о погано. Для человека, воспитанного в Школе, мои действия более чем неадекватны. Прости меня, Дима: у тебя будут неприятности, но не за них ты меня прости, а за то чувство вины и беспомощности, что я тебе оставляю. Ты ведь не простишь себе моей гибели, ты станешь винить в ней прежде всего себя, наплюешь на выводы следствия и в мучительном запоздалом самобичевании припомнишь каждую минуту нашего общения, каждое несказанное слово, которым ты мог бы меня предостеречь, помешать нелепой, как тебе покажется, случайности, но не предостерег и не помешал. И ты придешь к единственному и неизбежному для тебя выводу: ты виноват. А когда ты узнаешь, что я жив... Впрочем, лучше тебе не знать. Шаг. Еще шаг. Середина реки. Здесь русло выгнуто дугой, и стрежень ближе к тому берегу. Лед тонок, но пока держит мой вес. Пора? Нет, еще шагов пять. Четыре, три, два, один... Он даже не трещит, сволочь. Ну же! Давай! Затылок готов расколоться - адское пламя в мозгу, адская боль. Теперь ее не приглушишь, не обманешь наивной выдумкой: мол, иду по дрова - "демонию" предельно ясны мои намерения. Еще немного... Знаю: как только я окажусь подо льдом, боль исчезнет сама собой и "демоний" смирится, потому что уже ничего нельзя будет изменить... Прыжок - удар ногами о лед. Мало? Вот тебе еще. Трещишь? Ага, трещишь!.. С третьего удара я проваливаюсь по пояс в ледяную кашу, отчаянно цепляясь за края полыньи. Мышцы сработали сами, словно я в самом деле тону, и это к лучшему: может быть, останутся следы моего цепляния. Понятен ужас провалившихся в полынью, очень даже понятен! Течение тянет меня туда - в черное, холодное, жуткое. Холода пока не чувствую, он скажется потом, не сразу, а пока - жарко... Пора. Еще раз для пробы вдохнув воздух через загубник, перестаю цепляться... Жидкий огонь ледяной воды обнимает незащищенное лицо. Последним уползает под лед рюкзак, что зажат у меня в руке. Страшное, наверное, зрелище - хорошо, что никто не видит... 4 - Может, все-таки вызвать врача? - предложила Ольга. - Не вздумай, - сказал я и закашлялся, давясь мокротой. - Тогда еще укол. Сплюнь и повернись. - Что, опять пора колоть? Я сам отлично знал, что пора. - Не трепись и заголяйся. Она не очень-то церемонилась - удар из бытового инъект-пистолета (вот уж садистский инструмент!) подбросил меня на тахте. Скверное дело - крупозная пневмония, пусть даже не двусторонняя, а только левосторонняя. И очень кстати здесь Ольга, леди моя Белсом. То есть не она здесь, а я у нее, ввалился внезапно - "чудовище вида ужасного". Просто поражает, с какой предусмотрительностью вел себя поганый мой "демоний", если сразу после моего знакомства с "Надеждой" велел мне приготовить себе нору. Заранее исследовал все возможные развилки, стелил соломку там, где я мог оступиться в своих шараханьях, знал, подлец, с кем имеет дело! Унизительно, зато безопасно для нелегала. Утонул я двенадцатого марта, а сегодня восемнадцатое. Шесть дней. Вряд ли Кардинал еще не понял, что я обдурил его, а я, как ни странно, все еще на свободе. Действительно странно. Если поразмыслить хорошенько, то, что я учинил, - истинно детский сад, штаны на лямках... И все в мире детский сад и шебуршанье. Не придумано еще такого, чему Кардинал поверил бы безоговорочно. А самое главное - не мучила меня голова. Нисколечко. Кажется, смирился мой "демоний", сдался, а вернее, успел оценить новую ситуацию, и теперь наши с ним устремления совпадают: оба мы жаждем залечь на дно, зарыться в ил и не высовываться. Отрадно, черт подери! - Как ты сегодня? - спросила Ольга. - Почти здоров. Даже думал выйти прогуляться - погодка-то! Кстати, где мои ботинки? - Выйди, выйди... На тот свет захотелось? - Кто из нас врач: я или ты? - возразил я. - Потом, не вышел же. Лежал, в окно смотрел, радовался. Синичка прилетала, сидела на твоем свитере. Просто сидела и смотрела на меня. А я на нее. Хорошая такая. Нужно знать женщин - Ольга тут же сунулась на балкон посмотреть, не осталось ли на свитере конкретных следов пребывания синички. Не осталось. А когда она вернулась, я как-то сразу понял, что разговор пойдет иной, что мне от него не отвертеться и что скидок на болезненность не будет. Не надо, попросил я про себя. Пожалуйста, не надо. Глас вопиющего. - Слушай, что вообще происходит? - спросила она. - То тебя нет неделями, то вдруг являешься черт знает в каком виде - и лечи тебя. Ни разу никуда не позвонил отсюда. Прячешься, что ли? - Угу, - вздохнул я. - Ну их всех. Взял отпуск. Зря я это сказал. - Ты меня совсем уж круглой дурой не считай, ладно? Я ведь и до всей этой шумихи кое о чем догадывалась... Эпидемия самоубийств, да? - Пандемия. Она немного помолчала. - Даже так... И ты не знаешь, как ее остановить, я правильно поняла ситуацию? Я не мог ей врать. Она решила бы, что я трус. - Я знаю, как ее остановить. - Очень мило. Она