Ведь один созданный обязательно будет умнее или сильнее, красивее... м-м... агрессивнее другого, а ведь это уже преступление - знать, что кто-то заведомо будет обделен, кому-то не достанется чего-то нужного, когда так просто ему это нужное дать. Просто протянуть руку и дать - живи, имей, пользуйся на благо, больше не дадим и меньше иметь не позволим... избавь себя хотя бы от зависти, стань человеком, скот, в обществе таких, как ты. Иметь возможность создать идеальный социум, извечную мечту, общество абсолютного, безграничного равенства и пренебречь - разве не преступление?.. Идеальное общество нельзя населить неидеальными людьми. Это не для практического гуманиста, верно? И ведь хорошие, наверно, ребята... - Хьюг хрипловато рассмеялся. - Я бы с ними непрочь поделиться впечатлениями. Одного только не могу им простить... - Чего? - спросил Ксавье, моргая. Глаза Хьюга совсем потухли. - У нас слишком большая тяга к жизни, - сказал он, глядя в черноту. - Слишком. Покоритель и должен быть жизнестойким, тут у гуманистов сомнения не было. Это и так само собой разумеется, - он опять рассмеялся. - Мы должны жить и работать, до прилета переселенцев мы должны освоить хотя бы десятую часть суши, да в конце концов мы должны жить и для себя, они об этом не забыли, для них это наверняка было даже важнее... У нас прототип вместо генотипа, нам прописано радоваться. Видишь - я смеюсь... Скажи, а ты мог бы сейчас спрыгнуть, а? Вон туда? - Туда? - Ксавье почувствовал, как его ладони ищут опору. - Н-нет... А зачем? - Не хочешь, - удовлетворенно сказал Хьюг. - Это так естественно. А если бы очень захотел, если бы все надоело до головной боли, до рвоты... - смог бы? - Ну, наверное, - Ксавье сделал движение, будто собирался еще раз наклониться над обрывом. Он знал, что этого не сделает. - Почему бы нет. Если бы, как ты говоришь, все надоело... Всегда можно себя заставить. - Вре-ешь, - злорадно сказал Хьюг. - А ну попробуй. Никогда ты себя не заставишь, запомни это как следует. Ни-ко-гда. И никто из нас не сможет себя заставить, даже в темноте с разбега, мы слишком сильны для этого. Слишком любим жизнь, слишком предназначены для жизни, долгой и счастливой - по благородному замыслу наших создателей. Беда в том, что мы созданы еще и слишком общительными, чтобы, значит, не разбеглись друг от друга, а образовывали социум. Ты что-нибудь слыхал об отшельниках? Ксавье покачал головой. - Ну еще бы, где тебе. Об этом мало говорят, и правильно. Детская болезнь. Время от времени кто-нибудь, до этого числившийся вполне благополучным, вдруг начинает огрызаться, иногда даже буйствует, это смотря по обстоятельствам, а потом просто бежит. Подальше. Прячется в лесу, в горах, жрет черт-те что, воюет со зверьем и первые дни совершенно счастлив. Только больше месяца никто не выдерживает - возвращаются, и все по новой... Так-то. - Зря ты здесь сидишь, - сказал Ксавье, - ревматизм ловишь. Потому и мысли у тебя такие. Шел бы к костру, что ли. Погрелся бы, послушал - разве плохо? Хьюг с интересом посмотрел на него: - А что, историю про трех баб на леднике там еще рассказывают? - Рассказывают. - А про домик в саванне? Ксавье кивнул. - Я так и думал, - сказал Хьюг. - И зачем мне идти? Себя я могу и здесь послушать. Три года, знаешь, слушаю - не надоедает. - А ты других послушай. Хьюг сморщился, будто сжевал лимон. Что-то я не то сказал, подумал Ксавье. А ведь и верно - чушь. Где их взять, других этих? - Ну, сам бы рассказал что-нибудь такое... невыдуманное. Ты же можешь, у тебя опыт. - Могу, - согласился Хьюг. - Только не хочу. Знаешь, почему? Смотрю вот я сейчас на тебя и думаю: каким же наивным, до слез трогательным дурачком я был три года назад... не обиделся? Не обижайся, ты не один такой, там у костра таких двадцать человек... терпят друг друга, не расходятся. Двадцать крепеньких таких Хьюгов Огуречниковых... И ты тоже Хьюг, а я - Ксавье. Только потрепанный. А самым молодым, знаешь, даже нравится, что каждый встречный для них - ожившее зеркало. Ты женатый? - Нет. - Женись, - сказал Хьюг. - Непременно женись, у женщин же совсем другой прототип, хоть отдохнешь... Женись, пока и тебя на край не потянуло. Кандидатура есть? Ксавье помялся. Кивнул. - Есть. - Ему вдруг захотелось поделиться с Хьюгом тем, чем он не делился еще ни с кем - единственным сном, который он ни разу не решился рассказать. - Ее зовут Клара... - Как-как? - перебил Хьюг. - Клара, говоришь? Ксавье запнулся. - Д-да. Клара. А что? - Да нет, ничего, - Хьюг зачем-то отвернулся в черноту. - Хорошее имя. Стрельба снаружи совсем прекратилась. Стало тихо, только где-то очень далеко гудело пламя, вылизывая пустые коробки зданий, да иногда с шумом, похожим на тяжелый вздох, рушились перекрытия. Тишина