ерворазрядника по боксу. Роберт был в глубоком нокдауне, весовая категория не помогла. Но удивительнее всего оказался финал этой истории: Рита ушла с Робертом, буквально плача от жалости к нему, а Сергей остался один. Он стоял у окна в темном классе своей родной школы, вытирал носовым платком окровавленные кулаки и думал о том, что никогда больше не будет заниматься боксом. Никогда и нигде в животном мире самка не уходит с побежденным самцом. Только у людей. Люди вообще очень неправильные животные. Но раз уж ты человек, ты должен решать свои проблемы по-людски. Сила, приятель, это еще далеко не все. В ту ночь он напился. Мать расстроилась, конечно, но не слишком удивилась: такое с ее сыном случалось уже в третий раз. Зато бокс, на радость маме, он действительно бросил. Это было очень характерно для него -- увлечься чем-то, быстро уйти с головой в новое дело, достичь немалых результатов, а потом так же внезапно утратить всякий интерес к тому, что стало уже почти профессией. А о профессии пора было думать всерьез. Тут-то и нарисовался у них в доме как бы возникший из небытия дядя Семен, брат отца, геолог, бродяга и романтик по натуре, типичный физик-лирик, шестидесятник диссидентского толка. Сергей видел его последний раз, когда был еще совсем мальчишкой, и теперь ДЯДЯ Семен просто очаровал юношу. Решение созрело внезапно, но бесповоротно - поступать в геологоразведочный. Однако Малин не был бы Малиным, если бы уже через полгода не выкинул следующий фортель. Один из преподавателей физвоспитания в институте Виктор Гаврилович Карасев оказался опытным тренером по легкой атлетике. В прошлом десятиборец, он был настоящим спортсменом-фанатиком и агитировал всех ходить не на общие занятия, а в его секцию. При первом же знакомстве Малин без ложной скромности поведал ему, что вообще-то имеет второй взрослый разряд по легкой атлетике. Действительно, однажды на школьных соревнованиях он прыгнул в высоту на метр семьдесят пять примитивным перекидным способом (про флоп тогда еще мало кто знал) и сам даже не слишком удивился, установив новый рекорд школы: Сергей привык, что у него многое получалось легко и сразу, а учитель физкультуры на последнем звонке неожиданно поздравил его и вручил значок и удостоверение второразрядника. Было это, в общем, приятно, но тогда он еще чувствовал себя боксером и быстро забыл о легкоатлетическом успехе. Вспомнил теперь, Гаврилыч сразу потребовал продемонстрировать прыжок. Сергей с огромным запасом перелетел планку на высоте метр шестьдесят, и Гаврилыч чуть не прослезился, оценив увиденное безошибочным взглядом профессионала. - И этот прирожденный прыгун два года своей жизни потратил на какой-то гнусный мордобой! - воскликнул он. Освоив флоп, за неполный месяц Малин довел личный рекорд до метра девяноста (это был уже первый разряд по тем временам), а через год выполнил норму мастера и был заявлен на чемпионат Союза. Внезапная нелепая травма, за которой последовало воспаление надкостницы на голени толчковой ноги, помешала его участию в крупном турнире. Сергей увидел в этом некий знак. Подступал момент неизбежного расставания с очередным хобби. Да, страстно любил спорт, он был настоящим спортсменом. Ушел, но, кроме того, хотел учиться, и путешествовать, и как можно больше читать, и не только на русском языке, переводить стихи, и сочинять песни, и петь их под гитару. Развлекаться с девчонками, и гулять на пьяных вечеринках... Все это не слишком хорошо уживалось с жестким режимом профессионального спортсмена. Малин начал пропускать тренировки. Рост его результатов прекратился, остановившись на однажды показанном во время тренировки и теперь уже недосягаемом уровне - два пятнадцать. Сергей перестал отдавать спорту всего себя - опять же на радость маме, но дядя Семен уже начал понимать, что никакого геолога, а тем более ученого из его племянника не получится. Надо отдать должное дяде, он не считал свою профессию лучшей на свете, да и вообще во главу угла ставил другое - простую человеческую порядочность, честность, доброту и ум. Вот эти качества он в первую очередь и пытался привить талантливому мальчишке, рано потерявшему отца и с нетерпением хватающемуся за все подряд. Бывало, они до глубокой ночи просиживали на кухне за чаем и говорили, говорили, говорили уже вдвоем, без Катюхи, ушедшей спать, без мамы, уставшей от их бесконечных философских споров о литературе и политике. Благодаря дяде Семену Сергей уже в те годы многое понял о стране, в которой ему довелось родиться. Ну, о сталинских-то репрессиях он знал от родителей и к революции поэтому относился сложно. Романтики в ней пока еще виделось много, но кое-что уже настораживало: жестокость красного террора, разрушение памятников, притеснение религии, запрещение определенной литературы. Запрещенная литература - это было особенно актуально. С нее-то и начался следующий этап его прозрения. Дядя Семен приносил в дом самиздат. Именно в семьдесят пятом Сергей впервые узнал, что это такое - самодельно переплетенные тончайшие листы с подслеповатым машинописным шрифтом или тогда еще экзотические ксероксы на непривычно плотной бумаге. Переснятые или перепечатанные многократно, читались они зачастую с трудом, но какое это было наслаждение! Ни с чем не сравнимое, потому что через серые и блеклые страницы проступали абсолютно новые незнакомые миры - миры Солженицына, и Зиновьева, миры Платонова и Набокова, мир Авторханова - мир безжалостно правдивой нашей истории и завораживающий, ошеломительный мир поэзии Бродского. Но настоящим потрясением стал для Малина Оруэлл - "Ферма животных" и "1984", особенно "1984". Это было уже в семьдесят девятом, за пять лет до обозначенного писателем года, и, может быть, великий роман просто стал последней каплей для уже заполненной до краев чаши возмущения и гнева, а может, сказалось совпадение отдельных мыслей самого Сергея с мыслями Оруэлла, но так или иначе, именно теперь, когда он прочитал о "двоемыслии", его собственное "двоемыслие" закончилось раз и навсегда. Очень разные миры очень разных авторов сложились вдруг в единый уродливый, неправдоподобно страшный, но удивительно реальный мир, и это был тот самый мир, в котором ему довелось жить. Словно в детской мозаике, нашлось последнее недостающее звено, картинка сделалась цельной, и иллюзий не осталось. Совсем. Теперь он знал о чудовищной советской системе примерно столько же, сколько все остальные будут знать лишь через двенадцать лет, когда по Москве прогрохочут танки и развалится "империя зла" - Советский Союз. Конечно, он был не один такой знающий. Но людей, понимающих ситуацию в равной с ним мере, было крайне мало. По молодости лет он впал тогда в некую эйфорию, почувствовал себя посвященным в страшную тайну, причастным к элитарному глубоко законспирированному обществу. Потом пришло понимание: людей, посвященных полностью, не только крайне мало, но они еще и крайне разобщены. Собственно, объединение этих людей было в принципе невозможно. Как объединить высшее партруководство, высшую сволочь, безусловно, знающих и понимающих все, но и готовых на все (абсолютно на все!) ради собственного благополучия, и писателей-диссидентов, творящих в стол в ожидании новых времен или выдворенных за границу? Как объединить бегущих из КГБ на Запад лучших офицеров и бегущих в Израиль евреев - учители, врачей, ученых -- лучших в стране специалистов? Как объединить тех восьмерых, что вышли после кровати Праги на Красную площадь с лозунгом "За вашу и нашу свободу", и таких, как он, Сергей Малин, просто начитавшихся Оруэлла "под одеялом". Впрочем, попытки к раз такого объединения были. Ходили слухи о то и дело образующихся подпольных движениях и партиях. Но если за чтение самиздата сажали редко, а за распространение немного чаще, то за создание нелегальных организаций сажали обязательно, всех и очень быстро. К тому же Сергей теперь знал, куда сажали. И путь в спецпсихушку казался ему принципиально тупиковым. Конечно, идти против танка с шашкой наголо, как Лера Новодворская, -- это очень красиво, но только до того момента, пока кишки не начали наматываться на траки. Трудно увидать что-то красивое в грязно-кровавом месиве, где мозги уже не отличить от дерьма. Так что проклятый Ильич оказался беспощадно прав, когда просто и четко сформулировал в горячо любимой всеми со школьных лет работе "Партийная организация и партийная литература": "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя". Действительно нельзя. Более того, надо жить по его законам, даже если хочешь бороться с ним и победить. Не даже, а именно, именно если хочешь бороться и победить. Тогда он и решил, что будет работать в КГБ. Он, правда, плохо представлял себе, как попадет туда. Обычный путь - через комсомол, партию, армию, через бесконечное тупое вранье, стукачество и лизание всяческих задниц - был ему слишком отвратителен. Он мечтал о каком-то особенном пути и верил, что такой найдется. Он ждал счастливого случая, чтобы прокрасться в стан врага, обосноваться там и начать борьбу с Системой, маскируясь, обманывая всех и вся, коварно лицемеря, но все же не изменяя самому себе в главном. Было ли это возможно? И что считать главным? Сформулировать четко он тогда не мог, но основные, незыблемые моральные принципы казались очевидными: не убивай, не кради, не предавай, не доноси, не радуйся чужой боли... Вот только он еще не понимал, что соблюсти их, конечно же, не удастся. Моральные принципы полетят к черту, как только начнется настоящая борьба, и это даже не будет зависеть от того, кем он стал - сотрудником ГБ, членом подпольной партии или просто солдатом на войне. Он поймет это много позже, когда уже не останется дороги назад, и попытается изобрести новую мораль, и в каком-то смысле ему это даже удастся... И хлынут зимние дожди; И грянут летние морозы, Уйдут на пенсию вожди, А в марте расцветут березы. И будут ежики скакать, Поэты все уйдут в охранку, Алмазы станут выпекать, А булки отдавать в огранку... Он начал тогда сочинять этот стишок, но так и не закончил. У него было очень много незаконченных стихов. И были идеи. Тоже как бы незаконченные, не до конца оформившиеся, но очень дорогие для него идеи реконструкции, переделки существующего в мире порядка. Да, именно в мире. Масштабы одной страны, даже такой огромной, как СССР, казались мелковатыми. Точнее, глобальные проблемы просто не решались в рамках одной страны. Он очень любил старый анекдот о человеке, пришедшем в советскую парикмахерскую. Подстригли его криво, выдрали клок волос, во время бритья порезали, а одеколоном прыснули в глаза. "Господи, - не выдерживает наконец клиент, - что ж это у вас за система такая?! Нужно срочно все изменить!" - "Вам не нравится система? Система действительно скверная, -- соглашается парикмахер. - Нужно, конечно, нужно ее менять. Но только почему вы начинаете с парикмахерской?" Начинать с Советского Союза, думал тогда Сергей, означало тоже начинать с парикмахерской. Конечно, коммунисты захватили полмира и к тому же контролируют еще многое на незахваченной половине. Но было бы наивно считать, что корень зла в них и только в них. Во-первых, до коммунистов жизнь на земле по большому счету лучше не была, а во-вторых, неужели вторая сторона, точнее - стороны допустили бы воцарение коммунизма, если бы это не было выгодно кому-то еще? Неужели Антанта была не способна раздавить Красную Армию, а старейшая знаменитая английская разведка не одолела бы ВЧК? Конечно же, справиться с сошедшей с ума совдепией не представляло никакого труда для Запада. Вот только им Это было не нужно. Им оказалось мало одной мировой войны, им необходима была вторая, и они собственноручно вырастили сначала Сталина, а затем Гитлера. Сильным мира сего нужна не победа демократии и благоденствие всех людей на планете, совсем наоборот - им нужно вечное противостояние красных и белых, зеленых и коричневых, желтых и черных - каких угодно, лишь бы было кому продавать оружие. Потому что нигде нельзя столько заработать, сколько зарабатывают на войне; потому что можно спокойно кутить на ворованные деньги, только если те, у кого их украли, заняты войной. И, таким образом, бунты, революции, путчи, войны не кончатся никогда, если не схватить за руку сильных мира сего - этих ястребов, этих стервятников-труполюбов, этих мастаков убивать чужими руками. Кто они? В общем-то, давно всем известно: руководители государств, финансовые магнаты, хозяева "фабрик смерти", то бишь военных заводов, генералы, командующие войсками, главари мафиозных кланов, торгующих оружием, наркотиками и людьми. Сильные мира сего. С помощью чего же они управляют миром? И тут все давно известно. Деньги и сила, то есть банки и спецслужбы. Мир опутан сетью тайных полиций. Это глаза, уши, руки и ноги сильных мира сего. Как можно победить их? Только их же собственным оружием. Огромными деньгами и мощнейшей спецслужбой. А двигать на них хоть конницу Буденного, хоть бронетанковую дивизию, хоть эскадрилью стратегических бомбардировщиков с термоядерным боезапасом - все одинаково глупо. С тем же успехом можно тушить пожар керосином. Богов войны не испугаешь никаким оружием уничтожения, Князя тьмы адское пламя не обжигает. С ними можно только хитростью, чтобы их же деньги против них и работали, чтобы их же верные охранники их и прикончили. Все эти странные идеи пришли Сергею в голову однажды по ходу очередного разговора на кухне с дядей Семеном. - Ну и что же ты предлагаешь? - спросил тогда дядя Семен с улыбкой. - Что я предлагаю? - Сергей завелся, раскраснелся и вещал уже как на митинге, а не как на кухне. - Я предлагаю создать - конечно, с центром не здесь, а где-нибудь в Европе или в Америке - новую сверхсекретную международную, самую массовую и хорошо оснащенную суперспецслужбу на деньги всех стран - членов ООН для борьбы со всеми спецслужбами мира. Вот. - Красиво, - усмехнулся дядя Семен. - Международный КГБ. Бред собачий! И он без особого труда разбил в пух и прах все идеалистические построения Сергея. Но идея суперспецслужбы по-прежнему не оставляла юного правдоискателя. Было в ней что-то, было. Глава десятая И БУДУТ ЕЖИКИ СКАКАТЬ... Спортсмен - это не профессия и даже не тип человека, спортсмен - это диагноз. Сергей Малин себе этот диагноз поставил. И, как всякий настоящий спортсмен, без спорта он жить уже не мог, во всяком случае, пока молод. По принципу "свято место пусто не бывает" на смену легкой атлетике пришло карате. Почему именно карате? Во-первых, на закрытом просмотре в ВТО, куда он попал по знакомству, Сергею довелось увидеть фильм с легендарным Брюсом Ли. Ну, а во-вторых, как раз в те времена это становилось модным. Именно тогда "Комсомольская правда" напечатала большую разоблачительную статью о грандиозной идеологической диверсии, о насаждении враждебной нам восточной философии через распространение карате. А секции в большинстве своем очень сомнительного качества росли по Москве как грибы. За мастеров карате выдавали себя самбисты, дзюдоисты и просто ничего не знающие, кроме уличной драки, самозванцы. Но Сергею повезло - он познакомился с настоящим сенсеем Рамазаном Джариповым, который выучился японскому единоборству непосредственно у мастеров Страны восходящего солнца. Рамазан какое-то время жил в Токио, однако, как его туда занесло, никогда не говорил. Собственно, догадаться-то было нетрудно, оставалось лишь загадкой, почему в тридцать шесть лет шпиона уже списали в запас, но у Сергея хватало благоразумия не задавать прямых вопросов. И вообще сенсей - это сенсей, не пристало ученику совать нос в его личную жизнь. Была и еще одна причина, по которой Сережа сменил мирную легкую атлетику на воинственное карате. Шел уже семьдесят восьмой год. Оруэлл еще не был прочитан, но желание бороться уже созрело. С кем, как, с чего начинать - все еще было совершенно непонятно, но безумно хотелось стать сильным, сильнее всех, а карате казалось как раз той романтической, почти сказочной возможностью в одиночку и голыми руками расправляться с десятками вооруженных злодеев. Нет, он не забыл урок, полученный три года назад на выпускном вечере, и теперь, став опытнее, взрослее, он тем более понимал, как мало может значить в этом мире физическая сила. Но знал он и другое: бывает в жизни, когда физическое превосходство решает все. И примитивная борьба за самку - не единственный пример из этого ряда. Хотя и такая банальная ситуация возникла на его пути еще раз, причем теперь уже инцидент был классический: Сергей защитил девушку от уличного хулигана, проводил ее до дома, они разговорились, он зашел на чашку чая и остался до утра. Красиво? Красиво. Но и скучно до оскомины. И девушка оказалась скучной. Больше он с ней никогда не встречался и даже забыл, как ее звали. Такое было для Сергея делом обычным. Ему и с ребятами-то со многими было неинтересно, а уж с девчонками!.. Ну что они понимают, что они могут? Только глупо хихикать, строить глазки и мечтать о безумно скучной семейной жизни: образцовый муж, умненькие дети, холодильник, телевизор, мебель, машина, дача... Ужас! Легче удавиться. Он боялся связывать себя с девушками надолго, он просто использовал их по прямому природному назначению, по зову плоти, и потом забывал. Искал новых. При этом благодаря хорошему воспитанию и весьма изворотливому уму он ухитрялся почти никогда никого не обижать. А еще в глубине души, даже не всегда признаваясь в этом самому себе, он мечтал о девушке, которую сможет полюбить, которая сумеет стать его спутницей жизни, о девушке такой же, как он сам, - профессиональной спортсменке и одновременно воспитанной, образованной, эрудированной, со знанием языков и кучей полезных навыков - словом, это уже получалась какая-то Мата Хари. Ну и действительно, где такую искать? Всех таких уже давно нашли соответствующие органы, а значит, отправляться на поиски нужно именно туда. Круг снова замыкался на этом одновременно отвратительном и влекущем созвучии - ка-гэ-бэ. И он снова, теперь уже вполне по-взрослому мечтал о разведке. Жизнь меж тем катилась своим чередом. Спорт, книги, стихи, девушки -- все это не было главным в жизни. А что же? Гидрогеология, которую он начал вплотную изучать на третьем курсе? Да нет же, конечно! Тогда, может, политика, будущая борьба за справедливость? Или, наоборот, тихое конкретное добро, приносимое друзьям и родным людям: маме, Катюхе, дяде Семену? Он не знал этого. И главным в жизни оставался поиск главного. После третьего курса летом он попал на практику в Таджикистан. И почувствовал себя не просто в другой стране, он почувствовал себя в другом мире, в другой эпохе. Во-первых, горы. Не какие-нибудь там Крымские, а настоящие, со снежными шапками - Памир. Во-вторых, традиционная мусульманская культура, очень относительно задетая советской властью. Таджики, особенно в горных районах, жили весьма оторванно от остального мира. Многие совершенно не говорили по-русски, и Сергей довольно быстро в элементарных пределах освоил таджикский вариант дари для общения с ними. А общение оказалось необычайно интересным для обеих сторон. Сергей и его друзья из столичного вуза были для горских таджиков как инопланетяне. Достаточно сказать, что в ауле жил человек, имевший прозвище Москвич лишь потому, что однажды побывал в столице. Со своей стороны, московские ребята узнавали массу самых невероятных вещей из местной жизни. Неизгладимое впечатление оставил рассказ одного старика об Афганистане. К нему оттуда через прозрачную границу (Сергей тогда впервые услышал о проэрачных границах) приходили родственники, и старик знал не из газет об апрельской революции и начавшейся после нее резне. Оставалось еще восемь месяцев до того марта, когда Hyp Мухаммед Тараки прилетит в Москву просить военной помощи у товарища Брежнева, и почти полтора года до того декабря, когда доблестная команда полковника Бояринова будет брать дворец Амина, а потому в огромной стране, именуемой Советским Союзом, никто еще Афганистаном не интересовался. Здесь же для некоторых проблемы Кабула и Герата были вполне своими, и мудрый аксакал сказал Сергею: - Будет большая война. Сказал по-русски - очевидно, хотел подчеркнуть особую важность этого разговора. - Где? Здесь? - удивился Сергей. - Здесь - вряд ли, но и нам всем достанется. - Кому? Таджикам? - И-и-и-и, дорогой! Почему только таджикам? Всем, дорогой. И русским здорово достанется. Не раз вспоминал после Малин пророческие слова старика. Вот ведь дед! Разведчиком не был, а такую агентурную сеть имел. И никакой мистики, никакого чуда предвидения - просто хорошие источники информации. А потом из-за весьма характерной для Средней Азии антисанитарии Сергей подхватил болезнь Боткина. Перед самым отлетом в Москву. По-настоящему скрутило его уже дома. Гепатит - штука страшная, ни на какую детскую скарлатину, ветрянку и корь не похожа. Пожалуй, именно тогда Сергей впервые задумался о смерти. Около месяца он находился в тяжелом состоянии, а потом еще месяца два еле таскал ноги. Вдобавок ко всему врачи посадили его на жесткую диету в течение целого года. Собственно, после этого срока диета лишь слегка смягчилась, а вообще эскулапы обрекали его на пожизненный отказ от спиртного и массы вкусных вещей. Разумеется, ни о каком спорте уже не могло быть и речи. В институте пришлось взять "академку". На лекарства, платных врачей и дорогие продукты из разрешенного списка уходила уйма денег. Сбережения таяли, маминой зарплаты не хватало, Катюха стала подрабатывать на почте - в свои четырнадцать лет разносила письма. Потом чуть не продали машину. Папины "Жигули", отданные дяде Семену сразу после смерти Николая Федоровича, вернулись Сергею весной того года: двенадцатого апреля дядя Семен, как и обещал, пригнал машину - точно в день его двадцатилетия. И Сергей еще только-только начал получать удовольствие от вождения. Он так не хотел лишаться автомобиля, что быстро нашел себе заработок - технические переводы. Причем один из знакомых отца, работавший непосредственно в ВИНИТИ, подбрасывал ему не только переводы с английского, но и хорошо оплачиваемые переводы с арабского в основном по нефтедобывающей тематике и по холодильным агрегатам. Малин не был уверен, что работы египтян и йеменцев представляли серьезный интерес для отечественной науки, но уж это-то было точно не его дело. Главное - они начали как-то выкарабкиваться и машину спасли. А потом случилось чудо. Сенсей Рамазан привел аку-пунктурщика, то бишь иглоукалывателя. Двухмесячный курс нетрадиционного лечения сделал то, чего обыкновенные врачи не могли добиться уже полтора года, да и не добились бы вообще никогда. Рамазан, правда, уверял, что, помимо акупунктуры, Сергею помогло карате, которое он по-настоящему надолго не бросал, а по ходу сеансов иглоукалывания начал тренироваться весьма активно. В общем, новый, восьмидесятый год он встретил уже здоровым человеком. Врач-акупунктурщик разрешил и выпить, и закусить по-человечески. Вот только праздник получился невеселый: началась война в Афганистане. Мать не понимала, почему Сергей принимает так близко к сердцу эту войну, но переживала вместе с сыном. Мать вообще стала плохо понимать своего Сережу. Наступил олимпийский год, год Московской Олимпиады, а он совсем утратил интерес к спорту (если не считать карате), даже по телевизору ничего не смотрел. Вообще это был короткий, но необычайно чумной пе-риод в жизни Малина. Тяжелая болезнь, мысли о смерти, нетрадиционное лечение и глубокое знакомство с восточными единоборствами развернули его мировоззрение целиком в сторону Востока. Ему вдруг почудилось, что Истина скрывается где-то там -- в горах Тибета, в мифической стране Шамбале. Он прочел все, что смог достать на русском и английском, о буддизме, йоге, медитации, нирване и наконец неожиданно для самого себя пришел к тантризму. В Москве существовала, разумеется, тайно тантрическая церковь - Тантра Сангха. Впрочем, довольно скоро Малин выяснил, что это не настоящая Тантра Сангха, гуру, проповедовавший идеи Раджниша, - в действительности самозванец, никогда не бывавший в Индии и ни в какие таинства не посвященный, а молодые ребята и девчонки, собирающиеся у него, просто терпеть не могут советский образ жизни, бегут от него, огульно отвергая вместе с ним западную культуру, и занимаются они не столько изучением древнейшей и мудрейшей тантрической философии, сколько более поздними обрядами некоторых тантрических сект, а именно групповым сексом. Однако это тоже было оригинально и ново, а потому интересно. Чуть позже тяжело заболела мать, и увлечение восточными делами закончилось. На карате это, разумеется, не распространялось. С карате было уже слишком серьезно - Сергей вот-вот должен был получить черный пояс и право учить других, то есть гордое звание сенсея. Матери становилось все хуже. Врачи уверяли, что это не рак. Собственно, они просто не понимали, что же это такое, но она продолжала слабеть. И в восемьдесят первом ее все-таки положили в онкологию. Первого августа восьмидесятого Малину позвонил Гаврилыч. - Ну что, дурик, видел Герда Вессига? А ведь мог прыгнуть выше него. Точно тебе говорю, мог. Получил бы сегодня олимпийское золото. - Да ладно, Гаврилыч, ну его в баню, это золото! Не до него мне сейчас. Мать болеет. Я и телевизор-то не смотрю. Тут Малин зачем-то соврал. Не мог он не смотреть прыжки в высоту на Московской Олимпиаде. Но по большому счету ему действительно было не до легкой атлетики и вообще не до Олимпийских игр. Не только из-за матери. Неожиданная смерть Высоцкого, страшная толпа у театра на Таганке и эти жуткие кощунственно праздничные милиционеры в белых рубашках, пытавшиеся разгонять тех кто пришел проститься с народным любимцем - поэтом и актером. Полная потеря интереса к геологии. Увлечение политикой и литературой. Решение поступать в иняз. И он поступил туда. Без всякого блата. Первым языком выбрал почему-то итальянский. Вторым был английский. Вопрос, на какие деньги жить, теперь уже не стоял. С осени он набрал группу по карате из детей академиков и партфункционеров, пользуясь старыми связями отца, и очень неплохо стал зарабатывать. К тому же, пока болел, перевел с английского практически для себя книжку одного малоизвестного негритянского автора из Южной Африки, случайно попавшую ему в руки, но вдруг понравившуюся. С помощью все тех же отцовских знакомых пристроил перевод в "Иностранку" и ждал теперь крупного гонорара. Что еще более ценно - он ждал новых заказов на переводы. Катюха же как раз закончила школу и с блеском поступила на журфак МГУ. Еще в восьмом классе она начала печататься в "Пионерской правде", а теперь ей светили постоянные публикации в "Московском комсомольце". В общем, дети окончательно выросли и готовы были помогать матери. Вот только никак не получалось помочь ей. Страшная, неумолимая болезнь иссушала ее уже не по дням, а по часам. Не помогали ни лекарства, ни связи на уровне Четвертого управления Минздрава, ни знахари-целители. Ничто не помогало. Они похоронили мать в восемьдесят втором, в самом конце мая. Лето прошло в каком-то душном московском кошмаре. Ни Сергей, ни Катя не смогли поехать отдыхать. Не смогли позволить себе. Сергей отчаянно тренировался и с лихорадочной скоростью переводил какую-то муру для "Иностранки". Катюха рвалась корреспондентом в Афганистан. К счастью, ее не пустили. Очевидно, просто по возрасту. Потом наступила осень. И на них внезапно свалился одногруппник Сергея по геологоразведочному - сомалиец итальянского происхождения Джованни. Он не хотел дорого платить за гостиницу и надеялся остановиться у Сергея, помня о его большой квартире в самом центре Москвы. Надежды сомалийца оправдались. Собственно, в институте они не были такими уж друзьями, но теперь нашлась уйма общих интересов, к тому же Джованни пришел в полнейший восторг от малинского итальянского, а Катя худо-бедно разговаривала с ним по-английски, так что он мог совсем не напрягаться, вспоминая нелюбимый русский. В общем, к моменту отъезда в свою Африку Джованни пообещал им обоим сделать приглашения и принять у себя, да не в Сомали, а под Неаполем, на вилле своего дяди, где он традиционно проводил каждый декабрь, включая рождественскую неделю. Сергей не очень верил в эту авантюру (кто их выпустит за границу для частного визита в капстрану!), но приглашение пришло невероятно быстро, и Сергей первым пошел узнавать свои права и обязанности. Начал, разумеется, с комитета ВЛКСМ. Секретарь Рафик Хаматнуров удивленно поднял брови, присвистнул, помолчал с полминуты, покачиваясь на носках, и наконец попросил прийти на следующий день сразу в партком. Был ли Рафик внештатным сотрудником Лубянки, Малин так и не узнал. Скорее всего - да, но разве стоило выяснять такую ерунду спустя годы? Тогда же очевидно было одно: с этим ведомством он знаком, причем неплохо. В парткоме, помимо секретаря и его первого зама, Сергея поджидали еще двое в похожих костюмах и с похожими лицами. Не слишком скрывая свою профессиональную принадлежность, они сразу представились как лейтенант Зубарев и майор Потапов. Вначале Зубарев долго и нудно зачитывал статьи каких-то законов, из которых абсолютно невозможно было понять, можно-таки простому советскому человеку ехать за границу навестить друга или нельзя? Затем Потапов коротко и просто объяснил, что вопрос о гостевом выезде будет, конечно, рассмотрен, однако на бюро райкома его все равно зарубят без лишних объяснений, более того, общение с подозрительным иностранцем, разумеется, не пойдет Малину на плюс и так или иначе скажется на его дальнейшей учебе и карьере. Потом опять заговорил лейтенант. Он сообщил, что в принципе можно оформить эту поездку как внеочередную языковую практику для студента Малина, причем довольно быстро и, ну, скажем, к началу декабря подготовить все документы. И добавил: - Правда, очень желательно, чтобы такая поездка принесла пользу не только вам. Сергей опять ничего не понял, и опять майор Потапов с пролетарской прямотой разъяснил: - Мы просим вас об услуге за услугу. Бах! Словно взрыв в мозгу. Его же вербуют! И Сергей залепетал пересохшими враз губами: - Какая услуга? Что я должен буду делать? Когда? - Не торопитесь, товарищ Малин, вот вам адрес, приходите завтра к четырем. А товарищ Кизилов, - майор кивнул на партсекретаря, - полностью нас поддерживает и хочет вам помочь. Правда, товарищ Кизилов? Уже в дверях майор окликнул Малина. Непривычно, по имени-отчеству: - Да, Сергей Николаевич, а вы читали такую книжку... Господи, всегда забываю этого автора! Как же его... А! Джордж Оруэлл "Восемьдесят четвертый год". - Нет, - едва слышно выговорил Малин. - Не читал. - А любопытная, между прочим, книжица... Ну ладно, идите. "Вот и все, - думал Сергей, закуривая взятую у кого-то сигарету, хотя вообще-то не курил. - Вот и все. Мечты сбываются, но совсем не так, как нам хотелось бы. Совсем не так. О Боже, как противно, когда тебе не оставляют выбора! Либо ты для нас сделай работку, либо мы тебя пустим в "разработку". И как он это изящно про Оруэдла ввернул! Неужели все знают? Или это обычный блеф? А какая, впрочем, разница? За что посадить - всегда найдут. Успокойся. Бегать от них глупо, просто бессмысленно. Вперед, Малин, начинай свою гэбэшную карьеру! Ты же сам этого хотел. Майор тебе не понравился? Так он и не должен нравиться. Ты что, на нем жениться собрался? Ты идешь на войну. Выше нос, Малин. Вперед: на Лубянку и дальше - в солнечную Италию!" Но идти ему пришлось не на Лубянку. В тот момент он даже на адрес не посмотрел, а это оказалась простая квартира на Ордынке. Была ли это квартира Потапова, и Зубарева, или просто конспиративная квартира, он так и не узнал, но встретили они его снова вдвоем. И за чашкой чая очень спокойно объяснили, что пока его задача будет предельно скромной: запомнить телефон и адрес в Неаполе, встретиться с тамошним агентом-итальянцем, передать маленький пластиковый контейнер и все. Ну а попутно позондировать - очень осторожно! - этого Джованни на предмет дальнейшего использования. По приезде написать отчетец. Подробный. Обо всем. И если Сергею в Италии понравится, ему организуют следующую поездку по линии института или по линии Союза писателей - неважно. В общем, дальше ему самому решать. Остается он студентом иняза, никаких погон ему никто пока не вешает. Подписку о неразглашении государственной тайны дать придется. А в остальном живи, как жил. Впрочем, если все пройдет гладко, могут взять его в разведшколу. Языки там дают получше, чем в инязе, а переводами литературными он может продолжать заниматься, даже должен. Ведь разведчик - это всегда вторая профессия. Это, строго говоря, вообще не профессия - это призвание, это стиль жизни. Вот такой примерно шел разговор. Были, конечно, и вопросы. - А Катю можно, взять с собой? - Конечно, можно, даже нужно. У вас простой гостевой визит. - А если обыск на границе? - Досмотр? Это смотря где. На нашей - звоните нам. А на итальянской -- валяйте дурака: я не я, и контейнер не моя. Но досмотра не будет. Не будет. Не накручивайте себя. - А если срочная информация? - Передавать только через того же агента. К советскому посольству в Риме близко не подходить. Желательно вообще никаких контактов с советскими на территории Италии. В общем, Сергея увлекла эта игра. Вдруг показалось, что это просто еще одно хобби, которое тоже можно будет бросить в любой момент. А еще он вспомнил Свифта, и Лоуренса Аравийского, и Джона Ле Карре. Поэт-разведчик -- как это красиво! И только уже на улице его вдруг словно обожгло: он подумал о Пятом управлении КГБ и о спецпсихушках. В голове все смешалось. Он шел сквозь холодный накрапывающий дождик, сквозь липкую мутную темноту неосвещенного переулка и в пятый, в пятнадцатый раз тупо повторял свое нелепое четверостишие: И будут ежики скакать, Поэты все уйдут в охранку, Алмазы станут выпекать, А булки отдавать в огранку... Катюхе он ничего не сказал. Это было первое испытание на соблюдение конспирации. И пока он решил играть по правилам. Они оба успели собрать характеристики, получить рекомендации, пройти райком, оформить паспорта и визы - успели все до декабря. Совершенно не было ощущения, что им кто-то помогает. Билеты заказали на двенадцатое число. А пятого Катя поскользнулась и сломала ногу. Сергей, продолжая играть роль, сказал, что, значит, он тоже никуда не поедет. Катя плакала, но умоляла его ехать: - Ты что, дурак?! Ты полный идиот! - говорила она. - Ведь такого шанса больше никогда не представится. Она и не догадывалась даже, насколько была права. Кто ж мог знать, какой именно шанс представлялся Сергею. Этого не знал даже майор Потапов. Еще никто, никто в целом свете не знал, куда заведет Сергея Малина Катина сломанная нога. Шесть лет спустя, когда они уже вместе работали в службе ИКС, Сергей любил повторять: - Какое счастье, что ты тогда сломала ногу! - Дурак! - неизменно отвечала Катюха. - Тебе бы такое счастье. "Наверняка она вспомнила этот шутливый диалог теперь, в девяносто пятом, когда Верба или, может быть, Тополь сообщили ей о смерти брата. Наверняка", - подумал я, отложив огромную папку малинского досье. Собственно, никакое это было не досье - скорее литературный архив, собрание разрозненных мемуаров, написанных самим Ясенем, Катей, Тополем, Вербой, Кедром и какими-то пока неизвестными мне Александром Кургановым, Алексеем Ивлевым, а также еще целой компанией древовидных личностей. Все эти материалы с грифом "top secret" предоставили мне в штаб-квартире Британской службы внутренней безопасности МИ-5, и я читал их, не вынося из служебного помещения, каждый день по нескольку часов, чтобы как можно лучше вжиться в образ моего героя. А вот как заканчивался тот фрагмент биографии Малина: Пожить вместе с больной Катей приехала Лидия Михайловна - жена дяди Семена. У них не было своих детей, и тетя Лида любила Катюху как родную дочку. А дядя Семен отвез Сергея в Шереметьево на своей машине. Дальше, приписанные рукой Вербы (под небрежными синими строчками стояла ее полная подпись - очевидно, так у них было принято), следовали две не до конца понятные мне фразы: Они ехали по Ленинградке, а где-то совсем рядом, может быть, за ними, а может быть, впереди мчалась навстречу смерти в такой же, как у дяди Семена, "пятерке" Машка Чистякова. Я никогда не могла понять, что это должно было значить, но по времени два события совпадали с потрясающей и роковой точностью. Глава одиннадцатая БОЛЕЗНЬ ОКАЗАЛАСЬ ЗАРАЗНОЙ Кофе я попросил принести в кабинет, потому что ровно в десять ждал звонка из Москвы (ночью в отель пришел факс, предупредивший меня об этом). Я знал, что звонить будет Верба, и ощущал теперь крайнее возбуждение и нетерпение. Сколько я ее не видел? Сутки с небольшим и тринадцать лет до того. Сколько мы были знакомы? Целую вечность. Мне было плохо без нее, плохо! Никогда и ни о ком я не тосковал так сильно. Боже! А я ведь любил ее в юности. Ну ладно, любил, не любил - чувство было сильное и совершенно особенное. Чистякова и Лозова - как две половинки одного целого. Но Машу-то я любил всерьез, более чем, а вот Татьяну... В Татьяне я тоже любил Машу. Да, именно так - роль дублера. Конечно, уже тогда я не мог не чувствовать в ней личности, не замечать ее собственного, удивительного, не похожего на Машино обаяния. Теперь она полюбила меня. И тоже как дублера. Теперь она любила во мне Сергея Малина. Но! Она же знала меня еще при жизни Ясеня. Они же все наверняка вели за мной наблюдение. Она знала меня, она читала мой роман. Я тоже для нее личность (личность!) - не просто двойник... Вот сумасшедший дом-то! Вот где Фрейд пополам с Кафкой и Борхесом. Жуткий психологический сюр с мистикой и убийствами. Страшно? Еще как! Но сильнее -- сладкая тоска, томительная радость ожидания. Верба, Танюшка, когда же я услышу твой голос?! В дверь постучали, и симпатичная девица внесла мой кофе. Здесь, в штаб-квартире МИ-5, где мне выделили кабинет для работы, все сотрудницы были удивительно молодые и симпатичные (или мне так казалось под настроение?). Я молча кивнул - не было желания напрягаться для возможного разговора по-английски. Накануне я почти весь день просидел над малинским "досье". А кроме этого, была коротенькая прогулка по набережной Темзы на восходе солнца, завтрак, ленч, обед, чай перед сном, небольшая тренировка, правильнее даже сказать разминка в спортивном зале вечером и полтора часа занятий языком, в ходе которых я лишь с грустью Убедился, что перезабыл даже то, что знал, и общаться с людьми пока не способен. В общем, голова гудела от новых впечатлений, а сердце ньио от давно позабытого чувства почти пушкинской светлой грусти. Ровно в десять по Гринвичу ожил факс на моем столе. В нелепом своем нетерпении я даже нажал кнопку "старт", забыв, что аппарат с ночи стоит в автоматическом Режиме. Он недовольно пискнул, но потом мирно зажужжал, и из щели медленными толчками полезла полоска тонкой бумаги. Я не мог ждать, я начал читать сразу. Вместо обычной шапки с номером отправителя шла строчка: "Обратный адрес по каналам связи не передается". Ниже без всякого обращения шел собственно текст: "Я не смогу позвонить тебе в десять - неоткуда будет.