, я не такой храбрый, просто я вовремя ощутил укол в затылке. Поддайся я - и меня немедленно взяли бы на заметку как возможного кандидата на отчисление из Школы. А "пахан" собрал вещички в тот же день. Вообще-то это был довольно редкий случай; как правило, нельзя было догадаться, почему отчислен тот или иной кадет. Мы общались с младшими и ничем не могли им помочь - а как хотелось покровительственно поделиться! В тех редких случаях, когда мы о чем-то догадывались, приемы "педагогов" менялись радикально и быстро. Свободного времени поначалу хватало. И очень не зря: кто-то сверху, невидимый, нацеливая на нас лупу, приглядывался. До поры до времени его не интересовали наши успехи в учебе; первичный отсев шел по совершенно иным признакам. То, что происходило в интернате, в самом лучшем случае сошло бы за вырубку в карьере безобразной мраморной глыбы. Теперь с нее снималось лишнее. Может быть, таким образом удалось бы изваять прекрасную статую, не знаю. Школа не ставила перед собой такой задачи. Лучше было изгнать годного, чем оставить внушающего сомнения, - этот принцип проводился в жизнь с железной последовательностью. Ничего этого мы не знали. Случалось, что кровать соседа вдруг оказывалась пустой. Это вызывало удивление и расспросы. Нам сухо отвечали, что кадет вернулся в свой прежний детдом или к родителям - откуда он там прибыл. Черт знает почему на начальном цикле обучения мы крайне редко были свидетелями процесса "собирания вещичек" - может быть, это делалось для того, чтобы не нервировать нас понапрасну. Отчисленных быстро забывали. Сильно поредевшие группы сливали в одну из двух-трех. К концу первого года обучения из двадцати двух групп осталось девять. Мы еще не догадывались, что к моменту выпуска должна была остаться лишь одна, как всегда бывало на более "ранних" потоках. Да и та обычно неполного состава. Наш поток не стал исключением. Четыре группы - вот что осталось от нашего потока после второго года в Школе. Одиннадцать человек - перед выпуском. Лет в семнадцать мне попалась в библиотеке сильно зачитанная книжка об иезуитских колледжах. Помню, я был поражен сходством методов (тотальная слежка, немедленный отсев нежелательных) и долго развлекался, находя все новые и новые параллели со Школой. Методы различались лишь постольку, поскольку различались цели, а еще нас не заставляли шпионить друг за другом, но, охватив методику в целом, я поразился простой мысли: все уже придумано! Можно долго и в подробностях дописывать приложения, но нельзя изменить основу! Человек - всюду одно и то же, хоть при Игнатии свет Лойоле, хоть при самой расчудесной народной демократии с Кардиналом на заднем плане. "Читал?" - спросил я Сашку Кисселя, показав потрепанную не одним поколением кадетов книжку. "Угу", - только и ответил он, и мы обменялись понимающими взглядами. Собственно, я, как и многие, в душе ничего не имел против отсева. Мне было комфортно. Резец скульптора выгрызал в мраморе ниши. Отбраковка нечестных, подлых, корыстных, ноющих, заискивающих, доносчиков, гегемонов кулачного права, чрезмерно замкнутых, неуравновешенных и просто неудачливых сделала свое дело. Нельзя сказать, что к двенадцати годам меня окружали сплошь друзья - были и враги, в том числе враги непримиримые, но я их уважал. И тогда за нас взялись по-настоящему. Вдруг резко, без всякого предупреждения возросло количество занятий. Мы взвыли. Двенадцать уроков в день считались нормой, десять - праздником. Я едва удержался от слез, когда в конце недели нам объявили, что выходных дней не будет, а один парнишка в тот же день пристал к воспитателю с просьбой отчислить его из Школы. Просьбу удовлетворили. Кое-как, с чугунными головами и скрипом зубовным мы дотянули до осенних каникул, и тут нас ждал новый удар. Один день - столько нам было отпущено на восстановление свернутых в крендель мозгов. Нас просто-напросто испытывали на прочность. Одновременно шли испытания на интеллект, и можно было заметить, что на первое место педагоги ставили качество и самобытность решения логической задачи, и лишь на второе - скорость решения. Обычная школьная программа, правда, со всеми известными приложениями, не более, - но уж от души! Плюс зачем-то латынь, пригодившаяся впоследствии очень немногим. Со временем я стал подозревать, что подручные Кардинала исповедовали нехитрый принцип: вали больше, не все ли равно, чем загружать мозги, главное, чтобы работали, а качество из количества как-нибудь само произрастет. Помню парнишку, отчисленного после того, как он не смог с ходу ответить на вопрос, каков период обращения Солнца вокруг оси... Спортивные занятия были обязательными. Кой черт, мы были рады загонять себя до изнеможения, чтобы потом свалиться на кровать без задних ног, сладко чувствуя каждой мышцей такую приятную всякому живому существу усталость физическую, побившую в неравной борьбе гнусную усталость ума, - все-таки умственное и физическое в человеке глубоко антагонистичны, а гармоничных исключений кот наплакал: Пифагор, Леонардо да Винчи и, пожалуй, Ломоносов. На второй месяц такой жизни я частенько жалел, что родился на свет. А ведь мне было легче, чем другим: "демоний" колол меня нещадно, заставляя искать и находить оптимальный путь. Кое-кому пришлось совсем плохо; один начал заговариваться, несколько пацанов стали слезливы и раздражительны. Резец работал... На третий месяц я, к громадному своему удивлению, почувствовал, что понемногу втягиваюсь. Остальные тоже повеселели. А уж когда нам объявили, что зимние каникулы продолжатся аж три дня, мы даже слегка удивились: куда девать такую прорву времени? Нашлось куда, конечно. Пацаны есть пацаны. Но как раз после зимних каникул с потока было отчислено сразу человек десять. Почему - не знаю. Это самое темное место в моих потугах логически вычислить принятые в Школе критерии отбора. Кое-что, впрочем, удалось понять уже тогда. Вскоре после того как начались компьютерные занятия, кто-то из нас догадался, как вытащить из школьной сети наши (и не только наши) личные дела. О, там было что почитать! Кажется, Сашка Киссель первым обратил внимание на одно любопытное обстоятельство: почти все кадеты средних и старших курсов были сиротами, помнящими родителей. И почти все они (и мы тоже) были детьми, внуками либо правнуками людей, заметно проявивших себя на государственной службе, все равно в какой области: управлении, инженерии, науке... Пращур Лебедянского конструировал паровозы. Дед Воронина был губернатором. Предок моего приятеля Димки Долгова всю жизнь строил не то мосты, не то шахты. В крайнем случае личное дело содержало указание на документы, подтверждающие происхождение кадета от какого-нибудь незнатного дворянского рода. Сашка Киссель, например, оказался простым остзейским бароном. И, что любопытно, подлинность документов подтверждалась специальными актами экспертизы! Позднее я понял, что это значит, и оценил политику наблюдательного совета Школы. Эти люди не любили шутить и даром хлеб не ели. Кадет должен происходить из уважаемой семьи, в истории которой не было известных ему позорных пятен. Он должен уважать себя и свое место в человечестве и не должен иметь комплекса неполноценности. Исключения из этого правила практически не было. Единицы. И то сказать: функционер с комплексом неполноценности - кому нужен? Нельзя сказать, что мне не польстило известие о моем дворянстве. Мальчишество, конечно... А весной, когда светило солнышко и в тени сосен под окнами дотаивал последний снег, в Школу приехал Кардинал. Мы о нем и знать не знали, пока он не вошел к нам во время занятий - пожилой лысеющий дядька с неважным цветом лица и заметным животиком, оттопырившим аккуратный костюм. Первую его фразу, обращенную к нам, кадетам, я запомнил слово в слово: "Здравствуйте, меня зовут Павел Фомич, это я придумал Школу для вас", - и он добродушно посоветовал нам поставить на место отпавшие челюсти. Кардинал сказал речь - краткую, но мы почувствовали, что он не экономит на нас время; мальчишки вообще очень тонко чувствуют такие вещи. Он не сказал почти ничего нового, он только напомнил нам, кто мы есть и кого из нас делают. "Это я работаю на правительство, - говорил Кардинал и безбожно врал, конечно, - вы же будете работать на страну, а при каких-то обстоятельствах, возможно, и на все человечество... Гордитесь этим". Мы гордились. Меж тем истязания, чинимые над нами, мало-помалу приобретали более осмысленный характер. Появились специальные предметы и кое-какие методики развития. Это не значит, что "резец" перестал делать свое дело, - делал, да еще как! Претензии на несправедливость и провокационность тестов не принимались никем и говорили не в пользу жалующегося. Чего стоил один лишь иезуитский тест со значком и дипломом! Было так: Максим Родионович, добрейший наш "классный дам" и объект для подражания, однажды утром заявил, что занятий сегодня не будет. Мы взвыли от восторга, и лишь немногие насторожились: а почему, собственно? Максим Родионович охотно объяснил: оказывается, сегодня мы перевалили какой-то там рубеж на стезе превращения нас в мэтров-выпускников, в честь чего объявляется праздник и каждому из нас будет торжественно вручен диплом "сантимэтра" - через э, естественно, - и соответствующий нагрудный значок. Надо ли говорить, что мы неизмеримо выросли в собственных глазах и взвыли от восторга вторично? Ох, красивый был значочек! Красивейший. В том возрасте, когда мальчишки собирают коллекцию ненужной дряни, полагая ее сокровищем, эмалированный кусочек жести на лацкане был для нас примерно тем же, чем являлась цельная суповая тарелка на шнурочке для вождя людоедов из "Джерри-островитянина". Глотку бы перегрыз, попытайся кто