Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------

     


                          Рисунки И. Кускова
           Государственное Издательство Детской Литературы
                    Министерства Просвещения РСФСР
                             Москва 1961







     За широкими окнами лаборатории весь день бушует  северный  ветер.
Гнутся и стонут под ударами ветра величественные пальмовые деревья. Их
тонкие  длинные  листья,  сорванные  яростными  порывами,  мелькают  в
воздухе  причудливым  серпантином.  В  их  темно-синем вихре с писком,
подобным стону, мечутся пэннэли, кроткие испуганные птички, похожие на
хлопья пушистого снега.
     Ужасно тоскливо  на  душе  от  всего  этого.  И  совсем   грустно
становится  при  мысли  о  том,  каково сейчас там,  на Совете ученых,
Рэшэду Окхэю.
     Может быть, мне не следует идти туда, но я ничего не могу с собой
поделать.
     Вхожу в зал заседаний как раз в тот момент,  когда Рэшэд начинает
демонстрировать Совету девушку с Эффы.  Первое время не  вижу  ничего,
кроме  ее сильно увеличенного изображения на большом экране.  Мы много
поработали над старинной магнитовизионной лентой,  но изображение  все
еще остается расплывчатым,  похожим на размытую акварель.  Разглядеть,
однако,  можно не только общие  контуры,  но  и  выражение  лица  этой
девушки с чужой планеты.
     Что-то похожее есть в этом лице на наши лица и не похожее в то же
время. Мне вообще нелегко поверить, что эта девушка - существо другого
мира.  Может быть, только пышная прическа да причудливая одежда делают
ее  такой  чужой?  Не  найдутся  разве  и  у  нас красавицы с таким же
разрезом глаз и необычными очертаниями рта и носа?
     Я уже  высказала  эти  соображения  Рэшэду,  но  он  непоколебимо
уверен, что девушка - с Эффы.
     А что думают об этом ученые в зале заседаний?
     Перевожу взгляд  на  их  лица,   освещенные   трепетным   светом,
отраженным  от экрана.  Без труда замечаю удивление и даже иронические
улыбки. Не осуждаю их: конечно же, все это так невероятно!
     А девушка с Эффы шевелит губами и то прижимает к груди, то гневно
простирает вперед тонкие руки. Взволнованно говорит что-то...
     Какая досада, однако, что не слышно ее голоса! На магнитной ленте
космической ракеты, летавшей к Желтой звезде, вокруг которой вращается
Эффа,   уцелела   лишь   запись   ее  изображения.  Фонограмма  сильно
повреждена.  Видимо,  нелегко будет теперь восстановить ее,  но  я  не
теряю надежды "вернуть голос" девушке с Эффы.
     Основательно повреждены и другие приборы  космической  ракеты,  с
помощью которых можно было бы подтвердить гипотезу Рэшэда.  Достоверно
известно пока только то,  что ракета  действительно  достигла  Эффы  и
облетела вокруг нее.
     У всех,  конечно,  один и тот  же  недоуменный  вопрос:  кто  эта
девушка  на  экране?  Как  она  попала  на магнитную ленту космической
ракеты?  Рэшэд объясняет загадку очень просто: Эффа населена разумными
существами, достигшими в своем развитии высокого совершенства. Девушка
выступала там по телевидению,  а приборы  космической  ракеты  поймали
передачу и записали на магнитную ленту изображение и голос.
     Я верю в эту гипотезу Рэшэда, хотя многие ученые все еще спорят о
том,  какого  развития  достигла  жизнь на Эффе,  есть ли там разумные
существа?
     В зале  заседаний  вспыхивает,  наконец,  свет.  Некоторое  время
ученые сидят молча, переглядываясь, пожимая плечами.
     Глава Совета ученых смотрит на них вопросительно.
     Первым, к моему удивлению,  берет слово Джэхэндр.  Вот уж кому не
следовало  бы  торопиться!  Я  слишком  хорошо  знаю  его  и  не  могу
относиться  к  нему  серьезно.  Начать  этот   разговор   нужно   было
кому-нибудь посолиднее.
     - Интересно,  знает ли Рэшэд Окхэй,  сколь мала вероятность жизни
на большинстве планет?  - спрашивает он,  и лицо его сразу же бледнеет
от волнения.
     - Надо полагать, что знает, - спокойно, будто речь идет не о нем,
отвечает Рэшэд.  - Ему известно даже, что вероятность возникновения ее
в нашей Галактике составляет одну миллионную долю процента.
     - Очень хорошо,  что ему известно это,  -  не  глядя  на  Рэшэда,
продолжает Джэхэндр. - Ему тогда должно быть известно и то, что даже в
случае возникновения жизни на какой-либо  из  планет  эволюция  ее  не
всегда завершается возникновением разумных существ.
     - Вы полагаете, значит, что разумной жизни на Эффе не может быть?
- спрашивает Джэхэндра кто-то из астробиологов.
     - Теперь  почти  не  сомневаюсь  в  этом,  -  убежденно  заявляет
Джэхэндр.
     - Доказательства! - раздаются голоса сразу нескольких человек.
     - О  какой  же  разумной  жизни  на  Эффе  может идти речь,  если
локаторы космической ракеты засекли на ее поверхности только  воду?  -
Джэхэндр  пожимает  плечами.  -  Лишь  у полюсов показания их остаются
неясными.  Разве не следует из этого,  что если  и  не  вся  Эффа,  то
большая ее часть покрыта океанами?
     - Но ведь известно,  что океан - колыбель жизни, - подает реплику
кто-то из молодых ученых.
     - Жизни вообще, но не высокоразвитой, - отвечает на это Джэхэндр.
     - Значит,  ты допускаешь возможность существования на Эффе только
самовоспроизводящихся ферментных систем,  типа  "свободных  генов"?  -
усмехается Рэшэд. - Или даже вирусоподобных гетеротрофных организмов?
     - Почему же?  Я  допускаю  наличие  там  и  более  сложных  форм.
Плеченогих,   например,   и   трилобитов.  Но  дальше  эволюция  живых
организмов Эффы  могла  и  не  пойти.  Мы  ведь  знаем,  что  раковины
ископаемых  плеченогих,  обнаруженные  в  древних  породах,  ничем  не
отличаются от раковин их современных  видов.  А  это  значит,  что  за
последние   пятьсот   миллионов   лет   виды  этих  животных  остались
неизменными.
     - О чем вы,  собственно,  спорите? - удивленно спрашивает пожилой
ученый,  сидящий рядом с Джэхэндром.  - На магнитной ленте космической
ракеты не плеченогое существо, а прекрасная девушка.
     Все смеются, а Джэхэндр недовольно опускается на свое место.
     Потом выступают  другие  ученые,  более  солидные,  чем Джэхэндр.
Некоторые тоже довольно энергично возражают Рэшэду.  На меня,  однако,
значительно   большее  впечатление  производит  спокойное  выступление
старейшего нашего астробиолога Аттана.
     - Можно,  конечно,  высказывать бесконечное количество сомнений и
возражений  против  слишком  смелой  гипотезы  Окхэя,  -  говорит  он,
отечески  положив  руку  на  плечо  Рэшэда.  - Однако,  как кто-то уже
заметил,   на   магнитной   ленте   космической   ракеты   запечатлено
высокоразвитое существо, и от этого факта нам никуда не уйти. Для меня
до этого было несомненно лишь  наличие  на  Эффе  растительности,  ибо
обнаруженный  в  ее  атмосфере  молекулярный кислород мог образоваться
лишь в процессе фотосинтеза,  осуществляемого растениями. Одно другому
не противоречит,  конечно, однако разница между этими фактами поистине
грандиозна.  Что делать в подобной  ситуации?  Наиболее  благоразумным
будет,  по-моему,  набраться  терпения  и  с неопровержимыми фактами в
руках либо доказать реальность существования разумной жизни  на  Эффе,
либо  столь  же  доказательно,  а  не  голословно,  опровергнуть такую
возможность.  Нельзя же всерьез отрицать наличие на Эффе суши, как это
делает Джэхэндр,  потому только, что ее не засекли локаторы. А наличие
молекулярного кислорода в ее  атмосфере  не  свидетельствует  разве  о
бурном развитии на ее поверхности наземной растительности?
     Наконец берет слово крупнейший наш астроном, глава Совета ученых:
     - Я тоже думаю, что нам не следует, торопиться. Ситуация тут куда
более  сложная,  чем  полагают  некоторые  горячие  головы.  Попробуем
спокойно во всем разобраться. В крайнем случае пошлем на Эффу еще одну
космическую ракету.
