побегушках - тогда одной едой дело не
ограничится. Ладно, ерунда, это все крайние случаи, предел, мне на
родине делать нечего, и в команде тоже, я хочу продолжать двигаться по
избранному пути - уходить в спортивную журналистику. Но полмиллиона...
Действующему "челленджеру" кредит на такую сумму откроет только псих.
А бездействующему - вообще никто. Что делать? Форсировать переговоры с
Си-Эн-Эн, быстро продаться им в репортеры, выбить ссуду, работать как
проклятому и все это время быть фактически на содержании у Крис? Ох...
"А вот и свадьба наша красивая накрылась, - подумал я. - Нет, конечно,
девочка меня выручит, но это же черт знает, что такое! Собиралась
замуж за одного человека, получит совершенно другого. Ничего себе
подлянка, такого даже в русских народных сказках не бывает. Поль,
старина, других не жалеешь - себя пожалей! Каково тебе будет в чужом
дому нахлебником? Нет, ты должен что-то придумать. Неужели у тебя
кончились все ресурсы? Неужели ты больше ничего не стоишь?"
     Думаю, план сформировался у меня в голове именно тогда. Весь, до
мельчайших подробностей. Только нужно было торопиться. Все решал темп.
Скорость принятия решений и вышибания согласия из окружающих.
     Первым делом - обеспечить секретность. Никаких трансферов с моего
телефона. Если авантюра удастся, многих в руководстве Федерации
заинтересует, чего ради я пошел на риск. Первое, что им придет в
голову - не шевелил ли парень деньгами перед стартом? Конечно, деталей
они не узнают, но выяснить, куда именно я обращался, могут вполне. А
там уже два шага до серьезного разбирательства, обвинения в нечестной
игре и, что самое плохое, аннулирования результатов заезда. Нет,
поймать себя за руку я не позволю.
     Таймер на экране телефона показывал шестнадцать ноль-ноль. От
силы восемь часов на все. "Мама, деньги придут уже сегодня. Больше
шестисот тысяч, хватит разобраться со всеми текущими вопросами.
Остальную сумму - быстро сделаю. Держись. Я тебя люблю. Извини, нужно
бежать". И я действительно побежал. Теперь исключительно бегом.
Наверное, до самого утра. А что завтра? А завтра - сломя голову. Лишь
бы действительно шею не свернуть.
     Выскочив из номера, я едва не сшиб на пол золотого призера. "А я
к тебе", - сказал Боян и протянул раскрытую ладонь. Там лежали ключи
со стильным брелоком в форме щита и пластиковая карточка. И то, и
другое было мне хорошо знакомо - щит украшали слова "Порш, Штутгарт",
а карточку распознавала противоугонная система. "Боян, можешь посидеть
у меня десять минут? Я быстро". - "С удовольствием. Хоть отдохну -
репортеры замучили". Кокетка... Не без труда удержавшись от
язвительных комментариев, я припустил на первый этаж, в спортзал.
     Димон с Ленкой играли в свой любимый волейбол - перебрасывали мяч
через сетку ногами. Вот так русские готовятся к закрытию сезона.
"Леночка, я твоего партнера украду на секунду?" - "Конечно, Пашечка".
Сама так и светится, очень ей понравилось, как меня Боян обставил.
Интересно, какой я ей буду Пашечка завтра к обеду. Я же их обоих,
наших героических скоростников, таким позором несмываемым покрыть
могу, если дело выгорит... "Дим, послушай. Мне нужна твоя помощь".
Удивленный взмах бровей - действительно, какая еще помощь, мне уже
ничем не поможешь... "Дим, ты понимаешь, что я ухожу? В будущем сезоне
меня рядом уже не окажется. Ты останешься здесь лидером. А сейчас, по
старой дружбе, помоги мне, пожалуйста". - "Конечно, Поль. Что я
могу?.." - "Отдай мне твой завтрашний даун. У тебя их будет еще
много, а этот мне нужен позарез. И одолжи хотя бы до полуночи свой
запасной телефон".
     Да, вот это называется - ошеломил человека. Бедняга Димон
мелко-мелко заморгал и часто-часто задышал. Я с легким содроганием
вспомнил: ошеломить значит въехать тяжелым по шлему. Год назад Димон
попал в "свалку", и его натурально ошеломили лыжей. В шлеме от удара
отрубилась вся электроника. А Димка отрубился сам, и когда его привели
в чувство, именно так он дышал и хлопал ресницами. И что - вот в этом
мракобесии под названием "хард-даунхилл" я собираюсь принять участие?
Ага. Завтра я пойду даун. Хорошее словосочетание. Многозначное.
     "Поль... Э-э... А зачем тебе?.." - "Мне очень надо".
Удивительно, мы с Димкой одногодки, но такое впечатление, что я старше
лет на десять. Будет он лидером, как же... Ладно, Поль, начал врать -
не сворачивай. "Давай начистоту, Дим. Без обид. Вы с Ленкой сейчас оба
не в лучшей форме. И завтра на подвиги рваться не будете. Так что тебе
лично завтра и ловить нечего, и терять. Отдай мне этот даун. Век не
забуду". Он даже толком не сопротивлялся. "А-а... А старик что
говорит?" - "Дима, первым я должен был спросить тебя, верно? Мы же
друзья все-таки? А старика я уломаю. Он же вас нацеливал на будущий
сезон, так?". Я вбивал в него слова, Димон знай себе кивал. Вот как
надо с людьми. Недаром лидером в команде считали меня. Когда-то.
"Значит, договорились? Завтра вместо тебя на трассу скоростного выхожу
я?" - "Угу..." - "Тогда вопрос номер два. У тебя есть запасной
телефон, ты с него делаешь ставки... Помолчи, Дим. Это не шантаж, а
просьба. Одолжи мне его. Прямо сейчас". Димон замялся, но внутренне он
уже был сломлен. Учитывая, что парень меня весьма недолюбливал,
обработал я его блестяще. Напор, давление, убеждение, тонко
дозированная лесть. И хорошая приманка - ему действительно не хотелось
на склон, только он этого по-настоящему не сознавал. "Леночка, мы еще
на минуточку отойдем?" - "Конечно, Пашечка". Что, внутренне смакуешь
мое поражение сегодняшнее, зараза? Это ничего. У-ух, покажет тебе
завтра милый Пашечка, как надо ездить сверху вниз...
     Телефон оказался крошечный, чтобы легче было спрятать. "Поль, как
же ты поедешь? - вдруг спросил Димон обалдело. - Ты же даун не ходил
сто лет, тебя сначала продуть надо, потом раскатать как следует..." -
"Дима, когда-то я был неплохим скоростником, верно?" - "Прости, но "Ди
Челлендж" не обычный скоростной". - "Прощаю. Я тоже... не обычный
лыжник. Спасибо, пока!". Теперь бегом к себе. А насчет "продуть" Димон
прав, тренировка в аэродинамической трубе пошла бы на пользу. Но даже
если это можно организовать, я не пойду. К черту. Сейчас для меня куда
важнее психологический настрой. Согласен только на медные трубы...
Скорее обратно в номер. Уффф, Боян не ушел. Чемпион валялся на моей
кровати в полном расслаблении. Видно было, что сегодняшнее золото
далось ему напряжением всех сил. "Еще пять минут!" - "Да хоть
двадцать. Правда, я могу заснуть". - "Спи, только не уходи".
     Тренер с менеджером что-то обсуждали, в комнате почти неуловимо
пахло спиртным. Что ж, начнем с дежурной фразы. "Извините, но мне
нужна ваша помощь. Я только что попросил Дмитрия уступить мне
завтрашний даун. Он согласился". Тренер с отчетливым хрустом уронил
челюсть. "Поль, ты решил покончить с собой?" - осторожно спросил
менеджер. "Нет, просто мне позарез нужно двести тысяч европейских
рублей". - "А команде позарез не нужен труп". - "Погоди, - оборвал его
тренер. - Ты не знаешь, почему этот мальчик ушел из скоростного
спуска. А я знаю. К тому же, мы ничего хорошего не ждали от
завтрашнего дауна, так? Вот ты и не спеши с решением. Паша, что
случилось? Рассказывай". Я рассказал. Почти совсем честно, только
суммы занизил.
     Они упирались прочно и аргументированно. Особенно тренер. Он хотя
и не нес чепуху про трупы, зато реально представлял, как я рискую. Но
странное дело - уже минут через пятнадцать разговор свернул на
аэродинамическую трубу. Видимо, мой расчет оказался верен - русским
завтра ничего не светило в дауне, а меня уже списали со всех счетов.
Почему бы и не выпустить на гору парня, фактически зачехлившего лыжи?
Он достаточно сумасшедший, чтобы съехать хорошо. А если разобьется,
команда не потеряет активную единицу. Вопрос о моем преемнике в
хард-слаломе наверняка уже решен.
     "Здесь нет поблизости трубы, и вообще продуваться я не буду все
равно. Объявите замену, и я завтра привезу себе деньги, а команде
медаль". - "Дурак ты, Пашка, - сказал тренер. - Ладно, иди, мы
посовещаемся". - "Извините, мне нужно знать прямо сейчас". Тренер не
выдержал и начал ругаться. Менеджер ему в тон подтявкивал. Я тоже не
выдержал и двинул в бой резервы. "Димон все равно уже не поедет, -
заметил я скромно. - Он уверен, что вы меня выпустите на гору, и у
него теперь сбит психологический настрой. Парень расслабился. В
отличие от некоторых, он в меня поверил".
     Мама родная, что тут началось! Но зато быстро закончилось.
"Хорошо, - сказал менеджер. - Черт с вами со всеми. Я иду переписывать
заявку". - "Только не торопись отсылать, - посоветовал тренер. -
Молчать!!! - это уже мне. - Утихни, мальчик, все нормально, ты завтра
поедешь. Но твоим соперникам знать об этом сейчас не обязательно. Мы
потянем с объявлением замены до одиннадцати вечера. И под самый
дедлайн - бац! Все уже будут лежать по койкам, и их никто не рискнет
поднять. А теперь - убирайся отсюда. Сам зайду потом".
     Боян действительно заснул, и я пока не стал его будить, а
склонился над крошечным монитором димкиного телефончика. И
пошел-пошел-поехал по Сети. Моего абонента звали Данки, и чтобы
пробиться к нему, пришлось трижды набирать длинный пароль. Не знаю,
почему он выбрал себе такой странный ник - "Ослик", - не знаю даже,
какого он пола, да мне и все равно. Главная прелесть Данки в том, что
он букмекер-невидимка. Без лица, без имени, с одним только сетевым
адресом, на который не выйдешь случайно. "Черный" букмекер,
незарегистрированный, попросту говоря - нелегальный. Сосватал мне его,
что интересно, мой собственный папочка.
     Я очень редко обращаюсь к Данки, не чаще раза за сезон, и только
когда знаю "верняк". Ставлю понемногу, выигрываю тоже, но сотня тысяч,
которая в итоге осела в Швейцарии - это мой личный страховой фонд, на
самый-самый черный день. Увы, сегодня он не спасет. Мне нужно
действительно много денег. Потому что если я завтра выиграю даун - а я
его выиграю, - то весьма недешево. Чтобы хватило и за отца
расплатиться, и себе весьма надолго. Очень уж, понимаете, глупо
рисковать жизнью всего лишь за официальные двести тысяч.
     На Димона ставили один к десяти (внутренне я хихикнул). "Данки,
как изменится коэффициент, если русские объявят замену?". Ответ пришел
через минуту: "Никак. У русских нет хорошего скоростника". М-м, как
боязно спросить, что будет, если на гору выйдет русский слаломист...
Такой информацией не бросаются. А вдруг кто-нибудь из менеджеров наших
конкурентов отслеживает "черный тотализатор"? Так и быть, подожду до
одиннадцати часов. Но уже сейчас ясно - вступать в игру нужно хотя бы
тысяч на сто. А в идеале на двести. Причем чужих. Проиграю - не отдам.
Свой заветный швейцарский стольник для черного дня я лучше поберегу
немного. Денек сегодня поганый, но, думаю, бывает еще чернее... Я
растолкал Бояна. Фраза "Мне нужна твоя помощь" уже от зубов
отскакивала. "Боян, ты очень любишь свою машину?" - "Это твоя машина,
Документы я оформлю завтра. А в чем дело? Чем могу помочь? Извини,
Павел, я не хотел ломать твой дубль. Но мне нужно было, понимаешь,
нужно!". Взгляд честный дальше некуда. Конечно, ему нужно было. С кем
еще силой меряться, как не со мной? "Можешь оставить машину себе. А
мне взамен дашь беспроцентную ссуду. Ненадолго, буквально на сутки. Но
безо всяких расписок, под честное слово. И прямо сейчас". - "Конечно,
Павел. Сколько?" - "Сколько заработал сегодня". Вот и еще одна челюсть
отпала. Прямо вечер падающих челюстей. "Двести?!" - "Вот именно". Да,
машину он любил очень. "А ты правда отдашь?" - "Куда я денусь, мы же с
Крис к тебе в гости собираемся". Как ни странно, этот дурацкий
аргумент подействовал. Боян вытащил свой телефон, и уже через десять
минут трансфер пошел. Неплохо было бы попросить Бояна сделать за меня
ставку, но он на такое не согласился бы ни за что. В случае провала
мне грозили всего лишь вселенский позор и жуткое безденежье, а у него
безвременно почила бы яркая карьера. "Спасибо, друг. А теперь уходи и
забудь об этом разговоре". - "Павел, у тебя неприятности?" - "Ну...
Скажем так, я хочу выручить одного человека, попавшего в беду". Надо
же - не соврал. Какой я сегодня хороший. Вот, оставил другу его
любимую машинку...
     Ставку я оформил тут же, чтобы деньги лишней минуты не светились
на счете, пусть и анонимном, но все равно моем. Вызвонил поверенного.
Долго уговаривал его продать все ценные бумаги, какие у меня есть. Дал
на это два часа максимум. Перевел в Москву триста двадцать пять тысяч.
Лег и стал ждать развития событий. Часом позже отправил еще триста -
нормально акции продались, - остался гол как сокол, но всем доволен.
Мама какое-то время могла ни о чем не беспокоиться, а меня ожидало
такое приключеньице, какое не всякому лыжнику выпадает. Я даже забыл,
что именно завтра приезжает Крис. Стыдно, конечно, но мне было не до
нее.
     Потом состоялся долгий разговор с тренером. Потом явилась Мария.
"Паш, ты ведь знаешь, сколько я выиграла. С твоей помощью. Я эти
деньги не успела никуда вложить, бери хоть все, отдашь когда сможешь".
- "Ни-ког-да! Никогда не смогу и никогда не возьму". Минут пять мы
препирались, наконец Машка поняла, что я непоколебим, и завела другую
песню, которой я совсем уж не ожидал. "Паш, дорогой, прости..." - "За
что?!" - "Я не смогу завтра выйти на гору. Очень хочу, но не могу". -
"Да что ты, Маша, какая глупость, зачем..." - "Понимаешь, мне страшно.
Если бы нормальный скоростной, я бы поехала. А вот "Ди Челлендж" не
для меня. Извини. Пашка, ты не понимаешь. Я... Я так хотела пройти
вместе с тобой круг почета!". Какие люди кругом - чистый восторг. Я от
умиления чуть не прослезился. Наговорил Машке комплиментов, даже
поцеловал, и выставил за дверь. Потом захлопнул ее перед носом у
Генки, который пришел меня настраивать на победу. Илюха зачем-то ко
мне лез, я и его послал. А в одиннадцать, прежде чем вернуть Димону
телефон, опять связался с Данки. Информация о замене уже прошла. Что
ж, господа букмекеры, вы можете твердить, будто у русских нет хорошего
скоростника, но коэффициент изменился-таки. Семь к одному потянула моя
фамилия. Спорю, утром будет шесть. Только бы не меньше. Тогда я
заработаю миллион двести чистыми. Если выиграю, конечно.
     Но я был должен, обязан выиграть.