отчетливо выдавала подготовку к новой атаке, Гуннар почти ощущал, как выдвинутые из глубины резервные роты занимают исходные позиции. Выродки этого не ощущали. Старикан сидел и тяжело дышал, как жаба, издыхающая под лучами солнца, а рыжий приподнялся, пошарил под собой и неожиданно вытащил сверток. - Цела? - ожил старикан. - Цела. Помялась только. - Что за вещь? - спросил Гуннар, настораживаясь. На оружие было не похоже, но от выродков всего можно ожидать. Рыжий раздраженно развернул сверток. - "Хроника одного свершения." Старая книга. Точнее, рукопись. В подвале не все сгорело. Гуннар мельком взглянул. Внутри свертка оказалась кипа тонких листов, вроде тех, на которых рисуют пиктограммы. Ничего опасного. - Зачем? - Чтобы читать, дикарь. Ты хоть читать-то умеешь? Гуннар сел на пол спиной к стене, держа автомат между колен. Занятные твари эти выродки, правду говорят, что долго смотреть на них вредно. И внеочередную комиссию придется из-за них проходить, это ясней ясного. Может быть, пристрелить? Нет, попозже. - Я не дикарь, а человек, - лениво сказал он. - А ты выродок, вот ты и читай. Мне читать незачем. - Он книг никогда не видел, - встрял старикан. Выродки снова переглянулись. Рыжий с безнадежным видом покачал головой: - А еще говорили, что мы ошиблись с выбором прототипа... Какой там прототип. Это система. - Эй, ты! - Пришлось поднять автомат. - Что это за здание? - засипел старикан. У него был скорбный вид школьного учителя, объясняющего непосильную задачу сопливому кандидату в отклонутики. Гуннар усмехнулся. Ну-ну. - Библиотека. - Зачем она? - Здесь хранится ненужное. Это все знают. Рыжий замычал, раскачиваясь. - Вот как, - сказал старикан. - Ненужное. Ты здесь бывал когда-нибудь раньше? - Нет. - Запрещено? Гуннар не выдержал - фыркнул. Ну, дают эти выродки! Смех, да и только. - Ничего не запрещено. Сюда можно входить любому, у кого есть дело. У меня дела не было, и я не входил. - Ты слышал? - спросил рыжий. - У него не было дела. Гуннар мельком взглянул в окно. Ему удалось охватить взглядом всю площадь. Там было мертво и сумрачно, свежие трупы уже успело припорошить копотью, и они мало отличались от вчерашних. Над площадью висела осторожная тишина. Новая атака могла начаться каждую минуту. - Ты почитай ему, - просяще сказал старик. - Почитай, пожалуйста, вдруг он поймет, это же история... Вслух почитай. - Он придвинулся и затеребил рукав рыжего. - Андрей, ну не надо так, ну я прошу тебя, почитай, ведь не может же быть, чтобы он ничего не понял, не верю я в это... Ну хочешь, я ему почитаю... - Да хватит тебе! - угрюмо сказал рыжий. - Не мечи бисер. Безнадежно, видно же... Ну, на, читай, если хочешь... - Извини, - тоскливо сказал старик. - Это я, наверно, сдуру. Понимаешь, очень жить хочется... Судили Лисандра Парахони, проходчика. Дело было нешуточное: впервые на планете произошло умышленное убийство. Мало того, что оно было бессмысленно-жестоким, оно вдобавок случилось на участке Ксавье, и это было неприятно, как заноза. Ксавье ловил на себе чужие взгляды, иногда сочувствующие, но большей частью просто любопытные, и от этих взглядов становилось тошно. Хотелось куда-нибудь сбежать и остаться, наконец, одному, но сейчас это было невозможно. Ну зачем, зачем, спрашивал он себя, этому дураку понадобилось убивать?!.. Оба работали в боковом тоннеле - Лисандр Парахони и Хьюг Огуречников. Что там между ними произошло, осталось неясным, только Лисандр вдруг набросился на Хьюга, как безумный, ударил его о скалу и, когда Хьюг упал, разбил ему голову несколькими ударами камня - в кровавую кашу. Когда его хватали, он был в полной прострации и не оказал сопротивления. Судили на центральной площади городка - в столице не нашлось здания, способного вместить половину населения планеты. Если бы смогли прибыть все желающие, не хватило бы и площади. Для зрителей были поставлены скамьи, под крышами близлежащих зданий висели репродукторы. Маленькое белое солнце, с утра уже нестерпимо яркое, заливало площадь потоками жгучего света. Было жарко. Над толпой витал крепкий запах пота, и очень тянуло назад, в прохладную глубину тоннеля - отдышаться, а потом, может быть, постоять на том месте, где погиб Хьюг, провести ладонью по влажной шершавой стене. Как же это ты, Хьюг? Вот там, недалеко, до поворота и налево, мы с тобой сидели и разговаривали, и ты задавал мне странные вопросы: смогу ли я спрыгнуть, например. Ты спрыгнул, Хьюг. Наверняка ты сам спровоцировал этого Лисандра, спасибо тебе, Хьюг, что не меня... Говорил Менахем Чжэн Вэй, судья, единственный пока юрист на планете. Вступительная речь была краткой. Излагались обстоятельства дела, была сделана специальная оговорка, что процесс, в соответствии с Уставом Покорителей, будет проходить