     По залу   проносится   негромкий  шепот.  Глава  Совета  невольно
настораживается.  Недоуменно оглядывается по сторонам. Подождав, когда
утихнет шум, продолжает:
     - Почему вас удивляет это?  Мы  имеем  теперь  более  совершенные
конструкции  и горючее,  позволяющие увеличить скорость полета ракеты.
Возвращения ее уже не придется ожидать так долго.
     - А  почему  бы  не  послать  на  Эффу  не  ракеты с электронными
приборами, а Звездную экспедицию с учеными? - спрашивает Рэшэд.
     - Это  будет  решено  лишь  в  том  случае,  если  Эффа  окажется
обитаемой, - заявляет глава Совета.
     - Ну так мы докажем ее обитаемость,  - убежденно говорит Рэшэд. -
А пока примите эту магнитную ленту с изображением девушки с  Эффы.  Мы
постараемся   вскоре   представить   Совету  и  другие  доказательства
обитаемости Эффы.
     Конечно, доказать обитаемость Эффы - дело не легкое.  Тут,  может
быть,  действительно  не   следует   торопиться,   но   мне   нравится
решительность  Рэшэда.  Молодец,  Рэш!  Смотри  только  не сломай себе
голову...
     - А нельзя ли еще раз взглянуть на эту девицу? - просит кто-то из
астробиологов.
     Глава Совета молча кивает Рэшэду.  В зале гаснет свет.  На экране
снова возникает изображение прекрасного существа  с  далекой  планеты.
Энергично  жестикулируя,  красавица пытается поведать нам что-то.  Все
смотрят  на  нее  уже  без  прежних  иронических   улыбок,   серьезно,
сосредоточенно...
     А когда зажигается  свет,  встает  со  своего  места  астробиолог
Аттан.  Он  удивленно  разводит руками и молча стоит некоторое время в
раздумье.  Будь на его месте  кто-нибудь  другой,  все  бы,  наверное,
рассмеялись. Но его слишком уважают, чтобы позволить себе даже улыбку.
Все напряженно ждут, что он скажет.
     - Со  всем  в  конце  концов  можно  согласиться,  -  заявляет он
наконец,  задумчиво глядя в потолок. - И с обитаемостью Эффы, и с тем,
что  жизнь  на ней достигла большого совершенства.  Но чтобы девушка с
этой планеты так была похожа на наших?.. - Он снова разводит руками и,
не сказав больше ни слова, садится.




     Из зала  заседаний  Совета  ученых  я  выхожу  первой.  До  нашей
лаборатории недалеко,  но я иду  торопливо  -  не  хочется  ни  с  кем
встречаться.  Ужасно неприятный осадок на душе! Очень жаль Рэшэда. Эта
девушка,  запечатленная на магнитной ленте, действительно ставит его в
положение чуть ли не мистификатора.
     Ветер свирепствует по-прежнему. С трудом держусь на ногах. Бедные
маленькие пэннэли панически мечутся в вихре опавших листьев. Холодно и
неуютно под небом, сумрачно на душе...
     Я иду в лабораторию,  втайне надеясь, что и Рэшэд вернется в свой
павильон.
     В лаборатории  пусто.  Все  уже  ушли.  Дверь  в  павильон Рэшэда
распахнута настежь. Вижу его пустой письменный стол и огромный пульт с
измерительной    аппаратурой,    поблескивающий   лаком   полированных
плоскостей.  Через  спинку  массивного  кресла  перекинут  белоснежный
халат.
     Снова - уже в который раз!  - берусь за ленту вольфрамовой стали,
покрытую  тонким  слоем  ферромагнитного  порошка.  Всматриваюсь через
микроскоп в  кристаллы  гамма-окиси  железа.  Под  влиянием  какого-то
мощного космического излучения они претерпели такие изменения, которые
все  еще  не  дают  мне  возможности  восстановить   фонограмму   речи
таинственной девушки с Эффы.
     Хлопает входная дверь. Слышатся чьи-то шаги. Неужели Рэшэд?..
     Нет, это Джэхэндр. Вот уж кого не хотелось бы мне видеть сейчас!
     - Здравствуй,  Шэрэль!  - приветливо кивает он мне,  будто мы  не
виделись сегодня. - Что это ты стала засиживаться так долго?
     Джэхэндр учился вместе с моим братом и часто приходил к нам.  Я в
ту  пору  была  еще  совсем  девчонкой.  Он  смотрел на меня свысока и
подшучивал надо мной, а теперь пытается покровительствовать.