     У Дональда Киркпатрика было сразу два прозвища среди друзей -
Кирк и Патрик. Что естественно. А вот за глаза его обзывали Канадский
Лесоруб. Тоже неспроста. И парочку эпохальных "свалок", из которых он
выходил совершенно невредимым, а вот подвернувшиеся ему соперники -
нет, я отсмотрел и тщательным образом проанализировал. Именно этот
канадец, многократный золотой призер "Даунхилл Челлендж", завтрашний
фаворит, с наибольшей вероятностью мог отнять у меня первое место, на
которое я нацелился. Дон блестяще ходил скоростной и легко сшибал
наземь всех, кто пытался вытолкнуть его с трассы. Дрался
бескомпромиссно и смело, подрезая и отшвыривая преследователей даже на
высоких скоростях. Устойчивость у парня была невероятная, "чувство
трассы" отменное. Даже полный чайник, бросив на канадца мимолетный
взгляд, сказал бы мне - парень, не валяй дурака. Случись этому почти
двухметровому здоровяку тебя бортануть, и ты полетишь как олимпиец.
Дальше, выше, больнее.
     Но поскольку чайники ввиду отстутствия таковых в гостинице не
лезли ко мне с советами, я решил не переживать из-за очевидных вещей.
Бортоваться с канадцем нам вряд ли придется, для меня это могила, и я
уж постараюсь Лесорубу не подставиться. Сложность заключалась в
другом. Киркпатрику вообще не было особого резона со мной сшибаться.
Увы, с равным блеском он мог просто "объехать" меня. Как нарочно мне
противостоял не человек, а сплав талантов - мало того, что опытный и
удачливый "челленджер", так еще и один из самых отчаянных скоростников
планеты. И весь мой высоченный IQ разбивался об эти его способности.
Как я ни бился над возможной тактикой борьбы на трассе, меня постоянно
выносило на один и тот же вариант, откровенно лобовой. Спортсмену
моего уровня, решившемуся "сделать" Дона на его родном поле, вообще не
требовались мозги. Только сила воли. Но такая, чтобы об нее можно было
узлом завязать горную лыжу.
     Примерно то же самое думал и тренер. "Равняйся по этому Патрику,
- сказал он. - Ты должен войти в "горлышко" рядом с ним. Там участок
интенсивного разгона, а ты на дюжину кило легче канадца. Представь,
какое у него преимущество на скоростях меньше сотни. Здесь он
объективно приемистее. Так что "горлышко" тебе нужно облизать
идеально. Если отстанешь, потом будет очень трудно наверстать. А на
выходе вы уже оба разлетитесь под сто десять, начнется чистая
аэродинамика. Поведешь себя правильно - он не оторвется. И я бы на
твоем месте не пытался обгонять, а сел бы канадцу на хвост. Опасно
сел бы, вплотную. Он будет смотреть, как ты там, сзади, начнет
психовать, и не дальше второго чек-пойнта ошибется. Причем так
ошибется, что тебе останется только красиво финишировать".
     Очень мне не понравилось это "я бы на твоем месте". Раньше тренер
так отстраненно со мной не разговаривал. Не пытался таким образом
высказать свое "фэ". Прямее был и конкретнее. Впрочем, раньше я тоже
вел себя иначе. Например, не вырывал почти что силой последний в
сезоне даун у товарища по команде.
     "Что значит сел вплотную? - спросил я. - Насколько плотно?" -
"Несколько метров". - "Да это же гибель!" - "А ты чего хотел?!"- "Он
же меня элементарно подрежет". - "Вряд ли. У вас слишком велика
разница в весе. Патрик к такому не привык. Его постоянно будет уводить
на больший радиус в повороте, а насколько больший, это он быстро
поймет. Конечно, попробует разок-другой пройти у тебя под самым носом.
И сразу увидит: малейшая ошибка - и ты оказываешься впереди. Поэтому
он будет просто гнать изо всех сил. Гнать и оглядываться. А когда
оглядываешься - сам знаешь, что бывает. Короче, Поль, твое дело просто
грамотно съехать. И ни в коем случае не попасть в "свалку". И то, и
другое ты сделаешь легко. Знаешь... - он на миг задумался. - Я сначала
был ужасно зол на тебя. А сейчас подумал - и наоборот. Должны же мы
наконец показать им всем, что умеем ходить скоростной. Кто это
покажет, если не ты? Кто? Да никто. Кстати, ты правильно сделал, что
не захотел продуваться. Здесь, между прочим, есть небольшая труба
поблизости, в одном институте, я просто решил о ней не вспоминать.
Когда понял, что ты умно поступаешь. Технически глупо, а
психологически умно. Короче говоря, не влипни в "свалку". Остальное у
тебя само получится. Все, отдыхай". Хлопнул меня по плечу и ушел. А я
остался сидеть и гнать от себя мысли о том, что будет, если я в
"свалку" все-таки попаду. Как этого безобразия избежать, я уже
сообразил. Но вот что делать, если оно само меня догонит?
     Один из весьма неприятных моментов в дауне - прохождение
разгонной горы. Дюжина стартовых кабинок смотрит на широченную и
относительно пологую горищу. Постепенно она сужается до состояния
бутылочного горлышка, за которым начинается первый ускоряющий фрагмент
трассы. По команде "Гоу!" соперники выпрыгивают из кабинок и начинают
яростно толкаться всеми конечностями, чтобы к "горлышку" набрать
скорость. Но когда на старте такая нервозная обстановка, кто-то
обязательно толкнется лишний раз, а кто-то наоборот слишком рано
встанет в стойку. Поэтому на входе в "горлышко" образуются две-три
плотных группы - впереди те, кто прошел разгон оптимально, позади те,
у кого не вышло. Здесь-то и начинается самое интересное - горные лыжи
превращаются в хоккей. Пройти "горлышко" бок о бок вдвоем можно.
Втроем тоже, но лишь в теории. На практике нереально - для этого
кто-то один должен выбрать заведомо проигрышную траекторию, самую
медленную, да еще и на грани вылета. Естественно, "лишний" жмется
ближе к центру трассы, пытаясь отвоевать себе место - путем давления
на нервы, либо взаимного соударения. Дальше события могут развиваться
по нескольким сценариям, но в любом случае кому-то не поздоровится.
Скорость в "горлышке" еще не очень большая и допускает контактную
борьбу. То есть борьба разрешена по всей трассе, но когда ты несешься
миль этак под восемьдесят, любая попытка выдавить соперника "на сетку"
может плохо кончиться. Малейшая ошибка - и ты воткнешься в эту сетку
лично. А она хотя и называется "сеть безопасности", но биться об нее
опасно все равно.
     Короче говоря, редко какой даун обходится без "свалки" на
первых же пяти-десяти секундах. Либо толкотня начинается уже на
разгонной горе, либо в "горлышке" кто-то споткнется, и вот оно -
вожделенное шоу на радость всей планете. Наблюдать это обывателю
забавно и, кстати, не очень стыдно - не убьются же лыжники здесь. В
дауне убиваются гораздо ниже - там, где начинаются трамплины, где
идут такие повороты, в которых перегрузка может вырвать крепление из
лыжи вместе с шурупами, где двое оказываются на расстоянии нескольких
сантиметров друг от друга и неумолимо сближаются в надежде, что первым
испугается тот, другой...
     А угодить в "свалку" на начальном этапе для жизни почти не
опасно. Это означает всего лишь потерять немного времени, если
придется изображать хоккеиста, или потерять очень много времени, если
случится упасть.
     Но меня не устраивал ни тот, ни другой расклад. Мне предстояло
выиграть этот даун, первый настоящий боевой даун в моей жизни. Первый
и точно последний - второго такого шанса просто не будет, нечего и
пробовать. А тут я мог и должен был выиграть. На голых нервах и
холодном расчете. Выиграть, использовав на сто процентов всю ту
психологическую и тактическую фору, которую имеет "темная лошадка". А
фора эта, если толково ею распорядиться, очень велика.
     Замена будет объявлена в последний доступный по регламенту
момент, за двенадцать часов до старта. Что можно узнать обо мне в
такой короткий временной промежуток? Да что угодно. Кроме одного - что
я могу в скоростном. Такой информации просто нет, она не выходила за
пределы команды и ни при каких обстоятельствах не выйдет. Правда о
том, каков я на скоростной трассе, может очень сильно повредить моему
имиджу. Поэтому те, кому она известна, молчат как рыбы.
     Скоростной спуск - одна из самых э-э... физиологичных, что ли,
спортивных дисциплин. Весь даунхилл состоит из поиска и удержания
идеальной четырехмерной кривой. Ты вычисляешь ее, вписываешься в нее,
и держишь ее, проклятую, как можешь и сколько можешь. Почему
четырехмерной? Потому что в полете по трассе может возникнуть еще одно
измерение. Но прорыв в него может убить тебя.
     Все зависит от того, сколько ты проедешь, не "раскрываясь".
Четвертое измерение даунхилла - измерение твоих возможностей. Оно
запредельно и временами не подчиняется земной физике. И именно там
лежит ключ к золоту. Долго в четвертом измерении не живут. Чаще из
него выскакивают, расправляя плечи и давая воздуху притормозить
летящее тело. А иногда в нем страшно калечатся или даже гибнут. У
каждого лыжника есть личный предел скорости, за которым что-то
отказывает. Либо мозг не успевает обсчитать траекторию, и ты вылетаешь
с трассы. Либо тело уже не держит нагрузку, и крошечная ошибка в
закантовке, когда нога просто физически не смогла встать так, как
надо, швыряет тебя в небо вверх тормашками.
     И все-таки некоторым удается раз за разом совершать невозможное.
Разгоняться до ненормальной скорости, удерживать ее и потом вовремя
гасить. Добиваться на каких-то отрезках идеального взаимодействия с
горой. И если не смотреть потом замедленное видео, если не
вглядываться в перекошенное лицо человека, то можно предположить, что
в этом нет никакой особой тайны. Просто хороший баланс между
физиологией и психологией отдельно взятого лыжника - знал свой предел
и умудрился пройти по самой грани. Но в том-то и фокус, что редко у
кого нервы и мышцы от природы так сбалансированы. Одному, сколько он
ни работай над мускулатурой, все равно не хватает чего-то в
конституции. А другому... Сами, наверное, догадываетесь, чего и где.
     Почему-то мы объясняем такие идеальные проходы сверху вниз хорошо
развитым "чувством трассы". Что представляет собой это чувство,
объяснить почти невозможно. Просто ты встал на гору и ощутил ее всем
телом. И почесал вниз, рисуя ту самую оптимальную кривую. Только ведь
чувство это идет не от одной лишь светлой головы. Нужно еще знать, что
коленки не задрожат в самый ответственный момент. Поэтому и коленки, и
нервишки должны быть хорошо прокачаны.
     Так что куда честнее было бы придумать термин наподобие того,
которым пользуются автогонщики. Только они "топят на все деньги", до
упора насилуя машину. А мы?
     И все же, без "чувства трассы" тоже далеко не уедешь. Такой вот
замкнутый круг. Чтобы хорошо стоять на скоростной горе, от тебя не
требуется особых теоретических знаний и филигранной четкости в
выполнении многоходовых связок из десятков почти не заметных глазу
движений - того, чем выигрывают классический слалом. Нет, для
скоростного нужен всего лишь талант. Умение превращаться во что-то
среднее между гоночным болидом и пушечным ядром - и чувствовать себя в
этой роли уверенно и комфортно. В слаломе ты один флаг обрабатываешь,
заход на другой уже просчитал, а нацеливаешься в это время на третий.
Все, дальше предел, иначе в ногах запутаешься. А вот в даунхилле ты
вынужден считаться с тем, что крошечное отклонение твоей кормовой
части в такую-то сторону приведет к такому-то искривлению траектории,
которое выведет тебя во-он в ту точку метров через полтораста. Весь
скоростной - это железный контроль над телом, умение правильно
оценить, что творится под ногами, мгновенный просчет множества
вариантов и мгновенный же выбор оптимальной кривой. На бумаге выглядит
громоздко, а в жизни... Непередаваемое ощущение выстрела собой,
любимым, в пространство. Это даже не полет. Это упоительная битва с
параллелограммом сил. И только от степени владения организмом зависит,
насколько ты сможешь подчинить себе физику из школьного учебника. И
еще от распроклятого "чувства трассы", которое позволяет способности
этого самого организма как следует реализовать. Клубок противоречий.
Симфония парадоксов. Я же говорю - талант нужен. Талант.
     Когда-то он у меня был. До пятнадцати лет вашего покорного слугу
оттаскивали от скоростной трассы за уши. Иначе я вмиг оказывался
далеко внизу. Супергигант и даунхилл - вот были две моих коронных
дисциплины. Тренер рот себе зажимал, чтобы способного парнишку
ненароком не перехвалить. И все же чуял он во мне слабину, чуял - на
то и тренер. Давно ее нащупал. Лет за семь-восемь до того, как я
навсегда покончил со скоростным спуском, эта моя слабинка ему
открылась. И он тогда бросил, якобы в сердцах: "Как жаль, Паша, что
при всех своих талантах ты не спортсмен". Обидеть меня хотел,
раззадорить в мальчишке победителя. А мальчишка даже не удивился.
Потому что знал: да, не спортсмен. Не было в мальчишке одержимости
спортом, без которой ерундовую медальку заработать еще можно, а вот
серьезную медаль - нет. Была только бешеная одержимость горой, желание
съезжать, тяга на склон, когда лучшее время года - зима, а твой дом
там, где снег. При этом я никогда не хотел съезжать лучше других. Я
только мечтал научиться отлично владеть лыжами. Не так, как некий
чемпион, на которого стоит равняться, а просто в совершенстве.
     Окрыленный такими мечтаниями, я и загремел тогда на юниорском
чемпионате. Гремел долго, метров сто. И как цел остался - только мне
спасибо, никому больше, даже небеса тут ни при чем, неоткуда было
взяться чуду просто технически, не просочилось бы оно в это падение,
не осталось для него дырочки. Скорее наоборот, из-за подленького
такого чуда все и приключилось - сорвало лыжу у меня в повороте.
Сорвало как раз тогда, когда я находился глубоко в четвертом
измерении. Несся, шпарил, топил на все деньги, раздирал собой
пространство, издевался над физикой, творил что хотел, и душа моя
пела. А когда обрабатывал трамплин - как сейчас помню, - дико заорал
от восторга в полете.
     Да, там был трамплин, и сразу за ним роскошный пологий левый.
Трамплины я всегда проходил гениально, сам даже удивлялся, как это мне
так удается. Приземлился, встал в дугу и вдруг чувствую - не то что-то
с внешней ногой, пятка опору теряет. А у меня в это время задник
крепления медленно, но верно разбирался на запчасти. Долго так, со
вкусом. Почти секунду. Винтики, шпунтики, пружиночки... Они потом
очень красиво вдоль поворота лежали. Ну, не справилось крепление, и
все тут! У него предел есть по нагрузке, это только у спортсмена
пределов нет, а металл и пластмасса так не могут, как лыжник.
Съезжать. Недаром в заднике сдалось не что-нибудь, а именно самое
прочное его место. Пружина вусмерть затянутая не лопнула, щечки не
поотламывались, консоль не треснула - болт регулировочный вырвало! И
остаюсь я на скорости далеко за сотню без внешней лыжи, на которой,
собственно, и еду в этот момент. На словах история долгая и
занимательная. В действительности было так: лыжи по снегу "шлеп!" -
приземлился; внутреннй голос "ой!" - пятка куда-то сползает; снизу
пулеметной очередью "щелк-щелк-щелк!" - крепление ушло; "П!" -
короткое русское слово застряло у меня в горле, потому что просто не
успело проскочить наружу целиком.
     Швырнуло - ни в сказке сказать, ни пером описать, ни даже матом
выругаться. Сначала вообще не понял, как именно лечу. То, что у меня
крепление разваливается, это я ощутить успел. А дальше - резкий срыв и
замедленная съемка. С каждым, наверное, бывало такое, когда в опасной
ситуации время замедляется, и ты наблюдаешь происходящее будто в
"рапиде". Некоторые только глазеют в ожидании, как их сейчас о твердое
приложит, и жизнь свою вспоминают. Некоторые смотрят и пытаются хоть
что-то сделать, только у них не выходит. А кое-кто, и я в том числе,
умудряется-таки за долю секунды, разложившуюся на десяток стоп-кадров,
нечто умное предпринять. Много не получится, но чтобы худо-бедно
выжить - хватает. Илюха, например, голову в плечи вобрал, когда его на
опору подъемника выбросило: шапка на опоре задержалась, а голова, хоть
и контуженная, на плечах. Причем что интересно - со мной и с ним такие
"замедления" происходят только если мы сами очень быстро перемещаемся.
А у других совсем наоборот. Димон самую малость корпус развернул и
отделался хорошей плюхой вскользячку, а мог бы получить бесхозно
катившуюся лыжу под ребро. Тренер наш стоял на светофоре, никого не
трогал. Каким-то загадочным образом успел ремень безопасности
отстегнуть и на другое сиденье прыгнуть, когда ему в центральную
стойку здоровенный джип въехал.
     Ну и мне в тот раз опять подфартило. Лечу. Небо синее - обалдеть.
Это потому что я вверх ногами. Обидно жутко, ехал-то лучше некуда, и
вот на тебе, судьба-подлюка врезала Ахиллесу по пятке. В данном
конкретном случае по правому заднику от авторитетного производителя. А
еще нехорошее предчувствие гложет - точно сегодня ногу сломаю. Кинуло
меня из низкой стойки через корпус. Тело осталось на оси параллельно
земле, а ноги и все остальное вокруг тела закрутилось. И виток идет к
завершению. Причем в соударение с трассой войду я, начиная с левой
ноги, на которой расцветает яркими красками дорогая престижная лыжа.
Именно то, чего моей левой ноге совершенно не надо. Ибо ежели лыжа не
отстегнется, то получится у меня вместо ноги форменное сверло.
Кувыркнет меня из-за этой лыжи и так... И этак... И еще, пожалуй, вот
так. И дальше сыпаться я буду сам по себе, а нога, уже поломанная и
неуправляемая, тоже самостоятельно. И толком сгруппироваться мне не
даст. А лыжа-то как раз не отстегнется. Даже не потому что крепеж
затянут до упора, а просто она первый удар неудачно примет. Не
раскроется от такого удара крепление.
     Моих способностей деформировать время хватило в обрез на то,
чтобы развернуть лыжу как надо и приготовиться к группировке. Но зато
дальше уже не меня швыряло и кувыркало, а я сам падал, организованно,
понимаете, сам. Это не меня долбило лыжей о снег, это я
целенаправленно сбивал лыжу, подбирал освобожденную ногу и мгновенно
превращался в клубок мышц, который мог уже относительно безболезненно
сыпаться по трассе вниз. Секунды хватило мне, секунды, чтобы остаться
человеком с ногой.
     А вот чтобы остаться парнем, который обожает скоростной - не
хватило. Ничего вообще этот парень не сломал, не вывихнул, даже не
потянул. Только кружилась голова, когда я, закончив падение, в
нарушение всех инструкций встал на четвереньки и попытался оглядеться.
Так нельзя, но я уже сообразил, что совершенно цел физически. И даже
головокружение не отличалось от того, что у меня было, когда однажды
сделал на спор триста кувырков назад. Стою, мотаю головой - живой,
здоровый, разве что малость помятый и немного мозги набекрень. Сажусь,
пробую расстегнуть ботинки. Какие-то люди вокруг, я им киваю - все в
порядке у меня, спасибо, обошлось...
     Я и сейчас иногда хожу скоростной. Даже на время. Просто так, для
развлечения. Просто так. Потому что после того раза я отказался
выходить на настоящий старт, когда внизу трассы лежит медаль. И
никакая психотерапия не могла бы меня на это уговорить. Да она и не
смогла. Поверить заново в надежность креплений я себя заставил. Иначе
пришлось бы лыжи бросать. Когда половина души на склоне, а половина
глубоко в пятках - напряженно изучая, что под ними и вокруг них
происходит, - это уже не спорт, а "легкая горнолыжная паранойя" (опять
Илью цитирую). Мешает ездить невероятно. Мне понадобилось большое
усилие, чтобы эту самую паранойю заглушить. А вот в скоростной
вернуться уже силенок не достало.
     Вообще потерять интерес к спорту до удивления легко. В горных
лыжах бывает достаточно пропахать по склону носом. Обработает тебе
пол-портрета словно наждаком - и все. Мы так Илюху чуть не потеряли.
Целый год всей командой завышали ему самооценку, нам даже тренер роли
специально расписал, как в спектакле. А было Илюхе всего четырнадцать,
и он весьма неудачно воткнулся в бугор. Встал, расстегнул ботинки, и
пешком ушел с трассы в полной уверенности, что уходит навсегда.
Получить горой по морде - это, доложу я вам, очень личное. Даже
перелом ноги так на психику не действует. И дело не в красных пятнах
молодой кожи на лице, которые остаются на годы. Не в швах и скобках.
Просто ты пережил удар в самую душу. Словно пощечину тебе влепили
незаслуженно. Мы по молодости лет иногда дрались - и в шутку, и
всерьез. Пинки, шлепки, подзатыльники. Но чтобы по лицу - никогда.
Потому что Илюху команда вернула, а Женька, например, ушел. И ни у
кого язык не повернулся сказать, что парень струсил. Я его потом
встретил, уже взрослого - красивая нахальная физиономия, губы и
подбородок вроде бы даже лучше прежних, и не поверишь, что когда-то
было одно кровавое месиво. "На лыжи-то встаешь хоть иногда?" - "Нет. С
того раза как отрезало". Как отрезало... Уверен, не случись того
нервного шока, он сейчас ездил бы лучше всех нас. Отменный мог выйти
"челленджер".
     У меня тоже кое-что отрезало, и надолго - желание разгоняться до
свиста в ушах. Сначала я просто боялся падения на высокой скорости -
решил, что мой лимит удачи исчерпан. Как раз тогда на скоростном
нехорошо сломался Димон, мне такого предупреждения хватило. А потом...
Потом Россия вступила в Федерацию хард-слалома, и для меня нашлась
золотая середина между великими моими способностями и куцыми
возможностями. А уж когда я прочно засел в первой мировой десятке "Ски
Челлендж", всякие глупые вопросы отпали сами. Если такой человек не
хочет выступать в "Ди Челлендж", значит у него это просто не очень
хорошо получается. Но он точно не боится. Хард-слаломисты не боятся
ничего. И этот русский не боится.
     Так если не боится - что бы ему разок не съехать?
     И в воскресенье я поехал. Заряженный на победу, обдолбанный
аутотренингом, нагло поблескивающий глазом. Успел поймать несколько
крайне заинтересованных взглядов - с ребятами из "Ди Челлендж" я
практически не был знаком, - вкатился в свою кабинку, встал...
Прислушался к ощущениям - веиколепно. Скоростной комбинезон сидит на
мне как влитой. Шлем ощущается будто собственная голова, призмочки в
углах забрала исправно показывают задний вид именно так, как я их
отрегулировал. Хед-ап-дисплей* рисует нули перед носом - обычно его
показания выставляют куда-нибудь повыше, в район лба, но я не
собираюсь лишний раз шевелить глазами. Пусть лучше цифры прыгают по
центру забрала, перефокусировка взгляда без поворота зрачков менее
опасна, все равно видно, куда едешь... Ногам в ботинках непередаваемо
уютно, просто хоть навсегда в них оставайся. Палки ни на грамм тяжелее
чем надо, ни на грамм легче, и будто к рукам приросли. Лыжи смазаны
адской смесью, рецепт которой тренер не выдаст и под смертным боем,
настолько она хороша. Погода - моя любимая, облачно без прояснений,
осадков нет, ветер полуметровый в корму. В наушниках глухо, радиосвязь
отключена - нечего героя на трассе советами беспокоить, он намерен
рвать и метать. Гора будоражит и манит. И сейчас я ее сделаю! А
одиннадцать моих конкурентов могут отдыхать. Сегодня они не сумеют
проехать так, как я. Сегодня я покажу, как это делается. Не им - горе.
И получу от этого столько удовольствия, что хватит на всю оставшуюся
жизнь.
_________________________________________________________________
СНОСКА: *  Хед-ап-дисплей (head-up-display, HUD) - общее название
систем, проецирующих изображение на прозрачную поверхность,
служащую обзорным (как правило лобовым) стеклом.
_________________________________________________________________

