Александр Щеголев. Двое на дороге --------------------------------------------------------------- © Copyright Александр Щеголев Email: al_axe@lens.spb.ru Date: 26 Jul 2002 --------------------------------------------------------------- Приключения в шести встречах ПЕРВАЯ: Когда заполыхало в небе полуденное сияние, когда затопил дорогу ослепительный свет, когда попрятались в лесную тень путники, кто-то положил Оборвышу на плечо массивную ладонь. Он обернулся. В глазах прыгали картинки из новой небылицы, сюжет которой явился ему утром, в ушах звучали голоса персонажей, вот почему он не слышал шагов, вот почему не сразу узнал подошедшего. - Оборвыш! - воскликнул человек. - Какая встреча! Это был Пузырь. Бывший сосед и друг. Бывший мальчишка. - Что ты здесь делаешь? - спросил Пузырь. - Сижу и думаю, - отозвался Оборвыш. И правда - он здесь делал именно это. Сидел на пенечке в тени раскидистого лиственника, смотрел на обезлюдевшую дорогу и размышлял. Ему ужасно хотелось достать из заплечника заветный листок бумаги, перо, чернила и начать работу, но он не смел, потому что вокруг было слишком много чужих глаз. Он мог бы углубиться в лес, найти укромное местечко и расположиться там, однако пока держится полуденное сияние, по лесу бродит уйма уставших от нудного пути людей, поэтому пришлось бы забираться далеко от дороги. Самым разумным представлялось ему тихонько сидеть, ожидая, когда путники вновь выйдут на дорогу, и просматривать задуманную небылицу от начала до конца, чтобы потом легче было превращать ее в слова. - И давно? - поинтересовался Пузырь с усмешкой. - Что давно? - не понял Оборвыш. - Сижу или думаю? - И то, и другое. - Пень занял за полчаса до сияния. Думать начал с тех пор, как родился. Пузырь посмеялся. - Ничего другого ты никогда и не умел. - Оставь, - поморщился Оборвыш. - У каждого свои следы на дорогах и свои пни в лесах. Мы с тобой сидим на разных. И, наверное, идем тоже в разные стороны. - Ты совсем не изменился, - сказал Пузырь, будто приговор вынес. - Узнаю твои бредни. Я, между прочим, не сижу на пнях, я кручусь по этим проклятым дорогам, почти как вертень. Не умею бездельничать. А ты, погляжу, так ничем и не занялся. Все такой же. Только похудел ты, Оборвыш, здорово похудел. - Потому что стал взрослей, - Оборвыш окинул бывшего друга внимательным взглядом. Тот стоял перед ним - толстый, увесистый, довольный жизнью и, особенно, собой в своей жизни. - Кстати, - добавил Оборвыш, - ты-то ничуть не повзрослел. Такой же упитанный. - Еда, - убежденно сказал Пузырь, - это главное, - он достал из-под рубахи сушеную лепешку, с хрустом откусил и принялся жевать. Самозабвенно двигая челюстями, попытался еще что-то сказать, мудрое и важное, но речь его в этот момент стала невнятной, поэтому смысл нового откровения благополучно миновал слушателя. Пузырь быстро оставил от лепешки один только запах, а потом равнодушно поинтересовался: - Ты что, насовсем ушел из деревни? Или как? - Насовсем. Отец мой умер, а больше меня ничего не держало. Деревня - это хуже присоски. Та пьет кровь, а она - душу. - И правильно сделал! Я вот тоже нисколько не жалею. Пузырь отвернулся и некоторое время ожесточенно плевался - очищал рот от шелухи и неразмолотых зерен. Дрянная у него была лепешка. - Хорошо живешь? - спросил Оборвыш. - Давно тебя в деревне не видать. - Жаловаться некогда, - ухмыльнулся Пузырь. - И думать тоже. Мое занятие меня кормит досыта. Вон, видишь, повозка стоит? Это моя. Хочу топтуна купить, тогда совсем хорошо станет. А пока сам ее таскаю. - Ты перекупщик, - вздохнул Оборвыш. - Я хозяин дороги, - не согласился Пузырь. Он всегда был гордым мальчишкой. - Я везу людям то, чего им не хватает, а взамен беру лишнее. Стою на ногах крепко, меня теперь с дороги не сбросишь. Мои пути размерены на год вперед... А ты, Оборвыш, чем думаешь заняться? Ты куда идешь? - В город. - Зачем? - Мне надо. Пузырь тревожно огляделся, наклонился к самому уху Оборвыша и зашептал, противно брызгаясь слюной: - Имей в виду, в городе сейчас сложно. Я как раз оттуда еду. Ходят слухи, будто бы иноверцы хотят на нас наппасть, вот Верховные воеводы засуетились, стали к войне готовиться. Людей прямо на улицах хватают - либо в солдаты, либо по всяческим подозрениям. Не знаю, может и вранье это, насчет иноверцев. А только я при выходе из города чуть не попался. Еле откупился. - Спасибо, что предупредил, - Оборвыш поблагодарил искренне. - Я буду осторожен. Хотя, твой рассказ меня не очень пугает. Мне бы успеть дело свое исполнить, это главное, а что потом - неважно. Пускай даже в солдаты забирают. - Какое дело? - заинтересовался Пузырь. - Да так... Ничего особенного. - Может быть я могу помочь? - Вряд ли. Бывший друг заерзал. В нем проснулось любопытство, это сладостнейшее из чувств, а к подобным лакомствам Пузырь всегда относился бережно и основательно, и чтобы удовлетворить его, он предположил полушутливо: - Ты идешь разбогатеть, да? Вообще-то у тебя голова на месте, ты вполне мог что-нибудь выдумать. - Не говори ерунду. При чем здесь разбогатеть? - Из деревни уходят только для этого. Разве нет? Доверься мне, Оборвыш. Ты что-то затеял? - Перестань! - Оборвыш даже рассердился. - Ошибаешься, я не кладоискатель вроде тебя! - Клад... - тихо проговорил Пузырь. Глаза его хищно сверкнули. - Точно! Я понял, зачем ты отправился в такую даль, - было видно, с каким напряжением заработала его мысль. - Тебе отец перед смертью открыл нечто важное, вот ты и сорвался с места. Признайся, ведь так? Оборвыш неожиданно хихикнул. - Из тебя, Пузырь, получился бы приличный сочинитель. - Почему? - Когда ты сыт, в твою голову являются самые невероятные глупости. Пузырь угрожающе надвинулся, навис над пнем, загородил своей тушей окружающий мир, желая объяснить этому тощему умнику всю необдуманность его шуточек, но тот вовремя добавил: - Кстати, ты прав, как ни странно. Перед смертью отец мне действительно сказал кое-что важное. Неумолимое движение приостановилось. - Что?! - выдохнул бывший друг, вспотев от возбуждения. - Да ну, тебя это не заинтересует. Чисто отцовское напутствие, специально для меня. Пузырь судорожно икнул: его горло терзали вопросительные знаки. Затем хотел еще что-то спросить, но передумал. Неутоленное любопытство - горькая штука, Пузырь ее глотал долго, мучительно, а проглотив, скривился от обиды: - Раньше ты не был таким скрытным. - Раньше и ты не был хозяином дороги, - равнодушно возразил Оборвыш. Пузырь замолчал. Он постоял некоторое время около пня, размышляя, о чем еще можно поговорить, не зная, как ущипнуть земляка побольнее, и в конце концов не нашел ничего лучше, чем обратиться к главной теме детских насмешек: - Бреднями-то своими еще балуешься? Или бросил, наконец? - Не бросил. Пузырь оживился. - Ты бездельник, - радостно заговорил он. - Ты родился бездельником, всю жизнь не делаешь ничего путного и умрешь от безделья. Оборвыш не ответил. Он зачем-то задрал голову и, прищурившись, посмотрел наверх. - Сколько я помню, вечно ты сидел где попало, зыркал по сторонам дикими глазами и губами шевелил. Будто больной. Небылицы, видите ли выдумывал! А на всех кругом плевал. Просто смешно - ни одного пня пропустить не мог, чтобы не взгромоздиться на него и не прикинуться мыслителем! Почти, как сейчас... На самом деле, Оборвыш, ты дурачок, потому что главного до сих пор не понял. Чтобы хорошо жить, нужно хорошо кушать, а хорошую еду на пнях не высидишь. Потому ты и тощий такой. От глупости и безделья. Пузырь засунул руку себе под рубаху и громко почесал живот. У него был внушительный живот, горделиво покоящийся на мощной колоннаде ног, плотный, тяжелый, требующий кропотливого ухода и любящий знаки внимания от хозяйских рук. Оборвыш окинул рассеянным взглядом нависшую над ним откормленную плоть, отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь узенькие лазейки в броне листвы просачивались струйки ослепительного света. Туда, где плясали отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда вспышек. Полуденное солнце буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром ему осталось всего несколько мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе, как это бывало каждый день - вчера, позавчера, год назад, вечность назад. - Извини, конечно, - весело говорил Пузырь, - но ты весь в своего отца. Он ведь у тебя тоже был каким-то повернутым. Вроде бы и работал, а жили вы хуже всех в деревне. Правильное тебе прозвище дали. Такой же тощий он был, как и ты. И ясное дело, ничего полезного не мог открыть перед смертью, какие там у него клады! Правда, Оборвыш? Или ты наврал мне, признайся! Молчишь... Бездельник ты, парень, и отец твой был бездельником, оттого и умер... Пузырь продолжал самозабвенно грубить, смакуя каждый звук. Он ухмылялся и почесывал трепещущий от удовольствия живот. Оборвыш тем временем, ладошкой прикрываясь от брызг словесной грязи, все смотрел и смотрел наверх - и размышлял о чем-то приятном, значительном, важном. А когда иссяк поток обвинений и вопросов, когда горечь неутоленного любопытства в глазах бывшего друга превратилась в сладостное презрение, он тихонько сказал: - Как красиво... Ухмылка медленно покинула пухлые уста. - Что красиво? - напряженно спросил Пузырь. - Там, на небесной тверди. - Где? Оборвыш терпеливо показал рукой на огненную фантасмагорию. Пузырь удивился: - Это же полуденное сияние! - Странно, правда? - задумчиво сказал Оборвыш. - Дикая штука в небе беснуется, поливает нас дьявольским пламенем. Посмотришь на нее, вдумаешься, представишь размах - трепет душу охватывает. Чудовищная штука... И однако красива, сил нет! Настоящая красота. Страшная красота, нечеловеческая. - Ну ты даешь, мыслитель! - Пузырь облегченно хохотнул и выразительно похлопал себя ладонью по макушке. Смысл жеста был кристально ясен. - Сияния никогда не видел, что ли? Оборвыш улыбнулся. - В том-то и странность. Каждый день от него прячусь под деревьями, а вот красоту его понял только сейчас. Как раз в то время, когда ты перемешивал меня с дорожной пылью. - Нашел чем восхищаться! - выплюнул Пузырь. - Вместо того, чтобы торчать в лесу, я бы уже успел дотащить повозку до следующий деревни! А ты говоришь... Ты выйди, выйди из тени, пройдись-ка по дороге, полюбуйся на свою красоту! А потом у тебя волосы повылазят и зубы повыпадают. Твое замечательное сияние людей губит, путники от него разбегаются кто куда, а ты его тут расхваливаешь. Сполохи озаряли небесную твердь все реже и реже, стихия постепенно изнемогала, корчилась в судорогах, отступала. Полдень благополучно миновал, и отдохнувшие путники вокруг засобирались, дружно повставали с пеньков и подстилок, дожевывая лепешки, отряхивая рубахи. Пузырь огляделся, нетерпеливо посмотрел на оживающую дорогу, и порыв его красноречия вскоре угас - так же неумолимо, как полуденное сияние. - Ладно, - сказал бывший друг покровительственно. - Ты в самом деле дурачок. И мысли у тебя, оказывается глупые. Повернулся, степенно пошел прочь, впрягся в повозку, потащил ее в сторону дороги. - Удачной перекупки, - пробормотал Оборвыш. Он улыбался. Наконец-то он остался один. В заплечнике лежит бумага, драгоценнее которой нет ничего в этом мире - что там Пузыревы клады! - из головы рвутся фразы, и он возьмет нетронутый лист, обнимет нежными пальцами перо, и небылица послушно ляжет перед ним, рассыплет по его коленям пушистые строки, такая желанная, восхитительно покорная, и душу оставят утомительные видения - душа успокоится... Когда дорога вновь наполнилась деловой суетой и привычным многозвучием, когда окончательно обезлюдел спасительный придорожный лес, Оборвыш достал бумагу, письменные принадлежности и с наслаждением забыл о существовании этого пыльного, скучного, надоевшего ему мира. (ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ) В небылице, выдуманной Оборвышем, рассказывалось про великана, который смыслом своего существования считал служение меньшим братьям. Был он так высок, что легко мог перешагивать через деревни, леса, реки. Он издалека видел, кто из людей попал в беду и нуждается в срочной помощи. Одним махом переносил великан огромное тело, протягивал не знающие усталости руки, и приходило к отчаявшимся людям спасение. Он всегда вовремя успевал туда, где в нем нуждались, творил добро бескорыстно и самоотверженно, и люди любили великана - каждая деревня, каждая семья отдавали ежедневно часть скудных обедов, чтобы накормить его досыта. И все было бы прекрасно, если бы не досадное обстоятельство: великана постоянно терзал страх. Нет, он не был трусом, он знал, что не существует в природе опасности, с которой он не смог бы справиться, а боялся великан только одного. Вырастет, - думал он, - другой великан из какого-нибудь младенца, что копается нынче в речном песочке, ведь давным-давно и он сам был таким же малюсеньким и слабеньким, и этот новый великан окажется выше, но тогда ему удастся творить добро лучше, и перестанут люди любить старого великана. Подобные опасения не давали покоя неутомимому стражу людского счастья. Однажды герой небылицы спас от верной гибели некоего мудреца. Переполненный благодарностью, мудрец спросил: нуждается ли столь могучий рост в услугах его знаний? Великан, не задумываясь, ответил, что очень хотел бы еще вырасти, да не знает, как это сделать. Нет ничего проще, - уверил его мудрец. Нужно только желание и терпение. Затем объяснил, что в каждом из живущих сокрыта какая-нибудь способность - у великана, например, это способность расти - а чтобы способность проявилась в полную силу, надо ее развивать. Способность великана расти проявилась у него в молодости, и он быстро стал выше всех, а потом спряталась, замерла, растворилась в неотложных делах. Пробудить ее можно, - утверждал мудрец. Сделать это помогут специальные упражнения. И он показал великану, какие именно движения тот должен производить каждое утро, чтобы разбудить спящий организм, заставить его вновь тянуться ввысь. Великан принялся усердно выполнять указания мудреца, и вскоре обнаружил, что начал увеличиваться в росте. Поначалу он радовался, как в пору юности, помогал людям с особенным удовольствием, потому что перестал бояться. Он поверил: отныне никто не сможет сравниться с ним в умении вершить добро. Но постепенно помогать людям делалось все трудней и трудней. Это было очень странно и страшно. Чем выше становился великан, тем мельче и незначительнее казались ему люди, тем сложнее было разглядеть маленькое несчастье маленького человека. Теперь ему трудно было даже ходить, поскольку он запросто мог кого-нибудь раздавить. В конце концов великан понял, что больше он ничем не может быть полезен этим букашкам, испуганно разбегающимся из-под его ног. И тогда он выбрал самое пустынное место, встал там осторожно, решив, что если уж добро у него не получается, то хоть вреда не будет. Ведь он превратился в настоящего исполина, размеры которого не умещаются в воображении, и неловким движением ноги легко мог бы снести целый город. Небылица заканчивается трагично. Так и стоял великан неподвижно, продолжая между тем неудержимо расти. Головой он уже подпирал небесную твердь. И в один жуткий миг твердь не выдержала, подалась его напору, треснула. В ней образовалась дыра, и великан, не долго думая просунул туда голову. Что он там увидел, никому не ведомо. Оказалось по ту сторону Неба нечто такое, что человеку знать не положено, каким бы высоким он ни был. Подкосились у великана могучие ноги, и упал он замертво, принеся неисчислимые беды любимому им миру. Глаза у него были выжжены. С тех пор каждый день ровно в полдень сквозь дыру в небесной тверди Неведомое осматривает мир ослепительным взглядом, напоминая всем живущим суровый закон соизмерения. Такую вот странную небылицу лихорадочно записывал Оборвыш. ВТОРАЯ: Когда день заканчивался, когда в голове стало пусто и легко, когда пришло время полюбоваться сделанным, знакомый голос окликнул Оборвыша: - Эй, мыслитель! Оборвыш с болью оторвал взгляд от исписанных листов бумаги. Пузырь уверенно шел к нему, топча башмаками траву, жуя на ходу лепешку, сплевывая шелуху вместе с излишками слюны, привычно ухмыляясь, а позади степенно вышагивал топтун, волоча груженую повозку, и Оборвыш суетливо спрятал творение рук своих. Пузырь остановился рядом. - Вот это да! - изумился он. - Ты так и не слезал с пня целый день? - Слезал, - ответил Оборвыш. - За лиственник прятался, когда нужда одолевала. - А я думал, ты в город идешь. Наврал мне? - Я иду в город. Пузырь оскалился: ему было весело. - Этак ты всю жизнь будешь идти и не дойдешь! А я вон успел в деревеньку местную сходить, - он почмокал губами, делая многозначительную паузу. - Удачно сходил, весь товар обменял. Решил возвращаться в город. - Поздравляю, - сказал Оборвыш. - Кстати, я топтуна купил, - похвастался Пузырь. - Очень дешево, опять же повезло. Хороший топтун, послушный. Животное мирно стояло чуть поодаль. Оно ужинало - обдирало шершавым языком кору с ближайшего дерева. Его бока, покрытые редкими кустиками шерсти, ритмично вздымались и опадали. Животное было уверено в завтрашнем дне - точно так же, как его новый хозяин. - А что ты тут делал? - хитро спросил Пузырь. - Я заметил, как ты что-то там прятал. - Я прятал? - удивился Оборвыш. - Зачем, Пузырь? Тебе, наверное, показалось. Бывший друг возмутился. - Вот еще! Ничего не показалось! Я собственными глазами видел, как ты под тощий зад что-то сунул. Давай, показывай, мыслитель, не будь иноверцем! - Нет! - сказал Оборвыш твердо. Тогда Пузырь нежно обнял его, легко приподнял и пересадил на траву. Трава была влажной. На пне лежала небылица. - Бумага, - тихо произнес Пузырь. С благоговейным трепетом взял жалобно зашелестевшие листики. - Настоящая... Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся - зачарованно смотрел на драгоценный предмет. - Бумага, - повторил Пузырь, пораженный. - Неужто настоящая? - Настоящая, - буркнул Оборвыш. - Откуда она у тебя? - Нашел, - он аккуратно сложил рукопись в заплечник. - Ты знаешь, сколько она стоит? - Знаю. Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть. - А зачем ты ее исчиркал? Оборвыш криво улыбнулся. Легкое раздражение, на миг посетившее сознание, быстро отступало. - Писал, - объяснил он. - Записывал небылицу. - Писа-ал? - протянул Пузырь. И чуть не выронил лепешку от изумления. - Ты умеешь писать? - Да. - Как жрец, что ли? - Это не запрещено. - Ну, мыслитель... - Пузырь не знал, что и сказать, какое ругательство найти. - Где обучился-то? - На пнях. - Понятно... От нечего делать. - Да, ты прав, - Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел заплечник и, не оглядываясь, пошел вглубь леса. - Эй, погоди! - окликнул его Пузырь. Он остановился. - Ты куда? Давай, вместе заночуем! - Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве. Пузырь добродушно посмеялся. - Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй раз встречаемся сегодня! Оборвыш вернулся, улыбаясь. Он вдруг ощутил радость оттого, что Пузырю, оказывается, небезразлично его общество. Точнее, не очень безразлично. Конечно, друг детства нынче стал толстым, самоуверенным, испорченным дорогой перекупщиком, но все-таки это был он. И пусть Пузырь покинул деревню в качестве бывшего друга, пусть их тогдашняя ссора оставила в памяти гнусный след, все-таки это был он. - Ладно, - согласился Оборвыш, - давай заночуем вместе. Темнело очень быстро. Небесная твердь на глазах угасала. Мрак опускался на лес неотвратимо, заставляя путников торопиться. - Смотри, - сказал Пузырь. - Присоска ползет. - Скривившись, он наступил на мерзкую тварь башмаком. Раздался хруст, из-под ноги брызнуло. - Вот гадость! Уже напилась где-то крови. - Сейчас повылазят, - пообещал Оборвыш. - Проклятье нашего мира... - он собрался было порассуждать немного, развивая эту мысль, но Пузырь оборвал его: - Подбери место. Наверху и поговорим. - Хорошо, - сказал Оборвыш, послушно задрал голову и принялся разглядывать кроны ближайших деревьев. Пузырь подошел к повозке. Топтун уже нетерпеливо переступал лапами и беспокойно озирался. Пузырь ласково потрепал его мохнатую мордочку, почесал между ушами, и тот радостно зафыркал. Потом распряг животное. Ощутив свободу, топтун совершил дикий прыжок, звонко пискнул, галопом обежал вокруг пня, а затем, успокоившись, принялся быстро карабкаться на дерево - то самое, кору которого только что обдирал. Пузырь с гордостью смотрел, как ловко он цепляется за ствол сильными когтистыми лапами. Да, хорошая была покупка. - Мне кажется, вот этот лиственник подойдет лучше всего, - предложил Оборвыш, указывая рукой. - Мне все равно, - отозвался Пузырь. - Он подкатил повозку к выбранному Оборвышем месту ночлега и добавил со смешком. - Представляешь, никак не могу привыкнуть в лесу ночевать. Боюсь, что пока сплю, товар украдут. Хотя какой же ненормальный решится ночью бродить, когда внизу присоски кишат. Он достал из-под мешков с товаром плетеную постель, забрался на повозку, обхватил ствол дерева руками и, громко пыхтя, полез наверх. Оборвыш последовал за ним. Его постель, свернутая в тугой комок, лежала в заплечнике. В последний момент невесть откуда взявшаяся присоска попыталась схватить Оборвыша за ногу, но тот успел отшвырнуть ее в сторону. Бывшие друзья устроились на ветках, крепко-накрепко привязали постели, повисли совсем близко друг от друга. Причем Пузырь закончил раньше и помог Оборвышу: конечно, опыт у него был куда богаче. Уже окончательно стемнело. День закончился. - Ну вот, - сказал Пузырь, - теперь можно спокойно поужинать. Как оказалось, истинный клад скрывался у Пузыря в мешочке на поясе. Под музыку сладострастных вздохов, бурчаний, причмокиваний был извлечен запас лепешек и целая кожанка подслащенного древесного сока. - Бери, - щедро предложил Пузырь. - Пей, ешь. - Спасибо, - пробормотал Оборвыш. - Мне хватит одной. Он взял лепешку, откусил, хлебнул из протянутой кожанки и понял, что день прошел не зря. Небылица придумана. Небылица написана. Небылица надежно уложена в заплечник, рядом с нетронутой бумагой и чернилами, бок о бок с остальными рукописями. Еще одна пленница безропотно вошла в душную клетку. Там, в грубом мешке, покоилась гордость Оборвыша, смысл его, жизнь его - весь он там поместился, от башмаков до мыслей. И новая небылица добавила чуть-чуть тяжести спрятанным за спиной сокровищам. Она легла мертвым грузом, заснула вечным сном, но это не страшно: придет время, и она оживет, проснется, выйдет из темницы, вообще - все пленницы грязного заплечника, все до единой покинут тюремную клетку, разлетятся по миру, засверкают ярче полуденного сияния - так будет не скоро, но так будет, Оборвыш это знает, Оборвыш в этом уверен, ради этого он и ступил на дорогу, ради этого и начал стаптывать башмаки... Он с удовольствием доел лепешку и в последний раз глотнул из кожанки древесного сока. - Ну как? - поинтересовался Пузырь, насытившись сам. - Тебе, наверное, мало? Может, еще? - Нет, не надо, - ответил Оборвыш благодарно. - Очень вкусно, но я уже наелся. - Наелся?.. - выговорил Пузырь с трудом. - Уже наелся?.. - повторил он. - Лепешечкой? - и не в силах сдерживаться, затрясся в висящей над черной бездной постели, безудержно хохоча, захлебываясь утробными звуками, булькая выпитым соком. Ветка некоторое время ходила ходуном. - Не обижайся, Оборвыш, ладно? Я понимаю, еда - это святое, но ты меня просто рассмешил. Потому что странный ты парень. Мудрецом себя мнишь - ерунда, ничем в жизни не занялся - твое дело. Но вот что меня больше всего удивляет, так это то, каким ты стал тощим. Вроде бы нормальным родился, я помню время, когда ты даже крупнее меня был. А потом вдруг стал худеть. Это началось еще до нашей ссоры. Я специально вспоминал - примерно с тех пор, как ты вздумал на пнях сидеть и глупые истории выдумывать. А когда я с тобой подрался и ушел из деревни, ты был уже тоньше, чем мизинец. Теперь-то, между прочим, совсем прозрачный, как только на ногах держишься... Да, забыл сказать! Сегодня вечером, когда я к тебе второй раз подошел, мне вдруг опять показалось, будто ты похудел. Я имею в виду, не с детских времен, а по сравнению с тем, каким я тебя в полдень встретил. Наверное, ошибся. Ты не обижаешься, Оборвыш? Пузырь замолчал. Он сопел и ворочался. Веревки, удерживающие его постель, с противным скрипом терлись о ветку. - Нет, конечно! - успокоил Оборвыш бывшего друга. - Наоборот, большое спасибо за восхитительный ужин. Ты меня спас. Было совершенно темно, и Пузырь не видел, что уста собеседника одолевает неприличная улыбка. Пузыря распирало от сознания важности собственных мыслей. Не выдержав, он продолжал: - А может быть и нет ничего странного в том, что с тобой такая гнусная штука происходит. Куда твой отец девал заработанные деньги, неясно, но у вас ведь в доме вечно жрать было нечего, я же знаю. И ты теперь бездельничаешь - снова жрать нечего. Поэтому худоба тебя и изводит... - Послышалось гулкое пошлепывание: Пузырь решил приласкать потрудившееся брюхо. - Зря ты отказываешься, когда добрые люди тебе лепешки просто так дают. Оборвыш возразил: - Я никогда не отказываюсь, если меня угощает добрый человек. - На что намекаешь? - подозрительно спросил Пузырь. - Ни на что. Пузырь вздохнул. - Понятно. Теперь понятно... - он аппетитно зевнул. - Слушай, Оборвыш, все это было так давно! Неужели до сих пор злишься? Лично я никакого зла не держу. Мы же были мальчишками, что мы могли соображать? Ты вспомни, вспомни! Оборвыш помнил. Он очень не любил вспоминать ту историю, но помнил все. Тогда его впервые в жизни избили, и сделал это единственный друг, лучший друг. Бывший... Пузырь дрался жестоко, совсем не по-детски, в глазах его зияла звериная пустота, а мальчишечьи кулачки утяжеляла дремучая ненависть. - Я не злюсь, - тихо сказал Оборвыш. - И никогда не злился. И никогда не смог бы на тебя злиться. - Врешь, наверное, - с сомнением заявил Пузырь. - Не можешь ты не злиться. Я тебя тогда здорово отделал. Оборвыш врал редко. Положенная ему, как нормальному человеку, доля неправды целиком укладывалась в его небылицах. И сейчас он был искренен: не злость отравляла встречу бывших друзей, а другой губительный яд - безразличие. Просто Пузырь являл собой нынче не более, чем путника, случайно попавшегося на дороге. Обычного самодовольного перекупщика. И еще - он сделался слишком уж толстым, чтобы можно было легко поверить, будто бы он остался добрым человеком. Что же касается ТОЙ истории, то она оставила Оборвышу лишь одно - желание не вспоминать о ней. Поэтому он не злился. Ничуть не злился. Получилось так. Мужчины деревни часто рубили в лесу деревья - ради сока, ради корма для скота, ради дров - и однажды пришла беда. Падающий ствол угодил прямо в отца Пузыря, не успел тот отбежать в сторону. Убило его наповал - мгновенно, без мучений. Пузырь и Оборвыш в то время как раз находились неподалеку в лесу и результат трагедии могли наблюдать воочию. Остаток дня Оборвыш просидел на пне, который остался от сваленного дерева-убийцы, и сочинял небылицу. Ему было плохо и страшно, поскольку он впервые так близко столкнулся со смертью хорошо знакомого человека, и небылица у него получалась мрачной, тягостной. А под вечер к этому месту вышел Пузырь. Где он бродил, о чем думал - неизвестно, но вид у него был безумный. Пузырь принес с собой топор. Увидев Оборвыша, он не удивился, скорее обрадовался, и объявил, что сейчас искрошит этот проклятый пень в мелкую труху, а потом сожжет останки, и Оборвыш ему поможет свершить святое возмездие. Оборвыш пытался привести его в чувство доводами разума, ведь время было уже позднее, скоро должны были выползти присоски, в лесу оставаться опасно, а если сжигать остатки пня, то огонь наверняка перекинулся бы на соседние деревья, и весь лес тогда запылал бы. Ну и пусть этот иноверский лес сгорит небесным пламенем! - закричал Пузырь. Когда же Оборвыш, всерьез испугавшись, принялся объяснять ему всю глупость придуманной им мести, он вдруг успокоился. Окинул Оборвыша осмысленным взглядом и глухо поинтересовался, что тот здесь делал - сидя на ненавистном пне! Оборвыш немного растерялся и ответил, что выдумывал небылицу. И тогда Пузырь принялся его бить - молча, яростно, дико. А потом, промаявшись неделю, покинул деревню - искать счастье на дорогах. Вероятно, он очень любил отца. - Эй! - тихонько позвал голос из темноты. - Да? - Тебе было очень больно? Оборвыш удивился. - Мне было тебя жалко. А что? Пузырь повздыхал в нерешительности. - Ты меня извини, - наконец, выдавил он в муках. Подумал и добавил. - Извиняешь? Это было невероятно. От неожиданности Оборвыш растерялся на мгновение. Сказанные слова никак не могли принадлежать Пузырю, потому что Пузырь таких слов не знал. Однако слова прозвучали, и произнес их знакомый с детства голос. Но происхождение их было совершенно необъяснимо, и Оборвышу стало не по себе. Он прищурился, всматриваясь. Человек, висящий рядом в непроглядной тьме, сопел, ворочался, часто сплевывал. Несомненно, там был Пузырь. Обыкновенный, привычный, сытый. - Конечно... - пробормотал Оборвыш. - Чего ты вдруг? - Не знаю, - тяжело ответил Пузырь. Скорее всего ему чуть-чуть стыдно за прошлое, - подумал Оборвыш растрогано. Вполне вероятно, неловко и за настоящее. Наверняка он не столько презирает занятие Оборвыша, сколько старается это показать. И возможно, собой гордится не так уж слепо. Да, как видно, стал Пузырь все-таки взрослее, если ему важно, чтобы его считали добрым человеком. Такие вот мысли опьянили вдруг ум Оборвыша. Он безудержно улыбался. А Пузырь подлил еще несколько капель радости. - Слушай, Оборвыш, - начал он непривычно робко. - Ну почему ты не хочешь рассказать о себе? Я ведь не враг, не стражник, не вор. Почему не доверяешь? - Мне нечего рассказывать. Честно говорю. - Я тебя прошу, - сказал Пузырь. - Мы же друзья. Я тебя очень прошу. И это было также неслыханно! Годы детской дружбы оставили великое множество воспоминаний, но о чем Оборвыш не помнил, так это о том, чтобы Пузырь просил. Не было такого. Никогда и никого Пузырь не просил, не знал, как это делается, и не желал знать, как это делается. Оборвыш с изумлением ощутил в себе нежность к пыхтящему где-то совсем близко добродушному грубоватому существу. Бывший друг... Изменился Пузырь, решил он, сильно изменился. Хоть и остался таким же крупным, откормленным. - Нечего рассказывать, - повторил Оборвыш. - Жизнь моя проста. Сочиняю небылицы, потом записываю их на бумаге и складываю в заплечник. Занимаюсь тем, что так тебя веселит. Пузырь громко захрустел чем-то вкусным. Очевидно, опять проголодался. Предложил: - Хочешь лепешку? - Я сыт, спасибо. Тогда Пузырь произнес осторожно: - Кстати, я собирался спросить. У тебя много бумаги? - Только та, что в заплечнике. Больше нет. К тому же, большая часть ее уже исписана. - У тебя целый заплечник бумаги?! - голос Пузыря сделался странным. - Наполовину. Я в нем еще ношу чернила, постель и всякие мелочи. Пузырь слабо икнул. - Это же состояние! - просипел он. - Оборвыш, откуда она у тебя! - и замер, будто бы даже не дыша. Оборвыш заколебался. В самом деле, зачем плодить дурацкие секреты? Ничего особенного в происхождении его богатства ведь нет! Тем более, Пузырь очень просит. Друг, пусть и бывший. Что же касается главной тайны, то о ней не будет сказано ни слова... Отбросив сомнения, Оборвыш объяснил: - Мне отец дал. Он все деньги, которые зарабатывал, тратил на бумагу. И ни на что больше. Так, прожив жизнь, и накопил довольно большую пачку. Чтобы я, бездельник, не зря собственную жизнь прожил. Наступила пауза. Пузырь осмысливал услышанное. - Хороший тебе достался папаша, - тускло заметил он. - Мой был попроще, - сглотнул накопившуюся во рту слюну и продолжил беседу, вновь обретя уверенность, теперь уже без особого интереса, оставив лишь легкую горечь, зависть и что-то еще, неосознанно темное: - Все ясно с твоей бумагой. Я-то думал, ты какую-нибудь хитрость выдумал, хотел к тебе в помощники пойти. Размечтался, как вместе развернем дело. А эта бумага, оказывается, просто свалилась на тебя через дыру небесную, и теперь ты с ней забавляешься, от всех прячась. Глупо... - Я предупреждал, - улыбнулся Оборвыш ночному мраку. - Ладно, гнои ее в мешке, мыслитель, - кисло подытожил Пузырь. - Знаешь, я никак не могу понять... Где ты ухитрился выучиться писать? У нас же в деревне не было ни одного жреца. - Отец научил, когда я подрос. И когда он увидел, что мои небылицы достойны его бумаги. - Опять твой отец! - раздраженно воскликнул Пузырь. - Он-то откуда умел? Вопрос был крайне неприятен. Оборвыш растерянно перебрал варианты ответов, пытаясь найти середину между Правдой и Тайной. А Пузырь повторял все более и более настойчиво: Откуда? А? Ну откуда же?, и не было другого выхода, кроме как заставить шевельнуться яростно сопротивляющийся язык: - Не знаю. Наверное, от деда. Увы, пришлось воспользоваться ложью. Пузырь слишком близко подошел к главному, любопытство его стало опасным, и пора было заканчивать этот ненужный разговор, потому что еще немного, и бывший друг начал бы выспрашивать, зачем Оборвыш идет в город. - Ты лучше расскажи мне, Пузырь, что интересного в мире происходит? А то я сижу тут, ничего не знаю. О чем, например, ты сегодня слышал? - Да ни о чем особенном, - подумав сказал Пузырь. - Самая интересная новость сегодня, это твоя бумага... - он натужно повспоминал. - А-а, вот! В городе утром был вертень. Поднялся где-то возле нижних ворот. Люди говорят, разрушения там страшные! Трупы до вечера растаскивали... Вроде все, - Пузырь сладко зевнул. - Спать охота. Не знаю я, что тебе рассказать, Оборвыш. Это ты у нас мастер... - он покрутился, устраиваясь поудобнее. Кора на ветке жалобно заскрипела. - Лучше сам мне что-нибудь расскажи. Соври историю позанятнее, как в детстве, помнишь? Оборвыш облегченно вздохнул. - Ну что ж, - сказал он медленно, - слушай, если хочешь, - посмотрел вниз, собираясь с мыслями. Там вспыхивало и гасло множество маленьких огоньков - это хищно сверкали глаза присосок, чувствующих в недосягаемой вышине запах теплой вкусной крови. Оборвыш зримо представил, как мерзкие твари пытаются залезть по стволу дерева, срываются, падают, и снова, отталкивая друг друга, упрямо лезут вверх, потому что чьи-то страдания - это их наслаждение... Он начал рассказывать одну из своих старых небылиц, но не успел произнести и нескольких фраз, как был задавлен мощными раскатами храпа. Тогда Оборвыш замолчал, закрыл глаза и принялся фантазировать. Его охватило привычное лихорадочное возбуждение. Новая небылица рождалась на удивление легко и быстро. Утром ее предстояло обдумать более тщательно, поэтому, увидев историю в целом, он позволил себе расслабиться. И вскоре заснул: его очень утомил сегодняшний день. Восхитительный день. (ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ) Небылица, которую задумал написать Оборвыш, была примерно такого содержания. В одной стране, существующей неизвестно где, обитали смешные симпатичные зверьки. Они имели дома, деревни и города, их мир был прост и незыблем, и очень походил на мир людей, но в нем была одна особенность, если не сказать - странность. В жилах этих зверьков вместо крови текла Жизненная сила. Когда кому-нибудь из них было плохо, когда сил почти не оставалось, он останавливал первого же повстречавшегося путника и отпивал из его жил немного драгоценной жидкости. И тот не спорил, не вырывался, охотно делясь с нуждающимся. Так было заведено у них издавна, и казалось всем привычным, правильным и даже естественным. Очень добрый это был мир. Беда, пришедшая в описываемую страну, началась с пустяка. Однажды у обычного, среднего, ничем не примечательного зверька родилась вполне разумная мысль: чего ради он должен отдавать часть жизненной силы первому встречному? И перестал зверек это делать, радуясь собственной сообразительности. А затем через некоторое время ему пришла в голову другая простая мысль. Если каждый случайно встреченный незнакомец с готовностью поделится с тобой самым дорогим, было бы глупо этим не воспользоваться! Стал он жить по новым правилам и очень быстро сделался неизмеримо сильнее, энергичнее, умнее любого из собратьев. А его вполне разумные идеи расползлись вскоре по городам и деревням, находя подражателей. Собрал тогда зверек всех единомышленников вместе и быстро подчинил своей воле этот беззащитный мир. Организовал он его совершенно по-новому. Отныне путники не могли так просто поделиться друг с другом Жизненной силой - общество было разделено на классы, и пить ее разрешалось только вышестоящим у нижестоящих. Единственным существом, притронуться к жилам которого никто не имел права, стал Верховный Зверь, то есть тот самый ничем не примечательный зверек. Он же мог пользоваться услугами кого пожелает. И вновь мир замер на долгие года. Но однажды кому-то из ближайших помощников Верховного Зверя явилась новая вполне разумная мысль: с какой стати из их повелителя нельзя пить вожделенный эликсир? Чем он отличается от прочих? Пробрался этот догадливый зверек в спальню Верховного Зверя, и, пока тот спал, высосал все, что в нем было. Умер правитель. Но и преемник его, увы, не пережил следующий день: то ли слишком велика оказалась для него порция жизненных сил, то ли наоборот - чудодейственная жидкость застоялась в жилах властителя, превратилась в яд. С тех пор это странное общество не может найти покой. И к старому положению вещей нет возврата, поскольку идеи Верховного Зверя прочно вошли в быт. С другой стороны - и новое никак не устоится, потому что объявилось множество переполненных жизненными силами зверьков, которые пытаются выяснить, кто же из них верховный. Вот как могут искалечить хороший мир несколько вполне разумных мыслей, осенивших какое-нибудь среднее, ничем не примечательное, симпатичное дитя этого мира. ТРЕТЬЯ: Когда небесная твердь приобрела дневную голубизну, когда раскрылась листва на деревьях, укутав лес спасительной тенью, когда дорога окончательно оправилась от нашествия ночных кровопийц, Оборвыш проснулся. Было уже позднее утро, жаркое и шумное. Он сладко потянулся, представив, как забавно выглядит со стороны. В самом деле: вид болтающегося на ветке человеческого тела, будто пойманного в сеть, мог бы вызвать у случайного зрителя бодрый смех, если бы не был таким привычным. Оборвыш огляделся. Пузырь отсутствовал, хотя повозка его стояла внизу, а топтун пасся неподалеку. Впрочем, нет! Вон он - неторопливо брел сюда, усердно волоча еще одну повозку. Оборвыш изогнулся, схватился руками за ветку и ловко вылез из постели. Затем аккуратно свернул плетеное ложе, сунул веревочный ком в заплечник и принялся спускаться с дерева. У него было прекрасное настроение, потому что сегодня ему предстояло писать новую небыли