ясь уехать и не умея вырваться из чарующего Рогнединого плена. В дружине судачили, что Рогнеда морочит князя. Кмети Рогволда утверждали, что, по старинному дедовскому обычаю, не жених берет невесту, а она сама должна приехать к жениху, и, мол, именно поэтому надобно подождать следующей осени, а там Рогнеда отправится в Киев. Бабы шептались, будто Рогволд сердит на тайком живущую с Ярополком дочь, и, оттягивая долгожданную свадьбу, всего лишь желает досадить ей, а злые языки болтали, что, положив глаз на оставшиеся бесхозными новгородские земли, полоцкий князь уже задумывается -- не встать ли ему выше Ярополка, присоединив их к своим владениям? А если выйдет -- к чему ему киевский князь? Тогда он сумеет найти жениха повыгодней... Конечно, Ярополк мог бы настоять на своем и увезти Рогнеду, но он был великим князем всей Руси, и тому не пристало ссориться с кривичами, а женившись на Рогнеде по взаимному согласию, он сумел бы и так прибрать к рукам трудолюбивых кривичей, а это дело немалое. "Худой мир лучше доброй ссоры", -- решил он и согласился ждать, взяв, однако, с Рогволда обещание следующей осенью быть его гостем. Порешив на том, киевляне принялись за сборы. Словно желая смягчить неожиданный отказ, полоцкий князь не скупился на дары, и обоз собирали несколько дней. В эти дни Варяжко разрывался меж любовью и долгом. Нарочитый хотел взять Настену с собой, но просить Ярополка не решался. Верно, так бы и промолчал, но Настена сама решила свою судьбу. За день до отъезда, тихим, погожим утром Варяжко увидел, как она прошла в Рогнедину половину. Приветственно махнув ей рукой, он улыбнулся, но, когда она вернулась с Рогнедой, насторожился. Настенино лицо светилось счастьем, а Рогнеда хитро, словно замыслив что-то, жмурилась. -- Не ты ли, нарочитый, девку эту ко мне на двор привел? -- спросила громко, будто не замечая суетящихся вокруг людей. Ее властный голос перекрыл шум, заставил все взгляды устремиться к Варяжко. Опешив от нежданного внимания, он растерялся. -- Ну? -- поторопила княжна. К Варяжко наконец вернулся голос: -- Я привел. -- Так теперь забирай ее! -- весело велела Рогнеда. -- Чай, она уже выздоровела. Еще не веря, Варяжко мотнул головой: -- Как прикажешь, княжна. Только я ведь не своим путем иду -- княжьим. Она задумалась: -- С Ярополком я уж как-нибудь договорюсь... -- И быстро ушла в избу. Недаром кривичи хвалились, что их княжна схожа с отцом и коли даст слово, то от него уже не откажется. Перед самым отъездом Ярополк пришел в дружинную избу и, смущенно хмыкнув, заявил: -- С нами поедет девка -- подруга княжны. Рогнеда за нее просила. -- Палец князя метнулся в сторону Варяжко: -- Ты за нее будешь ответ держать. Да гляди, не обижай девчонку -- она в Киеве дорогая гостья! Варяжко кивнул. А потом настал последний проведенный в Полоцке день. Местным пришлись по душе киевские. Все одно -- поляне, древляне, кривичи. Кто побратался за чаркой, кто покумился, кто завел зазнобу. Бабы и девки -- вот бесстыжие! -- долго бежали за обозом, знать, появятся весной на полоцкой земле смахивающие на киевских дружинников пацанята... Варяжко ехал возле князя и, шаря глазами по гомонящим лицам провожающих, делал равнодушный вид, но иногда все-таки не удерживался и оглядывался на последнюю телегу. Там, закутавшись в теплую шубу и прижимая к себе небольшой сундучок с вещами, подарок полоцкой княжны, мерно покачивалась Настена -- гостья великого киевского князя. ГЛАВА 15 Человеческие голоса вырвали Егошу из беспамятства. Он попытался пошевелиться, но не смог. Даже здоровая рука не хотела слушаться, а запекшаяся рана в груди стягивала все тело тенетами боли. Голоса приближались. Невероятным усилием Егоша разлепил тяжелые веки. Перед глазами завертелась зеленая пелена болотного мха с пригнувшимися к ней силуэтами чахлых деревьев, а потом все расплылось и возле Егошиного лица замелькали оскаленные звериные морды. "Волки", -- устало подумал он и провалился в темноту. Время от времени он приходил в себя и тогда с тупым безразличием понимал, что его куда-то тащат, но неумолимая тьма вновь затягивала его в свою бездонную пасть, и все теряло смысл. -- Ратмир! -- чей-то глухой голос прорвался сквозь окружившую болотника темноту. -- Ратмир! Еще не размыкая глаз, Егоша почувствовал тепло. Болотом больше не пахло, но сильный звериный дух неприятно щекотал ноздри. -- Ратмир! --вновь требовательно позвал женский голос. По закрытым векам Егоши скользнула тень. Густой мужской бас недовольно проворчал: -- Чего тебе? -- Он очнулся! -- сказала женщина. -- А мне какое дело? -- мягкие крадущиеся шаги выдавали в незнакомце опытного охотника. Он подошел к Егоше, потянул носом воздух: -- Брось его. Он -- человек... Человек? Егоша возмутился. Он не хотел быть человеком! Люди -- это подлость и ложь. В памяти всплыло лицо какой-то старухи, которая, рыдая, умоляла дать прожить ей еще хоть мгновение, а потом вцепилась последними оставшимися в ее рту зубами в его руку... Воспоминание пропало. Егоша вздрогнул. Старуха? Он не знал никакой старухи! Откуда возникло ее сморщенное лицо? Почему он так точно знал о ее смерти? -- Отпусти меня, Белая! Жить хочу! -- кошачьим визгом заметался в его мозгу дребезжащий старческий голос. Вспоминая, Егоша стиснул зубы. Белая? Та, что убила Блазня? Заглушив истошный старухин вой, откуда-то издалека зазвучали последние слова нежитя: "Ноша, предназначенная нежитям. Но ты справишься..." И Белая говорила что-то о своем бремени, грозилась оставить его на Егошиной душе... Может, это бремя -- ее память? Она убила старуху? Ее воспоминания гнетущим грузом навалились на сердце и мешают дышать? "Твои, твои, -- запело что-то внутри. -- Теперь твои..." Прерывая певца, возле Егошиной головы зазвенел раздраженный женский возглас: -- Он не человек! -- Да? --притворно удивился мужчина" и насмешливо поинтересовался: -- И как же ты это узнала? -- Я чую, -- обиделась та. -- Чуешь? -- будто принюхиваясь, незнакомец засопел носом. "Издевается", -- лениво подумал Егоша и вдруг услышал: -- А ты права. Я не знаю, кто он, но от человека в нем мало чего осталось. -- Ратмир, -- жалобно попросила женщина, -- он пить хочет. С безразличием умирающего Егоша почувствовал сухость во рту. Откуда незнакомка могла узнать о том, чего он сам еще не успел понять? Может, она знахарка? Лечила многих, вот и запомнила все людские болячки. Но для знахарки у нее слишком молодой голос... -- Ты хочешь пить? -- встряхивая Егошу, громко спросил мужчина. Болотник невольно раскрыл глаза. Бородатый темноволосый незнакомец не моргая глядел на него и ждал ответа. Карие холодные глаза смотрели с ледяным равнодушием. Вывернутая наизнанку волчья шкура свисала с его мускулистого загорелого плеча. "Вот откуда этот запах зверя", -- догадался Егоша и повернул голову, оглядывая жилище. Большая, похожая на звериную нору клеть была уложена сухим мхом и сеном. Ни окон, ни дверей в ней не было, только высоко под потолком виднелось округлое пятно влаза. Под ним в луче света сидела молодая женщина в мужских штанах и безрукавке из волчьей шкуры. Темные прямые волосы девки не были заплетены в косу, как принято, а свободно спадали на спину, перехваченные на затылке узким кожаным ремешком. Судя по всему, это она разговаривала с мужиком, называя его Ратмиром, и она заботилась о Егоше, потому что его раны оказались перевязаны лыком, а из-под повязок высовывались пучки пахучей травы. Сильная рука Ратмира легла на Егошино плечо и вдруг резким движением сорвала его с лежанки. -- Я спросил тебя, болотник! Я не люблю долго ждать ответа! Пересиливая боль, Егоша повернулся к нему, прохрипел: -- Пошел ты! Любой человек пожалел бы раненого, любой, только не Ратмир. Мощным рывком он вздернул Егошу под потолок и со всего маху, словно куль соломы, швырнул к девке. Ни капельки не испугавшись, та отодвинулась от Егоши, скосила на него хитрые, с желтизной глаза. В них светился явный интерес. Егоша не успел удивиться странному поведению девки. Одним прыжком Ратмир оказался над ним. Мягкий кожаный сапог лег на горло болотника. Темнота поднялась вокруг Егоши непреодолимыми стенами, стиснула его в душном кольце. Не замечая открывшихся, кровоточащих ран, он двумя руками вцепился в ногу Ратмира, попробовал сдернуть ее с горла, но она даже не сдвинулась. -- Отпусти, -- чужим голосом просипел болотник. Ратмир не шевельнулся. Девка в углу восторженно глазела на него, облизывая красные, как кровь, губы. -- Да! -- сдался наконец Егоша. -- Я хочу пить! Нога Ратмира неохотно освободила его горло. Темноволосая расхохоталась и гордо заявила: -- Ратмир -- вожак! Он все может! Отхаркиваясь и потирая придавленное Ратмиром место, Егоша сел. Злость на воспользовавшегося его слабостью мужика заставила позабыть про боль. По спине, между лопаток, поползла теплая струйка. Болотник потянулся, коснулся спины пальцами и с удивлением заметил на них кровь. -- Тебя всего истыкали, -- отвечая на его недоумевающий взгляд, пояснила девка. -- Кабы не я -- помер бы. -- А я тебя не просил меня спасать! -- не сводя настороженного взора с мечущегося по клети Ратмира, огрызнулся Егоша и повторил, уже требовательно: -- Я пить хочу! Ратмир остановился, стрельнул на него злым взглядом. -- Хочешь, так пойди да напейся. Ручей рядом. А впредь помни -- я тут хозяин, и коли спрашиваю -- с ответом не медли! Впредь? Егоша не собирался оставаться у этих странных людей. Он не привык жить в норе и одеваться в драный волчий мех. Он покосился на девку, сплюнул. В мужские порты вырядилась, волосья распустила... Ну, ничего. Ему лишь бы оклематься да подлечиться, а там, пускай хоть голышом бегают -- уйдет он... Старые долги отдавать... Поднимая тяжелое тело, болотник оперся на руки. Боль прострелила насквозь -- воткнулась острым жалом в спину, а вышла из груди. Охнув, он неуклюже завалился набок. -- Тьфу, падаль! -- фыркнул Ратмир и выскользнул наружу. Девка последовала за ним, оставив Егошу в одиночестве. Собираясь с силами, болотник глубоко вздохнул. Давая о себе знать, жажда сжигала его горло и ядовитой сухостью выползала на потрескавшиеся губы. Неприятный привкус гнили стоял во рту. Как там сказал Ратмир? Падаль? А ведь верно -- немногим он нынче отличался от падали... Помогая себе руками, Егоша подтянулся к лазу, но встать так и не смог -- вновь упал на спину, проклиная свое бессилие. Сырой потолок навис над ним, будто желая придавить нечаянного гостя. Смирившись, болотник закрыл глаза. Он уже ни о чем не мог думать, кроме воды. В затуманенном болью и отчаянием разуме возник ручей -- чистый, звенящий. Вот, выныривая из-под темных ветвей, он бежит по камням и вновь прячется в тихой зелени кустов. Бередя душу прохладой и свежестью, покачивая на блестящей спине разноцветные стайки опавших листьев, вода спешит мимо, суетливо взбегает на отмели и падает в ямы. Егоша представил, как он выбирается из норы, не замечая ничего вокруг, ползет к вожделенной воде и, ощущая внутри приятный холодок, припадает к ней губами. Даруя надежду и силу, струйки бегут меж пальцами... -- Напился? Егоша вскинул голову и, погрузив руки по локоть в ледяную воду, обернулся на голос. Покачивая седой косматой головой, рядом стоял незнакомый старик. Крепкий, сухой, в уже привычной для глаз едва выделанной волчьей шкуре на плечах и с дорожным посохом в руке. Болотник помотал головой. Откуда взялся этот старец? Сомнения накатили могучей волной, закружили Егошу. Мир понесся куда-то вдаль, уменьшаясь до едва приметной, плывущей в темной воде точки. Ладони уперлись в твердый земляной пол. Он опять лежал в норе, с безнадежностью глядя в серый потолок. Но пить почему-то уже не хотелось. Егоша поднес к губам руку и замер. На покрытой пупырышками коже блестели прозрачные водяные капли. И губы были влажными! Неведомый страх забился, вырываясь из горла истошным воплем: -- Что со мной?! -- Ничего особенного. -- В землянку нырнула голова уже виденной Егошей девки. Желтые глаза сощурились, привыкая к темноте. -- Напился, и все тут, чего шум-то поднимать? -- Но я не мог вылезти! -- протестуя, заявил Егоша. -- Это тебе только так кажется. -- Незнакомка спрыгнула вниз. Мягко, словно кошка, прошла в уголок и села на лежанку. -- Не все таково, каким кажется... Люди тоже кажутся милыми и приветливыми, а на деле оказываются жестокими и трусливыми. Уж я-то знаю! Это Егоша тоже знал. Даже Волхв предал его... Вспомнив Волхва, он застонал. Блазень... Слеза поползла по щеке, прокладывая на смятой коже влажную дорожку. Девка с изумлением воззрилась на него. -- Не смотри, -- стыдясь, попросил Егоша. Она ухмыльнулась: -- Почему? Мне интересно. -- Ты странная, -- искренне признался болотник. Под пристальным взглядом темноволосой он не мог плакать. -- Мы все странные, -- отозвалась она. -- Кто -- мы? -- Мы. Стая. Егоша устал от ее недомолвок, но и спрашивать, что такое "стая", не хотел. Какая ему разница, как называют себя эти люди? Если им так нравится, пусть зовутся Стаей. Размышляя, он откинулся на спину. Наверное, они тоже изгои. Живут в норах, питаются лесом и знать ничего не хотят о зовущихся людьми соплеменниках... Держа в руках пучок жухлой травы и гриб-пырховик, девка бесшумно подошла к нему и, склонившись, неожиданно вцепилась сильными пальцами в его раненое плечо. Болотник взвыл от боли. -- Не дергайся! -- строго велела девка и, не обращая внимания на его вопли, принялась впихивать траву со спорами гриба в кровоточащую рану. -- Радуйся, что Ратмир тебя не убил, а только ссадины растревожил. Наши еще на болоте хотели тебя добить, но я первая почуяла запах нежитя, а потом и Нар тоже. Вот и притащили сюда, поглядеть, кто таков. Пока ты без памяти лежал, тебя Нар лечил, а теперь я за тобой буду приглядывать. Ты теперь мой. Так Ратмир сказал. -- Гад он, этот ваш Ратмир, -- сквозь стиснутые зубы выдавил болотник. Темноволосая недовольно рыкнула: -- Ты Ратмира хаять не смей! Он вожак! И так сильно надавила на рану, что болотник потерял сознание. А когда пришел в себя, ее уже не было. И раны не болели, стянутые свежими лыковыми повязками. Он даже смог встать. Потянулся к лазу и с трудом выволок свое обессилевшее тело из норы. Сперва от темных, мельтешащих перед глазами мушек он ничего не мог разобрать, а потом разглядел повисшие над лазом ветви старой ели и узкую, убегающую в лес тропу. "Она ведет к ручью", --: услужливо подсказала память, но болотник не хотел пить. Его мучил голод. Протянув руку, он нашарил на земле сухую ветку. Обламывать сучья не было желания, и, опираясь на толстый конец ветки, прихрамывая, он поплелся по тропе, надеясь разыскать хоть какой-нибудь съедобный корешок. Осенний лес безмолвно наблюдал за его тщетными попытками. Пару раз Егоша пробовал копать землю, но ворошить твердую почву не хватало сил, и, оставив это занятие, он сел на вылезший из желтого мха гнилой пень. Сквозь просветы меж качающимися ветвями проглядывало серое полотнище неба. Судя по облакам и затихающему ветру, день подходил к концу. Где-то вдалеке разнесся звериный вой. Болотник прислушался. Вой был знакомым -- так воют волки, когда гонят дичь. А если на него выскочат? У него и оружия-то с собой не было... Егоша встал, потащился обратно. На полпути споткнулся и чуть не провалился в такую же нору, как та, из которой недавно выполз. Приглядевшись, увидел рядом еще одну. И еще. Под каждым деревом, тщательно укрытые ветвями, прятались темные дыры влазов. "Сколько же их?" -- удивился Егоша. Он-то думал, что оказался среди горстки живущих наособицу людей, а получалось, что здесь целое лесное печище! Вой приближался, то затихая, то взрываясь тонкими, переходящими в визг звуками. Отбросив ветку, Егоша, пошатываясь, подбежал к своей норе и рухнул в ее спасительную тишину. От прыжка в голове вспыхнул яркий свет. Он уже не помнил, как дополз до лежанки и как упал на нее, хватая пересохшим ртом воздух. Скрутившись в комок, он долго лежал, страшась пошевелиться и унимая дрожь в уставших ногах. -- Жив еще? -- сверху в нору шмякнулось что-то завернутое в шкуру, а следом спрыгнула лесная девка. -- Жив, -- отозвался Егоша и посоветовал: -- Ты бы поменьше по лесу бродила. Волки поблизости дичь гонят. -- Загнали уже. Хороший олень попался, жирный, -- разворачивая упавшую возле лежанки шкуру, весело откликнулась она. Егоша приподнялся. Большой кусок окровавленного, еще дымящегося живым теплом мяса звучно шлепнулся на землю. -- Ешь, -- предложила девка. -- Это моя доля. Пока я тебя кормлю, а потом сам охотиться будешь... Страшная догадка мелькнула в Егошиной голове. Зло захохотала Белая, застонал Блазень, заплакали голоса тех, чьи жизни обрушила на Егошу Моренина посланница. Он отшатнулся от протягивающей мясо девки, но голод пересилил страх. Руки сами потянулись к дымящемуся куску, сами поднесли его ко рту. Презирая самого себя, Егоша рванул зубами теплую плоть. Кровь убитого животного побежала по его подбородку, закапала на грудь. С трудом заглотнув пищу, болотник покосился на девку. Она сидела на корточках, безмятежно наблюдая, как он ест, но, поймав виновато-испуганный взгляд болотника, облизнулась: -- Вкусно? -- Ты -- оборотень? -- Оборотень, -- равнодушно подтвердила темноволосая. -- Мы все оборотни. Стая... Кусок застрял в горле болотника. Древний страх полез наружу, побуждая кинуться прочь от диких нелюдей, к которым он попал. Егоша уже было встал, но вдруг ошеломляющая мысль откинула его назад. Куда он пойдет? К кому? К киевлянам, которые хотели его убить? К желающим его смерти родичам? К чужим людям? Но где бы он ни был, для людей он везде становился выродком -- странным, несущим зло созданием. Только нежить оказался ему верным другом. Так, может, его место не среди людей, а среди нежитей? Свернувшись калачиком, девка легла на бок, сладко зевнула и, не обращая на него внимания, прикрыла глаза. Ее уши подергивались, словно у дремлющей собаки. Егоша поднес мясо к губам, слизнул с него солоноватую кровь. Что ж, с людьми он пожил -- теперь поживет с нелюдями. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОЛЧИЙ ПАСТЫРЬ ГЛАВА 16 Студень месяц пришел в Киев, словно богатый и щедрый купец, -- разложил на крышах домов белые снежные перины, завесил бархатистым инеем оконца, принарядил колодезных журавушек в блестящие сосульки. Ярополк недолго пробыл дома и по первому снегу подался гостевать в ближние городища. В путь князь взял Фарлафа с его людьми, своих гридней да кметей Блуда. Предлагал ехать и Варяжко, но, сославшись на болезнь, тот отказался. Князь долго уговаривать не стал -- махнул на упрямца рукой и вылетел соколом из родного гнезда, оставив в нем все прошлые печали и тяготы. Про болезнь Варяжко не врал -- была болезнь. Только не его она мучила, а Рамина. От старого рубаки осталась лишь жалкая тень, да и та еле двигалась, будто уже готовилась отойти в иной мир. Никто, даже пухлая веселушка Нестера, не радовал старого сотника. И Варяжко он встретил безучастно, будто чужого. Смотрел куда-то мимо него, качал головой и, казалось, не слышал слов обеспокоенного нарочитого. Весь грудень Варяжко пытался разбудить в старом друге хоть каплю былого величия и силы, но без толку. Нестера глядела, глядела на его тщетные попытки, а потом, не выдержав, сказала: -- Оставь, нарочитый. К нему знахарей со всей округи сзывали, а помочь никто не сумел. Знать, доживает отец последние деньки. Вот тогда Варяжко и вспомнил о Рогнедином знахаре. Он Настену вылечил, из темноты кромешной поднял -- может, запомнив хоть что-нибудь из его науки, девка сумеет помочь Рамину? Настена жила в княжьем тереме, в чистой и светлой повалуше. Варяжко часто заскакивал к ней, но, памятуя указ Ярополка, обращался с ней не как с женой, а как с дорогой гостьей и, боясь не сдержаться, старался заходить к болотнице пореже. Думал: опечалившись, девка начнет донимать упреками, но она оставалась по-прежнему приветливой и улыбчивой. Обзавелась подругами и, казалось, вовсе не замечала перемены в Варяжкином отношении. Недоумевающий нарочитый сперва обиделся, потом стал ревновать ко всем, кто удостаивался ее ласкового взгляда, и лишь затем уразумел: Настена иначе не умеет. Живет в ней тихая и светлая любовь, но не та, которая греет лишь одного, а та, что всех радует, и ревность пропала. Наоборот, нарочитый даже стал гордиться, что средь многих Настена выбрала его. Ни от кого не таясь, она радовалась каждому проведенному с ним мгновению и, как бы ни была долга разлука, при встрече заглядывала в глаза и шептала: -- Не забыл меня, любый мой? Так поступила и на сей раз. Он даже не успел стряхнуть снег, а Настена уже прижималась щекой к его груди, гладила руками жесткую кожу его полушубка. -- Погоди. -- Улыбнувшись, Варяжко отвел ее руки. -- Я видел, многие к тебе за советом бегают, видать, и моя очередь настала... Девка сразу потухла, забеспокоилась: -- Что случилось? В чем твоя печаль? -- Разговор, верно, будет не короток. -- Опустившись на лавку, Варяжко позволил ей стянуть с себя сапоги. -- Помнишь, я тебе про парня одного рассказывал? Который себя Онохом называл? -- Про Выродка? -- тут же сообразила она. -- Помню. -- Так вот -- перед тем как мы в Полоцк уехали, он, подлец, напустил какую-то хворь на моего друга... -- Я помню, -- перебила она. -- Ты об этом сказывал. Варяжко вскинул голову, поймал ее участливый взгляд. Он не ожидал, что Настена запомнит его слова -- сам уже их вспомнить не мог. Тепло коснулось его сердца. Он подвинулся, накрыл ладонью хрупкие девичьи пальцы. -- Та история еще не кончилась. Рамин совсем плох стал. Никого не слышит, не видит -- смерти ждет. Я, как ни старался, а ему помочь не сумел, вот и пришел тебя о помощи просить... -- Меня? -- удивилась она. -- Да чем же я могу помочь? Я знахарству не учена... -- Ты хоть поговори с ним, -- попросил Варяжко. -- Тебя люди слушают, может, и он услышит? Настена мгновение глядела на него, а затем поднялась: -- Хорошо, пойдем. -- Сейчас? -- от неожиданности Варяжко приоткрыл рот. -- А чего зря время терять? -- Настена накинула полушубок, сунула в старенькие поршни узкие ступни, закутала пуховым платком голову и замерла на пороге, ожидая нарочитого. Путаясь в собственных мыслях и исподлобья поглядывая на терпеливо ждущую девку, Варяжко торопливо натянул сапоги. Он-то думал, что она смутится, заупирается, но, будто почуяв чужую боль, она взялась помогать без вопросов и уговоров! Нет, не было на свете другой такой! Не девку он подобрал в лесу, а драгоценный клад! На пороге Раминовой избы их встретила Нестера. Почтительно посторонилась перед Варяжко и светло улыбнулась Настене, распахивая перед ней дверь. Рамин босой, в длинной, свободной рубахе сидел на лавке возле каменки. Образуя причудливые фигуры, над его головой плавали седые тенета дыма. На вошедших вой даже не взглянул, смотрел в стену перед собой и сосредоточенно шевелили высохшими губами, будто вел с кем-то невидимым долгий и важный разговор. -- С каждым днем все хуже и хуже, -- пожаловалась Нестера. -- Нынче ночью кричал, словно тать в обиталище Кровника. А едва унялся, принялся опять шептать что-то. Меня вовсе не замечает... Прижимая ладони ко рту, она всхлипнула. -- Не замечает? -- задумчиво переспросила Настена. Нестера кивнула. Скинув полушубок, болотница подошла к старому воину и склонилась, заглядывая ему в лицо. Тот сперва не обратил на нее внимания, но потом вдруг отшатнулся и торопливо забормотал: -- Одна кровь... Одна кровь... Он колдун -- ты ведьма! Уйди, не мучь меня, дай помереть с собой в мире! -- Не слушай его... -- Нарочитый подскочил к отступившей от старика Настене, просительно сжал ее руки. -- Он сам не ведает, что болтает! Она покачала головой. Пуховый платок съехал ей на плечи, будто прикрывая их от злых слов Рамина. -- Он больше тебя видит. И что говорит -- знает прекрасно. -- Настена глубоко вздохнула и решительно прикоснулась пальцами к его склоненной голове. -- Не бойся меня, добрый человек. Я тоже была там, где живет страх. Я еще ношу запах того места. Почувствуй! Рамин смолк, потянулся к ней всем телом, шевеля сухими губами: -- Да, да... -- Он говорит с ней! -- восторженно зашептала на ухо Варяжко ничего не понимающая Нестера. -- Он слышит ее! Варяжко кивнул. Что-то пугало его в этом разговоре. Что-то страшное, способное навек лишить его Настениной ласки и любви рвалось на свет и с каждым словом подходило все ближе и ближе. Силясь остановить это неведомое, Варяжко шагнул к говорящим, прислушался к сбивчивому шепотку Рамина. -- Он напугал меня, -- бормотал старик. -- Он был таким страшным и могучим! Белым, как туман, и желтым, как одуванный цвет. Он бил меня. Он заставил меня зайти за кромку мира, и теперь я не слышу людей -- только голоса духов и нежитей. Я чужой среди них, я не могу их понять... А их много, очень много, они везде -- в земле, в деревьях, в огне, в воздухе. -- Голос бывшего сотника сорвался. -- Он --твоей крови! Попроси его! Я хочу обратно к людям! Задумчиво закусив губу, болотница повернулась к Варяжко: -- О ком он говорит? Кого зовет "он"? -- Выродка. -- Но Выродок не мог быть болотником... -- недоумевая, покачала головой девушка. -- Он не мог быть моей крови! У нас в Приболотье жил лишь один Онох... И туман... Желтый с белым... Я знаю его! Не-е-ет!!! Варяжко не успел подставить руки, как, словно подрубленное дерево, Настена рухнула на пол. Он кинулся на колени, подхватил ее обмякшее тело: -- Что с тобой?! Настена! Что?! Злость на несущего всякий вздор Рамина душила его, а страх за Настену заставлял руки дрожать. Что она услышала в нелепых признаниях старика? Чего испугалась? -- Настена! -- Брызнувшая откуда-то сверху вода потекла нарочитому за шиворот. Он развернулся. Над ним стояла бледная Нестера с корцем в руках. Из корца, трепеща и замирая на ободе, падали последние капли. -- Вода помогает, -- коротко пояснила девка. Она оказалась права -- Настена открыла глаза, повела ими по сторонам, словно вспоминая, где она, и, поднимаясь, тихонько отстранила Варяжкины руки. -- Подожди... Я должна все понять. Это важно. Очень важно! -- Пошатываясь на нетвердых ногах, шагнула к Рамину. -- Скажи, Рамин, как звали твоего обидчика там, на кромке? -- Выродок, -- отчаянно уворачиваясь от ее пристального взгляда, прошелестел тот. -- Нет, ты не понял. -- Тонкие пальцы Настены опустились на дрожащие щеки Рамина, сдавили их, мешая старику отвернуться. -- Как звали Выродка нежити, которые знают все настоящие имена? Старик вскинул голову, беспомощно заморгал. -- Не могу! Нельзя! Настоящего имени называть нельзя! Настена присела перед ним: -- Послушай, Рамин. У нас в Приболотье до сих пор живут сновидицы, которые умеют заглядывать на кромку и говорить с нежитями. Одна из них рассказывала, что любое тайное имя станет простым, если будет произнесено громко и отчетливо. Настоящее имя Выродка -- твой путь к людям. Скажи, как его звали. Вместе с ним из тебя уйдет хворь, и нежити перестанут мучать тебя. Назови это имя и станешь свободен! -- Нет! Не могу! Не могу! -- затрясся Рамин. Сильная дрожь заколотила его. Боясь за отца, Нестера подбежала к нему, вцепилась в дрожащие плечи, но он был еще силен. Отбросив дочь в сторону, он вскочил и широкими шагами заходил из угла в угол. -- Он должен назвать имя, -- шепнула Настена на ухо Варяжко. -- Это спасет его. Настоящее имя вселившего в него страх человека, словно камень на его шее. Сбросив этот камень, Рамин станет прежним. Варяжко шагнул к другу, но, остановив его, болотница вскинула потемневшие глаза: -- И еще... Если это будет то имя, о котором я думаю, -- нам будет худо. -- Почему? Она опустила голову: -- Потому что оно может оказаться именем моего брата. Брата? Варяжко усмехнулся. Уж на Настениного брата Выродок никак не походил! Нарочитый помнил его жгучие черные глаза и щуплую, увешанную разными оберегами фигуру. Глупости! Девке нечего бояться. Как бы ни звали Выродка по-настоящему, но Настениным братом он не был! -- Успокойся, -- ласково проводя ладонью по мягким Настениным волосам, шепнул он. -- Это будет другое имя. Выродок не был твоим братом. Она удивленно поглядела на Варяжко и хотела было что-то спросить, но, желая немедленно подтвердить свои слова, нарочитый заступил Рамину путь: -- Ты -- воин! Тебе ли бояться нежитей?! Что они могут сделать с тобой? Убить? Но разве смерть не лучше мучающей тебя жизни?! Освободись, Рамин! Скажи имя! Рамин замер. Его лицо перекосила жуткая гримаса, рот открылся: -- Егоша... Нежити зовут его Егошей... Имя ударило Варяжко, отбросило к тяжело охнувшей Настене. Он помнил, как однажды девка назвала брата по имени. И имя это помнил. Протестуя он закричал: -- Нет! Это другой Егоша! Твой брат -- чернявый, маленький, а у этого глаза были зеленые, будто у болотной рыси! Скрывая дрожащие на длинных ресницах слезы, она медленно отвернулась. -- У Егоши были зеленые глаза. Он был болотником. И он знал Оноха. А Рамина напугал Блазень. Тот самый, что спас меня. Должно быть, он помогал Егоше... Блазень? Какой Блазень? Блазни, духи, нежити -- все это пустые байки для старух и трусливых баб. Варяжко сжал руками голову. Он видел Настениного брата там, в лесу! Выродок был вовсе не похож на него! Настена хрустнула пальцами и, словно расслышав его мысли, сказала: -- В лесу со мной был не брат -- лекарь. К нему меня принес Блазень. Жесткость ее слов оглушила Варяжко. -- Нет!!! Словно утопающий, он вцепился в Настенин летник. Девка вырвалась, подняла упавший на пол платок. -- Вы называли моего брата Выродком. Вы даже не захотели его понять... По ее бархатистой щеке пробежала крупная слеза, губы дрогнули в последнем ужасном признании правды: -- А ты... Ты убил моего брата... Варяжко не желал верить ее речам, не хотел даже слушать их! Все происходящее было каким-то кошмарным сном, который должен был немедленно закончиться! -- Я не знал! Я не хотел! -- стараясь поймать ускользающую Настену, закричал он и чуть не упал на пол. Она поддержала его и, твердо гладя в глаза, вымолвила: -- Когда-то Егоша так же пытался оправдать себя. Ему не поверили. Я не повторю ошибку своих родичей. Я знаю -- ты не хотел его убивать, просто так случилось. Но я не могу предаваться любви с убийцей брата. Я уеду, и не пытайся меня остановить, не потакай краткой боли. Она будет сильна лишь вначале, но время и расстояние заглушат ее. Возможно, когда-нибудь мы еще встретимся и простим друг друга, но теперь я не хочу тебя видеть. Она повернулась и молча вышла. Растерянно опустив руки, Варяжко глядел на истертую древесину закрывшейся двери и чувствовал, как в душу заползает страшная, леденящая пустота. От ее мерзкого прикосновения хотелось по-бабьи завыть, проклиная свою долю, а еще лучше -- лечь прямо здесь, на полу, и умереть... Позади него, тихо причитая, плакала Нестера, но Варяжко ее не слышал. Последние слова Настены вновь и вновь звучали в его ушах. -- Она вернется, -- неожиданно внятно сказал за его спиной голос Рамина. Нарочитый обернулся, окинул пустым взглядом помолодевшее и вновь разгладившееся лицо старого друга, но радости от его выздоровления не ощутил. -- Она любит тебя и никуда не уедет, -- уверенно повторил Рамин. Варяжко почувствовал на своем плече его тяжелую руку, шепнул: -- Ты не знаешь ее. Она сделает как сказала. Рамин покачал головой: -- Вот увидишь -- завтра она еще будет здесь. Но он ошибся. Тем же вечером, собрав пожитки и взяв в провожатые двух киевских кметей, Настена уехала в Полоцк. Варяжко не провожал ее. Не мог видеть ее обвиняющих глаз, боялся не вынести терзающей душу боли, не имел права плакать. Он был воином. ГЛАВА 17 Хозяин гневался. Сирома не знал почему, но чувствовал ярость Хозяина в шуршащем шепоте снега и зловещей лесной тишине. Три дня он призывал Хозяина, но тот не появлялся. В сомнениях и страхе Сирома метался по своей избе. Почему Хозяин не отзывался на его мольбы? Ведь он выполнил все, что тот приказывал... Жаль, не удалось убить Владимира, но новгородец навеки покинул Русь и больше не угрожал благополучию Сироминого господина. Почему же тот молчал, почему не хотел явить свой грозный лик? Издеваясь, Морена посвистывала над лесным жилищем, заносила низкую крышу снегом, и порой Сироме хотелось умереть, чтобы не слышать ее насмешливого посвиста. Она-то все знала, потому и смеялась над его болью и отчаянием... Сирома зажег лучину и встал перед ней на колени. -- Хозяин! Чем прогневал тебя? Чем обидел? Скажи неразумному рабу, и, клянусь, все будет исправлено! Лучина вспыхнула, дрогнула слабым пламенем и вывернулась из светца в корытце с водой. Это был недобрый знак... Сирома вздохнул, поправил обереги, взял лыжи и, накинув зипун, вышел из избы. Раньше уже случалось такое -- Хозяин не отзывался, и тогда был лишь один верный способ привлечь его внимание -- жертва. Ее-то и думал отыскать преданный раб. Перебираясь через сугробы, он лихорадочно размышлял -- что же на сей раз подарить владыке? Рожденный от небесной коровы Земун, Хозяин не принимал в жертву людей или зверей, предпочитая им свежие колосья пшеницы или, на худой конец, ржи, но попробуй добудь все это в студень месяц, когда по дворам гуляет холодная Морена и свистят поземкой ее подружки Вьюжницы! Сирома остановился на кромке леса, в задумчивости обвел глазами расстилающиеся перед ним поля и решительно двинулся в сторону Припяти. Там стояло немало богатых хлебом печищ -- глядишь, и сыщется у какого-нибудь рачительного хозяина засохший колосок. Каждую осень Сирома видел, как, невзирая на все старания знойной Полуденницы, собирая урожай в полях возле Припяти, копошились жалкие человеческие фигурки. Он еще дивился -- и не лень им целый день горбатиться в поле под палящими лучами солнца? -- а теперь пришло время самому попользоваться их трудом. Завидев вдалеке слабые дымки людского жилья, он вздохнул. Эх, окажись нынче рядом Блазень, не пришлось бы даже входить в опостылевшие ему людские жилища, но Блазень словно провалился сквозь землю. Должно быть, он все-таки сунулся помогать глупому болотнику и сам сгинул в убивающем объятии Белой. Сирома хмыкнул. Конечно, он мог бы открыть путь на кромку и вытащить непокорного Блазня из иного мира, но зачем трудиться ради ослушника? К тому же, забыв те времена, когда жили бок о бок с людьми и никто им не дивился, кромешники не очень-то жаловали людской род... Не стучась, Сирома распахнул первую попавшуюся дверь и шагнул в теплую полутьму избы. Хлопочущая над очагом маленькая полная женщина испуганно взвизгнула при его появлении, выронила из рук котел с густым, ароматно пахнущим варевом. Остальные обитатели смолкли, недоуменно взирая на Сирому. Их было немного -- деловито строгающий какую-то поделку паренек лет десяти с большими доверчивыми глазами да развалившийся на лавке старик в длинной до колен рубахе. Сирома откашлялся, скинул зипун. -- Доброго дня вам, хозяева! -- И тебе удачи, гость, -- помедлив, отозвался на его приветствие старик. -- Что привело тебя в наше печище? Садись, рассказывай. Спустив на пол босые ноги, он цыкнул на оторопевшую женщину: -- Что застыла, будто каженница? Угощай гостя! Женщина поспешно захлопотала по хозяйству, но Сирома придержал ее за руку: -- Благодарствую за заботу, а только еды мне не надобно -- об ином пришел просить. -- О чем же? -- Старик заинтересованно сузил глаза. Сирома задумался. Прямо сказать, чего надобно, -- старик заподозрит в нем Велесова жреца, а обиняком -- только зря терять время... Вздохнув поглубже, он небрежно произнес: -- Хочу попросить пару пшеничных колосков, коли остались в хозяйстве... -- Зачем? -- дотошно выпытывал старик. -- Сон я видел, -- с ходу сочинил Сирома. -- Явился ко мне Белее, покровитель наш, и сказал: "Будет тебе удача да счастливая доля, коли поклонишься мне пшеничными колосьями". -- Белес? -- недоверчиво переспросил старик. -- Он самый. -- В притворном отчаянии Сирома опустил голову. -- Жена у меня хворает... Сколь ни молил богов -- на ноги не встает. Вот я и решил -- худа не будет, коли все сделаю, как во сне видел... Только оплошка вышла -- ни колоска пшеничного в доме не осталось... Ставя перед ним миску с горячей разваристой кашей, женщина сочувственно заохала, но старик перебил ее: -- Чего же ты за колосьями так далеко забрался? Иль в твоих родных краях их не нашлось? Сирома непонимающе уставился на него. -- Ты нездешний, -- поднимаясь с лавки, откровенно объяснил тот. -- Я в наших краях всех знаю. -- Я из лесу, -- пришлось сознаться Сироме. -- Из малого лесного печища. -- Ни разу о таком не слыхивал... -- сморгнул старик. Когда он приблизился, то оказался на голову выше Сиромы. Тот попятился, едва сдерживая досаду, -- угораздило же на этакого дотошного лапотника нарваться! Сам виноват -- обленился, не учуял, кто поджидает внутри, вломился, будто в собственный дом... Меж тем старик ловко натянул порты, заправил рубаху и, накинув телогрею, двинулся к выходу. -- Темнишь ты, гость, но колосьев я тебе дам и к жене твоей сам схожу. Я в этих местах человек известный -- все хвори знаю, не одну лихорадку прочь отогнал. Глядишь, и без Белеса твою жену подниму! Пятясь, Сирома толкнул спиной дверь, словно специально распахивая ее перед стариком. Тот так и подумал -- признательно кивнул и, потрепав Сирому за плечо, вышел на двор. -- Меня Антипом звать. Понуро плетясь следом, Сирома выдавил: -- А меня -- Догодой. -- Хорошее имя, -- кивнул старик и ступил в темноту прирубка. Оттуда пахнуло сеном и скотьим духом. Недолго повозившись внутри, старик вылез обратно, держа в руке охапку золотых, уже высохших колосьев: -- Вот тебе твое лекарство, а только я в него не верю. Сирома схватил колосья, но радости не почувствовал. Старик раздражал его своей самоуверенностью и удивительной строгой добротой. -- Не стоит тебе со мной ходить, ноги мять, -- робко предложил он. -- Я далече живу, и жена моя чужих не жалует. -- Ничего. -- Старик вытянул откуда-то из клети плетеные лыжи, ловко нацепил их на ноги. -- Я к ней с добром иду, со словом Божьим. -- С чем? -- не понял Сирома. Старик усмехнулся: -- Мой Бог учит, что доброе слово от любой хвори помогает, а святая молитва от всех бед и злых заговоров -- самое верное средство! Сирома едва сдержал рвущийся изнутри рык. Так вот кем оказался старик! Злейшим недругом! Одним из предавших Сироминого Хозяина! Он зябко повел плечами. Ему и раньше приходилось встречать поклонников нового Бога, но обычно это были пришлые -- варяги иль греки, иногда даже болгары, но верующего в Христа древлянина он видел впервые. -- Чего дивишься? -- засмеялся старик. -- Иль не слышал о новом Боге? -- Слышал, -- закусил губу Сирома. Неожиданное прозрение накатило на него, торопя в путь. Видно, сами боги решили помочь ему, столкнув с этим стариком! Что может служить лучшей жертвой гневающемуся богу, чем предавший его раб?! Шагая за Антипом, Сирома вспоминал, какой