ждала. И тогда я рассказал ей все. Ну, почти все. Мы молчали - не знаю сколько времени. Долго. Потом она сходила на кухню и принесла из холодильника водку. Что ж, рассудила верно. Мы молча выпили по сто и еще по сто, и только после этого она спросила: - А ты подумал вот о чем: кто ты такой, чтобы судить? - Подумал, - сказал я. - Как раз об этом я подумал в первую очередь. Об этом в русской литературе столько написано, что не подумать невозможно. Только я не сужу. Это меня судят. И тебя. И вообще всех и каждого. - А ты умываешь руки? Я попытался изобразить улыбку. Получилось так себе. - Что меня в тебе привлекает, так это точность формулировок... Она отвернулась к окну. Точеный профиль леди Белсом, осиянный солнцем... - А вещи твои где? Без ничего ушел, что ли? - Спрятал. - Ну-ну. А насчет того, чем я тебя привлекаю, уж лучше бы не врал. Я ведь сразу поняла, что ты меня используешь. Если бы я была нужна тебе хотя бы как женщина для постели... А так - не о чем жалеть. Ты сам сделал все для того, чтобы я не влюбилась в тебя, как кошка. Спасибо, а только рано или - поздно кому-нибудь из нас это должно было надоесть первому. Надоело мне. Скажи-ка лучше: я с самого начала была нужна тебе только для того, чтобы ты мог при случае у меня отлежаться? - Не говори так, - попросил я. - А почему? - изумилась леди Белсом. - Я была тебе нужна, ты был мне интересен. Мы квиты. Что еще? Только договориться о том, когда ты уйдешь. Нет, я тебя не тороплю, ты не думай. - Завтра. - А не рано? - Пора, - сказал я, почувствовав укол в затылке. Легкий укол, легчайший. - Ну, может, послезавтра. - Кстати, куда ты пойдешь, ты мне не скажешь, конечно? - Понятия не имею. Честно. Уеду куда-нибудь подальше. - Деньги у тебя есть? - Есть. - Все равно в твоем положении лучше зря не тратить. Вот что... - Она посмотрела на меня с интересом. Почти с таким же любопытством, как тогда, в День нашего знакомства возле тела ее покалеченного дружка. - Ты умеешь путешествовать стопом? - Посредственно. - Научу. Ночью она пришла ко мне - так же, как прежде, и я пытался быть нежным настолько, насколько меня на это хватало, а она была то грубовата и ненасытна, то нежна так, как мне и не снилось, совершенно невероятной, запредельной нежностью... Сколько у меня после Юлии перебывало баб - ни с одной я не испытал ничего подобного... Я знал, что это в последний раз. И она это знала. Уже под утро я понял: она врала. Врала, говоря, что я ей надоел. Врала, говоря, что мы квиты. Врала для того, чтобы легче перенести потерю - или для того, чтобы стало легче мне? А утром меня кольнуло. - Пойду прогуляюсь. - Совсем уходишь? - Нет, я недолго. Ох как сладко дышалось на воле - свежестью, голубизной, ясным мартовским утром! За то время, что я валялся на тахте, плюясь мокротами в баночку, в природе произошло что-то вроде репетиции весны. Утро выдалось чудесное. Грязные сугробы съежились и стали похожи на больных колючих рептилий, оставленных издыхать на солнышке, утренний ледок похрумкивал под подошвами, готовый охотно растаять к полудню, и пахло сложной смесью запахов: талой водой, автомобильным выхлопом, оттаявшими собачьими следами и крепким дезодорантом-адсорбентом для очистки воздуха, распыляемым ползущей по Ведерникову переулку цистерной, принадлежащей, судя по бело-голубой раскраске, Службе защиты среды. Возле церкви Всех Скорбящих я поизучал вывешенный на щите план кладбища, неприятно похожий на схему разделки говяжьей туши, и отыскал двадцать первый участок. Дорожка в снегу была утоптана основательно, песочком не посыпана, так что я дважды поскользнулся на наледи, пока дошел. Могила родителей была в порядке: наверное, кто-то за ней ухаживал, так что и поправлять было нечего. Малахов Николай Ефимович и Малахова Инна Васильевна, дата смерти одна на двоих. Давней мгновенной смерти в смятой в гармошку автомобильной жестянке... Скромная, но достойная плита, заведомо не халтура местной гранитной мастерской. Полированный черный кварцит, буквы - золотые. Почему-то я не испытывал никаких эмоций - может быть, оттого, что никак не мог вспомнить ни отца, ни мать? Хорошо ли каждый из нас помнит себя с четырехлетнего возраста? То-то и оно. Почему я решил, что должен улавливать какие-то флюиды? Мистика это. И вообще никто из живущих не помнит покойников, в лучшем случае помнят легенду о них, и то если при жизни эти люди были сколько-нибудь достойны легенды или хотя бы кому-нибудь нужны на этом свете. А кто ты сам такой, спросил я себя, кому нужен? Димку ты подставил, Ольгу тоже, Кручковича не спас, у Самохина украл два года жизни. Единственный сын не помнит тебя и знать не хочет... Мать он почему-то помнит! Стоп! Проехали. Только таких эмоций мне сейчас и не хватало. А с Ольгой как-нибудь образуется. Еще не вечер. Еще успею подумать. Мобилизовав запас приличествующих