     Уверен - не случись у меня под ногами злополучного Дона
Киркпатрика, именно так оно все и вышло бы. Мне снова было пятнадцаь
лет, я не боялся ни Бога, ни черта, и скорости тоже не боялся,
напротив - хотел ее. А больше всего на свете я хотел съезжать на
горных лыжах. По чему угодно, хоть по вертикальной стене - на лыжах я
мог все. Еще не уткнувшись носками в стартовую доску, уже глубоко
нырнул в четвертое измерение. Такого со мной не было давно, многие
годы. И именно в этот момент, когда над стартом раздалось "Эттеншн!",
я понял, упираясь палками и готовясь к прыжку, до какой же степени был
несчастлив последние десять лет. Да, я получил Крис, но это взрослое
серьезное чувство, настоящая любовь, а вот безудержного щенячьего
восторга в моей жизни явно недоставало.
     Чистое наслаждение, захлестывающее с головой, это когда есть ты,
есть гора, внизу лежит медаль, а на пути к ней - скорость. Конечно
съезжаешь не за медалью, но не будь ее, не будет и такой скорости. И
очень даже неплохо подхлестывают одиннадцать гавриков в соседних
кабинах. Придется их объехать, чтобы не мешали ловить кайф.
     Я чуть-чуть откатился назад. Сейчас будет выстрел, и я шестым
чувством уловлю момент, когда стопорный штырь выскочит из стартовой
доски, освобождая ее. Он еще только двинется, а я уже прыгну. С
громким хлопком ударю по доске носками лыж, та отлетит вниз, и я
окажусь на горе. Только не переборщить - некоторые торопыги, пытаясь
выиграть заветные сотые, прыгают вперед, пока выстрел раздается. Такой
короткий звук, но они успевают. Доска еще блокирована, не позволяя
лыжнику обогнать конкурентов, и он красиво выпадает на склон через
голову. А любой фальстарт, даже такой уморительный - лишняя
нервотрепка. Фигушки, я прыгну как надо. Как мне надо - идеально.
     "Уффф... Ну, поехали!". Тут оно и выстрелило.
     Моя кабина была четвертой слева, Киркпатрик стартовал вторым
справа, но его широченная спина уже маячила впереди. Здоровый лось, он
расталкивался с паровозной тягой, и я едва за ним поспевал. С боков на
меня стремительно надвигались двое, кажется швед и итальянец.
Оба спрямляли траектории, а в точке их пересечения как раз двигался я.
Не испугаться бы. Киркпатрик уже вставал в стойку, теперь я
ориентировался не по спине, а по такой же монументальной заднице.
Короткий рывок, и я тоже сложился пополам, не позже и не раньше, чем
нужно - пересилил страх возможного столкновения и угадал, - судя по
треску и коротким нецензурным воплям, двое сшиблись в метре позади
меня. Изгибы палок четко легли под мышки, я поджал локти и вслед за
Киркпатриком ухнул через перегиб. Все, мы были в "горлышке". Не бок о
бок, но я висел у лидера на хвосте, и против ожидания, не отставал. За
спиной шуршало, скрипело, трещало и материлось на нескольких языках.
Рискнув бросить короткий взгляд в призмы заднего вида, я обнаружил там
остальную братию в полном составе. Лыжники заколачивали себя в
"горлышко" как пробку, они сбились в плотную толпу и никто не хотел
уступать. Так, назад больше не смотрю. Только вперед.
     Через пару секунд на горе осталось: ребро - четыре штуки,
коленная чашечка - одна, локоть - один, и это не считая прочих
мелочей. Парень из французской команды почти до середины трассы ехал
кое-как с вывихнутым плечом, но понял, что не выдерживает боли, и
дальше уже просто катился, стоя в полный рост и придерживая раненую
конечность здоровой рукой. Что примечательно, швед с итальянцем,
настырные, столкнулись-таки по новой, не доезжая до первого
чек-пойнта. Итальянец устоял, а швед от удара споткнулся, впрочем
довольно удачно. Позади шла плотная группа, на него могли бы попросту
наехать, но швед сразу ушел с трассы, потерял лыжи и долго скользил на
боку, пока не угодил в сетку. Эта парочка сегодня дралась за третье
место, в старые добрые времена одним из них мог бы оказаться наш
Димон. Скорее всего - шведом.
     А я висел на хвосте у фаворита Дона Киркпатрика, и было это
неожиданно легко. Тренер угадал, наши траектории чересчур разнились,
чтобы Дон мог предпринять какие-то опасные агрессивные действия без
риска для себя. Любой маневр на горе означает торможение. Вот он и не
тормозил. Набрал хорошую скорость и держал ее. Как и я. Причем я даже
чуточку раскрывался, чтобы не подходить к нему вплотную - небольшой
запас по разгону у меня оставался, и чувствовал я себя очень уверенно.
Лыжи скользили чудесно, видимость была прекрасная и что немаловажно, я
шел более пологими дугами, поэтому крупа из-под кантов лидера не
летела мне в забрало. Первый чек-пойнт мы проскочили с мнимальным
разрывом, я посмотрел на дисплей - полторы сотых. Несерьезно. А не
попробовать ли мне его обойти? Чего я буду ждать, пока мужик ошибется?
Между чек-пойнтами три больших трамплина, мой козырной рельеф. Найти
только место пошире, чтобы он на таран от обиды не бросился.
     Именно в этот момент у Дона сдали нервы. Вдруг оказалось, что он
уходит вперед, и уходит очень быстро, просто ненормально быстро. Что
такое?! Я сжался в предельно аэродинамичную стойку и перестал
осторожничать. Пару раз прошел дугу на пределе и начал-таки догонять.
Но Киркпатрик тоже несся все отчаянней. Пораженный до глубины души, я
шпарил вслед и тихо благодарил себя за то, что догадался-таки
попросить наладчика отключить на дисплее спидометр. Мы сейчас ехали
быстрее, чем мне когда-либо приходилось. Это было пока еще не страшно,
нет, а без спидометра даже почти весело и познавательно. Вот если на
втором чек-пойнте мне высветило бы какую-нибудь запредельную цифру,
тут-то я мог и испугаться. И притормозить. А канадец?
     На трамплин он вышел грамотно, но летел дольше, чем нужно. Хоп!
"Хоп!". Недаром у трамплинов обязательно ставят камеры с самыми
чувствительными микрофонами. Особенный кайф слушать как орут девчонки,
когда прыгают. Визг потрясающий. Непередаваемая эмоциональная гамма.
Илюха однажды у Ленки спросил: "Ты в постели так же орешь?". Она ему:
"А что?" - "Интересно было бы послушать". - "Ну, постой сегодня
вечером под дверью...".
     Приземлился я так гладко, что почти не ощутил толчка. А вот
насколько разрыв сократился - почувствовал. Увидел. И еще мне
показалось, что Дона начинает потихоньку разносить. Снежная крупа
из-под его лыж полетела совсем по-другому, и в фигуре возникло
напряжение, которого раньше не было. Полгоры осталось у нас за спиной,
и все это время Дон по трассе стелился. А теперь он с ней воевал. Уже
не скользил - пилил. Скорость все еще оставалась запредельной, реально
я сейчас не мог его обогнать, казалось бы самое время мне отчаяться и
сдаться. Но это если не знать, что Дон идет на голых нервах и долго
так не выдержит. Я постоянно у него перед глазами, то в левой призме,
то в правой. Неумолимый преследователь, расчетливый и хитрый. Который
заставил лидера ехать не быстрее, чем он умеет, но куда быстрее, чем
он хотел бы. Дон понимает, что я намеренно давлю ему на психику, но у
понимания есть предел. За ним приходит дерганье, а потом истерика. И
ошибки. Это он тоже понимает, но и у этого понимания... И так далее.
Когда же ты ошибешься, мужик? Только бы тебя не разъярить сверх меры.
А то как бросишься мне под ноги - и плакало наше золотишко, оба
упадем.
     На следующем трамплине я еще чуточку подобрался к лидеру и
сообразил: пока что ближе никак не получится. Десять метров примерно,
но преодолеть их я чисто физически не могу. Придется ждать.
Киркпатрика откровенно разносило. Мне пока что в четвертом измерении
было очень даже хорошо, а вот ему настало время принимать решение -
или дальше идти в том же режиме, на грани фола, или устанавливать
более жесткий контроль над лыжами. Раскрываться. Тормозить. Сдаваться.
Я позволил себе посмотреть через призмы назад - пусто. Ну и
разогнались же мы! Еще трамплин. Совсем немного до второго и
последнего чек-пойнта. Нет, правильно я сделал, что еду без
спидометра. Как изобразила бы мне электроника сто миль в час... Да ну,
ерунда, от силы километров сто сорок. Хотя судя по времени, если и
дальше так пойдет, мы привезем рекорд трассы, который долго не будет
побит. Трамплин. Дон взлетает. Что?! Не понял... "Хоп!".
     И тут Дона Киркпатрика окончательно завалило.
     Ему нужно было пройти эту дугу хотя бы чуточку медленней. Дон не
успел как следует выровняться перед трамплином и прыгнул с бугра, имея
явный дифферент на правый бок. В полете его начало валить дальше. Он
еще мог исправить положение, но за счет резкой потери скорости и
жесткого неудачного приземления. Опять-таки - торможения. И я сделал
бы его как миленького. Дон знал это и попытался удержаться в воздухе,
завершая намеченную им дугу, криво-косо, но завершая.
     Фактически это я заставил беднягу упасть. Я уже оторвался от
трамплина и в полете смотрел, как он передо мной нелепо бьется правым
боком о снег, подпрыгивает, одна лыжа отстреливается и уходит - мама!
- опасно уходит куда-то вверх... Ничего, я под ней проскакиваю, а вот
Дон... Он катится по снегу кубарем именно в то место, куда я сейчас
должен приземлиться. И вот я уже точно ничего не могу сделать. Ничего!
     Временной разрыв обрушился на меня внезапно. И злоба дикая -
вслед за этим. Киркпатрик раньше никогда не падал, и сейчас мог не
падать - но взял, подлец, и упал. А мне без приземления никак не
обойтись, любой "челленджер" хоть и орел, но только в переносном
смысле. Еще за полсекунды до отрыва ты знаешь, куда тебе садиться. Кто
бы мог подумать, что садиться мне теперь, как ни крути, в лужу, а
именно - Дону на голову, весело размазывая коллегу по склону... Я
отлично представлял, что будет, когда мои девяносто кэгэ, помноженные
на скорость и снабженные таким великолепным орудием убийства, как
горные лыжи, впечатаются канадцу в спину. То, что меня самого дальше
ожидало долгое неуправляемое падение, я тоже хорошо понимал. Но
все-таки... Между прочим, на "Ди Челлендж" еще никого впрямую не
убивали. Даже сшибленный наземь или вытолкнутый на сетку, "челленджер"
как-никак погибал самостоятельно. Группировка неудачная, удар
собственной отстрелившейся лыжей под ребро, в общем - несчастные
случаи. Бывало, переезжали упавших, но только в верхней части горы, на
малых скоростях и с последствиями скорее анекдотическими. Иногда
врезались носком лыжи - тоже не совсем насмерть. Так, на уровне
пересадки донорских органов. А вот я сейчас наеду - мало не
покажется... Создам прецедент. Тьфу!
     Дон застрял передо мной и чуть ниже, сейчас он находился в
положении сидя, его должно было развернуть, приподнять и снова бросить
о снег. Лежи он, а не сиди, у меня не оказалось бы никаких проблем, я
бы его элементарно перепрыгнул. Но это же не песочница, а гора! В
начальной фазе падения она тебя швыряет, как ей заблагорассудится.
Ф-ф-ф-фак!!! А если раскрыться и затормозить в полете? Я уже почти
решился это сделать, но передумал - закончилась бы такая авантюра
очень жесткой посадкой и не факт, что не на уши. И врезался я в
канадца все равно. Варьировались только последствия - кто именно
останется инвалидом на всю жизнь, а кто просто надолго.
     Последний вывод меня окончательно расстроил, и я быстро отбросил
лишние варианты, то есть те, что оборачивались не в мою пользу. Но
даже наиболее мягкий выход, при котором я заваливался на бок и пытался
как-то перевести удар из прямого в скользящий, кончался худо - Дон
почти гарантированно получал лыжу в почку. Убью я парня из самых
лучших побуждений. Нет, мне падать нельзя, я должен лететь. Но куда я
его ударю в таком случае? Я повис в воздухе, а передо мной застыла
голова в белом шлеме с кленовым листом на затылке. И словно прицел
навелся на этот кленовый лист, мне даже померещилось едва заметное
перекрестие.
     Потом я думал не раз - времени хватило, - а как бы я действовал,
окажись там, в прицеле, дорогой мне человек. Боян, например. Илюха.
Или, скажем, дружили бы мы с Киркпатриком - как бы я себя повел? Не
нашлось у меня четкого ответа, не получилось. Только глодало душу
ощущение, что выход из ситуации все-таки был. Но это задним числом
хорошо размышлять о таких вещах. А вот на сходе с трамплина, когда ты
не лыжник, а истребитель на глиссаде... Пусть даже зависший в
пространстве и времени - спасибо психической аномалии... Нет в такой
ситуации мыслей, есть только перебор доступных вариантов. И феномен
темпоральной компрессии позволил мне перебрать их все.
     Скорее всего, в имевшихся у меня тогда крайне стесненных
обстоятельствах, я выбрал оптимальный выход. Он просто сам
напрашивался - очень уж заманчивый, хотя и несколько рискованный. Но я
был железно уверен в своем контроле над полетом. Знал, что справлюсь.
И действительно справился. Мне просто не повезло. Счет шел на
сантиметры, и уже не важно сейчас - то ли у Дона голова мотнулась, то
ли боковой ветер дунул, и меня в сторону увело. При благоприятном
раскладе я красиво пролетал мимо, финишировал и брал свое золото. При
самом паршивом - эффектно срубал Дону голову напрочь, так же напрочь
калечил себе жизнь, падал и для полного счастья ломал пару-тройку
костей.
     Я знал, что стоит мне только сделать окончательный выбор, как
придется сразу действовать - растянувшееся до невозможности время тут
же схлопнется обратно. Но если и дальше висеть на месте в
нерешительности, пауза может оборваться сама, и я от неожиданности
потеряю как минимум сотую, а то и две. Опоздаю с коррекцией
траектории, и от Дона останутся рожки да ножки. Поэтому я внутренне
перекрестился и шевельнул корпусом в избранном направлении.
     Понеслись! Меня с жуткой силой рвануло вперед, только уже не
прямо, а со смещением. На грани падения, но все-таки я летел и уходил
влево, уклоняясь от своей потенциальной жертвы. Киркпатрика
разворачивало и приподнимало, мой виртуальный прицел съехал с его
затылка и оказался в опасной близости от шеи. Как нарочно, голова Дона
сильно наклонилась вправо, и шея была открыта. Правая моя лыжа
проскакивала буквально в двух пальцах над плечом канадца, и на таком
же расстоянии от щели между этим плечом и нижним обрезом шлема. Если
мне удастся такой ювелирный проход, за видеозапись потом будут драться
все информационные службы мира. А почему не удастся? Все рассчитано
точно. Проскакиваю. Вот, проскочил. Черт побери, да я ведь уже в
доброй полусотне метров впереди! Очень неудобное было приземление, в
основном на левую ногу, переборщил я с отклонением и еле вытянул себя
на ровный киль, чуть не упал. Но ради чужой жизни и своей репутации
стоило, пожалуй, и отклониться чуть больше, чем надо.
     В заднем обзоре Киркпатрика не было - наверное, он продолжил
кувырки, и его окончательно унесло с трассы. Оно и к лучшему. Я-то
мужика перепрыгнул, фактически сквозь него проехал, а вот
преследователи вообще не подозревают о том, что Дон упал. И угол
обзора у них другой будет. Хорошенькое дельце - прыгаешь, а на горе
приземления лыжник разлегся. Я хотя бы видел, с какой неприятностью
имею дело. В этом смысле мне повезло. Если, конечно, тот легонький
вжик не означал ничего серьезного. Даже не вжик - щелчок. Я почти уже
совсем проскочил мимо Дона, когда он раздался, этот странный звук.
Или не звук. Ушами я ничего воспринять не мог, защищенный шлемом. Но
тело что-то услышало. Ощущение было, словно меня легонько ударило
током. Не физически, а так, на уровне эмоций. Странно. Первым делом
когда доеду... Впрочем, я уже почти доехал.
     Никогда бы не подумал, что может случиться такое - почти четверть
самой ответственной горы в своей жизни я прошел на полном автомате. И
отлично прошел. То ли из-за состояния отключки, то ли вопреки нему, но
я удержал скорость, невозможную для себя, трусишки, и привез рекорд
трассы, который продержался целых пять лет. Четвертое измерение
выпустило меня только когда впереди показался финишный створ. От
неожиданности я так обалдел, что едва не оступился - на видео легко
можно разглядеть, как лыжник передергивается всем телом и с большим
трудом восстанавливает контроль. Будто самолет звуковой барьер пробил,
только наоборот. Вместо оглушительного хлопка - отдача по всему
организму. Так или иначе, я устоял на ногах, достойно проскочил
финишный участок, пересек линию, раскрылся и начал тормозить. Для
этого понадобилась неожиданно широкая дуга, а снежная пыль летела
через бортик и кое-кому даже за шиворот. Меня вынесло аж к нашему
тренеру. Я еще порадовался, что это не "Ски Челлендж". После слаломной
трассы ты первым движением отстегиваешь лыжи, а вторым - хватаешь у
тренера из рук трансивер и отзваниваешь наверх, тем, кто едет позже
тебя - рассказать, в каком состоянии гора. Меня в тот момент всего
трясло, я просто не удержал бы рацию. Прямо с места в карьер начало
трясти, едва только остановился. Лыжи, и те вроде бы дрожали. Кстати,
о лыжах. Я уперся наконечником палки в задник правого крепления и всем
телом надавил на рукоятку. Надавил и обомлел.
     В финишные ворота со скрежетом влетали мои соперники - те, кто
доехал. Толпа на трибунах за бортиком орала и колыхалась. Вокруг
победителя - меня, - скакали операторы, и кто-то уже лез с микрофоном.
А тренер стоял за бортиком и таращился мне в забрало, будто силился
разглядеть сквозь триплекс черты незнакомого лица.
     Я дожал-таки задник, выдернул ногу из крепежа и бросил взгляд на
лыжу. И подумал, что ставить ее торчком на всеобщее обозрение сегодня,
пожалуй, не стоит. "Покупайте наши горные лыжи, элегантное и
практичное оружие самообороны! Их убойная сила даже при неполном
замахе достигает полутора тонн!". Это тоже Илюха выдумал. Но он на
самом деле однажды дрался в одиночку против троих, не то "Фишерами",
не то "Атомиками"... Потом как-нибудь доскажу. Вечно мне всякая ерунда
вспоминается, когда нервишки зашкаливает.
     На скоростном лыжу обдирает ветром со снежной пылью будто
наждаком. Так что на ней не могло остаться никаких следов. Зато
в глазах тренера хватало кровищи, чтобы я понял все.
     И тут мне вспомнилась одна вещь, которая вертелась на окраине
сознания уже много дней. Сон, тот самый загадочный сон. Так вот отчего
упал в моем видении Боян Влачек на слаломной трассе! Его падение - это
был знак нелепой случайности, которая перевернет мою жизнь и сделает
меня не тем, кто я есть на самом деле. Там, во сне, уход Бояна с
трассы символизировал мой триумф за чужой счет, незаслуженную победу.
В своей грезе я взял и благодаря дурацкому стечению обстоятельств -
падению лыжника, который никогда не падал, - удержал золото, даже
золотой дубль. А здесь? Вот она, победа распроклятая, все то же
золото, я хотел привезти его любой ценой и привез. Омытое кровью.
     Тренер наконец-то ожил и полез через бортик отгонять от меня
журналистов. Большое табло перешло в видеорежим, и я, глядя поверх
голов наседающей на меня толпы, впился в него глазами. Естественно,
они показывали тот самый момент. Ту долю секунды, что моя лыжа шла
мимо шеи канадца. В пошаговой раскадровке и с огромным увеличением.
Так, вот проехала грузовая площадка, и как раз сейчас, где-то уже
далеко за задником крепления, должен произойти тот самый чертов вжик.
Меня слегка передернуло. Что может быть острее канта профессиональной
горной лыжи? Скальпель хирурга? Бритва? Господи, меня же чуть завалило
влево, и лыжа стояла под углом такого эффективного резания...
Скальпель хирурга. И им я аккуратно располосовал канадцу сонную
артерию.
     На большом табло не было видно самого главного - автоматическая
камера повернула, отслеживая тот объект, который двигался быстрее, и
Дон ушел за пределы кадра. Но я и так себе представил, как хлестнула
из шеи алая струя. На белый-пребелый снег... Я стоял посреди толпы и
не отвечал ни на один вопрос, ничего не видел и не слышал вообще. Я
думал о главном - засчитают ли мне победу. Тогда Данки моментально
переведет выигрыш. А вдруг не засчитают? Мало ли что комиссии в голову
взбредет. По идее технических препятствий быть не должно. На трассе
может произойти что угодно, в "Ди Челлендж" вообще люди гибнут, такая
уж это гонка по определению. Тотализатор же крутится сам по себе, и
будет крутиться, даже если на склон какой-нибудь залетный аэробус
обрушится. Я победил, заплатите денежки согласно коэффициенту. Но ведь
и таких случаев, как сегодня, в "Ди Челлендж" еще не было...
     Я бросил взгляд на табло. Хватит дергаться, Поль! Вот, смотри,
твой результат зафиксирован, он давно ушел в Сеть, наверняка уже пошли
выплаты... Это какое же счастье, что я не имею дела с легальными
букмекерами! У Данки чужие деньги попусту не задерживаются, они ему
очень сильно жгут руки. Такие, как он, мгновенно распихивают
поступающие суммы по углам-закоулочкам и тщательно затирают следы -
профессия требует. И не менее споро переводят выигрыши, пусть и взимая
с них грабительский процент. Зато черта с два к Данки явятся дяди в
штатском и начнут копаться в отчетности. А если даже и явятся - не
найдут они ни малейших следов того, что сегодня неплохо подзаработал
один спортсмен, который ставить деньги права не имел.
     И, возможно, из-за денег убил.
     Поверх голов мне было отлично видно, как проталкивается по узкому
проходу вдоль бортика полиция. Небольшая группа совершенно одинаковых
людей, что в форме, что без. Все - со стертым и малозначительным
среднеевропейским выражением лица. Печать легкой скорби на каждом челе
- идут забирать чемпиона. Прямо стихи. Да, но ведь они за мной! Поль,
дружище, очнись, это нас арестовывать идут! Я тряхнул головой в
тщетной надежде проснуться.
     Не вышло.






     Как ни странно, никаких особых угрызений совести я не чувствовал.
Возможные последствия меня занимали весьма, а вот то, что случилось...
Ну, случилось. Уж кем-кем, а убийцей я себя не возомнил. Конечно,
легкий шок. Естественно, желание поскорее выкарабкаться и полегче
отделаться. Но я же действительно никого не убивал! Стопроцентный
несчастный случай. По ощущениям больше всего это было похоже на
дорожно-транспортное происшествие.
     Тем не менее, забираться на пьедестал у меня духу не хватило. Как
не хватило его у организаторов на то, чтобы зажать медаль. Случай
оказался уникальный - никогда еще лыжник, насмерть переехавший
соперника, не приходил к финишу первым. Да и просто не доезжал до
конца трассы. Что ж, посмотрим, насколько "Даунхилл Челлендж" честная
гонка. Я встал у пьедестала, рядом с цифрой "1", оказавшись ниже
второго и третьего призера. Стоял к ним спиной и думал - наклонится
хоть одна сволочь, чтобы хлопнуть меня по плечу? Нет, не хлопнули.
     Полицейские околачивались неподалеку и вяло шарили по мне
глазами. Тренер пробормотал скороговоркой на ухо: "Держись, мальчик,
адвокат уже едет, ничего не подписывай, ничего не говори вообще, жди
адвоката, мы с тобой, держись..." и растворился в толпе. Не имел он
права меня бросать в такой ситуации - но сбежал. Понятно было, что
старик растерян, и все-таки это вышло совсем не по-спортивному - я
даже затаил легкую злобу. Сказать по правде, мне было очень страшно
тогда. Впервые в жизни по-настоящему страшно. Я вляпался в нечто
такое, что оказалось гораздо больше меня, и управляло ситуацией помимо
моей воли. К этому я не привык, все мои предыдущие жизненные шаги были
достаточно осознанными и предполагали возможность сдать назад,
отказаться, увернуться. А сейчас никакой свободы маневра не осталось.
Только плыть по течению, подчиняться, делать то, что велят. Я стоял в
ожидании медали и боялся предстоящих событий. Чтобы было не так
муторно, гонял в сознании давно заготовленную фразу, которую должен
бросить журналистам. Я ее придумал еще когда глядел на табло. Работа
такая у нас, у "челленджеров": Платон мне друг, но маркетинг дороже.
То, что я не забрался на верхнюю ступеньку пьедестала, тоже удачный
маркетинговый ход. И награду не возьму. В смысле - медаль. Деньги-то
свои я честно заработал. Или деньги тоже... похерить? В пользу семей
невинно убиенных. Первый внутренний порыв у меня был именно такой, не
расчет, а порыв, совершенно от души. Это теперь я прикидывал, как
обратить свое вдруг прорвавшееся наружу благородство к своей же
пользе. Виновным в гибели Киркпатрика я себя по-прежнему не
чувствовал, наборот, крепла убежденность в том, что я чист перед Богом
как стеклышко. Но всегда найдется гнида, которая тебя обвинит. Скорее
всего уже нашлась. Значит нужно не распускать сопли, а использовать
любой шанс, чтобы произвести впечатление.
     Выкручивайся, Поль. Заехал в ситуацию, теперь выезжай. Если вещие
сны начинают сбываться - работай на опережение.
     Председатель комиссии с похоронным лицом подошел ко мне и
остановился, растянув ленточку медали в руках. Он был уверен, что я
сейчас наклоню голову и приму награду. И заранее меня за это ненавидел.
Да что ты знаешь обо мне, дурак нерусский! Впрочем, этого человека я
тоже понимал. С одной стороны, чем больше смертей на трассе, тем выше
популярность "Ди Челлендж". С другой - у жесткости гонок есть
определенный предел, за которым она перерождается в жестокость. Нельзя
вручать золото лыжнику, угробившему соперника. После таких выкрутасов
рейтинг падает. Общественное мнение штука непростая, формируется под
давлением массы факторов, наши инфантильные зрители и игроки на самом
деле те еще мерзавцы. Им нужно, чтобы кровопролитие было обставлено
чинно-благородно. Ну, Поль, давай! Выручай неблагодарное человечество.
Сделай хорошую мину при отвратительной игре.
     Я протянул руку и схватил медаль, почти вырвав ее у председателя.
Взвесил свое золото в кулаке, чувствуя, как буравят меня почти триста
миллионов взглядов невидимых телезрителей. Что-то странное происходило
вокруг - я сначала не понял, и вдруг улышал. Это над трибунами зависла
гробовая тишина. Поэтому никто не пропустил ни слова. Ни одно ухо, ни
один микрофон. "Передайте эту медаль семье Дона Киркпатрика, - сказал
я хмуро, протягивая золото обратно председателю. - И выигрышную сумму
- тоже. Мне не нужна победа такой ценой".
     Вот это был взрыв! Тут-то все положенное и началось - даже
хлопанья по плечам от второго и третьего призера я удостоился. А от
воплей с трибун чуть не оглох. Председатель на радостях едва меня не
расцеловал. Промямлил только, что деньги перевести я должен сам,
победа моя безусловна, в таких случаях чек не переоформляется, но факт
волеизъявления чемпиона зафиксирован. Чек я небрежно сунул за манжету
на рукаве комбинезона, эта символическая бумажка ничего не значила,
только подтверждала, что сумма на мое имя задепонирована. И лишний раз
напоминала о Данки и настоящем моем выигрыше. Который наверняка уже
доехал до Швейцарии. А значит, программу-минимум я все-таки отработал.
Нет, еще журналисты.
     Из ниоткуда возник тренер. Естественно, теперь не грех и
покрасоваться рядом с учеником, таким благородно-великодушным,
чистеньким и непорочным. Полиция с усилием продиралась сквозь
клокочущую спортивную прессу. "Два слова, Поль! Хотя бы два слова!". -
"Разойдитесь, господа, разойдитесь! - суетился тренер. - Оставьте
мальчика в покое". Я боковым зрением присмотрелся и в куче протянутых
ко мне разноцветных микрофонов увидел знакомую эмблему Си-Эн-Эн-Спорт.
Будто бы не глядя, безразлично, наугад сунул руку, ухватил микрофон и
подтянул его к себе. Оказалось - вместе с репортером, тот вцепился в
казенное имущество как энцефалитный клещ. Вот в такие моменты и
понимаешь, что ты действующий спортсмен-профессионал. В смысле -
здоровый парень. Обычно этого не чувствуешь, потому что кругом одни
спортсмены, не с кем сравнить.
     "Я больше не вернусь на трассу". Вот и все, что я сказал. Тем же
хмурым тоном и сиплым голосом, каким разговаривал с председателем
комиссии. По идее, выступление было намечено гораздо более длинное. В
оригинале текст звучал так: "Я больше не вернусь на трассу. После
того, что случилось - не могу. И употреблю все свое влияние, чтобы
гонки "Даунхилл Челлендж" были запрещены". Неплохая речь. Но в
последний момент я смекнул, какая опасность в ней заключена для меня,
и передумал. Что угодно можно списать на постстрессовое состояние, но
только не предательство корпоративных интересов. На суде, придись ему
случиться, мне эта фраза зачлась бы в бо-ольшущий плюс. Но на том же
суде - да какой еще суд, чего это я? - хозяева "Ди Челлендж" сделали
бы все возможное, чтобы меня утопить. В хард-формуле дозволены любые
выкрутасы кроме одного - не копай под хозяина. Не наезжай на принцип.
Ты можешь опротестовывать результаты, собачиться из-за начисления
очков, да хоть забастовку учинить - ради бога. Но не ставь под
сомнение идею "Челлендж". Не считая исламского мира, который на
"Челлендж" плевал, как на еще одну богомерзкую выдумку неверных,
осталось всего лишь три страны, где к этой формуле отношение
неоднозначное. Индия, Китай, Россия. Остальные в тотальном щенячьем
восторге. Считается - очень психотерапевтичное зрелище. Очень полезное
- считается... Да и русские, честно говоря, когда наши берут призовое
место, тут же выпивают и закусывают. А китайцы сейчас заканчивают
подготовительный этап и тоже вот-вот запустят свою команду. Скоро
заезды в дауне придется дробить - желающим угробиться мест не хватает.
И это, наверное, правильно. Нельзя отгораживаться от мира стеной
непонимания. Глупо это в стратегическом аспекте. Поэтому любишь-не
любишь кататься, а саночки изволь возить. Вот я и промолчал. Выступил
в лучшем стиле "челленджера" - высказал личное мнение и личное же
решение по личной проблеме. И пошел себе полицейским навстречу.
     Прямо у бортика меня задержали по подозрению в непредумышленном
убийстве. Я уже чувствовал себя более или менее уверенно и дергаться
не стал. На "Даунхилл Челлендж" полицейские довольно частые гости.
"Ди-челленджеров" хлебом не корми, дай въехать лыжей в печенку
хорошему человеку. И никого пока еще за это не посадили. Все перед
стартом дают одну и ту же подписку, совершенно юридически безупречную.
И даже случись то самое непредумышленное, судить лыжника просто глупо
- адвокаты докажут на пальцах, что имел место банальный несчастный
случай. Но полиция обязана бдить, и она бдит, закон такой. Боксеров
тоже иногда прямо с ринга в кутузку таскают. Формальности должны быть
соблюдены. Положено задержать - они задерживают. Каждый раз, когда
столкнутся двое, и один случайно шею свернет, задерживают уцелевшего.
Предъявляют, в зависимости от результата столкновения, либо тяжкие
повреждения, либо то же непредумышленное. И через пару-тройку часов
отпускают. Собственно, полиция включает свои мощности на всю катушку
только в одном случае - если кому-то показалось, что за столкновением
лыжников может стоять некий злой расчет.
     Меня спросили по-французски, на каком языке господин хотел бы
заслушать свои права. Господин подумал, решил, что дело серьезное, и
выбрал намертво зазубренный с детства инглиш, плиз, иф ит'с поссбл.
Оказалось, что инглиш очень даже поссибл, а прав у меня никаких. То
есть разной ерунды вроде "молчать, не называть себя, требовать
адвоката" набралось порядочно. А вот коммуникативные мои возможности
были жестко урезаны до одного телефонного звонка. Именно телефонного -
со стационарного голосового аппарата. Даже без картинки. М-м... Ладно.
Не буду вообще никого беспокоить, несколько часов сам продержусь. Меня
очень любезно препроводили в гостиницу, дали переодеться. Намекнули
относительно личных вещей, на что задержанный только рукой махнул. А
зря. это был отчетливый звоночек, предвестник больших проблем. Но я
его не услышал. У меня для этого слишком дрожали руки. В смысле,
начался постстрессовый колотун, а он здорово отражается на ушах.
     Вокруг сновали и временами пытались ко мне пролезть разные люди,
но полиция аккуратно их отсекала. Прибежал Генка и долго препирался с
их главным, требуя, чтобы ему разрешили накормить пострадавшего
транквилизаторами. Пострадавший - это был я. Главный посмотрел на
Генку как на полного идиота и даже невоспитанно покрутил у виска
пальцем. Впору было рассмеяться, такую он рожу скорчил. Второй
звоночек - полиция откровенно нервничала, - но я и этот сигнал
пропустил. Наверное, сказался недостаток уголовного опыта. Хотя мог бы
вспомнить, что местные полисмены обычно зверски невозмутимы, даже
флегматичны, хоть ты об них вытирай ноги. Мне несколько лет назад
довелось участвовать в спасательной операции, когда после церемонии
закрытия сезона Димон таранил на рентном "Смарте" их патрульную
машину. Причем таранил сознательно - мы Китсбюэль любим, здесь для нас
фактически дом родной, вот Димон и решил сгоряча, то есть спьяну, что
он совсем уже дома. А его, бедолагу, однажды - тоже пьяного - в двух
шагах от места прописки основательно побила группа немедленного
реагирования. Черт их знает, на что они так неадекватно среагировали,
только скандалище был - весь Екатеринбург трясло. Это я в Москве
никто, а Димон у себя ого-го. Масштаб сказывается. И с той поры
милиция его побаивается в любом виде, а он их терпеть не может ни в
каком. "Еду, никого не трогаю, бабу высматриваю посимпатичнее, вдруг
гляжу - менты рулят. Прямо на меня! По встречной! Ну, думаю, совсем
обнаглели...". Так вот, когда мы нашего героического народного
мстителя вынимали из участка (меня для солидности привлекли, автографы
раздавать, это я в Москве никто, а в Китсбюэле... так, опять не в ту
степь понесло) - короче говоря, я запомнил их потрясающую вежливость и
глубочайшее спокойствие. Европа. А ведь дернешься резко - пристрелят,
не задумываясь. Культура.
     Но в тот момент я не замечал ничего. Голова отказывалась
работать, в ней крутились даже не мысли, а эмоции - мама, деньги,
Крис, я все-таки победил, значит не впустую, больше не выйду на
трассу, вот и меня жесткий слалом уконтрапупил, и очень даже хорошо...
О покойном (покойном? как странно) Киркпатрике я и думать уже забыл.
Это меня потом, в камере, начало ломать - тысячу раз проигрывал заново
перед мысленным взором ту ситуацию на склоне. Искал ошибку и не
находил ее. Мне нужно было выиграть. Я обязан был выиграть. Конечно, я
мог падать... Безусловно. Но тогда я не достиг бы цели. Вопрос -
сумеет кто-нибудь доказать, что я на самом деле успел бы завалиться на
бок в воздухе и упасть? Покажет ли компьютерная модель, что
столкновение в позиции "кувырком по снегу" могло пройти для нас с
Доном безопасно? Найдется ли обвинитель, которому достанет наглости
утверждать, будто падение на скорости в сто тридцать пять километров в
час - естественная реакция человека? И еще сотню похожих вопросов я
задавал себе в камере. Только одного вопроса не было - что для меня
значила жизнь канадского горнолыжника Дона Киркпатрика. Да ничего она
для меня не значила. Ведь тогда, на склоне, я попросту не собирался
его убивать.
     Это сейчас я с удовольствием придушил бы гада - столько проблем
создала для меня его нелепая гибель.