отобрать! Кому-кому, а мне было приятно, прицепив значок, небрежно продефилировать перед младшей группой, наслаждаясь ее неприкрытой завистью. По-моему, в тот день младшие увидели наш поток в полном составе. На второй день начала побаливать голова. Я не придал этому значения, тем более что к вечеру боль исчезла. В тот день я отцепил значок и убрал его в свой шкафчик вместе с дипломом. Не мигрень подсказала - просто как-то вдруг надоело ходить петухом. И многие сняли с себя значки в ближайшие два-три дня. Кажется, только двое парней носили их больше недели - они-то и были отчислены из Школы, но не вдруг и порознь, чтобы мы не сразу догадались о том, что вся затея со значком и дипломом с самого начала была провокационным тестом... Мы догадались потом. И смирились. И не пожалели отчисленных. Стимулом к Власти для нас должна была стать сама Власть, дающая возможность проявить себя в деле, и только Власть как таковая. Тщеславный или корыстный функционер - нонсенс тот еще. Конечно, многого я не знаю и сейчас: о глубинном смысле большинства пертурбаций внутри нашего потока можно только догадываться. Об этом знают те из нас, кто остался при Школе после выпуска. Вот только скажут ли? Школа кого хочешь сделает нелюбопытным. Например, я почти уверен, что вплоть до последней крупной чистки рядом с нами сознательно держали некоторое количество воспитанников, подходящих по всем статьям, кроме выраженной харизмы. И это правильно: что путного выйдет, если собрать в неразбавленную кучу два десятка прирожденных лидеров? "Крысиный король" - да, получится. А функционер? Но уверенность свою я держу при себе. Потрясающий цинизм "Теории и практики управления" как-то не произвел на нас большого впечатления (привыкли?), зато практические занятия запомнились на всю жизнь. В спокойном состоянии и в длительном стрессе. В группе и в ватном одиночестве безэховой камеры. Неожиданно, спросонок, среди ночи... Вы не пробовали решать управленческие задачи, сидя в зубоврачебном кресле? Правда нет? Голову выше, вы достойны зависти! Кое-кого "рубила" медицина. Помню, как я плакал, бревном валясь на постель, и не мог заснуть. Не помогал и спорт, по-прежнему обязательный. Я завидовал галерным рабам. Однако, похоже, психологи Школы лучше меня знали, что способен выдержать человек. Каких только ситуаций не моделировалось, одна другой хуже - вспомнить тошно и страшненько. В реальной жизни такого не бывает. Годам к шестнадцати я уже мог не спать до пяти суток подряд, сохраняя работоспособность и относительно ясную голову. Кроме того, помогал и "демоний". _Зачем?_ В то время я понимал зачем - теперь перестал понимать. Ну неужели мне жилось бы хуже, не стань я функционером?.. Наверное, да. Точнее мне никогда не узнать, вот что обидно. Слеп ты, человек. Нет прибора, позволяющего посмотреть, что было бы с тобой, сверни ты на улице направо, а не налево. Может быть - ничего. А может быть, труп, размозженный выскочившей на тротуар машиной или обрушившимся карнизом. И - хуже того - с недавних пор опять заворочались, начали просыпаться во мне старые сомнения... А с чего я, собственно, вообще взял, будто "демоний" есть мое личное, шкурное ЧПП - чутье правильного пути, пресловутое шестое чувство? Что я вообще знаю о нем и о его целях? Может быть, он помогал мне лишь до определенной, неизвестной мне границы - например, до этой паскудной и страшной истории с пандемией самоубийств? Может быть, он печется вовсе не о моей пользе, а о пользе чего-то такого, о чем я не имею ни малейшего понятия, но связанного со мною как с простым инструментом вроде пассатижей; а как только надобность в инструменте отпадет - суд чести, вердикт, пуля в череп?.. А вот это запросто. 2 - Сколько уже за сегодня? - хмуро спросил Малахов. Воронин мельком взглянул в электронную шпаргалку. - Двести девять. - Еле слышно пискнуло. - Простите, уже двести десятый. Только что. Малахов поблагодарил кивком. Часть данных, как всегда, запаздывала - на сутки, на двое, - и, разумеется, не все из этих двухсот десяти покончили с собой сегодня. От того было не легче. Часть сведений о сегодняшних самоубийцах поступит в ближайшие дни, и тогда выяснится, что их еще больше. Их с каждым днем все больше. - Юрий Савельевич, что у нас нового по статистике? Лебедянский откашлялся. - Мы провели кое-какую обработку, Михаил Николаевич, включая последние данные как по Конфедерации, так и по миру... а также того, что передал нам Отто Оттович. Уже сейчас можно сказать: предварительные прикидки неверны. - То есть? - Рост числа самоубийств не является экспоненциальным. Строго говоря, он и не может быть строго экспоненциальным, поскольку население Земли не бесконечно и рано или поздно скажется естественный предел. Дело в другом: кривая имеет такой вид, будто на Земле живет порядка семи-девяти миллиардов человек вместо двенадцати. Это, так