Александр Плонский. Единственньй друг
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2002 12:36
-------------------------------------------------
Фантастическая повесть
Это было в одном из вероятностных воплощений человеческой истории...
Воспоминания - непозволительная роскошь для меня. Ведь прошлое
невозвратно, да и было ли оно таким, каким рисуется в воспоминаниях?
Ярким, значительным... Сколько раз я торопил дни и месяцы, готовый
вычеркнуть их из жизни, лишь бы приблизить желанный миг. А он, перейдя из
будущего в настоящее, тотчас терял привлекательность, оставляя после себя
недоумение: стоило ли его подгонять?
Я сорил секундами, разбрасывал их, точно обесцененную мелочь, пригоршнями,
щедро и бездумно. Незаметно для меня они слагались в годы, тяжелые как
гири. Их тяжесть я ощущаю сейчас, когда за плечами тысячи лет, и не
осталось никого из тех, с кем начинал жизнь.
В воспоминаниях нет полутонов. Все гораздо контрастнее, чем в
действительности. Между добром и злом резкая грань. Подлец всегда и во
всем подлец.
В жизни не так. Добро и зло пронизывают друг друга - не бывает
рафинированного добра и рафинированного зла. А подлец в свободное от
подлостей время может быть милейшим человеком...
Впрочем, все это никчемное философствование. А что нелепей доморощенного
философа, особенно, если он космопроходец. Ведь кому-кому, а космопроходцу
не пристало жалеть о прожитых годах: судьба его уникальна.
Как ни убивал я время, - в многовековом трансвселенском полете и в
ожидании этого полета, и во множестве других ожиданий, - оно унесло меня в
своем невозвратном течении несравнимо дальше, чем отмерено смертному.
Тогда мне было не до воспоминаний, я жил настоящим, еще больше -
будущим. А сейчас подвожу итог, хотя, быть может, проживу годы. Только
ничего значительного со мной уже не произойдет. Активная жизнь позади, и я
пытаюсь реанимировать ее в воспоминаниях. Как говорили древние
правоведы, попытка с негодными средствами. Разве восполнит утрату
действительности лубочная картинка, малюемая памятью?
Оттого я и говорю себе: глупо, глупо, глупо! И продолжаю вспоминать,
потому что забыть было бы еще большей глупостью и даже подлостью по
отношению к тем, кого уже нет.
Стараюсь оттеснить на задний план памяти тщеславное - рукоплескание
толпы потомков, награды и отличия, которых я удостоился по возвращении.
Стержневая основа воспоминаний глубже и значительней. Для нее не
найти иного определения, кроме единственно возможного: дружба. Как жаль,
что это слово затерто от неумеренного применения!
Я не однолюб. Но лишь одного человека мог бы по праву назвать другом. У
него же, помимо меня, было немало друзей. Они разбежались, как только с
ним случилась беда. А я остался. Впрочем, об этом позже.
Лен - так звали моего друга - не был исконным землянином. Он родился на
союзной планете в созвездии Лиры. Как раз тогда ученые пришли к выводу,
что в биологическом плане человечество деградирует. Чтобы остановить
вырождение, нужна была свежая кровь: генофонд землян требовал обновления.
И с лирийцами, близкими по генотипу к людям, заключили договор о
генетическом обмене. Так Лен попал на Землю.
Его усыновила бездетная супружеская чета. Повзрослев, он мало чем
отличался от коренных землян. Лишь заостренный нос, узкие плечи и
пронзительный блеск неестественно крупных черных глаз выдавали в нем
инопланетянина.
Я познакомился с ним во время войны на первом цикле космофизического
практикума.
Это была вторая, и последняя, галактическая война...
Говоря "во время войны", я допускаю неточность: надо было сказать "еще во
время войны". Война, то затухала, то разгоралась вновь. Что бывает иначе,
мы не знали.
Нам противостояли Кривые миры - так мы их называли. Возможно, Кривыми
мирами они называли нас.
Две планетные ассоциации стремились уничтожить друг друга. Рано или поздно
им бы удалось это сделать. И если все же не удалось, то исключительно
благодаря Лену.
Нынешним людям трудно представить атмосферу тех лет. Мир виделся нам как
бы в поляризованном свете. Фильтры были в нашем сознании. Черное казалось
белым, белое - черным. За несколько поколений у нас выработался условный
рефлекс, предохранявший, как от ожога, от собственного мнения.
Иммунитет против инакомыслия - сказали бы теперь. Те, кто утрачивал его
или был заподозрен в этом, вскоре оказывались на Черной планете.
Враги Галактики... Я испытывал к ним презрение и ненависть. Время от
времени исчезал кто-нибудь из знакомых, выяснялось - враг. Скажи мне:
брось в него камень, - бросил бы. А о том, что и со мной может случиться
такое, не думал, как не думают о смерти в расцвете лет.
У меня не вызывало удивления, что врагов Галактики так много, что среди
них люди, которых еще недавно прославляли: я рос в обстановке
подозрительности. "Будь бдителен, враг не дремлет!" - внушали мне с
детства, Неудивительно, что в каждом встречном я видел потенциального
врага...
Я плохо помню родителей, хотя, когда они погибли, мне было одиннадцать
лет. Напрягая память, восстанавливаю отдельные фрагменты, эпизоды.
Однажды мать горестно воскликнула:
- Кончится ли когда-нибудь эта проклятая война?
- На Черную планету захотела, да? - зашипел отец и, повернувшись ко мне,
проговорил непривычно просительным тоном:
- Мама пошутила, никому не рассказывай, хорошо?
Я обещал молчать. А он, круто поменяв тему, начал нахваливать Отца всех
планет и галактик.
- Почему говорят: "всех", ведь существуют Кривые миры? - спросил я, не
подумав.
- Оставьте меня в покое, вы, оба! - У отца дрожали руки. - Дождетесь
неприятностей!
Но потом он растолковал мне, что обитатели Кривых миров не понимают, в чем
счастье, и оттого воюют с нами. И что Отец всех планет и галактик знает,
как сделать их счастливыми и свободными.
