Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   - Рассказывайте, Ольсен, не тяните душу, - сказал Малинин.
   Ивар Ольсен,  потомок  викингов  и  мушкетеров,  и  не  думал,  однако,
торопиться, заранее наслаждаясь эффектом, который должно  было  произвести
его сообщение. Он размеренно отпил два глотка холодного кофе,  потом  стал
разглядывать узоры на потолке, постукивая пальцем по лежавшему  перед  ним
на столике странному старинному предмету. Собравшимся давалось понять, что
ему необходимо привести в порядок разбросанные мысли.
   - Ну, это смахивает на фантастику, - начал Ольсен. -  Полагаю,  никогда
еще путешествие во времени не изобиловало столь необычайными приключениями
и не завершалось такими феноменальными результатами.
   -  Положим,  всякое  бывало,  -  заметил  Кирога,  за  которым   прочно
утвердилась репутация Фомы Неверующего.
   - Все вы знаете о цели  моего  эксперимента,  -  Ольсен  обвел  глазами
слушателей, удобно расположившихся  в  просторном  институтском  холле,  -
поэтому я опущу предисловие и перейду к самому сюжету. Итак, 14  мая  1610
года я стоял в толпе горожан, собравшихся на улице де ла Ферронри в Париже
в ожидании королевской процессии. Если вы полагаете, Кирога, что пребывать
в средневековом городе столь же приятно, как  пасти  динозавров  в  чистом
воздухе  мезозойской  эры,  куда  вы  любите  прогуливаться,  то   жестоко
ошибаетесь. От сваленных у  домов  груд  мусора,  заполненной  нечистотами
канавы, залежалых овощей в тележках рыскавших вокруг  зеленщиков  исходили
ароматы, сливавшиеся в застойный смрад. Вдобавок, окружавшие  меня  жители
столицы, в большинстве своем бедняки из предместий, пришедшие поглазеть на
своего государя,  не  отличались  пристрастием  к  личной  гигиене.  В  те
времена, как известно, даже знать не слишком часто пользовалась ванной.
   - Вы утрируете, - оскорбился за своих предков Лефер. - Это ведь  Париж,
а не какая-то захудалая деревушка.
   - В следующий раз, дорогой друг, - отпарировал Ольсен, - мы  отправимся
туда вместе и вы сможете лично удостовериться, что такое большой  город  в
начале XVII века, большой по тогдашним понятиям, разумеется.
   - Не перебивайте его, - шепнул на ухо Леферу Малинин, - не то мы так  и
не узнаем, что произошло.
   - Я уж не говорю о всех мытарствах, которые пришлось перетерпеть,  пока
его величество соизволил предстать перед  своими  подданными.  Для  начала
меня обворовали, ловко обрезав привязанный к поясу  кошелек  с  увесистыми
луидорами.  Затем  нахальная  старуха,  прорывавшаяся  в  передние   ряды,
обозвала меня  длинным  олухом,  поскольку  я  заслонял  ей  сцену.  Потом
какой-то чванливый дворянин чуть не проткнул меня  шпагой,  решив,  что  я
недостаточно проворно уступил ему дорогу. Наконец, я  получил  по  шее  от
свирепого верзилы за то, что слишком нагло,  по  его  мнению,  разглядывал
двух хорошеньких барышень, коих сей тип сопровождал.
   - И поделом вам, - вставил Кирога, - вы ведь знаете, что  всякий  флирт
путешественникам во времени категорически заказан...
   - Я всего лишь позволил себе полюбоваться женской красотой как эстет.
   - Знаем мы вас, - проворчал Кирога, но все на него  зашикали,  призывая
не мешать рассказчику.
   - Вот именно, - сказал довольный Ольсен, - не сбивайте  меня  с  толку.
Небольшая заставка к моему повествованию была необходима, чтобы вы ощутили
обстановку.  Перехожу  теперь  к  описанию  основных  событий.   Ровно   в
двенадцать часов дня послышались звуки  труб,  возвещавших  о  приближении
королевского кортежа.  Толпа  сгрудилась,  задние  подналегли  на  стоящих
впереди, и бравые  швейцарцы,  установившие  охранительный  кордон,  стали
наводить порядок с помощью своих алебард. Впрочем,  оружие  использовалось
милосердно; кому-то отсекли пол-уха, кто-то свалился от удара  древком  по
голове,  укрощенные  зрители  отпрянули,  и  Генрих  со   свитой   получил
возможность беспрепятственно проследовать к месту своей гибели.
   Вы понимаете, что с того  момента,  как  мне  удалось  оказаться  среди
непосредственных  свидетелей  происшествия,  я  пытался  угадать  будущего
убийцу. Однако эта задача оказалась неразрешимой. Располагая  лишь  самыми
приблизительными сведениями о его облике - длинный, рыжий,  я  лихорадочно
вглядывался в лица окружавших меня  людей,  рассчитывая  обнаружить  некие
внешние проявления фанатической решимости,  и  пришел  к  выводу,  что  по
такому признаку едва ли не каждый второй из  присутствовавших  там  мужчин
годился на роль Равальяка. Еще более нелепой была  попытка  усмотреть  нож
под плащом, изготовленный к удару, поскольку это орудие  имелось  почти  у
каждого. К тому же у меня  не  было  никакой  уверенности,  что  покушение
совершится именно здесь, а не в  десяти-двадцати  метрах  в  ту  или  иную
сторону. Если так, пришлось бы распрощаться  с  надеждой  запечатлеть  это
событие на пленку и поразить сегодня ваше воображение.
   Ольсен опять постучал по странному предмету, и  взгляды  присутствующих
невольно сошлись на таинственном продолговатом ящике  из  черного  дерева.
Может быть, там хранится уникальный киноочерк драмы давно  минувших  дней?
Все молча ожидали продолжения.
   - Наконец в изгибе узкой улочки появилась процессия. Впереди во главе с
лейтенантом, словно сошедшим  с  иллюстраций  к  романам  Дюма,  следовали
конные гвардейцы, возможно, из числа тех самых сорока пяти,  которые  были
верными стражами  Генриха  на  протяжении  его  полного  авантюр  и  риска
жизненного пути. За ними не  спеша  двигалась  карета,  украшенная  гербом
Бурбонов  -  белой  лилией,  в  ней  находились  три  человека.  Благодаря
вставленным в глаза  мощным  бинокулярным  линзам  я  уже  издалека  легко
опознал в одном из них короля. Короткая, аккуратно подстриженная  бородка,
живые карие глаза, в меру  горбатый  гасконский  нос,  осанка  гордая,  но
отнюдь  не  надменная.  Сидя  у  правого  борта  возка,  он  то   и   дело
приподымался,   чтобы   помахать   рукой    парижанам,    с    энтузиазмом
приветствовавшим своего повелителя.
   Что касается двух других сидевших в карете людей, то я, естественно, не
мог их опознать. Оставалось удовлетвориться тем, что согласно историческим
хроникам тот, что постарше, был герцогом д'Эперноном, а другой -  маршалом
де ла Форсом.
   Всякий раз, когда король вставал  с  места,  он  оказывался  в  опасной
близости  от  цепочки  вытянувшихся  вдоль  улицы  любопытных,   поскольку
сопровождавший карету гвардеец ехал чуть позади, чтобы не  мешать  общению
монарха с народом. Казалось, достаточно было сделать всего шаг и протянуть
руку, чтобы достать ножом до груди Генриха. Вы не поверите, друзья,  но  я
едва удержался от властного побуждения крикнуть ему: "Берегись, Наварра!"
   - За что были бы  навсегда  отстранены  от  путешествий  в  прошлое,  -
назидательно заметил Гринвуд. С тех пор как его избрали  в  состав  группы
научных экспертов  при  Глобальном  общественном  совете,  он  не  уставал
напоминать о новом своем  качестве  и  нудно  наставлял  коллег  по  части
соблюдения всяких правил.
   - Как раз страх нарушить инструкцию и помог мне  вовремя  остановиться.
Впрочем, Гринвуд, убежден, что даже такому законнику, как вы, нелегко было
бы удержаться от столь понятного в  данных  обстоятельствах  человеческого
импульса.
   Гринвуд презрительно фыркнул,  давая  понять,  что  считает  себя  выше
подобных проявлений слабости духа.
   - С каждой секундой напряжение во мне нарастало. Я чувствовал, что весь
дрожу от нетерпения, и у меня было такое ощущение,  словно  кинжал  должен
вонзиться в мою собственную грудь. Между тем экипаж медленно  продвигался,
из толпы раздавались выкрики: "Да здравствует король!",  Генрих  помахивал
рукой, гвардейцы мерно покачивались в  седлах  своих  породистых  лошадей,
поскрипывали портупеи, позвякивали колокольчики на хомуте у впряженного  в
карету коренника, изредка уже издалека доносился  звук  труб,  вошедшее  в
силу майское солнце освещало всю картину ровным спокойным светом, придавая
ей золотистый колорит, а из чистого неба откуда  ни  возьмись  скатывались
одинокие крупные капли дождя.
   Ольсен остановился, чтобы перевести дух и отхлебнуть глоток кофе.
   - Да вы поэт, голубчик, - сказал Малинин.
   - Ничего подобного.  Просто  точное  описание  обстоятельств  входит  в
профессиональную обязанность каждого уважающего  свое  дело  историка.  Из
сказанного вы почувствовали, что во всем происходившем появилась  какая-то
усыпляющая монотонность. Меня резанула мысль, что  как  раз  такой  момент
подходящ для покушения. И в самом деле, в  тот  самый  миг,  когда  карета
поравнялась с вашим покорным слугой, человек в плаще, похожий  на  монаха,
метнулся к королю и схватил его за руку. "Какая  удача!"  -  пронеслось  у
меня в голове, и, честное слово, только потом я ощутил раскаяние, тогда же
мной целиком владел охотничий  азарт.  Автоматическая  камера,  скрытая  в
пуговице моего кафтана, работала уже давно, теперь же незаметным движением
я запустил и другую, вмонтированную в тулью затейливой, украшенной перьями
шляпы, покрывавшей мою голову.
   - Да говорите же о деле, Ивар! - возмутился Лефер.
   - Потерпите, -  ответил  Ольсен.  Малинин  подумал,  что  он  намеренно
отягощает рассказ подробностями, чтобы взбудоражить  слушателей.  Забавное
тщеславие в таком интеллигентном человеке.  Но  странно,  что  этот  прием
срабатывает. Казалось бы, все прекрасно знают, что  случилось,  и  тем  не
менее с  захватывающим  интересом  ждут  продолжения.  Так  бывает,  когда
повторно смотришь остросюжетный спектакль.
   - Да, - сказал Ольсен, - я  забыл  упомянуть  одну  любопытную  деталь.
Сопровождавшие Генриха вельможи время от времени кидали публике  пригоршни
медяков, сам  же  он  ни  разу  не  полез  в  карман.  Вот  вам  наглядное
подтверждение вошедшей в молву скупости основателя династии Бурбонов.
   Тут уж все зашумели и заерзали. Почувствовав, что он  перехватил  через
край, Ольсен примирительно поднял руку.
   - Дальше, - сказал он, - все пошло,  как  говорится,  не  по  сценарию.
Гвардеец, охранявший короля, занес уже  шпагу  для  удара,  однако  Генрих
остановил его взглядом и спокойно принял из рук монаха  какой-то  сверток.
Да, да, можете не сомневаться,  это  было  всего  лишь  прошение,  которое
король небрежно сунул своему фавориту, и кортеж как ни  в  чем  не  бывало
продолжил шествие.
   Я протер глаза и для верности стукнул себя кулаком по  лбу.  Ничего  не
изменилось, карета  уже  отъехала  довольно  далеко,  за  ней  проследовал
арьергард  охраны,  толпа  начала   распадаться,   оживленно   обмениваясь
впечатлениями и судача на разный лад:  каким  еще  молодцом  выглядит  его
величество, да кто его последняя пассия, как ловко он побил  испанцев,  да
собирается ли наконец отменить налог на торговлю сукном,  да  сбудется  ли
его торжественное обещание, чтобы каждый француз имел курицу к воскресному
столу.
   Опомнившись, я кинулся догонять процессию. Ведь в исторические  хроники
могла вкрасться ошибка, и нельзя исключать, что убийство совершилось двумя
кварталами дальше. Настигнув карету уже на улице Сент-Оноре, я  еще  долго
шел за ней, пока не почувствовал, что мой растрепанный, может  быть,  даже
безумный вид начал возбуждать подозрение у лакеев, сидевших  на  запятках.
Один из них что-то буркнул вполголоса солдату, тот  развернул  коня,  и  я
счел за лучшее нырнуть в переулок. Не хватало еще, чтобы путешественник во
времени был схвачен за покушение на убийство  государя.  Вы  представляете
меня, Гринвуд, в роли узника Бастилии?
   - Вполне, - ответил сухо Гринвуд. - Никого другого  из  присутствующих,
кроме вас, Ивар.
   - Благодарю, дружище. К счастью, у нас нет больше тюрем, не  то  вы  бы
меня наверняка засадили за какое-нибудь нарушение инструкции.
   - У нас есть другие формы наказания, - обнадеживающе заметил Гринвуд:
   - С полчаса, - продолжал Ольсен, - я бродил по  парижским  улочкам,  не
зная, что предпринять. Не возвращаться же назад ни с чем! Я  бы,  пожалуй,
предпочел все-таки камеру пыток в той же Бастилии, чем презрительную мину,
которую скорчил бы Кирога, прослышав о моем фиаско.
   Кирога ухмыльнулся.
   - Итак, у меня созрело решение явиться к парижскому бальи и  признаться
в заговоре против священной особы Генриха IV, короля всех французов. Но...
   - Не дурите, Ольсен, - вмешался с досадой Малинин, - в конце концов  вы
уже должны были натешить свое тщеславие.
   -  От  вас,  маэстро  психологии,  я  не  ожидал  такого  скудоумия,  -
огрызнулся Ольсен. - Повторяю, решив идти с повинной...
   - Послушайте, Ивар, если вам охота фиглярничать, то занимайтесь этим  в
одиночку! - в сердцах заявил  Лефер.  Он  встал  с  места,  и  все  другие
собрались последовать его примеру.
   - Постойте! - закричал Ольсен. - Я ведь не шучу.
   - Вы что, всерьез хотите нас уверить...  -  начал  Малинин,  но  Ольсен
перебил его:
   - Вот именно, поймите, у меня не  оставалось  иного  способа  раздобыть
какие-то  сведения  по  поводу  происшествия,  вернее,  его  непостижимого
отсутствия. Разумеется, я не собирался оставлять свою голову  на  Гревской
площади и был убежден,  что  мне  удастся,  перехитрив  тамошнюю  публику,
добраться  до  своего  хронолета,  припрятанного  в  лесочке  у  монастыря
бенедиктинцев. Риск, безусловно, был, и немалый, у меня в памяти были живы
все ваши предписания, Гринвуд. Но я счел, что неизмеримое превосходство  в
технических знаниях, не говоря уж о владении самыми современными  методами
гипноза, дает мне известное преимущество перед людьми XVII века.
   - Положим, Монтень...  -  начал  было  Лефер,  но  Ольсен  не  дал  ему
договорить:
   - При чем тут Монтень, речь  ведь  идет  не  о  светилах  разума,  а  о
напичканных предрассудками невежественных солдафонах  средневековья  с  их
куриными  мозгами.  Впрочем,  и  Монтень,  оставаясь,  как  всякий  гений,
эталоном мудрости на все времена, выглядел бы темным дикарем по  сравнению
с нашими детишками, которые получают в готовом для  потребления  виде  всю
сумму информации, накопленной человечеством. Короче, риск риском, но в тот
момент меня ничто не могло бы остановить.
   Все перевели дух, и даже скептик Кирога  взглянул  на  своего  бедового
товарища с долей восхищения.
   Ольсен улыбнулся.
   - Однако мне пришла  в  голову  мысль,  что,  прежде  чем  всходить  на
Голгофу, стоит расспросить  какого-нибудь  местного  жителя.  Побродив  по
городу, я присмотрелся к пожилому, толстенькому, прилично одетому человеку
с добродушной, улыбчивой физиономией. Он степенно прохаживался у небольшой
лавчонки, в окнах которой были выставлены для обозрения  банки  и  склянки
всевозможных размеров с этикетками  на  латыни.  Словом,  он  смахивал  на
служителя Эскулапа, ожидающего клиентов.
   "Позвольте спросить вас кое о чем, милейший", - обратился я к нему.
   "К вашим услугам, сударь,  -  ответил  он  с  готовностью.  -  Аптекарь
Баланже".
   "Весьма польщен. Вопрос у меня довольно деликатный".
   "Не стесняйтесь, по роду своих занятий  я  привык  исполнять  поручения
тонкого свойства. Сама герцогиня де Майен доверяла  мне  свои  секреты.  И
могу похвастать, что по  части  лечения  травами  вы  не  найдете  лучшего
знатока во всей округе".
   "А ядами?" - зачем-то вдруг брякнул я.
   Его глаза сразу приняли настороженное выражение.
   "Оставим это, - поспешил я исправить  свою  ошибку,  -  скажите,  какое
сегодня число?"
   "Как, - воскликнул он недоверчиво, - это и есть ваш деликатный вопрос?"
   "Разумеется, нет, я просто хотел узнать, не ожидали ли парижане сегодня
некоего важного события?"
   "Важное событие? Как же, как же...  вы,  должно  быть,  имеете  в  виду
коронацию ее величества в качестве регентши  при  малолетнем  дофине.  Она
состоялась вчера, и, скажу я вам, это было зрелище! - Баланже завел глаза,
призывая в свидетели небеса. - Король поступил, как всегда,  очень  мудро,
обеспечив преемственность власти на время своего отсутствия и освятив  тем
самым право юного Людовика на престол. Я полагаю..."
   "Постойте, - прервал я  политические  разглагольствования  аптекаря,  -
речь ведь идет о событии не вчерашнего, сегодняшнего дня".
   "Ах, да. Ну что ж, нет ничего проще. Сегодня, 14 мая,  состоялся  выезд
доброго короля Генриха IV.  Ранним  утром  графиня  Шартр  разрешилась  от
бремени, в чем ей помогал аптекарь Баланже. Вечером ожидается  прибытие  в
Париж турецкого посла, везущего письмо и подарки султана  его  величеству.
Распространяются также слухи, что из  армии,  действующей  на  Маасе,  для
доклада  государю  отозван  главнокомандующий,  что   гугеноты   готовятся
отомстить Лиге за  Варфоломеевскую  ночь,  а  католики  добиваются  отмены
Нантского эдикта".
   Все это мой собеседник выпалил одним духом, явно довольный возможностью
продемонстрировать свою осведомленность в государственных делах.
   "Очень интересно, - заметил я. -  Не  упустили  ли  вы,  однако,  нечто
такое, что должно было случиться сегодня, но не случилось?"
   Аптекарь наморщил лоб. "Да, - сказал он, -  ведь  нынче  поутру  должны
были казнить  Равальяка.  Может  быть,  ваша  милость  имеет  в  виду  это
происшествие?"
   Я побелел: "Как Равальяка?!"
   "А что, он ваш родственник? Я-то полагал, сударь англичанин". Он достал
из обширного кармана флакон с нюхательной солью и  собирался  было  сунуть
мне его под нос,  однако  я  решительно  отказался  от  этого  варварского
заместителя валидола.
   "О нет, - сказал я, овладев собой,  -  просто  мне  показалось,  что  я
слышал его имя".
   "Еще бы, вот уже третий день только  и  разговоров,  что  этот  человек
замышлял дурное против короля. Впрочем, казнь  отложена  на  два-три  дня,
пока парижский палач оправится от простуды. До чего же, однако, подлы  эти
католики,  -  поделился  своим  возмущением  Баланже,  впервые   обнаружив
собственные религиозные пристрастия, - ведь это уже восемнадцатый  убийца,
подсылаемый ими к государю! А финансирует всех бандитов не кто  иной,  как
благочестивый Филипп II..."
   Тут вдруг мессир  Баланже  прикусил  губу,  глаза  его  округлились  от
страха. Я хотел было оглянуться, чтобы  посмотреть,  что  привело  в  ужас
словоохотливого аптекаря, но не успел: чьи-то мощные длани обхватили  меня
сзади и оторвали от земли,  одновременно  кто-то  ловко  заткнул  мне  рот
кляпом и резким движением надвинул шляпу на глаза. Не будучи  в  состоянии
кричать о помощи, я был брошен в какой-то экипаж, лошади тронулись с места
рысью, унося не в меру настырного путешественника во времени навстречу его
судьбе.
   Даже высокопарная концовка не ослабила впечатления, произведенного этой
частью рассказа. Все сидели молча, ожидая продолжения.
   - Предлагаю небольшой перерыв, - коварно заявил Ольсен. - Я вас, должно
быть, утомил, да и подкрепиться не мешает.
   Все дружно запротестовали.
   - Ваша воля, - сдался он. -  Из  подробного  письменного  отчета  можно
узнать все детали моего ареста и первого допроса, состоявшегося, кстати, в
тот же день. Скажу лишь, что обращались со мной сносно и костей не ломали.
С самого начала я отказался отвечать на все вопросы и нахально  потребовал
личного свидания с королем, налегая на то,  что  имею  для  него  сведения
исключительного значения. Сам я, конечно, не слишком верил в то,  что  мои
настояния дойдут до царственных ушей, и поэтому начал исподволь обдумывать
план побега. Но, как известно, чудеса чаще всего случаются,  когда  их  не
ждут. Уже на другой день меня препроводили в  Лувр,  и  я  предстал  перед
Генрихом.
   Он принял меня в небольшой комнате, окна которой выходили на набережную
Сены.  Обстановка  была  довольно  скромной:  широкий   письменный   стол,
заваленный бумагами, этажерка с книгами, несколько кресел. Словом, все как
в кабинете современного чиновника, если не  считать  небольшой  картины  в
золоченой раме, изображающей выезд Дианы. Полагаю, она принадлежала  кисти
Рубенса, а в роли богини выступала покойная возлюбленная  короля  Габриэль
д'Эстре,  герцогиня  де  Бофор.  Боюсь,   эта   очаровательная   миниатюра
безвозвратно утеряна: мне не удалось разыскать ее в музейных каталогах.
   Отпустив стражу, Генрих довольно долго и бесцеремонно меня разглядывал.
Потом, составив, видимо, свое мнение на мой счет, поинтересовался,  кто  я
такой и почему добивался свидания с королем.
   Я, как вы догадываетесь, начал отвечать согласно заготовленной на такой
случай   легенде:   небогатый   фландрский   дворянин   д'Ивар,   ненавижу
поработителей своей  родины  испанцев,  приехал  в  Париж,  чтобы  увидеть
великого Генриха и служить ему, чем могу, готов вступить в его  доблестную
армию и так далее. Он выслушал, не перебивая, и спросил:  "Что  за  важную
тайну, сударь, вы собирались мне открыть?" - "Я  хотел  предупредить  вас,
сир, о покушении Равальяка, но не смог пробиться к вам раньше. Слава богу,
вмешалось само провидение".
   Вы понимаете, друзья, теперь, когда убийство все равно  не  состоялось,
мне ничего не стоило завоевать  таким  образом  доверие  короля.  Надеюсь,
Гринвуд, даже вы не примете это за нарушение запрета.
   - Посмотрим, посмотрим, - уклончиво ответил эксперт.
   -  "Ну  а  вы,  мсье  д'Ивар,  откуда  вы  сами  узнали  о  готовящемся
злодеянии?" - допытывался Генрих, и мне пришлось наплести с три  короба  о
встреченных в харчевне  подозрительных  монахах  и  случайно  подслушанном
разговоре. Сочинял я вдохновенно и начал уже верить сам себе, когда  вдруг
на лице короля появилась откровенная усмешка. Я  невольно  стушевался,  но
после секундной паузы, вспомнив наставления Малинина, решил идти напролом.
   - Да, я рекомендовал вам этот прием, - подтвердил психолог.
   - Вот, вот. "Вы мне не верите, ваше величество? - спросил  я.  -  Тогда
испытайте меня огнем".
   Ответ был совершенно неожиданным. "Полноте,  сударь,  не  морочьте  мне
голову, иначе я просто велю вас повесить. А теперь быстро выкладывайте, из
какого вы времени?"
   Я не поверил своим ушам. "Вы хотите спросить, откуда я родом, сир?  Так
я уже имел честь сообщить, что во Фландрии..."  -  "Перестаньте,  -  резко
перебил он. - Я хочу знать, из какого-века вы сюда заявились".
   Малинин, пораженный до крайности, поймал  себя  на  том,  что  сидит  с
открытым ртом. Другие реагировали не менее приметно.  Лефер  схватился  за
голову, Гринвуд вскочил и нервно зашагал по комнате, а Кирога хладнокровно
заявил:
   - Этого не может быть.
   - Ах, не может быть?! - воскликнул Ольсен. - Тогда смотрите.
   Он подбежал к двери и нажал  ряд  кнопок  на  расположенной  возле  нее
панели. Стена, затянутая узорчатым обивочным материалом, начала  белеть  и
превратилась в большой экран, по которому побежали кадры стереоленты.  Вот
король, словно позирующий перед кинокамерой (это он разглядывает странного
узника Бастилии), вот картина  с  изображением  Дианы-Габриэль,  массивный
стол, этажерка, окно, за которым можно было  видеть  волны  Сены.  Словом,
все, как описывал Ольсен. Наблюдать эти чудом ожившие образы старины  было
ощущением  ни  с  чем  не  сравнимым.  Малинин   почувствовал,   что   все
присутствующие, включая невозмутимого Кирогу и самого Ольсена,  заворожены
совершавшимся на их  глазах  колдовством.  Впервые  с  того  момента,  как
путешественник во Времени начал  свой  рассказ,  вся  эта  история  обрела
неотразимую, пугающую достоверность.



   2

   Монарх и его гость на  экране  вели  свою  беседу  на  старофранцузском
языке, а чуть ниже изображения поползли буквы перевода.
   Генрих (настойчиво и с раздражением). Говорите же, я жду!
   Ольсен (после заметных колебаний). Вы правы, сир, я не ваш современник.
Нас отделяют во времени восемь веков.
   Генрих (хладнокровно). Как раз половина срока, минувшего  от  рождества
Христова. Ну, зачем же вы к нам пожаловали?
   Ольсен (смущен,  в  данной  ему  инструкции  явно  не  предусматривался
подобный вопрос). Видите ли, ваше величество,  людьми  моей  эпохи  движет
понятная любознательность. Мы стремимся глубже познать прошлое,  находя  в
нем бесценное поучение для сердца и ума. Полагаю, это  не  чуждо  и  вашим
современникам.
   "Витиевато  изъясняется,  не  может  найти  нужного  тона",  -  подумал
Малинин.
   Генрих (кивая). В молодости я основательно штудировал записки Цезаря  о
галльской войне. Вероятно, почерпнутая там мудрость  помогла  мне  утереть
нос испанскому кузену. Хотя и он, должно быть, читал Цезаря.
   Ольсен (угодливо). Не каждому дано постигнуть  мысль  гения  и  извлечь
урок из его деяний.
   Малинин ощутил раздражение и по тому, как задвигались остальные, понял,
что не он один. В самом деле,  Ольсен  изрекал  какие-то  банальности,  да
вдобавок тошнотворно льстил своему венценосному собеседнику.
   Генрих (раздумчиво). Я всегда советую своим маршалам читать Цезаря.  Не
ради прямого подражания - упаси бог!  Военное  дело  изрядно  продвинулось
вперед, особенно с тех пор, как появилась артиллерия. Но  дух  полководца,
его воля - здесь всегда есть чему  поучиться...  (После  секундной  паузы,
улыбаясь.) Впрочем, сам я ничему не научился, пока не набил себе шишек.
   Ольсен. Иначе вы бы не стали великим королем.
   Генрих. Да, разумеется. (Подавшись вперед и уткнув свой палец  в  грудь
Ольсену.) Объясните, сударь, почему вы избрали для путешествия  в  прошлое
день 14 мая 1610 года? Какое поучение вы  и  ваши  ученые  коллеги  хотели
извлечь из того  факта,  что  фанатик,  подосланный  испанцами,  собирался
заколоть короля Франции?
   Ольсен (в полном замешательстве). История  полна  неожиданностей,  сир.
Многие ее детали нам неизвестны, другие нуждаются в проверке. Кроме  того,
есть эффект присутствия. Одно дело описывать события с чужих слов и совсем
другое - быть их свидетелем.
   Генрих. Вы называете все причины, кроме главной.
   Ольсен. Что государь имеет в виду?
   Генрих. Вас прислали, чтобы предупредить меня о покушении Равальяка, не
так ли?
   Все замерли в ожидании ответа, и каждый напряженно соображал, каким  он
должен был бы быть. Ольсен на экране молчал. А  сам  он,  воспользовавшись
паузой, пробормотал нечто вроде: "Окажись вы на моем месте..."
   Генрих (глядя на своего собеседника испытующе, с иронической усмешкой).
Смелее, надо ли стыдиться столь богоугодных побуждений.  Хотя  вы,  должно
быть, не верите в бога...
   Это прозвучало полуутверждением-полувопросом.
   Ольсен  (дипломатично).  Мы  не  испытываем   необходимости   объяснять
что-либо действием потусторонних сил.
   Генрих (кивая в знак  согласия).  Я  тоже.  Поэтому  мне  не  составило
большого труда сходить к  обедне,  там  у  вас  (помахал  рукой,  указывая
куда-то в небо) знают этот эпизод?
   Ольсен. Еще бы! Ваша фраза "Париж стоит мессы" стала крылатой.
   Генрих. В каком смысле?
   Ольсен. Как вам сказать... Ее употребляют, когда речь идет  о  циничном
выборе.  Ради  большого  куша  стоит  покривить  душой  или  отречься   от
принципов... Приблизительно так.
   Генрих (недовольным тоном). Вот уж ерунда! Как раз в душе я ни от  чего
не отрекся. Принятие  католичества  было  взвешенным  политическим  шагом.
Нельзя ведь в самом  деле,  придерживаясь  иной  веры,  успешно  управлять
страной, где преобладают паписты. Монарх обязан держать своих подданных  в
страхе, может попирать их, как взбредет в голову, но он не имеет права  не
разделять их предрассудков. И потом, как вы  знаете  из  хроник,  Нантским
эдиктом я даровал французам гражданский мир и избавил  их  от  религиозных
распрей. Разве ради одного этого не стоило отслужить обедню?
   Ольсен (явно стремясь успокоить  короля).  Вы  правы,  сир,  здесь  был
просто тактический расчет. Каждый на вашем месте поступил бы так же.
   Генрих. Вернемся, однако, к  нашим  баранам.  Вы  не  ответили  на  мой
вопрос.
   Ольсен (говорит четко  и  уверенно).  Увы,  ваше  величество,  не  буду
лукавить, передо мной не ставилась задача подать  вам  спасительный  знак.
Отнюдь не потому, что людям моей эпохи недостает человеколюбия. Просто  мы
не  имеем  права  на  милосердие.  Подумайте  сами,  что  случится,   если
путешественники во Времени  начнут  вмешиваться  в  ход  событий,  пытаясь
исправить историю или на худой  конец  придать  ей-более  пристойный  вид.
Такое вмешательство могло бы привести к катастрофическим результатам.
   Генрих (явно не понимая, но не желая признаться). Вот как?
   Ольсен.  Представим  для  наглядности,  что  кому-то  пришло  в  голову
предупредить столь почитаемого  вами  Цезаря  о  готовящемся  против  него
заговоре...
   Генрих (сухо). Не вижу ничего дурного, если б  сей  великий  полководец
прожил еще с десяток лет.
   Ольсен (невозмутимо). Я выбрал неудачный пример. Ну а если какой-нибудь
сердобольный   пришелец   из   будущего   решил    бы    остеречь    ваших
предшественников, сир,  сообщив  Карлу  IX  и  Генриху  III,  что  первого
собираются отравить, а второго зарезать?
   Генрих. Да, я улавливаю, это помешало бы осуществиться воле божьей.
   Ольсен. У нас принято называть то,  о  чем  вы  говорите,  естественным
течением истории. Добавлю, что у меня  есть  и  достаточно  веская  личная
причина воздерживаться от всякого  вмешательства  в  ваши  дела.  Согласно
семейному преданию одним из моих предков по материнской линии является  не
кто иной, как ваш министр финансов...
   Генрих. Вы потомок моего Рони?!
   Ольсен. Похоже, что да. Так вот, перемены в вашей судьбе могли бы самым
неожиданным образом повлиять на судьбу  вашего  фаворита  и  его  близких.
Вообразите, как это отразилось бы на потомках герцога  Сюлли  в  тридцатом
или сороковом колене! Вполне вероятно, что я  вообще  не  появился  бы  на
свет.
   Генрих. Это было бы весьма прискорбно и для меня, сударь. Поскольку  не
смогла бы состояться наша интересная беседа.
   Ольсен. Благодарю вас, ваше величество...
   Ольсен. Благодарю вас, ваше величество...
   Ольсен. Благодарю вас, ваше величество...
   - Испорченная пластинка, - сказал Лефер, выражая вслух то, что пришло в
голову каждому. Действительно, эффект был тот  же  самый,  только  странно
было видеть  его  на  экране.  Повторяя  свою  фразу,  Ольсен  всякий  раз
подавался вперед и вежливо наклонял голову, а король Генрих делал ответный
жест рукой, и оба они  смахивали  на  трясущихся  китайских  истуканчиков.
Ольсен уже поднялся с места  и  направился  к  панели,  когда  вдруг  дело
сдвинулось и появились очередные кадры необыкновенной хроники.
   Генрих. И все же осталась одна неясность. Вы начали с того, что  хотели
предупредить меня о злодейском намерении Равальяка.  А  в  противоречие  с
этим утверждаете...
   Ольсен (перебивает). Да, сир, здесь есть противоречие. Дело в том,  что
я  не  имел  права  вмешиваться,  -  это,  как  я  уже   вам   докладывал,
категорически запрещено.
   Генрих. Но вы нарушили запрет. (Ольсен кивает.) Не смогли противостоять
своей человеческой натуре? (Ольсен кивает.) А  чем  это  вам  грозит,  вас
повесят или четвертуют?
   Ольсен. Хуже: меня отстранят от путешествий во Времени. (Генрих смотрит
на него с явным недоумением.) Однако откройте и вы мне свой  секрет,  сир.
Как вы узнали, что я прибыл к вам из будущего?
   Генрих. Очень просто. Вы здесь не первый.
   Ольсен. Вы хотите сказать...
   Генрих. Вот именно.  Неделю  назад  ко  мне  заявился  некий  господин,
предупредивший об очередном заговоре иезуитов. (В сердцах.) До сих пор  не
могу простить себе, что дозволил  этим  паршивцам  вернуться  во  Францию!
Кстати, этот человек не хитрил, как вы, мсье д'Ивар, а без всяких обиняков
сообщил, что он из тридцатого столетия.
   Среди зрителей произошло сильнейшее движение.
   Ольсен. Тридцатого?
   Генрих. Да, насколько я разбираюсь  в  арифметике,  он  на  пять  веков
моложе вас.
   Ольсен. И куда же девался наш с вами потомок?
   Генрих. Испарился, как Асмодей.
   Ольсен. Он не снабдил вас никакой другой информацией?
   Генрих. Не понял?
   Ольсен. Я хотел узнать, не рассказал ли ваш спаситель о своем времени?
   Генрих. Нет, он не пожелал задерживаться. А жаль, мне бы хотелось кое о
чем его порасспросить.
   Ольсен. Вас, видимо, интересует, как устроено наше общество?
   Генрих. Отчасти  и  это.  Признаюсь,  однако,  в  первую  очередь  меня
одолевает любопытство, что у вас думают о моем царствии.
   Ольсен (подумав). Видите ли, ответить на этот вопрос  непросто.  О  вас
создана обширная литература.
   Генрих (удовлетворенно поглаживая бородку). Скажите главное.
   Ольсен. Если в двух словах, то вас рассматривают как решающее  звено  в
утверждении французского абсолютизма.
   Генрих (с вытянувшейся физиономией). Какое звено?
   Ольсен. Простите,  это  словечко  из  жаргона  наших  историков.  Иначе
говоря, считается, что при вас завершилось  становление  централизованного
государства в форме абсолютной монархии.
   Генрих. Только и всего? А между тем я заботился,  чтобы  мои  подданные
жили сносно, не обременял их  непосильными  налогами,  поощрял  искусства.
Полагаю, мои победы на поле брани тоже не должны быть преданы забвению.
   Ольсен  (поспешно).  Да,  конечно,  поэтому  я  предупреждал  вас,  что
ответить на такой вопрос нелегко.
   Генрих. А что говорят о моих... э... похождениях?
   Ольсен. Историки, склонные морализировать, осуждают вас,  а  литераторы
зовут веселым королем. Есть даже популярная песенка:

   Жил-был Анри Четвертый,
   Веселый был король,
   Вино любил до черта
   И пьян бывал порой.

   Боец он был отважный
   И дрался, как петух.
   А в схватке рукопашной
   Один он стоил двух.

   Еще любил он женщин,
   Имел у них успех,
   Победами увенчан,
   Он был счастливей всех.

   Генрих. Недурно. Давайте еще раз. (Берет с этажерки футляр, достает  из
него лютню, наигрывает, нащупывая мотив,  подает  знак  Ольсен  у,  и  они
вдвоем поют песенку  о  веселом  короле;  потом  смеются,  довольные  друг
другом.)
   Ольсен. Как прекрасно звучит эта лютня!
   Генрих. Она ваша. (Встает, подходит  к  Ольсену,  кладет  руку  ему  на
плечо.) А жаль, д'Ивар, что вы  из  другой  эпохи.  Мы  с  вами  могли  бы
подружиться.
   Ольсен. Не сомневаюсь, сир.
   Король хлопает в ладоши. Дверь  кабинета  отворяется,  входит  слуга  с
подносом, ставит перед собеседниками кубки с вином и удаляется. Они  молча
чокаются, пьют.
   Генрих (со вздохом). У меня так мало  по-настоящему  преданных  друзей.
Вокруг все  больше  льстецы  и  предатели...  Ладно,  расскажите  о  своем
времени. Кто вами управляет?
   Ольсен. Так  называемый  Глобальный  общественный  совет,  сир.  В  его
составе пятьсот самых мудрых и уважаемых людей, главным образом  из  числа
ученых.
   Генрих. Их назначает король?
   Ольсен. О нет, они  избираются  населением.  Королей  у  нас  давно  не
существует.
   Генрих (в раздумье). Вот как!  Значит,  все-таки  республиканцы  своего
добились! Что же, этот ваш  правящий  синклит  устроен  по  типу  римского
сената или афинской агоры?
   Ольсен. Ни то ни другое.
   Генрих. Ну, тогда это, очевидно, нечто вроде наших Генеральных  штатов.
В нем представлены все сословия?
   Ольсен. У нас давно уже нет сословий, ваше величество.
   Генрих.  То  есть  как,   у   вас   нет   дворян,   священнослужителей,
простолюдинов? Каким же образом отбираются достойные?
   Ольсен. По достоинствам - уму, таланту, порядочности.
   Генрих. Родовитость...
   Ольсен (входя в раж). При чем тут родовитость! Разве качества  человека
определяются его генеалогическим древом? Вы сами, сир, только что изволили
признать, что среди ваших придворных тьма  ничтожных,  подлых  людишек.  А
ведь многие из них почти наверняка ведут  свое  происхождение  от  знатных
вельмож, состоявших еще в свите Меровингов и Капетингов.
   - Молодчина! - не удержался Лефер.
   Генрих (примирительно). Ну, ну, не стоит из-за этого пререкаться. У нас
здесь свои порядки, у вас свои. В конце концов,  никто  не  должен  совать
свой нос в чужие дела.  Недавно  мне  дали  почитать  любопытную  книжонку
некоего ученого голландца про войну  и  мир.  Там  есть  дельная  мысль  о
суверенитете.  Так  вот,  эпохи,  подобно  государствам,  имеют  право  на
неприкосновенность. Кстати,  а  как  обстоят  у  вас  дела  с  европейской
политикой, по-прежнему ли Франция воюет с Испанией, а Испания с Англией?
   Ольсен. О нет, сир. Теперь  в  Европе,  как  и  вообще  на  Земле,  нет
отдельных государств.
   Генрих  (с  грустью  покачивая  головой).  Значит,   Франция   лишилась
независимости, а заодно основанных мной заморских колоний.
   Ольсен. Франция ничего не лишилась, она приобрела весь мир, так же  как
мир приобрел Францию.
   Генрих. Но если не стало государств, кто же и с кем у вас воюет?
   Ольсен. Никто. С этим навсегда покончено.
   Генрих. Стало быть, вечный мир стал явью! А ведь и я вслед  за  чешским
королем Подебрадом носился одно время с таким проектом для Европы.
   Ольсен. Эти попытки украшают  вашу  репутацию.  Хотя,  признайтесь,  вы
собирались навязать европейским странам мир при гегемонии Франции и  своей
лично.
   Генрих. А вы хотели, чтобы гарантом европейского мира стал мой свирепый
сосед Филипп II или этот недоносок Яков?.. Следовательно, у вас нет больше
ни солдат, ни генералов, ни пушек...
   Ольсен  (подхватывая).  Ни  какого-либо  другого  оружия.  Его  собрали
однажды в одну кучу и уничтожили.
   Генрих. А я, честно говоря, считал мечту  наших  пацифистов  перековать
мечи на орала утопией.
   Ольсен. Что ж, для такого скептицизма были веские основания. Прежде чем
прийти к миру без оружия, человечество  прошло  через  чудовищные  мировые
бойни. В последней из них  чуть  ли  не  ежедневно  гибло  столько  людей,
сколько их пало во всех ваших баталиях, сир. Вы  можете  представить  себе
одну бомбу, способную уничтожить одновременно двести тысяч человек?
   Генрих. Это нечто вроде землетрясения.
   Ольсен. Вот именно. Но, к счастью, все уже позади.
   Генрих. Для кого позади, а для кого и впереди.
   Ольсен (смущенно). Действительно, я совсем упустил  из  виду,  что  нас
разделяет несколько столетий.
   Генрих. А мог  бы  я  совершить  вместе  с  вами  прогулку  в  будущее?
Разумеется, не для того, чтобы остаться у вас навсегда. Упаси бог!
   Ольсен. Увы, сир. Мои современники могут  путешествовать  в  будущее  и
даже легче, чем в прошлое. Но такой возможности  лишены  те,  кто  жил  до
изобретения машины времени.
   Генрих. Жаль. Я бы с  удовольствием  поглазел  на  ваш  идеальный  мир.
Объясните только, чем вы занимаетесь? Мы вот здесь  по  преимуществу  тем,
что любим и воюем. Если вы покончили с войнами...
   Ольсен. Значит, нам осталась  только  любовь.  (Смеются).  Разве  этого
мало?
   Генрих. Ну надо же чем-то заполнять паузы.
   Ольсен. Если говорить серьезно, то никогда еще жизнь людей  не  была  в
такой степени полнокровна и осмысленна.  Выкинув  на  свалку  всевозможные
перегородки, разделявшие его  на  враждующие  части,  человечество  сумело
высвободить таящиеся в нем гигантские силы созидания.  Канули  в  вечность
голод, нищета, мор, пустыни и болота превращены в сады, изобилие пришло  в
каждое жилище.
   Генрих (улыбаясь). Та самая воскресная курица?
   Ольсен (отвечая ему улыбкой). И еще  кое-что.  К  слову  (указывает  на
массивный бронзовый канделябр), вечерами вы читаете  при  свете  свечи,  а
ваши соотечественники победнее довольствуются масляной плошкой. В моем  же
кабинете горит  лампа,  равная  пятистам  свечам.  А  питает  ее  энергия,
извлеченная из воды. Вы скачете на лошадях со скоростью  пять-семь  лье  в
час. Наши городские экипажи движутся моторами, мощность которых  достигает
сотен и тысяч лошадиных сил. Мы не только ездим, но и летаем, покрывая  за
считанные минуты расстояние от Парижа до Москвы и за каких-нибудь  полчаса
- до Америки. И это еще не все. Мы пересекаем космическое  пространство  и
после нескольких суток комфортабельного путешествия достигаем Луны, Марса,
Венеры, других планет, освоенных человеком.
   Ольсен замолк. Генрих пристально вглядывался  в  него,  словно  пытаясь
найти  в  глазах  путешественника  во  Времени   образы   той   неведомой,
непостижимой жизни, какая воцарилась на Земле спустя восемь  веков.  Потом
отвел взгляд, уставился в окно.
   Генрих. Вам приходилось когда-нибудь скакать на лошадях?
   Ольсен. Нет. А почему вы спрашиваете?
   Генрих. Вы не представляете, д'Ивар, какое это наслаждение - мчаться во
весь опор по лесным тропкам и проселкам, когда ветки  хлещут  по  лицу,  а
ветер свистит в ушах. В такие мгновения чувствуешь себя не  просто  воином
или охотником, но покорителем пространства.
   Ольсен. Вы правы, сир, каждому времени свое.
   Генрих. И  каждому  свое  время.  (Чокаются,  пьют.)  Надеюсь,  вы  еще
побудете в Париже? Я распоряжусь поселить вас в Фонтенбло.
   Ольсен. Прошу прощения, государь, но моя миссия здесь  исполнена,  и  я
должен покинуть вас.
   Генрих. Ну, на денек-другой задержаться вы можете?
   Ольсен. Нет, сир. Дело в том, что в моем экипаже кончается зарядка,  и,
если я не уеду сейчас, я не уеду никогда.
   Генрих. Вот как? Где же этот ваш экипаж?
   Ольсен. Неподалеку.
   Генрих. Вы мне не доверяете? (Ольсен молчит.) Что ж, правильно делаете,
я и сам на вашем месте поступил бы так же. Ну хорошо, тогда  исполните  на
прощанье одну мою просьбу.
   Ольсен. Если это в моих возможностях.
   Генрих. Это в ваших возможностях. Раскройте мне мою судьбу.
   Ольсен. Я не сомневался, что вы  зададите  мне  этот  вопрос.  И  очень
огорчен, что не могу на него ответить.
   Генрих. Все тот же запрет?
   Ольсен. Нет, просто я не знаю.
   Генрих. Может быть, вы щадите меня? Тогда не стесняйтесь,  я  фаталист.
Мать Жанна с детства меня наставляла: чему быть, того не миновать.
   Ольсен. Но я в самом деле ничего не могу вам сказать.
   Генрих. Полноте, мсье.
   Ольсен. Судите сами, ваше величество, я знал, что вам  угрожает  гибель
от руки Равальяка. Теперь этот вариант отпал.
   Генрих.  Допустим.  Но  рано  или  поздно  мне  все   равно   предстоит
переселиться к праотцам. И вы в своем двадцать пятом  веке  не  можете  не
знать, как это случилось.
   Ольсен.  Мои  современники,  безусловно,  об  этом  знают.  Однако   вы
забываете, что я-то был с вами и, пока не  вернусь  назад  в  свое  время,
поневоле останусь в неведении о вашей судьбе.
   Генрих (смотрит на него недоверчиво). Мне кажется,  вы  меня  морочите.
Ведь до того, как вы оказались здесь, вы должны были знать...
   Ольсен. Я и знал, что вам угрожает нож Равальяка.
   Генрих. Заколдованный круг. Это смахивает на ребус:  что  было  раньше,
яйцо или курица. Но сдается мне, что вам  известна  разгадка.  (Хлопает  в
ладоши. Входит бравый гвардеец. Король  подзывает  его  поближе  и  шепчет
что-то на ухо.) Что ж, настала пора прощаться, д'Ивар, хотя я надеюсь, что
мы с вами еще увидимся. Мой офицер вас проводит.
   Ольсен (официально). Благодарю за аудиенцию, государь. Желаю вам удачи.
   В  последний  раз  камера  показала  крупным  планом  лицо  Генриха.  В
прищуренных черных глазах, в уголках губ притаилась хитрая усмешка,  смысл
которой стал ясен чуть позднее.



   3

   Ольсен со своим спутником идут бесконечными галереями Лувра.  Навстречу
им  попадаются  франтоватые  гвардейцы  в  мундирах,   расшитых   золотыми
позументами и отделанных кружевами, фрейлины  в  пышных  юбках  и  высоких
тугих жабо. Раз даже им  приходится  уступить  дорогу  старику  в  красной
мантии с крестом на груди и в такого же цвета шляпе - кардиналу.
   Офицер отворяет  дверь  и  жестом  приглашает  Ольсена  войти,  но  тот
застывает на пороге. "Куда вы меня привели,  сударь,  король  поручил  вам
вывести меня из Лувра". - "Король оказывает вам милость, мсье д'Ивар.  Мне
поручено завтра утром доставить вас  в  Фонтенбло.  А  сегодня  вы  можете
удобно устроиться в этой гостиной. Из  кухни  его  величества  сюда  будет
доставлен отменный ужин. Чтобы  вы  не  скучали,  я  готов  составить  вам
компанию". - "Премного обязан государю, - говорит Ольсен,  -  но  не  смею
злоупотреблять его гостеприимством". -  "И  не  думайте  отказываться",  -
возражает офицер. "Значит ли это, что я арестован?" -  спрашивает  Ольсен.
"Упаси бог!" - восклицает офицер с  жаром  и  слегка  подталкивает  своего
нового друга, как он его  называет,  в  спину.  Тому  не  остается  ничего
другого, как войти в комнату. Дверь за ними закрывается.
   Экран погас, стена приняла свое прежнее обличье.
   - В чем дело, - спросил Лефер, - у вас кончилась пленка?
   - Нет, конечно. Но все, что случилось дальше, можно было  снять  только
со стороны. Вам придется довольствоваться моим рассказом.
   Когда мы вошли, меня ожидал сюрприз: в стороне  от  дверей  за  круглым
столом играли в кости два гвардейца. Итак, я  взят  под  надежную  охрану.
Король явно решил не расставаться со мной. Не мог же он в самом  деле  так
просто отпустить человека,  владевшего  тайной  его  судьбы.  И  природное
мягкосердечие не помешает его христианнейшему величеству применить  пытки,
чтобы выжать из меня эту тайну.
   Словом, надо  было  действовать  немедленно,  пока  за  мной  опять  не
захлопнулись - и уже навсегда! - тяжелые кованые  ворота  Бастилии.  Тогда
уже  не  помогли  бы  никакие   технические   хитрости,   которыми   столь
предусмотрительно вооружили меня ваши молодцы, Лефер. Впрочем, и сейчас не
было гарантии, что мне удастся  бежать.  Их  было  против  меня  трое,  да
вдобавок я не имел права убивать.
   Все эти соображения промелькнули в моей голове в доли  секунды.  Решив,
что мой главный козырь -  внезапность,  я  подставил  офицеру  подножку  и
сильно  толкнул  его  в  грудь.  Он  упал  и  покатился  по  полу,  гневно
чертыхаясь. Я кинулся к двери, рассчитывая выскочить наружу и  скрыться  в
наступивших сумерках. О ужас, дверь  была  заперта  снаружи!  Ко  мне  уже
подбегали с обнаженными шпагами гвардейцы, и не оставалось  ничего  иного,
как принять бой. Я должен был справиться с этой парой вояк, пока к ним  не
присоединился их бравый начальник.
   Выхватив свою шпагу из ножен, я стал размахивать ею, как дубинкой.  Это
на мгновение привело  моих  противников  в  замешательство,  они  никогда,
разумеется,  не  видывали  подобной   манеры   фехтования.   Перекинувшись
репликами, смысла которых я не уловил, гвардейцы стали теснить меня с двух
сторон. Полагаю, у них был приказ беречь мою жизнь, и убивать меня они  не
собирались, разве что  чувствительно  царапнуть.  К  нам  уже  приближался
офицер, держась одной рукой за голову: при падении он стукнулся о каминную
решетку.
   Медлить дальше было нельзя. Сорвав плащ, я швырнул его на голову одного
из нападавших и на секунду обезопасил таким  образом  свой  тыл.  Затем  я
сложился пополам и метнулся к другому, сильно ударив его  головой  в  пах.
Тот взвыл от боли и, скорчившись,  отполз  в  сторону.  Теперь  предстояло
сразиться с офицером, который надвигался на меня  с  обнаженной  шпагой  и
угрюмой отвагой на лице. Этот малый явно готов  был  наплевать  на  приказ
своего монарха и выпустить из меня кишки, чего бы потом это ему ни стоило.
   Когда наши шпаги скрестились, я нажал кнопку, спрятанную в эфесе...
   - Почему вы не сделали этого раньше? - перебил Гринвуд.
   - Мне хотелось проверить, способен ли наш современник постоять за  себя
в схватке с людьми той эпохи, не прибегая к технике.
   - Вы вели себя как мальчишка, - отчитал его Кирога.
   - Может быть. - Ольсен улыбнулся обезоруживающе. -  Во  всяком  случае,
экспериментировать дальше стало опасно, я должен был защищать свою  жизнь.
Вы бы посмотрели на физиономию офицера - кажется он был в чине лейтенанта,
- когда его шпага выпорхнула из рук и прилепилась  к  моей.  Он  буквально
остолбенел, а придя в себя, заревел как бык и кинулся меня таранить тем же
способом, каким я разделался с его подчиненным.
   Вы знаете, что в рукопашной я не промах. Увернувшись от грозившего  мне
удара, я приемом карате стукнул своего лейтенанта по шее, от чего  он  уже
не смог оправиться. Пронесшись по инерции еще  несколько  метров,  бедняга
вторично врезался в ту же  каминную  решетку  и  остался  лежать,  охая  и
стеная. Последний мой противник, выбравшийся наконец из  плаща,  с  ужасом
наблюдал эту сцену и до того перепугался,  что  кинулся  к  двери  и  стал
барабанить в нее, призывая  на  помощь.  Подбежав  сзади,  я  одной  рукой
развернул  его  к  себе  лицом,  а  другой  легонько  ударил  в  солнечное
сплетение. Солдат секунду смотрел на меня с открытым ртом, а затем,  жадно
глотая воздух, сполз на пол.
   - Вы рассказываете  с  таким  сладострастием,  Ольсен,  будто  получали
удовольствие, расправляясь с этими несчастными, - сказал Малинин.
   - Это в нем заговорила кровь  его  воинственных  предков,  -  встал  на
защиту друга Лефер.
   -  Заверяю  вас,  что  действовал   строго   в   пределах   необходимой
самообороны, - сказал  Ольсен,  кинув  опасливый  взгляд  на  Гринвуда.  -
Продолжу, однако. В тот самый момент, когда за  мной  осталось  поле  боя,
дверь распахнулась и в комнату ворвалась куча народа. Если это была не вся
французская  армия,  то  по  крайней  мере  добрая  ее  половина.  Вежливо
пропустив отряд, я выскочил из-за дверей, выбежал  наружу  и  запер  своих
преследователей. До сих пор ума не приложу, как мне  удалось  провести  их
таким примитивным образом.
   - Д'Артаньян на вас еще не родился! - сострил Лефер.
   - Конечно, им не стоило большого труда выломать дверь,  и  по  тому,  с
каким остервенением они взялись за это дело, я  мог  не  сомневаться,  что
имею в запасе не более двух-трех минут. Кинувшись  бежать  вдоль  галереи,
едва освещаемой тусклым светом масляных фонарей, я  нечаянно  сбил  с  ног
какого-то монаха, а затем ухитрился сорвать кринолин  с  шедшей  навстречу
дамы. Наконец я достиг круглой башенки, откуда  витая  мраморная  лестница
выводила в наружный двор. Мне почему-то казалось,  что  в  этом  месте  не
должно быть сильного караула. Но, глянув вниз, я понял, что  ошибся:  весь
двор был заполнен швейцарцами.
   Что делать? Две-три секунды промедления  едва  не  стоили  мне  головы.
Услышав нараставший позади шум, я оглянулся  и  в  неясном  свете  факелов
увидел искаженные яростью лица набегавших на меня гвардейцев. В их  глазах
горела непреклонная решимость  отомстить  за  поруганную  честь!  Еще  бы,
какой-то ничтожный чужеземец раскидал целую роту отборной королевской рати
- топить его, палить огнем, тут ведь речь о престиже!
   У меня оставалось несколько мгновений, и  этого  оказалось  достаточно,
чтобы выхватить шашку с  веселящим  газом  и  швырнуть  ее  им  под  ноги.
Действие этого оружия мгновенно. Под  сводами  древнего  замка  разразился
громовой хохот, достойный Гаргантюа и Пантагрюэля.  Славные  воины  короля
Генриха закатывались в истерике и один за другим в изнеможении  опускались
на каменный пол.
   Я еще раз посмотрел вниз. Там царила полная кутерьма. По двору в разных
направлениях бегали солдаты, не знавшие, что  им  делать:  то  ли  хватать
заговорщиков  внутри  Лувра,   то   ли   оборонять   его   от   внезапного
нападения-извне.  Раздавались  панические  выкрики:  "Это   опять   Гиз!",
"Спасайте короля!", "Испанцы в Париже!" Кто-то  пытался  навести  порядок,
хриплым натужным голосом отдавая команды, их  перекрывал  гул  перебранки,
треск горящих факелов. Несмотря на всю опасность своего  положения,  я  не
мог оторвать глаз  от  этой  картины,  напоминавшей  по  колориту  полотна
Рембрандта, а по буйному движению - батальные зарисовки Гро.
   Внезапно все голоса перекрыл истошный вопль: "Вот он, дьявол,  хватайте
его!" Рослый швейцарец, сидевший на лошади,  приподнялся  в  седле,  чтобы
наглядней показать своим  товарищам,  где  противник.  Залюбовавшись  этим
закованным в  латы  живописным  воякой,  я  не  сразу  сообразил,  что  он
указывает на меня. А ведь и в самом деле вид у меня был устрашающий.  Стоя
в клубах веселящего газа, частицы  которого,  пропитанные  лунным  светом,
создавали подобие переливающегося белого шлейфа, и, главное, с  диковинной
маской на лице, я должен был показаться чудовищем из другого мира. И  надо
отдать должное мужеству  швейцарца:  он,  не  колеблясь,  пришпорил  коня,
намереваясь въехать по лестнице на галерею, чтобы атаковать дьявола.
   Для спасения у меня оставалась одна  стихия  -  воздух.  Молниеносно  я
скинул с себя кафтан, достал из висевшей у пояса сумки аэропакет  и  начал
приводить его в рабочее состояние. Вы знаете, что в обычных  условиях  для
этого нужно две минуты. Во  время  тренировок  я  научился  собираться  за
полторы. На сей раз я был готов через сорок секунд  -  реальная  опасность
включает такие ресурсы организма, о каких мы знать  не  знаем.  И  все  же
проклятый швейцарец едва не успел помешать мне. Сопровождаемый разъяренной
орущей толпой своих коллег, он буквально взлетел на своем коне на  галерею
и  успел  ухватить  меня  за  ноги  в  момент,  когда  я,  взобравшись  на
балюстраду, готов был воспарить над Лувром.
   Конечно,  я  попытался  освободиться,  дернувшись  всем  телом,  но  он
вцепился в меня мертвой хваткой, да и человек  это  был  недюжинной  силы.
Самое скверное состояло в том, что я не мог пустить в ход руки,  поскольку
к ним уже были пристегнуты прозрачные механические  крылья.  А  что,  если
взлететь с этим  живым  грузом,  на  высоте  он  сам  поневоле  отвалится?
Рассудок тотчас дал знать, что мысль безумна: мощность аэропакета  слишком
ничтожна, чтобы поднять двоих, она рассчитана максимум на сто килограммов,
а во мне одном восемьдесят.
   К счастью, инстинкт следует впереди рассудка. Я  распахнул  руки-крылья
еще до того, как поддался панике, и это меня спасло.
   - Вы поднялись вдвоем? - удивился Лефер.
   - Нет, конечно, но я упустил из  виду  психологический  эффект.  Вы  не
представляете, друзья, какой невообразимый ужас  появился  на  лице  моего
швейцарца, когда он увидел над собой  распахнутые  серебристые,  словно  у
архангела, крылья. Он весь  обмяк,  хватка  его  ослабла,  руки  бессильно
опустились и повисли, как плети, а голова склонилась к луке седла.  То  ли
обморок, то ли благоговейная молитва, подумал я, взмывая в небо.
   Со смешанным  чувством  облегчения  и  торжества  смотрел  я,  как  мои
преследователи  рухнули  на  колени,  воздымая  руки  и  громкими  кликами
благодаря  господа  за  явленное  им  знамение.  Впрочем,  это  было   уже
мимолетное впечатление, потому что аппарат быстро набрал заданную  высоту.
Лувр уменьшился до размеров игрушечного домика, а фигурки людей - до  едва
различимых букашек. Потом на темном фоне небосклона мелькнула раздвоенная,
словно  катамаран,   берущий   старт   к   звездам,   громада   Нотр-Дама.
Сориентировавшись по собору, я скорректировал курс и через несколько минут
с идеальной точностью  приземлился  в  кустах  терновника  у  монастырской
стены, где меня ждал хронолет.
   Ольсен  с  облегчением   вздохнул,   как   человек,   отчитавшийся   за
командировку.
   - А теперь, друзья, - сказал он, - я  удовлетворю  ваше  любопытство  и
потешу слух.
   Ольсен раскрыл лежавший на столе таинственный ящик  и  извлек  из  него
старинный инструмент.
   - Лютня, подаренная  его  величеством  Генрихом  IV,  королем  Франции,
путешественнику во Времени Ивару Ольсену, профессору  истории  Вселенского
Университета. - Он ударил по струнам и запел. Все подхватили:

   Когда же смерть-старуха
   За ним пришла с клюкой,
   Ее ударил в ухо
   Он рыцарской рукой.

   Но смерть, полна коварства,
   Его подстерегла
   И нанесла удар свой
   Ему из-за угла...

   -  Эффектная  концовка,  -  сказал  Гринвуд.  -   Вы   большой   мастер
рассказывать.   Притом   какое   совпадение!   Можно   подумать,   Беранже
догадывался, что люди из будущего своевременно предупредят веселого  Анри,
чтобы он дал Равальяку в ухо. Все-таки имеем  мы  право  узнать,  когда  и
каким образом старуха подстерегла его величество?
   - Не понимаю вашего сарказма, - сказал Ольсен, бледнея.
   - Не обижайтесь, Ивар, - мягко  вставил  Кирога,  -  но  в  самом  деле
неясно, чем все это кончилось.
   - Вы же слышали мой ответ Генриху. Я действительно не знаю, потому  что
только что прибыл из XVII века и не успел заглянуть в энциклопедию.
   - Вы это всерьез? - спросил Лефер.
   Малинин дернул его за рукав.
   - Конечно, всерьез, - ответил он за Ольсена. - Ивар прав, это мы должны
сообщить  ему,  чем  все  дело  кончилось.  Можете  не  тратить  время  на
энциклопедию, Ивар, Король Генрих IV был убит Равальяком 14 мая 1610 года.
   Ольсен кивнул и стал вдруг усиленно растирать  пальцами  лоб.  Малинин,
встревоженный, подошел к нему.
   - Что с вами?
   - Пустяки, заболела голова.
   - Ну-ка, дайте свою руку. - Он достал миниатюрный карманный  анализатор
и приложил его к ладони Ольсена. - Видите, пульс вялый,  давление  намного
ниже вашей нормы. Вам надо прилечь.
   - Пожалуй, - согласился Ольсен.
   -  Ступайте,  голубчик.  После  таких  подвигов  и   самому   Геркулесу
понадобился бы отдых.
   - Скорее меня утомил рассказ. Когда все переживаешь заново... -  Он  не
договорил и, сделав прощальный жест, вышел из холла.



   4

   - Что-нибудь серьезное, доктор? - спросил Лефер.
   - Не думаю. Обычное нервное истощение. Было бы мудрено, если б обошлось
без этого. Помните, Кирога, как вы себя чувствовали, вернувшись из  такого
же путешествия?
   - Еще бы. Теперь, когда этот задира ушел, признаюсь, что ему  досталось
куда больше. - Кирога улыбнулся.  -  Лично  я  предпочитаю  иметь  дело  с
игуанодонами.
   Гринвуд щелкнул пальцами, требуя внимания.
   - Завтра утром от нас ждут отчета, -  сказал  он  официально.  -  Будем
прерываться или обменяемся впечатлениями по свежим следам?
   - Я бы не прочь пообедать, - заявил Лефер.
   - Потерпите, ничего с вами не случится, - грубовато возразил Гринвуд.
   - Велите хоть принести бутерброды и пива.
   Они молча ждали, пока расторопные роботы подкатили к каждому поднос  на
колесиках, уставленный едой.
   - Если говорить о технике... - начал Гринвуд.
   - А тут и говорить  нечего,  -  перебил  его  Лефер.  -  Все  сработало
безупречно, как и на Земле.
   - Можно подумать, что Ольсен побывал на другой планете.
   - Тьфу, к этому нелегко привыкнуть. Конечно, надо было сказать  "как  и
здесь, в настоящем".
   - Ну, это само собой разумеется, - заметил Малинин.
   - Что разумеется? - спросил Лефер.
   - Что техника должна работать, и притом безупречно. В конце концов,  мы
живем в XXV столетии.
   - Так чего же вы еще хотите?
   - Нам следует подумать, достаточно ли у хрононавта средств  защиты.  По
рассказу Ольсена можно  судить,  что  из  некоторых  опасных  ситуаций  он
выбрался чудом.
   - Он не мог не выбраться.
   - Верно. Но если чудо субъективного происхождения, то это вовсе еще  не
свидетельствует, что оно лишено некоего  объективного  значения.  Возьмите
аэропакет. Можно привести его в стартовое состояние за сорок секунд?
   - Это исключено, - ответил Лефер. - Сам  Ольсен,  кстати,  несмотря  на
отличную реакцию, никогда не мог на тренировках скинуть хоть пару секунд с
полутора минут.
   - Вот видите, а понадобилось взлететь вдвое быстрее.
   - Ну, знаете, не могу же я доводить конструкцию до такого совершенства,
чтобы она соперничала со скрытыми ресурсами организма. Это говоря  словами
Ольсена.
   - Зря спорите, Лефер, - вмешался Гринвуд.  -  Малинин  прав.  Никто  не
требует, чтобы вы довели взлет  точно  до  сорока  секунд,  но  подумайте,
нельзя ли его ускорить.
   - Ладно, - проворчал Лефер и, не удержавшись, добавил: - Самообман.
   Гринвуд пропустил эту реплику мимо ушей, но тут рассердился Кирога:
   - До чего ж вы упрямы, Лефер! Кому  помешает,  если  ваш  замечательный
аэропакет можно будет разобрать на полминуты быстрее?  Ведь  экстремальные
условия возникают у кого угодно, хотя бы у тех же космонавтов. Вообразите,
что работаете на них.
   - Давайте не пререкаться, - призвал Малинин.
   - Мне кажется, надо иметь в  виду  следующее,  -  назидательно  заметил
Гринвуд. - Мы  обязаны  одинаково  позаботиться  как  о  сохранении  жизни
путешественников во  Времени,  так  и  о  неприкосновенности  исторической
среды. Это аксиома. И обе задачи имеют одно решение. Чем лучше  обеспечена
безопасность хрононавта, тем меньше у него необходимости  пускать  в  дело
всевозможные  защитные  средства,  если  и  не   разрушающие   среду,   то
оставляющие  на  ней   чувствительные   отметины.   Последствия   подобной
беспечности могут сказаться не сразу, но,  накапливаясь  мало-помалу,  они
способны в конце концов вызвать обвал, своего рода историоспазм,  по  типу
экоспазма, угрожавшего человечеству в конце  XX  века.  Такая  угроза  тем
более реальна, что искажения, вызванные прямым вторжением  в  исторический
процесс,  будут   наслаиваться   на   искажения,   причиненные   косвенным
воздействием. Я имею в виду  в  первую  очередь  своекорыстное  толкование
исторических фактов на потребу дня. Но не только это. Далеко не  безобидны
и попытки заполнить белые пятна на карте прошлого  посредством  логической
дедукции. Поневоле основанные на абсолютизации неких общих принципов,  они
игнорируют случайное, непредсказуемое начало, играющее столь важную роль в
развитии любых обществ. Теперь это доказано и  материалами  экспедиции  на
обитаемые планеты Беты Центавра. В результате мы получаем суррогат  истины
и, что еще хуже, привыкаем им пользоваться, забывая о его неполноценности.
   "Эка его занесло", - подумал Малинин.
   - Что из этого следует? - спросил он.
   - Да, - поддержал Лефер, - я тоже не соображу, куда вы клоните.
   - Мне казалось, что я говорю достаточно популярно.  Во  всяком  случае,
моим студентам разъяснять это не  приходится.  -  Гринвуд  встал  и  начал
расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: - Из сказанного  вытекает,
что надо прежде всего очистить историю от домыслов...
   - Боюсь, в ней мало что останется, - пробормотал Кирога.
   - И притом самое скучное, - отозвался Лефер.
   - Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы
с вами обязаны  принять  все  сообщения  Ольсена  за  рабочую  гипотезу  и
критически оценить каждый бит добытой им информации...
   - Так бы сразу и сказали, - вставил Малинин.
   - Критически оценить каждый  бит  добытой  им  информации,  -  повторил
Гринвуд, не позволяя отобрать у себя  трибуну.  -  При  таком  подходе  мы
сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест.  К
первым следует отнести, например, упоминание  Генрихом  "книжонки  некоего
голландца". Нет сомнений, что  имеется  в  виду  знаменитый  трактат  Гуго
Гроция "О праве войны и мира", увидевший свет в 1625 году, то  есть  через
пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о  других,  менее
бросающихся  в  глаза  неточностях  -  лучше  оставить  их  до  подробного
историографического анализа.
   - Прошу вас, Гринвуд, перестаньте  ходить,  я  больше  не  в  состоянии
ворочать за вами шеей! - взмолился Лефер.
   - Я не  умею  сидя  с  такой  точностью  формулировать  свою  мысль,  -
хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать  перед  своей
аудиторией. - Теперь о темных местах. Их неперечет. Почему Ольсен вспомнил
о камере  только  тогда,  когда  появилась  королевская  процессия,  разве
средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще
более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с  королем?
Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием,  я  спросил
Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице  де  да  Ферронри.  Он
ответил  невразумительно:  пленка-де  оказалась  некачественной.  Где  это
слыхано!
   - Да, - подхватил Кирога, - для меня тоже многое осталось неясным.  Ну,
скажите на милость, откуда  взялась  старинная  лютня?  Какая-то  мистика,
право.
   - Действительно непостижимо! - присоединился к нему Лефер.
   Малинин тоже было собрался поддакнуть, но,  заметив  хитрую  улыбку  на
губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.
   - Эх, - сказал Гринвуд, - если б все загадки так  просто  отгадывались!
Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея  при  поручительстве
Глобального Совета и  под  личную  ответственность  известного  профессора
Гринвуда.
   - Так это ваша проделка?! - воскликнул Лефер.
   - Что значит проделка, - обиделся Гринвуд, - разве  неясно,  что  такая
неповторимая деталь может сыграть решающую  роль  в  воссоздании  реальной
исторический атмосферы!
   - Так-то так, но ведь ее придется возвращать.
   - Ну и что? - спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.
   - Это может серьезно травмировать Ольсена.
   - Чепуха, он ведь не  кисейная  барышня,  посмеется  вместе  с  нами  и
забудет.
   - К слову, - сказал Кирога, - когда вы думаете раскрыть ему глаза?
   - Не раньше, чем через месяц, - ответил Малинин.  -  Надо  дать  время,
чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с  ними  легче  расставаться.
Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?
   - Через неделю.
   - Вот именно. И  поторопились.  Вы  никак  не  хотели  поверить.  Легко
понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и  вдруг  у
вас их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию,  в
дым - есть от чего расстроиться.
   - Ну, хорошо, - вернул их к делу Гринвуд, - с лютней все ясно,  но  как
вы объясните самую вопиющую несуразность в рассказе Ольсена?
   - Хрононавта из XXX века?
   Гринвуд кивнул.
   - Теоретически, - начал Лефер, - это вполне допустимое предположение...
   - Ах, оставьте, вы прекрасно  знаете,  что  сейчас  речь  не  об  этом.
Обратите внимание, довольно правдоподобное в других  отношениях  поведение
Ольсена становится запутанным и противоречивым, как только  дело  касается
покушения. Сначала он признается  Генриху,  что  хотел  предостеречь  его,
потом заявляет  ему,  что  всякое  вмешательство  в  исторический  процесс
путешественникам во Времени строго заказано. Каков в этом смысл?  Если  уж
он солгал раз, чтобы войти в доверие к своему,  скажем  так,  объекту,  то
зачем было через несколько минут откровенничать? За всем этим  определенно
что-то кроется.
   - Может быть, вы преувеличиваете? - сказал Кирога. -  В  конце  концов,
подобные эксперименты не  обходятся  без  темных  мест,  как  вы  изволили
выразиться. Вспомните, сколько их было в моем рассказе.
   - Нет, Гринвуд прав,  в  этих  странностях  есть  своя  логика,  и  мне
кажется, я ее угадываю.
   - Выкладывайте же! - потребовал нетерпеливый Лефер.
   -  Видите  ли,  друзья,  как  врач,  я  лучше  вас  знаю  Ольсена,  его
человеческие  качества.  Этот  человек  органически  не  способен  ни   на
предательство, ни на равнодушие. Возьмите во внимание и другую его  черту:
молниеносную,  я  бы  сказал,  уникальную  реакцию,   причем   не   только
физическую. Раз уж об  этом  зашла  речь,  не  соглашусь  с  вами,  Лефер,
убежден, что  Ольсен  в  чрезвычайной  обстановке  действительно  способен
привести в действие ваш аэропакет  за  40  секунд...  Да,  так  не  только
физическую, но также интеллектуальную реакцию.
   - Не понимаю, - начал Гринвуд, - какое это имеет отношение...
   - Самое прямое, - прервал его Малинин. - Помните,  Ольсен  сказал,  что
едва удержался не крикнуть: "Берегись, Наварра!"?
   - Конечно.
   - Что вы ему на это сказали?
   - Если не дословно, нечто  вроде  того,  что  за  это  ему  грозило  бы
навсегда распроститься с путешествиями во Времени.
   - А что сказал затем Ольсен?
   - Что  страх  перед  инструкцией  помог  ему  вовремя  остановиться,  -
подсказал Лефер.
   - Так вот, он слукавил.
   - То есть?
   - Ольсен действительно  крикнул:  "Берегись,  Наварра!"  Отсюда  и  все
странности в его дальнейшем повествовании. Он все  время  пытается  как-то
примирить две исключающие друг друга  версии.  Одна  из  них  продиктована
инстинктивным стремлением скрыть факт нарушения  инструкции.  А  другая  -
логикой его беседы с Генрихом,  которую  Ольсен  воспринимает  как  вполне
реальную. В этом все дело. Усматривая нелепости в его рассказе, мы  просто
забываем, что он строится на другой исходной предпосылке.
   Гринвуд хлопнул себя по лбу.
   - Ай да Ивар, ай да обманщик! - сказал Лефер. - Теперь я понял,  почему
вы дернули меня за рукав.
   Кирога недоверчиво покачал головой.
   - А этот наш потомок?
   - Он его выдумал, - объяснил Лефер.
   - Но ведь о человеке из XXX столетия сообщил сам Генрих, - не  унимался
Кирога.
   Трое из остальных выразительно на него посмотрели.
   - Ах, - прозрел Кирога. И сам себе  пояснил:  -  Решив  таким  способом
обеспечить себе алиби,  Ольсен  внушил  фантому  Генриха  мысль  о  другом
пришельце, а король просто вернул ее нашему приятелю. Поразительно!
   - Ваша гипотеза, - обратился Гринвуд к Малинину, - объясняет и  загадку
с исчезнувшей пленкой. Ольсен ее припрятал, если уже не уничтожил.
   - Не уверен, возможно, она и в самом деле оказалась испорченной.
   - Не покрывайте его, - заявил Гринвуд желчно.
   Малинин с досадой махнул рукой. На душе у него было муторно.
   Гринвуд положил руку ему на плечо:
   - Не огорчайтесь, док. Кто знает, может быть, даже такой законник,  как
я, не удержался бы крикнуть: "Берегись, Наварра!"



   5

   Из донесения Глобальному Совету

   "В соответствии с поручением экспертная группа  провела  анализ  данных
хронологического эксперимента "Генрих IV" и докладывает о его результатах.

   1. ЦЕЛЬ
   Перед участниками эксперимента ставилась цель ответить на два вопроса.
   Первый:  возможно  ли  получение   полезной   исторической   информации
посредством гено-гипнотического путешествия во Времени?
   Второй:  какова   вероятность   стерильного   (то   есть   исключающего
возникновение новых причинно-следственных связей) контакта с  предками?  С
ответом на этот вопрос  связывалось  принятие  окончательного  решения  по
проекту "Хронолет".
   [Примечание. Проект "Хронолет"  предполагает  создание  машины  времени
регулярного (челночного) типа, основанной на идее Г.Дж.Уэллса и  способной
служить средством перемещения как в будущее, так и в прошлое. Разработан в
НИИ хитроумных проблем при Вселенском Университете.  Теоретическая  модель
учитывает пятивековой опыт хронолетостроения, начиная с первых  установок,
появившихся  в  XX  веке.   Передача   проекта   в   стадию   технического
конструирования задержана.  При  обсуждении  этого  вопроса  на  заседании
Глобального Совета 15 января 2420 года  специалисты  не  смогли  прийти  к
единому  мнению  относительно  физической  осуществимости  путешествий   в
прошлое;  путешествия  в  будущее  были  единогласны  признаны  возможными
благодаря эффекту  Эйнштейна  и  средствам  долговременного  замораживания
(проект  "Когда  спящий   проснется").   Принимая   в   расчет   стоимость
"Хронолета", было сочтено целесообразным отложить окончательное решение до
получения  окончательных   данных.   Одновременно   Совет   дал   указание
форсировать  экспериментальную  проверку   других   методов   исследования
прошлого, рекомендовал  обратить  особое  внимание  на  гено-гипнотическую
технологию.]
   Кроме  того,  имелось  в  виду  довести   до   оптимальных   стандартов
техническую   экипировку   путешественника   во   Времени   и   отработать
использование защитных устройств, приборов записи и хранения информации.

   2. ХРОНОНАВТ
   После длительных и тщательных испытаний выбор был остановлен  на  Иваре
Ольсене.
   Краткие биографические сведения: родился в 2416  году.  По  материнской
линии является прямым потомком фаворита Генриха IV, его  alter  ego  Рони,
известного под именем герцога Сюлли.  По  отцовской  линии  -  норвежского
происхождения. В 2438  году  окончил  исторический  факультет  Сорбонны  и
параллельно универсальные технические курсы. Трудовую  деятельность  начал
учителем средней школы в Гренландии. В 2442-2446 годах -  младший  научный
сотрудник  Московского  института  средних  веков.   В   2446-2450   годах
участвовал в  комплексной  этно-археологической  экспедиции  на  Марсе.  В
2050-2053 годах - профессор Вселенского Университета. В 2053 году зачислен
в отряд хрононавтов.
   И.Ольсен - автор монографий  "Генрих  IV  и  его  эпоха",  "Французский
абсолютизм", ряда других научных работ.
   В браке состоял дважды. В настоящее время холост. Бездетен.
   Всесторонне  развит.   Коэффициенты   физических   и   интеллектуальных
способностей приближаются к абсолютным.
   Здоров,  энергичен,  спортивен.  Технические   навыки   1-го   разряда.
Управляет  всеми  транспортными  средствами,  прошел   элементарный   курс
космонавигации, знаком с телепатическими системами.
   Обладает отличными  профессиональными  знаниями  и  широким  культурным
кругозором. Увлечения: живопись, поэзия, футбол.
   Добр  и  отзывчив.  Упорен  в  достижении  цели,  гибок  до   ловкости.
Честолюбие, граничащее с тщеславием.  Обходителен,  общителен,  обаятелен.
Щедр до расточительности. Склонен к юмору. Иногда бывает упрям и задирист.
Обидчив и отходчив.

   3. ПРЕДШЕСТВЕННИК
   Эксперименту "Генрих IV" предшествовал эксперимент  "Мезозойская  эра",
осуществленный тремя годами ранее  с  участием  известного  зоолога  Акиро
Кироги.
   Опыт,  приобретенный  первопроходцем  Хроноса,   существенно   облегчил
подготовку путешествия Ольсена. Вместе с тем в  некоторых  отношениях  ему
также пришлось выполнять  миссию  пионера.  Принципиальное  различие  двух
экспериментов заключается в том, что первый был  просто  гипнотическим,  а
второй -  гено-гипнотическим.  В  случае  в  Кирогой  расчет  строился  на
искусственной стимуляции воображения, в фундамент которого положена  сумма
накопленных человечеством специальных знаний.  Иначе  говоря,  здесь  была
сделана попытка привести в действие  мощные  резервы  мозга,  имеющиеся  у
каждого человека как представителя вида.
   В  случае  же  с  Ольсеном  надежды  возлагались   преимущественно   на
возбуждение родовой памяти, связанной с происхождением хрононавта.
   Кирога  был  погружен   в   гипнотическое   состояние   и   "доставлен"
приблизительно на "участок" 68-го миллиона лет до  нашей  эры.  Он  привез
оттуда любопытные  наблюдения,  зарисовки  флоры  и  фауны,  в  том  числе
некоторых рептилий из семейства динозавров,  находившихся  в  ту  пору  на
стадии вымирания.
   Следует подчеркнуть, что  техническое  обеспечение  путешествия  Кироги
значительно  уступало  эксперименту  с  участием  Ольсена.  Самым   важным
новшеством явилась кинокамера, способная записывать на цветную  пленку  со
слуховым сопровождением образы, возникающие в сознании хрононавта.

   4. ПОДГОТОВКА
   На   подготовительной   стадии   предстояло   решить   сложную   задачу
интенсивного  погружения  хрононавта  в  историческую  среду.   При   этом
необходимо было добиться такого положения, чтобы Ольсен почувствовал  себя
современником Генриха, не теряя духовной связи со своей эпохой.
   К сожалению, принципиальная возможность подобного  раздвоения  сознания
опытом Кироги не доказывалась. Последний побывал мысленно в  том  периоде,
когда разума не было в помине, едва начинал формироваться животный мир, из
которого  в   результате   длительной   эволюции   предстояло   выделиться
первобытному человеку. В  этом  смысле  Кирогу  можно  уподобить  обычному
туристу, волей случая  заброшенному  в  неведомую  страну  и  торопящемуся
узнать  о  ней  как  можно  больше,  чтобы  потом  поделиться  со   своими
соотечественниками.
   Совсем другое дело Ольсен. Ему предстоял своеобразный контакт с  вполне
сложившейся цивилизацией, которая,  несмотря  на  примитивную  техническую
базу и отсталый социальный  строй,  располагала  уже  достаточно  развитой
материальной и особенно духовной культурой и  в  качестве  самостоятельной
системы ценностей обладала немалым притягательным воздействием. [Отношение
человека нового времени с человеком старого времени вообще можно  выразить
формулой: неизмеримое  превосходство  в  знаниях  и  могуществе,  никакого
преимущества в том, что принято называть  мудростью  и  красотой.  Никакой
гений нашей просвещенной эпохи  не  может  быть  поставлен  выше,  скажем,
Платона и Фидия. То, что сотворено ими и им подобными,  -  это  абсолютные
достижения человеческого духа. Их можно дополнить, обогатить, развить,  но
не превзойти.] Опасность раствориться в ней была тем  более  реальна,  что
Ольсен  сознательно  и  целеустремленно  шел  на  сближение,  стремился  в
предельно возможной степени воспринять ее как свою собственную. Без  этого
нельзя было рассчитывать на успех эксперимента. И точно так же он  был  бы
обречен на неудачу, если б Ольсен забыл, откуда он родом, утратил  позицию
объективного наблюдателя.
   С учетом всех этих соображений отбирались оптимальные методы погружения
в среду. Было решено отказаться от полной многомесячной изоляции, какой  в
свое время подвергался Кирога. Ольсена держали в  курсе  основных  событий
общественной и культурной жизни. В остальном, однако,  его  время  целиком
было  занято  изучением  исторического   материала   -   главным   образом
документального и  частично  художественного.  Особое  внимание  уделялось
накоплению сведений обо всем, что  мог  и  должен  был  знать  французский
дворянин той эпохи - от своего генеалогического древа до вечерней молитвы.
При этом ставилась задача в меру возможностей  повторить  модель  личности
предка Ольсена герцога Сюлли.
   За важное условие успеха эксперимента принималась  имитация  реальности
путешествия во Времени. Ольсену, как до  него  Кироге,  дали  понять,  что
хронолет  проходит  испытания  и  до   их   окончания   решено   сохранять
секретность,  чтобы  не  травмировать  широкую  общественность.   Он   был
ознакомлен  с  ложной  конструкцией,  достаточно  причудливой,  чтобы  при
сравнительно высоком уровне  его  технической  компетентности  не  вызвать
подозрений, обучен пользоваться приборами на специально созданном для этой
цели щитке управления.
   Кроме того, Ольсен прошел полный курс тренировок со средствами защиты и
другими  элементами  снаряжения  хрононавта  (за  редкими  исключениями  -
заимствованы из экипировки космонавтов). Особое  место  заняли  занятия  с
кинокамерой - единственным аппаратом из всего снаряжения,  который  должен
был быть использован  в  путешествии.  Ольсен  практиковался  с  ней,  как
камерой обычного типа. Между тем она рассчитана  на  улавливание  биотоков
мозга, находящегося в  гипнотическом  состоянии,  и  их  преобразование  в
зрительные образы. Для вящей убедительности в пуговицу кафтана  хрононавта
была вмонтирована другая камера, которая дублировала работу первой.

   5. ПУТЕШЕСТВИЕ
   Решающим этапом эксперимента явилось приведение Ольсена в гипнотическое
состояние и направленное воздействие  на  его  мозг  с  целью  активизации
воображения и  наследственной  памяти.  Это  было  достигнуто  при  помощи
аппарата "Морфохрон-2". По сравнению с первой моделью, использованной  при
"запуске" в прошлое Кироги, вторая существенно усовершенствована. В нее, в
частности,  введен  дополнительный  блок,  позволяющий   стимулировать   в
комплексе все факторы, участвующие в хранении памяти.
   [Примечание.  Как  известно,  в  прошлом  существовала  гипотеза,   что
носителем памяти служит  один  из  химико-биологических  элементов  мозга.
Теперь доказано, что свою роль в этом важном процессе играют  как  кислоты
(рибонуклеиновая и дезоксирибонуклеиновая), так и белки и  липиды.  Каждый
элемент выполняет  при  этом  строго  определенную  функцию  (контроль  за
отбором информации, подлежащей сохранению,  ее  сортировка,  периодическая
очистка кладовых памяти, поиск и  выдача  необходимых  сведений  и  т.д.).
Воздействие "Морфохрона-2" рассчитано на то, чтобы извлечь на  поверхность
наиболее глубинные сведения, как бы уложенные на дно  архива.  Погребенные
под многими слоями текущей информации, этот пласт (условно назван "памятью
предков") уже не в состоянии раскрыться сам, без искусственной  стимуляции
извне.]
   После того как хрононавт впал в состояние гипноза, в его сознание  были
введены кадры старта хронолета,  записанные  ранее  во  время  тренировок.
Вслед за этим передавалась программа, составленная из видовых сцен  Парижа
XVII века в районе намеченного "приземления". Эти образы, воспринимавшиеся
Ольсеном как реальность,  призваны  были  помочь  ему  на  первых  стадиях
эксперимента, так сказать,  навести  его  на  след.  В  дальнейшем  всякое
внешнее воздействие было прекращено, путешествие продолжалось под влиянием
стимулированного воображения и разбуженной "памяти предков".
   С  физиологической  стороны  эксперимент  проходил  нормально,  никаких
нарушений  функций  организма  не  наблюдалось.  Единственное   исключение
составляет своеобразное  "заклинивание"  на  фразе  "Благодарю  вас,  ваше
величество"; его можно  объяснить  тем,  что  в  этот  момент  подсознание
Ольсена было парализовано сильным  чувством  страха  перед  непредвидимыми
последствиями его действий в ходе путешествия.
   Ольсен вполне здоров, но нервные перегрузки привели к переутомлению,  и
он нуждается в отдыхе.

   6. РЕЗУЛЬТАТЫ И ВЫВОДЫ
   Описание путешествия прилагается. Оно состоит из двух частей: а) беседы
с Генрихом IV, записанной на кинопленку; б) краткого рассказа хрононавта о
событиях, предшествовавших беседе и последовавших  за  ней.  Согласию  его
заявлению эти эпизоды не удалось запечатлеть на пленку  из-за  ее  плохого
качества. Вопрос нуждается в дополнительном изучении.
   Оценивая итоги эксперимента, можно считать его удавшимся лишь частично.
Ольсен, пользуясь привычным языком,  привез  дополнительную  информацию  к
психологическому портрету одного из видных исторических  персонажей.  Дело
специалистов определить меру ее полезности.
   Вместе с тем, просматривая кинозапись беседы  Ольсена  с  Генрихом  IV,
нетрудно заметить, что хрононавт не стремился извлечь из ситуации максимум
сведений, которые позволили бы обновить наши представления об  исследуемой
эпохе. В манере его действий преобладает авантюрный элемент, он ведет себя
приблизительно так же, как "янки при дворе короля Артура". Ольсен вступает
в полемику с Генрихом, растолковывая ему преимущества нашего  общества,  -
это делает честь его гражданским чувствам, но не продвигает нас в познании
предмета. Он с удовольствием ввязывается в драку с  гвардейцами,  стремясь
доказать превосходство современного человека.
   Весьма вероятно, здесь  сказались  просчеты  в  подготовке  хрононавта,
недостаточная мера его погружения в среду. Но нельзя исключать и того, что
мы столкнулись с невидимым  порогом  объективизации:  личность  неспособна
раздвоиться настолько, чтобы вторая, искусственная ее ипостась  уравнялась
с первой, естественной. Так ли это - могут показать лишь повторные  опыты.
Следующие этапы поиска должны быть, очевидно, связаны с групповым анализом
прошлого, при  котором  один  из  путешественников  во  Времени  полностью
погружался бы в среду, беря на себя роль исторического персонажа, а другой
вел с ним диалог от имени будущего.
   Таким образом, мы не можем пока дать твердого ответа на первый  вопрос,
но  итоги  эксперимента  позволяют  считать  гено-гипнотизм  перспективным
направлением исследования прошлого.
   Теперь о втором вопросе.
   Анализ доставленного Ольсеном текста выявляет серьезную передержку.  Мы
имеем  в  виду  заявление  Генриха,  будто  некий  посланец  XXX  столетия
предостерег его о покушении Равальяка. Само собой разумеется, что это плод
фантазии хрононавта.  И  не  может  быть  никаких  сомнений,  что  выдумка
понадобилась ему, чтобы отвести подозрения от самого себя.  Иначе  говоря,
переживая в сознании эпизод убийства, он пытался ему помешать.
   Представляется, что этот факт должен быть со всей  серьезностью  принят
во внимание при решении  вопроса  о  реализации  проекта  "Хронолет".  (Мы
говорим о психологической стороне дела, не затрагивая  других  аспектов  -
технической осуществимости,  издержек  и  т.д.)  Он  свидетельствует,  что
современный человек по самой своей натуре, образу мышления и нравственному
укладу не в состоянии удержаться от вмешательства в исторический  процесс,
невзирая на опасность вызвать  лавинообразные  изменения,  угрожающие  его
собственной жизни и благополучию.
   Конечно, на это можно возразить, что нельзя судить по  одному  человеку
обо всем человечестве. Это справедливо. Вероятно,  можно  найти  людей,  и
немало,  которые  не  дрогнут  в  экстремальных  обстоятельствах,   сумеют
воздержаться от вмешательства, когда на их глазах будут сжигать Орлеанскую
Деву или Джордано Бруно, четвертовать Сервета, отсекать голову Пугачеву  и
Робеспьеру. Но мы сомневаемся, что люди этого сорта достойны  представлять
будущее в прошлом.
   Таким образом, экспертиза дает отрицательный ответ  на  второй  вопрос.
Если даже создание машины времени для исследования прошлого  принципиально
осуществимо, это направление следует навсегда закрыть,  как  закрыты  ныне
любые опыты, угрожающие физическому, психическому  и  моральному  здоровью
личности.
   Гринвуд, Лефер, Кирога, Малинин.
   20 июня 2056 года.


   Малинин и Ольсен лениво перекидывались словами,  сидя  в  шезлонгах  на
пляже. Отдыхающих в этот час почти не было. Солнце грело милосердно,  море
едва шевелилось.
   - Немного пришли в себя, Ивар? - спросил Малинин.
   - Угу.
   - Честно говоря, вы перенесли это спокойней, чем я ожидал.
   - Подсознательно  я  до  конца  сомневался  в  реальности  путешествия.
Подумайте сами, если б вы действительно прокатились  в  гости,  скажем,  к
Петру Первому, разве такая прогулка не показалась бы потом сном?
   - Похоже, так.
   - А вообще я считаю, что нельзя строить эксперимент на самообмане.
   - Это было ясно уже после опыта Кироги. Я говорил тогда Гринвуду. Но вы
же его знаете, упрям как осел.
   - Честно говоря, до сих пор не  могу  ему  простить  дурацкую  затею  с
лютней.
   Они помолчали.
   - Кстати, о лютне, - сказал Малинин. - Во всей этой  истории  для  меня
остался неясным один вопрос: где вы научились играть на ней?  Насколько  я
знаю, и слухом-то вы никогда не отличались.
   Ольсен задумался, перебирая руками теплый песок.
   - Где я научился играть на лютне? - переспросил он. - Если бы я знал...

   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.

Last-modified: Sun, 05 Nov 2000 06:05:49 GMT

Оцените этот текст: