Игорь Росоховатский. Триумф "каскадеров" ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991. OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 "...Наконец-то я у истоков. Именно здесь рождается еле заметный под тонкой коркой льда "ручеек", который затем, в зависимости от обстоятельств, становится полноводной рекой или застойным засасывающим болотом... Мое воображение настроено на одну волну и так натренировано, что с поражающей меня самого ясностью и выпуклостью показывает все превращения этого "ручейка": гениальные взлеты и отвратительные падения, позволительное великодушие и вынужденную скаредность, показное благородство и трусливую подлость... Конечно, не только я, - многие открывали истоки. Но одни предпочитали не задумываться над последствиями, другим становилось страшно, и они отворачивались, спешили забыть случайно подсмотренное, третьи пробовали использовать и употребить их на благо себе, четвертые... А, не все ли равно, - ведь только я, я один, поняв, что справедливость среди людей не осуществится до тех пор, пока ее нет в породившей нас природе, сумел изобрести орудие воздействия на истоки. Оно поможет установить справедливость - наивысшую справедливость, какая только может быть на Земле, среди людей. И, пожалуй, хорошо, что на это повела меня не самодвижущая гениальность баловня судьбы, не жажда славы и почестей, а стремление к лучшему устройству мира. Да, да, только забота об обиженных, да еще жалость к больной девушке с золотистым пушком на шее и длинными загнутыми ресницами, притеняющими печальные глаза, вдохновила и подвигла меня на Деяние". 2 "Никогда не думала, что ветер бывает таким ласковым и нежным. Как он обдувает мои щеки! Мягко-упруга земля под ногами - чувствую ее податливость и силу. Люди идут навстречу, говорят о чем-то, и никто не знает, что повстречался с чудом. О да, с чудом! Как же иначе можно назвать то, что случилось со мной? Вернулись надежды и радости - мир скрипнул на своей оси... Наконец-то я смогу увидеть уже не по телевизору выступление на арене цирка самого родного человека. Страшно и сладостно думать, что это мой брат, Витенька, совершает головокружительные трюки под куполом. Впрочем, он и в детстве был отчаянным смельчаком. В детстве... Тогда и я участвовала в его проказах, тогда я была здорова, меня еще не постигло несчастье - эта проклятущая болезнь с благозвучным латинским названием. А потом - годы неподвижности, отчаяния. И когда показалось, что уже нет и не будет никакого просвета, явился волшебник - добрый и великодушный, как брат, но совсем не похожий на моего Витю. Иван Степанович столько сделал для меня, что за всю оставшуюся жизнь не смогу отблагодарить его. Тем более, что окружен он, будто невидимым полем, каким-то холодом отчужденности. Может быть, это величие, которого мне не дано постигнуть. А он разговаривает со мной так ласково и заботливо, будто протягивает руку, чтобы помочь преодолеть запретную полосу. И всякий раз, когда уже решаюсь, что-то настораживает и пугает меня - то ли его взгляд, внезапно застывающий неподвижно на каком-нибудь предмете, то ли робкое прикосновение. Его пальцы холодны и неприятны, как бы осторожно ни касались они моей руки. И я невольно отдергиваю руку, хотя очень боюсь обидеть Ивана Степановича..." 3 Он легко оттолкнулся от площадки и побежал по канату. Далеко внизу, во тьме, едва различались очертания огромной, в унисон дышащей массы. Сейчас он не различал в ней отдельных лиц, но хорошо представлял, как они следят за ним, сколько различных чувств отражается на них... Замедлилась музыка марша, в ней стали прослушиваться предупредительные паузы, нарастала барабанная дробь... Он напряг мышцы, стараясь как бы проверить и прочувствовать каждую из них... Сейчас он сотворит свой номер - двойное сальто-мортале с шестом на проволоке. Еще недавно такой номер считался невозможным даже для самого тренированного артиста. Но у него, Виктора, мышцы напрягутся и расслабятся на доли секунды быстрее, чем у обычного человека, и этих долей окажется достаточно, чтобы благополучно совершить невозможное. Десятки раз его обследовали врачи, удивляясь феномену. Пожалуй, тщательнее других его изучал врач, знакомый сестры. Кажется, он не только вылечил Таню, но и влюбился в нее. Сегодня Танюшка наконец-то решилась прийти в цирк посмотреть его сальто. Как жаль, что отсюда ее не различить... Отсюда он видит только то, что называют "лицом публики", - сотни лиц, объединенных напряженным ожиданием... Музыка стихает, грохот барабанов усиливается и внезапно обрезается лезвием тишины. Виктор отвлекается от всех посторонних мыслей и сосредотачивается только на себе - на своем теле и на том, что предстоит совершить, выстраивая в памяти последовательность движений... Толчок ногами о проволоку, напрягаются мышцы спины... И уже взлетая в воздух, уже переворачиваясь, он вдруг настораживается. Испуг пронзает его острием стрелы, - отравленный и непонятный, как недоброе предчувствие. Десятки раз он исполнял этот номер - и ни разу не чувствовал ни малейшей неуверенности. А сейчас... Правая пятка больно ударяется о проволоку и проваливается в пустоту. Виктор падает, все в нем обмирает, а навстречу несутся огни и крики... И он не узнает, что в этот вечер реакции мышц в его ногах протекают, как у всех нормальных людей, - на доли секунды дольше... Внезапный рывок за спину - сердце и желудок еще несутся вниз, мышцы сведены в конвульсиях. Но Виктор взлетает, качается на страховочном канате, - беспомощный, как рыбешка на крючке. Он слышит единый крик зала - крик облегчения, а сам готов завыть от унижения и стыда. В голове проносится: "Я ведь просил в качестве исключения разрешить мне выступать без страховки, я обижался и грозился уйти из цирка, когда отказали... А что было бы сейчас со мной?.." Он чувствует, как сводит внутренности, и пугается, что его может стошнить здесь, сейчас... Совсем близко мелькает поручень площадки. Стоит только протянуть руку, ухватиться за него - и ощутить ногами рифленую твердь. Постоять там пару минут, отдышаться и попробовать повторить номер... Но при одной мысли об этом приливает тошнотворный страх. "Что это со мной? Ну, ошибся, сорвался, с кем не бывает..." И даже ухватиться за поручень не может, хотя тот мелькает совсем близко... Приближается - уносится, приближается - уносится, раз - два, веселые качели, с кем не бывает, невелика беда, протянуть руку, чуть податься вбок, рука не слушается, тошнота накатывает волной в такт мельканию; прилив - отлив, прилив - отлив... Господи, только бы не это, лучше разбиться насмерть... Униформисты поняли его состояние. Страховочный канат натянулся, поднял его, осторожно опустил на арену. Ассистенты подхватывают под руки, уводят за кулисы. Подбегает встревоженный инспектор манежа: - Слава богу, все обошлось. Теперь будете жить двести лет. Я уже объявил, что обещанный номер зрители увидят завтра или послезавтра... Виктор отрицательно мотает головой... - Ну, ладненько, не огорчайтесь, не отчаивайтесь, я объявлю в конце программы, что вы заболели и номер откладывается до выздоровления. Так? Виктор ничего не отвечает. Он до боли сжимает зубы, стараясь изгнать из памяти мелькание поручня, посыпанную мелкими опилками желтую арену и сверкающую стрелой проволоку... 4 - Артист Виктор Марчук после того случая у нас больше не выступает. - А в цирке работает? - Нет, отказался наотрез. - Конфликт? - Дело не в том. Видите ли, товарищ следователь, извините, не знаю вашего имени-отчества... Павел Ефимович? Так вот, Павел Ефимович, артист Марчук, как бы вам сказать, стал калекой... - По моим сведениям, у Марчука не было травмы. - Кроме психической. - И... - И она оказалась неизлечимой. Поезжайте к нему домой, убедитесь... 5 Павел Ефимович Трофиновский, следователь, долго раздумывал, вытряхнув на стол бумаги из разных папок. Он перебирал их и так, и этак, перечитывал, сортировал, раскладывал, как пасьянс, и наконец решительно собрал их все в одну папку, будто объединял делопроизводство. Следователь Трофиновский внешне мало выделялся из среды своих сослуживцев, его облик полностью совпадал с писательскими штампами для людей этой профессии: среднего роста, стройный, гибкий, с пружинящей походкой, с правильными чертами лица, прямым римским носом, энергичным, с ямочкой, подбородком, четкими очертаниями полноватых губ. Но иногда его губы приоткрывались и застывали, а в широко поставленных светлых глазах проявлялось выражение отрешенности, которое малознакомые женщины принимали за признак мечтательности. Но сотрудники, давно знавшие Трофиновского, по-иному толковали это выражение: "Паша моделирует ситуации", или - "Трофиновский учуял след". Павел Ефимович в свои тридцать шесть лет имел две правительственные награды. Его стихи изредка публиковались в московских журналах. В следственном отделе считалось, что он обладает развитой интуицией, поэтому ему и поручили вести "странное дело". Павел Ефимович отодвинул папку, откинулся на спинку стула, закрыл глаза, сортируя еще раз - теперь уже в воображении - описания различных происшествий: балерина Борисенко во время спектакля повредила ногу, боксер Пинчерский в тренировочных боях потерпел подряд три поражения от более слабых противников. И вот теперь - случай с канатоходцем Марчуком... Тягостно вспоминать, каким увидел его Павел Ефимович в последний раз. С трясущимися губами и блуждающим взглядом. Складывалось впечатление, что артист кого-то ждет и отчаянно боится, как бы этот "кто-то" не пришел. Находясь в его квартире, Трофиновский начал невольно прислушиваться к гудкам проезжающих автомобилей, к шагам на лестнице... И только потом понял, что Марчук боится воспоминаний, которые хотел бы похоронить на дне своей памяти, но не знает, как это сделать. Все его ответы сводились к невразумительному бормотанию: "Обычный профосмотр - кровяное давление, пульс, прослушал легкие, проверил реакции мышц..." Приходившего "профессора" помнит плохо: "...невысокий, худой, с запавшими глазами, говорит быстро, заглатывая окончания слов". Но в клинике, обслуживающей цирк, никого похожего не оказалось. А между тем у всех пострадавших появлялся подобный "профессор" с небольшим аппаратом в черном чемоданчике. Говорил, что прислали из поликлиники для обычного профосмотра. Трофиновский анализировал показания, нетерпеливо поглядывая на часы. Наконец в дверь постучали. Пришла Татьяна Марчук... Он ее видел до этого лишь однажды, после происшествия в цирке. Тогда она выглядела лучше, хотя и была, конечно, напугана. А сейчас углубились, скорбные морщины у рта, глаза - как настороженные зверьки. "Она кого-то боится. Кого?" - подумал следователь. - Здравствуйте, Татьяна Львовна! Рад, что не забыли о моей просьбе. Худенькие плечи Татьяны вздрогнули: - Как можно забыть? Дело у нас с вами общее... - Прошу вас еще раз вспомнить обстоятельства, предшествующие... - он запнулся, - происшествию с вашим братом. Расскажите - как можно подробнее - о человеке с аппаратом, приходившим к Виктору Львовичу... - Это когда был профосмотр? - Так, во всяком случае, говорил ваш брат. Что вам знаком этот... "профессор", что он вас лечил... - Нет, нет, не знаю никакого профессора! Сказав это, она поспешно отвела глаза. "Почему?" - мелькнула у Павла Ефимовича мысль. - Вы договорились с братом, что придете на представление? - Да. Он оставил для меня пропуск у администратора. - Брат не упоминал о медицинском освидетельствовании перед выступлением? - Врачи часто проверяли его. Двойное сальто-мортале - гвоздь программы, вы же знаете... - Но в этот раз его обследовал кто-то новый. Этого человека никто в цирке раньше не видел. - И вы думаете, что это и явилось причиной... падения Вити? - недоверие явственно пробивалось в ее голосе. - Пока только предполагаю. - ...Предполагаете, что кто-то желал сорвать Витин номер? Что он специально явился, чтобы погубить моего брата? - У этого человека был с собой какой-то аппарат, - следователь пытался направить разговор в нужное ему русло. - Вы полагаете, что этим аппаратом он сбил Витю с каната? "Похоже, что она допрашивает меня. Желание больше знать о причинах неудачи брата естественно для нее. Но почему она предпочитает рассказывать поменьше? И голос напряжен. Она говорит со мной так, будто видит перед собой не союзника, а противника..." - Я не могу так полагать. Какие у меня основания? - Вот именно. Ведь Витю тщательно обследовали и признали, что он вполне здоров. - Значит, вы все же знаете об осмотре? - Я имела в виду осмотр после... - Она смолкла, не уронив слова "падение". - Но мне непонятно, почему вы заподозрили в чем-то плохом того человека. Мало ли врачей обследовали Витю? И ничего плохого с ним не случалось... "Может быть, я виноват в том, что не делюсь достаточно откровенно своими подозрениями, не объясняю их причин?" - Видите ли, у меня есть данные, что один и тот же человек одним и тем же аппаратом воздействовал на нескольких людей. И со всеми ними потом случались неприятности. Конечно, это может быть простым совпадением. Но... "Не могу же я ей сказать: "У меня возникло интуитивное чувство..." - Простите, что "но"? - Я обязан проверить все версии. - Когда-то я учила законы элементарной логики. "После" - еще не значит - "потому". - Верно. Но если возникает версия, ее необходимо проверить, прежде чем исключить. - И поэтому вы готовы терзать подозрениями врача, может быть, очень хорошего специалиста? А тем временем будут страдать сотни больных, которым бы он мог помочь... Трофиновский внимательно присматривался к собеседнице. Отметил, как вздрагивают тонкие ноздри, как упрямо морщит она лоб и обиженно поводит головой. Ее круглое лицо с большими голубыми, почти кукольными глазами было открытым и беззащитным. Но в морщинах на лбу, в сжатых губах угадывались недоверие и неприязнь к следователю, недовольство его вопросами. "Может быть, я взял не тот тон? Не учел, например, ее состояние после неудачи брата? Может быть, наш разговор преждевременен? Но я не торопил ее с приходом..." - Извините, Татьяна Львовна. Прошу повременить с вопросами ко мне и сначала ответить на мой. Такова сейчас ситуация. Вам ничего не было известно о предварительном обследовании брата? - Я знала о том, что перед каждым выступлением Витю проверяют разные врачи. - А новый специалист? Человек, с которым ваш брат никогда до этого не встречался? - Откуда вы знаете, что они никогда не встречались? "Игра в "кошки-мышки"? Схоластические упражнения в споре? Почему? Отчего - со мной?" - Но вы понимаете, о ком я говорю? Вам что-нибудь известно о нем? Она отрицательно качнула головой. - Напомню его приметы. Среднего роста, щуплый, с близко посаженными запавшими глазами. Широкий нос, тонкие губы, причем верхняя слегка нависает над нижней... - По вашему описанию он не весьма привлекателен. - Можете поправить меня. Вам приходилось встречаться с ним? Она опять отрицательно качнула головой, и темное кольцо волос легло на ее губы, как замок. "Она что-то не договаривает. Я чувствую ее неприязнь. Разговор не получился. Только ли по моей вине?.." 6 "Вот и появилась надежда. Пришла ко мне вместе с этим доктором. В прошлые времена сказали бы: "Его послало провидение". Он явился в самые трудные дни, когда припадки измотали меня вконец. Ни один врач не мог установить их причину. А может быть, не хотели мне говорить. Посылали к разным специалистам, а более всего - к психиатрам и психоневрологам, в клиники и диспансеры. Сначала определили, что это не эпилепсия. И на том спасибо, если не выяснится что-нибудь пострашнее. Может быть, припадки - следствия сотрясения мозга, случившегося шесть лет назад в автомобильной катастрофе? Кто-то мне рассказывал, что отдаленные последствия сотрясения могут проявиться и спустя много лет. Особенно если в мозге имеются врожденные аномалии. А может, они есть и в моем мозгу? Погоди, погоди, дружок, мне кажется, что в моем случае и сотрясения не надо. Достаточно наследственности. Мама, например, рассказывала, что у ее мамы, моей бабушки, иногда проявлялась странная болезнь наподобие эпилепсии - внезапно она впадала в угнетенное состояние, затем сознание искажалось, начинался бред, перед ней проносились яркие цветные видения. Так же, как у меня. Только бабушка не умела их потом переносить на полотно. Я долго расспрашивал маму о болезни бабушки, пока не заметил, что она начинает с беспокойством следить за мной, часто подходит ночью к моей кровати и прислушивается к дыханию, к бессвязным словам, которые иногда бормочу... Тогда болезнь только начиналась - с ночных страхов и острой головной боли. Страхи усиливались, принимали новые формы. Мир вокруг меня словно менялся, как в кривом зеркале. Люди казались то великанами, то карликами. Когда меня водили к врачам, я не все им рассказывал, боялся какого-нибудь страшного приговора. Названия психических болезней фантомами роились в моей бедной голове, жужжали, как пчелы в улье. Но вот явилось какое-то величайшее медицинское светило - академик с мировым именем. Он изрек диагноз: "Мигрень. Да, да, особая мигрень, не более". Он разъяснил, что при таком заболевании сосуды в мозге сужаются больше, чем при обычной мигрени. Нарушается кровоснабжение. Вот и рождаются странные образы, и чудятся кошмары. Оказалось, что такие мигрени описаны в медицинской литературе под звучным названием "Алиса в стране чудес". Академик уверенно сказал: "Полечим - и все пройдет". Он оказался прав. После сеансов лазеротерапии мигрени прошли. Если и случались головные боли, то без видений. И я постепенно забыл о них. Но вот почти через пятнадцать лет болезнь возобновилась, сопровождаясь припадками. Угнетенность резко сменялась напряженностью, сводило шейные мышцы, усиливалась дрожь в руках, в голове бесконечной чередой проносились цветные видения: распускались сказочные орхидеи - и я видел и запоминал сотни оттенков, часть из которых мне удавалось переносить на полотно, каждый раз по-новому смешивая краски. Меня лечили в разных клиниках, но безрезультатно. И когда я уже дошел до отчаяния, явился Он. Сказал, что его направили из клиники. Его худое длинное лицо вначале никак не запоминалось. Но уже через несколько дней, когда стали ослабевать припадки, я заметил очарование его скупой недоверчивой улыбки, прятавшейся в углах близко посаженных глаз. Она вспыхивала на короткие мгновения, когда он радовался, и тогда даже кинжальный пробор волос, слегка сдавленный у висков лоб и широковатый нос, придававший лицу жесткость, казались менее заметными. Тонкие губы имели несколько различимых оттенков - от темно-синего, переходящего в темно-вишневый, до светло-коричневого с бледно-розовым ободком. Иван Степанович включал свой аппарат и садился рядом с ним, поглядывая то на шкалу, то на меня. И в его глазах то вспыхивали отсветы сигналов, то гасли, так же как и мои надежды... После двенадцати сеансов он сказал: - Пока достаточно. Вы уже практически здоровы. Через пару месяцев проведаю. Припадки больше не повторятся. Он оказался прав. Я жду его прихода только для того, чтобы выразить свою благодарность..." 7 Она накинула на плечи цветной платочек, растянула, чтобы он лучше лег, подняла за края, и платочек стал похож на крылья мотылька. Посмотрела на следователя, как бы проверяя впечатление, и продолжала: - ...Пришел перед спектаклем, говорит - из поликлиники. Дескать, прислали проверить артериальное давление и зафиксировать ритмы биотоков в ногах. У него был с собой небольшой аппарат. - Когда вы почувствовали изменения? Женщина зажмурилась, сдернула платочек и смяла его в руке, резко откинула голову - и волосы рассыпались по плечам, по больничному халату - иссиня-черные на белом. - Довольно скоро. Уже в конце па-де-де. Ноги стали непослушные, неловкие, как бы вообще не мои. Худенькая, легкая, с большим острым носом, портившим миловидное лицо, она напоминала птицу. Снова заглянула в лицо следователю и спросила: - Думаете - это он сделал? Нарочно? Зачем? - Пока не могу ответить на ваши вопросы. Только выясняю. Скажите, пожалуйста, он что-то говорил о себе? Ну, хотя бы называл свое имя-отчество? - Может быть, и называл, да я позабыла. Еще бы, после такого стресса! Вы знаете, как это страшно почувствовать, да еще в спектакле, будто бы тебе заменили ноги. Вам не приходилось, потому и не представляете... А он что же, мерзавец, опыты на нас проводит? Трофиновский укоризненно улыбнулся, дескать: "Если бы я сам знал..." Женщина поняла значение его улыбки, поджала губы, слегка покраснела и улыбнулась в ответ: "Извините, ничего не поделаешь, есть грех - любопытна..." - Долго он пробыл у вас? - Не больше получаса. У него вначале что-то не ладилось с аппаратом. Мы почти не разговаривали. Он сам-то, видимо, не очень разговорчивый, а я к спектаклю готовилась, все мысли уже на сцене... - Как вы себя чувствуете теперь? - Нормально. Нога еще, правда, побаливает, но вернулась былая чувствительность и реакции. Ноги уже _мои_. И знаете, случившееся кажется каким-то нереальным, будто и не было ничего. А может быть, мне тогда все просто почудилось? Нервный срыв? - Вас же осматривали врачи. Проверяли реакции... - Да, да, вы правы. Но как же оно так быстро прошло? Будто в какой-то сказке или во сне... - Может быть, вам кажется, что прошло? А какие-то следы остались? - Нет, нет, что вы? Немножко умею себя наблюдать, актрисе, знаете ли, положено. И наш врач говорит, что реактивность восстановилась до былого состояния. "Это я тоже должен выяснить, - думал Трофиновский, уже намечая порядок опроса врачей. - Если подтвердится... Что ж, этого вполне может хватить для основания на его задержание..." Он спросил: - Каким он показался вам? Балерина удивленно подняла голову, и в ее глазах появились озорные смешинки: - Ага, попались? Не только я повторяю вопросы. Вы это уже тоже спрашивали. - Вдруг вспомнили еще что-то... - Вот оно что... Скажите откровенно - мой ответ вас не удовлетворяет? Какая жалость, но больше я абсолютно ничего не могу припомнить, честное слово. Уж очень он был каким-то... незапоминающимся... Этакий обыкновенный серый воробей, не выделяющийся среди других серых птичек. Даже не взъерошенный... Гладкая прическа с аккуратным пробором... и, кажется, все... - Спасибо, - сказал Трофиновский, вставая и неловко целуя протянутую руку балерины. Никогда раньше он не целовал женщинам руки, но эта тронула его своей беззащитной искренностью, неугасающим желанием нравиться. - За что же спасибо, если я ничем вам не помогла? - Помогли, да еще как! - сказал следователь. Это не были просто вежливые слова. В ответах балерины имелось подтверждение его догадки. 8 "Нет, он не был наивным. Он хорошо знал, что делает. Он только не мог предвидеть всех последствий. И некоторые из них он обязательно попытается исправить. Надо, чтобы он поскорее узнал о них..." Следователь позвонил в редакцию городской газеты знакомому журналисту, договорился о статье и сроках ее публикации. Затем, попросив у начальника отдела машину, поехал в мединститут. Ехал по зеленой просторной улице, где еще сохранились здания старой архитектуры, мимо скверов с фонтанами, мимо массивных деревянных скамеек и фигур древних идолов. Невольно вглядывался в поток пешеходов, словно надеялся в быстром мелькании выхватить взглядом знакомое лицо... В мединституте его встретил старый приятель Костя Жилко. Когда-то они вместе кончали среднюю школу. С тех пор Костя успел защитить кандидатскую диссертацию, стать одним из ведущих физиотерапевтов. Завидев Трофиновского, быстро пошел ему навстречу, картинно расставив руки: - Привет тебе, лекарь недугов человеческих, - громко сказал он, и две девушки в белых халатах сразу же оглянулись. - Все дурачишься, - тихо проворчал Трофиновский. - Ого, болезнь протекает серьезнее, чем я предполагал, - обезоруживающе улыбнулся Костя. - Небось, начальство торопит, а на твоем участке заело. Ну ладно, не хмурься, пошли к нашим... В квадратной белой, очень чистой и очень холодной комнате их ожидали четыре человека, старшему из которых, как определил Трофиновский, не исполнилось и тридцати пяти. - Я им передал наш разговор, - сказал Костя, и двое из четырех согласно кивнули. - Мы тут посовещались и пришли к выводу, что речь идет о воздействии лучевом или волновом, - сказал молодой человек, полноватый, низенький, в туфлях на высоченном каблуке. - Но прибор не назовем. Это мог быть генератор какого-то поля, воздействующего на психику человека и через нее влияющего на весь организм. Возможно, он действовал непосредственно на нервную систему, управлял биотоками. Не исключено и лучевое воздействие на определенные участки, и гипноз наконец. Например, гипнотизер во время сеанса мог заставить пациента принять какой-то препарат и потом забыть об этом... - Не похоже, - возразил широкоплечий крепыш в модном трехцветном свитере. - Не могли все пострадавшие поддаться гипнозу одинаково. - Остановимся пока на первых двух, - примирительно сказал третий, усатый и такой выхоленный, словно его регулярно купали в парном молоке. Он спросил у Трофиновского: - Не выяснили, сколько времени длились сеансы "лечения" и как долго сохранялись следы воздействия? - Почему вы уверены, что воздействие было временным? - заинтересовался Трофиновский. - Чтобы оно было постоянным, нужно воздействовать на гены. Излучение должно быть достаточно жестким, да при этом еще направленным. Известные нам описания аппарата при современном уровне техники не дают повода для подобных предположений, - ответил усатый и поправил усы, сверкнув массивным перстнем. Обтекаемость его ответа вызвала у Трофиновского слабую улыбку. - Значит, он мог предполагать, что воздействие скоро закончится, и наблюдал за... - Крепыш замялся, и фразу за него закончил усатый: - ...подопытными... Если, конечно, допустить, что он - специалист... - Слово "специалист" в его устах прозвучало особенно весомо и уважительно... 9 "Снова она играет против меня краплеными картами. Пора бы уже привыкнуть, ан нет - обидно. В таких случаях легковерно говорят: "душа растревожена". Я же скажу: состояние напряженности. Возбужденные участки мозга гонят сигналы по нервам, меняют режим работы поджелудочной железы, спазмируют желудок, вызывают обильное кислотовыделение. И вот уже начинаются слабые раздражающие боли, они охватывают все большие участки - и психика угнетена. Прямая связь замыкается обратной в кольцо - и я начинаю блуждать в лабиринте химер. Кажется, что выхода отсюда вообще нет. О, мне знакомо это состояние. Пусть они называют его как угодно - я знаю истинное название. Итак, еще один удар лбом о гранитную стену. Госпожа природа не склонна уступать. Все, что вырывают у нее, - вырывают силой. Но хватит ли сил у меня? Я ведь не принадлежу к баловням судьбы. Это им достаточно шевельнуть пальцем - блага сыплются на них, как из рога изобилия. Были, были на свете и Гераклы, и Антеи, им дарованы были сила и прочие таланты, а приключения и неприятности они искали и находили сами. Мне же нечего ждать каких-либо подарков. На мою долю выпадали только труд и упорство, упорство и труд. Маховики моего воображения раскручиваются медленно, со скрипом и скрежетом, мне невыносимо тяжко заглядывать в будущее, приходится каждый ход вперед рассчитывать. А ведь необходимо довести до конца деяние и попытаться учесть ошибки, чтобы они не превращались в роковые последствия. Ну кто мог подумать, что личность неразрывно связана с малейшими, казалось бы, несущественными отклонениями генной структуры, выразившимися в крохотных аномалиях нервов и мышц? Проклятая избыточная сложность, где малейшая поправка у истоков непредсказуемо усиливается на дублирующих линиях прямой связи, на всяких "запасных путях", и уже совсем искажается на связи обратной. Да, многим известно, что один камень в горах способен вызвать обвал. Но кто возьмется предсказать все его ближние и отдаленные последствия на перевале и в долине, в селениях и в судьбах отдельных людей? А в организме все еще сложнее. "Непредсказуемость" - начертано на печати, скрывающей его тайны. И все же я не отступлю. Госпожа, я опять иду на вас! Сколько бы вы ни швыряли меня лицом в грязь, я подымусь и брошусь вперед, пока вы не уничтожите меня. Да, я не принадлежу к баловням, к Гераклам и Антеям, - я обычный человек, среднестатистическая единица, но я узнал цену вашим дарам, служащим только вашим интересам. Ибо они - яблоки раздора. Разделяй и властвуй - это ваш принцип. Я понял, как и зачем получаются баловни - так называемые таланты и гении. Я принесу людям наивысший дар, какой только возможен в этом мире - Дар Справедливости. Мне не нужны ни почести, ни богатство, ни слава - эти побрякушки я оставлю вашим баловням. Но если люди пойдут за мной, чтобы раз и навсегда восстановить Справедливость, я поведу их, ибо знаю путь..." 10 - Здравствуйте, Таня. - О, профессор! Спасибо, что не забыли меня. - Между прочим, у меня есть имя и отчество. - Да, да, Иван Степанович, извините. Как хорошо, что вы пришли. - Врач обязан не забывать пациентов. Как себя чувствуете? - Отлично. Благодаря вам я могу двигаться, как все. - Не стоит благодарности. Вы хорошо сказали - "как все". Быть как все - должно стать неотъемлемым правом каждого. Ради этого стоит потрудиться. Не так ли? - Так, Иван Степанович, остается только преклоняться перед вашей скромностью. - Оставим комплименты. Правая нога болит? - Чуть-чуть... - В последние дни боль усиливалась? - Пожалуй, но совсем ненадолго. Зато потом почти совсем переставала болеть. - ...И как бы немела? - Но не так, как раньше... - Давайте проверим. Здесь болит? - Нет. - А здесь? - Немного. - А так? - О-о, не надо! - Лежите спокойно. Включаю аппарат... - Профессор, простите, Иван Степанович, вы знаете, что случилось с моим братом? - Знаю, Таня. Не говорю ничего в утешение. Если брат решил после этого оставить цирк - это его воля... - Меня вызывали к следователю. - Вот как, даже следствие ведется... - Он спрашивал о вас. - Ну, если уж ведется расследование, то интересуются всеми родственниками и знакомыми, и даже знакомыми знакомых. Такова их задача. - Но он спрашивал о вас не просто как о знакомом... - А для вас, Таня, я просто знакомый? - Что вы, Иван Степанович, вы для меня ближе, чем родной человек, вы - спаситель. Если бы не вы... Если бы вы только могли знать, как я благодарна вам. - Спасибо, Таня, и вы для меня стали не просто пациенткой, а близким человеком. Мы должны серьезно поговорить о многом... - Да, да, но не сейчас. - Понимаю, Таня. - А вы не забудьте о следователе, Иван Степанович. Очень он интересовался вашим аппаратом. Мне показалось... Мне показалось, будто он считает, что ваше обследование могло повредить Виктору... - Глупости. - Я сказала следователю то же самое. Но он остался при своем мнении. Упорно расспрашивал о вас. Я уверена, что он будет вас разыскивать. - Да я сам явлюсь к нему. - Правильно! А то думает невесть что. - Лежите спокойно, Таня. - Извините, Иван Степанович, вы полностью уверены, что обследование ничем не повредило Вите? У вас нет и капли сомнения? Он пожал плечами, недоуменно посмотрел на нее; его глаза были пусты, как окна в доме, предназначенном на снос и покинутым жильцами. 11 "...Что случилось с моими глазами? Краски то расплываются и блекнут, то слепят яркостью. Я не улавливаю оттенков и, когда смешиваю краски, получается вовсе не задуманный цвет, а какая-то мешанина. Врач-окулист не нашел никаких отклонений, сказал, что зрение в норме. И это называется норма? Да, я вижу дом и дерево напротив моего окна, кисть на столе. Но дом - это просто дом, торжество кубической пустоты, дерево - просто дерево: клен, в точности похожий на своих братьев и сестер. Он почти не имеет собственных отличий, индивидуальности. А ведь раньше тот же клен в зависимости от освещения становился подобен то грозовому облаку, то паруснику с салатово-серебристыми парусами, из-за грозди парусов выглядывало чье-то остроносое длиннобородое лицо. Ствол дерева и ветки имели тоже множество индивидуальных различий - и я мог рассматривать их, изучать, сравнивать, узнавать, воссоздавать на полотне. А теперь за что ни возьмусь - ничего не выходит: в лучшем случае предметы предстают на полотне будто сфотографированные, - просто предметы, безликие объекты. Допустим, что врачи ошиблись и я все же заболел. Но почему не почувствовал никаких признаков болезни? Меня не мутит, как бывало перед припадками. Наоборот - дышится легко и свободно, могу пробежать трусцой километров пять и не почувствовать усталости. Как мне нужен, как необходим сейчас добрый волшебник Иван Степанович! Почему же он не проведает пациента, как обещал? Я уже справлялся о нем в различных клиниках, но разыскать не смог. Жаль, что не записал его адрес, номер телефона. Даже фамилии не знаю. Он не называл ее, а спросить я постеснялся. Иван Степанович обещал тогда, что видения исчезнут, что припадки не повторятся - он оказался прав. Он не сказал только, что вместе с цветными кошмарами исчезнет и МОЕ, особое, присущее только мне видение мира. Мир станет для меня таким же, как для многих других, - с резкими переходами красок, с обрывками и незавершенностью линий. Но таким он мне чужд. Если бы я не знал его другим, мог бы привыкнуть, примириться. Но как быть сейчас? Пробовал писать снова и снова. Может быть, в процессе работы что-то восстановится само по себе? Иногда мне казалось, что я снова начал видеть в каждом предмете необычное, оригинальное - одну из его скрытых сущностей, проявленных моим воображением. Я спешил перенести увиденное на полотно. Но, готовясь к выставке, ловил удивленные и жалостливые взгляды моих коллег, членов отборочных и закупочных комиссий. Они как будто спрашивали: ты ли это? Что за бездарная мазня? Куда исчез талант? Я пытался уговаривать себя, что это мне только кажется, что я неправильно истолковываю отношение ко мне других людей, - просто нервы не в порядке. Наконец два моих небольших полотна все-таки попали на выставку. И случайно я подслушал разговор посетителей: "Неужели это автор "Каскадеров"? Что с ним стало?" - "Бывает. У многих оригинальности хватает лишь на одну-две картины. На этом талант иссякает". - "Но контраст уж слишком разителен. "Каскадеры" - первоклассное полотно. Это был триумф. А все эти "Пряхи" воспринимаются как откровенное подражание. Надо же докатиться до такого. За длинным рублем, небось, погнался?" А когда Сергей предложил мне место секретаря в Художественном фонде, я понял, что и ближайшие друзья поставили на мне как на художнике крест. Что же делать? Примириться и ждать Ивана Степановича, надеяться, что он каким-то образом вернет прошлое - в крайнем случае, пусть даже с припадками, с кошмарами, но вернет мне МЕНЯ? Вернет время, когда мир вставал перед глазами, полный ярких сочных ассоциаций, когда краски сверкали, будто омытые благодатным дождем, а малейший оттенок прочитывался мной, как откровение, как отчетливая строка? Тогда на меня смотрели отнюдь не с жалостью, а с восхищением или с завистью. Вчера, когда я вернулся с выставки, мне стало так худо, что показалось: вот-вот возобновятся припадки. Поверите ли, я обрадовался! Мелькнула надежда, что вместе с припадками вернутся прежнее видение и умение. Но вскоре я понял, что меня гнетет просто недостаток кислорода. Уходя на выставку, я закрыл окна и двери на балкон. Стоило открыть их - и дышать стало легче, сумрачное состояние прошло. А отчаяние придавило с новой силой. Не могу понять, как это случилось, что я раньше забыл, нет, пожалуй, просто на время упустил из виду простую истину - внешний мир соединяется с внутренним миром человека через призмы, и у каждого они свои, особые. Может быть, в этом и состоит предназначение человека - пропуская природу через свои призмы, не только осмысливать ее, но и делать оригинальнее, наполнять своим видением, создавать все новые варианты действительности, своими сравнениями и ассоциациями обогащать ее... Когда-то я вносил в природу по-своему изломанные линии, свои смеси оттенков, измененные - как в комнате смеха - образы, новые сюжеты... Я вспомнил, как писал портрет одного ученого. У него было очень обычное лицо с редкими бровями, невысоким лбом и тонкими злыми губами. Это был ответственный заказ. Но я старался не только ради заказа. Мне рассказали о работах этого человека в области волновой оптики. Он разработал теорию, согласно которой организмы обмениваются биоволнами. Этот человек был не только крупным специалистом в своей области науки, но и выдающимся философом. Он вторгался своим воображением в святая святых природы. Я хотел написать его как можно зримее и символичнее, но портрет не получался. Я посмотрел уже и фильм об этом человеке, узнал об его общественной деятельности, о том, что в молодости он служил в погранвойсках, был отличным солдатом... Я замучил его расспросами, усаживал перед окном и так и этак: чтобы свет падал на лоб, на глаза. Иногда мне казалось, что и поза найдена, и выражение схвачено. Но на холсте получался не живой человек, а его бесстрастная фотокарточка. Были те же глаза и брови, и губы, и каждая морщинка была выписана, и все пропорции соблюдены, и все оттенки переданы. А в целом - словно щелкнул объектом фотоаппарата, запечатлев на пленке лишь то, что принесли в данный момент лучи света. Получилось правдоподобие, а не правда, - лицо не оживало, как не оживает в колбе сам по себе полный набор аминокислот, составляющих живую клетку. Мы оба - и он, и я - устали до изнеможения. И однажды, когда он неслышно ушел, а я уснул в своей мастерской, увидел его во сне. Он кричал: "Сколько можно терзать меня?! Я ведь живой человек!" Как сказал бы поэт, "лик его был ужасен", - и все же это был он. Тогда-то, во сне, я понял, что надо делать, и, проснувшись, принялся лихорадочно набрасывать эскиз. Я сместил тень на нижнюю часть лица, и темные губы на холсте зашевелились нетерпеливо и властно. Я изменил пропорции, - и огромный лоб выплыл из полумглы, как белый корабль, и морщины на нем стали письменами, рассказывающими о замыслах; и глубоко посаженные, вовсе, не как у взаправдашнего, глаза "ушли в себя" - и появился ЕГО живой взгляд. С той поры прошло много лет. И вот теперь подумалось: так, может быть, тот мир, который я видел во время кажущейся моей болезни, и был истинным, и люди - великаны и карлики - верно передавали соотношение и расстановку в нем? Если это так, то выходит, что припадки были благодатны? А теперь я излечился от самого себя, от видения истинного мира, от прозрения. Не зря же под увеличительным стеклом микроскопа мы видим истину, скрытую от нормального глаза, и не зря человек, обладающий микроскопическим зрением, мог бы показаться окружающим людям психически больным, так же, как казался ненормальным зрячий в уэллсовской "Стране слепых". Может быть, тогда, во время моей мнимой болезни, я и был по-настоящему ЗРЯЧИМ, и так называем