сказать, группа риска, остальные, по-видимому, не восприимчивы... Точную цифру пока назвать трудно, отличие едва выходит за рамки погрешности. Вдобавок, данные по зарубежью отличаются повышенной неопределенностью - фактически пока можно говорить лишь о наиболее вероятной кривой... - Пока? - Приблизительно через месяц скажем точнее. Малахов секунду помолчал. Ну да... За месяц по одной только Конфедерации самоубийц станет больше на тысяч на пятнадцать, а по миру, пожалуй, на полмиллиона. Отчего бы не подождать годика два? Погрешность в определении кривой сведется почти к нулю. - Одним словом, группа риска - две трети всего населения? Я правильно понял? - Приблизительно так. - Чем-нибудь еще можете порадовать? - Работаем, Михаил Николаевич. Гипотез, конечно, масса... - Гипотезы меня не интересуют, - отрезал Малахов. Вспомнилась кривая рожа Нетленных Мощей: "Толку от них..." В достопамятной дискетке каких только гипотез не содержалось, Малахов убил три дня лишь на беглое ознакомление с ними. За неделю стараниями групп Лебедянского и Воронина их число выросло раза в полтора. Малахов группировал их по кучкам и сам себе напоминал отягощенного уймой времени бездельника, с тупым упрямством раскладывающего никогда не сходящийся пасьянс. Гипотезы эпидемические, невротические, психоурбанистические, психозомбистские и множество других, - с типами, классами, семействами, видами и подвидами. Они так и просились в классификацию в виде раскидистого древа. - Что-нибудь кроме гипотез у вас есть? - Что-либо определенное утверждать пока рано, - осторожно сказал Лебедянский. - Честно говоря, я совсем не уверен, что мы сможем извлечь из голой статистики нечто сенсационное. Впрочем, делаем, что можем. Так. О чем докладывать Кардиналу - неясно. Перспективы "Надежды" неясны вдвойне. - А социопсихологические модели? Выводы подтверждаются? - К сожалению, да. Если исходить из предположения о повсеместно принятых мерах по нераспространению, утечка информации произойдет скорее всего в марте - апреле, причем скорее всего за рубежом, предположительно в странах Азии или Африки. Информационный бум последует немедленно, и сдержать его не поможет никакой "железный занавес", увы. Социальная терапия средствами массовой информации будет эффективна лишь до июля-августа. По наиболее вероятной модели, ориентировочный срок начала глобальной паники - конец ноября - декабрь. Число самоубийц по Конфедерации превысит к тому времени миллион человек. Наиболее вероятная модель указывает на неизбежность некоторых... э... социальных подвижек. - Конкретно: каких? - потребовал Малахов. - В декабре увидим, - бросил Воронин. Лебедянский развел руками. - Общественная структура потеряет устойчивость, это пока все, что мы можем предсказать. Не только у нас, но и по всему миру. Могу утешить: вероятность глобальных межблоковых конфликтов увеличится в первом приближении незначительно. Кстати, превентивное введение чрезвычайного положения ситуацию не выправит, а усугубит, это нами просчитано. По весьма приблизительным прикидкам, период "смутного времени" займет от полутора до двух лет. - Пока не вымрет группа риска? - буркнул Малахов. - Скорее пока не... м-м... исчезнет значительная ее часть. В дальнейшем процесс замедлится и можно будет рассчитывать на восстановление управления страной. - Спасибо и на том... Он молчал. Эти трое смотрели на него и ждали, когда он отпустит их работать. Извернуться, вцепиться бульдогами в неподатливый материал, перелопатить несметные вороха, встать на уши, вылезти из кожи, но сделать! Малахов знал: _эти_ умеют работать не за страх, а за совесть, и если решить проблему вообще в человеческих силах, она будет решена, чего бы это ни стоило. Вопрос один: когда? Миновала всего неделя, сегодня пошли восьмые сутки. Мало, но за эту неделю свыше двух тысяч ни в чем не повинных людей перестали существовать, а почему - по-прежнему неясно. Модели Лебедянского доказывают лишь то, что интуитивно понятно и без них. - А у вас что новенького, Кирилл Афанасьевич? Уже есть результаты? Воронин открыл рот и со стуком захлопнул. - Ничего себе на!.. Побойтесь бога, Михаил Николаевич, ребята и так вкалывают как заводные. Какие результаты! Вы нам время на результаты дали? - Ну-ну, шучу, - Малахов принужденно улыбнулся. - Я просто хотел напомнить вам, что времени у нас немного. Если через месяц у нас не будет полного понимания проблемы, а через три месяца - методики лечения, грош нам всем цена. Закопать нас на пустыре и забыть. А вы все-таки доложите экстрактно, что у вас делается. Воронин утер рукавом пот и откинул со лба сальную прядь. - Ну что делается... Собственно медицинским аспектом проблемы занимаются в ИВИАНе и параллель но в нашем центре в Нижнем. Я туда людей отправил, чтобы работать и тамошних подгонять. Трупы для исследований получаем регулярно, было сделано не сколько десятков эксгумаций, в том числе и... - Продолжайте, я слушаю. - В том числе незаконных. Возбудитель пока н найден и не будет найден, если хотите знать мое мнение. Предсуицидальная клиника: довольно вялый выброс адреналина в кровь, совсем не такой шторм, как у нормальных самоубийц. Плюс к тому у значительного числа нарушение баланса гамма-аминомасляной кислоты в клетках мозга, отсюда предположительно и симптоматика. По показаниям свидетелей в дни, предшествующие акту, у многих - вялость, повышенная рассеянность, незначительные расстройства моторики. Похоже на слабо выраженную депрессивную фазу при циркулярном психозе, но вообще-то пока не классифицировано. Это третья стадия, так сказать. Вторая - повышенная раздражительность - обычно длится от двух до пяти дней и непосредственно предшествует третьей. Больше никакой патологии. Наличие первой стадии - внешне бессимптомной - мы пока лишь предполагаем. - Понятно. Дальше. - Работаем. Михаил Николаевич, да как можно работать?! Сколько у меня допущенных? Трое. От моих ребят есть отдача, когда они знают, что делают. Или мы работаем, а вы нас дрючите по мере необходимости, или мы продолжаем в молчанку играть, но тогда дело на лад не пойдет. Вы бы выбрали что-нибудь одно, Михаил Николаевич. В ледяных тевтонских глазах Штейна мелькнуло легкое презрение. Лебедянский покачал головой. Малахов помолчал, раздумывая. Укола в мозг не последовало. - Могу позволить еще двоих, на ваш выбор. Но больше не просите, не допущу. Вам хватит? - Мало... - Если мало, тогда уж простите, Кирилл Афанасьевич, на ваше место мне придется найти того, кому хватит. - Малахов припечатал ладонь о столешницу, начиная раздражаться. - Мне нравится, как вы работаете, и не вынуждайте меня с вами расстаться. Двое максимум. И я еще не знаю, насколько допуск этих двоих уменьшит отпущенный нам срок. Кстати, Юрий Савельевич, просчитайте. - Лебедянский кивнул. - Вот так-то. Вас, Юрий Савельевич, я не задерживаю, а вы, - Малахов показал глазами на Воронина, - пока останьтесь. Теперь прошу вас, Отто Оттович. Меня интересует дело Филина. Самоубийство Штейн чуть заметно подвигал бескровными губами, подыскивая слова. Отрицательно качнул головой, когда Малахов указал ему на сигаретницу с лечебным куревом. - Сомнений практически не осталось, Михаил Николаевич. Версии об убийстве или несчастном случае мы пока не отбросили окончательно, однако считаем их крайне маловероятными... Вы позволит говорить подробнее? - Разумеется... - Хронология событий выглядела так. Охраны Филина никогда не было, наружного наблюдения за ним тоже не велось. Дом прослушивался эпизодически, ничего интересного в записях мы не нашли. Восемнадцатого ноября приблизительно в полдень Филин видел сосед, правда, издалека. Он показал, что Матвей Вениаминович дважды входил в гараж, оба раза провел внутри не более пяти минут, причем во второй раз имея в руке что-то вроде книги или портативного компа. По основной рабочей версии, это и был комп: в автомобильном компьютере устройств ввода-вывода, предназначенных для пользователей, как правило, не имеется, но есть разъем для подключения тестирующих устройств. Затем он вернулся домой. До семнадцати часов Филин, очевидно, занимался тем, что ревизовал защитные программы и лазал по сети, по-видимому, имея намерение отыскать следы возможного взлома. После чего уничтожил всю информацию на своем домашнем компьютере и сделал все, чтобы привести твердый носитель в девственно непорочное состояние. Из дома не выходил. Кстати сказать, имел обыкновение работать только в своем загородном доме в Никольском и пересылал результаты по спецпочте или с курьерами СДЗИ Примерно в семнадцать часов Филин спустился вниз, вывел машину, аккуратно запер дом и гараж и выехал не вправо, как обычно, а влево, потому-то соседи и обратили внимание. Там слякотный проселок, осенью почти никто не ездит. У Филина был спортивный "сапсан-блиц З000" с движком на водородном топливе. Кроме всего прочего, покойный был убежденный экологист. На своем экологически чистом звере он любил иногда гонять по скоростным трассам без всякой цели, числилась за ним такая причуда... Минут через пять на проселке рвануло - похоже, он специально угнал машину подальше от людей. При взрыве вырвало переднюю стенку салона, Филину срезало ноги, и осколком редуктора... - Смерть наступила сразу? - спросил Малахов. - Осколок пробил голову, - уточнил Штейн. - Голова состоит не только из мозга, - хмуро сказал Малахов, - это я вам как врач говорю. Значит, версия убийства не проходит окончательно? - Скорее всего, нет. Все-таки спецмашина от Конторы, знаете ли. Убийцам пришлось бы не только создать программу инициализации запрещенного режима работы редуктора, но и уметь обмануть папиллярный и ДНК-анализаторы, что близко к невозможному. Думаю, это отпадает. Зачем