мыслей, я стоял и смотрел на могильную плиту. Сколько же лет я тут не был? Пять? Семь? Надо бы заказать выгравировать портреты - фотографии есть. Хотя в моем положении как теперь закажешь? Фотографии и те не при мне, теперь я до них долго не доберусь, и все, что есть у меня с собой, - память... Одну фотографию я помнил хорошо. Как и другие, она оказалась в моем личном деле в особом пакете и вручили мне ее перед окончанием Школы. Довольно скверный любительский снимок, сделанный кем-то из сослуживцев отца на похоронах. Себя я там не нашел, конечно. Много людей, снятых в основном со спины, много венков, краешек гроба, в углу кадра на снегу кладбищенской аллеи громоздятся отвалы мерзлой земли. Крайняя аллея, слева могилы, справа - ограда кладбища, а на дальнем плане за сеткой голых зимних ветвей кладбищенских деревьев - одноглавая церковь... _Отсюда не видно церкви!_ Как часто нам хочется забыть очевидные, но досадные неприятности. Закрыть глаза - и нет их... Первым делом я подумал, что ошибся, - но шиш, плохой зрительной памятью я никогда не страдал, так что пришлось признать, что ошибки нет. Я отступил назад и начал метаться, выискивая место, с которого фотограф взял ракурс. Кажется, здесь... Точно, здесь. Во всяком случае, это единственная возможная точка, иных вариантов просто нет. И что-то тут не так... А "не так" вот что: церковь за спиной, она никак не могла попасть в кадр... Это не _то_ кладбище! Примерно так, должно быть, чувствовал себя тот ирландский комендант крепости, которому солдаты Кромвеля оторвали деревянную ногу и шарахнули ею по голове. Кладбище-то, может, то самое, Калитниковское, но место - другое, и фотография - липа. Странно... Странно и непонятно. Случайно попала в пакет не та фотография? Еще более странно. А поди теперь подними втихую кладбищенские документы! Дурило я. Как ни крути, а умом не вышел. Не догадался даже изготовить копию "пайцзы", обыкновенный муляж для идиотов, без встроенного маячка и прочей начинки. Полезная была бы вещь. Обогнув по плитчатой дорожке замерзший пруд, я двигался домой не спеша. Погуляли - и на первый раз хватит, не хватало мне еще плеврита в качестве осложнения. Неприятна история с кладбищем, но разберусь в другой раз. Домой... Любопытно, как меняется понятие слова "дом", размышлял я, топая по Талалихина. Дом. Домой. Не домой я иду, а к Ольге, и завтра, а то и сегодня уйду совсем. Нет у меня дома. И тут меня ужалило довольно крепко. Я выбрал позицию и стал ждать. Через десять минут к дому подъехала машина, и из нее вышли четверо. Я прекрасно знал, куда они идут. Не знаю, зачем я кружил возле дома Ольги еще долго после того, как они, поднявшись в квартиру и приказав по радиотелефону водителю отогнать машину за угол, принялись меня ждать, и даже после того, как они в конце концов уехали, забрав с собой Ольгу. Я еще долго ждал чего-то. Возвращаться не было смысла - даже если они не оставили в квартире ни людей, ни сюрпризов, во что я не верил. Рюкзачок с моими вещами ждал меня в камере хранения на Казанском вокзале. Глава 8 Завтра наступит вечность Когда мир стал черней Темноты слепых, "Светает", - сказали слепые. Фазыл Хюсню Дагларджа - На этот раз он попался, шеф. Волосатая раскормленная муха, невесть как залетевшая в комнату, как раз сейчас перестала бестолково метаться под потолком и, оборвав жужжание, присела на краешек стола. Может быть, оттого, что сидящий за столом человек желал сохранить нечаянную оглушительную тишину, его голос прозвучал спокойнее обычного: - Вы хотите сказать, что взяли его? Маленький человечек с детским личиком и тонким прямым шрамом наискосок через щеку неодобрительно скосил на муху глаза, но тут же вернул взгляд к сидящему и покачал головой: - Пока нет. Однако мы плотно ведем его уже вторые сутки. Безусловно, он догадывается об этом и попытается снова оторваться. Наша задача не позволить ему этого, иначе говоря, не создавать ситуаций, которые он мог бы использовать. Должен сказать, что объект то предельно осторожен, то нахален прямо-таки вызывающе. Очень труднопредсказуемый тип - до сих пор он не дал нам стопроцентной уверенности в благополучном исходе операции захвата. Я прошу вашей санкции на продолжение наблюдения при отказе от немедленной попытки задержания. Как только объект занервничает, мы начнем действовать. - Вы надеетесь, что объект допустит ошибку? - Рассчитываю на это, шеф. - На вашем месте я бы на это не рассчитывал. Маленький человечек почтительно замер, и лишь опытное ухо могло различить каплю иронии в его голосе. - Простите? - Он не делает ошибок. - Сидящий звучно припечатал ладонь к столешнице. Муха с гудением метнулась из-под ладони, забилась об оконное стекло. Сидящий поморщился. - Да, представьте себе, он их не делает. Мне кажется, к настоящему моменту вы могли уже догадаться об этом сами. Или