по земным правовым установлениям, в каковые, к прискорбию, придется-таки внести определенные изменения, обусловленные катастрофической нехваткой юридических кадров. Какое-то время ушло на выдвижение и избрание присяжных и общественного обвинителя. Долго не могли найти защитника, пока, наконец, не выбрали какого-то лесоруба, проголосовав за лишение права самоотвода. Лесоруб был красен, кричал: "А почему я??" и вызывал сочувствие. Подсудимый сочувствия не вызывал - обращенные к нему лица людей были угрюмы. Ксавье с недоумением отметил отсутствие какой бы то ни было охраны или конвоя - Лисандр неподвижно, как истукан, сидел за символическим барьером с краю судейского помоста, и за ним не было никого, ни одного человека, только короткая пустынная улица - несколько десятков хороших прыжков, а дальше - нетронутый лес, поди его там поищи. Захочет бежать - убежит, оружия что-то ни у кого не видно. Не хочет... Что-то немного в нем смирения, подумал Ксавье, - должно быть, просто понимает, что лучше понести наказание от людей, чем рано или поздно быть сожранным гиено-львом. Это он правильно понимает. А интересно, есть ли среди уже синтезированных хоть один со специальностью тюремщика? Когда подошла его очередь, он дал свидетельские показания - ни у адвоката, ни у прокурора вопросов не возникло. Лисандр, кажется, не слушал вовсе, и Ксавье избегал на него смотреть. Вот нас уже и девятнадцать, с горечью подумал он, возвращаясь на свое место. Из двадцати одного - девятнадцать, и те уже врозь. Ничего, скоро пришлют новых, свежесинтезированных - молодых ослов, любителей занимательных баек под треск горящего валежника... - Подсудимый, вы признаете себя виновным? Лисандр очнулся, завертел головой. Словно пытался сообразить, где это он находится и почему. - Господин судья... то есть, э-э... ваша честь... - слова шли из него с трудом, - я бы это... Я бы хотел сделать заявление. - Подсудимый, - судья повысил голос, - вы признаете себя виновным? - Д-да, - сказал Лисандр. - Я признаю. А вы? Менахему пришлось постучать по столу - шум среди зрителей утих. - Секретарь, зафиксируйте: подсудимый признает себя виновным в убийстве Хьюга Огуречникова, двух лет десяти месяцев, монтажника, члена Лиги Ветеранов. Подсудимый, признаете ли вы, что совершили убийство с заранее обдуманным намерением? - А? - спросил Лисандр. Адвокат-лесоруб, красный как рак, наклонился к его уху и что-то сердито зашептал. - Что-о? - Лисандр вскочил с места. - Какое еще намерение? Я кто, по-вашему? - он уже кричал. - Да любой бы его убил, не я один, любой бы не стерпел! И вы бы убили! Что, нет? Да я такой же, как вы! Да у нас с вами один общий прототип!.. Площадь зашумела. Судья заметно сконфузился: - Подсудимый, сядьте. Я просил бы вас впредь не употреблять непристойных слов... Сейчас начнется, подумал Ксавье, морщась - кто-то орал над ухом. Скотина этот Лисандр, знал куда ударить, и самое противное, что он прав. Никто здесь не имеет права его судить, ни у кого из нас нет для этого моральной опоры, да и откуда ее взять. Какая разница! Так или иначе его осудят, разве что Менахем надолго потеряет душевное спокойствие. Только Хьюга уже не вернешь... - Кого?! - несся крик. Лисандр пытался перекричать толпу. - Себя! Себя судите, вы! Вы и я - мы же одно и то же, одного корня, да что там, мы этот самый корень и есть, у нас у всех один и тот же прототип... Прототип, я сказал! Вы точно такие же, как я, почему бы мне не судить вас так же, как вам меня!.. Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину Счастья - красота там, говорят, необычайная. С Кларой... Он на ходу зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет? Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа - вся разом - и, перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: "А я такой же, как вы!.." Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел - не сейчас, потом! От вашего Устава Покорителей - прочь! Не время. Сейчас время только для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины Счастья, я покажу ей свой виадук... "Родильный дом" располагался на самой окраине поселка, и Ксавье, подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы нарвать цветов - крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат. Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте - Кларе должно понравиться. "Ему было три месяца, он шел на первое в жизни свидание", - почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя, специалист по утихомириванию новорожденных - с новорожденными это у него получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы разломать его голыми руками. - Отойди, - сказал он. Самым удивительным было то, что робот подчинился - откатился в сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по коридору - так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним. Где тут Клара? - Прошу вас подождать в приемной, - суконным голосом объявил робот. - Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли. Ну попроси, попроси... Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав. Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам - неловко может получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто выйдет? Только бы не Шлехтшпиц... - Вы ко мне? Ксавье обернулся. Это была Клара. Он нерешительно переступил с ноги на ногу, открыл рот, собираясь как-то начать, и вдруг понял, что сказать ничего не может. Это была Клара. Она. Единственная на свете, других таких нет. И не было, и никогда не будет. Она ждала и смотрела на него, прищелкивая в нетерпении пальчиками, а он, растеряв все слова, стоял и молчал, забыв закрыть рот, все более поддаваясь тихой панике, и не мог выговорить ни слова. Он знал, что нужно говорить в таких случаях. Но это была Клара, и заготовленные заранее фразы, придуманные человечеством в незапамятные века, казались сейчас беспросветно убогими, и было мучительно, и было невозможно... Мелькнула мысль: тот, кто умеет говорить о своей любви - не любит. И от этой мысли стало немножко легче. - Так вы ко мне? - Д-да, - с трудом выговорил он. - Вы... вы меня помните? Она покачала головой. - Я был у вас около трех месяцев назад, - сказал Ксавье, - пациентом. Я еще окно тогда разбил, помните? - Не вы один, - Клара пожала плечами. Эти плечи хотелось обнять. - Все бьют. Так что вы мне хотите сказать? Только быстрее, прошу вас. Вы по делу? Она была равнодушна. Она была неприступна, как снежный пик. От нее веяло холодом. - Я вот что, - сказал Ксавье. - Я тут э-э... проходил мимо и подумал... - "Господи, что несу!" - ужаснулся он. - Я подумал, что, может быть, вы сейчас свободны и мы могли бы слетать вместе э-э... - В долину Счастья? - спросила Клара. - Д-да, - растерянно сказал Ксавье. - В долину Счастья. А как вы догадались? - Все предлагают именно туда. Я вам нравлюсь? Ксавье кивнул. - Может быть, вы даже любите меня? - спросила Клара. - Да, - сказал Ксавье. Он чувствовал, как его лоб покрывается бисеринами пота. - Да. Я вас люблю. - Тем хуже для вас, - сказала Клара. - Впрочем, я вам сочувствую. Но, видите ли, дело в том, что я вас не люблю. Я вас даже не помню. Ксавье отступил на шаг. Украдкой облизнул пересохшие губы. Что ж, этого следовало ожидать, к этому надо было быть готовым. Тоже мне - размечтался, расслабился... Лопух. А ведь она права: кто я такой, чтобы мечтать о ней? Нет, надо начинать как-то иначе, с нуля, может быть, с примитивных традиционных ухаживаний, настойчиво и расчетливо, как это ни противно... - Не надо, - сказала Клара. - Пожалуйста, не надо. И цветов тоже не надо, пожалейте рощу. Уходите, прошу вас. - Почему? - спросил Ксавье. Перед глазами у него плыло. - Я вам неприятен? - Вы мне безразличны. Извините меня, но мне сейчас действительно трудно. Может быть, вы избавите меня от объяснений? - Да-да, - Ксавье кивнул, и слипшаяся прядь волос упала ему на глаза. - Конечно. Разумеется. Могу я прийти еще? Она покачала головой. - Но почему?! - Потому что прошло время, когда меня это забавляло, - сказала она. - Вы еще не поняли? Ведь говорили же вам, что вы сюда еще вернетесь... да мы каждому это говорим. И никто не делает выводов. Возвращаются, лепечут, потеют... Одно и то же. Обычно по одному в день, это бы еще ничего, но сегодня из-за этого суда вы у меня уже третий. Одно и то же, одно и то же... все вы одинаковы. Максут говорит, что это что-то вроде первой детской любви, со временем проходит. Не приходите больше, прошу вас. Не придете? - Приду, - упрямо сказал Ксавье. - Врет ваш Максут. У меня это не пройдет. Она пожала плечами. Ее белый халат мелькнул в дверях приемной, превратился в светлое пятно в полутьме коридора. Она уходила - навсегда. Ксавье чувствовал, что навсегда. - Стойте! - крикнул он вслед. - Хоть скажите: каким нужно быть, чтобы вам понравиться? Светлое пятно колыхнулось - Клара оглянулась через плечо. Ксавье был рад, что не видит сейчас ее лица. Мысленно он обозвал себя идиотом. Вопрос был из проигрышных, хуже некуда. - Вам это действительно нужно знать? - Да! - рявкнул он. - Мне это нужно знать! Так каким? Светлое пятно пропало, видимо, Клара свернула в боковой коридор. - Не таким, как вы, - донеслось уже откуда-то издалека. - Всего вам доброго... Бормоча под нос ругательства, Ксавье двинулся прочь. Он чувствовал себя униженным. Униженным сознательно, будто с ног до головы облитым жидким пометом - не отмыться. "Не таким, как вы"! А каким?! И ведь верно, предупреждали же: "Мы знаем, когда вы к нам вернетесь и зачем вы вернетесь..." Знали заранее, сволочи! В здании было тихо, оно казалось вымершим. В мусорном баке на выходе Ксавье заметил букет цветов - точно таких же желтых бутонов, еще не увядших, ярких. Сегодняшние... Поколебавшись, он бросил в бак и свой букет. Все. Тень от "родильного дома" осталась позади, в затылок уперлось яростное солнце. На этот раз робота нигде не было видно - его счастье - зато откуда-то совершенно неожиданно вынырнул Шлехтшпиц. На его лице было написано сочувствие. - Отвергла? - спросил он, поравнявшись. Ксавье бросил на него мрачный взгляд. - А объяснила, почему? - Потому что я такой же, как все, - сказал Ксавье со злостью. - И правильно, - Шлехтшпиц кивнул. - Так и должно быть. Женское тщеславие подпитывается не количеством претендентов, а их разнообразием, вы этого не замечали? - Тварь, - пробормотал Ксавье. - Что ей нужно? - Ну-ну, - мягко возразил Шлехтшпиц. - Это вы с досады, это пройдет. Да вы ведь и сами понимаете, что не правы, разве нет? А вы попробуйте ее пожалеть: она же несчастная женщина, сразу видно... Вот приходите года через три, сами увидите, что Клара, если все еще будет свободна, встретит вас совсем по-другому и, очень может быть, вы ее заинтересуете. Все зависит от того, в каком направлении вы будете эволюционировать. Мы одинаковы, это так, но все же работа у всех разная, обстановка разная, и значит, люди рано или поздно начнут изменяться, каждый в свою сторону. Человек, простите за банальность, продукт среды, и от эволюции нам никуда не деться... - Это вы каждому советуете приходить через три года? - перебил Ксавье, ускоряя шаг - очень хотелось уйти. Шлехтшпиц не отставал. - Вам плохо, я вас понимаю, - рокотал он над ухом. - Всем сейчас плохо, я по роду профессии обязан это знать, но мне кажется, мы имеем дело со случаем, не требующем какого-либо специального вмешательства - я говорю об обществе в целом... Все образуется само собой, а когда подрастет новое поколение, то поверьте, никто и не вспомнит о наших нынешних проблемах. Ничего не потеряно, мы еще поживем в нормальном человеческом обществе... оно будет даже лучше земного, потому что издержки уйдут со временем, а достоинства останутся. У нас будут нормальные человеческие отношения, мы еще поломаем головы над общечеловеческими проблемами, и кто знает, не будут ли когда-нибудь эти проблемы решены именно здесь?.. Я в это верю. А вы верите? - Да, - сказал Ксавье, чтобы отвязаться. - Да, конечно. Спасибо вам, Максут, вы мне помогли. До свидания. Шлехтшпиц, наконец, отстал. Какое-то время Ксавье шел, не видя куда, пока не сообразил, что вышел на улицу, ведущую к площади. Голова была набита чем-то горячим. Или это солнце? Он приложил ладонь к затылку - да, действительно... Здорово сегодня печет. Душно и тесно, как в электропечи, и дышать нечем. Мозгу тесно... Улица была пуста, только навстречу по противоположному тротуару шел Леви Каюмжий, и было заметно, что он торопится. На оклик Ксавье он отозвался со второго раза, зато подошел с какой-то чрезмерной готовностью. - Ты далеко? - спросил Ксавье. - Может, вместе? Леви помялся, переступил с ноги на ногу: - Понимаешь, у меня тут дела... - Дела, - сказал Ксавье. - Ну ладно. Суд, как я понимаю, уже кончился? - Н-да, - сказал Леви. - Вроде того. - А Лисандр? - А что Лисандр? - Леви виновато улыбнулся, развел руками. - Убили его. Как пошла толпа рвать... Дурак он, ну кому может понравиться, что его называют убийцей?.. Вот так вот. Каждый по разу - там уже и смотреть не на что. Лесоруб, говорят, старался очень, только я не видел, я далеко был, не пробиться... Менахему тоже попало, тоже не на своих ногах ушел... - А-а, - сказал Ксавье. Перед глазами на миг стало темно, но только на миг. - Ну ладно, иди, не буду задерживать... Сворачивая на площадь, он оглянулся - на опушке рощицы Леви торопливо рвал желтые цветы. - Ну, хватит, - сказал Гуннар. Старикан заткнулся и заморгал воспаленными глазами. - Все это вранье от начала до конца. Такого не могло быть. - Это уникальный документ, - зло сказал рыжий. - Ваша история, дикарь. Все-таки он прямо напрашивался на то, чтобы его пристрелили. Гуннар сплюнул. Надо же додуматься: записать в предки людей чуть ли не выродков, а уж отклонутиков - точно. Каждый знает, что отклонутики не могут иметь потомства, в лагере им не до этого. Предками людей могут быть только люди. - Последний раз спрашиваю, - сказал Гуннар. Пора было кончать. - Кто из вас встанет у десинтора? - Это не десинтор, дикарь, - процедил рыжий. - Это аварийное сигнальное устройство для планетарных катеров. Вроде ракетницы. У нас нет настоящего оружия. Не для того к вам летели. - Убийцы, - хрипло сказал старик. - Они и нас сделали убийцами. Всех... Если мы даже вырвемся, мы не должны возвращаться... - Ты, - решил Гуннар, указав на рыжего стволом автомата. - Встать! Черная коробочка радиотелефона жгла ладонь. Ксавье Овимби еще раз набрал код Севера. Прислушался. В эфире опять не было ничего, кроме незначительных помех, тогда он, чертыхнувшись, дал отбой и стал размышлять, что все это может значить. Западный сектор замолчал еще вчера и до сих пор не удалось выяснить, что там могло случиться, а теперь вот еще и Северный... Авария? Он пощипал себя за подбородок. Гм... Ясно, какая там авария, - после того, как во время вчерашнего безобразия Директору залепили в лоб железным болтом, можно ожидать чего угодно, говорил же я ему: не суйся ты на площадь, народный лидер, без тебя справимся... Не послушал, а кому теперь расхлебывать? Он позвонил на Юг, поинтересовался у Сантос-Пфуля, прибыла ли отправленная вчера колонна грузовых "диплодоков", и, узнав, что не прибыла, скрепя сердце подарил сектору один день на то, чтобы войти в график работ и впредь из него не выбиваться. Его не покидало ощущение, что одним днем здесь не обойдется. Сначала Курлович, потом Сантос этот Пфуль... Тупик. Вошла секретарша Директора, принесла кофе. Ксавье проводил взглядом ее ножки. Топ-топ. Ладно. Не забыть сказать ей, чтобы позвонила домой, предупредила, чтобы рано меня не ждали, а пока пусть продолжает вызывать Север и Запад каждые полчаса. Нет, каждые пятнадцать минут... Он шумно выпил кофе и набрал код Восточного сектора. Чей-то незнакомый голос оглушительно спросил, чего надо. Ксавье отдернул коробочку от уха и, сатанея, попросил Курловича. В ответ донесся смешок, было слышно, как на том конце зашаркали чьи-то ноги, зашелестел приглушенный разговор, прервавшийся взрывом гогота, и наконец послышалось очень тихое "да?" Бенедикта Курловича. - Здесь Овимби, - сказал Ксавье. - Как идет работа? - Какая работа? - спросил Курлович еще тише, и где-то неподалеку от него опять заржали. - А-а, работа... Да нет тут никакой работы. А где Директор? - Я! - рявкнул Ксавье. - Я Директор! Полномочия временно переданы мне, это ты запомни. У тебя связь с Западом есть? - Нет. - А с Севером? - Нет. Ксавье почувствовал, что багровеет. Значит, это серьезно, значит, вчерашние симптомы были не случайны, и похоже, это только начало. Как они там кричали: "Мы такие же, как вы"? Черта с два. Почему-то их особенно раздражает закон об образовательном цензе для занятия административных должностей. Глупо же. Амебе ясно, что иначе нельзя, иначе землянам светит явиться на пустое место. Ну подождали бы год, ну два, а там можно было бы принять положение, разрешающее смену профессии, развернуть систему переподготовки - так ведь не терпится же! Любой штукатур не в состоянии пережить, что Ксавье Овимби, скажем, может по жребию стать координатором всего строительства и даже Директором, а он, штукатур, не может, хотя он точно такой же. А предложи ему это самое директорское место - отпрянет в испуге. Потому как знает: тяжело, ответственно и медом не намазано. - Ты там поосторожнее, - помедлив, сказал радиотелефон. - Мои орлы в столицу двинулись, ты их не очень задерживай, ребята злые... - "Что-о?!" - закричал Ксавье, но связь уже прервалась. Он швырнул коробочку на стол. Выругался. Происходило черт знает что. В одном Южном секторе полторы тысячи человек, и если даже возмутились только лишь строительные рабочие, что маловероятно, то и тогда закону об образовательном цензе осталось жить считанные часы. Но если Север и Запад тоже двинулись на столицу... Ксавье зажмурился. Их нельзя пускать, подумал он. С ними нужно договариваться не в столице, уже одно это - проигрыш, их нужно встречать на подступах, дополнительно укрепить завалы. Может быть, приказать взорвать один-два моста? Нет, не надо их злить. И никакого оружия. А надо послать людей, чтобы их задержали, пусть говорят, что Директор внес новые предложения, учитывающие требования неквалифицированного большинства, пусть говорят что угодно, только пусть задержат толпу, толпа - это страшно. Противопоставить некого: два десятка человек служилой братии, десяток специалистов, случайно оказавшихся в городе, несколько женщин... Нет, женщин не нужно. Сейчас же собрать всех, кто готов помочь, - только добровольцев, это очень важно, - проинструктировать, направить... Шлехтшпица и Риплинга - обязательно, психологам там самое место... Пискнул, вызывая, внутренний телефон и тут же мелко-мелко задребезжало стекло. Послышался нарастающий гул. Ч-черт! Ксавье метнулся к окну, уже зная, что сейчас увидит. Опоздали!! Прижав лицо к вибрирующему стеклу, он смотрел, как падают деревья, как из леса на дорогу выползают тяжелые машины - одна, две... Много. Пропавшая колонна возвращалась. В грузовых бункерах "диплодоков" было черным-черно от людей, и