такие сложности, Михаил Николаевич? Убрать человека можно проще. - А версия несчастного случая? Штейн категорически помотал головой. - Эксперты исключают. Автомобиль находился в полной исправности, следов внешнего воздействия никаких - да и откуда им взяться, Михаил Николаевич? Еще СДЗНовцы тот проселок просеяли буквально по песчинке, а мы вторично - и ничего... Не на мину же он там наехал. - А вам не кажется, Отто Оттович, что убить себя тоже можно гораздо проще и безболезненнее? Объемный взрыв гремучего газа штука трудновычисляемая - Филина могло просто покалечить, а какое удовольствие гореть живьем? И тем не менее он зациклился именно на этом способе самоубийства. Что из этого следует? - То, что ему был важен результат, а на процесс - плевать. - Совершенно с вами согласен, - сказал Малахов. - Странно, правда? Типичная экзотика, по нашей классификации. Последнее время в быту за ним ничего не замечалось? - По отзывам, он был вообще довольно странный человек, - сказал Штейн осуждающе. - Ничего особенного свидетели на этом фоне за ним не заметили. Да и свидетелей раз-два и обчелся. Один припоминает, что в последние дни Филин вроде бы был чуточку более рассеянным. - Значит, рассеянным... Отто Оттович, у вас не возникает ощущения, что этот Филин мог знать решение нашей задачи? Штейн вздохнул. Он еще и теперь был похож на белокурую бестию - только изрядно вымотанную растратившую ледяную неумолимость. Обман зрения, но приятный. - Все время об этом думаю, Михаил Николаевич. - Чушь, - выронил Воронин и осекся. Шевелил беззвучно толстыми губами, жалуясь высшим сила на людскую тупость, закатывал глаза. И не скажешь сразу, что из Школы вышел, подумал Малахов с легкой брезгливостью. Зажрался колобок, группа перспективных исследований кого хочешь испортит, скачут по верхушкам, каждодневные озарения им подавай, а воз рутины нехай тянут всякие-прочие Лебедянские-Штейны-Гузи... Ну и лично Эм Эн Малахов, само собой. Может, и вправду стоит по истечении срока высказаться в пользу Лебедянского? - Продолжайте, Кирилл Афанасьевич, я вас слушаю, - поощрил он. - Раз уж перебили, не стесняйтесь. У вас есть какие-то соображения? - Вагон с тележкой, - сказал Воронин. - Ни черта Филин не знал, чтоб мне так жить. Тут и думать нечего. Во-первых, он математик, а не медик, а во-вторых, меня тошнит, когда вдруг начинают говорить об одиноких гениях. Где вы их видели? Это вообще задача не для одного человека, если хотите знать мое мнение. Курить хотелось прямо-таки невыносимо. Малахов решительно вытряс из пачки сигарету, нарушив данное себе слово не курить перед некурящим. Алчно затянулся дымной сладостью. - Мне вот что сейчас пришло в голову, - сказал он. - А вам не кажется, что Филин мыслил несколько в иной плоскости, нежели мы? Иногда необязательно быть гением, достаточно иметь иной взгляд на вещи. Если допустить, что это так и есть и что он тем не менее все-таки знал ответ, что из этого может следовать, как вы полагаете? Они молчали, понимая, что моментального ответа от них не ждут. Воронин все понял, а Штейн, похоже, еще нет - он иногда соображает с едва заметной запинкой... Малахов выдержал паузу, чтобы до этих двоих полнее дошло то, ради чего он вообще затеял разговор. - Это может означать, что решение нашей задачи очень простое... Может быть, до смешного простое. Дело только в том, что мы его не видим. 3 Какие только фамилии не встречаются у русского человека, в особенности теперь, когда мало кого интересует, кто русский, кто не очень, а кто очень не. Однажды мне встретилась смешная фамилия Пипеткин, и надо же такому случиться, чтобы ее обладатель оказался куда примечательнее своей фамилии. Сплошь и рядом бывает наоборот. Познакомились мы случайно. У врача таких знакомств бывает по три десятка в день. Его сильно по били на улице, а я оказался в составе бригады "скорой", дотрюхавшей его в двадцать третью городскую. Лица было не разглядеть под кровоподтеками, да и не очень приглядывался. День выдался сумасшедший, тяжелых случаев хоть отбавляй, и тот выезд показался почти отдыхом: ушибы, легкое сотрясение мозга и левосторонний вывих челюсти, тут же и вправленный. Помню умоляющий шепот пострадавшего под сурдинку пращевидной повязки: "Только не заявляйте, парни тут ни при чем, это я виноват. Не надо полицию, прошу вас..." Разумеется, мы заявили, да и как не заявить, коли обязаны. Спустя недели две он нашел меня специально для того, чтобы высказать упрек. И тогда, взглянув в его освобожденное от пластырей лицо, понял неизвестных хулиганов и посочувствовал им. Киря Пипеткин был не виноват. Просто природа, иногда удивительно щедрая на пакости в отношении рода человеческого, снабдила его таким лицом, что глядя на него, никто не мог оставаться равнодушным. Это была какая-то квинтэссенция полного отврата. Самые стойкие терпели как умели и