у оружию, по сравнению с которым любая боеголовка - пустяк. Теперь стала понятна груда кирпичей в углу зала, да и тренировочные отпечатки подошв вокруг схемы. Он погрузился в трудные размышления и на время даже оставил промысел. Советское тайное оружие - сохранилось! Как там она действовала, эта дощатая карта - Чиркина не интересовало, главное - он всегда мог продемонстрировать результат. Основное, что теперь становилось актуальным - это как связаться с президентом Клинтоном. Чиркин теперь страшно сожалел, что плюнул на бабу, но ведь не знал же! Он стал сочинять текст, который хотел пустить по дипломатическим каналам. Получалось так: Mr. Prezident! J beg your pardon for your troubles, caused by myself partially. But a much more danger... И так далее.Сочинял упорно со словарем и разговорником. В конце письма Чиркин предупреждал президента, что если тот не согласится на его предложение (чемодан долларов, как это показывают в каждом фильме, смешная цена за страну), то он, Чиркин сметет с лица земли Соединенные Штаты, иначе говоря, закидает их кирпичами. Чиркин искренне надеялся, что до этого не дойдет. Важно было составить текст корректно, и чтобы элемент вымогательства не выпирал сразу, а как бы постепенно, естественно выходил на поверхность по мере прочтения. К примеру так: Г-н президент, я вполне понимаю, что Вы заняты сейчас совершенно неотложными делами, но, согласитесь сами, безопасность вверенной Вам страны... И дальше в том же духе. А завершить изящно вот таким образом: ...согласитесь сами, что символическая плата за это сообщение, чемодан (а suitcase) денег не особенно опустошит государственную казну, а при моем тяжелом материальном положении... Словом, Чиркин не хотел выглядеть вульгарным террористом-вымогателем, он как бы просто напоминал об уместности оплаты за сообщенные сведения. Для убедительности конструктор предлагал в оговоренный день продемонстрировать реальность своего предупреждения, скажем, устроить показательное сплющивание малозаселенного района Скалистых гор. И еще: где-то на задворках сознания его назойливо копошилась мысль: а не предложить ли Клинтону к тому же и боеголовку, которую он не терял надежды обнаружить в недалеком будущем? И хотя разум подсказывал Чиркину, что тому хватает своих боеголовок, он все-таки собирался в конце письма ловко ввернуть что-то вроде: ...к тому же у меня есть вполне реальные возможности обнаружения одной из единиц ядерного оружия, которую я по тем же каналам смог бы реализовать у Вас за приемлемую сумму. С уважением Инженер-конструктор первой категории Чиркин Само собой, фамилия должна быть другая, да и насчет отправки своего письма соображения были самые туманные. Не хотелось вольному охотнику разоблачаться на весь мир в этом деликатном предприятии. Больше того, относительно дальнейшей жизни возле чемодана денег Чуркин тоже не имел особо четкого представления. Думалось все же, что со сбором металлолома можно будет покончить. Составление текста письма, вещь на первый взгляд совершенно плевая, заняло у не особенно искушенного в письмах конструктора дней пять. Каждое утро он просыпался с чувством, что вот, мол, сегодня все, можно отправлять (как отправлять, по Интернету, что ли?), но, перечитывая текст, находил в нем какие-то стилевые шероховатости, ошибки, нетерпимые при столь высоком уровне адресата. К тому же в английском инженер-конструктор был не силен, как и все советские инженеры. Не особенно вдохновляло и то, что в процесс передачи нужно было задействовать и какого-то посредника, искушенного в таких делах - сам он, (Чиркин это интуитивно понимал), не осилит весь процесс самостоятельно. К тому же его беспокоило, как там пресловутая дощатая схема, вдруг какой солдат забредет в подвал и чего повредит с перепою в стране равных возможностей! Он уселся в свой опель и покатил на объект. Знакомый офицер встретил его как друга. - Заходи, искатель! Лежебока ты, я вижу, или приболел? Не ловишь фарт - пока тебя не было, три катушки медного кабеля ушло! Три двухкилометровых катушки, а? В другое время Чиркин бы ужасно огорчился, но теперь у него была другая цель. - В бункер, в подвал, то-есть, можно еще заглянуть? Хотел там кой-чего посмотреть... Капитан засмеялся. - Да сходи, чего там! Уже и замки сняли, так что можешь не спрашивать... Только кабеля там не найдешь, не старайся! И ушел, посмеиваясь. Веселый оказался капитан. Чиркин поспешно спустился в подвал - и глазам не поверил: на месте дощатой схемы в свете тусклой лампочки плоско отсвечивала пустая стена со следами гвоздей на сбитой штукатурке. Он дернулся было - может не в ту комнату попал! - но та самая голая женщина, угольком намалеванная, все так же невозмутимо красовалась с краю белесого пятна, оставшегося от дощатой композиции. - Да как же это?.. Чиркин бросился наверх, нашел капитана, чуть не в лацканы ему вцепился. - Да что ж у вас тут делается? Где схема? Где доски? - Полегче, друг. Я тебя пустил, я и выгнать могу, ишь, порядки спрашивает! Так бы и сказал сначала, что щепа нужна - всю б и забрал. А то пришлось помещение очищать перед арендатором...Где доски, где доски... Спалили во дворе, вот где! Безумным взором инженер-конструктор окинул двор - в самом деле виднелась довольно большая куча белесого пепла. - Страну погубили! Офицер согласно кивнул. - Погубили, это точно. Хотя про это раньше надо было думать, годков так десять назад... Чиркин махнул рукой и пошел к воротам. Говорили они о разных странах. Вечером он пробежался по всем программам новостей - нигде ничего страшного, не испепелилась Америка, не провалилась в тартар... Скорей всего, завтра утром станет известно, решил Чиркин и забылся беспокойным сном. Но и наутро все оказалось благополучно - жила Америка, процветала, да еще с великой дури бомбила Югославию. Да-а, было о чем задуматься... Но конструктор на то и конструктор, чтоб дать всему техническое объяснение. Чиркин после долгих раздумий остановился на такой вот: эта ударная схема из ящиков могла действовать только лишь в сочетании со стеной, к которой была приколочена. Возмущения (так на языке науки удобнее именовать пинки, обсцыкания и удары кирпичом), передавались непосредственно стене, которая неизвестным пока что ему, Чиркину, путем, усиливала этот импульс и передавала его (тоже непонятно каким образом) на территорию облюбованного штата. После того как солдаты отодрали схему и спалили ее на костре, уникальное оружие возмездия прекратило существование. Клинтон мог спать спокойно и безо всякого письма. А Чиркин? А что Чиркин - он возвратился к прежнему занятию. Мечта его прежняя - найти боеголовку, это вещь понятная, технически объяснимая, не подведет. Объявление в "Вечерке" Организация "Виват" содействует в оформлении документов для выезда на ПМЖ в Антарктиду. К сведению заинтересованных лиц: "Виват" уже отправил на шестой материк 437 жителей нашего города и до сих пор в адрес организации не пришло ни одной (!) рекламации. Антарктида, этот край первопроходцев привлекает людей вот какими неоспоримыми преимуществами: - экологической чистотой. Абсолютно чистый воздух, идущий прямиком с Южного полюса, абсолютно чистая вода (забудьте про ваши фильтры), совершенно чистый окружающий пейзаж; - беспредельная свобода. В отсутствие всяческих придуманных политиканами ограничений, вольный житель страны ледников наконец-то имеет возможность составить о себе самом правильное мнение. Антарктида формирует настоящих людей! - безграничные возможности бизнеса - от распродажи стерильного льда (единица измерения кубогектар), до разработок подледных алмазных залежей. Условия вызова и стоимость оформления (следует номер счета и адрес конторы) Огастус Сам того не подозревая, Огастус жил на кухне некоего Лисиновича, однодетного служащего. Виделись они редко, а если и встречались, то как-то странно: то Лисинович набрасывался на Огастуса с кулаками, то сам Огастус, меланхолически похаживая в обычной своей задумчивости, вдруг замечал жующего за столом очкарика и скромно останавливался, не желая мешать трапезе. Вообще, он довольно скоро понял по некоторым признакам, что супруги Лисинович его недолюбливают, и как существо деликатное сам начал избегать встреч. События, о которых пойдет речь дальше, совпали с первой любовью Огастуса, с первыми прогулками при луне, заглядываниями в глаза, вздохами, стихами, словом все это уже тысячекратно описано. .. Кстати (может это что-нибудь прояснит), Огастусу выпало родиться тараканом, прусаком, но редкого для таковых ума и душевности, за что его и наделили столь вычурным в той среде именем - Огастус. Любовь зла - привелось Огастусу втюриться в одну там Сифу, особу прямо скажем, черте-какую. Шесть ног - одно это чего стоит! Как бы вы, приятель, устроились с шестиногой возлюбленной? Стояла волшебная ночь. Огастус и Сифа бегали взапуски по сверкающему в свете звезд кухонному пластику. ...обнаженные руки твои, Валентина, звезда, мечтанье, как поют твои соловьи! - - задыхаясь, в экстазе перевирая стихи, бормотал Огастус. Сифа хихикнула, вырвалась и умчалась. Огастус погнался следом, но, неловкий как все влюбленные, поскользнулся на краю раковины с посудой и упал туда. Ошеломленный падением, он некоторое время лежал неподвижно, в мозгу догорали волшебные слова: Страшный мир! Он для сердца тесен, В нем твоих поцелуев бред... Далеко вверху мелькнул силуэт красавицы. Сифа... - Сифа...- позвал влюбленный. - ...Я здесь, среди немытых стаканов, рядом с яблочным огрызком, на картофельном очистке, длинном и плоском как солитер. Возможно я повредил позвоночник, любовь моя, левая средняя конечность скорей всего вывихнута, я не смогу поднять даже чаинку... А ведь только что мы были так близки, да? Сифа, где ты, Сифусь? Одна ты знаешь, что со мной, одна ты меня вызволишь. Люблю, люблю... - стонал Огастус в беспамятстве. Издалека донесся звонкий хохот Сифы. Или это был уже бред? Огастус заполз под блюдце. Кран капал, и нервный Огастус каждый раз вздрагивал. Ночь тянулась бесконечно, и только под утро ему удалось забыться тяжелым сном... ...Толстенная струя воды грянула в раковину. Огастус выскочил из-под блюдца и забегал кругами. Спросонья он ничего не соображал. - Мама, прусак! - крикнула радостно дочурка служащего. - Можно я его задавлю? - Можно! - Нельзя! - тут же отозвались родители. Лисинович не любил тараканов, да и сама Лисинович тоже, но она на днях смотрела мультик про Бэмби, плакала, и теперь вот опасалась, что у дочки разовьется жестокость, если она станет часто давить тараканов, а там того гляди, жестокость с тараканов перейдет на родителей. Нет, нет! - Нельзя, - повторила она властно и прикрыла собственной рукой трясущегося от страха Огастуса. Он попытался благодарно припасть к ней дрожащими губами, но мама Лисинович бросилась к плите спасать молоко. Утро, спешка... Младшая Лисинович меж тем не отходила от раковины. - Ну можно я ему хоть усики оторву? Смешные, крутятся все время! - Оторви, Нелька! - крикнул из спальни жестокий Лисинович и щелкнул подтяжками. - Что хочешь, то и оторви! Чтоб неповадно было антисанитарию разводить... Нелька кровожадно нацелилась. Огастус попятился, не сводя с нее расширенных ужасом глаз - но тут опять возникла мама. Она принялась мыть посуду и заодно воспитывать дочь в духе гуманности: - Отрывать у живого существа ноги, или чего там еще - это типичное зверство, - внушала она громко, чтоб и в спальню доносилось. - "В мире животных" помнишь, дядя гадюку гладил, не отрывал ей руки-ноги... Потому что он добрый ко всем, и ты расти доброй. Нужно все живое любить. Маму, папу... Кипяток в раковине набрался по колени Огастусу и поднимался все выше. Огастус поочередно вскидывал ноги, словно балерина в канкане, но когда задницу ошпарила раскаленная волна, заорал, позабыв приличия. - Глянь, подпрыгивает! - смеялась Нелька. - Веселенький... - ...так что пускай поживет еще. Ты же хотела живой уголок, а? По самый пуп в горячей воде, Огастус уворачивался от вилок и ложек, летевших в раковину из поднебесья. На кухню, теряя шлепанцы, влетел служащий Лисинович. Он вообще-то слушался жену, но иногда возражал. - Еще чего! Где поживет - в раковине? Он же расплодится! Жена присмотрелась к Огастусу. - Не расплодится, - констатировала она уверенно. - Это самец. - Откуда такие познания? - подозрительно осведомился Лисинович. - И с чего ты взяла, что самцы этим не занимаются? Еще как... - По себе судишь? - (упрек был незаслуженный, Лисинович не так уж и расплодился), - и вообще, ему же не с кем! - Чего там, набегут бабы, - начал было служащий, но тут оба заметили, что Нелька прислушивается к дискуссии с огромным интересом и постарались отвлечь ее - как, мол, там сбор юных петлюровцев? Отправляясь на работу, Лисинович в передней шепнул жене: - Этого... самца чтоб к вечеру и духу не было! Убежал и с концами... Видала, как она заинтересовалась? Во втором-то классе отроду! - Раннее развитие теперь объявили. Само собой, Тима, само собой, но это делается незаметно, чтоб не травмировать детскую психику. Огастус, ни жив ни мертв, спрятался в чашке. Он слышал весь разговор, но запало одно - самец! Его душили злые слезы. "Только это и увидели! А что за этим личность, душа... Где там! Сами-то кто, если разобраться? А считают себя интеллигентами, тоже еще!" Он понемногу успокоился и наблюдал из своего укрытия за действиями домохозяйки. Огастус чувствовал к ней большее доверие, чем к прочим Лисиновичам, еще бы - она спасла ему жизнь и честь! Но и тут ошибался наивный влюбленный: мадам Лисинович как раз искала баллончик голландского "Тип-топа", чтобы умертвить его, Огастуса, не как-то там по-деревенски, неэстетично, а вполне современно - струйкой в морду! Она перерыла весь дом - "Тип-топ" затерялся. - Так, - подытожила она, загадочно улыбнувшись Огастусу, - придется ради тебя лезть в кладовку, в подвал. Важная персона оказалась... И скрылась в дверях. Огастус послал ей вслед воздушный поцелуй. Он предположил, что ему сейчас принесут чего-нибудь вкусненького. Лишь только захлопнулась дверь, Огастус выскочил из-за чашки и заорал во все горло: - Сифа! Си-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а! На крик его вверху на краю раковины появились сородичи; глазели, тыкали пальцами, смеялись. Огастусу всегда наплевать было на мнение обывателей, но тут стало обидно, к тому же это недоразумение с возлюбленной... Да где ж она, в самом деле? - Си-и-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а-а! - надрывался Огастус. Но Сифа не появлялась. Зато возникла Лисинович со смертоносным баллоном и поначалу обмерла при виде такого множества нелюбимых ею животных. Но уже в следующий момент она обратилась в ангела мщения, и все надуватели и обидчики Огастуса полегли бездыханными в ядовитом аэрозольном тумане. Затем она снова направила на него свой загадочный взор, но тут в дверь позвонили. Пришел сосед с нижнего этажа. - Тараканов гоняете? - осведомился он, не здороваясь. - Что вы, у нас их нет! Это я так... лак с ногтей смываю, маникюр, - соврала Лисинович. Не принято сознаваться, что у тебя есть тараканы, любовники, стригущие лишаи, родственники в Израиле, друзья в психушке... - Маникюр? "Тип-топом"? Да это ж разбазаривание народного добра! Дайте мне, раз у вас их не водится. Ваши все к нам перебежали... Сосед забрал баллончик и ушел. Лисинович вернулась на кухню, показала Огастусу кулак, что он расценил как странное кокетство, и ушла на рынок. Наедине с самим собой Огастус погрузился в размышления о превратностях жизни. - Что есть жизнь? - думал он, расхаживая (руки за спину) между теплых луж. - Жизнь - это загадка, и в то же время жизнь есть способ существования белковых тел. Вообще, жизнь - это миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь... Огастус стал насвистывать музыку композитора Зацепина к кинофильму "Земля Санникова" и немного повеселел. Он слыл эрудитом. Дело в том, что персональное ложе Огастуса находилось в розетке радиоточки, и кухонное радио непрерывно снабжало Огастуса музыкой и самыми различными сведениями. Он знал об упадке экономики, переживал за президента Кучму, которого всякий норовил обидеть, ратовал за возрождение козацтва... Но особенно он любил передачи "Театр у микрофона" - любовь, страсть! - Сифа, Сифа! - воскликнул он под влиянием внезапного импульса и заломил руки в бессильном отчаянии: любимая далеко, он погребен заживо в мокрой темнице, нет радиоточки - кладезя духовной жизни... - Ты чего тут корячишься? Огастус поднял голову и похолодел: прямо над краем раковины светились зловеще глаза Нельки. В груди его все так и оборвалось. - Как же это? Ведь ты должна быть в школе? - промямлил Огастус, лишь бы что-то сказать. - У нас Крыса заболела, математичка! - весело сообщила Нелька. - С трех уроков отпустили. Тебя как зовут? Играть со мной будешь? - Огастус, - безрадостно представился Огастус. - А во что играть? Не до игры ему было. - Я стану спички поджигать и в тебя бросать. А ты удирай. Весело будет, - предложила Нелька. - Нет, - заупрямился Огастус. - Играть со спичками нельзя, так можно поджечь квартиру. Мама накажет к тому же. - Ну, тогда давай спорить на фофаны. - Как это? - не понял Огастус. - Кто проспорил - тому три фофана в лоб. Огастус не знал, что такое фофан, но не обольщался насчет него. Однако, что оставалось делать? Он согласился. - Хорошо, давай спорить. Спорим, сознание вторично, а материя первична? - Спорим, нет! - азартно выкрикнула Нелька. - Вот и проспорила, - холодно бросил Огастус. - Возьми "Краткий философский словарь", он под чайником, вместо подставки. Там про это должно быть. Озадаченная Нелька сняла чайник со словаря. - Ну что, я прав? - Огастус в нетерпении сучил ножками. - Подставляй лоб, фофана получишь! - Подожди ты! - Нелька листала засаленный словарь. - Закон отрицания отрицания... Заработная плата и прибавочная стоимость... Жорес... Кампанелла... (Да, немало уважаемых книг мы теперь суем под чайники)! - Дай сюда! - раздраженно потребовал Огастус. - Это ведь раньше еще в садике проходили. Ищи на букву М. - М вырвата, - обнаружила Нелька. - Ну тогда на С. Тупица! - Сам ищи, - обиделась Нелька и сунула Огастусу под нос раскрытый фолиант. Огастус пополз по оглавлению, близоруко щурясь. - Империализм как высшая, загнивающая... Материализм и эмпириокритицизм, это уже совсем рядом... О! Вот оно, читай. Огастус добрался до края страницы и ловко спрыгнул на стол. Нелька вчитывалась в трудный текст. Он зорко осмотрелся по сторонам. - Я проспорила... Материя первична, так и написано. Она смотрела на Огастуса с неприязнью и вроде бы совсем не собиралась подставлять лоб под фофан. Скорее наоборот. - Скучная игра, - сказал Огастус, чтобы замять неловкость. - Давай лучше в прятки. Чур, я прячусь! Он со всех ног бросился в ближайшую щель. Нелька попыталась его поймать - где там! - Огастус, - позвала она неуверенно, - выходи! Моя очередь прятаться. Но Огастус, окрыленный удачей, приплясывая мчался под отставшими обоями к родной радиоточке. "Умыться, перекусить и спать, спать, спать..." Славно спится на кухне у Лисиновичей после пережитых волнений. Сквозь дрему доносятся знакомые вечерние звуки: вот Лисинович булькнул, захрустел огурцом, чайник пыхтит на словаре, поет Кобзон из радиоточки, а это уже мама-Лисинович: - ...И чтоб я больше не слышала ни про какие прятки! Он что, большой мальчик, этот Маргулис? - Огастус. Он не мальчик... - Тем более. Знаешься со всяким хулиганьем. Как вздую сейчас - сразу забудешь про глупости! Надо хорошо учиться, потому что это хорошо, когда хорошо учатся... Ишь, гадость какая! ...Под утро его разбудил голос Нельки: - Огастус! Огастус! - звала она. - Чего тебе? - недовольно отозвался Огастус из-за обоев. Он только что (во сне) сжимал в объятиях Сифу, и Нелька разбудила его в самый отрадный момент. Валентина, звезда, мечтанье... - Огастус, почему ты не вернулся в живой уголок? - Там сыро, - ответил деликатный Огастус и зевнул. - Который час? - Уже шесть. Огастус, мы еще поиграем? - А как же, - сказал Огастус и перевернулся на другой бок. - Иди, спи пока, рано еще. Афишка с выставки моделей одежды. Конечно же, самой популярной расцветкой остается камуфляж, вот уже на протяжении чуть ли не десятка лет. От первоначальных сугубо армейских образцов, пятнистых фантазий на тему хаки нынешние отличаются рисунком, колоритом, масштабом узора - особенно это заметно в цвете, где сине-белые, так называемые полярные орнаменты соседствуют с пламенно-оранжевыми, именуемые в народе "война в Сахаре". Однако с каждым годом все сильнее новая тенденция, так называемый "постурбанизм". Создатели таких расцветок справедливо считают, что равномерный псевдолиственный убор, вдохновивший когда-то первоавтора камуфляжа, в конечном счете будет полностью вытеснен новыми образцами, как больше соответствующими нынешней боевой (да и мирной обстановке). И в самом деле, когда после очередной разборки мы просматриваем видеоматериал, или снимки, что прежде всего бросается в глаза - мешковидные тела здесь и там, заметные именно благодаря этому лиственному узору, совершенно неуместному на фоне гладких бетонных панелей, асфальта, т.п. Гораздо лучше выполняют задачи военной мимикрии несложные графические имитации, вроде изображения канализационного люка на спине, вместе с фрагментом бордюра, рисунок оголовка бетонной балки с торчащей арматурой; особенно популярен мотив обнаженной кладки. обрушенной штукатурки. Светские женщины, да и красотки из низов, уже вовсю берут на вооружение (уместный термин) достижения военных модельеров. Нужно отметить, что новый стиль идеально сочетается со ставшим особо популярным в дамской среде открытым ношением оружия. Бытовой травматизм Делая вид, что возится со штопором, Фомяк незаметно зашел сзади и ударил жену бутылкой по темени. Та безмолвно сползла с табуретки и распростерлась на кухонном полу. Фомяк нагнулся над ней, приоткрыл веко, пощупул пульс... Сомнений не было. Он переступил через тело и направился к телефону. Спустя полчаса он уже сидел перед следователем. Сл. И чем же, вы утверждаете, ее ударили? Ф. Бутылкой, я вам уже говорил. Сл. Хм... Предварительная экспертиза не обнаружила на ней отпечатков пальцев. Никаких отпечатков - чистая работа, а? Ф. Еще бы. Я вымыл бутылку и вытер полотенцем. Сл. Допустим. Но тогда зачем вы это сделали? Ф. Как - зачем? Я всегда мою стеклотару перед сдачей. Сл. Только не надо запираться и путать следствие, Фомяк. Если это только ваша настоящая фамилия. Для меня очевидно, что данная бутылка не имеет никакого отношения к расследуемому случаю. Кто вы на самом деле и где вы родились? Ф. (озадаченно) К чему это вам? Сл. Тихо, здесь мы спрашиваем, гражданин Фомяк. Зачем вам понадобился весь этот фарс? Ф. Я все сказал, ведите меня в тюрьму. Сл. Ишь, какой шустрый - в тюрьму! Заслужить еще надо... Значит, правду говорить не хотите, так называемый Фомяк? Кстати, эксперт по баллистике утверждает, что в вашей квартире никто не стрелял с тысяча девятьсот сорок пятого года. Что вы на это, а? Ф. Должно быть так и есть. Да и не из чего... Сл. Ну, это мы еще проверим. И еще - под полом у вас не обнаружено никаких тайников со спрятанными там ценностями. Вот такой интересный факт. Ф. Жаль... Сл. (вскидывается) Что - жаль? Ну-ну, подробнее! Сказал "а", говори "б". Ф. Пола мне жаль, а не бэ. Свежепаркетный, буковый. Целый месяц половой жизни затратил в олимпийский 80-й год, пока тридцать два квадрата уложил этого пола, да еще и лаком покрыл... А ваши менты взломали! Сл. (участливо) Вы плачете, гражданин? Учтите, чистосердечное раскаяние... Ф. От одного воспоминания про лак слезы сами бегут. Сл. (в сторону) Тут что-то не так, младенцу ясно, он недоговаривает. Придется очную делать. (Фомяку) Что, так и будем играть в молчанку? Ф. Я все сказал... Сл. Что ж, сам напросился. Пригласите гражданку Фомяк. Ф. (кричит) Не может быть! Нееееет! Жена (входя): Петр, и ты здесь? Сколько мороки! Сл. Скажите, гражданка Фомяк, когда вы видели последний раз этого человека? Ж. Мужа-то? Видела только что... перед самым обмороком этим. Голова трещит, прямо-таки разламывается. Эти обморока, они у меня от полнокровия, а так ничем больше не страдаю. Сл. Какие у вас были отношения с подследственным? Ж. Как это - какие? Супружеские. Подай то, принеси это. Все что надо по хозяйству, соседи даже завидовали. Сл. (саркастически) А вот он утверждает, что убил вас. Ж. Не обращайте внимания. Живем душа в душу, потому это... слегка сдвинулся, когда я упала в обморок. Пройдет. Ф. (вне себя) Вскрытие должно показать, что я не вру! Ж. Ладно, Петя, хватит расстраиваться, обошлось. Давай-ка, поднимайся. Нам до вскрытия еще жить да жить вместе. Плечом к плечу по жизни шагать, как в песнях поется... Так что пошли домой, дел невпроворот! Сл. (долго глядит на захлопнувшуюся дверь) Н-да, во всех отношениях подозрительная семейка. Запрошу-ка центральную, нет ли у них чего с наркотой... У себя дома супруги опять заняли места возле кухонного стола, и Фомяк тут же полез в ящик за штопором. Музыкальная пауза Эх, да загулялы, загулял, загулял, И-эх да паренекы маладой да маладой, да! Или же: На Тихорецкую состав отправится, Вагончик тронется, перрон останется.... А может и такое: Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые... Казалось бы, чего там гигантской русской культуре, какое дело ей до того, что вы (студентка, бедовый парень, старик) там в этот миг напеваете - романс, или подгитарную попевочку, у нее неоглядные серьезные задачи, она огромное, непостижимое в целом и живое (!) существо. Но живое оно лишь тогда, и большей частью тогда, когда девчонка забылась над томиком Есенина, школяр вгляделся в саврасовский "Проселок", когда хмельная команда поет во все горло "Бежал бродяга с Сахалина", когда престарелый, отринутый отовсюду человек бормочет про себя "Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит..." Вот ведь как, и она, прекрасная и сияющая, от нас зависит, от нас, вовсе несовершенных, а часто и вполне жалких людей. Без нас она бы умерла, вот ведь как... Сонет ... Анжелика прикована к черной скале; розовотелая, пленительная, откинула она голову, закатив глаза, будто говоря - когда же кончится, наконец, это безобразие? И в самом деле - какому олуху пришла мысль поступить с прекрасной блондинкой столь неестественно? Не тоскуй, Анжелика, свобода и любовь уже рядом: Роже в ослепительных латах примчался на выручку. Но блистательный Роже пока не удостаивает ее взглядом (всему свое время), бесстрастно, сосредоточенно вводит он копье прямо в пасть зеленокожего морского чудовища, чудище в ужасе и страдании. Рыцарь прилетел на крылатом грифоне, заглядывающем в глаза хозяина со свирепой преданностью; лошадиная часть грифона зависла с копытами, поджатыми к брюху за ненадобностью в воздушной среде. В густых сумерках лишь плащ Роже да телеса Анжелики светлеют над картинно разбушевавшимися валами... Поль (теперешняя ипостась гимназиста Приселкова) умилялся Энгром, он был завистливо очарован этой театральной интерпретацией мифа. Начало девятнадцатого века восхищало его здоровым артистическим простодушием, немыслимым в наш железный век. Репродукция Энгра висела на стене, а из-под стекла письменного стола выглядывала "Кружевница" Брюллова, она кокетливо смотрела на Поля - толстого длинноволосого юношу в поношенном спортивном костюме. Ваза и старинный подсвечник, стакан с карандашами, бронзовая пепельница - уютное местечко книжника и поэта. Поль вытащил лист бумаги из аккуратной стопы и написал посредине "Сонет". Он задумался. Поэтический размер задундел в голове, обрастая потихоньку словами. Туруру. Туруру туруруруруру. Первая строчка вроде бы получилась. Молчанье. Я смотрю в немую глубь окна... Красиво, оценил Поль. Он глянул вглубь окна, чтобы полнее проникнуться настроением сонета. Сонет, решил он про себя, будет изображать ночь, такую же как у Энгра, но несколько отраднее, он должен быть полон легкой томительной грусти, но светозарным как лунная дорожка. За стеклом рдел декабрьский закат. Мерзлая земля, облитая недавним дождем, сияла в глянце гололеда, что-то фантастическое было в этой всеобщей лакированности, осиянной вдруг нежданным солнцем. Простертые ветки кленов были унизаны ледяным стеклярусом. На осклизлом бугре у котельной пресмыкался местный алкоголик Чепуев в предпоследней стадии опьянения. Поль пустил свой взгляд дальше в поселок, за Чепуева, к дубам, черневшим вокруг пансионата закрытого на зиму, к пустынной полосе шоссе и одиноким трактором на ней... ...Я смотрю в немую гладь окна. Тут следовало избежать искушения рифм "весна" и "луна". Банально. Что-нибудь посвежее... Пелена? Встает луна. И моря пелена... Чепуев ерзал по косогору, как жук, перевернутый на спину. Две школьницы прошли мимо, потешаясь над пьяным. Чепуев здесь был привычным атрибутом пейзажа, как, скажем, труба котельной. Поль продолжал: ...И моря пелена вдали подернута... Подернута! Затасканный архаизм. Может - затянута? В этом какая-то метеорологическая обыденность. Застелена - того хуже... Он потянул штору. Усилия Чепуева отвлекали его, они явственно снижали вдохновение. Наконец пришло: Вдали очерчена мерцающею дымкой Ну, это уже что-то. Поль встал и, бормоча ритмические строки, заходил вокруг стола как сомнамбула. В просвете шторы мелькнул копошашийся силуэт. Поль шагнул к окну с сердцем . - Поразительно! Другой уже успел бы протрезветь от холода. Чудовищно пьян, чудовищно... Между тем Чепуев одолел частично земное притяжение и, придерживаясь руками, утвердился на скользком бугре в позе спринтера по команде "Внимание!" Поль заинтересовался, приник к стеклу. Закатное солнце светило Чепуеву прямо в мокрое седалище, он содрогался перед решающим усилием... - Ну! - чуть не крикнул Поль. Увы, Чепуеву не удалось принять вертикальное положение, свойственное человеку. Раздосадованный Поль отошел от окна. ...мерцающею дымкой. Подходит ночь со странною ужимкой... Со странною ужимкой! Находка! Нужно дать достойную пятую строку. Одна... темна... вина... стена... верна... белена. Белена, черте-что! Сторона... Не так, чтоб ново. Нейтрально. Подходит ночь со странною ужимкой. Костер из звезд. Ночная сторона.. Неточность, отметил Поль. В полнолуние не бывает костра звезд. Чуть веет бриз... О, то что надо. Или еще лучше: Чуть веет свежестью ночная сторона Он перечел пятистишье и остался доволен. Следовало закрепить успех. Солнце село, и хрустальные эффекты гололедицы погасли, исчезли бесследно. Надвигался заурядный декабрьский вечер; темная фигура все еще ворочалась под котельной, Поль с беспокойством следил за ней. Темная фигура отравляла стихотворчество, ей не нашлось бы места у Брюллова, у Энгра, в хрупком мире классицизма. А вот в декабрьской темени ей было как раз. Он начал новую строфу. Мне грустно и светло. В оконное стекло... Мне грустно и светло - плагиат, но жаль выбрасывать. В оконное стекло туруруру туруру туруруру. ...глядит загадочно высокое светило Неплохо. В хорошо выдержанном ключе ретро. Постыло... не мило... претило... И видно все мне, что со мною было, И знаю я - что было, то прошло... Защипало в носу от сладкой грусти. Тут можно обойтись и без пятой строки - незачем держаться жесткого канона. Хороший минор... Поль выглянул за штору: Чепуев неподвижно лежал под котельной темной компактной массой. Поль напялил стеганую куртку, сунул ноги в башмаки, без шапки выскочил в сырую темноту. В самом деле, скользко было неимоверно, влажная холодная слизь облекала все, чего он касался.. Впотьмах ему сперва почудилось, будто он заблудился во внутренностях огромного, погибшего давным-давно динозавра. Пока добрался до Чепуева - упал, ударился локтем. Чепуев лежал, прикрывшись рукой, словно дремлющий кот. Поль подступил к нему, не зная что делать. Брезгливо похлопал по спине. - Вставай, замерзнешь! Пьяница мирно заворковал в ответ. - Вставай! Поль, озлившись, пихнул его ногой, потерял туфлю, пришлось искать ее наощупь. Чепуев укорно сквернословил, его одолевало непобедимое пьяное забытье. Поль огляделся - в близкой тьме причитала старушечья фигура с растопыренными руками, одолевая шажок по шажку предательский путь. Это не помощник. Больше никого не виднелось на темной окраинной улице. Он взялся за мокрое туловище, попытался поднять - руки и ноги пьяного безвольно влеклись по льду, не обретая твердости. Буксируемый сладко бормотал во сне, невнятно матерился. Поль возился с ним, словно борец в партере; стоило ему лишь поставить тяжелое тело, как ноги складывались на шарнирах, и Чепуев мягко, неудержимо сползал вниз. - Ах, будь ты неладен, скот! Поль кое-как отволок его к стене котельной, посадил на выступ цоколя. От Чепуева шел запах мокрой псины и спиртного кислого зелья. Он громко икал и содрогался от холода - видимо, приходил в сознание. - Парень, где это я, парень? Как пройти на Пятый переулок, парень? Он заговорил на удивление быстро и связно, щелкая время от времени зубами, что придавало его речи некую хищность. Поль вспомнил страшилище Энгра. - Как это я сюда попал, парень? Поль объяснил ему, что все в порядке, он недалеко от дома, идти вон в ту сторону. - Придешь, переоденься и ложись спать. Пока он говорил это, Чепуева плавно повело вбок, он лег на цоколь и тут же всхрапнул. - Да ты что, снова усоп! Ужасаясь самому себе, Поль поднял его за ворот, зафиксировал в сидячем положении и несколько раз съездил по мокрой физиономии. Чепуев мгновенно очнулся. - Не шуми, парень, это... Где это я, ты не знаешь? Путь их напоминал нелепый затянувшийся аттракцион, вроде бега в мешках, усложненного лужами и препятствиями. В скользкой тьме Поль придерживал тяжкое ватное тело, угадывал направление начинающегося падения, ловил, терял, снова поднимал... Два квартала они одолевали почти час. У ворот Чепуева навстречу вышла девушка в светлом ореоле пухового платка вокруг лица. Поль узнал Веру, дочь алкоголика. Она молча подхватила отца со свободной стороны и они вошли в настежь отворенную дверь. Поль осмотрелся в тусклой комнате; замызганная убогость окружала его, комната была почти голой, если не считать железной кровати со слежавшейся засаленной постелью, куда тут же рухнул Чепуев, да разбитого репродуктора на стене. Лилась нежная скрипка; роскошь этих звуков была неуместна в ужасной комнате пьяного. На сизом лице тут же возникло выражение животного покоя. Скрипка все играла. Вера стояла, потупясь, не зная что сказать. Поль мог бы и уйти, но он все медлил почему-то. - Спасибо, - наконец выговорила Вера. Глянула на него исподлобья - тяжелый взгляд для шестнадцатилетней. Поль перевел глаза на лежащего. Вдруг ощутилось какое-то смутное сходство, уже почти стершееся между нею и этим пропащим человеком, и от этого сходства Полю стало не по себе. - Спасибо, - еще раз повторила девушка. Ей не терпелось выдворить Поля, румянец стыда стоял в горячих щеках. - Если что надо, так вы... - неопределенно предложил Поль. Вышел на освещенное крыльцо, девушка за ним. Они стали под звездным небом, подсвеченным со стороны близкого города слабым заревом. Вера смотрела мимо него тем же непроницаемым, сумрачным взглядом. - И часто он... - начал было Поль. - Досвидания, - сказала Вера тихо и исчезла в дверях. Поль еще смотрел некоторое время сквозь стекло, как она ходила возле Чепуева, как затем зажглось окно с незатейливыми занавесками, видимо в ее комнате... Начинало морозить. Дома мать уже вернулась со смены и стряпала в маленькой светлой кухне. - Ипполит, где ты был? Двери не запер, без шапки... Поль отвечал невпопад, тщательно мыл руки под рукомойником. Над столом с "Кружевницей" зеленая настольная лампа ровно светила на неоконченный сонет. Поль уселся, взял шариковую ручку, ожидая возврата музы... И видно все мне, что со мною было, И знаю я - что было, то прошло... Стихи напомнили ему бумажные цветы. Он представил Веру, стройную и как бы непроницаемую для всей той жизни, какую вела в нищете, с пропойцем-отцом. Еще раз зачем-то выглянул на улицу, где мертвый фонарь с запоздалой ненужной теперь яркостью освещал опустевшее давно ристалище... В самом деле, полнолуние. Вера вперемешку с грифонами, монстрами, пьяным Чепуевым витала в его снах, поздняя луна освещала квадратик бумаги. - Молчанье. Я гляжу в немую глубь окна... - громко декламировала луна наивные стихи, полные юной отрадной печали. Сердца трех Среди ночи Карякин услышал возле правого уха знакомый писк, подобный отдаленному зуммеру. "Ага, приятель, - насторожился Карякин, переворачиваясь на спину. - Кровосос! Комаров мне только нехватает для полного счастья. Щас я тебе устрою!" Он включил ночник и откинул одеяло, чтобы усилить искушение насекомого. Комар завис в окрустностях карякинского плеча, тот наблюдал за ним, скосив злой глаз. "Ишь, развалился! - неприязненно думал комар, облетая волосатые угодья Карякина. - До чего они противны, эти новые! Но пора перекусить..." Карякин держал наготове увесистую ладонь, внимательно следя за перемещениями противника. Комар меланхолически описывал круги возле самого пупа. "Вроде всего изобилье, а есть нечего. Макдональдс, одним словом. Из-за такого меню еще и жизнью рисковать? Ишь, пятерню растопырил!" Комар для виду приземлился на живот и тут же взлетел. Карякин изо всех сил врезал себе по солнечному сплетению и на некоторое время лишился дыхания. "Нет, - думал комар, - напрасно я соблазнился на это сало, будто какой-то петлюровец. Вон все наши - только прослышали о гастролях Лолиты Красюк и тут же слетелись к ее балкону. Гостиница "Мир", шикарно! Да-а, ради Лолиты можно рискнуть всем!" Комар представил себе, каким наслаждением было бы укусить Лолиту Красюк в бедро. Набирая высоту, он взмывал к вершине карякинского колена. Взгляд его привлекли большие синие буквы, тянувшиеся вдоль всей голени. "Нет - в - жиз - ни - счас - тья," - читал комар по-складам - (не из-за малограмотности, а потому, что текст возникал постепенно, по мере пролетания). - Банальный тип во всех отношениях... О, если б Красюк остановилась неподалеку! А то лететь через весь город, на ночь глядя..." Карякин снова попытался уловить комара в горсть. "Размахался! - увертывался комар из потных рук Карякина. - Это тебе не бывшее государство разворовывать! Крутой, видите ли..." Попытка не была засчитана. - Мошка, мразь, смотреть не на что, а сон переведен! - ругался Карякин, шаркая в шлепанцах к приемнику. - И так везде - чем враг мельче, тем он подлее. Ах, Лол