на дороге было черным-черно - к столице неслась бурлящая человеческая река, люди уже бежали. Оранжевыми кораблями плыли грузовозы. Над головным выгибался и хлопал на ветру гигантский брезентовый транспарант, и нетрудно было себе представить, что на нем написано. Телефон за спиной пищал. Головной "диплодок" с ходу протаранил завал и прошел сквозь него, будто и не заметил, - веером взлетели обломки. Донесся тысячеголосый восторженный рев. В доме напротив кто-то распахнул окно, высунулся посмотреть. Наверно, только что проснулся - морда недоуменная. Спокойно... Ксавье заставил себя отойти от окна. Полное спокойствие, никаких конвульсий. Капитулировать тоже надо уметь - с достоинством. Тем более перед такими же, как мы, перед такими же, как я, получается - почти что перед собой. К прототипу! Вас всех. Варите сами свою кашу, кушайте ее на здоровье, только не подавитесь... Он снял трубку: - Да! - Овимби? - Это был Максут. - Ксавье, ты? А где Директор? - Я Директор, - сказал Ксавье, косясь на окно. - Пока что. - Слушай! - закричал Шлехтшпиц. - Я нашел спецификацию, ты себе представляешь! - Нет, - Ксавье мысленно выругался, - не представляю. Какую еще спецификацию? - Спецификацию к инициализаторам! Я так и чувствовал, что она должна где-то быть! - Шлехтшпиц захлебывался. - Ни за что не поверишь, где она была, жаль, что не полная, четыре листа всего... Да! Держись крепче. Там у номера двести семь - его мы еще не синтезировали - знаешь какая профессия? Руководитель! - Руководитель чего? - спросил Ксавье. - Не знаю! - Максут ликовал. - Всего, наверное. Ру-ко-во-ди-тель! Вероятно, организатор, так надо понимать. Лидер. Ксавье почувствовал, что у него темнеет в глазах. Он нащупал стол, оперся. Решение было рядом, только протяни руку. Есть выход, есть человек, готовый не кряхтя взять на себя весь груз ответственности - хотя бы на первых порах, в первые годы, а потом все устроится... Поздно! Подлец этот Шлехтшпиц, нашел время порадовать! Знать бы это неделю назад, а лучше месяц... Он прислушался. Судя по звукам, толпа была уже в городе, растекалась по окраинным улицам, а авангард, прикинул Ксавье, через три минуты будет здесь. Что я им скажу, когда ворвутся? "А я, ребята, такой же, как вы"?.. - Ты вот что, - сказал он, помедлив. - Ты этот запал уничтожь, понял? Это не приказ, это совет и просьба. Плохо нам всем будет, если ты его не уничтожишь. И помалкивай там... Когда автомат в его руках затрясся и выродков переломило очередью, ноги уже несли его к торцевому окну. Хэй, хэй, хэй!.. Снаружи доносились крики, топот сотен ног рассыпался в частую дробь. Размеренно работали пулеметы - площадь оживала атакой. Хэй! Он все-таки ждал до последней минуты, жаль, что не получилось... Очень жаль. Крепкие попались выродки. Если бы не внешность и не глупые слова - совсем как люди. И все равно они обречены. На настоящие дела способны только люди, это знает каждый школьник. Люди непобедимы. Все вместе, плечом к плечу, как патроны в обойме, под руководством Великого Человека... Только так! Бесполезный десинтор мешал, и Гуннар отпихнул его ногой. Длинная очередь ударила по окнам здания, занятого выродками. Если они не смогут поставить защитное поле, на этот раз им не удержаться... Хэй, хэй, хэй! Следующий сук оказался крепким, и Ксавье осторожно, чтобы не сорваться, переместил на него свое тело. Рваная рубашка цеплялась за ветви, на коре остались кровавые пятна. Теперь можно было перевести дух. Гиено-лев ушел, но спускаться на землю вот так, сразу, было бы неосмотрительно. "А все-таки я его ранил", - удовлетворенно подумал Ксавье, и тут же, словно в ответ, из чащи донесся протяжный рев. Ага, вот он где... Ничего, уйдет. Хорошо, что гиено-львы не лазают по деревьям и не имеют привычки караулить, а то сидеть бы тут и сидеть... Ему повезло, он это прекрасно понимал. Повезло, несмотря на то, что зверь утащил в себе последний нож, а зажигалку еще предстояло искать где-то там, внизу, среди ободранных корней и хаоса развороченной земли вперемешку с прелыми листьями - гиено-лев, упустив добычу, перепахал лапами все, что только мог. Жаль, что зажигалку так и не удалось пустить в дело, хоть раз посмотреть вблизи, как горит эта зверюга, но тут ничего не поделаешь - уж очень неожиданным был прыжок. Чепуха, главное - жив. Морщась, Ксавье снял с себя рубашку - серьезных ран, как он и предполагал, не оказалось, зато царапин было множество, а на левом предплечье, задетом не то клыком, не то лапой, кожа была содрана на ширину ладони и висела лоскутом. Он оторвал рукав от рубашки, перевязал себя как мог. Обнаженная рука была грязна, и рукав тоже был грязен, но Ксавье не обратил на это никакого внимания: по-видимому, местные микроорганизмы за шестнадцать лет так и не смогли приспособиться к человеку. Пока что. Он терпеливо ждал. Снова донесся рев, но уже значительно дальше, почти на пороге слышимости. Зверь уходил. Выждав еще час, Ксавье осторожно соскользнул на землю. Все было тихо. Мускулы слушались, тело было напряжено, и Ксавье не сомневался, что успеет взлететь на дерево раньше, чем какая бы то ни было тварь, возможно скрывающаяся в кустах, дотронется до его кожи. Хорошее все-таки досталось тело - сильное и ловкое. Долговечное. Он усмехнулся: "Продолжительность вашей жизни будет увеличена в соответствии..." Похоже на то. Даже морщин за все эти годы почти не прибавилось, приятно, что жизнь удлиняется за счет молодости, а не старости. Ужасно не хочется быть стариком, разве старику в лесу выжить? Когда припрет? И Стефания тоже практически не стареет. Сколько нам с ней сейчас - по сорок три? Иными словами, по тринадцать? Цветущий, черт возьми, возраст. Когда дети вступят в жизнь, родители будут еще ого-го! Он отыскал зажигалку, сунул в карман. Теперь оставалось решить, что дальше. Возвращаться к людям? Гм... Разумеется, возвращаться, тут и выбора нет. Без ножа в лесу лучше не ночевать, существуют менее болезненные способы самоубийства. Хотя, конечно, с древесным чертом можно справиться и так, если он не свалится на голову неожиданно, а от свиньи-летяги можно попробовать увернуться - с ее инерцией она не станет повторять заход, только взвизгнет режущим визгом, пробивая дыру в зеленой стене, и еще долго после нее будут сыпаться листья... Лучше, пожалуй, обойтись без этого. Он вдруг почувствовал, что рад тому, что приходится возвращаться, правду говорил когда-то Хьюг: больше месяца никто не выдерживает. И - по новой... Конечно, по новой, тут уж никуда не денешься. До захода солнца он отмахал километров двадцать, последние три - по хорошему шоссе, похоже, проложенному через лес совсем недавно - Ксавье не помнил этого шоссе. Дорожный настил был свежим, было видно, что по нему еще никто не ездил, и в воздухе пахло связующей смолой. Наступление человека на планету продолжалось. Что ж, так и должно быть, подумал Ксавье. Здесь земляне не ошиблись, здесь они решили грамотно, дав нам желание работать и подарив Устав Покорителей, здесь через двести лет к вящей радости переселенцев будет полный успех и процветание. Вот только тоски нашей они не учли. Хьюга они не учли и его последователей, светлая им память. Отшельников, наверное, тоже не учли, хотя это спорный вопрос: Максут говорит, что любой-де грамотный социопсихолог в состоянии предсказать фазу отшельничества и даже ее конкретные сроки - в зависимости от обстоятельств каждого конкретного индивида. Врет, наверное. Солнце уже садилось, когда он вышел из леса - шоссе, как он и предполагал, вело в город. Городок за последние годы сильно вымахал вширь, оброс административными зданиями и уже с полным правом именовался столицей. Лес отодвинулся от него километра на два, и с высоты холма городок был как на ладони. Ксавье остановился, глубоко вдохнул знакомый воздух. Желтая вечерняя заря висела над крышами, дробилась в дрожании горячих струй, поднимающихся от нагретых за день стен, а вон там, что-то плохо видно, должен быть "родильный дом", только там сейчас уже никого нет, склад запалов пуст и здание собираются снести, а парк расширить и устроить в нем рекреационную зону - аттракционы, бассейны и все такое... Ксавье даже сглотнул. Да, искупаться сейчас было бы в самый раз. Поплавать по-человечески. Э, ладно, на первый раз хватит и душа, но сначала я войду в дом, подумал он, - войду тихо, без стука и буду виновато смотреть, как у Стефании задрожат губы, как глаза Оскара раскроются до последнего предела и как он бросится ко мне, захлебываясь радостным визгом, повиснет на шее, а маленькая Агнесса, конечно, захнычет в своей кроватке, потому что ей не будет видно, но я подойду ближе и она сразу успокоится и невозможно серьезно скажет: "Па-па". А потом еще раз: "Па-па..." И тогда мне станет стыдно за то, что я ушел, и за свою записку, оставленную на столе, и ужасно захочется зареветь, как маленькому, но при Оскаре я, конечно, реветь не стану. Стефания все поймет, она у меня умница, зато Мария осудит безоговорочно и молча, а может быть, и вслух назовет мать тряпкой, о которую всякому подлецу не лень вытереть ноги. Подлец - это я. И еще эгоист, об этом уже было сказано со всей детской прямотой. Марии уже двенадцатый, и значит, впереди у нее самый жестокий возраст, когда еще можно заставить, но увещевать уже бессмысленно, а скоро и заставить не удастся... "А может, не возвращаться?" - подумал Ксавье. Шоссе полого шло вниз, делая плавный поворот перед плантациями и коттеджами аграриев, и здесь он пошел быстрее. На крыльце крайнего коттеджа вразвало