вам мало опыта ваших предшественников? Человечек вскинул голову, отчего тонкий шрам искривился и потянул за собой кожу на подбородке. - Простите, шеф, - сказал он казенным голосом, выждав короткую паузу. - Вероятно, вам известно нечто такое, что не известно мне. Он лишь намекал - не клянча, не унижаясь. "Не так уж плох, - подумал сидящий. - Будет жаль, если сломает себе шею". Срикошетировав от стекла, муха села на потолок. Стало тихо. - То, что мне известно, не должно вас касаться. Безусловно, вы понимаете, что о каком-либо недоверии к вам речь не идет и мое молчание продиктовано исключительно интересами операции. Я поддерживаю ваше предложение. Считайте, просимая санкция вам дана, и учтите: это не только санкция. Это приказ. Полагаю, впрочем, что в ближайшее время вы получите новые инструкции. Я хочу, чтобы вы и ваши люди наконец уразумели: на дворе конец лета, а не начало весны. У нас уже давно нет права даже на единственную оплошность. Ни у ваших людей, ни у вас, ни у меня. - Еще раз простите, шеф, но если новые инструкции... - Об этом не сейчас, - прервал сидящий. - Продолжайте выполнять задание, но от захвата объекта вплоть до особого распоряжения воздержитесь. Вести объект предельно плотно. Самое главное сейчас не дать ему оторваться. Делайте все, что сочтете нужным, хоть привяжите себя к нему, но он не должен уйти на этот раз. Не должен, вы меня поняли?.. x x x К. (особо секретно, лично) ТЕМА: Малахов М.Н. СОДЕРЖАНИЕ: диктотайпные материалы по работе с объектом "Лайма"; 4-й сеанс; 23.08.2040. Подготовка к сеансу: стандартная. Начало сеанса: 11 ч. 06 м. Конец сеанса: 11 ч. 13 м. Форсирование: 4 кубика 0,2% раствора препарата "Калхас-Х" внутривенно. ЗАПИСЬ СЕАНСА: Вопрос: "Где он сейчас?" Ответ: "Южный город. Тепло. Солнце в глаза. Вхожу в подобие. Улица, пыль". В: "Допустим. Море там есть?" О: "Да. Море. Штиль. Водоросли. Вижу запах". В: "Что еще там есть?" О: "Речка в бетоне. Грязная, прямая, течения нет. Мазут. Дохлая чайка. Автовокзал". В: "Держи подобие. Как твое имя? Где ты? Что видишь?" О: "Я Малахов Эм Эн. Иду по улице вверх. По правой стороне. Много людей. Сторонятся. Я устал и хочу пить. Покупаю в автомате пакетик яблочного сока. Пью. Иду и пью". В: "Что ты чувствуешь?" О: "Устал. Хочу спать. Мозоль на пятке. За мной идут, следят, хотят плохого. Надоело. Хочу один". В: "Ты боишься?" О: "Не знаю. Нет. Не хочу бежать. Не хочу стрелять. Не боюсь. Очень устал". В: "Сейчас ты видишь тех, кто ходит за тобой?" О: "Нет". В: "Так. Расскажи, что ты делаешь теперь". О: "Стою. Оглядываюсь. Очень болит голова". В: "Еще раз повтори: кто ты?" О: "Малахов Михаил Николаевич". В: "И у тебя болит голова?" О: "Да. Затылок. Нет, теперь нет". В: "Что ты делаешь? Все время говори, что ты видишь и что делаешь". О: "Перехожу на другую сторону улицы. Большая машина разворачивается, едет за мной. Стекла темные. Иду вниз. Иду быстро. Деревья - толстые. Автомат с мороженым. Они - вокруг меня, они ходят за мной повсюду. Надоели". В: "У тебя на спине рюкзачок. Расскажи, что в нем". О: "Нет. Излом подобия. Не держу. Не вижу. Нет сущности. Кто я?" В: "Ты - Малахов! Малахов Эм Эн. Держи подобие. Что ты делаешь?" О: "Он входит в магазин. Большой магазин, нарядная витрина. Он внутри, я его не вижу. Ушел. Нет подобия. Нет сущности. Красивая кукла на витрине. Уходит... Дядя, я не хочу!.. Дядя, пожалуйста..." В: "Будет тебе кукла, самая лучшая! Попробуй войти в подобие еще раз. Потерпи. Ты - Малахов! Ответь на главный вопрос: что ты собираешься делать?" О: "Дя-а-дя-ааа..." В: "Стоп! Куда, идиот!.. На стол ее клади... Инъектор, живо! Врача..." (конец записи) ПРИМЕЧАНИЕ По предварительному заключению экспертов парапсихологического отдела, объект "Лайма" в ближайшие дни использован быть не может. Предлагаю продолжить работу с объектом "Кассий", а также ускорить подготовку объектов "Шива" и "Белый Кролик". (конец сообщения) 1 Магазин оказался обыкновенным провинциальным супермаркетом, скромным, но довольно приличным. Побродив по отделам, Малахов купил за наличные туфли с мягким задником, новую рубашку, зубную пасту и крем для бритья, батарейки к мозгокруту, лечебные сигареты общеукрепляющего действия и бутылку минеральной воды "Радость бедуина". Из двух молодых людей в одинаковых рубашках навыпуск, вошедших в магазин после него, один со скучающим видом посетителя музея слонялся за Малаховым из зала в зал, другой же занял стратегическую позицию у витрины с кружевным дамским бельем, держа в поле зрения все выходы: действующий главный, запертый запасный и четыре служебных. Прятаться молодые люди и не думали, и Малахов решил созорничать. Двинувшись в обход магазина еще раз, он последовательно приобрел мембранные купальные трусы, лыжную мазь для сверхнизких температур, фантастический роман "Именем Разума" (на обложке было