сколько умели, а потом старались поскорее уйти от греха, - остальные же били сразу, по-видимому, совершенно рефлекторно. Такое лицо было специально создано для того, чтобы его бить. Между прочим, на фото оно выглядело неплохо. Далеко не красавец, конечно, но и не так чтобы урод. Таких лиц много. Но то ли специфическая Кирина вазомоторика, то ли какой-то легкий, неуловимый штришок, делающий лицо живым, неизбежно провоцировали среднего сапиенса на стремительную потерю человеческого облика. Киря ли был тому виной? Или не открытый пока дефект в кошмарных глубинах "нормальной" человеческой психики? Как знать. Однажды я показал его знакомому психологу, ищущему тему для диссера. После беглой встречи с Пипеткиным мой знакомый заявил с каменным лицом, что на первый случай сумел удержаться, но вообще-то свобода и незапятнанное имя дороги ему как память, так что Пипеткина, пожалуй, лучше больше сюда не водить. Он преувеличивал риск. Киря никогда ни на кого не заявлял. Он понимал, что люди не виноваты. И он не виноват. И никто не виноват. Из хромосомы не вынешь ген, чтобы высечь его за подлость. Кстати, о тех хулиганах... Как ни удивительно, их нашли. Был суд. Говорят, малый состав присяжных, узрев Кирю, единогласно оправдал во всем сознавшихся и покаявшихся подсудимых, а что до судьи, то было замечено, как он несколько раз, забывшись, принимался засучивать рукава мантии... Сам не видел - за что купил, за то и продаю. Само собой, Пипеткин ходил по косметическим салонам и кое-каким подпольным лавочкам - в тех случаях, когда у него случайно заводились деньги. С ним наотрез отказывались иметь дело даже стопроцентные барыги, а один нервный косметолог запустил в него силиконовым протезом. Пипеткин не спорил, он все принимал как должное. Но это лишь предыстория. История впереди. Друзей у него никогда не водилось. Впрочем, и врагов тоже: не считать же врагами тех, кто не смог устоять против искушения! Его начали бить еще в детском саду, а в гимназии продолжили с большим воодушевлением. Директор объяснялся с плачущей матерью: "Поймите, мы делаем все, что в наших силах..." - но предпочитал не покидать кабинета, когда на перемене класс, где учился Киря Пипеткин, заносило на тот же этаж. Мать, и та не любила сына. Из-за него из дома ушел отец, а возможные кандидаты в отчимы испарялись, едва взглянув на будущего пасынка. Один раз Пипеткин решил проявить характер и по совершеннолетии завербовался на флот. После ряда неприятных инцидентов (о них Киря говорил глухо) он стал единственным матросом на авианосце "Аскольд", кому распоряжением капитана было разрешено носить большие светоотражающие очки. Это помогло. Он не снимал их даже на ночь, и лицо стало понемногу заживать. Нечасто увольняясь на берег, он слонялся по пирсу, комично похожий на путчиста-коммандос из банановой республики, и солнце сияло на его спасительных очках. Ему некуда было идти. Его нигде не ждали. Нисколько не сомневаюсь в том, что на момент нашей последней встречи лет пять назад он все еще оставался девственником. Закономерным образом его футболили с корабля на корабль, пока не засунули в подводную лодку. Киря и там старался нести службу как полагается, испортил очками зрение и вечно хотел спать. Спали на подлодке в три смены: коек было ровно втрое меньше, чем матросов. Свободные от вахты могли вздремнуть на торпедах. Он тоже иногда так спал. Облюбованная им торпеда была ядерная, с незаметной утечкой, и он облысел. Почему он не стал маньяком вроде рыбника в "Тиле", для меня загадка, но факт есть факт: он не желал зла людям. Единственное, чего он от них хотел, - чтобы его перестали бить. Ничем, кроме врожденного идеализма, нельзя объяснить его решение стать морским офицером по окончании срока контракта. Наивный, он считал, что погоны и кортик способны оградить его лицо от посягательств... Как он сумел прорваться в училище и какими неисповедимыми путями ухитрился его окончить, мне неизвестно. Об этом Пипеткин предпочитал помалкивать, а я не очень настаивал. По правде сказать, наше общение было достаточно фрагментарным, а разговоры короткими - длинных нервы не выдерживали. Чаще всего я звонил ему с узкоутилитарной целью: хорошенько разозлиться перед серьезной работой. Встречаться избегал. Продвинуться по службе Киря и не мечтал. Но все же не ожидал, что его офицерский стаж окажется таким коротким. Его ударил матрос. Несмотря на кортик. Несмотря на очки. Пипеткину удалось спасти матроса от суда, но о продолжении службы не могло быть и речи. Киря вышел в отставку, и вот тут-то с ним случился редкий ныне приступ истерической астазии. Просто удивительно, что он не настиг его раньше. Соседи по палате оказались людьми мирными. Отставной лейтенант Пипеткин лежал вторым от окна между человеком-рукомойником и мусульманским астронавтом, ждущим суда по обвинению во взломе орбитальной станции "Фридом", покорно глотал лекарства и нырял с головой под одеяло всякий раз, когда в палату входил посторонний. Санитаров он боялся панически, но как-то обошлось: треснули всего один раз, и то вполсилы. Обрадованный таким исходом, Киря, выписавшись, отправился покупать новые солнцезащитные очки, опрометчиво выбрав для этой операции светлое время суток... В тот день мы с ним и познакомились. Позднее он попытался стать писателем и за этим занятием окончательно испортил глаза. Он тогда снимал за городом каморку у слепой старухи. Только там он и мог жить. Под самой крышей, согнувшись в три погибели, лысый и вдохновенный, он пытался творить за стареньким убогим компьютером. Крыша, к счастью, не протекала. Зато, на мой взгляд, она иногда ехала - у Кири. Потому что если человек решил сделаться писателем, это значит, что у него не на месте соображалка. Все вокруг думают именно так. Они правы. Марк Твен, например, откровенно советовал родителям пороть детей, обнаруживших вредное поползновение заняться литературным ремеслом. Он тоже был прав. В одном Киря выиграл: он мог теперь безвылазно сидеть дома, общаясь только со слепой старухой и рассылая тексты по редакциям электронной почтой. Этакий кустарь-одиночка с компьютером. Он писал сказки для детей и взрослых, но дети их не читали, а взрослые не понимали. Для взрослых сказки были слишком умны. А дети не читали сказок потому, что никто их не издавал. Редакторы были взрослыми. Одним словом, он существовал на социальное пособие. Более несчастного человека мне еще не доводилось видеть, и я от души надеюсь, что не доведется! Я не включил передачу изображения, и когда на экране возник подслеповато щурившийся Киря, мгновенно дал отбой. Жив Пипеткин... Я был готов к тому, что либо не отзовется никто, либо слепая старуха прошамкает мне ожидаемое о Кириной судьбе... ы-ы-ы, милай, яво еще когда схоронили-та... В суицидальном списке последних лет фамилия Пипеткин не значилась, но я хотел убедиться наверняка. Моя романтическая гипотеза разваливалась на части. Уж если жив Киря, на домыслах насчет ухода неприспособленных с тонкой духовной организацией нужно срочно ставить погребальный менгир. Желательно фаллический. Кстати, в человечестве, сколь его ни просеивай сквозь мелкое сито, никогда не наберешь восьми миллиардов тонкокожих. Жизнь устроена проще, чем принято думать, вот в чем вся штука. Честно признаться, я с самого начала не очень-то верил в свою гипотезу. 4 Ах, как хотелось мне, господи, как мне мечталось взять да и найти внезапно решение самому, чтобы вспышка гениального озарения случилась спонтанно, как конфуз с громким пуком в гостях, непременно со мной, а не с кем-то другим - о! вырос бы я в собственных глазах, аки титан, господа хорошие, обозрел бы мир из горних высей, чтобы хоть на время забыть, кто я есть на самом деле: обыкновенный человек со средними способностями, мелкая, признаться, животинка, не заметная в мировом масштабе, только лишь, в отличие от других, наделенная ЧПП, что ее, животинку, и спасает, и в функционерах держит. Откажет - вот тут-то я и посыплюсь с грохотом, с треском и звоном. На кой черт мне, человеку, по правде сказать, не сугубо честолюбивому, понадобилось взбираться наверх по шаткой служебной стремянке - вопрос. Только для того, чтобы доказать самому себе, что я и без "демония" - ого-го, а не тварь дрожащая? Как же, доказал... Стоп, проехали! Сколько раз давал себе слово не думать на эту тему. Все. Табу. Покончив с самоуничижительными мыслями, я внимательно просмотрел компиляцию, составленную для меня Лебедянским. Слов нет, хорошо работает его группа. Аккуратно. Ничего не пропущено, данные скомпонованы в нечто такое, из чего легко строить всевозможные логические схемы. Очень похоже на равномерное наступление по всему фронту - никаких танковых клиньев, фланговых охватов и гайдамацких рейдов по тылам. Воронин бы так не смог и не захотел, кричал бы, что его банду гениев опять используют не по назначению, сопротивлялся бы до последнего... Итак. Подробные калькуляции по различным категориям населения, примерно то же, что я делал "на коленке" неделю назад, но куда более обстоятельно и с учетом последних данных... Отдельно по мужчинам и женщинам, старикам и детям, свободным и заключенным, умалишенным и нормальным, здоровым и безнадежно больным, холерикам и меланхоликам, интровертам и экстравертам, отдельно по темпераментам, интеллектуальному уровню, социальному положению, режиму и качеству питания, профессии, и так далее, и тому подобное, вплоть до наличия либо отсутствия у самоубийцы домашних животных и комнатных цветов. Какой-либо глобальной тенденции ни в одной из позиций не просматривалось. Следовало признать, что до сих пор в понимании проблемы мы не продвинулись ни на шаг вперед. Проверка по близнецам, на которую я поначалу очень р