     О том, что произошло дальше, мне до сих пор вспомнить больно. Это
вам не человека лыжей зарезать, это... совсем другое. События
оказались плотно спрессованными, причем каждое последующее было на
порядок хуже предыдущего. И хотя у спортсменов нервы крепкие,
тронуться рассудком можно было вполне.
     Полицейские знали почти все и не скрывали этого. И зачем я вышел
на гору, и что надеялся с этого поиметь. Красивые жесты с отказом от
выигрыша их не впечатлили, они были убеждены, что я сделал нелегальную
ставку. А значит - у меня имелся мотив убить. Мне так примерно и
сказали: "Мы понимаем, что ты не мог поступить иначе. Признайся, ты
хотел упасть и этим спасти канадца, но тебе нужны были деньги.
Расскажи нам все, облегчи душу". Адвокат лез на стенку и разве что не
кусал их. Полицейские улыбались. Я мучительно пытался сообразить, кто
меня продал. От обиды на глаза наворачивались слезы.
     Они не знали только мелочей, техники - откуда я взял деньги на
тотализатор и как именно ставил. Но пообещали, что и это выяснят.
Адвокат требовал, чтобы я молчал. Но у меня началось что-то вроде
истерики - я постоянно твердил: "Нет, вы ничего не понимаете, этого не
было, такого не могло быть, я не хотел убивать его, я просто летел,
попробуйте сами, и вы поймете". Они все улыбались. Компьютерная модель
показала: я должен был, увидев препятствие, уклониться и вследствие
этого упасть. Какая-то паскуда еще написала в заключении - "уклониться
инстинктивно". Я рычал, плевался, бил по столу кулаком и доказывал,
что бывают инстинкты человеческие, а бывают горнолыжные. Полицейские
радовались. У них был мотив убийства, мертвое тело и преступник. Но им
не хватало для полного счастья моего признания, вот они меня и ломали.
А я ломал перед ними комедию. Потому что они меня почти убедили в том,
что я, гад такой, действительно имел мотив. Уважаю правосудие. Оно
может все. Оно зверски допросило нашу команду, вплоть до массажиста. А
как оно трясло Бояна! И наконец, оно наехало на Крис и чуть было не
записало бедную девочку в соучастники. Оно здорово развернулось тогда.
     Если бы хоть один из реальных соучастников раскололся -
дисквалифицироваться бы им всем большой теплой компанией. А мне -
надолго сесть в тюрьму. Позже я узнал, что в руководстве Федерации
столкнулись тогда две враждующих группировки, и одной из них
требовалось шумное судилище, дабы свалить вторую. И скажи я у
пьедестала журналистам, что "Ди Челлендж" плохой спорт, возможно, дело
спустили бы на тормозах. Даже несмотря на явный мотив. Гонки "Ди
Челлендж" от такого заявления не рассыпались бы, но кое-кто подал бы в
отставку. И моими руками, точнее моей лыжей, а потом и голосом,
решились бы чьи-то финансовые проблемы. Но я промолчал и нажил
проблему себе. Оказывается, иногда очень глупо не поддаваться
импульсам.
     Так или иначе, допрашиваемые ничего не знали и не понимали - все,
как один. А меня не отпускали - даже под залог. В камере оказалось не
смертельно, только очень неуютно. Там даже имелся сетевой терминал с
односторонним доступом, наподобие гостиничных. И всяческой дряни о
себе я начитался досыта. Особенно мне одно название понравилось -
"Смертельные гонки две тысячи двадцатого года". Что интересно, статья
была из РуНет. Вот уж не знал, с каким упоением русские могут топить
русских. А я для них, уродов, ноги ломал на трассе! Впрочем, удивление
прошло, когда следователь милостиво сообщил, кто именно меня продал -
это тоже оказался, мягко говоря, не француз. Оказывается, агентура
Федерации давно следила за одним любителем тотализатора из нашей
команды, и когда тот совсем заигрался, взяла его на пушку ("Димон, кто
же еще, - подумал я. - Это ж надо было так нарваться!"). Чтобы
замолить собственные мелкие грешки, парень сдал им действительно
крупную аферу - мою. И следили за мной с самого воскресного утра,
когда я еще только готовился к старту. Кто бы мог подумать, что я
преподнесу блюстителям спортивной нравственности такой подарочек, как
убийство...
     Меня топили по всем статьям. Фактически все, что я сейчас
рассказал, и что должно было, по идее, составлять тайну следствия,
вовсю гуляло по Сети. Журналисты подхватили инициативу, начали рыть -
и заодно со мной досталось русской команде в целом. Вспомнили нашу
безобразную (на самом деле именно такую) пьянку на позапрошлом
закрытии сезона. Естественно, просмаковали ту самую историю с
вождением по встречной полосе, завершившуюся таранным ударом в
полицейскую машину. Расписали в красках нашу повальную сексуальную
распущенность, что оказалось для меня, например, крайне интересно,
потому что некоторых вещей я за собой и не подозревал. Вытащили на
свет Божий какую-то ветхозаветную драку - я ее припомнить вообще не
смог.
     А хуже всего было то, что всячески склонялось имя Крис. Невестой
убийцы ее, конечно, не называли, за такое можно и судебный иск
схлопотать, но ссылок на наши отношения было предостаточно. Что именно
творилось с девочкой в те дни, я не знал (на свидания ко мне приходил
только адвокат, остальных всех, как свидетелей, не пускали) - и от
этого особенно терзался. Мне становилось все хуже, еще немного, и я
признался бы в чем угодно, лишь бы увидеть Кристин. Впечатление
складывалось такое, будто я сижу уже целую вечность. В
действительности не прошло и недели. Все-таки слаб человек. И вот,
только я начал подумывать, а не свихнуться ли, как меня - бац! -
отпустили. Вообще. На все четыре стороны. Закрыли дело.
     За меня заступилась, ни больше ни меньше, старая добрая
Ски-Федерация, которая давно уже точила клыки на Хард-Ски-Федерацию,
цинично подрывающую устои и вообще позорящую горнолыжный спорт.
Несколько авторитетнейших мастеров классического скоростного спуска,
настоящих экспертов по даунхиллу, выступило с заявлением, не
оставившим камня на камне от полицейской экспертизы. Оказалось, что
при компьютерном моделировании были допущены грубые ошибки, а
интерпретировал модель э-э... не очень умный человек. Выяснилось, что
из всех доступных траекторий полета я выбрал лучшую. Скорее всего -
инстинктивно (опять "инстинктивно"!), что делает честь моей
квалификации и опыту. И падать мне было вовсе незачем, а в том, что
боковой ветер дунул, винить некого. Об убийстве не может быть и речи,
имел место чистой воды несчастный случай. Что же до намеков на якобы
существующие мотивы, так предъявите доказательства... Чего-чего, а
доказательств у следствия не хватало катастрофически. Скорее уж они у
меня появились - вот как надо подозреваемых обрабатывать!
     С ног до головы оплеванный, раздавленный и сомневающийся - а не
убийца ли я на самом деле, - опытный лыжник с завидными инстинктами
был удостоен витиеватых извинений и доставлен в гостиницу. Там на меня
набросились тренер, Машка и Генка. Я боялся, что побьют, но оказалось
наоборот - встретили как героя. Заслонили от ворвавшихся следом
журналистов, отвели в номер, напоили коньяком, накормили какими-то
таблетками и уложили спать. Я пытался спросить, где Кристин, и как
дела у мамы, но мне коротко ответили, что все хорошо, беспокоиться не
о чем, а теперь нужно отдохнуть. Я действительно задремал, увидел во
сне, что мы с Крис попали в лавину, и с перепугу тут же проснулся.
Очень мне не понравилось, что я из снежного плена выбрался, а любимую
вытащить не сумел. За окном уже светало, на столике лежал телефон.
Дождаться утра оказалось труднее всего.
     Мама, услышав мой голос, заплакала, пришлось ее утешать. Отец шел
на поправку, необходимые суммы были уплачены, проблемы временно
отступили на второй план. Я пообещал, что скоро приеду, и мы все
обсудим. "Бедный мой, - сказала мама, - как ты натерпелся". То, что я
человека задавил, ей было совершенно до лампочки. Так и начинаешь
понимать, что такое материнское сердце.
     Крис на вызовы не отвечала, и это мне очень не понравилось. Я
спустился в гостиничный узел связи, с наслаждением уселся за
нормальный компьютер с нормальным монитором и принялся искать следы
моей девочки. Но она будто сквозь землю провалилась. Тогда я вызвал
Бояна. Тот отозвался сразу - вид у парня был помятый. "Ты?" - спросил
он без особой радости во взгляде. "Я. Боян, ты уж прости, что у тебя
из-за меня..." - "Ерунда. Это ты, Павел, меня прости". - "За что?!" -
"За то, что я разломал твой золотой дубль. Теперь я понимаю, что
натворил. Знаешь... Все-таки забери машину. Видеть ее не могу, стыдно
мне. Правда, давай, приезжай за ней". - "Я обязательно приеду, нам
есть, о чем поговорить. Слушай... Ты случайно не знаешь, где сейчас
Кристин?".
     Он не знал. Никто не знал. А я не знал такой французской ругани,
какой меня обложил ее отец. До сих пор жалею, что не запомнил -
обстановка мешала. И очень рад, что он тогда не спустил меня с
лестницы, она была узкая и высокая.
     Я догадывался, что Крис не хочет меня видеть, но все-таки
продолжал искать. Проклятье, ведь именно она трясла Ски-Федерацию,
чтобы та устроила выступление "классиков" в мою защиту. Мог я после
этого не поговорить с ней? Хотя бы поговорить. И я искал. Когда совсем
отчаялся, пришел в детективное агентство, и мне раздобыли ее адрес
всего лишь за сутки. Раньше нужно было догадаться, но у меня тогда,
похоже, наступило временное умопомрачение.
     Я поехал к ней, и первое, что она сделала, увидев меня -
попятилась. Да, она не простила мне ту боль, которую ей причинили
допросы в полиции и статьи в периодике. Но было и другое. "Зачем ты
это сделал, Поль? Неужели тебе... хотелось?" - "Чего, единственная
моя?" - "Я ведь знала, что хард-слалом убивает в человеке все
человеческое. Но ты был такой хороший... И я не верила. Ничему не
верила. Пока сама не построила модель и не посмотрела. И не сравнила с
раскадровкой твоего прыжка. Ты мог отклониться, Поль. Элементарно. И
ты не мог не увидеть, как именно. Ты знал. На раскадровке заметно, как
ты колеблешься. Этого никто не понял, ты сам вряд ли поверишь, это
почти неуловимо, тут нужно тебя знать, чувствовать, видеть со стороны
так, как могу только я. Бедный Поль, ты даже себе не сможешь
признаться, что выбрал самый рискованный путь из трех, нет, четырех
возможных. Тебе просто жажда риска застелила глаза. Безумная жажда
пройти по краю. Проклятый хард-слалом, он сделал тебя наркоманом. А
потом и убийцей. Ты этого не понимаешь. Но мне хватит, что понимаю я".
     Кажется, я встал перед ней на колени и зарыдал. Не помню. Уже не
помню.






     Теоретически Моннуар - "черная гора", но в оригинале
подразумевалось кое-что другое. Просто Роджер трудился горнолыжным
инструктором в Монтане, а мечтал о собственном пансионате во
французских Альпах. И когда у него, как в сказке, умер состоятельный
бездетный дядюшка, Роджер забрал наследство и рванул претворять в
жизнь мечту. Чайники и неумехи отставному слаломисту надоели, он делал
ставку на отдых для лыжной элиты, которая иногда просто должна
забираться в глухомань подальше от светской жизни, но при этом хочет
съезжать. Для человека со связями решение неглупое и вполне
реализуемое. Всего-то и нужно - разбить несколько черных трасс,
навесить подъемники, соорудить уютную базу гостей на двадцать
максимум, набрать постоянную клиентуру и получать от жизни глубокое
удовольствие.
     Место для базы Родж нашел роскошное. Даже с исторической
достопримечательностью: примерно в километре верх по горе обнаружился
намертво забитый в скалу антикварный ледоруб девятнадцатого века от
неизвестного первовосходителя. А глухомань какая! По европейским
меркам вообще уникальная - до ближайшего шоссе два километра вниз по
самой горе, и потом еще три лесом. Итого где-то восемь. Но зато склоны
- закачаешься. Кругом стопроцентный черный - цвет полупрофессиональной
трассы, на которую чайника просто не выпустят. Праздных туристов даже
бесплатно не заманишь, а для молодых "экстремальщиков" слишком дорого.
Заброска наверх вертолетом. Отъезд домой либо тоже по воздуху, либо
своим ходом на лыжах прямо вниз к шоссе с дикими выкрутасами в густом
ельнике - так сказать, прощальный удар по нервам, - а там уж или
автобус, или клиенту его собственную машину из города подгонят.
Обозвал Роджер все это великолепие "Моннуар", имея в виду, что
трассы-то черные, устроил на последние деньги роскошную презентацию с
буфетом и фейерверком - и не прогадал. Он нащупал тот баланс, который
очень понравился состоятельным лыжникам: полный отрыв от цивилизации в
двух шагах от таковой. Сидишь на горе, защищенный от случайных
контактов - к тебе даже автомобильной дороги нет. Захотел вернуться в
мир - встал на лыжи, забросил за спину рюкзак, и почесал вниз.
Удивительная свобода выбора и полная независимость. Русскому этого не
понять, он в таких условиях вырос, страна наша обширна и пустынна:
вышел за город погулять, накатил полбанки, телефон потерял, заблудился
- полный Робинзон. Но для европейца, который привык, что любой его
случайный плевок непременно попадает в чью-то машину... В общем,
большинство гостей даже от вертолета отказывалось. Подъедут на такси,
навьючат на себя амуницию, пролезут лесом до подъемника, и вваливаются
к Роджу уже по уши счастливые. В итоге получилось безотходное
предприятие. Никаких затрат на рекламу - только куцая страничка в Сети
с информацией о наличии мест. Вся обслуга из родственников, которым
при определенном усилии воли можно вообще не платить. Единственный
предмет необходимой роскоши - трое инструкторов-спасателей, надежных
Парней-На-Все-Руки-Ноги и прочие места. Когда я впервые забрался на
гору к Роджу - тоже лез наверх с лыжами на загривке, - мне один из
его инструкторов навстречу попался. Ехал, взяв расчет, жениться на
богатой клиентке. Узнал меня. "Поль, неужели это вы? Мужик, как я за
тебя переживал! Да ну их всех, трам-тарарам, меня тоже в свое время
подставили, трам-тарарам... А ты что, на мое место? Нет? А
присмотрись, работа непыльная, и ни одна сволочь тебя не обидит. Здесь
только свои".
     Сволочь тем не менее нашлась - ею оказался Роджер, который
терпеть не мог, когда к его клиентам пристают чужаки, явившиеся без
приглашения. То, что он меня тоже узнал, не имело в данном случае
значения. В Моннуар не пускали непрошенных гостей. Мне такой обычай
показался разумным, и поэтому я не стал качать права. Но и уйти
несолоно хлебавши я не мог. Здесь была Крис. И я уговорил, скорее даже
умолил Роджера просто сообщить ей - тут Поль.
     Состоялся тот самый прощальный разговор, точнее ее монолог.
Съезжая обратно к шоссе, я с горя чуть не убился. Запутался в этих
елках-палках дурацких, летел кубарем, лицо расцарапал, лыжу потерял.
Зато слегка остыл и успокоился. Нет лучшего способа вправления мозгов,
чем глубокое пике с заныриванием в сугроб головой вниз. Сполз я
кое-как к дороге и подумал: а неплохо было бы осесть на годик-другой в
таком вот Моннуаре инструктором. Пока страсти не поулягутся - и вокруг
меня вообще, и у меня внутри в частности. Оглянулся. А почему,
собственно, не здесь? Кристин сюда больше не приедет, уже не
спрячешься тут от меня, да и осквернил я это место своим визитом...
Короче говоря, через пару недель я легко сдал экзамен на
инструктора-спасателя, получил сертификат и штурмовал "черную гору"
снова, уже как официально приглашенный соискатель вакантного места.
Родж долго кривил бровь, а потом сказал: "Отказать тебе, парень, не
по-христиански будет. Мы тут все за тебя переживали. Меня ведь тоже в
свое время так подставили, трам-тарарам... Вот. Но если хоть один
клиент спросит, какого черта здесь эта русская морда ошивается -
прогоню тебя мгновенно, так и знай". Я молча кивнул, мы ударили по
рукам. В Моннуаре оказалось тепло, уютно, и очень по-домашнему. Густав
и Пьер, новые коллеги, в тот же вечер страшно меня напоили.
Сопровождая это задушевными рассказами о том, как они за меня
переживали, и как их, несчастных, в свое время, трам-тарарам,
несправедливо обижали.
     И потекла жизнь. Делать приходилось все - утюжить гору на
ратраке, сопровождать клиентов вверх-вниз, подъемникам устраивать
профилактику, и неусыпно бдить, дабы никто из гостей не сломался.
Потом Густав взял расчет и поехал жениться на богатой клиентке. Его
сменил Тони. Я уже считался местным старожилом. И ни один гость не
поинтересовался, какого черта здесь эта русская морда. Впрочем,
я не мозолил глаза клиентуре и на гору выходил редко. Добровольно
взвалил на себя большинство работ по железу - спокойный, тихий, даже
незаметный человек. Парни надо мной деликатно подтрунивали - мол
некоторые заезжие дамы и барышни проявляют к тебе, коллега, весьма
прозрачный интерес, а ты по углам прячешься. Вовсе я не прятался. И
тем более - по углам. Просто казалось, должно пройти какое-то время,
пока не сотрется из памяти навязчивый образ Кристин. Я ведь ее не
терял, не прогонял. Она сама ушла - испуганная мной и разочарованная
во мне. Познавшая в одном внезапном прозрении другую мою сторону,
обычно скрытую от нее. Ту сторону, с которой глядел не милый парень и
талантливый лыжник, а мужчина и хард-слаломист. Прыгая сквозь беднягу
Киркпатрика, я просто физиологически не мог видеть трех-четырех
резервных траекторий, которые вычислила Крис. Потому что ее расчет был
женский, а мой - чисто мужской. Идти по кратчайшей линии, навязывая
свою волю трассе. Спрямить дугу. Удержать скорость. Хоть задавить, но
победить. А я ведь победил, верно?
     Незаметно летели дни, изменялся мир, я тоже вместе с ним. Пару
раз летал в Россию, общался с родителями. Осторожно переправил им
деньги со швейцарского счета, чтобы покрыть все долги. Был на свадьбе
у Машки с Генкой - оба бросили команду и спорт вообще. Кажется, им
было неплохо вместе, а уж без спорта особенно. Хотел к Илюхе в
больницу зайти, но передумал. С ним вышла мутная история - крепление
не раскрылось, а для человека из-за этого навсегда закрылись горные
лыжи. Мне, конечно, очень хотелось плюнуть ему в лицо, но стыдно
показалось обижать инвалида. А я-то на Димона нехорошо думал... Если
бы! Тренер, временно отстраненный после загадочного случая с Ильей,
ушел в запой и рассказал мне оттуда - в смысле из запоя, - много
интересного о том, кто в команде был дятел и как именно стукал. И про
грызню в руководстве Федерации, из-за которой нас так жестоко
подставили, и про многое другое, что было мне раньше совершенно
неинтересно. Да и теперь не стало. Оказалось, что я все забыл.
Старался - и забыл. Наверное, уйди я из спорта через круг почета,
славное прошлое осталось бы в памяти ярким и героическим. А так
получился фантом, мираж, зыбкий, неустойчивый и имеющий ко мне весьма
сомнительное отношение. Я даже машину у Бояна не забрал - чтобы лишний
раз ничего не вспоминать. Да он и не настаивал особенно, только
побрюзжал немного для порядка. Мы теперь жили в совершенно разных
мирах, и прежняя дружба как-то сама потеряла актуальность. Особенно
после того, как я вернул ему долг.
     На Рождество в Моннуаре собралась очень молодая компания, мы
бесились в снегу, как дети, здорово поддали, и я незаметно для себя
оказался в постели с одной прелестной особой. Ничего - не умер. Даже
наоборот, было здорово. Я в нее с отвычки чуть не влюбился. И понял -
все, отпустило. Можно жить. Как пишется в романах, "тени прошлого
отступили". Можно все начинать с самого начала и ни о чем былом не
жалеть. Молодой сильный парень, тридцати еще нет, впереди открытый
мир. Поработаю на Роджа годик, а там что-нибудь достойное выдумаю, на
зависть всем. "Ски Мэгэзин" уже принял несколько моих статей по теории
горнолыжного поворота (конечно, псевдонимных). Их тогда здорово
разбередило - кто это такой умный проклюнулся. Меня тоже. Я менялся, и
этот новый "я" был мне весьма интересен. Роджер подсматривал, как
парень растет, и кажется, по-отечески радовался. Жена его со мной
просто нянчилась. С парнями мы подружились - не разлей вода. И заезжие
девочки меня весьма жаловали. Есть что-то неповторимо прекрасное в
любви, когда за окном холодно и снег. Женская нагота в такой
обстановке всегда откровение, кожа - шелк, ласки - пламя... А утром
натянешь трусы чисто для приличия, выскочишь на двор, в сугроб
рухнешь, и давай кувыркаться!.. Тони и Пьер сначала пугались, но Родж
им объяснил, что у русских метаболизм особенный. Не знаю, как у других
русских, а я всегда это знал - мой дом там, где снег.
     Ничего, потом они сами начали из сауны выскакивать, да по
сугробам прыгать. С визгом, улюлюканьем и безо всякого там
метаболизма. В общем, не жизнь - сплошной праздник.
     А потом неподалеку лавина сошла - повалило разом опору линии
электропередач и сотовый ретранслятор. Порвало, естественно, сетевой
кабель - недешевый, между прочим, - который Родж на ЛЭП подвесил.
     И вот тут-то началось самое увлекательное. На порядок веселее
хард-слалома. И пожалуй, гораздо страшнее, чем даун.