     Я молча  продолжаю заниматься своим делом.  Джэхэндр хорошо знает
мой характер  и  не  обижается.  Видимо,  догадывается  он  и  о  моих
чувствах.
     - Расстроилась из-за Рэшэда? А мне, думаешь, приятно все это?
     Я все еще молчу,  хотя меня так и подмывает спросить его:  "Зачем
ты пришел сюда? Если утешать, то я в этом не нуждаюсь".
     - Эффа,  конечно,  не  может  не  интересовать нас,  - продолжает
Джэхэндр.  - То,  что на  ней  имеется  молекулярный  кислород,  давно
привлекало внимание астрономов.  Потому мы и послали к ней космическую
ракету.  Но вот ракета вернулась,  и что же?  Что прибавилось к  нашим
прежним сведениям о Эффе?
     - А то, что там обнаружена вода? - спрашиваю я.
     - Но  ее  оказалось так много,  что под сомнение ставится наличие
какой бы то ни было суши вообще.  А без достаточного количества суши я
лично  не представляю себе возможность высокоорганизованной жизни.  И,
уж во всяком случае, мыслящих существ...
     Джэхэндр молчит некоторое время, ожидая, видимо, что я отвечу, но
я все прислушиваюсь: не раздадутся ли шаги Рэшэда?
     - А та девица с печальными глазами, которую продемонстрировал нам
Рэшэд?..
     - Договаривайте,  что же вы замялись? - вспыхиваю я. - Что же он,
сам сфабриковал ее изображение?
     - Я  этого  не говорю,  - обиженно возражает Джэхэндр.  - Ни один
ученый не позволит себе этого...
     - Но   откуда  же  тогда,  по-вашему,  взялось  изображение  этой
девушки?
     - Не знаю, Шэрэль, не знаю. Это гораздо большая загадка для меня,
чем сама Эффа.
     Джэхэндр увиливает  от  прямого  ответа,  но  для меня и без того
ясно,  что он готов обвинить Рэшэда в  недобропорядочности.  Нужно  бы
отчитать его как следует, но я молчу, не находя слов от возмущения.
     - В существование на Эффе именно такой  девушки  особенно  трудно
поверить, - продолжает Джэхэндр. - Уж очень она похожа на наших...
     - Может быть,  у вас  даже  есть  знакомая,  похожая  на  нее?  -
иронически замечаю я.
     - Да, есть, - совершенно серьезно заявляет Джэхэндр.
     - Кто же?
     - Ты.
     - Я?..
     - Да,  ты.  Не надо только злиться.  Посмотри  лучше  на  себя  в
зеркало.
     - Вы пришли издеваться надо  мной?  -  спрашиваю  я  дрожащим  от
возмущения голосом.
     Джэхэндр лишь вздыхает и, не произнеся ни слова, уходит.
     ...Долго не  могу  заснуть  в  эту ночь.  Может быть,  это ветер,
бушующий за окном, не дает мне успокоиться?
     Встаю. Открываю  окно.  Холодные  порывы  ветра,  длинные  листья
пальмовых  деревьев  и  еще  что-то,  похожее  на  пушинки   пэннэлей,
врываются в мою комнату.
     За окнами непроглядная тьма.  Не зажигая света,  смотрю на  небо.
Темно,  ни  одной  звездочки,  все  заволокло  тучами.  А  как хочется
посмотреть на далекую таинственную Эффу  или  хотя  бы  на  ее  Желтую
звезду. Что же на ней все-таки, какая жизнь?
     Сколько споров было у нас об этой Эффе,  хотя ее и не  обнаружишь
невооруженным   глазом.   Даже   в  мощный  рефлектор  с  электронными
преобразователями Эффа видна лишь как  светло-зеленое  пятнышко,  хотя
диаметр ее не меньше, чем у нашей Джуммы.
     Но, как ни далека от нас Эффа,  интерес к ней всегда  был  велик.
Ученые  давно  уже  допускали  возможность существования на ней жизни.
Большинство из них считало это  бесспорным.  Спорили  лишь  о  степени
развития  ее.  Одни  считали,  что  на  Эффе господствуют большие леса
семенных  папоротников  и  голосеменных  растений,  а   животный   мир
представляют  первые  пресмыкающиеся  и  древние  земноводные.  Другие
допускали  более  высокое   развитие   живой   природы:   максимальное
распространение  лесов,  вымирание  архаических млекопитающих и начало
развития антропоидов.  Лишь существование разумных существ  отрицалось
почти  всеми.  Верили  в это всего несколько человек,  в их числе отец
Рэшэда Окхэя, Опаз Окхэй, знаменитый конструктор космических ракет.