изображено страхолюдное чудище, перекусывающее пополам земной звездолет, а также мускулистый брюнет с лицом восторженного имбецила), подробную карту города Воронежа, детский бумеранг и набор шариков для пинг-понга в пластиковой запечатке. Побросав всю эту дрянь в рюкзачок, он направился к выходу со счастливым видом человека, совершившего после долгих поисков удачную покупку. Что подумали о нем одинаковые молодые люди, оставалось только гадать. Он неспешно обогнул площадь вдоль зеленых насаждений, где пальмы соседствовали с елками и где за геометрически искромсанными кустами надсадно трещали газонокосилки, отделывая газон под полубокс. От срезанной травы шел вкусный арбузный запах - трава была свежая, сочная, совсем не августовская. Похоже, в Керчи за все лето не пролилось ни одного дождя, деревья выпили воду на много метров вглубь, склоны Митридата выгорели до рыжины, а здесь поди ж ты - поливают... Город менялся буквально на глазах: сегодня он был не таким, как вчера, а вчера не таким, как позавчера. Общая паника еще не началась, но звоночки были. Заливались вовсю. Витал страх, еще не очень определенный. Страх неизвестности. Так сердце необстрелянного солдата пропускает такт при первом выстреле противника: мимо? в меня? У страха не глаза, а прямо-таки радары - в этом Малахов убеждался ежеминутно. Вчера дежурная по этажу в дешевой гостинице для попрыгунчиков потребовала от него не дышать в ее сторону - сегодня просто сбежала. Можно было заметить, что на улицах меньше народу, чем полагалось бы в приморском городе в курортный сезон, и люди сторонятся друг друга. Не раз и не два навстречу попадались субъекты в респираторах, многослойных марлевых повязках, а один был даже в мембранном противогазе и, наверное, мнил себя в безопасности... Пустые глаза людей, угрожающие жесты в сторону тех, кто пересек границу "зоны безопасности", определяемую, естественно, глазомером, матерный лай сквозь респираторы... И - отмеченные. Много отмеченных. А трупы - где они? Вряд ли на такой город их было больше трехсот. Малахов видел один. Когда от четвертого этажа жилого дома без крика отделилось тело и его падение почти сразу остановила веревка, привязанная к ограждению балкона, он обернулся на крики прохожих. Они кинулись врассыпную, будто раскачивающийся на высоте третьего этажа мертвец сеял вокруг себя смертельно опасную заразу. Прочь, прочь от неведомых бацилл!.. Куда угодно - но прочь! Пожалуй, сегодня на улицах прибавилось автомобилей. Повальное бегство из города еще не началось, но Малахов не сомневался: начнется со дня на день. Он попытался припомнить, что говорилось по этому поводу в школьном курсе социопсихологии, не припомнил и плюнул: и так ясно. Дураки. Толпа. Даже толпа умников - все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами. Вряд ли побегут уже завтра, а вот послезавтра - вполне возможно. В самом лучшем случае и при грамотной работе мэрии - через семь - десять дней. Пусть бегут, подумал он. Вреда не будет: все-таки мы не лемминги, да и нет здесь фиордов. Кому суждено вернуться, те вернутся, и тогда-то начнется та жизнь, ради которой, рискуя пулей в рот, лезут из кожи вон функционеры, начнется прекрасная, полная ума и доброты жизнь, которой и должен жить человек, потому что, как ни крути словесами и мыслями, он ее все-таки достоин. А пока... агнцы - направо, козлища - налево! Вот так. Гадко - но потерпим... На приморском бульваре было поспокойнее. Вокруг "плюющегося" фонтана, как и вчера, носились дети, разве что мамаши бдили своих чад тщательнее обычного. Фонтан был с сюрпризом: тонкие хрустальные нити воды летали из чаши в чашу и время от времени какая-нибудь из них выстреливала в произвольном направлении - при этом фонтан издавал нечто среднее между хохотом и ослиным ревом, а ребятня, визжа, спасалась бегством. "Хвоста" за собой Малахов не видел, и это настораживало. Торчать лишнюю минуту возле детей не следовало, но другой свободной скамейки поблизости не нашлось, а сил хромать дальше уже не было никаких. Будут брать прямо здесь? С них, пожалуй, станется... Девчушка лет трех прокатила мимо него огромный раскрашенный мяч. Малахов отвернулся, С детьми не сделается ничего - а вот с их родителями? Можно не сомневаться в том, что СДЗН вывернется наизнанку или, что вероятнее, будет создана еще одна, пятая Служба, самая мощная из всех, и ни один ребенок не будет потерян, всех подберем, вырастим, воспитаем, это мы уже умеем, у большинства снимем память о психотравме, тщательно скорректируем тех, из кого родители уже начали лепить свое ухудшенное подобие... но это теория, это потом, а пока каково видеть такую вот девчушку, кричащую сквозь слезы и жуть: "Мама, мамочка, встань..." И нечего ответить. "Демоний" молчал, подлый палач и спаситель. И все же Малахов торопился, меняя обувь и носки, распахивая