- Ты тоже не всегда послушен, но от этого я не перестаю быть твоим отцом.
Так ведь?
Я сказал, что так. И действительно, доводы меня убедили...
Родители погибли на моих глазах. Несколько корпускуляров ворвались в
Солнечную систему и атаковали Землю. Прежде чем атаку отбили, часть земной
материи выбросило в надпространство.
Это мне объяснили позже. В тот момент, когда произошел выброс, я отбежал
от родителей на несколько метров. Обернулся, а их нет. Густота, стена
мрака, мир оборвался в шаге от меня - мгновенно и беззвучно. Я даже не
вскрикнул. Стоял в оцепенении и ждал, когда все возвратится.
Не возвратилось.
Случившееся не было чем-то из ряда вон выходящим. В галактической войне не
существовало фронта и тыла. Каждый рисковал в любую минуту напороться на
шальной луч деструктора, попасть под мезонный дождь или оказаться в
эпицентре гравитационного импульса. Да что там люди! В недобрый миг могла
испариться вся Земля с ее флорой, фауной и ноосферой!
Как ни чудовищно это выглядит сейчас, но я испытал облегчение. И вовсе
не потому, что ненавидел родителей, возможно, я даже любил их. Просто
произошла меньшая из бед: погибли мои мать и отец, а мог бы Он, Отец всех
планет и галактик.
"Без родителей можно прожить, - думал я, - без Него жизнь немыслима!"
Тем я и утешился тогда. И вот что примечательно: я не могу вспомнить
лица матери и отца, они ускользает в туман. А Его лицо не вырубить из
памяти, врезалось в нее навечно, хотя ни разу не видел въяве...
Инициаторами галактической войны были люди, но воевали импьютеры и
автостратеги. Военная машина, с ее множеством перекрестных связей и
колоссальным быстродействием, исключала участие человека в выработке
решений. Техника воевала с техникой, а люди были расходным материалом.
Да, война не стала абстрактным явлением. Она требовала человеческих жертв
и получала их. Человек пасовал перед техникой, не мог обороняться от нее.
Но признаться в этом - значило поставить под сомнение основу основ:
каждая из сторон считала войну праведной и собиралась воевать "до
победного конца", каким бы он ни был!
И вот у нас придумали "всеобщую оборону", которая создавала видимость
причастности людей к судьбам войны.
От мала до велика маршировали (в тридцатом-то веке!), устраивали
учебные тревоги, распыляли мишени в тирах, состязаясь с импьютерами.
"Всеобщая оборона" имела символическое значение. Да и вся наша система
зиждилась на символах, атрибутах и лозунгах. Они подогревали энтузиазм.
Надо признать, что долгие годы его удавалось поддерживать на точке
кипения. И только благодаря Ему, Отцу всех планет и галактик, в чей гений
слепо верили не только мы, дети, но и взрослые, даже многие
чернопланетники.
Я не ошибся, думая, что проживу без родителей. Обо мне позаботился Он,
так сказали в интернате, где я провел пять дет.
Из этого времени запомнились, главным образом, военные игры, бравурная
музыка, под которую мы печатали шаг, торжественная присяга ("Я, юный
гражданин Великой галактики, перед лицом своих товарищей клянусь, что
никогда не... " - далее следовал перечень запретов).
Мы уничтожали, разумеется, на дисплеях имитаторов, полчища вражеских
дисколетов, десантировались на Кривые миры, до того омерзительные, что
взрывать их доставляло удовольствие. Таким было мое "счастливое детство".
Сейчас я беру эти слова в кавычки. Но правомерно ли? Разве я не был
по-своему счастлив? Да и что такое счастье, может быть, счастлив
тот, кто в него верит?
Другого детства никто из нас не знал, сравнивать было не с
чем!
В детстве и даже юности я искренне считал, что только мы, живущие под
крылом Отца всех планет и галактик, по-настоящему свободны. Я ненавидел
(или думал, что ненавижу) Кривые миры и населявших их монстров, был готов,
став взрослым, исполнить свой интерпланетный долг: помочь (конечно же,
силой оружия!) этим чудовищам обрести свободу. Им ничего другого не
останется, ибо свобода - осознанная необходимость.
Познакомились мы с Леном при довольно странных обстоятельствах. Я в то
время учился на круге практической космогонии, Лен - на импьютерном.
Располагались они на изолированных уровнях огромного, заглубленного в
землю комплекса. Из-за секретности, возведенной у нас в ранг высшей
добродетели, круги не соприкасались. Вероятность повстречаться,
познакомиться и, тем более, сблизиться с Леном была невелика. И все же
это произошло.
Раз в неделю мы с утра и до вечера занимались "всеобщей обороной", как
все граждане планеты. При таком глобальном охвате инструкторов военного
дела не хватало. Не знаю, когда Лен успел этому научиться, но он
безупречно разбирался в оружии и, как мне казалось, любил его. Лишь
совсем недавно, перебирая в памяти наши беседы, я вспомнил эпизод,
который в свое время истолковал неверно.
Разбирая мезонную пращу (мы были вдвоем), Лен проронил:
- Чтобы победить врага, его надо знать в совершенстве.
- Ты о Кривых мирах? - спросил я тогда.
Лен промолчал, а я смутился, подумав, что не следовало задавать вопрос,
если ответ очевиден.
Как знатока вооружений, Лена, несмотря на студенческий статус, назначили
нашим инструктором. Завидев впервые его тощую угловатую фигуру, мы впали в
игривое настроение, уж больно она была нелепа. Но через полчаса забыли о
насмешках. Еще бы! Он расчленил на микроблоки деструктор, считавшийся
неразборным, и сгреб их в кучу.
- Конец деструктору! Что теперь будет... - прошелестел шепоток.
- Как что? Отправят прямиком на Черную планету. Это же вредительство! -
ляпнул красавчик Укс, которого я терпеть не мог за склонность к доносам.
Однако у нас на глазах разрозненные детали как бы сами собой соединились
в единое целое: инструктор работал с быстротой и ловкостью фокусника.
Причем учебный деструктор, в котором и эаряда-то не могло быть, повел себя
как боевой - Лен мгновенно лишил Укса роскошной шевелюры, отчего тот стал
похож на неоперившегося цыпленка, а затем протянул ему оружие:
- Теперь твоя очередь!
Но Укс не решился на прицельный выстрел.
- Не страдай, через месяц отрастет, - прокаркал Лен.
Деструктор пошел по рукам. Каково же было наше изумление, когда
оказалось, что он таки учебный!
- Как вы это сделали? - хором вскричали мы.
Глаза Лена высекли искру.
- Из боевого каждый дур-рак... А меня-то, надеюсь, таковым больше не
считаете?
Много ли надо, чтобы завоевать авторитет? Иногда достаточно маленького
чуда. Лен совершил его на наших глазах, и мы были покорены раз и навсегда,
Ни вихлявая походка, ни каркающий голос уже не казались нам смешными. Даже
очевидный недостаток Лена - неряшливость, - как ни странно, приобрел чуть
ли не аристократический оттенок. Теперь уже мы посмеивались над Уксом,
внешности которого прежде завидовали.
Между тем, он оказался провидцем, но и об этом - позже...
Спустя месяц мы познакомились заново. И опять же при обстоятельствах,
далеко не ординарных.
Мне, мягко говоря, недостает мужества. Вот и захотелось доказать себе,
что в экстремальной обстановке буду не хуже других.
Я решил заняться лунапультой, как раз набирали группу.
Гравипультироваться на Луну представлялось мне верхом отваги. Добавлю, что
в глубине души копошился и червячок тщеславия: а вдруг посчастливится
установить рекорд, долететь до Луны быстрее всех!
Какое же изумление я испытал, когда на первом же занятии встретил Лена! Я
бы не удивился, окажись он и здесь инструктором. Но он был всего лишь
курсантом-новичком, как и я!
И все же сознание его превосходства мешало мне подойти к нему. А он, узнав
меня, подмигнул так запросто, словно мы уже давно были приятелями.
- Не боишься гр-равипультироваться? - спросил, понизив голос.
- Нисколько! - поспешно воскликнул я и почувствовал, что краснею.
- Ну-ну. Молодец! А я, бр-рат, трушу. Еще как трушу!
- Вы? Не может быть!
- Правда, боюсь. Ты уж не выдавай меня, ладно?
Конечно же, Лен соврал насчет трусости. Посмеивался в душе, когда я,
пыжась от гордости за его дружеское доверие, пообещал:
- Будьте спокойны, не выдам.
- Вот и хор-рошо, - прокаркал Лен.
Так мы стали друзьями.
Впрочем, наши отношения не были равноправными. Лен частенько подтрунивал
надо мной, но делал это так, что я никогда не мог понять, смеется он или
говорит серьезно.
- Ты пробовал когда-нибудь крогусы? - мог спросить невзначай.
- А сам-то пробовал?
- Угу.
- Но ведь крогус распадается за тридцать секунд!
- На Земле, - уточнял Лен.
- Не хочешь ли сказать, что бывал на...
- Вот именно.
И следовал подробный рассказ об охоте на крогусов во внеземелье. А я не
знал, верить ему или нет.
Словом, Лен относился ко мне как взрослый к подростку - чуточку
снисходительно. Мы были почти ровесниками, но в знании жизни он опережал
меня лет на десять.
Я стал для него кем-то вроде любимого братишки. Но ведь при всей любви к
младшему брату его не посвящают в то, чего по возрасту не полагается
знать. Я же все сильней прикипал к Лену душой и, что скрывать, подражал
ему. Говорили, что даже в голосе у меня появились каркающие интонации.
У Лена были "равноправные" друзья в недоступном мне мире. Я ревновал его
к ним до боли, до с трудом скрываемых слез. А он, связанный со мной
странными узами, замыкался всякий раз, когда я проявлял настойчивость в
попытках перейти рубеж, отделявший наши дружеские отношения от истинной
дружбы.
Смуглый, точно обугленный, с утрированно резким абрисом лица,
масляно-черными выпуклыми, даже выпученными, глазами, в которых, правда,
угадывался недюжинный ум, Лен буквально притягивал женщин. Я не мог
понять, что они в нем находили: он ни на йоту не отвечал моим
представлениям о мужской красоте. Мне было невдомек, что уродство бывает
столь же привлекательно...
Меня коробила и одновременно возбуждала близкая к цинизму легкость, с
которой Лен относился к женщинам. Сам же я отличался стеснительностью и
целомудрием, над чем он постоянно подшучивал.
- Что краснеешь как девственница перед зачатием? - говорил, видя, как я
морщусь от похабщины. - Пор-ра научиться называть вещи своими именами!
И при том в любовные похождения не вовлекал, в них участвовали лишь
"равноправные" друзья. Все же его эротические рассказы (подозреваю,
что многое в них было приукрашено) не могли не разжечь во мне
чувственности, еще долго остававшейся неутоленной.
Мне упорно не везло в любви. Одну из неудач я переживал особенно тяжело.
Казалось, жизнь утратила смысл. Я молился богу, в которого не верил,
чтобы он наслал на меня мезонный дождь. Но, увы, Кривые миры явно
пренебрегали моей персоной.
Если бы не Лен... Он не отходил от меня, выхаживал как больного. Окружил
такой заботой, такой нежностью, что за одно это я должен был помнить его
до конца дней.
- Да плюнь ты на нее... - утешал он. - У тебя все впер-реди! Таких,
как она, у тебя, знаешь, будет сколько?
Но утешения не помогали, и он, словно лекарством, поил меня разведенным
спиртом и читал стихи. Я проваливался в сон под звуки его каркающего
голоса...
И еще один эпизод, нет, событие, покачнувшее мои жизненные устои, приходит
на память. Однажды Лен спросил:
- Ты любишь Его?