     Лавину мы услышали ночью - далекую, нестрашную. Она погрохотала
себе, я уже собирался гасить свет, чтобы дальше спать - и тут в
комплексе отрубилось все. Напрочь. Понятненько... Как любой нормальный
горный отель, Моннуар обрыва коммуникаций не боялся - у нас был
дизель-генератор, сателлитный телефон, запас дров, свечи наконец. И
целый погреб выпить-закусить. Увы, я по аварийному расписанию отвечал
не за провиант, а как раз за электричество. Пришлось вытащить из-под
кровати фонарь, одеться и спуститься в холл. Там уже рвал и метал
Роджер. С утра мы ждали группу в десять человек - что теперь делать,
заворачивать их с полдороги?
     Дизель запустился легко, в окнах комплекса загорелись тусклые
огоньки. Я внимательно осмотрел станцию электропитания, убедился, что
движок вышел на режим, и потопал обратно. В холле страсти не утихли,
скорее наоборот. Родж позвонил в город, ремонтники обещали все сделать
за сутки, максимум двое. Но как же наши гости? Подъемники будут
стоять, то, что выдает генератор, им на ползуба. Сотовые телефоны
молчат, выход в Сеть накрылся, это клиентам тоже вряд ли понравится.
"Ерунда, - сказал я, - зато какое приключение!". Взгляд Роджера стал
более осмысленным. "Да, но подъемники... Допустим, когда гости
приедут, мы отвезем их наверх ратраком. А дальше что?" - "А дальше, -
вступил Тони, - то же самое. Подъемники у нас три четверти времени
крутятся вхолостую. Потому что клиенты обычно съезжают пачками,
группами. Значит, теперь будут съезжать одной дружной компанией.
Цепляться к ратраку - и наверх. Очень весело. Ради такого случая я
готов их таскать. Конечно, можно будет использовать только одну
трассу. Но во-первых, это всего на пару дней. А во-вторых, у нас ведь
стихийное бедствие..." - "...и уж это мы обеспечим! - неожиданно
подбросил идею Пьер. - Родж, ты представь - костры на улице! И на них
жарится мясо! В комнатах свечи! Заодно солярку побережем... Глинтвейн!
Поход с термосом глинтвейна куда-то в полную опасностей морозную ночь!
Виски! Рекой!" - "Шампанское из горла, - поддакнул я. - И шаманские
пляски. Просто незапланированное Рождество. Подумай, Родж. Гости
приезжают к нам за рутинными, в общем-то, развлечениями. И тут
взбираются они на гору - а здесь такое...". - "В действительности
проблема только одна, - подытожил Тони. - Выбрать трассу. Самим. Чтобы
уже поставить гостей перед фактом - вот "альфа", по ней и съезжайте. А
то еще начнут кочевряжиться, выбирать, голосование устроят, и между
собой перегрызутся". Роджер, который медленно приходил в себя, вдруг
обрел дар речи и вынес окончательный вердикт. "Гости выходят из леса к
подножию трассы "браво", - сказал он. - Восхищаются тем, как она
хороша. Вот по ней и будут ездить. Все, ребята, теперь отдыхайте,
завтра много работы. И... спасибо. Молодцы".
     На том и порешили. Мы немного еще поспали, утром слопали отменный
завтрак и разошлись обеспечивать стихийное бедствие. Я, например,
честно отправился дозаправлять свой дизель. Пьер вооружился бензопилой
и исчез в лесу - искать самое большое поваленное дерево, чтобы
вечерний костер выглядел посолиднее. А Тони раскочегарил наш
оранжевый ратрак и, полный радостных предчувствий, укатил по трассе
"браво" к нижней опоре подъемника встречать гостей. Тони любил
приключения. От них девушки возбуждались и просто гроздьями висли у
красавца брюнета на шее и прочих для этого предназначенных местах.
     М-да, приключение их ожидало то еще. Довольно скоро и очень
серьезное. Впрочем, нам с Кристин тоже досталось.
     Я ее сразу узнал, и у меня кольнуло в области сердца. Крис сидела
рядом с Тони в кабине ратрака, о чем-то с ним оживленно беседуя. Она
стала еще красивее, чем раньше. Сколько же мы не виделись? Почти год.
И что мне теперь делать? Из-за елок вывалился Пьер, весь в снегу -
очень вовремя, поможет гостям разгрузиться. Я удрал в генераторную,
достал сигареты, закурил. И не удержался - стал подглядывать через
крошечное окошко. Гости прыгали из кузова, с очень даже веселыми
лицами, Крис стояла на подножке и озиралась, будто кого-то искала. Да,
еще красивее. Совсем взрослая. А я, оказывается, по ней тосковал. И
как! Но зачем она здесь?
     Через полчаса в генераторную заглянул Тони. "Ох, ну и грохот! Ты
чего спрятался?" - "Да так, смотрю..." - "Это я уже заметил. Видел ту
черненькую? Супер!" - "Что еще за черненькая?" - "Ну, со мной в кабине
ехала. Фигура - ух! А мордашка! Зовут Крис. Я к Роджу в гостевой
журнал залез - некая Кристин Киллис". У меня сначала глаза на лоб
полезли, но тут я вспомнил, какой Роджер грамотей, и все понял.
Старина Родж основательно затвердил, что в большинстве французских
слов, а уж тем более фамилий, минимум три лишних буквы, и теперь на
всякий случай перестраховывается[6]. "Килли, - говорю. - Килли,
неужели трудно догадаться? Эх, вы, молодежь... Какой позор - такую
фамилию не признать". Тони озадаченно почесал в затылке. "А ты ее
что... э-э... Так это ты от нее прячешься?". Я отвернулся. "Вот шайзе,
- сказал Тони. - А я ей разве что ручки не целовал. Про ледоруб,
который в скале над комплексом торчит, целую легенду наплел, приглашал
слазать посмотреть..." - "Ну и лезьте". - "Как же! - Тони вроде бы
даже обиделся. - То-то у меня легенда про несчастную любовь
получилась! Ладно, хочешь прятаться - твое дело. Но обед я тебе сюда
не понесу". И ушел. Я остался. Пять сигарет искурил взахлеб, словно
решил никотином отравиться. По причине несчастной любви, наверное. И
даже не услышал, как она вошла. Только почувствовал. "Здравствуй,
Поль". - "Здравствуй, Кристин". - "Я тебя искала". И тут у меня ка-ак
вырвется: "А я тебя ждал!".
     Мы все-таки вышли на свежий воздух. Держась за руки вышли. И
говорили без перерыва битый час, до хрипа. В основном извинялись.
Объясняли друг другу, какие мы раньше были глупые и непонятливые. И
какие мы теперь мудрые и умные. И как нам плохо было поодиночке.
Целовались, ничего вокруг себя не видя, чем привели в бешеный восторг
окружающих. Вплоть до бурных аплодисментов.
     Что ж, бывает и такое. Нас разлучил сильнейший шок, помноженный
на молодость лет. Неверные оценки, максимализм, неспособность понять
внутренние мотивы партнера и согласиться с тем, что он такой, какой
есть. Невеликое, конечно, открытие. Изобретение велосипеда. Но нам с
Крис оно далось недешево. Да, по тем же причинам возникают почти все
личные конфликты на свете. Из-за этого вполне благополучные семьи
распадаются, детей бросая - не то, что пара молодых любовников
разойдется. Но все-таки у нашей взаимной черствости было оправдание.
Мы тогда не были нормальными людьми - я это в сотый раз готов
повторить. И мы пережили кое-что особенное. Неудивительно, что меня
отвергли, когда я проявил себя чересчур мужчиной. И конечно я удрал и
закуклился, потому что таким и был.
     Примерно все это мы с Крис и проговорили тогда вслух. Обнялись и
пошли в дом. Роджер, увидев нас вместе, засиял похлеще софита для
ночного катания. Переместился на свое любимое место за стойку - он
любит играть в бармена, - и налил. Мы выпили просто так, без тоста,
обозначив все, что хотели, одними глазами. Родж налил снова. "А
теперь, - сказал он, - за мучительную смерть ремонтников. Поль, это
ужас. Мне сейчас звонили по сателлиту. У них там еще что-то упало, и
они дойдут до нашего участка только через трое суток". Выпили за
смерть ремонтников. "Солярки-то у нас хватит, - горько вздохнул Родж.
- Но хватит ли гостям развлечений?" - "Лишь бы им хватило вина, -
сказала Крис. - А у меня здесь уже все есть". И посмотрела на меня.
Пришлось отдельно добавить за любовь. А потом мы взяли бутылку, вышли
под ласковое солнышко, уселись на завалинке и там просидели в обнимку
аж до самого вечера. Нас даже в номер уйти не тянуло - после бурного
излияния чувств хотелось в первую очередь просто рядом побыть. И мы
сидели. Я только к дизелю отлучался - у него бак маленький. В лесу
завывал пилой лесоруб Пьер, а Тони каждый раз, когда разворачивал
машину, подняв наверх лыжников, махал нам рукой.
     Потом были костры, мясо на вертеле, глинтвейн, рейнвейн, чуть ли
не портвейн, и даже обещанное шампанское из горла. Потом любовь. Не
совсем так, как раньше, когда мы просто жадно насыщались перед
очередным расставанием. Пришло удивительное ощущение комфорта.
Наверное так и должно быть, если понимаешь - этот человек больше не
уйдет. Горнолыжная трасса уже не сможет отнять его у тебя.
     Мы проснулись еще затемно, и нам совершенно не хотелось спать. А
хотелось выйти на улицу и проорать о своей радости так, чтобы еще одна
лавина сошла. "Поль, давай устроим маленькое безумство". - "Давай.
Родж прячет где-то в погребе "Дом Периньон". Самое время его найти". -
"Да нет же, глупый. Своди меня в свадебное путешествие. Так, просто
символически. Неизвестно, когда мы еще поженимся, да мне и наплевать,
я просто хочу быть с тобой - а путешествие зато у нас будет. Пойдешь?"
- "Э-э... Куда?" - только и смог промямлить я. "Знаешь, я столько
всего слышала про ваш знаменитый ледоруб в скале...". - "Крис,
дорогая, это же часа полтора карабкаться". - "И отлично. Пока
соберемся, как раз немного рассветет. Подъем ведь совсем не опасный,
правда? Ну вот. Сунь руку под кровать". Я сунул. Там лежал большой
термос. Спорю на что угодно - глинтвейн. У меня аж слюнки потекли.
Когда она успела? Вот это женщина. "Давай же, Поль! Возьмем лыжи,
глинтвейн, бутерброды, и устроим себе романтический завтрак на
вершине. А потом съедем обратно по целине. Я сто лет не ездила по
целине. Представляешь, как будет здорово?" - "Авантюра, - сказал я. -
Но... Но когда мы состаримся, то очень пожалеем, что этого не сделали.
Ты чудо, Крис. Такого свадебного путешествия не было ни у кого на
свете. Я тебя люблю. Вставай". - "Потом ляжем и проспим до обеда!" -
произнесла Крис очень хищно, сбрасывая одеяло. Конечно, ей сейчас
любое нарушение режима было в радость, она еще не привыкла толком к
человеческой жизни. Только-только зачехлила лыжи. Первый сезон на
воле. Бедная девочка. Милая. Дорогая моя.
     Я снова дозаправил успевший мне порядком надоесть дизель, и мы
пошли вверх. Дорогу к ледорубу я знал, меня туда ребята водили. Путь
был ерундовый, даже с грузом лыж и ботинок мы одолели его за час с
небольшим, обходя по голым камням узкий снежный язык.
Достопримечательность никуда не делась, торчала себе из скалы.
Девятнадцатый век, антиквариат, а как вчера из магазина. На темной
полированной рукоятке слабый отблеск... Солнце! Мы синхронно
обернулись и замерли. Внизу невероятно красиво рассветало. Поверх
трасс лежал густой туман, и солнечные лучи творили с ним такое...
Кажется, я все-таки полюбил горы. Точно взрослею.
     "Ты знаешь, почему здесь этот ледоруб? - спросила Крис. - А я
знаю. Один молодой человек сватался к девушке, которую боготворил. Она
его не любила, и чтобы он больше к ней не приставал, сказала - я выйду
за тебя, если ты покоришь вон ту гору. Сказала просто так, не
подумавши. А он взял и пошел наверх. И дошел. А когда спускался, как
раз здесь его застигла ночь. Дул очень сильный ветер, началась пурга.
Молодой человек забил ледоруб в скалу и к нему привязался в надежде
переждать до утра. От усталости заснул. И не проснулся..." - "Это Тони
рассказал?" - "Да нет, Тони какую-то ерунду плел. Это я от Роджера
узнала, давно еще". Я с уважением оглянулся на ледоруб. Родж мне
однажды спьяну проболтался о том, как заколачивал его в трещину
молотком, приговаривая: "Не бывает счастливого места без красивой
легенды! Вот чтоб на счастье! Вот чтоб и детям хватило, и внукам, и
правнукам!". Замечательный мужик Роджер. Я ему тогда же поклялся, что
никому не проболтаюсь. А он говорит: "Не клянись, однажды все равно не
выдержишь. Когда счастье подвалит".
     Я и не выдержал бы, наверное, если бы меня не отвлекли. В
несусветно красивом утреннем небе появилась черная точка. "Вот что
значит выпить за смерть ремонтников. Прилетели на три дня раньше, зато
ни свет, ни заря. Сейчас всех в Моннуаре перебудят. Ну что, Крис,
выпьем за то, чтобы все влюбленные покоряли свои вершины и оставались
в живых?". Мы достали нехитрый завтрак, чокнулись пластиковыми
стаканчиками, поцеловались, выпили. Как хорошо! Что за удивительный
покой внутри... Точка в небе росла, это действительно была толстопузая
стрекоза - именно на таких и летают большие ремонтные бригады.
Здоровый транспортный вертолет. Он прошел, будто что-то высматривая,
поперек горы, зависая на миг над каждой из наших трасс - что ему там
понадобилось? - и теперь деловито пыхтел наверх, целясь на посадку в
Моннуар. Глухое чоп-чоп-чоп было слышно даже отсюда, сверху.
"Представляю себе, какая свирепая физиономия будет у Роджа от эдакого
летучего будильничка!". Крис рассмеялась.
     Я был одет в свою штатную куртку спасателя - альпийский
инструктор без нее из дому не выйдет, - и в карманах у меня лежало
великое множество полезных вещей. Например, маленький бинокль. Очень
мощный, долго в него глядеть нельзя, глаза заболят, но зато четкость
изображения выдающаяся. И когда машина села, я не удержался, достал
игрушку и посмотрел - не выскочит ли ремонтникам навстречу Роджер с
кочергой. Посмотрел, разглядел выпрыгивающих из вертолета людей, и
почувствовал себя очень странно. "Крис, - позвал я негромко. -
Пожалуйста. К скале. Прижаться. Бего-ом!!!".
     Я готов был уверять себя, что это какая-то полицейская или
военная операция. Но понимаете, в Европе ни полиция, ни армия не
пользуются автоматами Калашникова. Им не положено.
     "Что случилось, Поль?" - "Сама посмотри". - "О-о-о... Поль, что
же теперь будет?" - "В ближайшие пять минут они пересчитают своих
заложников, сверятся с гостевой книгой и начнут искать нас, вот что".
- "Заложников? Ты думаешь, это какие-нибудь террористы?" - "Понятия не
имею. Но хорошие парни не бегают по Альпам с русскими автоматами".
Словно в подтверждение моих слов из комплекса донеслось еле слышное,
но все равно убедительное пок-пок-пок. Нас с Крис синхронно
передернуло. "Будем надеяться, что это для острастки. Слушай, Крис,
нужно драпать отсюда, пока есть возможность. Рискнем?" - "Но как?"
     Действительно - как? Здесь, наверху, мы были в западне - ни выше,
ни правее, ни левее без альпинистского снаряжения не уйти. Оставался
только один путь - обратно, к комплексу. Прямо на стволы. Прижимаясь к
скале осторожно сползти метров на полтораста, туда, где камни уходят в
почву и начинается лес. Рвануть сквозь него в сторону, к самой дальней
нашей трассе, и по ней на всех парах вниз. Потом через ельник до
шоссе. Наверняка попадется какой-нибудь ранний дальнобойщик, а у них у
всех сателлитные терминалы в кабине. Держись, Родж. Держитесь, ребята.
Если нас сейчас не пристрелят, будет шанс хотя бы позвать на помощь.
     Я соображал - как дышал, короткими рваными всплесками. Однако в
каждом вздохе было свое рациональное зерно - спасибо горнолыжной
интуиции, отточенной годами, проведенными на трассе. На входе в лес
мы, конечно, здорово наследим. Но главное остаться незамеченными
сейчас. Тогда появится фора. Черт бы подрал мою алую пуховку с
фосфоресцирующими вставками! И как здорово, что в этом сезоне носят
декадентские пожухлые цвета - комбинезон Крис почти сливался по цвету
со скалой. Рюкзаки у нас тоже неяркие. Чехлы с лыжами, пристегнутые к
рюкзакам сзади вертикально, окажутся за спиной и отсвечивать не
будут...
     Все это я продумал, срывая куртку. Вытряхнул из нее аптечку,
швейцарский нож и пару красных ракет. Куртку сунул за удачно
подвернувшийся валун, барахло распихал в набедренные карманы. Хорошо,
что свитер надел, по крайней мере не скоро меня тепляк схватит.
Знаете, что этот термин означает? Спросите альпинистов. Они вам
расскажут, почему им так смешно, когда в очередном боевике очередной
супермен весь фильм в одной майке по скалам бегает... Взял у Крис
бинокль. Да, в Моннуар прилетели серьезные ребята. Первым делом
расставили вокруг комплекса наблюдателей. Однако те двое, что
контролируют нашу сторону, пока что валяют дурака. То есть глядят, но
только глазами. Значит, пересчет заложников еще не закончен. Успеем?
Не заметят они нас? По прямой расстояние почти километр. Если
специально искать не будут - не заметят. "Пошли, Крис. Держись за
мной". И мы пошли. Точнее задали стрекача, будто горные козлы. Вот как
засадят по нам сейчас длинной очередью...
     Но пока нам еще везло. Мы уже перемахнули невысокий скальный
гребень и нырнули за деревья, когда внизу началась суета. Я бросил на
Моннуар прощальный взгляд через оптику и увидел: наблюдатели
вооружились биноклями и обшаривали ими гору. Так, сейчас они найдут
следы, уходящие за деревья. Полезут наверх. Бр-р-р... "Обувайся, Крис!
Скорее!".
     Это делается так: сначала ботинок вбить в крепление, а потом уже
ногу в ботинок. Ворочаясь в сугробе, быстро застегнуться. Снега между
деревьями оказалось чуть ли не по пояс. Как вылезти-то?.. В принципе
тоже не бином Ньютона. Темляки палок на кисти, руками за ветку над
головой, подтянулся, выпрыгнул прямо вперед, набрал хотя бы небольшую
скорость - и пошел, пошел, пошел!!! Какое счастье, что все это у нас в
крови! Мы действовали слаженно и не нуждались в подсказках. Что там
было про инстинкты?..
     Я уже собирался выскочить из сугроба - тут-то инстинкты и
напомнили о себе. Лет пять назад меня спросили - Поль, а каковы
взаимоотношения между спортсменом и его инвентарем? Поль, не думая ни
секунды, честно ответил: дайте мне горную лыжу, и я переверну Землю.
Вот и теперь, ощутив на ногах привычную надежную тяжесть, я немного
успокоился. Вспомнил о тех, кто попал бандитам в лапы. Осознал себя,
опередившего смертельную угрозу (пусть максимум на десять минут, а
реально от силы на пять), их должником. Конечно, моя задача - как
можно скорее уйти вниз и поднять тревогу. Выжить. Удрать. Но сейчас,
прямо сейчас, хоть что-то можно сделать? Рука машинально набрасывала
ботиночные клипсы, и внутренняя сторона локтя елозила по цилиндирикам
в набедренном кармане. Две красных ракеты. Поль, ты совсем рехнулся.
Минуту назад думал лишь о том, как бы не засветиться. А теперь готов
дать убийцам такой прекрасный ориентир?
     "Крис! Секунду!". Она уже застегнулась по-боевому и готова была
ехать. Я вытащил ракеты, сорвал колпачки. "Поль! Ты... уверен?" -
"Да!". Не вполне осознавая, что именно делаю и зачем, я верил: так
надо. Мне очень хотелось, как минимум, сбить незванных гостей с
панталыку, испортить им музыку. Ну, а побочные эффекты - в руце
Божьей. Кто-то мой сигнал засечет обязательно. Если не ближайший
спасательный пост, так какой-нибудь спутник-шпион. Эти сигнальные
ракеты не заметить трудно, недаром на корпусах "мэйд ин Раша"
написано. Глаза закроешь - уши заложит. Такую в детстве разок
запустишь, и сразу расхочется становиться космонавтом. "Не пугайся,
Крис, будет очень громко. Так... - я с трудом протоптался на метр в
сторону, туда, где над головой был небольшой просвет среди еловых
веток. Свернул кольца взрывателей, ткнул ракеты в сугроб. - А теперь -
гоу!".
     Кристин выпорхнула из снежной ямы легко, как птичка. Я нашел сук
покрепче, выдернул себя наверх, и рванул следом. Позади начало шипеть,
кряхтеть, плеваться, и вдруг уже где-то в небе раздался такой
залихватский свист, что Крис обернулась, да и я сам, вроде бы
подготовленный человек, коротко глянул через плечо. Между елками стоял
плотный столб красного дыма. И рядом вырастал еще один. А уж
шуму-то... Приличные горные лыжи в России делать так и не научились.
Зато наша горная ракета взлетает на километр. Всю дорогу орет, как
резаная, и дымит не хуже космической. Слабенькая первая ступень
поджигает дымовуху в основной, и выстреливает ее повыше. Так от отдачи
лавина не пойдет (да и у терпящего бедствие рука не отвалится, если он
достаточно смел, чтобы пускать с руки). А потом уже врубаются
серьезный реактивный двигатель и оглушительный свисток. Тембр свистка
тоже "лавинобезопасный", во всяком случае теоретически. Стрельнул - и
сиди, молись. Одна красная - знак беды, несчастного случая. Две
одновременно, как сейчас - "паника". Знак трагедии.
     Снежная целина, близко стоящие деревья. Высший пилотаж. Мы шли на
пределе разумного, то есть совсем не быстро. Нельзя гнать - один
хороший удар о дерево, и финита. Ничего, лишь бы на трассу выскочить.
Там уж помчимся. Шальной веткой мне расцарапало щеку. Все лучше, чем
шальной пулей. "Крис! Крис! Трассу "чарли" помнишь? Туда! По самому
краю леса - туда! Выскочим в середине разгонного участка, и вниз!". _
"Да!" Поняла. "Только не скоростным! Рваными дугами! Без ритма!". -
"Да!". Слышит. Без ритма - это я правильно сказал, так по нам и из
автомата мудрено будет попасть. Только вот незачем орать на весь лес.
Ох, мама, что ж я так нервничаю?! Опять мне страшно, что ли? Ракеты
пустить куражу хватило. А теперь, что, жалею о проявленной храбрости?
Как был всегда трусом... Спокойно, парень. Ты же когда на горных лыжах
стоишь - ни Бога, ни черта не должен бояться. Уффф... И какого хрена
этим уродам понадобилось в Моннуаре?!
     Впрочем, я сразу догадался, какого. И оказался, между прочим,
как позже выяснилось, совершенно прав. Заложники без лишних проблем.
Люди, временно оторванные от мира. Люди, которых никто не хватится.
Ведь известно, где они - в Моннуаре. А там сейчас авария, работает
только один телефон. Сателлитный аппарат Роджера. И если заставить
Роджа отвечать ровным и спокойным голосом на входящие звонки... Ну,
заставить можно кого угодно сделать почти что угодно - это я узнал,
попав всего лишь к полицейским в лапы. Мне никто не обещал застрелить
друга, если я откажусь сотрудничать. Так что Роджер будет поднимать
трубку - извините, не могу позвать Джона, он сейчас на горе, что ему
передать? Да, у нас все отлично. Да, господин комиссар, утром мы
слышали вертолет, он прошел куда-то на север... И так далее.
Появляется неплохой запас времени. А время для тебя дороже золота. Это
возможность скрыться. Ты оставляешь в Моннуаре парочку бойцов, чтобы
они давили на Роджа, пугая его смертью домашних. Бойцы потом уйдут в
горы, ищи их свищи. А сам берешь сколько тебе надо людей, грузишь их в
вертолет и увозишь подальше. Там вертолет бросаешь, пересаживаешься на
грузовик, меняешь его по пути, и наконец оказываешься в заранее
подготовленном убежище. И можешь оттуда сколько угодно передавать
ультиматумы, подкрепляя их зрелищем мучений заложников. Все, они твои.
Черта с два вас теперь найдут.
     Не самый дурацкий план. Допустим, я на месте террористов просто
наворовал бы заложников - хоть сто человек, - по ночным улицам. Но
мерзавцев то ли время поджимало, то ли они хотели оставить пару-тройку
свидетелей похищения для вящей убедительности. А еще я не знал, для
чего все это затевалось, и чем уже обернулось.
     Заложники гадам потребовались для обмена - им, видите ли,
приспичило вытащить из тюрьмы какого-то своего
Мюллера-Бормана-черт-знает-как-его, пламенного борца с мировым
капиталом. Таких бездельников с великими идеями в Европе вагон. Просто
в молодые годы они швыряются во всех, кто им не по душе, тортами и
помидорами, а когда взрослеют, начинают подначивать других молодых
идиотов бросить в кого-нибудь бомбу. При этом уверяя после взрыва, что
ничего такого не хотели. На моей памяти из-за угроз так называемых
"леворадикалов" трижды переносились этапы "Челлендж", грязной
капиталистической забавы для оболваненных масс. Насчет масс и грязи я,
положим, уже готов был согласиться, но извините, при чем тут лыжники?
Взрывать каждый раз обещали именно нас вместе с гостиницей, и это было
совсем не забавно. Как простой честный наемник я вообще недолюбливал
всяких чрезмерно идейных, а в результате первой же спешной эвакуации
среди ночи с пристрастным досмотром личного багажа - окончательно их
возненавидел. Оказалось, не зря. Из-за такого вот придурка его дружки
продырявили Роджера, когда тот схватился за любимую игрушку
американского бармена - спрятанный под стойкой шотган. Прошили той
самой очередью, которую мы с Крис услышали. Почти насмерть - бок
разворотили и в клочья порвали руку. А к телефону поставили Тони. Он
сначала плевал ублюдкам в маски. Но ему прикладом сломали нос и
пообещали, что сейчас позволят Роджу кровью истечь, а потом и за
остальных примутся. И они уже готовились к погрузке, когда оказалось,
что две потенциальных жертвы где-то загуляли.
     Только мы не гуляли. Мы ехали через лес, и я прокладывал дорогу.
Впереди показался небольшой просвет. Вот она, трасса "чарли" то есть
третья. Злая трасса, очень черная. Как раз для нынешнего черного дня.
Мы выскочили на склон там, где я и предполагал. "Вперед, Крис! Уходи
вперед!" - "Да!". Помню, она даже улыбнулась мне. Крис, милая, а ведь
это твоя идея со свадебным путешествием выручила нас. Если я сейчас не
поймаю спиной пулю, если все обойдется... Не знаю, что тебе сделаю. На
руках буду носить. Давай, отрывайся подальше, я тебя заслоню. Комплекс
всего лишь в полукилометре сзади, хотя и скрыт невысоким бугром. Еще
минуту, только минуту нам, и мы уйдем за поворот. А там перегиб, и за
ним очень круто вниз. Тут уже не пуля нужна будет - управляемая
ракета, чтобы нас достать. Вперед, Кристин, давай, любимая.
     Прекрасно она шла. По самому краю трассы, вплотную к лесу, то
широкими дугами, то коротким резаным, с финтами и неожиданными уходами
- черта с два в мою девочку попадут, если сейчас начнется пальба. И
красиво, до чего красиво! Так, уже поворот. Неужели вырвались? Крис
впереди четко обработала перегиб и мгновенно скрылась из глаз. Неужели
ушли?!
     И тут снизу раздались выстрелы.
     Я остановил время на самом перегибе, как только у меня появился
нормальный обзор вниз, оставив себе минимальную возможность для
прыжка. И угадал. Потому что прыгать нужно - это стало понятно сразу.
Метрах в десяти передо мной застыл какой-то тип - белый маскхалат,
"Калашников" у живота. И он стрелял в Крис. Склон у нее под ногами был
весь покрыт фонтанчиками попаданий. Некоторые оказались совсем близко.
     Все-то они, мерзавцы, предусмотрели. Ерунды только не учли,
случайностей и мелочей. Стрелок, ответственный за трассу "чарли" не
успел выйти на удобную позицию, и тут на него выпрыгнула Крис. Он
поднимался по тому же краю склона, по которому спускались мы, и это
еще больше осложнило ему задачу. И уж конечно он не мог знать, что
вслед за Крис идет лыжник, который умеет иногда притормаживать бег
времени.
     Мне нужно было немного довернуть - ерунда, сделаем, - и очень
точно рассчитать высоту прыжка. Горнолыжник неплохое оружие, но, увы,
однозарядное, промах равносилен проигрышу. Ведь если стрелок останется
жив, то мы с Кристин вряд ли уцелеем. Бандит стоял ко мне спиной в три
четверти оборота. Довольно удобно для удара правой лыжей. Коротким ее
жестким участком перед самой грузовой площадкой, сантиметров в десять.
Конечно предпочтительнее не рубить носком, а резать хвостовой частью,
так больше шансов не упасть самому. Но и никакой возможности что-то
изменить, если промажу. Да и травма может оказаться не смертельной.
Нет уж, лучше врезать гаду всем моим немаленьким весом. Я прицелился,
мысленно срепетировал последующие свои движения, и прыгнул.
     Как всегда после деформации времени переход к нормальному темпу
сопровождался рывком с отдачей по всему телу. Далеко впереди Крис
танцевала среди разрывов. Автомат долбил. Стрелок медленно
поворачивался к склону, провожая стволом уходящую мишень. Я летел, и
перекрестие моего прицела четко легло врагу на загривок. Прошла уже
почти секунда, до соударения оставалось полметра. И тут я понял - Крис
падает.
     Кажется, я закричал. И страшно врубился автоматчику лыжей в шею.
Меня бросило через голову, я почувствовал, как срабатывает правое
крепление, сгруппировался и принял левым боком сильнейший удар. Слава
Богу, "чарли" второй день не укатывали, а все это время шел легонький
снежок. Тонкая белая перинка немного спружинила, и дух из меня не
вышибло. Отстегнулась вторая лыжа, палки я еще в воздухе сбросил, и
десяток кувырков по горе, с одним неудачным приземлением на спину,
обошелся мне сравнительно дешево - затрудненным дыханием и легким
головокружением. Даже рюкзак со спины не сорвало, его поясной ремень
удержал. Я встал на четвереньки и первое, что увидел - неподвижное
тело Кристин. Было очень непросто не умереть тут же, на месте, но я
нашел в себе какие-то силы и пополз по склону вниз. Оставалась
надежда, что она только ранена. Назад я не оглядывался - даже мысли
такой не было. Проехал и забыл. Мир не перевернулся и не застопорил
бег, он жил своей жизнью. И я в нем продолжал существовать. А вот ко
мне лыжа прибежала, будто собачка верная - подкатила, царапая склон
рычажками ски-стоперов, и у самого хозяйского носа замерла... "Поль!
Да очнись же, Поль!".
     Кристин, уже на лыжах, присела рядом и настойчиво трясла меня за
плечо. "Ты... Живая?!" - "Да я просто упала..." - "Просто?.." - "Ну, с
перепугу. Сама не понимаю, как. Зацепилась кантом, идиотка... Поль,
миленький, надевай лыжи, вот они". Я как во сне поднялся на ноги и
принялся обуваться. Правая лыжа, наверное, побывала в сугробе, потому
что следов крови на ней не осталось. Как я его.. Ух! "Извини, Крис.
Перенервничал". - "Ничего, любимый мой, ничего, только поехали!" - "Я
долго тут... Валялся?" - "Да нет, какое долго, минуты не прошло.
Хорошо, лыжи недалеко разлетелись. Вон палка твоя вторая лежит,
смотри!". Мы уже катились, я нагнулся и подхватил со снега палку.
Скорость росла. И тут я сделал неожиданную для себя вещь - провернулся
на месте и проехал немного задом наперед. Буквально пару секунд. Но
мне хватило, чтобы разглядеть - оно там лежало наверху, бездыханное
тело в огромной кровавой луже. Кажется все-таки с головой. Только
вывернутой так, как ее обычно не носят. Значит я сделал это. Четко,
грамотно, попал лыжей с десяти метров в пятисантиметровый зазор. Надо
же! Я развернулся обратно. "Крис! Лидируй! Набирай скорость, нам еще
долго ехать".
     В ельнике я чуть не заблудился. К тому же выяснилось, что мы
безумно устали, и езда по глубокой целине нас буквально на глазах
выматывает. Сказались недосыпание и пережитый стресс. Я опять
схлопотал колючей веткой - на этот раз по уху, - и потерял очки. Потом
мне каким-то суком чуть не продырявило ногу. Вырвало набедренный
карман с биноклем и аптечкой. Но мы все-таки выбрались к шоссе.
Сбросили лыжи, вскарабкались на высокую насыпь, шагнули через
отбойник, сели на него, расстегнули ботинки... Передышка. Хотя бы пять
минут. Никакие бандиты нас уже не догонят, а вот до ближайшего жилья
несколько километров - горы же вокруг, - и эту дистанцию еще как-то
пробежать нужно, если машина не подвернется. Вот почему я не хотел
бросать рюкзаки с обувью. Мы оба молчали, и простейшие движения нам
давались с трудом. Что ж, не каждый день от смерти уходишь. Я
оглянулся - нет ли где в небе знакомого вертолета, - но тот, похоже,
все еще стоял у комплекса. Совершенно пустое безоблачное небо, только
красные столбы от ракет понемногу рассасываются. Может, террористы
решили пересмотреть свой план и окопаться в Моннуаре? Ну, им же хуже.
Я снял рюкзак и достал из него башмаки. Они были мокрые и пахли
глинтвейном. Термос раздавило. Тоже удача. Повезло, что это я ему
хребет переломал, а не он мне. То-то спина болит. Представляю, как ее
будет корежить завтра. Проклятье, какое пустынное шоссе. А нам так
нужен хоть кто-то, и обязательно с сателлитным телефоном, ведь сотовая
ячейка здесь выбита. Жаль, ракеты не помогли. Надымили изрядно, но
кажется, мой панический сигнал не сработал...
     Он сработал, и еще как. Вертолет появился с той стороны, откуда я
его совершенно не ждал - снизу. Выскочил стремительно и беззвучно. Вот
так зарабатывают инфаркт на месте. Не останься во мне каких-то жалких
ошметков инстинкта смосохранения, точно в обморок упал бы... Я уже
валился с отбойника спиной назад, и руку тянул к Крис, чтобы и ее за
собой увлечь в спасительную канаву. Собственно, это Кристин нас
удержала от кувырка. Наверное, она больше меня устала, и ее уже
вертолеты не пугали. Или очки помогли - из-за той же усталости она их
еще не сняла, и легко разглядела, кто пожаловал. Узкий, хищный, но не
зализанный, а весь какой-то опасно угловатый, снежно-белый с голубым
брюхом полицейский штурмовик еле слышно - фррр! - проскочил над
головами и ушел на Моннуар. Точнехонько на мои ракеты. Серьезный
аппарат. Почти настоящая боевая машина. Я проводил его обалделым
взглядом, повернулся, и чуть не упал снова. Далеко, сильно забирая на
юг, чесала форменная стая. "Крис, посмотри, кто там летит?". Кажется,
это было первое, что я сказал вслух с тех пор, как мы выбрались на
шоссе. "По-моему, спасатели. И полиция. Взгляни сам, милый". Я взял у
нее очки, и в реальном контрастном цвете сразу увидел - так и есть.
Два обычных полисмена, два спасателя и вроде бы местная телекомпания.
Интересно, они до конца понимают, куда лезут? Бандитам вполне может
прийти в голову развлечься для острастки стрельбой влет. Допустим,
штурмовой вертолет автомату не по зубам, но из транспортных получатся
отменные чайные ситечки. Или я отстал от жизни, и с террористами уже
идут переговоры? Впрочем, неважно. Главное - мы сделали это. Ушли
живыми, и дали сигнал. Теперь бы для полной уверенности добраться до
телефона, а там уж можно и о себе позаботиться. Я вдруг почувствовал,
что засыпаю. Кажется, мне наконец-то полегчало. Отлегло от сердца.
     "Поль!" - "Да, любимая?". Кристин глядела на меня очень серьезно,
а глаза у нее были совершенно бездонные. И тут я впервые с того
момента, как зачехлил свои боевые лыжи, вспомнил тот пугающий и
знаменательный сон. И понял, что он заканчивается прямо сейчас,
утекает в никуда, растворяется. Предвидение сбылось почти до конца.
Только в нем я уже совершил один большой поступок - ушел из спорта, -
и как раз намеревался перейти ко второму. Предложить любимой руку и
сердце. А что у нас здесь? Кажется, я только что бился за нее. Бился
насмерть. "Поль... - тихо произнесла Крис. - Мой рыцарь. Мой
единственный. Какой же ты!..". Крис не договорила, ее душили слезы, и
тогда она просто крепко-крепко прижалась ко мне, спрятав лицо у меня
на груди.
     Я огляделся в поисках чего-нибудь подходящего. Мне нужен был
предмет, символичный, как ледоруб Роджера. Надо же - он все-таки
принес нам счастье. Мы увидели его и, кажется, избежали серьезной
опасности. А если сейчас ну хоть одна таратайка ржавая на дороге
появится, так и самому Роджеру сможем в меру сил отплатить за добро...
"Кристи, секунду. Я быстро". Под насыпью валялись мои многострадальные
лыжи. Я сбросил ботинки, переобулся и, радуясь, что ничего у меня пока
еще не болит до состояния полного столбняка, принес некогда яркие и
красивые, а теперь до неузнаваемости ободранные железяки наверх.
Достал нож, выдвинул отвертку, и принялся сосредоточенно развинчивать
задники креплений. Все еще слегка всхлипывающая Кристин медленно
шнуровала свои горные башмаки и с неподдельным интересом следила за
моими действиями. Со звоном полетели на асфальт пружины, и вот у меня
в ладони оказались фиксаторы - два узких блестящих металлических
колечка. Моя любимая уже все поняла, и лицо ее светилось. Ох, ну когда
же машина?! Тут не то что пожениться, а и отцом стать успеешь.
"Кристин, прими мою руку и мое сердце. Будь моей женой". - "Да... Да.
Да, любимый". Мы обменялись кольцами. Поцеловались. Чего-то еще не
хватало, я только не мог вспомнить, чего именно. "Господи, неужели это
на самом деле? - прошептала Крис. - Мне кажется, я сплю, в жизни так
не бывает. Поль, я так люблю тебя, Поль, милый, единственный...". И я
вспомнил. "Нет, любовь моя, ты не спишь. Мы сделали это. Понимаешь? Мы
сделали это!!! Круг почета, Кристи! Все сбылось".
     Мы поднялись с отбойника и встали спиной к спине. Только кружок
получился у нас очень маленький - ну какой, действительно, круг почета
без снега, без лыж на ногах. Да и ноги эти подгибались. Но зато
поцелуй, которым положено завершать круг, удался на славу. Мы стояли,
обнявшись, и я подумал - наконец-то исчерпались все пророчества.
Сновидение, полностью сбывшись, утратило надо мной власть. Теперь
можно было начинать просто жить.
     Из-за поворота выкатился огромный длинный грузовик с двумя
прицепами. Я шагнул на середину дороги и поднял к небу окольцованной
рукой ярко-красный горнолыжный ботинок. Ощущение кольца на пальце было
непривычным и переполняло меня гордостью. Ну, а ботинком я свалю
автопоезд в канаву, если он не захочет остановиться. Угадайте, каким
образом...
     Водителю повезло - он нажал на тормоз.
     Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, повернулся и зашвырнул
ботинок далеко в лес.
     Очень далеко. От греха подальше.






     Битый час меня допрашивали. Не расспрашивали, а именно
допрашивали. Заставляли без конца повторять одно и то же, и все
твердили, что я должен, должен, должен - ответить, вспомнить, описать,
сообщить. Казалось, действия террористов интересовали их в последнюю
очередь, гораздо важнее была обстановка в Моннуаре с момента схода
лавины и до злополучного рассвета. Это-то из меня и выковыривали, да
так нагло, будто я у Роджа не горнолыжным инструктором работал, а
полицейским осведомителем. Наверное пытались вычислить наводчика - или
хотя бы установить, был ли он. Тоже вариант - уж больно четко и быстро
вышли захватчики на Моннуар. Я отвечал, вспоминал, описывал, все
больше убеждался, что наводчик действительно был, и сам пытался
догадаться - кто? - но результатом моих дедуктивных усилий стало лишь
стремительно нарастающее отупение. Мозги плавились и скукоживались. А
по ним колотили идиотскими вопросами. "Значит, ваш коллега Пьер
фактически весь день пробыл в лесу? Скажите, Поль, какой модели у него
хэнди?" - "Понятия не имею. Старье с маленьким экраном". - "Без
навигационной системы?" - "А для чего ему? В окрестностях Моннуара он
знает каждый бугорок". - "То есть, хэнди у Пьера не сателлитный, вы
уверены?" - "У нас у всех обычные мобильники. Ведь ретранслятор в двух
шагах, прием устойчивый, а высоко в горы забираться просто незачем.
Даже Роджер держал сателлитный телефон на всякий случай, потому что
положено. И не очень умело с ним обращался". - "Почему вы так решили?"
- "Весь день он носил с собой инструкцию. Из одного кармана торчала
антенна, из другого - эта книжечка". - "С чего вы взяли, что это была
инструкция?" - "Я умею читать". - "А у Тони какой хэнди?" - "Ну зачем
Тони сателлит?! Куда ему два телефона?! Да он удавится скорее. Такой
же крохобор, как и все европейцы". - "Простите?.." - "Вот я сейчас
адвоката потребую, он вас так простит, мало не покажется...".
     Спина болела все сильнее, где-то в районе десятого позвонка -
отомстил мне термос за свою безвременную насильственную смерть. И с
головой было плохо, соображать она больше не могла, выработала лимит.
Голове хотелось в гостиницу, куда увезли Крис - уткнуться любимой в
плечо и так лежать, - несчастной, запуганной, распухшей. Бессонной. В
меня разом закачали столько кофе, сколько я принял, наверное, за всю
жизнь. Точнее, мне поминутно совали в руку стакан, а я, дурак,
автоматически отраву прихлебывал. Так что спать не хотелось
совершенно, только кончики пальцев дрожали, сердце отчетливо бухало,
да в сортир я просился каждые десять минут по-маленькому - чистой воды
овердоза. Недаром спортсмены избегают кофеина, слишком много у него
побочных эффектов, совершенно лишних и на стадионе, и на горе. Думаю,
меня нарочно глушили этой пакостью, я ведь от нее еще и злился помимо
всего прочего. В какие-то моменты казалось, что главная моя задача -
не отвечать, а удерживаться от ругани.
     "Поль, давайте еще раз с того момента, как вы покинули комплекс.
Итак, вы положили в карман ракеты и направились к выходу..." - "Я не
брал ракеты специально, они уже лежали, где им следует". - "Почему?" -
"Загляните на сайт Корпуса Спасателей, там есть нормативные документы,
где написано, почему". - "А вы нам так расскажите". - "А может, вам
мой адвокат расскажет?" - "Поль, мы устали повторять, это не допрос,
вы добровольно согласились..." - "Вот я сейчас добровольно соглашусь
на адвоката, и посмотрю, как это вам понравится". - "Хорошо, вы не
брали ракеты специально, а как тогда они попали к вам в карман?" -
"Они там всегда были". - "То есть?" - "У-ух, как же вы мне надоели,
чайники несчастные!" - "Это на каком языке? Между прочим, вы говорите
по-арабски, Поль?" - "Разве в Моннуаре арабы?" - "Там разные люди...
Так вы не ответили". - "Нет, я не знаю ни слова по-арабски". - "Тогда
вернемся к ракетам". - "Вернемся. Куртка инструктора продается уже
заряженной. Я ее купил, надел, и с этого момента ракеты всегда были со
мной. Они лежали в специально для них отведенных гнездах. Левый
верхний наружный карман". - "Да, но когда мы вас нашли, вы были без
куртки". - "Вы меня нашли?! Это я вас нашел!". И так далее.
     Время от времени мучители давали мне тайм-аут - приходили люди с
план-схемой Моннуара, и тогда я отдыхал, рассказывая, куда открывается
какая дверь. Я все порывался спросить - как там? - и ни разу мне не
ответили. Только сыпали градом новые вопросы, и оставалось лишь
надеяться, что с Крис обходятся все-таки помягче. Ежегодно оказываться
в роли допрашиваемого, это и для русского-то много, если он не
настоящий уголовник, а для француза уж точно чересчур. Одна радость -
я точно знал, что ни в чем не виноват, никаким боком, и в особенности
не виноват перед Крис. Увы, Дитрих, глава операции, кажется,
придерживался несколько иного мнения. Я для него был парнем, уже
однажды побывавшим под следствием, а наш с Крис фантастический побег -
всего лишь крайне сомнительной историей, наводящей на всякие
размышления. Я отлично себе представлял, как мы Дитриху подозрительны.
Эта белобрысая немецкая дылда с косой саженью в плечах и отчетливыми
кровавыми мальчиками в глазах, похоже, ни разу в жизни не стояла на
горных лыжах, а училась только одному - ловить нехороших парней. И
больно им делать, больно. Теоретически я против таких дитрихов ничего
не имел. Но честное слово, в компании двоих оперативников, которые мне
уже осточертели со своими вопросами, я себя чувствовал более или менее
комфортно. А вот стоило их шефу оглянуться в нашу сторону - ощущение
безопасности испарялось.
     "Что там еще было?" - "Где?" - "В вашей куртке". - "Да все.
Штатный комплект, согласно описи". - "Какой описи?" - "Которая нашита
изнутри на подкладку". - "В том числе и рация?" - "Хм... А куда ей
деваться... Я когда выходил, похлопал себя по карманам, ну знаете -
рефлекс, - и все было на месте. Значит, рация тоже". - "Почему же вы
ее не использовали?" - "Для чего?" - "А вы не догадываетесь?" - "Вот я
сейчас адвоката потребую, он вам так догадается..." - "Хватит, Поль.
Достаточно. Отвечайте. Вы могли сообщить о чрезвычайном происшествии
тихо, без этого вашего фейерверка. Понимаете, о чем мы?" - "О, да,
теперь понимаю. Конечно, я мог. С учетом дальности в пределах
видимости..." - "Почему так мало?" - "Да горы же, чтоб вы сдохли!
Понимаете, горы вокруг! И что я мог с этой рацией?! Тихо сообщить обо
всем террористам - вот что! Максимум! Больше меня ни одна сволочь не
услышала бы. Ни одна ваша местная нерусская сволочь". - "Какой
странный термин - нерусская, - это что значит?" - "Это так русские
называют все плохое". - "А-ах, вот как... А вы здесь повсюду видите
только врагов, Поль? Только плохих людей? Не правда ли, Поль, вы
чувствовали себя одиноким, несправедливо обиженным в последнее время?
Мы же знаем, с вами дурно обошлись тогда, после того печального
инцидента. Ну, расскажите нам!". - "Фа-а-ак ю-у-у!!!"
     Это был местный полицейский участок, громадный общий зал - Дитрих
со своим оперативным штабом занял его весь, - а меня обрабатывали в
уголке, и звериный мой рык все хорошо расслышали. И тут Дитрих отлип
от карты, над которой до этого колдовал, и пошел в нашу сторону. Я на
всякий случай напрягся, чтобы он мне паче чаяния не отбил чего. И так
уже спину ломило дальше некуда, впору не адвоката требовать -
костоправа. А Дитрих против ожидания всего лишь уныло на меня
посмотрел и сказал: "Расслабься, парень. Никто тебя обидеть не хочет.
И не подозревает ни в чем страшном. Пока. Кстати, только что нашли
стрелка, о котором ты говорил. Так значит, лыжей? А впечатление такое,
будто топором". - "Лыжей. "Россиньоль" восемнадцатого года, модель для
агрессивного катания, мастерский уровень". - "А я и не знал, что у
горных лыж такая острая кромка". - "Кромка? Стальной кант по всей
длине. Если содержать в порядке - можно смело резать колбасу на
закуску. Очень хорошая сталь, очень дорогая. В общем, этому типу
хватило. Главное, скорости моей хватило и моего веса. Тут уже канты
особой роли не играют". - "Значит, все-таки лыжа..." - "Экспертиза
покажет", - отрезал я. Не хватало еще полному чайнику объяснять, на
что годится "Россиньоль" восемнадцатого года - продвинутая
смарт-технология, асимметричный дизайн, две системы виброгашения (одна
активная), кант с адаптивной самозаточкой (хотя на мой вкус это уже
лишнее), в общем, налетай - подешевело: тысяча "юриков" кучка, в кучке
две штучки.
     Дитрих, пыхтя, сверху вниз меня разглядывал - маленького,
пришибленного, в углу зажатого, окончательно затурканного. "Мне
кто-нибудь скажет, что там?" - спросил я. Почти жалостно спросил. И
Дитриха прорвало-таки. То ли он решил со мной поиграть в доброго
полицейского, то ли на самом деле поверил, что я хороший и избиению
младенцев не подлежу. "Да в общем-то терпимо. Ведем переговоры,
отвлекаем. Сейчас подвезем кое-какое оборудование, и все быстро
закончится. Надеюсь, это в последний раз". - "Что?" - не понял я. "В
последний раз берут заложников. На днях принята новая европейская
доктрина борьбы с терроризмом. Вроде японской или вашей, русской.
Захватывать людей теперь бессмысленно". Я вздохнул - мол хочется
надеяться. "Еще вопрос можно? Что с Кристин Килли?". Дитрих слегка
пошевелил лицом, вроде бы почти улыбнулся. "Она ждет тебя в гостинице,
можешь в любой момент с ней связаться. Только будь другом, останься
здесь до конца операции, это ненадолго, честное слово. Ты не задержан,
не арестован, просто нам может понадобиться твоя консультация. Вдруг
что-то неправильно пойдет в Моннуаре, а ты единственный, кто
по-настоящему знает и сам комплекс, и местность вокруг. Ладно? Вот и
хорошо. Ребята, вы закончили снимать с него показания?". Ах, вот как
это называется - снимать показания... Ну-ну. "Почти закончили, шеф.
Так, по мелочи осталось..." - "Закругляйтесь. Потом дайте нашему гостю
хэнди, чтобы в гостиницу позвонил. А ты как поговоришь со своей
Кристин, выпей успокоительного и приляг тут на диване, поспи. И еще
просьба - веди себя по-людски. Хватит адвокатами грозиться, мы тебе
зла не хотим, нам просто нужно все знать, понимаешь, все, чтобы
гарантированно вытащить твоих друзей из этой заварухи. И так уже один
при смерти". Он сказал, и меня будто самого ранили, прямо в сердце,
даже спина прошла: "Кто?!" - "Фулбрайт". Господи, Роджер... "Да что ж
вы молчали, ферфлюхтеры этакие?!". Дитрих был уже далеко, и не
ответил. Понятно. Надо было, вот и молчали. Им надо. А мне?!
     Тут они действительно закруглились - спросили еще о какой-то
ерунде, почти не слушая ответов, потом вызвали по телефону своих
агентов, охранявших Крис в гостинице, и дали мне трубку. Голос у
девочки оказался усталый, надтреснутый, но она была рада меня слышать,
ждала своего Поля, верила, что теперь все у нас будет хорошо.
Странноватый на взгляд непосвященного, но донельзя искренний ритуал
обручения там, на шоссе, связал нас двоих накрепко. Я говорил с Крис,
а сам невольно поглаживал большим пальцем надетое на безымянный
колечко, и от этого внутри становилось теплее.
     Потом мне вручили пару таблеток, и я по старой антидопинговой
привычке долго выяснял, что это за дрянь. На меня сначала обиженно
фыркали, мол лопай, парень, что дают, и не выпендривайся, потом
назвали длинную формулу, из которой я уловил только окончание
"...зепам". Ясно, что транк, но какой - бог его знает. Препаратами из
этой группы у нас в команде не пользовались, и я понятия не имел, как
такой на меня подействует, однако таблетки все-таки проглотил. Решил,
что лучше уж принудительно отрубиться ненадолго сейчас, чем упасть
самостоятельно, но замертво. С наслаждением разулся, завалился на
диван, попробовал стрельнуть у оперативников сигаретку, потерпел
сокрушительное поражение - физкультурники хреновы, европейцы, все
хотят до ста лет дожить, - и действительно начал потихоньку
успокаиваться. А потом и засыпать. Штаб Дитриха бубнил и шевелился, я
лениво подслушивал и медленно погружался в блаженную нирвану.
Последняя реприза, которая отпечаталась в памяти - "Черт бы побрал их
русские автоматы![7]" - "Югославские они, точнее сербские, мы же
проследили". - "А стреляют как русские - два вертолета в решето и
пятеро раненых!" - "Так это не у нас, это у полиции, и когда было-то,
в самом начале..." - "А скажут потом - мы виноваты!" - "А мы скажем,
что предупреждали". - "А мы что, на самом деле предупреждали?"... Я
еще подумал - интересно, кто-нибудь посмотрел на меня неодобрительно
при упоминании русских автоматов? Но лень было открывать глаза, так
что я просто заснул, и приснилось мне, будто мы с Илюхой, еще
мальчишки совсем, деремся. А у нас уговор был по лицу не бить - и
вдруг он мне ка-ак залепит в скулу! Ну, и я ему в ответ ка-ак в
переносицу тресну! И вдруг открывается у него промеж глаз пасть акулья
с во-от такими зубищами, и начинает он мой кулак грызть. Потом
заглатывает руку по самое плечо и жует ее, жует... А другой пастью,
которая на привычном месте, кричит - хватит спать, подъем, грабли
убери, да проснись же, трам-тарарам!
     Тут я подумал, что ситуация мне не по душе, и мощным рывком себя
из нее выдернул. Гляжу - склонился надо мной давешний оперативник и
будто клещами в руку мою вцепился. А напарник его по щекам меня
хлещет. С соответствующими выражениями. Слышимость отвратительная,
будто через стену, видимость не лучше, сплошной туман. "Очнитесь,
Поль, не нести же вас". - "М-м-мы к-к-куда?" - "На гору, в Моннуар.
Шеф хочет, чтобы вы посмотрели". Нет сил уточнять, зачем смотреть и на
что, я просто даю засунуть себя в ботинки и вывести под руки из
участка. Ноги почти не слушаются, от колена и вниз они совсем никакие,
я двигаю ими кое-как за счет бедра, подтягиваю вверх и опускаю, все
это сопровождается ноющей болью, и каждый шаг приходится рассчитывать.
В вертолет меня фактически грузят. Отрыва от земли не чувствую - а
может, и не летим мы никуда, да мне, если честно, все равно. В салоне
шумно и тряско, но я снова куда-то плыву, успев только на прощанье
горячо поблагодарить всех присутствующих за поганые таблетки. И
прихожу в себя уже на холодном чистом свежем воздухе. Наверху. Хорошо,
что перепад высот невелик, а я полностью акклиматизирован. И еще
здорово, что на мне куртка с большим капюшоном, теплая и уютная,
правда, из опасного скользкого материала. Неправильная куртка, не
приведи Господь в такой упасть на склоне.
     Сзади громко тарахтит и жутко дует. Не придерживай меня двое
здоровых мужиков, давно упал бы. Тихо радуюсь, когда вертолет
отрывается от земли и уходит обратно вниз. Хоть какое-то облегчение.
     Я все еще плохо вижу, но рядом угадывается Дитрих, он стоит,
уперев руки в бока, и смотрит куда-то вперед. "Какой дрянью вы меня
накормили? - спрашиваю. - Специальными таблетками для преступников,
склонных к побегу?". Нет ответа. "Отведите его, пусть там внутри
осмотрится. Потом назад, сюда". Это он моим провожатым.
     Меня опять ведут под руки, почти волокут. Здание. Симпатичное
такое шале, типичный альпийский дизайн, не знай я, что это знакомый до
последней сосульки Моннуар, залюбовался бы. Только вот... Кажется,
здесь был пожар - черные пятна на снегу, закопченные стены, ни одного
целого стекла. Входная дверь валяется неподалеку от крыльца. Я ничего
не понимаю, мне сначала хочется вырваться из цепких рук и броситься в
дом, но что-то подсказывает - не ходи туда. И я верю: не надо. Там,
внутри, ничего больше нет. А меня тащат, неумолимо, против воли.
Заводят на крыльцо, вталкивают в холл. Ослабляют хватку, но не
отпускают. Я смотрю. И вижу - действительно, ничего здесь больше нет.
Только копоть. Обломки. И еще кровь. Повсюду. Не нахожу тел, наверное,
уже прибрали. Значит, бомба. Взрывное устройство. Вот как. Спасибо,
Кристи, ты нас спасла, тысячу раз спасибо тебе, милая. Если бы еще
ноги так не ныли! И опять ломит спину, интересно, я когда-нибудь
теперь избавлюсь от этой боли? Или такова цена? Расплата?
     Дитриху надоело торчать на пепелище этаким богом Тором без молота
- вот и вспомнил я, кто в германском эпосе кувалдой размахивал, - он
присел на гусеницу ратрака. Уцелел наш ратрак. Приткнулся возле самых
деревьев, печальная одинокая рыжая машинка, брошенная на обочине,
ровный след гусениц уходит вдоль склона вниз. Под горой, у нижней
опоры подъемника, яркое пятно - вертолет местных телевизионщиков. Ох,
небось, зубами скрипят... А я дорого бы дал за то, чтобы оказаться на
их месте. Сторонним наблюдателем. На безопасном расстоянии от
сенсации, и никак к ней не причастным.
     Дитрих смотрит на меня, я стою рядом, с трудом стою, но
наконец-то без конвоя. "Видел? - спрашивает он, так спрашивает, как
будто я все это устроил. - Там никого не осталось. А ты ушел". Я
медленно нагибаюсь, что совсем не просто, набираю полные руки снега и
начинаю тереть лицо. Но легче от этого не становится. "Ты удрал.
Сбежал. Они все попались, а ты нет". - "Слушайте, Дитрих... - язык мой
едва ворочается, но если договорить не смогу, так хоть в морду ему
плюну. - Слушайте, вы в своем уме? При чем здесь я?" - "Вот и мне
хочется знать - при чем? Как так вышло?".
     И вдруг до меня доходит - началось. Опять. Как тогда, после
гибели Киркпатрика. Они ищут виноватого. Одного, виноватого во всем на
свете. Желательно не своего. Хорошо бы - не очень уравновешенную
личность, чтобы сломалась побыстрее и что угодно за собой признала.
Спортсмены экстремальных дисциплин никогда не отличались
устойчивостью. Они все чуток психопаты. Особенно "челленджеры".
Особенно "челленджеры", затаившие обиду. Все, Поль, ты допрыгался. Ты
действительно удрал, сбежал, вывернулся, и теперь ответишь за это по
полной. Не положено тебе, парень, отделаться просто так. Сейчас тебя
будут ломать и провоцировать, а ты и без того уже надломлен дальше
некуда, поэтому закатишь истерику. Что и требовалось доказать.
Немедленное задержание, серия выматывающих допросов, адвокат кричит -
молчи! - а ты повторяешь, как заведенный: это неправда, я не виноват,
вы ничего не понимаете... Потом тебя отпустят, но ты не забудешь этой
несправедливости до конца своих дней. Страшнее несправедливого
обвинения на свете нет вообще ничего. Плевать, что закроют визу.
Плевать, что дома "органы" возьмут тебя под неусыпное вечное
наблюдение. Главное - никогда уже тебе не быть тем человеком, что был
раньше. Ладно, ты этого не переживешь, но все-таки как-то свыкнешься.
В петлю не полезешь. А Кристин?
     Я вспоминаю о Крис, трогаю пальцем кольцо, смотрю на Дитриха, и
тот начинает медленно подниматься с гусеницы. Его подводит опыт - он
не верит, что я могу вот так, с бухты-барахты, выйти из-под контроля.
Мне надлежит играть по правилам, то есть быть согнутым и раздавленным.
Эта надменная громадина думает, что стоит ей надо мной нависнуть, и я
мигом усохну. Другой бы на его месте звал подмогу, а Дитрих просто
встает. Да, ему что-то рассказали про "челленджеров", но он не
понимает, как может быть опасен хард-слаломист, доведенный до
отчаяния. А я сейчас именно такой. Я по-прежнему едва стою на ногах,
мучаюсь десятым позвонком и очень смутно вижу. Но это мне не мешает
чувствовать гору и просчитывать в уме заход на третий флаг. Повезло с
курткой, она хоть неправильная, но сейчас очень даже к месту - почти
до колен, застегнута, капюшон наброшен. Ближайший к нам помощник
Дитриха стоит шагах в десяти наверх и видит только мою спину. Сам
Дитрих не носит брони. Действительно, зачем ему, когда все умерли.
     А стрелять в меня не будут. В лежачего стрелять толку никакого.
     Я провожу короткий удар под ребра, и тут же хватаю Дитриха за
грудки, чтобы плавно опустить его обратно на гусеницу. Вид у него
теперь совсем не антитеррористический - челюсть отвисла, глаза один в
другой заглядывают. Медленно сажусь на снег. Откидываюсь на спину. И
небрежно так уезжаю вниз. Головой вперед.
     Не ногами же вперед ехать, правда?..
     ...Одно из самых ярких моих детских воспоминаний - это как отец,
молодой и красивый, шкандыбает на костылях. Со смущенной улыбкой
настоящего героя, который слегка переборщил насчет героизма. Так я на
всю жизнь запомнил, что по каменистым склонам Чегета не стоит кататься
на надувном матрасе. Особенно в большой теплой поддатой компании, под
весом которой матрас запросто разносит до первой космической скорости.
     Удивительно, но этот заимствованный негативный опыт ни капельки
не отвратил меня от катания безо всяких технических приспособлений по
свежезалитому желобу санной трассы. Причем тоже целой бандой - сели на
лед, ухватились друг за дружку, изображая бобслейный экипаж,
толкнулись, и вперед. Правда, уже через несколько секунд группу
раскидало - сказалась разница в весе, - но от этого стало только
веселее. Трассу залили от силы метров на сто, и тормозили мы в сугроб,
вполне безопасно и очень смешно. Только откопаешься, встанешь на ноги,
тут сзади прилетает с радостным визгом очередной каскадер и бьет тебя
под коленки... Отец в развлечении участия не принимал - уже слегка
обрюзгший, но все еще весьма импозантный, он сидел на краю желоба,
легкомысленно болтая ногами, и нес ответственность за чайник водки, из
которого всем желающим наливал в предусмотрительно захваченные кружки.
В небе висела яркая луна, и петля санной трассы с расставленными
вокруг авангардными светильниками на высоких столбах выглядела
совершенно нереально - ни дать, ни взять, марсианский пейзаж.
     Ой, да на чем только и откуда только я ни съезжал! Хотя некоторые
э-э... устройства опробовать так и не рискнул. Особенно те алюминиевые
сани с поворотными лыжами спереди, про которые мне сказали, что им,
во-первых, уже полста лет, а во-вторых, за этот срок на них было
сломано четыре ноги и два ребра, вывихнуто минимум пять рук, и выбито
- совершенно точно, - двадцать шесть зубов. При том, что вместо руля
на санях вполне мудро использовалось свободно болтающееся откидное
кольцо. Тут-то я и подумал - а обо что же тогда выбивались зубы? - и
от поездки на чересчур легендированной штуковине отказался. Зато
накатался вдоволь на "джеке" - это такой, как его называют знающие
люди, "остеохондрозный аппарат". Сиденье как у табуретки, под ней две
ручки чтобы держаться, вниз уходит "нога" - пилон, заканчивающийся
короткой узкой лыжей. Обуваешь что-нибудь со скользкой подошвой,
садишься - и покатил вниз на трех точках. Забавный прибор, на гладком
склоне чувствуешь себя просто здорово, но скакать по буграм не
советую, особенно если носите вставные зубы и контактные линзы. А то,
неровен час, обнаружите эти самые линзы в зубах, причем зубы окажутся
совсем не во рту, а в противоположной, мягко говоря, стороне
организма.
     Это все было очень адреналиново и интересно. Местами немножко
ушибательно. И весьма познавательно. Я, например, четко уяснил, что
вопрос "на чем спускаться с горы" в принципе некорректен. Он так же
глуп, как возникающие иногда споры между горнолыжниками и
сноубордистами. Горные лыжи - венец творения, они вывезут тебя куда
надо при любой погоде, на любом рельефе и по любому снегу, только
научись. Но в целом ряде случаев "доска" и покатится легче, и доставит
гораздо больше удовольствия. Так что определяться в первую очередь
нужно не с тем, на чем ехать, а зачем это делать. Зачастую главная
проблема - стоит ли ехать вообще в таком состоянии, или лучше сначала
подумать (варианты: немного состариться, зайти к психиатру, наконец -
протрезветь). Ну, а если неймется, тогда хватай что угодно, хоть кусок
полиэтилена, и дуй. На элементарном пакете из супермаркета запросто
отбиваются почки и дробится крестец.
     Конечно, снегокаты всякие разные тоже приносят массу переживаний.
С тобоггана[8] можно красиво улететь. Корытце пластиковое в форме
саней хорошо раскокать вдребезги. Но это все специальные устройства,
сконструированные именно для разгона сверху вниз с туманными
последствиями. А без них - слабо?!
     На скользкой куртке, например. Желательно с капюшоном.
Накидываешь колпак, ложишься головой к склону, толкаешься разок ногами
- и почесал. А когда скорость достигает такой величины, что становится
жутковато, и малейший бугорок запросто переломит тебе спину (и от
осознания этого становится вообще страшно) - резким движением
закручиваешь себя поперек горы. Закрываешь лицо согнутыми в локтях
руками и начинаешь кувыркаться. Рано или поздно тебя развернет, и ты
остановишься. Сядешь, помотаешь головой - кровь бурлит, очевидцы
крутят пальцами у виска, - красотища! В детстве я обожал такие
выкрутасы. Пока однажды у меня не задралась перчатка, и на очередном
кувырке мне не сняло, будто напильником, кожу с правого запястья. В
принципе оказалось не больно. Но розовое пятно на руке исчезло
полностью только лет через пять.
     ...Вся эта теория и практика травмоопасных детских шалостей
вспоминается за долю секунды. Я шпарю со свистом по обочине трассы
"браво", и неожиданно глубокая колея ратрака в мягком снегу работает
не хуже бобслейного желоба. Наверху карикатурно скачет и размахивает
оружием бедненький-несчастненький околпаченный спецназ. Бьюсь об
заклад, такими кретинами их никто еще не выставлял. Некому меня
перехватить, и не на чем догнать. Прямо из рук властей уезжаю в теплые
объятья прессы. Вот и дождались телевизионщики еще одной сенсации.
"Браво" не подарок, мало что от меня останется к концу горы, но уж
говорить-то оно сможет, это я обеспечу. И проорать на всю планету
"Спасите, помогите!" успею. И еще "Дитрих - козел!". Интересно, какая
у него сейчас физиономия. Если очухался, конечно.
     Пологий разгонный участок заканчивается, скоро будет перегиб, и
за ним такой рельефчик, преодолеть который на пузе чистой воды
самоубийство. Даже по утоптанному ратраком краешку. Но мне придется
ехать именно здесь и именно таким образом, уже носом вперед, на локтях
и животе. И так работать телом, чтобы ни на одном бугорке меня не
подбросило. Иначе капут, зашибусь и посыплюсь неуправляемо, с резким
набором скорости. Хороший будет заголовок в новостях: "К нам с горы
скатился труп"... Я отчаянно торможу каблуками, намертво зажимаю края
рукавов в кулаках, переворачиваюсь, выгибаю спину, встаю на локти.
Вижу, куда еду. С легкой горечью отмечаю, что на лыжах это было бы
просто развлечение. Вспоминаю Илюхино любимое "Дерзайте, психи, вам
положено!". Надо же, а я ведь его, дурака, кажется, простил... Снова
торможу, на этот раз всем, чем можно. Полный рот снега. Почти белое
солнце прямо в глаза.
     Зрение все еще оставляет желать лучшего, но яркое пятно вертолета
под горой - вот оно. Мой финиш на сегодня. Далековато. Краем сознания
удивляюсь: а чего это не страшно мне? А вот не страшно. Нормальная
рабочая обстановка. Я всего лишь решаю типично горнолыжную задачу в
условиях жесткого ограничения средств - ни лыж тебе, ни даже очков.
Без очков плохо.
     Возможно, я от нервной перегрузки... уффф... тьфу! - малость
тронулся рассудком... ой!.. ай!.. - но факт остается фактом: еду.
Удираю. На данный момент это... мама!.. главное.
     Облизываю здоровый бугор, отплевываюсь, закладываю глубокий
поворот - а ничего, получается ведь! Лишь бы силенок хватило. И крайне
желательно удержаться в колее. Выпасть из нее на гору еще куда ни шло.
Вот укувыркаться в лес по дрова... вау!.. это уже будет настоящий
экстрим. В лучших традициях - то березкой по балде, то рябиной по...
У-упс! Слушай, Поль, если ты из сегодняшней передряги выберешься,
подумай - не пора ли тебе со всем этим завязывать?
Переквалифицироваться, так сказать, а? Хотя бы из тех, которые сверху
вниз - в те, которые снизу вверх? А то ведь так и будешь до конца
своих дней э-э... Катиться, да.
     В этот момент сзади что-то прилетает - наверное пуля, - и бьет
меня промеж лопаток. Прямо в злосчастный десятый позвонок...
     Боль растекается по всей спине, острыми иголочками колет легкие,
сильно отдает в сердце. Я встаю на четвереньки и принимаюсь кусать
воздух - подушка давно упала на пол, вцепиться зубами не во что,
остается только сквозь них рычать. Не от боли, скорее от обиды на весь
белый свет. Я потный, злой, расстроенный, и больше мне сегодня не
заснуть. Протягиваю руку - она слегка дрожит, - выдергиваю из
зарядника телефон. Как и следовало ожидать, шесть утра. Ну почему не
восемь, а?! За что?!
     Нещадно крутит суставы - значит, погода скоро переменится. Жму на
кнопки, вызываю локальный метеопрогноз. Так и есть, давление падает.
Впору менять фамилию на Барометр. Сползаю с кровати, медленно ковыляю
к окну, раздергиваю шторы. Конечно, это Валь д'Изер. Во-он там, отсюда
видно, разбиты трассы Кубка Мира. Вчера ребята откатали скоростной.
Упаковали награды, собрали вещички, дали пресс-конференцию и
отправились дальше, к следующей горе. А я за ними не поехал. Мне
теперь в другую сторону. Смонтировал репортаж, передал его в
штаб-квартиру и завалился спать, отдохнуть перед дорогой. Ничего себе
отдохнул... Ладно, справлюсь. Приеду домой, там все будет по-другому.
Рядом с Кристин мне никогда не снятся кошмары. Даже если спина болит.
     Стоило бы еще этап отработать, но тут уж я над собой не властен.
Крис позвонила шефу нашего отдела и сказала - если не отпустишь Поля
хотя бы за месяц до, я твоей жене пожалуюсь. Выходка на мой взгляд
довольно грубая и совсем не европейская. Откуда у девочки взялись
такие манеры, понять не могу. Зато шеф, который уже трижды отец, и
знает, что с беременными женщинами шутки плохи, уяснил все и сразу.
Обычно на любые мои просьбы насчет передышки у него ответ стандартный
- Поль, ты лучше всех, тебя любит аудитория, даже короткое твое
отсутствие в эфире наносит ущерб интересам компании, все отпуска
только в межсезонье, пошел работать. Деньги? На твоем месте, Поль, я
бы вообще забыл это слово... Ну, и так далее в том же ключе. А тут и
замена мне нашлась моментально, и отпускные капнули, и новый контракт,
довольно выгодный, на горизонте нарисовался. Сказать, что я дико
обрадован всеми этими обстоятельствами, увы, не могу. То есть,
вернуться домой и быть рядом с Крис безусловно здорово. Но
остальное... Похоже, мне окончательно надоел горнолыжный спорт в любых
его проявлениях. Смутное подозрение, что я заперт в клетке с
золочеными прутьями, которое преследовало меня, пока я был
"челленджером", никуда не делось. Наоборот, оно крепнет год от года.
Чем лучше узнаю реальную жизнь, тем острее мне хочется чего-то еще. А
какое оно, это "еще", я пока не знаю. Может, его вообще нет на свете?
     Остается только надеяться, что нынешние мои душевные метания и
терзания объясняются простым нарушением гормонального баланса, весьма
характерным для организмов любящих мужей беременных женщин.
     Благодаря этой отрезвляющей мысли я почти успокаиваюсь. Тяжко
вздыхаю над двумя недоспанными часами. Ладно, раз отдохнуть не дали,
примемся тупо существовать. Глоток минеральной, пара таблеток, еще
глоток, чтобы запить витамины и лекарство. Встаю посреди комнаты,
начинаю потихоньку разминаться. Гонять нужно организм, гонять.
Доказывать ему, что он, прожив тридцать лет, не совсем развалился. По
утрам для этого требуется определенное усилие воли. Но если себя
преодолеть, можно потом немного пожить. И даже побыть молодым и
глупым. Третьего дня в пресс-баре стали выяснять, годимся мы еще на
что-нибудь, или уже нет. Дали бармену двадцатку, отодвинули столы от
стены, и начали по ней бегать. Я пробежал дальше всех. Раззадорился и
спорнул на бутылку виски, что попаду ногой в потолок. Там было
невысоко, допрыгнул. Куда сложнее оказалось поставить автограф поверх
отпечатка подошвы - с разбега не вышло, пришлось строить пирамиду из
стульев. Утром все болело хуже, чем сегодня, разве что без ночных
кошмаров. Вот незадача - пока был "челленджером", прихватывало иногда
сломанную ногу. Теперь перелом утихомирился, зато остальное... Суставы
безобразничают, вегетатика шалит, простужаться начал, гастритные
явления какие-то загадочные из желудка полезли, даже в зубе, третьем
нижнем правом - вдруг дырка! Не любит спорт, когда его резко бросают,
он ревнив и обязательно мстит.
     Я делаю наклоны и стараюсь не вспоминать сон, разбудивший меня.
Ничего себе, да? Сон - и разбудил. А вот случается. Чаще, нежели
хотелось бы. Делаю растяжку, и не вспоминаю сон. Думаю, не спуститься
ли в тренажерный зал, и забываю его совсем. Решаю, что в зал идти
лень, и вспоминаю опять. Надоело. Когда в следующий раз выберусь на
историческую родину, попрошу тренера устроить мне хорошего мануального
терапевта. Русские мануальщики лучше всех - глядишь, и решится
проблема. Иначе меня этот позвонок доконает. Вправили его, видите ли,
а он выскакивает снова. И выталкивает в мои сновидения всякую муть.
Болезненный вымысел сплетается с реальными впечатлениями, и получается
яркое, но донельзя гадкое полотно. Как будто поверх нормальной картины
прошелся красками отпетый псих.
     Ведь ничего сверхъестественного тем утром не случилось. Когда мы
с Кристин сели в грузовик, и я связался с полицией, основное шоу уже
фактически закончилось. Смертельный номер мы отыграли, а то, что было
дальше - так, средненькая драма с элементами боевика. И возможно,
дикие сны, в которых меня несправедливо обвиняют, а я бегу прочь -
всего лишь отголосок дурацкого внутреннего конфликта, до сих пор
тлеющего в моем сердце. Ведь с какого боку ни посмотри, а трагедия в
Моннуаре вернула мне доброе имя. Если даже не выписала его заново. Сам
я и пальцем не шевельнул - все сделала пресса. Из шкуры отщепенца и
изгоя выбрался и ярко сверкнул тот, кто я и есть по сей день -
гер-р-рой, блин. Но увы, мой нынешний светлый образ вскормлен чужой
кровью и несчастьем. И какая разница, что на сей прискорбный факт
наплевать решительно всем, кроме меня?
     Очень похоже на этой истории Тони продвинулся - без малейших
усилий, дуриком. Один-единственный раз мелькнул в новостях, зато
попался на глаза кому надо: "Глядите, какой мужик! Какая харизма!". С
перебитым носом Тони стал настолько сексуален и фотогеничен
одновременно, что теперь просто не знает, куда девать во-от такую кучу
денег и во-от такое количество баб. А с происшествием в Моннуаре лицо
Тони ни у кого не ассоциируется, ведь никто уже не помнит, что такое
Моннуар, и какое там имело место происшествие. Естественно, кроме
горнолыжников. Но горнолыжники - средний класс, и не покупают ту
дешевку, которую олицетворяет собой Тони.
     Лично мне наглая физиономия Тони на рекламных щитах мешает
нормально водить машину. Тем более, что я-то знаю: на самом деле это
абсолютно раздавленный человек. Конечно, психотерапия творит чудеса,
но в том-то и загвоздка - Тони не хочет или не может говорить вслух о
пережитом насилии, унижении, позоре.
     Кого-то мне это очень напоминает.
     Точно не Пьера. Он еще полгода жил в Моннуаре, взвалил на себя
все дела, пока Роджер валялся по больницам. А потом ему Родж
посоветовал: "Уезжай. Только пожалуйста, не забывай. Хотя бы изредка
звони". Пьер теперь на Аляске, обретается в местах самого что ни на
есть нешуточного экстрима. Туда за одни красивые глаза не пускают, ему
пришлось кое-чему подучиться, зато сейчас он настоящий экстремальный
инструктор. Гоняет со всякими сорвиголовами по тамошним
ноу-фолл-зонам[9]. Иногда все-таки падает, однако до сих пор живой.
Доволен - говорит, всю жизнь мечтал. Сомнительно. Как-то не очень
рвался Пьер на эту самую Аляску, пока у него в Альпах все шло путем.
     А в опустевшем Моннуаре старина Роджер то и дело наливает себе -
теперь левой, правая никуда не годится, - и пьет. Начинает прямо с
утра. Хотя алкоголь ему противопоказан в любое время суток. Но почему
бы и не пить, ведь гостей в Моннуаре больше не бывает. Над комплексом
будто грозовая туча повисла - тяжелая, давящая аура былой трагедии. В
Моннуаре стало неуютно, и там никто не хочет отдыхать. Был короткий
период, когда народ валил толпами - ненадолго, поглазеть. А потом как
отрезало. Теперь разве что мы с Кристин наезжаем иногда, да еще Пьер.
Думаю, через год-два проклятие отступит, все-таки Моннуар прекрасный
высокогорный отель, но доживет ли хозяин до возрождения своего
любимого бизнеса - вопрос. Тем более, что он разуверился в волшебной
силе ледоруба. Говорит, железяка себя не оправдала. Понятное дело - я
же вычерпал ее волшебство до самого дна в то злосчастное утро. Все
оттянул на себя и израсходовал, до последней капли. Опять я.
     Дитрих уверял: "Поль, вы сделали все, что могли, и даже сверх
того. Заложникам очень повезло, что вы никогда раньше не были в
серьезных передрягах. Я бы на вашем месте пускать ракеты побоялся". -
"Вы?!" - "Да. Потому что я профессионал и знаю, чем кончаются такие
подвиги. На самом деле вы счастливчик, Поль. Уникальное стечение
обстоятельств - в то утро все, до мелочей, работало на вас. А
иначе...". Моя проблема, что он меня не убедил. Я, видимо, очень не
хотел убеждаться. А расстались мы с Дитрихом почти друзьями. Заключили
договор: я не буду распространяться о его методах допроса невинных
жертв политического террора (до сих пор не простил ведь, и никогда не
прощу) а он засекретит мой смертоносный прыжок на трассе "чарли".
Очень уж я стал бы похож на серийного убийцу, всплыви эта история.
Прибавил бы к богатой коллекции всемирно известных душителей женскими
колготками, отравителей трупным ядом и утопителей в ваннах еще один
роскошный типаж - зарубателя горной лыжей.
     А я ведь не убийца, я в основном подвиги совершаю.
     Мне предлагали сто тысяч аванса за книгу, говорили - тебе же это
раз плюнуть с твоими-то способностями. Но о чем писать? Разгонять на
двести страниц мелкие подробности, выжимать из себя впечатления и
переживания? Все равно самое интересное останется за строками, потому
что делиться им я не могу. А чтобы рассказать главное, строк этих
достанет и сотни.
     Когда на местном посту Корпуса Спасателей засекли пуск ракет, то
первым делом позвонили в Моннуар и спросили, что стряслось. Тони
сдавленным голосом ответил: ничего, извините, пуск случайный, пьяное
баловство. Дежурный очень удивился - люди, чья профессия связана с
горами, красными ракетами не балуются, сколько бы ни выпили, не то
воспитание, - но вслух удивления не выказал, а только посоветовал
готовить деньги на штраф. И вызвал полицейское отделение. Ему так и
так нужно было это сделать, по инструкции положено. Корпус Спасателей
организация полувоенная, на каждом столе инструкция лежит, а уж пульт
дежурного от них вообще прогибается.
     Через пару минут с Тони уже беседовала целая комиссия -
полицейский офицер и мощный компьютер. Тони врал, а машина показывала:
человек в беде, переживает тяжелый стресс, возможно, говорит под
давлением. Офицер немедленно поднял в воздух тревожную группу.
Позвонил спасателям и попросил: вы пока не дергайтесь, но будьте
готовы. Потом решил на всякий случай освежить в памяти свою
инструкцию. Кряхтя, раскрыл тяжеленный фолиант, и увидел, что слегка
недоработал. Инструкция предписывала немедленно разбудить старшего
начальника и доложить ему: шеф, мы уже загнали на гору все, что
шевелится.
     И на гору пошел, обгоняя транспортные машины, вертолет огневой
поддержки.
     В небе оказалось неожиданно тесно от винтокрылых, причем все
уверенно летели на Моннуар. Во-первых, там был ремонтник - видимо,
тост Роджера все-таки подействовал. Во-вторых, чрезмерно бдительные
спасатели с другого поста, которые тоже сначала в Моннуар звонили,
обнаружили, что телефон перманентно занят, и довольно справедливо
восприняли снятую трубку как знак больших неприятностей. А еще между
горами сновал оголодавшим стервятником аппарат с эмблемой
телекомпании. Вот это уж точно была неприятность. Строгая команда с
земли ремонтника моментально развернула. Спасателям приказали отвалить
на безопасное расстояние и притормозить. А съемочная группа, судя по
всему, уже заметила штурмовик и пришла от этого зрелища в нездоровое
возбуждение. Потому что пилот у них совершенно оглох, и как ему ни
орали: "Назад, придурок, лицензию отнимем!", он только жаловался на
помехи и сообщал, что все нормально.
     На штурмовике оператор настроил оптику и доложил, что видит перед
зданием комплекса "Моннуар" неустановленный вертолет, а тепловой
искатель показывает: возле каждой из горнолыжных трасс находится по
человеку, все на краю леса, будто в засадах, правда один, похоже,
дохлый. Еще через секунду оператор увидел, как из-за комплекса
выбежали двое с автоматами и стремительно нырнули внутрь здания.
Автоматы оператору крайне не понравились, маски на лицах странной
парочки - тем более, а особенно его расстроило то, что им кто-то
услужливо открыл дверь. И тепловизор утверждал: в здании около
тридцати объектов. А полагалось от силы двадцать.
     На армейском штурмовике оператор-наводчик лицо подчиненное. На
полицейской машине - наоборот, командир. Поэтому еще через две секунды
он нагло соврал, заявив: "Кажется, в меня стреляют", и ювелирно
продырявил неустановленному вертолету редуктор. За такое самоуправство
его прямо в воздухе разжаловали и уволили. Но главное было сделано -
террористы оказались намертво привязаны к Моннуару.
     Понятное дело, они здорово обиделись, и тут уж действительно
начали стрелять. Полицейские высадились, залегли вокруг комплекса и
тоже на славу пошумели. Объединенными усилиями обеих сторон в здании
не осталось ни одного целого окна. Полиция старалась по заказу
Дитриха, террористы по собственной инициативе. Потом начались
переговоры, точнее их имитация. Потом наконец-то подвезли миномет. С
безопасного расстояния кинули на Моннуар газовый заряд, и через
несколько мгновений в комплексе все упали, и хорошие, и плохие.
     А вертолетчика по итогам операции пришлось обратно принять на
службу и в звании восстановить.
     Конечно, мечтая о том, что этот случай захвата людей в заложники
окажется последним, Дитрих здорово раскатал губу. В следующий раз
террористы запаслись противогазами. Но в Моннуаре обошлось без жертв,
и для меня это было главное. Иначе я бы просто до смерти угрызся
совестью. Двадцать лет на горных лыжах - подумать только, двадцать
лет! - обогатили меня разнообразным опытом. Только одному я не
научился совершенно - убегать и прятаться. Не было повода. И каким бы
разумным и естественным ни выглядел наш с Крис побег... Некий
внутренний протест я ощутил. Потому что без жертв обошлось, а без
поломанных судеб - увы. При чем здесь я, какова степень моей вины, и
есть ли таковая вообще, понятия не имею. Но совесть почему-то ноет.
     Как будто присутствие рядом битого жизнью отставного русского
"челленджера" могло бы помочь моим друзьям - друзьям ведь! - уберечься
от серьезных душевных травм. Но ведь могло же! Правда, могло...
     Если ты с детства обучен поднимать внутреннюю ногу в повороте,
куча нервов потом уйдет на то, чтобы эту порочную технику из себя
вытравить. Примерно так же в меня вбит по самую шляпку комплекс
"челленджера". Система оценок человека, который всегда ищет
оптимальную траекторию, и готов держать ее любыми средствами. На
спортивной трассе это единственно верная тактика. Выжать из всего - и
из себя в том числе, - максимум. Парадоксально, но в обычной
человеческой жизни не так. Здесь небольшая ошибка тоже может стоить
жизни, но совсем в другом смысле: ты ошибся, и благодаря этому будешь
жить. Опоздал, не пришел, заболел, наплевал - о-па, живой!
     Повел любимую в свадебное путешествие, и уцелел.
     Я думаю об этом, стоя под душем. Потом еще немного думаю, собирая
вещи. И очень много - за завтраком, потому что ем по старой привычке
только самое полезное, а оно как правило не больно-то вкусное. Жую,
размышляю, озираюсь рассеянно по сторонам. Вокруг меня странный,
изменчивый, удивительно пластичный и многовариантный мир. Я знаю, как
легко в нем теряются бывшие спортсмены. Но мне-то, который рвался из
спорта наружу, будто там, в миру, за границей бескрайнего снежного
поля, которое я так образно себе представлял, было медом намазано...
Кстати, а вот и мед, а я его в чай, и получится замечательно... Так
вот, не мне в этом мире теряться. Я просто недавно тут живу, и
каких-то вещей еще не понимаю. Но обязательно пойму, выясню, научусь.
И постараюсь найти здесь свое место. Особенное, единственное, самое
подходящее для меня.
     Думаю об этом, выводя машину на шоссе. С рекламного щита хитро
щурится Тони, но я его демонстративно не замечаю. Обязательно найду
Тони и постараюсь вызвать на откровенный разговор, и наверняка смогу
чем-то ему помочь. Но пардон, не раньше, чем стану человеком сам.
     Думаю об этом, ковыляя в правом ряду. А потом мне просто
надоедает думать о сложном и высоком. Я достаю из-под сиденья
радар-детектор - запрещенный прибор, за который штрафуют так, что
волосы дыбом встают, - настраиваю его, и как следует наступаю на
педаль. Вспоминаю, что вот дедушка Кристин, например, когда понял, что
зачехлять лыжи уже пора, а без скорости он жить еще не научился -
пошел в автогонщики. Я, конечно, не такой отчаянный, как Жан-Клод. Но
вот эту связочку поворотиков мы сейчас облизнем как надо... Эх,
хорррошшшо-о!!! Так здорово, что даже обидный сон - он ведь не
тревожный был, не пророческий, всего лишь обидный, - забывается,
растворяясь под напором реальности. Забывается напрочь.
     Среди низких облаков появляется небольшой просвет, и из него
выглядывает солнце, какое-то совсем не зимнее, очень ласковое, мягкое.
Я смотрю на часы и вижу, что Крис уже наверняка проснулась. Набираю
вызов. И неожиданно понимаю - а ведь это самое главное, самое важное,
что я сделал за сегодняшнее утро. И самое лучшее. И самое умное. И
самое правильное. Не разобрать сновидение, не решить душераздирающую
проблему, не о судьбе задуматься - всего лишь нажать пару кнопок.
     Радостно смеясь, утапливаю педаль до пола, и не еду - лечу -
куда-то в безоблачно светлое будущее.


Москва, 1998 (пролог), 1999-2000.


Автор посвящает этот роман Геннадию "Генриху" Бочарову,
Анатолию Корниенко, Борису Ленину, Олегу Макееву, Игорю Скляренко и
Александру Якушину, которых больше нет рядом на склоне и в жизни.


Спасибо Валентине Глебовне Дивовой и Николаю Глебовичу Дивову за
советы и редактуру.






1]. Если не вдаваться в тонкости, вся разница между
классическими горнолыжными дисциплинами заключается в
протяженности трассы, перепаде высот, расстоянии между
флагами и степени их "разноски" от осевой линии. Собственно
рост этих параметров и обуславливает деление на Slalom
(слалом), Giant slalom (слалом-гигант), Super-G
(супергигант), Downhill (скоростной спуск). Попросту "чем
дальше, тем все больше" - скорость, нагрузка, время
пребывания на склоне, опасность для жизни (но не риск
травматизма вообще - самый жуткий перелом ноги, который
довелось наблюдать автору, был заработан на скорости, не
превышавшей 20 км/ч). Судя по описанию, трудность
прохождения трассы "Ски Челлендж" происходит именно из ее
"пограничного", междисциплинарного характера. Лыжнику
навязываются выматывающие условия - завышенный темп,
усложненный рельеф, большая протяженность нагрузки по
времени, - но при этом от него по-прежнему требуется высокая
техничность. Это должно быть очень красиво - естественно,
когда глядишь со стороны.


2]. WRC (World Rally Car) - класс раллийных автомобилей.
Строится на платформе и в кузовах реально существующих
моделей. Непременное условие омологации (допуска к
соревнованиям) каждой WRC - выпуск ограниченным тиражом
коммерческой версии. Спрос на "гражданские" WRC настолько
велик, что счет идет на многие тысячи. Характерные WRC,
которые встречаются иногда на наших улицах - Subaru Impreza
WRC, Mitsubishi Lancer Evolution.


3]. Явная гипербола. Здесь и ранее, когда говорится, что
трасса "распахана", "сильно разбита" и т.п., не следует
воспринимать это буквально. Стальные канты горных лыж -
хороший плуг, и праздно катающаяся публика за считанные часы
нарывает на склонах мощные бугры и глубокие ямы. Но в том и
отличие спортивной трассы от обычной горы, что на ней
организаторы стараются обеспечить для всех лыжников хотя бы
приблизительно схожие условия. Простейший способ - попросту
залить склон водой, древнейший инструмент - пожарная машина.
Сейчас для поддержания трасс в божеском виде используются
более продвинутые технологии, но смысл их тот же. Конечно,
выступая в тридцатых-сороковых стартовых номерах, ты уже
едешь по откровенной канаве, а шансы на победу у лыжника под
номером двести объективно равны нулю. Однако даже ему канава
будет отнюдь не по уши, и определение "танкодром" - просто
реплика профессионала, учитывающего любые нюансы, и для
которого малейший бугорок может означать либо выигрыш сотой
доли секунды, либо ее потерю.


4]. Ратрак - многофункциональный горный трактор с очень
широкими гусеницами (обычно резинометаллическими),
обеспечивающими низкое удельное давление на снег. С равным
успехом выступает как транспортная, спасательная,
прогулочная машина. Широко используется при "утаптывании" и
заглаживании горнолыжных трасс различного назначения. Если
вы не совсем понимаете, к чему эти косметические процедуры -
см.п.3. Без надлежащего ухода любой активно используемый
склон довольно быстро превращается в упоминавшийся выше
танкодром, правда, уже кроме шуток. В горах это закончится
буграми по пояс, а небольшие подмосковные склоны просто
лысеют - лыжники расшвыривают снег в стороны или стаскивают
его вниз.
     "Топтуны" - уже не те топтуны, что раньше (здоровенные
дядьки на длинных лыжах). Сейчас это просто бригада общего
назначения, которая готовит трассу к соревнованиям и
поддерживает ее в нормальном состоянии в процессе оных. А
вот до появления ратраков топтуны много и тяжко работали
ногами, т.е. натурально топтали снег по всей горе сверху
донизу.


5]. Совершенно реальная история, относящаяся к первой
половине 80-х гг. ХХ века. В 1992 г. автору довелось
побеседовать со спортивным обозревателем Александром
Маслаченко, комментировавшим тот этап Кубка в прямом эфире.
Г-н Маслаченко казус с Попангеловым отлично помнил. По его
словам, произнеся историческую фразу "В Китсбюэле Попангелов
упал...", и увидев, какие она возымела разрушительные
последствия, он попросту растерялся. Чем и объясняется его
полный эмоций возглас, который автор имеет смелость
классифицировать как "восторженный". А почему бы и нет?
Определенная нервозность лыжника, которая и привела к
падению уже примерно на десятом флаге, была для опытного
глаза вполне заметна. Таким образом комментатор вполне мог
бессознательно на нее отреагировать - той самой фразой. И
Попангелов упал. А Маслаченко, сам того не зная, совершил
предикторский акт, ставящий его на одну доску со знаменитыми
провидцами. Чем не повод для восторга, пускай опять-таки
бессознательного?


6]. Написание этой фамилии на самом деле никаких "лишних"
нечитаемых букв не предусматривает - Killy. Свое
происхождение род Килли ведет из Эльзаса. Образ Кристин
Килли автором вымышлен (к тому же не намеренно - приснился).
Любые возможные совпадения абсолютно случайны.
    В то же время, вживленная в роман информация о Ж.-К.
Килли вполне документальна и заслуживает доверия. К
сожалению, для большинства сегодняшних непрофессиональных
горнолыжников Килли не столько живой человек, сколько
торговая марка лыжного экипа. Впрочем, это еще не самая
оригинальная форма забвения. В одной из известнейших и
любимейших бардовских песен нашей страны
есть такая строка: "Нас провожает с тобой
гордый красавец Эрцог". Интересно было бы сейчас провести
опрос среди поющих это под гитару у костров - откуда у
кавказского горного пика такое странное имя? Мориса Эрцога,
мэра Шамони, я упоямнул в тексте чисто по наитию, мне
показалось забавным совпадение двух судеб: его и Килли,
мэра Альбервилля. Перу Эрцога принадлежит вполне читабельная
документальная книга "Аннапурна" - история штурма одного из
самых "злых" восьмитысячников планеты, во время которого этот
знаменитый французский альпинист потерял несколько пальцев на
ногах. Справедливости ради следует отметить, что в Москве есть
(во всяком случае, были) магазин спортинвентаря "Эрцог" и
одноименное турагентство.


7]. В начале 2000 г. вокруг "русских автоматов" развернулась
целая дискуссия. Короткая версия романа - меньше полусотни
страниц, нечто вроде киносценария, голый сюжет - готовилась
к публикации в журнале "Если". И тут сотрудник этого
авторитетного издания (уже не сотрудник, но я тут ни при
чем, - март 2000 г.), видный (и уважаемый автором) писатель
Г. вдруг предложил: "Замени "Калашников" на другой автомат".
Автор удивился - зачем? Г. объяснил: надоело. В современной
масс-культуре, сначала западной, а теперь уже и нашей,
сложился дурацкий стереотип. Когда на экране (в тексте)
хороший парень - непременно у него в руках продвинутое
оружие нерусской конструкции. Появляется негодяй -
обязательно с АК. Просто засилье уродов с АК. Автор подумал
и согласился - с тем, что стереотип такой и правда есть. Но
менять автомат не стал. Его не смутило даже то, что в 2020
году террористы смогут найти себе что-нибудь поновей (это
замечание из недр фокусной группы, читавшей рукопись).
Поверьте, выбирая АК, автор исходил из конкретной
тактической задачи, стоящей перед террористами, и конкретных
же их чисто экономических возможностей.
     Пользуюсь случаем заступиться за "Калашников" в
принципе. Вокруг АК действительно много стереотипов, еще
больше откровенных мифов. Из широко известных писателей
только один, и лишь однажды - Стивен Кинг в романе
"Худеющий" - адекватно описал расстрел автомобиля из АК. Там
же звучит фраза "Это совсем не так, как в кино". Вот именно.
     Зачастую литераторы суют в руки своим героям что ни
попадя, лишь бы было покрасивее. Однако специалисты
почему-то ходят на дело не с тем оружием, кое им рекомендуют
писатели, а с тем, под которое "заточены" их навыки, и
которое в реальных условиях обеспечит пусть не идеальный,
зато стабильный результат. Наш снайпер, отбивший у
чеченского "коллеги" роскошный "Баррет", обычно продолжает
воевать с СВД. Он и рад бы освоить "Баррет", но есть десяток
причин, которые этому объективно мешают, и пренебрежение
хотя бы одной из них может встать снайперу чересчур дорого.
Это конкретика. А все остальное - те самые мифы, стереотипы,
легенды, то есть беллетристика, сиречь от лукавого. Понятно,
что отставной самоходчик Дивов вовсе не эксперт по
стрелковым вооружениям, но он хотя бы старается чтить тезис
"не учи отца жесткой эротике". Особенно после того, как
попал в дурацкий переплет с одним транснадежным и
суперпростым автоматом. Из-за небрежного обращения с
затвором АКС-74 случился перекос, и заклиненный патрон я
выковыривал шомполом, бормоча всякие другие тезисы. Смысл их
был примерно такой: у самоуверенного мальчишки рано или
поздно откажет даже лазерный меч рыцаря джедай. На этом мы,
мальчишки, и попадаемся. Шутка ли - знакомый до боли АКС
умудрился вывести из строя признанный лучший стрелок, всегда
клавший все мишени.
     Вообще-то АК прибор морально устаревший независимо от
модификации. Это образчик той идеологии стрелкового оружия,
от которой сейчас повсеместно отказываются. Нынешняя
тенденция - снижение калибра и повышение скорострельности.
Попросту говоря, лучше тот автомат, из которого можно
подстрелить больше народу в единицу времени. Но где и как вы
намерены стрелять? В сортирах и лифтах (кто вспомнит, откуда
цитата)? И тут выясняется, что иногда АК гораздо удобнее
крутых новомодных штучек, разработанных скорее для
полицейских нужд, чем для реального боя на местности.
Удобнее в силу универсальности и изначально армейского
характера. По самым приблизительным расчетам АК будет
производиться и активно использоваться минимум до 2025 г.


8]. Тобогган: первоначально - бесполозные сани индейцев
Северной Америки; несколько досок, скрепленных поперечинами
и ремнями, с загнутым передком (короче, элементарная
волокуша). Сейчас - общее название бесполозных саней,
предназначенных для спуска с горы. Обычно на тобоггане
катаются в положении стоя, дополнительной точкой опоры
выступает складная перекладина или веревочные постромки.


9]. Термин "no fall zone" понимать следует буквально -
зона, в которой падать нельзя. Упал - пропал. В практике
горнолыжного экстрима "no fall zone" это во-первых,
"крутяк", где падать не стоит, потому что остановиться ты
уже не сможешь, и кувыркаться будешь вплоть до летального
исхода (да и после тоже, если крутизна достаточная).
Во-вторых, это лавиноопасные участки, где падение даже
одиночного лыжника может привести к сходу лавины, увлекающей
человека за собой, и дальше не суть важно, чем завершится
неконтролируемое движение вниз - удушением в снегу или
ударом о скалу. Как правило "no fall zone" это и
"во-первых", и "во-вторых" сразу.
     Разумеется, термин достаточно условен - никто не может
твердо гарантировать, что упав в такой зоне, лыжник
обязательно погибнет.


10]. Этого пункта в тексте нет. Но без него не обойтись.
Перед вами нечто вроде оправдательной записки. Дело в том,
что первоначально роман выстраивался из расчета на больший
объем. В нем была вспомогательная сюжетная линия, которая в
свою очередь словно каркас поддерживала ряд горнолыжных баек
и всяческих необходимых пояснений. Но превращать
художественную прозу в некую энциклопедию внутренней жизни
героя и внешнего его бытия мне в какой-то момент показалось
излишним. Тогда взял я книжку - и рубанул по ней.
     Ох, многое из текста выпало. Например, остались без
фамилий русские персонажи. Предполагалась на этот счет
неплохая хохма, списанная с натуры, но слишком длинная. А
зачем, собственно, ребятам фамилии, если они не несут
смысловой нагрузки (интересная закономерность - чем хуже
написан современный роман, тем больше в нем персонажей,
именованных "полным титлом")? Не узнать теперь содержания
беседы между Полем и его тренером, в заключение которой
тренер сказал мальчишке: "Как жаль, Паша, что ты не
спортсмен". И из-за чего собственно мальчик так
расстраивался. По идее, это было связано с техникой карвинга
- ну что, имело смысл разгонять сию историю на три абзаца и
одну сноску? По-моему, нет. Точнее, это не более осмысленно,
чем наличие в тексте мини-трактата о принципиальной сущности
разницы между "челленджингом" и экстремальным фрирайдингом,
в силу которой даже самый продвинутый райдер вряд ли покажет
хороший результат на трассе хард-слалома (четыре абзаца, две
сноски). И так далее.
     От многого пришлось отказаться. Как выстраивались
отношения между спортсменами из разных команд, например?
Сообщаю - неплохо. Только длинно. Попангелов-Шаренков вообще
комиковал по всей книге. А его напарница Веселина однажды
дралась с австрийкой Ханной - и такое было. Илюха обожал
подсматривать, что творится в женской раздевалке при
тренажерном зале. Поль его застукал за этим делом, посмотрел
сам, восхитился, какая все-таки красивая вещь обнаженное
женское тело, и побежал звонить Кристин - рассказать, до
чего он по ней соскучился. Димон воровал оперативную память
из гостиничных терминалов и дарил модули своей младшей
сестренке. Кстати, именно разломав очередную машину, он
вдруг обнаружил... Не важно, что. Уже не важно. Красочно
описанная перестрелка вокруг Моннуара (с шуточками и
прибауточками) тянула на целую страницу. Реакция страховой
компании, пытающейся вчинить полицейским иск за неопраданные
разрушения, была очень выпуклой. Дитрих, оказывается, давно
"пас" налетевших на Моннуар террористов. И наводчика потом
взяли, в близлежащем городке.
     Да, между прочим, в короткой версии романа ("Круг
почета", см. "Если" 5/2000) Поль срубает террористу голову
напрочь, и она долго катится вниз по склону. Позже я
отказался от такой наглой фантастики. Опытные люди
напомнили: шея не деревяшка. И "Россиньоль" восемнадцатого
года выпуска скорее всего будет несколько "приталенным",
из-за чего отрезок, которым можно пилить, окажется
недостаточно длинен. Вот в пору моей юности, когда лыжи были
прямые, да еще и с наборным мультикантом... - о-о-о!!! А
теперь и сахар несладкий, и водка некрепкая, и пресловутые
"карверы" позволяют чайнику почувствовать себя орлом, не
тратя на ученичество годы. Наверное, это правильно.
     Последнее, но не наименее важное. Когда мне было ну
очень мало лет, я мог в порядке игры напялить лыжи и начать
рассекать в них по квартире. Необразованный взрослый,
задавший в такой обстановке вопрос: "Мальчик, а как тебя
зовут?" запросто получал в ответ надменное: "Жан-Клод
Килли!". Поворот, на котором разбилась машина Александра
Жирова, истоптан моими ногами - я там немеренное количество
раз сходил с электрички, как и тысячи мне подобных,
направляющихся к склонам Клинско-Дмитровской гряды. Если
кто-то считает родиной русского фристайла село Парамоново, я
готов под его мнением подписаться, пусть даже потом
выяснится, что это перебор. И почему дюралюминиевую волокушу
из крайнего дома в Стрекове вся округа звала "труповозкой",
я тоже знаю не понаслышке. Наша штуковина, до сих пор ездит,
родимая. Так вот, наверное в силу вышеизложенного не стоит
ждать от этого романа документальных сцен, каких-то моментов
откровенной сцепки с реальностью. Вам может что-то
показаться - скорее всего, вы обманетесь. Единственный
стопроцентно реальный персонаж данной книги (помимо
Жан-Клода, конечно) появляется в крошечном эпизоде. Это
бывший скоростник Женька, который покончил с лыжами еще
мальчишкой, после крайне неудачного психотравмирующего
падения. И никакого отношения к моим
детству-отрочеству-юности не имел. Что там сказал Поль,
когда ему предложили написать документальную книгу?
"...Выжимать из себя впечатления и переживания? Все равно
самое интересное останется за строками, потому что делиться
им я не смогу". Он не смог бы, а я - не стал.
     Сейчас шесть часов утра шестого апреля 2000 года. За
окном заливаются птицы, снег ни на что не годен, сезон
закрыт. Я завершил работу над этим текстом, и единственное,
чего пока не знаю о нем - под каким заглавием он выйдет в
свет. Как и мой герой, в самый последний момент я понял, что
история-то - просто о любви. И рабочее название "Толкование
сновидений" вдруг показалось мне ненужно пафосным. "Ладно,
справлюсь", - говорил в таких случаях Поль. Еще бы...
     Храни Господь всех горнолыжников. Я их люблю.


Last-modified: Thu, 17 Oct 2002 17:06:39 GMT

Оцените этот текст: