Пересиливая боль, Первак расхохотался. Из горла, тонко взвизгнув, вырвался желтоватый комок пламени, растекся слабым свечением. Капли крови замерцали рубиновыми огоньками. Повинуясь воле всемогущего Куллы, с дороги поднялся дымный кокон, плотной завесой укутал сияющую гневным мщением душу вновь созданного Встречника. Неведомая сила ринула Первака прочь с дороги. Кулла дико взвыл, расхохотался и помчался следом за темной приплясывающей тенью. "Провожает сына", -- ощущая внутри страшную пустоту, устало подумал Первак и закрыл глаза. -- Сынок, сынок... -- раздался где-то рядом тревожный голос матери. Первак приподнял веки и зажмурился от яркого солнца. Где он? Что случилось? Зелень леса качалась перед глазами, лицо матери маячило белым расплывчатым пятном. -- Ты зачем к ведьме ходил, сынок? -- дотошно выпытывала она. -- Не след туда ходить. Вон она тебя, бедного, совсем заморочила... Первак помотал головой, удивился: -- Мать, мы где? -- Как где? В печище нашем... Соседки мне сказали, будто ты к ведьме пошел, вот я и выскочила тебя встречать, а коли что, так и защитить. Что ж это сотворила с тобой ворожея? Первак нахмурился. Значит, и Кулла, и Встречник -- всего-навсего ведьмины шуточки? Он оперся на хрупкую материнскую руку, опустился в грязный, подтаявший снег. Взгляд ненароком задел свежий шрам на ладони, сомнения вновь затуманили разум. -- Это откуда? -- спросил у матери. Она отшатнулась, обеспокоенно положила руку на лоб сына: -- Да у тебя, никак, жар... Ты ж недавно порезался, когда новый топор с отцом ладил. Не помнишь, что ли? Первак снял ее руку со лба, прижался к ней губами. Он не помнил. Ничего не помнил. Даже былой ненависти... И вспоминать не хотел. ГЛАВА 3 Неохотно разомкнувшись, зеленые ветви елей выпустили путников на пустынную, рассеченную посередке глубоким изгибом заснеженной реки поляну. -- Киба, -- негромко сказал Егоша, поджидая выбирающуюся из-под лесного полога сестру. -- А Чоловки чуть дальше. -- Я помню, -- вглядываясь вдаль огромными, глубоко запавшими глазами, отозвалась та. Егоша покачал головой. Последние дни пути дались Настене нелегко. Она все чаще отказывалась от еды, кричала во сне, а порой начинала бормотать что-то невнятное, уставившись в пустоту, словно каженница. Что подкосило ее: утомительные блуждания по лесным тропам, долгие морозные ночи под ненадежными елевыми лапами или тоска по родному печищу, -- Егоша не ведал, но страх за сестру бередил душу. Уж слишком хрупкой и нежной была она дли вьюжных холодов сеченя. -- Я помню, -- углядев его недоверчивый жест, повторила она. -- Мать нас сюда возила, когда маленькими были. Мы на лугу этом играли, а в Кибе, вон там, где поуже, в воде плескались. -- Неужели помнишь? -- удивился Егоша. Может, и не все, но Настена припоминала верно. Когда-то, очень давно, мать брала их с собой в Чоловки на помочи. Здесь жил ее брат -- дядька Негорад, маленький, щуплый и незлобивый мужичонка. Сколько годков тогда сестре было? Два иль три... -- Помню... -- еще раз подтвердила она и, неожиданно обернувшись к Егоше, прошептала: -- Як людям хочу. -- Я и сам хочу, -- еле удерживаясь от обидной для сестры жалости, ободряюще улыбнулся он. -- Только пока мы до печища дойдем, ночь опустится. Нехорошо добрых людей в столь позднее время тревожить. Лучше переночуем здесь где-нибудь, а на заре отправимся в печище. Настена понуро уронила голову: -- Пожалей меня, братец... Не могу больше... От ее несчастного голоса у Егоши где-то внутри застонала, разрываясь, невидимая жилка, брызнула на сердце жаркой болью. Часто ли просила его сестра? За долгое время пути ни разу не упрекнула, не пожаловалась. Себя забывая, жизнь ему спасала. Как теперь отказать ей в этакой малости?! А люди... Да что люди? Чай, у них сердца тоже не каменные. Сперва, может, испугаются поздних пришельцев, шум поднимут, а потом поймут, простят. Сами небось ведают, каково в сечень месяц на холодном снегу ночевать. Егоша опустился перед девчушкой на колени, ласково коснулся ее испачканного подбородка гибкими пальцами: -- Сестра ты мне... Как просишь, так и сделаю. Настена робко вскинула на него усталые глаза. Егошу передернуло, будто она упрекнула его в чем-то. Волной накатила злость на себя самого -- слепого да грубого. Как жил он раньше?! Почему не замечал в бархатистых глазах сестры этой нежной преданности? А может, не хотел замечать? Свои мелкие радости и печали тревожили душу -- не до девчонки, хвостом за ним ходившей, было... Считал ее малявкой сопливой, помехой досадной. Теперь только понимать начал, что вею свою короткую жизнь проходил мимо единственной верной души. Егоша вздохнул, обнял Настену за хрупкие плечи и, вкладывая в слова всю запоздалую нежность, прошептал: -- Пойдем. Немного уж осталось. -- Пойдем, братец, -- с готовностью отозвалась она и тут же зашагала вперед -- маленькая темная фигурка на засыпанной снегом равнине. Чоловки недаром славились обильными урожаями пшеницы, и недаром сзывали здешние жители на помочи всех родичей: от ближних, живущих в соседнем дворе, до самых далеких, из болотных и лесных печищ. Поля вокруг Чоловков раскинулись просторно, и на их пустынной белизне Егоша чувствовал себя неуютно. Куда веселей было идти по лесу. Там никогда не было тишины. Скрипели над головой деревья, поскуливал заплутавший в ветвях ветер, подавали негромкие голоса звери, и легчала душа от бегущей рядом невидимой жизни. Лес походил на человека -- лишь в смерти замолкал, а на равнине всегда было холодно и пусто, словно в логове самой Морены. И ночь, как назло, выдалась темная. Изредка сквозь облачные прорехи выглядывала луна, окатывала снежную пустоту блеклым светом и вновь скрывалась, затертая боками темных Перуновых коней. Шел бы Егоша один -- давно бы уж повернул назад в лес и там переночевал, но, словно напоминая о данном обещании, Настена хрипло и часто дышала ему в спину. Он, с малолетства приученный к дальним переходам, и то валился с ног, а каково приходилось ей? Небось давно уже в кровь ноги стерла, да признаться не желала. Не мудрено, что рвалась в печище, тянулась из последних сил к человеческому теплу. Словно услышав его мысли, Настена, привалилась к его спине, потянула в снег. Егоша развернулся, подхватил сестру, вгляделся в ее узкое, запрокинутое к темному небу лицо: -- Что с тобой? -- Худо мне, Егоша... -- скривились в жалком подобии улыбки посиневшие девчоночьи губы. -- Совсем худо... Егоша сдернул рукавицу, захватил полную ладонь снега и грубо принялся тереть Настенины щеки. Он был охотником, частенько в одиночку боролся с зимними хворями и потому знал: против нежданной лихорадки снег -- верное средство. Ненадолго, правда, помогает, но Чоловки-то совсем рядом, а там найдется знахарка -- поднимет сестру. -- Потерпи немного, -- подхватывая Настену за тонкую талию, попросил он. -- Я уж и голоса слышу, и шум печищенский. Сколько раз казнил он себя потом, что забыл о позднем времени. Все задним умом крепки, а тогда ему и в голову не пришло -- кому ж это ночью захотелось на все печище греметь да песни распевать? Просто побежал на шум и поволок за собой Настену. Сестра всхлипывала на его плече, не веря шептала: -- Люди, люди... А возле самого печища, углядев темные громады изб, с неожиданной силой вырвалась из рук брата и с истошным криком ринулась вперед: -- Люди!!! Егоша рванулся следом, но Настена бежала прытко, словно по ровной дороге. Голубой платок на ее голове сбился в сторону, толстая русая коса, вырвавшись на волю, расплелась, посеребренные луной длинные волосы заплескались по ветру. Казалось -- не девица бежит через поле, а сама Вьюжница, облекшись плотью, мчится, оберегая свои владения от людского племени. Вот на миг скатилась в неприметный овражек, взметнула позади себя снежный вихрь и тут же вновь появилась, полетела навстречу растревожившим ее покой напевным женским голосам. Егоша вслушался, разобрал слова песни: -- Смерть ты, Коровья Смерть! Заходить к нам не смей! Уходи из села! Из закутья, из двора... Он не успел окликнуть сестру. Заглушая людские голоса, громко и угрожающе забренчало железо. Настена приостановилась и, зайдясь криком, ринулась назад. -- Вон она! Держи! Настена обернулась, споткнувшись, рухнула в снег. Из-за чахлых, поросших краем поля кустов выскочили белые женские фигуры. -- Вот она! -- Высокая крепкая баба в длинной рубахе и с распущенными по спине темными волосами издалека метнула в лежащую ничком Настену сковороду. Остальные женщины дико завопили и, утопая в неглубоком снегу босыми ногами, ринулись вперед. -- Настя! -- Егоша стрелой проскочил перед ними, упал на сестру, прикрывая ее собой. Брошенный какой-то меткой бабой серп мазнул по его плечу, вырвал клок из старой, заношенной телогреи. Настена слабо зашевелилась под ним, подняла мокрое от снега лицо. -- Бежим! -- тряхнул ее Егоша. -- Зачем? -- странно улыбаясь, спросила сестра. В ее распахнутых глазах сияло тихое, безмятежное счастье безумицы. Егоша застонал от отчаяния. Неужели она не видит, что делается в печище?! Что для этих баб они вовсе не люди, а страшная скотья болезнь -- Коровья Смерть? По старому обычаю каждую весну собирались в словенских печищах бабы и, изгоняя Коровью Смерть, с песнями да шумом опахивали все печище. А впереди всех шла повещалка в вывернутой шубе и тянула оберегающую борону. Однажды, когда он был совсем маленьким, повещалкой избрали мать. Она приготовилась еще с вечера -- старательно умыла руки, заперла скотину, прикрутила накрепко, чтобы не сорвался, веселого пса Бобрика. По малолетству Егоша думал, что мать собирается на веселый праздник, неотступной тенью бродил за ней по избе, трепал вышитый подол и упрашивал: -- Возьми меня, мам. Ну возьми меня. -- Глупенький, -- обнимая его и приглаживая непослушные вихры, смеялась та, -- ты отрок, а значит, должен дома сидеть, глаз на двор не показывать. -- А я все равно выйду! Выйду! -- обижался он. Мать мрачнела и молча взглядывала на сидящего в сторонке отца, будто опасалась чего-то. Егоша понимал -- за ее молчанием кроется нечто страшное, но по-настоящему испугался только утром, когда мать вернулась. Босая, в рваной по подолу рубахе, с всклокоченными, измазанными землей волосами. На ее щеке багровела свежая ссадина, а тонкие пальцы покрывала бурая, уже успевшая засохнуть чужая кровь. Такой Егоша ее еще никогда не видел. Изумленно хлопая на мать огромными зелеными глазами, он забился в угол и услышал, как отец горько спросил: -- Кого убили? Мать резко повернулась к мужу, губы ее задрожали, но, пересилив затаившееся в душе подозрение, твердо ответила: -- Коровью Смерть мы убили! Коровью Смерть! Отец покачал головой и вышел. Егоша выскочил следом и увидел, как, взяв волокушу, отец потащил ее по уходящим в поле следам босых ног. Отцу было тяжело -- седая голова клонилась к земле, плечи горбились. -- Я с тобой! -- подскочил к нему Егоша и, помогая тянуть сани, схватился за веревку, но тот лишь покачал головой: -- Нет, сынок. Останься с матерью. Худо ей нынче. А Егоша все-таки не послушался -- побежал за отцом краем поля. Потому и углядел то, чего потом не мог забыть много ночей. Посреди лядины отец споткнулся, склонился над чем-то кроваво-красным и, словно испугавшись, отер лоб крепкой ладонью. А потом принялся это красное укладывать на волокушу. Егоша не сразу понял, над чем возился отец, а потом, разглядев, согнулся пополам от разорвавшей нутро судороги, заскулил по-щенячьи и пополз прочь, мечтая навсегда забыть искореженное страхом и болью мертвое лицо разорванного на куски незнакомца и его переломанную руку, вывалившуюся из саней. Отец увез мертвеца в лес да так никому и не признался, что печищенские бабы убили случайного путника, приняв его за Коровью Смерть. Схоронил эту тайну вместе с телом несчастного, а все же мать о чем-то догадалась и с той поры перестала по весне вместе с остальными бабами опахивать печище. Егошу передернуло от жутких воспоминаний. Страх вполз в душу, дохнул на нее леденящим холодом. Бежать! Бежать от озверевших баб! Егоша вскинул на плечо брыкающуюся сестру и, ломая кустарник, ринулся прочь от пронзительного женского визга. Чутье тянуло его к лесу, но, видать, хитрые бабы не впервой застали на своем поле непрошеных гостей. Разделившись, они кинулись наперерез Егоше. В их руках поблескивали острые серпы и вилы, волочась за хозяйками, неглубокий снег вспахивали тяжелые курицоки и сковороды. Впряженная в борону здоровенная тетка вывернулась из накинутых на плечи веревок и бросилась наискосок, отсекая Егошу от спасительного леса. За редкой порослью кустов мелькнуло ее искаженное ненавистью лицо. Неожиданно придя в себя, Настена отчаянно завизжала, задергалась. Ее телогрея распахнулась, цепляясь густым мехом за низкие ветви кустов. Ослабшие ноги уже не держали Егошу, трепыхающаяся на спине Настена мешала бежать, сердце зло бухало, грозя разорвать грудь. Сквозь застилающий глаза пот болотник видел белые фигуры женщин и, словно затравленный зверь, кидался из стороны в сторону, силясь отыскать проход между живыми вестницами смерти. -- Про-о-очь! -- Откуда-то сбоку вывернулась грузная туша повещалки. Изогнутое лезвие ее серпа грозно взметнулось над Егошиной головой. Он разжал руки и, чувствуя, как безжизненно сползло на снег отяжелевшее тело сестры, поднырнул под лезвие, изо всех сил ударив повещалку головой в живот. Баба охнула, согнулась пополам. Ничего не соображая, Егоша пнул ее ногой и, кашляя, склонился над Настеной, пытаясь вновь втянуть ее на спину. Руки дрожали, не слушались, перед глазами плавали разноцветные точки. Он не заметил, когда повещалка дотянулась до серпа, но, неведомым чутьем уловив опасность, вырвал из-за пояса топор и с размаху рубанул взметнувшуюся над Настеной женскую руку. Что-то хрустнуло, и горячая, липкая кровь брызнула ему в глаза. -- Боги пресветлые -- глядя на корчащуюся перед ним бабу, взмолился Егоша. -- Где же вы?! Где ты, Дажьбог?! Где Велес, защитник сирых на тверди земной?! Но боги молчали, а опахальщицы были уже совсем близко. Бежали, не чуя боли в изрезанных настом ногах, потрясали своим жутким оружием. Видели ли они, что случилось с повещалкой? А коли видели и не испугались, значит, теперь их ничем не остановишь. Хоть бы Настену не тронули... Но ведь и ее не пожалеют... Егоша прикрыл глаза и зашевелил губами. "Хоть кто-нибудь, помогите нам! -- беззвучно молил он. -- Хоть человек, хоть дух, хоть зверь лесной! Не меня сберегите -- за сестру прошу!" Над его склоненной головой хрустнула ветка. Все. Конец. Егоша вскинул глаза -- увидеть лицо той, что лишит его жизни, но не увидел ничего. Затягивая небо, по кустам плыл серый туман, смыкался вокруг него плотным коконом. Женские голоса за дымной завесой звучали глухо и растерянно. Не веря в чудо, Егоша подполз к сестре, обнял ее. Он не понимал, что происходит, лишь чувствовал, что неминуемая смерть отступила перед кем-то неведомым и могучим. -- Ты же сам просил помощи, -- прошептал тихий голос за его спиной. Разворачиваясь, Егоша нелепо кувыркнулся на бок. -- Не бойся, -- закачалась перед ним серебристая, словно сотканная из лунного света, зыбкая фигура. -- Мертвяк... -- ужаснулся Егоша, не в силах отвести глаз от страшного видения. -- Глупости! Не мертвяк я, а Блазень, -- заколыхался нежить. -- И страшиться тебе нечего. Я не убивать -- помогать тебе пришел. Гляди. Под его руками защитный туман начал таять, открывая столпившихся вокруг кустов женщин. Они растерянно озирались по сторонам, выискивая невесть куда ускользнувшую жертву. Не спеша Блазень поднял над Егошей прозрачные ладони, широко развел их в стороны. Туман между ними загустел, сплелся в крупный белесый комок. На глазах у Егоши комок отяжелел, налился плотью. Появилась подвижная мордочка с быстрыми красными глазами, куцый хвост, длинные уши. Заяц! -- Уведи, замани, запутай... -- протяжно пропел Блазень, опуская на землю свое творение. Заяц пряднул ушами и вдруг высоко подпрыгнул, подставляя взорам разъяренных женщин слепяще белый бок. Недоуменно уставившись на возникшего из пустоты зверька, они смолкли. Заяц подпрыгнул еще раз и, петляя, помчался прочь от Егоши. Белым шариком он прокатился под ногами одной из баб и, виляя из стороны в сторону, устремился к печищу. -- Коровья Смерть! -- заорала баба, запоздало ткнув курицоком в примятый зайцем снег. -- В печище бежит! -- подхватила другая. Увидев скачущую к избам Коровью Смерть, перепуганные бабы сорвались с места. Завывая, они ринулись за белым, мечущимся по полю пятном. Блазень зашелестел сухим смехом. -- Кто ты? -- Егоша с трудом удержался от желания протереть глаза и согнать ночное наваждение. Не ответив, Блазень плавно подтек к лежащей без движения Настене и завис над ней призрачным облаком. -- Она умрет. Егоша взглянул на сестру. Пепельно-серое лицо и застывшие, бессмысленные глаза девочки напугали его. -- Настена! -- Он схватил ее за плечи и слегка встряхнул. -- Настена! -- Нет, не так, -- остановил его Блазень. Егоше странно было видеть, как сквозь его бледное тело виднеются кусты, и поле, и даже бегущие прочь бабы. Но дивиться было некогда. С Настеной случилось что-то страшное... -- Настена... -- еще раз жалобно позвал он. -- В нее Исполох вошел. Изнутри грызет, -- уверенно заявил Блазень. -- Зови ее, не зови -- она не услышит. Только в Полоцке есть ведун, который может изгнать Исполох из человечьего тела. При Рогнеде живет. Хороший ведун. Знакомец мой. Егоша протянул к Блазню руки и взмолился: -- Помоги. Кто бы ты ни был -- помоги! Белесые губы призрака растянулись в улыбке, узкие ладони приподнялись, расходясь в стороны. -- Нетерпеливый ты. А вот благодарный ли? Я жизнь тебе сберег и за это платы не спросил, а коли сестру твою спасу -- согласишься ли вовремя должок возвратить, в трудный час послужить мне? Егоша почувствовал, что его душа всеми силами противится нежити, и уже было открыл рот, но Блазень немного сдвинулся и, словно ненароком, задел щеку Настены. Она застонала. "Умрет сестрица, коли ей не помочь", -- подумал Егоша. Он не мог представить тихую и маленькую Настену мертвой. Вспомнились ее добрые глаза и то, как умолял великих богов пощадить ее, не задумываясь, кому придется служить. Тряхнув головой, он решительно выпрямился: -- Спаси сестру. Сделаю все, что велишь. Блазень взметнулся над землей, протянул руки к Настене и невнятно забормотал. Выплывающие из его рта струи дыма медленно закружились возле хрупкого девичьего тела. Егоша закусил губу, чтобы не закричать. Блазень завыл, взвихрился и колючими снежными брызгами ринулся мимо Егоши. Синее облако потекло за ним, и на примятом снегу не осталось даже следа Настены. -- Эй! -- опомнившись, закричал Егоша. -- Как узнаю, что ты не обманул? Что жива сестра? Блазень остановился, скользнул прохладной сыростью к его лицу. Вкрадчивый шепот проник в уши: -- Ты обещание свое помни, а уж я не обману. Коли пожелаешь -- сыщешь потом сестру в Полоцке. Вылечит ее Рогнедин знахарь... -- И уже не шепот, а гром заколотил в уши тяжелыми молотами. -- Должок возвратишь! Помни! Знахарь!.. Рогнеда! Сестра! Обнажая под собой чудовищную темноту, призрачное облако взвилось к небу и рухнуло, навалилось на плечи, пригибая Егошу к земле. -- Прощай, Настена! -- скатываясь в бездну, успел крикнуть Егоша. -- Живи... -- Прощай, -- долетел издали тихий голосок сестры. -- Прощай... ГЛАВА 4 Обоз киевского князя медленно полз по заснеженному руслу реки. Варяжко уже который раз пожалел о том, что вопреки уговорам Рамина двинулся в дальний путь не на санях, а на более удобных для летних переходов тяжелых телегах. Но ему хотелось войти в Полоцк именно так -- на телегах, будто настало уже долгожданное лето. Хотелось, чтобы, увидев среди снега и холода летний обоз с богатыми дарами, люди подивились, а Рогнеда изумленно ахнула и сразу поняла -- пришли из Киева не с обычными вестями, а с чем-то очень радостным и важным. Собираясь в дорогу, Варяжко словно видел ее перед собой -- высокую, голубоглазую, с пшеничной косой и надменным белым лицом. И, представляя, как в изумлении округляются светлые глаза княжны, слышал ее гортанный голос: -- Как Ярополк? Здоров ли? Варяжко давно знал Рогнеду. Он не первый год ездил в Полоцк с поручениями и всегда доставлял княжне весточку от милого ее сердцу киевского князя Ярополка. Рогнеда удалась всем -- и красой, и нравом, поэтому сердце Варяжко радовалось мысли, что когда-нибудь войдет она на Ярополков двор не гостьей, а женой князя. Ярополк долго тянул со свадьбой. То ссорился с древлянами, то грустил по погибшему брату и только нынче решился -- позвал к себе преданного слугу и велел ему идти в Полоцк с богатыми дарами и вестью, что по осени сам явится за Рогнедой. Впереди обоза в рассветной дымке звонко закликали весенние птахи. Усиливаясь, птичий гомон полетел по лесу. Варяжко насторожился, предостерегающе поднял руку. Птичьи крики -- сигнал. Знать, наворопники что-то углядели. Обоз быстро остановился, скучился. Пуская из ноздрей белые клубы пара, лошади фыркали, мотали тяжелыми головами. Спрятавшись за телегами и нацелясь на лес, ратники вскинули луки. -- Кто же там? -- недоуменно спросил кто-то. -- Половецкие степи далеко, значит, не половцы это... А кто еще осмелится грозить великому князю на его землях? Варяжко усмехнулся. Это верно -- половцев в здешних местах никогда не бывало. Одно он забыл -- недалеко Новгород. А там Владимир -- всему голова. Не почитая старшего брата, новгородский князь давно уже увивался за его невестой, выхаживал кругами возле Полоцка. Слышать не хотел Рогнединых отказов. Ждал, что, отвергнув истинного князя, красивая полочанка породнится с ним -- сыном ключницы! Мог про обоз прознать и налететь на него со зла и обиды. Не сам, конечно, разбойничать отважился бы, а верных людей напустить -- большого ума не надо. Впереди появился всадник. Поднимая снежные клубы пыли, он пролетел мимо первых телег и осадил лошадь возле Варяжко. -- Что всполошились? -- недовольно спросил тот. -- Ошибка вышла, нарочитый, -- сконфуженно пробормотал румяный молодой вершник с веснушчатым, красным от мороза носом. Варяжко его знал плохо -- видать, мальчишка был из уных, только недавно попавших в дружину парней. Смущался перед нарочитым, глаз не поднимал. Даже чубатая его лошаденка, и та глядела смелее... -- Что за ошибка? -- Да на дороге старика приметили и девку с ним. Места здесь нехоженые -- леса да болота, вот и подняли тревогу, -- сбиваясь забормотал парень. -- Ты прости, нарочитый, что понапрасну. -- Лучше напрасно встревожиться, чем неупрежденными на засаду налететь, -- мягко ответил уному Варяжко. Его и самого насторожили странные вести. Мужик с девкой посреди болотины, да в сечень месяц? Подозрительная встреча! -- Старика ко мне, -- распорядился он. -- А девку? -- отважился вскинуть глаза младший. Потешные глаза -- круглые, будто плошки, с желтыми крапинами посередке. Варяжко с трудом удержался от смешка, кивнул головой: -- И девку. Дозорный ускакал, а обоз, повинуясь Варяжкиному жесту и громко скрипя колесами, вновь тронулся в путь. Снег был неглубокий -- зима шла на убыль, и, неспешно обогнав передовую телегу, Варяжко выехал вперед. Нетерпеливо дернув мордой, обозная лошадь сунулась под шею Варяжкиному жеребцу. Тот весело запрядал ушами и, похваляясь статью перед кобылой, взбрыкнул холеным крупом. -- Сы-ы-ыть, Вихор! -- приструнивая его, рявкнул Варяжко. Вихор был молодой, норовистый, но зато до чего красив! Сам князь не погнушался бы ездить на таком. Варяжко купил его прошлым летом у заезжего купца. Тот хвалился, будто резвее и сноровистей этого коня у него отродясь не было. Пять кун просил... -- Доброго здоровья тебе, нарочитый, -- раздался у ног Варяжко глубокий мягкий голос. Варяжко перевел глаза на говорящего, хмыкнул. Недаром насторожились наворопники -- мужик и впрямь казался странным. Нарочитый знал много племен, но из какого рода этот путник -- угадать не мог. Одежей мужик походил на словена, но на шее у него болтались обереги с гусиными лапами, как у чуди, на поясе красовался кожаный карельский ремень с варяжскими подвесками -- железными молоточками Тора, за спиной меркан, из тех, с коими ходят на охоту меря, а статью смахивал на грека -- худой, хлипкий, темноволосый, с черными, будто уголья, глазами. Зато жмущаяся к его плечу девка -- та точно словенского племени, только ободрана слишком и щека расцарапана, словно ее недавно били. Расширенные голубые глаза девки испуганно глядели на Варяжко. От этого пристального, немигающего взгляда ему стало не по себе. Чего напугалась? Хотя, может, она с этим мужиком с малолетства наособицу жила, воев никогда не видела, вот и струсила... Нарочитый ободряюще улыбнулся девчонке: -- Не бойся, не обидим тебя. Она приоткрыла рот и, быстро заморгав, спряталась за спину мужика. Нет, ее, пожалуй, словами не успокоишь. Варяжко обернулся к "греку": -- Ты кто таков будешь и куда путь держишь? -- Я-то? -- подставляя к уху ладонь лодочкой, переспросил тот и, расслышав вопрос, обрадованно закивал: -- Я в Полоцк иду. К княжне Рогнеде. -- И зачем тебе княжна понадобилась? -- удивился Варяжко. -- Мне не она, ведун ее надобен, -- охотно отозвался тот. -- Настена медведя-шатуна в лесу увидала -- с тех пор не говорит и не ест совсем. Знахарки наши сказали -- Исполох в ней живет. А Рогнедин ведун от всего излечить может. Вот и идем к нему. Значит, девку зовут Настеной, и она испугалась вовсе не воев, а медведя-шатуна... Варяжко улыбнулся. Эти двое ему понравились. Особенно было жаль девчонку -- худая, слабая, а в глазах не видать ничего, кроме страха. Он представил, каково все время жить в страхе, поежился. Нарочитому не часто доводилось пугаться, но ощущение помнилось долго. Противное ощущение... Выжидающе глядя на него, мужик часто моргал жгучими глазами, и, удивляясь самому себе, Варяжко неожиданно предложил: -- Садитесь на последнюю телегу. Довезем до Полоцка. Путник недоуменно вскинул брови, принялся отказываться: -- Что ты, нарочитый... Что ты... У нас и денег-то в уплату за довоз нет... -- Садись, говорю! -- беззлобно рявкнул на него Варяжко. -- Не слышишь, что сказано?! -- подхватил его слова веснушчатый дозорный. Тот самый, круглоглазый. Под его гневными словами путник сник и, прихватив Настену за руку, поспешно потащил ее к последней телеге. Уступая им место, сидящие с краю лучники потеснились. Краем глаза Варяжко увидел, как на воз подняли девку и как она мгновенно с головой забилась под шкуру. Он нахмурился. Вот ведь угораздило несмышленую налететь на медведя! Интересно, кем ей доводится "грек" -- отцом иль мужем? Для мужа, пожалуй, староват... Мысли промелькнули в голове Варяжко и тут же пропали. Какая ему-то разница? Его дело -- в сохранности доставить к Рогнеде Ярополковы дары, а не гадать о похожей на тень девке. Ледяное русло тянулось прямо до самой темноты, а под закат принялось чудить -- петлять по лесу, выделывая сложные кренделя и обходя каждую горочку. -- Пора остановиться, -- напомнил Варяжко Потам, старший ратник. Потам был отменным бойцом. Он долго воевал вместе со Святославом -- отцом Ярополка -- и Владимира и походную жизнь знал лучше других. -- Коли дорога петлять принялась, значит, не угодно богам нас дальше вести, -- неспешно объяснял он. Варяжко огляделся. В лесу ночевать не хотелось -- до этого располагались на ночлег в мелких, стоящих на реке печищах, но на сей раз выбора не было... -- Ставь лагерь, -- велел он Потаму. Старый вой хлестнул лошадь и, вырвавшись вперед, остановил телеги, громко объявляя приказ нарочитого. Лагерь поставили быстро. Соскочившие с телег лучники ловко стянули их в круг, сомкнув передками. Наворопники скучились в сторонке, обсуждая, кому и когда нести дозор, а распряженных лошадей загнали через узкий, оставленный меж телегами проход в самый центр круга -- подальше от диких зверей. Освободив их от остатков упряжи, уные вывалили прямо на снег мешок сена. Не всякая лошадь приучена к сену -- Варяжкин жеребец и не глянул на него, -- но обозные лошаденки, шевеля мягкими губами, покорно принялись за еду. -- Куда лапотников девать? -- подъехал к Варяжко Потам. -- Беды я от них не жду, но не стоит их при обозе оставлять -- пусть лучше где-нибудь в лесу переночуют. Потам решил правильно. На вид путники были безобидны, но чужая душа -- потемки, никогда не разглядишь, что на дне. Варяжко тронул жеребца, подъехал к стоящим особняком путникам. Мужик даже не посмотрел на него -- уставясь в землю, нерешительно переминался с ноги на ногу и тормошил тонкими пальцами старую кожаную торбу. Видать, ничего доброго от нарочитого не ждал. Так и не слезшая с воза девчонка пялилась на Варяжко перепуганным взором. "Похоже, они не родичи совсем, -- неожиданно подумал Варяжко. -- У мужика глаза черные, угольные, а у девчонки голубые, будто льдинки". -- Ты, нарочитый, не серчай на меня, -- неожиданно сказал черноглазый. -- Я ведь понимаю, мы -- люди незнаемые, тебе опаска и хлопоты лишние, но боюсь -- замерзнет Настена в лесу. Я о малом прошу: оставь девку при обозе, а я и под елями ночь перетерплю. Варяжко насторожился. Кабы случайный попутчик не попросил, он сам оставил бы лапотников при обозе, но теперь в душу вкралось подозрение -- не кроется ли за невинной просьбой злой умысел? Княжий обоз -- лакомый кусок для лихих людей... Нарочитый махнул рукой ожидающему в сторонке Потаму: -- Девку оставим ли? Тот пожал плечами: -- Тебе за княжье добро ответ держать, тебе и решать: кому верить, кому нет. Варяжко задумался. Путник выжидающе глядел на него снизу вверх, девчонка глазела из-под шкур. "Проверить надо -- впрямь ли девка больна", -- подумал вдруг Варяжко. Решительно сдернув с девчонки шкуру, он склонился к ее бледному лицу: -- Как звать тебя, девочка? -- Настеной, -- встрял мужик. -- Не тебя, -- огрызнулся Варяжко, -- ее спрашиваю! Девка испуганно захлопала ресницами и, словно собираясь заплакать, скривила губы. -- Ты хоть слышишь меня? -- чувствуя себя последним извергом, вновь спросил Варяжко. Она прижала к щекам кулачки, затряслась и вдруг, пискнув, скрутилась к комок, пряча от него лицо. -- Не надо, нарочитый! -- не выдержал черноглазый. -- Мы оба в лес пойдем, только не мучь ее больше. Не в себе она. -- Пускай идут, -- шепнул на ухо Варяжко Потам. -- Без них спокойнее. Нарочитый кивнул и скрепя сердце отъехал от телеги. Но, занимаясь своими делами, все-таки косился на путников издали и видел, как, дрожа и прикрывая лицо узкими ладонями, Настена слезла на снег, как заботливо взял ее под руку родич и, нашептывая что-то успокаивающее, повел к лесу. Вечерний промозглый ветер трепал края девчоночьей поневы, сквозь рваные дыры виднелись ее тонкие ноги. Пошатываясь и спотыкаясь, Настена вяло шла за своим спутником, и вдруг Варяжко показалось, что отправил он девочку на верную смерть. Пробудившаяся жалость, будто потревоженный зверь, зло рванула зубами сердце. -- Эй, ты! -- окликнул Варяжко и удивился -- как это он имени-то у путника не вызнал? Да сейчас было и не до имени... Тот с готовностью остановился, обернулся. -- Веди девку назад! -- решительно велел Варяжко. -- Пускай при обозе остается, чай, от нее большой беды не будет. Сам ее постерегу. Черноглазый что-то шепнул девчонке, подтолкнул ее к воину, а сам неспешно двинулся прочь. Жалкая девичья фигурка в нерешительности замерла на месте, умоляюще протянула руки к уходящему родичу. -- Я утром приду! -- не останавливаясь, крикнул тот. -- А пока он тебя охранять и сберегать будет! -- И указал на Варяжко. Девчонка испуганно завертела головой и, не умея иначе выразить переполнивший ее страх, пронзительно завизжала. Голубые глаза распахнулись на пол-лица, подбородок затрясся. -- Иди к нему, велю! -- прикрикнул на нее мужик. Варяжко вдруг захотелось слезть с коня и стать совсем другим, таким, чтобы, не мучась больше, Настена пошла к нему без всякого страха. -- Ступай ко мне... -- одними губами прошептал он, но девка, всхлипнув в последний раз, безжизненным кулем осела в снег. -- Чего ждешь, нарочитый? -- Потам проскакал мимо него, не слезая с седла, подхватил обмякшее девичье тело и небрежно перебросил его через шею скакуна. Варяжко и сам не знал, чего ждал. Он почему-то не хотел забирать девчонку грубой силой и, разозлившись на Потама, выхватил Настену у него из рук: -- Ты лагерем займись, а уж с ней сам разберусь! -- И, увидев в глазах старого вояки изумление, озлился уже на себя, ссорящегося с другом из-за девки. Хлестнул плетью коня и понесся меж повозками со своей живой ношей, чуть не сминая конем любопытствующих дружинников. Как к ночи ни готовились, а она наступила внезапно, словно накрыв снежную белизну темным, в звездных крапинах покрывалом. Потрескивая морозцем, тьма блуждала по лесу, и лишь слабые отсветы костра плясали на лицах спящих воев, придавая им какую-то детскую беззащитность. Варяжко весь день не слезал с коня и, намаявшись в пути, тоже хотел спать, но теплый, привалившийся к боку комочек мешал сну. Настена жалко всхлипывала, в бреду шевелила губами, словно звала кого-то, а иногда вдруг начинала отбиваться от невидимых врагов маленькими кулачками, и тогда Варяжко сжимал в ладонях ее хрупкие запястья и, пытаясь успокоить девчонку, растерянно шептал: -- Ну что ты? Что ты? Все будет хорошо... Изредка она просыпалась, вспыхивала на миг светлыми глазами, а потом вновь проваливалась в беспокойную дрему. Однажды, очнувшись, даже попробовала закричать, но Варяжко вовремя закрыл ей рот ладонью -- не хватало еще, чтоб девка перебудила весь лагерь! -- и горячо зашептал: -- Не бойся, не бойся... Я тебя в обиду не дам... Она забилась в его руках, а потом вдруг обмякла. "Неужто придушил сгоряча?" -- испугался Варяжко, но, заглянув девчонке в лицо, успокоился -- во взирающих прямо на него огромных глазах вместо привычного страха проскальзывал интерес, словно ее покидало безумие. Он потихоньку отпустил руку. Ни слова не говоря, Настена пристроилась поудобнее, вжалась в его могучее тело и почти сразу заснула. У Варяжко в жизни было много сражений и побед, но ни одна не доставила такой тихой и светлой радости, как эта -- победа над поселившимся в чужой душе страхом. Казалось бы, ему не за что благодарить девчонку, но, словно понимая, что никогда больше не испытает такого упоительно нежного чувства, сердце трепетало благодарностью. Ему удалось заснуть только под утро. И только смежил веки, как сильная рука Потама уже затрясла за плечо и в ушах зазвучал его громкий голос: -- Вставай, нарочитый. В путь пора. Варяжко открыл глаза и, не почуяв под боком ставшего уже привычным тепла, резко развернулся, отыскивая Настену. Заметив его взгляд, Потам расхохотался: -- Я-то думал тебя цветущие бабы волнуют, да, видать, ошибался. -- И, осекшись под злым взглядом Варяжко, поспешно добавил: -- Никуда она не делась. Ходит среди повозок, глазеет, от всего шарахается. Варяжко вскочил и тут же увидел Настену. Нет, ночью ему не показалось, и девчонка действительно приходила в себя. Двигалась посмелее и на лице, помимо вчерашнего страха, проблескивал интерес. -- Она хоть ела чего-нибудь? -- спросил нарочитый Потама. Тот криво усмехнулся: -- Кто ж ее кормить станет? С ней поговорить-то невозможно -- едва рот откроешь, сразу пугается. -- Ладно, зови ее родича и двинемся, -- успокоившись, лениво потянулся Варяжко. -- У-у, у-у, у-у, -- донеслось до него странное мычание. -- Чего это? -- удивился было Варяжко, но, еще не услышав ответа, понял, в чем дело. Заметив, что он проснулся, Настена силилась пройти между двумя не замечающими ее воями, но боялась. -- У-у, у-у... -- маяча перед рослыми парнями, настойчиво требовала она. Не обращая на нее внимания, те продолжали впрягать в телегу мохноногую лошаденку. Варяжко сорвался с места и, с трудом удерживаясь от желания врезать как следует непонятливым парням, подскочил к девчонке. Схватив нарочитого за руку, она признательно вскинула голубые глаза. Варяжко и не замечал раньше, какие они красивые. Ясные, будто полевые озера, а по краю опушены темной бахромой длинных ресниц... -- Ты совсем спятил, -- негромко сказал ему подошедший Потам. -- Из-за малолетки разум потерял. Обоз ждет. Иль свои дела для тебя княжьих важнее? Опомнившись, Варяжко отстранил от себя Настену и внимательно оглядел уже готовые к пути телеги. -- Где мужик? Тот, что ее привел? -- спросил у Потама. -- Трогаться пора. -- Где путник?! -- громко выкликнул Потам. Переговариваясь, воины зашевелились. -- Ну хоть кто-нибудь его видел? -- раздосадованный заминкой, произнес Варяжко. -- Я видел. -- Вышел вперед один из наворопников. -- Он сперва под вон той елью устроился, а посреди ночи поднялся и в лес пошел. Я его еще окликнуть хотел, а потом подумал: может, он по нужде... -- Так он вернулся? -- нетерпеливо спросил Варяжко. Дозорный пожал плечами: -- Я сменился... -- Я его сменил. -- Выдвинулся еще один. -- Никто под ту елку не возвращался. Варяжко жестом отпустил их, задумчиво покосился на доверчиво стоящую рядом Настену. Что мужик ушел, это ясно, но почему ушел? Почему бросил девку? Может, испугался? Но чего? А может, решил, что без него девку уж точно довезут до Полоцка -- не оставят посреди леса, не звери же. Однако так бросить родню? Или... Почуяла его испытующий взгляд Настена, впилась глазами в глаза, словно желая прочитать не высказанные нарочитым мысли. Тень понимания на миг озарила ее лицо, силясь что-то вымолвить, тонкие губы раздвинулись. -- Бросил девку черноглазый, -- зло произнес за Варяжкиным плечом Потам. -- Возись теперь с ней! Подбородок девчонки дрогнул. Варяжко мог поклясться, что она услышала и поняла речи Потама. Приказывая тому замолчать, он рубанул рукой воздух. -- Брр... бр.. бра-а.. а-ате.. ц. -- Что? Повтори! -- затряс девку Варяжко. Она хлопнула длинными ресницами, скривила рот: -- Бра-а-ате-ц... -- Говорит о брате, -- проворчал Потам. -- Верно, мужик этот ее братом был. -- И с сомнением покачал головой: -- А я думал -- мужем. Судорожно прижатые к горлу руки Настены безвольно упали, из глаз выскользнула большая слеза, медленно поползла по щеке. -- Убивается-то как... -- жалостливо шепнул кто-то. Отвернувшись от Варяжко, девка подошла к последней телеге и села на нее, избегая сочувствующих взглядов. "Уехать хочет, -- понял Варяжко. -- Чует -- бросил ее брат". -- Трогай! -- крикнул он передовому вознице. Тот ловко прищелкнул языком, взвизгнул: -- Трогай! -- Трогай, трогай, трогай! -- полетело по просыпающемуся лесу звучное эхо. Скрипя и покачиваясь, телеги двинулись в путь. В дальний путь к славному городу кривичей -- Полоцку. ГЛАВА 5 Егоша сидел на дороге возле невспаханной лядины и равнодушно глядел на веселые стайки возвращающихся с зимовья птиц. Его не радовали ни погожие деньки, ни ранний приход