- Да кто ж Его не любит?!
- Ну я, напр-ример.
Я был потрясен. Слова Лена показались мне по меньшей мере кощунственными.
Они преследовали меня, вспыхивая в мозгу вновь и вновь:
"Я... не люблю... Его!!!"
А сам-то я за что люблю?
Нет, кумир еще не рухнул, но что-то в нем потускнело, сделалось не
столь бесспорным. Революции в моем сознании не произошло, для этого я был
слишком ортодоксален. Однако появились сомнения, захотелось разобраться
своим умом в том, что прежде принималось на веру.
Рисуя в памяти портрет Лена, я не могу опустить и такой штрих. Был среди
лунапультистов один противный тип, иначе не назову. Он вечно ко всем
цеплялся, затеивал ссоры. Находчивостью и остроумием не отличался,
аргументам предпочитал брань. И как-то, в ответ на меткую реплику Лвна,
крикнул ему:
- Заткнись, поганый лириец!
Лицо Лена превратилось в маску. На ней черным огнем пылали огромные
угли-глаза. Я думал, Лен убьет мерзавца. Но он лишь сказал с ледяным
достоинством:
- Да, я лириец. И горжусь этим.
Помню, меня поразила его дикция. Она была безупречна.
Лен неизменно подавлял меня своим превосходством. Лишь в увлечении
лунапультой мы шли на равных. Здесь я даже вырвался вперед:
гравипультировался первым и тем самым - уверен! - вызвал у него досаду,
хотя он ничем ее не проявил.
Вспоминаю о лунапульте, как о самом ярком в жизни. По остроте ощущений,
полноте чувств нет ей равных. Позднее, став космопроходцем, я не однажды
бывал в гораздо более острых ситуациях, если оценивать их объективно, а не
эмоционально. Чего стоит, к примеру, зациклиться в пространстве-времени!
А ведь со мной это случилось...
В тот раз я испытал чувство обреченности, покорную готовность
примириться с неизбежным. Страх и печаль сплелись в душе. Но меня не
покидал трезвый взгляд на то, что произошло. При всей остроте ситуации не
было остроты ощущений! Вероятно, оттого, что я уже стал стопроцентным
профессионалом.
Лунапультой же занимаются любители. И вся она - взрыв эмоций! Тебя
приподнимает над Землей, и несколько секунд висишь беспомощный, не
чувствуя опоры, в зыбком равновесии. Затем - у-ух! - Земля падает из-под
ног, а ты несешься ввысь, к свету, к небесной голубизне, к Солнцу. И
кажется, что рассекаешь телом не податливый воздух, а толщу воды. Каждое
облако как тяжелый пласт...
Один за другим отстреливаются ускорители-антигравы. Обойма пустеет.
Небо уже густо-синее, на нем проступили звезды, еще чуть мерцают... Но вот
превратились в мертвую россыпь льдинок на матово-черном фоне.
Затмилось Солнце, всплыл огромный диск Луны. До нее лететь и лететь... В
тишине. В невесомости. Сквозь пустоту, где нет ни упругого сопротивления
среды, ни ветерка.
Летишь наедине с Вселенной и... собственной гордыней, не думая о
реалиях войны - дисколетах-перехватчиках, барражирующих на границах
Солнечной системы, недавней атаке корпускуляров, когда словно лезвием
срезало вершину Эвереста, неудавшейся попытке Кривых миров растопить льды
Антарктиды и вызвать затопление материков...
МЫСЛИ абстрактные и возвышенные - о величии мироздания, тайне разума и
смысле бытия, о высшей силе, есть ли она?
Вот и все о лунапульте. Не она главное в моих воспоминаниях. Их становой
хребет - наша с Леном дружба. И неотрывная от нее история сенсационного
завершения галактической войны.
Обремененный годами, я не могу не думать о природе войн, их корнях.
Неужели война - непременная спутница разума? Ведь чем совершеннее разум,
тем изощренней создаваемые им орудия уничтожения, реальней апокалипсис. Но
разве не разум в пред-роковой миг отодвигал его... на неопределенный
срок?
Много столетий битвы сотрясали земной шар, пока он не стал для них
тесен. Тогда вся Солнечная система, с ее планетами, спутниками,
астероидами, превратилась в арену военных действий. И этого оказалось
мало - война выплеснулась в Галактику, захлестнула ее.
На очереди была Вселенная, и лишь законы природы, словно неприступные
бастионы, еще преграждали путь войне. Но если бастионы нельзя взять
штурмом, то их можно обойти! Поиском обходных путей и занимались, со всем
упорством, на какое были способны, лучшие умы как одной, так и другой
враждующих сторон. И кто знает, не заполыхал ли бы вселенский пожар, если
бы огонь не погасил Лен...
Замечу, что его исключительность, столь очевидная сегодня, в то время
вовсе не бросалась в глаза. Даже я, всецело находившийся под влиянием
Лена, не отдавал себе отчета о масштабах этой могучей личности и
представить не мог, какое уникальное место в истории человечества займет
мой единственный друг.
Однажды Лен сказал походя, как о чем-то несущественном:
- Знаешь, я вчер-ра женился.
- Как женился? - ошеломление переспросил я.
- Как все женятся, - усмехнулся Лен.
Я был унижен, нет, морально раздавлен. Человек, называвший себя моим
другом, не счел нужным посоветоваться со мной, не предупредил заранее,
не познакомил с невестой!
Захотелось ударить его, крикнуть что-нибудь оскорбительное.
"Поганый лириец!" -- чуть было не сорвалось у меня с языка.
К счастью, я так и не произнес этих подлых слов, иначе мы бы расстались
навсегда.
Лен забеспокоился.
- Да что ты... Не бер-ри в голову! Так уж получилось... Не мог я не
жениться, понимаешь? Свадьба завтра. Пр-риходи, хор-рошо?
- Сначала женишься, потом на свадьбу приглашаешь, да?
До этого я не раз бывал у Лена. Его отчим, глава коммерческой фирмы, -
мужчина лет пятидесяти, крупный, шумный, ироничный, при встречах
похлопывал меня по плечу:
- Живем, юноша?
- Живем, - в тон ему отвечал я.
Этим наше общение и ограничивалось. Он сразу же переставал меня замечать,
как будто я внезапно превращался в невидимку.
Между Леном и отчимом существовали странные отношения: оба вели себя так,
словно были ровесниками. Лен называл отчима по имени: Поль, тот, в свою
очередь, не стеснялся при пасынке в выражениях, пересыпая речь
скабрезностями.
Мать Лена (язык не поворачивается назвать ее мачехой) была хрупкой
болезненной женщиной. На первый взгляд, она совершенно не подходила
жизнерадостному мужу, но жили они, как мне казалось, дружно или, во всяком
случае, мирно.
Лен относился к матери с обожанием, однако и ее называл только по имени:
Анна. Ни разу не слышал, чтобы он сказал ей: "мама".
После женитьбы Лен и Рина (так звали его жену) перебрались в отдельную
жилую секцию...
Теперь я знаю, что наши давние предки смотрели в будущее с неистребимой
надеждой: все проблемы разрешатся, воцарится гармония, любое желание сразу
же исполнится. Ради этого утопического будущего они переносили тяготы и
лишения, отказывали себе в самом необходимом, словом, жертвовали
настоящим. Вера в светлое будущее, не свое - потомков, была для них
смыслом жизни, оправдывала любые несуразицы.
Это взгляд с высоты сто тридцатого века. А тогда, в веке тридцатом, мы
были так же наивны и легковерны...
Впрочем, попади предки в наш тридцатый век, они, вероятно, поначалу
приняли бы желаемое за действительное. Ведь мы бы уверяли их, что живем
лучше всех, что наше общество самое справедливое, гуманное, прогрессивное,
и если бы не Кривые миры...
Но пращуры вовсе не потеряли бы головы от обилия и могущества техники.
Рано или поздно они бы разобрались в ситуации. Им стало бы ясно, что
совсем не жажда астральных открытий разбросала людей сначала по Солнечной
системе, затем по Галактике. И что вовсе не Кривые миры повинны в наших
бедах.
Сколько бы тогда ни уверяли предков, что мы самые счастливые, что
преимущества нашей общественной системы очевидны и не нуждаются в
доказательствах, они бы не поверили, а лишь убедились бы с горьким
разочарованием: моральные устои человечества отнюдь не сделались крепче.
И кто знает, не прокляли бы они себя, а заодно и нас?
Сознавал ли это Лен? Думаю, да. Но в нем сочетались две, казалось бы,
несовместимые ипостаси: мыслитель, болеющий за судьбы людей, и
обыватель, которому "ничто человеческое не чуждо". О первой из них я в то
время не подозревал, ее заслонила вторая. Не случись с Леном беды, он,
возможно, так и остался бы обывателем...
Итак, правдами, а скорее, неправдами, отчим обеспечил новобрачных
жильем, о чем большинство молодоженов в то время не могли и мечтать. Лен
был счастлив, а я...
С самого начала мы с Риной невзлюбили друг друга, и немалую роль в этом
сыграла ревность. К тому же меня бесили ее капризы. А Лен, сердцеед и
баловень женщин, потакал ей во всем. Я не мог видеть, как он лебезит перед
ней, не наделенной ни красотой, ни умом, ни добрым сердцем!
Первое время я изредка навещал их. При моем появлении Рина,
поздоровавшись сквозь зубы, уходила в спальню. Если Лен не спешил вслед за
ней, то через десяток минут оттуда доносились рыдания.
- Ринуся нездорова, - смущенно говорил Лен и бежал к жене..
Я поневоле выслуживал диалог:
- Ну не надо, р-рыбка, успокойся!
- Ты меня не любишь, злой, нехороший!
- Лоблю!
- Тогда зачем к тебе приходит этот... этот...
- Тише, Р-ринуля, умоляю!
- А я не хочу тише! Обещал ведь, обещал... И снова он!
- Ну не могу же я его выгнать...
Стало ясно, что Лен все больше тяготится общением со МНОЮ. И мы перестали
встречаться...
Год спустя Рина родила. Лен забросил занятия. С лунапультой было покончено
еще раньше, сразу после женитьбы.
Обо всем этом я узнавал от случая к случаю. Рассказывали, что Лен пошел
работать, однако его заработки казались Рине оскорбительно маленькими, и
он завербовался в испытатели спасательных капсул: помог опыт
лунапультиста. Но при первом же спуске покалечился, к счастью, не сильно.
Прошло несколько лет. Я с трудом отвыкал от Лена. Замкнул круг, стал
работать по специальности - космогонистом в Центре орбитального
проектирования, наглухо засекреченном. А Лен... По слухам отчим
пристроил его в свою фирму наладчиком импьютеров или кем-то в этом роде.
И все же окончательно забыть друга я не смог. нет-нет и проявлялись в
памяти угловатая фигура, вихлявая походка (он словно шел на ходулях и
боялся упасть), черные навыкате глаза, блестевшие даже в сумерках. А
потом, как только что произносимые, слышались слова: "Да, я лириец и
горжусь этим!" или: "Ну не могу же я его выгнать!"
Как-то я встретил одного из "равноправных".
- Привет!
- Привет!
- Как Лен?
"Равноправный" поморщился.
- Знать его не желаю!
- Ты? Лена? Да что случилось?
- Будто не знаешь! Этот ворон оказался врагом Галактики!
- Лен? Врагом? Не может быть!
- Ха-ха!
Почему-то именно это "ха-ха" меня убедило: с Леном несчастье. Но, вопреки
обыкновению, я не поверил, что он враг Галактики, хотя память
воспроизвела наш диалог: "Ты Его любишь?" - "Конечно, кто же Его не
любит!" - "Я, например..."
Любит - не любит... Разве не любить Его - значит быть врагом?
Я сказал с укором:
- А ведь вы были друзьями!
"Равноправный" вздрогнул.
- Я был другом этого вонючего лирийца? По бабам мы с ним шлялись, что
верно, то верно. Липли они к нему, заодно и мне перепадало. А дружок у
него один - ты! - Он мерзко ухмыльнулся. - Может, и с тобой, как с бабой,
забавлялся?
Я ударил его изо всех сил. За Лена, за себя и за тех женщин, о которых
он сказал: "И мне перепадало".
Отлетев на несколько шагов, "равноправный" вскочил и, грозя кулаком,
крикнул:
- Отправляйся к своему дружку на Черную планету! Там тебе место!
Какой подлец! А я? Тоже откажусь от друга? Тем более что есть, чем
оправдаться перед совестью: разве не Лен пожертвовал нашей дружбой ради
каприза Рины?!
Рина... Жена врага Галактики! От нее же все отвернулись! Каково ей
сейчас...
И я поспешил к Рине. По пути обдумывал, что скажу ей. Выходило примерно
так:
"Дорогая Рина! Мы не ладили, но сейчас это не имеет значения. Чем я могу
помочь?"
Меня всегда раздражал беспорядок в жилище Лена. Мой друг пренебрегал
опрятностью, как чем-то мало существенным. Но Рина была еще неряшливей и,
плюс ко всему, обладала поразительной способностью приводить в негодность
бытовые автоматы.
Поначалу Лен чинил их, но потом махнул рукой, и некому стало заниматься
приборкой. Одежда Рины обычно бывала разбросана, использованная посуда
из-под сублимированной пищи подолгу ожидала утилизации, постель весь день
оставалась незастланной ("Зачем стелить?" - говорила Рина. - Ведь на ночь
все равно придется расстилать. Это мне надо?").
Теперь же, - отметил я машинально, - в прихожей было прибрано,
робот-привратник, прежде чем открыть дверь в гостиную, почистил мне
ботинки. Из кухни донесся соблазнительный запах, и я вспомнил, что с утра
не ел...
Рину трудно было узнать: она была одета аккуратно и даже, насколько я мог
судить, изысканно.
- Дорогая Рина... - начал я заученно. - Поверь, я только сегодня узнал...
Убежден, Лен ни в чем не виноват!
- Не виноват? А кто обрек меня на убогое существование? Сколько я
натерпелась! - театрально всхлипнула она, но, тронув ресницы, мгновенно
успокоилась и продолжала деловым тоном: - Вижу, ты действительно ничего не
знаешь. Я больше не жена Лену. Живу с Полем.
- Что-о? - воскликнул я и рухнул в кресло: ноги меня не держали. - Ты
живешь с Полем? Но он же старик!
Рина криво усмехнулась.
- Много ты понимаешь! Поль больше подходит мне как мужчина. Да что тебе
объяснять, ты и бабы-то наверняка не имел! - В ее голосе прозвучали
интонации Лена: чего-чего, а цинизма она у него набралась.
Видя мое возмущение, она сочла все же нужным оправдаться:
- Что мне оставалось делать? С голода подыхать?
Я огляделся.
- А сын где?
На минуту Рина смешалась, потом бросила с вызовом:
- Тебе-то что? По какому праву суешься не в свое дело?!
Видимо, выражение моего лица напугало ее.
- Но-но, не кипятись! Сын в хорошем месте.
- В интернате?
- Допустим. Ну и что, ты против коллективного воспитания?
- Я сам из интерната.
- Вот видишь, - сказала она, торжествуя. - не я одна отдала ребенка туда.
- Мои родители погибли.
Она передернула плечами.
- Считай, что я тоже погибла. Нет меня, слышишь?
В этот момент вошел Поль. Царственным жестом протянул руку.
- Живем, юноша?
Надо было плюнуть ему в лицо, отхлестать по холеным щекам. Но я сдержался.
Руки не подал, молча ушел. И потом казнил себя презрением за это бегство.
Впервые мое мировоззрение дало глубокую трещину. Подсознательно я уже
давно созрел для переоценки ценностей, но не спешил с ней в тщетной
надежде уберечься от потрясения. Не так-то просто разрушить то, что с
детства было осью, вокруг которой вращается нравственная Вселенная.
Признать, что святыня на самом деле блеф, мираж, означало для меня
катастрофу. И как я ни отодвигал ее, она наступила.
"Вначале обманывали меня, затем обманывал себя я сам. А что теперь?" -
такие мысли жалили мозг. Но я должен был скрывать их, иначе оказался бы на
Черной планете.
"Туда тебе дорога!" - "равноправный" был недалек от истины.
И я действительно попал на Черную планету, хотя совсем не так, как туда
обычно попадали...
Меня неожиданно вызвал президент Центра орбитального проектирования.
- Есть мнение, что условия существования на Черной планете недостаточно
суровы. Климат благоприятствует врагам Галактики. Вам надлежит
промоделировать на месте орбиту так, чтобы в результате коррекции
средняя продолжительность жизни чернопланетников сократилась хотя бы вдвое.
"Стать палачом? Ни за что!" - подумал я, а вслух произнес уклончиво:
- Предложение лестное, но вряд ли я справлюсь.
- Справитесь! - жестко сказал президент. - Вы квалифицированный
космогонист. Но если у вас есть принципиальные возражения...
Я понял, что, отказавшись, все равно попаду на Черную планету, только
уже в ином качестве, и был вынужден согласиться.
Но не только малодушие толкнуло меня на этот шаг. Я надеялся, что смогу
разыскать Лена и помочь ему. Если же откажусь, - пошлют другого. И он
ревностно выполнит чудовищное задание. Я же его сорву, чего бы мне это
ни стоило...
Уже на Черной планете у меня возник план. В моем распоряжении был
уникальный мультиимпьютер, без которого невозможно промоделировать
коррекцию орбиты. Но ведь безотказной техники не существует!
И вот мультиимпьютер отказал (разумеется, не без моей помощи). Я
потребовал немедленно прислать специалиста-ремонтника. Конечно же, в
лагерном штате такого не нашлось, а "специалисты" по допросам с
пристрастием были здесь бессильны.
- Ищите среди контингента! - приказал я.
Мне попробовали возражать, ссылаясь на инструкции, но, наделенный
полномочиями, я не церемонился, и стоило мне намекнуть, что за срыв
задания чрезвычайной важности кое-кто может оказаться по ту сторону
колючей проволоки, как хлынул поток импьютерщиков. Не подозревал, что их
здесь так много!
Я не мог смотреть в глаза этим изможденным людям: никто из них, даже в
лучшие времена, не сумел бы найти неисправность, потому что ее...
попросту не было! Я ухитрился перегрузить мультипроцессор. Считалось, что
ни в одном из режимов сделать это невозможно. Однако я синтезировал
особый, не встречавшийся на практике, режим - ввел в мультиблок древнюю
сказку про белого бычка, где конец автоматически становился началом, и
так цикл за циклом до бесконечности.
Спустя сутки непрерывной работы наступила спровоцированная мной
перегрузка, и распознать ее, не располагая ключом к секрету, мог разве
лишь гений.
Уходили, понурившись, преданные моим коварством импьютерщики.
"Какой же я мерзавец!" - думал я, глядя им вслед...
Но цель воистину оправдала средства: наконец появился Лен.
Он и впрямь был похож на ворона, только с подрезанными крыльями. Худой,
сутулый, уже не смуглый, а землисто-черный. Стриженая голова в шишках -
раньше они не бросались в глаза. Нос заострился еще сильнее и напоминал
клюв. Взгляд потускнел и потерял осмысленность.
- Это я, Лен, я!
Он смотрел, не узнавая.
- Да очнись же!
- Идиот! Кр-ретин! - прокаркал он едва слышно. - Ты знаешь, чем р-рискуешь?
И, не выдержав, зарыдал. На меня обрушился поток бессвязных слов:
- Др-руг мой... А я-то думал... Пр-рости меня... Не отвер-рнулся...
Др-руг...
- Молчи и слушай! - прервал я его излияния, а затем рассказал о своей
незавидной роли, утаив, однако, причину "поломки" мультиимпьютера: нужно
было выяснить, что представляет собой Лен как импьютерщик, - стоит ли на
него рассчитывать или лучше действовать в одиночку.
К моему разочарованию и великой радости, он легко распознал уловку, но не
обиделся, а даже похвалил:
- Умно придумано. Только можно еще умнее. Вот так... Предо мной был
прежний Лен-инструктор, и я с восхищением внимал каждому его слову.
С этого часа заключенный 3.138.795 (лагерное "имя" Лена) поступил в мое
полное распоряжение. Целый месяц (всего лишь месяц!) мы не расставались.
- Как ты угодил сюда? - спросил я его, когда план действий был составлен.
- Донесла эта... - он грязно выругался. - Думаешь, почему ее не взяли? А
ведь должны были взять: жена вр-рага Галактики.
- Неужели донесла? Зачем?
- Чтобы от меня избавиться. Я сболтнул при ней, что наш строй
лжив и лицемерен. Она ухитрилась записать мои слова на микромнем. Еще
добавила от себя, и кроме измены родине мне влепили шпионаж в пользу
Лир-ры, генетическую диверсию. Ведь я лир-риец. Поганый лир-риец...
- Перестань!
- Жаль Анну и сына, тяжело ему будет в жизни.
- А Поль?
- Что Поль? Она такая баба, что любого... Переспал бы с ней р-разок, понял
бы!
- Значит, Поля оправдываешь?
- Не то чтобы оправдываю, но отношусь с пониманием.
- Неужели мог бы поступить как он?
- Не знаю... Пр-раво, не знаю... Все может быть.
Больше мы к этому не возвращались...
Лен еще раз доказал свое превосходство в интеллекте - предложил
решение, которое никогда бы не пришло мне в голову: я ведь готовился
сорвать или хотя бы отсрочить коррекцию ценой собственной жизни...
- Орбиту мы скорректируем, - успокоил меня он, - только иначе, чем тебе
приказали. Комплекс программ можно переполюсовать так, что никто не
заметит "ошибки" и коррекция не ухудшит климат, а, наоборот, улучшит.
Но спохватятся не скор-ро, потому что сначала произойдет ухудшение и
только потом...
На прощанье мы обнялись. Оба понимали, что видимся в последний раз...
Говорят, лунапульта воспитывает мужество. Очевидно, ко мне это не
относится. По возвращении на Землю меня охватила паника. Я ожидал ареста,
на ночь не раздевался и не ложился в постель. Прислушивался к звуку
шагов: не за мной ли? Засыпал под утро, измученный, с мыслью: "будь, что
будет!"
По совету Лена, отчитываясь перед начальством, я оговорился, что в работе
мультиимпьютера наблюдались неполадки, и ПОЭТОМУ результаты моделирования
нуждаются в дополнительной проверке. Это была страховка от разоблачения:
ведь я сам настоял на экспертизе. Впрочем, о какой страховке можно
говорить в Великой галактике!
Лен оказался прав, - эксперты не обнаружили следов переполюсовки. Казалось
бы, можно было успокоиться. Но психика моя, видимо, пошла вразнос: я
решил бежать, не дожидаясь разоблачения, которое рано или поздно меня
ожидает.
Мне сказочно повезло: как раз в это время комплектовали трансвселенскую
экспедицию, и я, "столь блестяще" справившийся с предыдущим заданием, был
включен в ее состав.
Кому понадобилось посылать корабль во Вселенную в тяжелое военное время?
Конечно же, Отцу всех планет и галактик. Зачем? Да чтобы поднять дух
народа! Энтузиазм нуждался в новой порции горючего. Великой галактике
требовались герои, маяки, чей пример свидетельствовал бы: ради будущего
стоит пожертвовать настоящим.
А члены экспедиции были обречены на тысячелетние скитания, ведь при
фазовом переходе через пространственный нуль время замедляется и
бортовой год длится земные столетия. Меня это более чем устраивало...
Так я стал космопроходцем.
Впоследствии много было наговорено о палаческом режиме тех лет,
подавлении свобод, торжестве насилия. И во всем винили Его, который
"предал идеалы", "обожествил себя", "был жесток и коварен". Ну что ж,
портрет "Отца" точен, и я не собираюсь его оспаривать, хотя людям моего
поколения трудно смириться с тем, что бог, которому они большую часть
жизни поклонялись, оказался сатаной. Чтобы признать это, требуется
мужество, а им наделен не всякий.
Но не меньшее мужество необходимо в объективной оценке его вины, сколь
бы она ни была безмерна. Проше всего найти козла отпущения и списать на
него издержки целой эпохи.
Да, он стал нашим злым гением. Но ведь создали и вскормили его мы, та
самая система, которой каждый из нас гордился. Она была задумана как
царство справедливости, антитеза строю эксплуатации и угнетения. Однако
"благими намерениями устлана дорога в ад", как утверждали древние...
Идеалы нового общества незаметно переродились в догматы. Подвергать их
сомнению стало смертным грехом. В них нужно было слепо верить, а слепая
вера - основа любой религии. Именно религия подготовила почву для
рабского ярма, которое наши прапрапрадеды торжественно водрузили на шею
под пламенные речи о свободе и равноправии.
Религия рождала святых, наша система - вождей. Нас никто не сделал
рабами, мы стали ими по призванию. Нам был необходим Вождь, мы жаждали
Его. И умри Он, неизбежно появился бы другой "Отец всех планет и галактик".
Те миллионы, кто не поддался общему безумию, были частью уничтожены, а
частью изгнаны с Земли в никуда. Это "никуда" и стало со временем "Кривыми
мирами".
А мы... Несколько поколений людей Земли прошли через фильтр,
отсеивавший самых честных, самых отважных, самых свободолюбивых. Тускнела
радуга индивидуальностей. Не помог и генетический обмен, в результате
которого Лен сделался землянином.
Мой рассказ не космическая опера. Сознательно обхожу молчанием
космопроходческие приключения. Не стану говорить и о фантастических
переменах, происшедших за тысячи лет моего отсутствия. Я до сих пор не
осмыслил их.
Вы уверяете меня, что человечество достигло идеального благополучия. А в
моем мозгу вместо слова "достигло" звучит "постигло". Может, вас
постигло благополучие, как постигает беда?
Так и подмывает возликовать, умилиться увиденным, возрадоваться за вас,
сказать себе:
"Вот видишь, жертвы были не напрасны!"
Но меня предостерегает образ гипотетического предка, очутившегося в
тридцатом веке, как я в сто тридцатом.
Ведь поначалу он пришел в восторг...
Конец моего рассказа, скорее всего, вызовет разочарование. Все, или
почти все, о чем я могу еще поведать, известно из учебников истории.
Не было ни победы, ни революции, ни переворота. Казавшаяся нескончаемой
галактическая война завершилась настолько буднично, что поначалу этого
никто не осознал. Вдруг прекратились мезонные дожди, исчезли корпускуляры
и дисколеты-перехватчики. По-прежнему всходило и заходило Солнце, но люди
почему-то перестали гибнуть...
Прошли века. И вот я стою перед грандиозным монументом. Право же,
монументы - самое постоянное в нашем изменчивом мире. Они существуют с
незапамятных времен и останутся бронзово-гранитной памятью о человечестве,
когда оно исчезнет.
В мою эпоху изваяния, воздвигнутые на Земле, эти каменные колоссы и
гиганты из нержавеющих сплавов, восславляли одного-единственного человека.
Ими Отец всех планет и галактик тщился увековечить себя при жизни. Но они
рассыпались в прах, потому что были высечены рабским резцом.
Высящийся надо мной монумент уже пережил века и переживет вечность.
Полированная стела из бездонно-черного лабрадорита с россыпью
перламутрово-голубых брызг, напоминающей Млечный путь, уходит,
насколько достает глаз, в звездное небо, сливаясь с ним. Кажется, нет ей
конца даже в глубинах Вселенной, откуда я только что возвратился.
Вертикальная трещина рассекла стелу надвое, и бронзовый исполин,
совершенно не похожий на Лена, - орел, а не ворон, - в титаническом
усилии стремится сомкнуть разошедшиеся части. Наперекор силам отталкивания
они уже сдвинулись, вот-вот соприкоснутся. И не гранитные глыбы это, а
расторгнутые половины Галактики...
Мне уже рассказали, каким необычайным образом закончилась галактическая
война и какую роль сыграл в этом Лен.
Вскоре после моего бегства (называю вещи своими именами) десантная эскадра
Кривых миров захватила Черную планету. Надо полагать, это вовсе не
опечалило Лена и его товарищей по несчастью. Не стоит обвинять их в
отсутствии патриотизма - каждый понимает его по-своему.
На Кривых мирах импьютерный гений Лена развернулся в полную силу.
Здесь он сделал великое открытие: установил, что позитронный мозг
импьютера обладает подсознанием.
Лен распорядился своим открытием как нельзя лучше: ввел в один из боевых
импьютеров подсознательное отвращение к войне. Этого оказалось
достаточно, чтобы возникла своего рода антивоенная эпидемия. Вирус
неприятия войны передавался от импьютера к импьютеру. И по обе стороны
противоборства импьютеры уничтожали оружие.
Галактическая война, которая была детищем людей, но делом импьютеров,
стала невозможной: распались на атомы гравитационные бомбы, деструкторы,
мезонные пращи, погасли дюзы боевых звездолетов, иссякла энергия
корпускуляров.
И людям пришлось смириться с окончанием войны...
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2002 12:36
Last-modified: Fri, 16 Aug 2002 08:42:02 GMT