рюкзачок и брызгая на содранные пузыри на пятках заживляющей эмульсией. Старые туфли он оставил под скамейкой. В новых ноги чувствовали себя не в пример лучше - пожалуй, удалось бы и пробежаться, если припрет. - Думаете, поможет? Малахов скосил глаза. Пока он переобувался, на край скамейки подсел мелкий старичок с палочкой, зажатой в птичьей лапке. Одет он был в пальто до пят - кровь не грела, и из рукава торчала длинная, как у древней обезьяны-проконсула, плеть запястья. Взгляд - безумный. Наверное, просто старик, к нацбезу не причастный. Сам по себе старикан. - Что вы имеете в виду? - спросил Малахов. - Обувка ваша. - Дед хитренько подмигнул. - Вижу, земли бережетесь и меня не чураетесь, как те дураки, у кого морды завязаны. Я тоже по три раза на день обувку меняю, а старую - долой. Заразная она. Отравили землю-матушку, нельзя по ней ходить. Не держит людей земля. Всяку живую тварь держит, а от человека отказывается. Мстит ему, значит. Я уж если из дома выхожу, так только по асфальту, и то опасно: пыль с земли на асфальт заносит. У вас, гляжу, обувка низкая и вся в дырочках, а это считай что босиком. Ботинки надо со шнуровочкой, как у меня, и чтобы подошва была толстая, тогда ничего. Я на всю пенсию накупил, тем и жив пока: чем дальше от земли, тем лучше. - А на ходулях вы не пробовали? - поинтересовался Малахов. Старик завозился на скамейке. Наверное, обиделся. - Стар я уже, молодой человек. Пробовал - падаю. Поймали меня, нос разбил только... А внучек мой ходит. И зять. Малахов торопливо поднялся. - Простите, мне пора. - От газона подальше! - зашебуршал вслед старик. - Середины, середины держись. Э! Туфли свои забери отсюда и выкинь, слышь?.. Малахов оглянулся шагов через сто. Наружки по-прежнему не наблюдалось, оба молодых человека куда-то исчезли, и он, неторопливо вышагивая по бульвару, принялся размышлять, что бы это могло значить. С утра ходили буквально как приклеенные, едва на мозоли не наступали, а вот поди ж ты - дают вздохнуть. Или понервничать? Одолев каменную лестницу, взбирающуюся на Митридат анфас, он присел на теплый парапет, отделявший смотровую площадку от склона, достал из рюкзачка комп и дал ему зарядиться на солнышке. Демонстративно и, пожалуй, нагло. А! Уж если настырные профи нашли беглеца, беглецу остается лишь с толком использовать это обстоятельство - чего уж теперь бояться пеленгации. Пусть пеленгуют. Личный пароль по-прежнему был дезактивирован. Малахов вошел в общую сеть, отфильтровал суицидальную тематику из вала последних новостей и стал читать, бегло просматривая информацию политического свойства (речь главным образом шла о парламентских дебатах, взаимодействии национальных комитетов с международными комиссиями и выкладывании новых значительных средств на борьбу с "чумой XXI века") и детально изучая скупые бюллетени задействованных под проблему научных центров. Дважды он пробормотал: "Детский сад, штаны на лямках". Насколько можно было судить, ситуация оставалась в целом прежней - второй Филин на научном горизонте пока не замаячил. Второй Самохин, впрочем, тоже. А последние сводки врали. Во всяком случае, они врали о том, что являлись последними, - Малахов знал на память точные цифры прогноза потерь на каждый день вперед, по крайней мере до следующей весны, когда прогноз аналитиков Лебедянского становился расплывчатым. Первый заметный рубеж аномальный суицид должен был перемахнуть вчера, от силы сегодня. Каждый тысячный. Четыреста тысяч по Конфедерации и двенадцать миллионов по всему миру. Он усмехнулся про себя: общедоступные сводки мудро давали картину примерно месячной давности. В смысле социальной терапии - неплохо... Хотя - куда деваться - паллиатив, конечно. Звонки, как он и ожидал, ничего не дали. Юлия опять не ответила, а информаторий больницы вновь сообщил то, что Малахов уже знал: Малахов Виталий Михайлович, пятнадцати лет, черепно-мозговая, осложненная, выписан 11.06.2040 на амбулаторное долечивание, показан санаторный курс, состояние здоровья на момент выписки удовлетворительное... Спасибо и на том. Где искать сына - неизвестно. И еще вспомнил ли он отца? А если вспомнил, то захочет ли с ним говорить? А если захочет - что я ему скажу? Поступай, мол, сынок, по совести? Всегда, что бы ни случилось, - только по совести. Иди против людей, против могущественных сил, против "демония" своего - хорошо, что у тебя его нет, сынок, - и никогда против себя. Он это и так знает. Но совесть - она разная, у каждого она почему-то своя - как пожизненное клеймо, как вечный неотдираемый ярлык. Как отпечатки пальцев. Ладно, проехали... Он закурил, алчно глотая дым, с наслаждением вытянул гудящие после подъема ноги. Звонить Ольге, пожалуй, не имело смысла. Ну-с, что у нас там еще? Похоронная документация Калитниковского кладбища появилась по первому требованию. Тут все было чисто: участок такой-то, похороны состоялись тогда-то, плата за аренду и уход внесена до 2055 года включительно. Даже указано, из какого морга поступили тела покойных, К архиву морга Малахов не пробился и махнул рукой. Ну что - морг. Все равно заставить эту публику грамотно вести документацию еще никому не удавалось. А вот архив дорожной полиции, база данных свободного доступа... ну и система поиска у них... ага... Малахов Николай Ефимович, Малахова Инна Васильевна, Шалун Геннадий Карпович, - это, наверное, тот шоферюга... ничего себе шалун... так... ДТП, встречное столкновение, схема прилагается, акт судмедэкспертизы... по-видимому, мгновенная смерть всех находившихся в автомобиле... место происшествия - Москва, Владимирка... это где же такой дом? Ага. У Терлецких прудов, стало быть. Проверить можно? Можно. И должно. Хотя бы элементарной проверочкой. В общедоступной части архива телецентра - тогда еще не епархии СДЗН - такие сведения имелись. Всего две строчки на экране компа: время и место ДТП, число погибших, съемочная группа программы новостей не высылалась. А вот это странно, подумал Малахов. Что у них стряслось на телецентре в тот день 2005 года? По обыкновению тех лет, отбивали штурм? Заведомо нет. Что-то настолько сенсационное, что не нашлось свободной группы для съемки кровавой трагедии? Он внимательно просмотрел материалы открытого доступа, касающиеся того дня. Тоже нет. На редкость спокойный, пустой день; на такую мормышку, как три трупа, телевизионщики должны были клюнуть немедленно - ан нет. В высшей степени странный факт, знаете ли. Такое впечатление, что кое-кого водят за нос, и кое у кого есть подозрение, что никакого ДТП на самом деле не было на Владимирке, и не было водилы-наркомана... Впрочем, подозрение есть подозрение, что с него возьмешь. Недоказуемо. Притом данные по рождению, жизни и работе отца и матери подтверждаются всем, кроме свидетельских показаний друзей и сослуживцев, - а где их теперь найдешь, свидетелей? А фотография с кладбища - нет, фотография не доказательство... И вообще, положа руку на сердце, нет нужды заниматься тем, что не назовешь иначе, как праздным любопытством во вред основной задаче. Есть такое мнение. На всякий случай он напоследок набрал по памяти код общего архива Школы, хотя с полным основанием предполагал, что ответом и на этот раз будет лаконичное: "НЕ НАЙДЕНО. ПОВТОРИТЕ ЗАПРОС". Чудес по четвергам не бывает. Как, впрочем, и во все остальные дни недели. Он ошибся. Нет, не в том, в чем он хотел и не смел надеяться ошибиться: архив Школы по-прежнему исправно делал вид, что его не существует в природе. Но ответ на запрос неожиданно оказался иным: "НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА, МИША. ПОГОВОРИМ? ТВОЙ П.Ф." 2 Я умирал. Один, на холодном пустыре, на ледяном ветру. А может быть, на холодной безлюдной улице или даже на безлюдной вымершей площади в вымершем городе - никак не разобрать, да и не важно это было, и не нужно никому. И я был никому не нужен. Забыт. Вокруг меня кружилась метель, по заснеженной равнине гнало поземку, и колючая белая крупа била мне в лицо. Сколько времени я лежал - не знаю. Дрожь тела постепенно унималась, откуда-то изнутри появилась теплота, мало-помалу на меня снисходило умиротворенное созерцание, и я знал, что это - финал. Я не противился. Какая разница - где. Замерзну, и кончено. Не самая худшая смерть, не самый неудобный запасный выход из зала ожидания, именуемого жизнью. С некоторым удивлением я рассматривал дома по краям площади - все-таки это была городская площадь, может быть, даже центральная. Некоторые здания были частично разрушены, и их верхние этажи осыпались бетонным мусором, другие были покрыты толстой сажей от фундаментов до крыш - видно, что горели, - но апогей катаклизма явно остался позади, и ниоткуда уже не воняло гарью, и не пепел падал с неба - снег. Валился в белое безмолвие. Тихо было вокруг, до звона тихо. Ни одного целого стекла. Ни одного человека, лишь я, последний. Брошенный. Нет, не последний... Кто-то бредет в метели - темная сутулая фигура. Сюда идет, ко мне. Странный вид у этого типа, безразличный и одновременно угрожающий. Как-то это в нем сочетается? Я отмечаю, Что одет он чрезвычайно легко, словно бы успел адаптироваться и не мерзнет в мерзлом нашем мире. Снежный человек, йети. Не хочу возвращаться к жизни - после обморожения это всегда мучительно, я врач, я знаю. Оставьте меня в покое. Пусть он пройдет мимо меня, пусть не остановится... Остановился, вглядывается. Нет, этот мне не поможет. Убьет. Написано на лице, если только это можно назвать лицом. Мне не страшно умирать в снегу. Быть убитым ради забавы, а то и ради еды - вот что страшно, вот чему противится рассудок. Не хочу. Уберите его от меня к дьяволу, ну же, быстрее! Штейн, Колено, сюда! Не могу шевельнуться, и крик замерз. За что меня? Я же не усомнился ни на миг, я предал то, за что умер Филин, и спас вас, подонки... Где моя "пайцза", ведь только что была тут, под пальцами... Нет "пайцзы". Ничего нет. А-а-а-а-а!.. Фигура ловко припадает на колено, короткий кривой нож с негромким треском вспарывает меня от лобка до шеи, и мир взрывается воплем - вопят стены, басом грохочет небо, визжит поземка, и в этом кошмарном хаосе я с трудом различаю свой собственный вопль... Бррр!.. Проснулся я резко, рывком. Нет у меня обыкновения досматривать сны наяву, и только по этой причине я не возопил в голос на весь Митридат. Тьфу. Однако это внове. Надо же было позволить себе заснуть средь бела дня! Пусть всего на минуту. Угораздило. Да еще после получения послания от Кардинала. Не так уж долго я обходился без сна, чтобы спать где попало и видеть дурацкие сны, - всего третьи сутки. Устал - да, но это другое. Очень устал, если честно себе признаться. Пора отрываться от "хвоста", а я слоняюсь от скамейки к скамейке и только ищу, где присесть. Первым делом я осмотрелся по сторонам. Я бы не удивился, если бы в трех шагах от меня на парапете сидел Кардинал и хитренько мне подмигивал. Я весь вспотел от такой мысли, не сразу сообразив, что от такого соседства "демоний" меня наверняка предостерег бы - единственным известным ему способом. И действительно, вокруг меня на пятьдесят шагов не было ни души, вообще сегодня на Митридате было удивительно безлюдно, лишь двое мальчишек оседлали ствол пушки на постаменте да кучка туристов без гида слонялась вдоль края площадки, осматривая с высоты городские крыши, бухту и пролив. Порт был как порт, пролив как пролив с заметно различимой по цвету воды границей двух морей, по фарватеру лениво ползли два-три судна, правее едва проступавшей в дымке Тамани маячила неровная клякса острова Тузла, и нежарко - по южным меркам - пригревало солнышко. Тишь да гладь, словом. И снегом на голову - послание Кардинала. Снизошел. Сам. Не доверил никому. Если только это не липа для выведения объекта из душевного равновесия - вроде бендеровского "грузите апельсины бочках"... Такую возможность тоже надо учитывать. Затылок не болел. Совершенно. Второй уже день. Опасности не было. Комп - в сидор, сидор - на горб. То, с чем я не расстаюсь шестой месяц, неудобно уже называть рюкзачком - сидор он. Понижен в звании за обтерханный вид и вызывающий запах. Одна лямка оборвана - это когда я прыгал с поезда - и впоследствии подвязана веревочкой. С этим сидором я все еще напоминаю основательно проевшегося попрыгунчика, ждущего оказии для возвращения к родным берегам. А кто сказал, что нет? Странное дело, последнее время меня все чаще тянет подняться повыше. Тут туристская достопримечательность - называется Пантикапей. Некогда хитрющие греки упорно лопатили веслами волны Понта Эвксинского, плывя сюда, чтобы обманывать в торге простодушных скифов и оставить по себе память в виде нескольких развалин, окруженных ныне, как водится, стадом автоматов с напитками, сувенирами и всевозможной дребеденью. Вот любопытно: если лет через тысячу наши потомки откопают где-нибудь скопище таких автоматов - чем они их окружат? Глупо надеяться, что пустят под пресс. Не то. Зря я утруждал ноги, влачась сюда. Митридат не скала - невозможно взглянуть отвесно вниз, ощущая сладость бездны под ногами. Сверху - вниз, разбежаться и лететь... Как тогда, у Прорвы. И еще потом, на пилоне моста через Обь, и совсем недавно - на крыше недостроенного дома в Джанкое... Кой черт, интересно, понес меня на ту крышу, если ночевал я в подвале? Стоп! Проехали. С ума схожу, что ли? Кажется, да. Идиот. Как мне оторваться - вот о чем я должен думать остатком своих извилин. Не зря же мне навязчиво демонстрировали "хвост", ясно давая понять, что на этот раз упустить меня не намерены. Затишье перед бурей. Похоже, на этот раз меня решили взять измором. Я для профи фигура мистическая, выше узкослужебного понимания; наверняка они ненавидят меня лютой ненавистью и с отменным удовольствием пристрелили бы, если бы только посмели. Не контролируй облаву лично Кардинал, "демоний" исколол бы мне все мозги, уводя от пуль "вольных стрелков" то ли в безопасность, то ли, выбирая меньшее из зол, под выстрел стрелкам подневольным, что помнят команду бить только по ногам... Спасибо, не хочется. Кстати, насчет крыш - это мысль, коли нет в руке гранаты с вырванной чекой, а во рту - ампулы с цианидом. Лишний шаг - и привет. Берем на вооружение. Пока меня пасут, мне придется ходить по проволоке. Они не решатся действовать из опасения потерять меня - уже навсегда. Я нужен им только живым. Я - ходячий ответ на вопрос, который их мучит. Что ж, мы в равном положении: кое-какие вопросы мучают и меня. В особенности один вопрос из тех, насчет которых каждый выпускник Школы, даже и не