     Только после  долгих  дискуссий  решено  было  послать к Эффе две
ракеты,  а спустя год - еще  несколько  к  другим  планетам  ближайших
звезд.  Почти все они вернулись ни с чем,  а из тех,  которые летели к
Эффе,  возвратилась лишь одна.  Она-то и принесла на  своей  магнитной
пленке изображение девушки.
     Может быть,  и прав был Опаз Окхэй;  но сможет ли  сын  покойного
конструктора подтвердить теперь догадку своего отца?




     В "Астрономическом   вестнике"   опубликован  подробный  отчет  о
последнем заседании Совета ученых.  Он написан  в  строго  официальном
тоне  и совершенно объективен.  О гипотезе Рэшэда говорится в нем лишь
то,  что я слышала от него самого.  Столь  же  беспристрастно  дана  и
дискуссия  по  этому  поводу.  Зато в специальной статье,  посвященной
проблеме жизни на Эффе,  достается Рэшэду еще больше, чем на заседании
Совета.  Досаднее всего,  что автор статьи - известный ученый.  По его
мнению,  жизнь  на  Эффе  может  существовать  только   в   зачаточном
состоянии.  Самое  большое,  что он допускает,  - это появление первых
пресмыкающихся.
     А в  "Медицинском  вестнике"  два  очень  почтенных астробиолога,
напротив,  уверяют,  что жизнь на Эффе давно уже угасла,  ибо,  по  их
подсчетам,  Желтая  звезда  гораздо старше нашей.  О девушке с Эффы во
всех статьях говорится иронически.  Высказываются даже  предположения:
не  попала  ли  случайно на магнитную ленту космической ракеты одна из
дикторш наших многочисленных телевизионных станций?
     А что,  если это действительно так? Поводов к сомнениям более чем
достаточно  не  только   у   ученых.   Мало   разве   прочитано   нами
фантастических  романов  об  обитателях  других  миров,  и почти всюду
изображаются они не такими,  как мы.  Вот и сейчас в моем  воображении
возникают  то  безобразные  существа  с  огромными  черепами  и хилыми
тельцами,  то какие-то  четверорукие  чудовища  с  могучими  телами  и
микроскопическими черепными коробками.
     Я не принимаю всерьез весь  этот  фантастический  мир,  созданный
нашими  писателями,  но  окажись на магнитной ленте космической ракеты
какой-либо из этих уродов,  я бы,  кажется,  меньше сомневалась в  его
реальности. И в то же время я не могу не верить Рэшэду...
     У меня голова начинает кружиться от подобных мыслей.
     Нужно, пожалуй,  зайти  к брату,  посоветоваться с ним,  сама я в
этом ни за что не разберусь.
     Хоррэла нахожу  в  центральном павильоне нашей обсерватории.  Мой
брат чем-то озабочен.
     - Что мрачный такой?
     - Был сегодня неприятный разговор в Совете,  - неохотно  отвечает
Хоррэл.
     - О Рэшэде?
     - О  нем.  Обвинили  его  в  несерьезности обоснования гипотезы о
существовании разумной жизни на Эффе.  Рекомендовали не выступать пока
нигде  по  этому вопросу,  прежде чем будут окончательно восстановлены
показания приборов космической ракеты.
     - А кто присутствовал при этом разговоре?
     - Почти все члены Совета.
     - И Джэхэндр?
     - И он тоже.
     - Это уж не он ли обвинил Рэшэда в несерьезности?
     - Ну что ты!  - Хоррэл вскидывает на  меня  удивленные  глаза.  -
Напротив, пытался даже защищать его. Не очень, правда, успешно.
     - Рэшэд тоже при этом присутствовал?
     - Как же можно вести такой разговор без него?
     - Ну, а Рэшэд?..
     Я изо всех сил стараюсь не выдать своего волнения,  но это мне не
очень удается.  Хоррэл, однако, не замечает ничего: он весь погружен в
свои мысли и ждет не дождется, когда я уйду.
     - Ты же знаешь его характер,  - рассеянно отвечает он. - Спокоен,
как всегда. Даже я волновался за него, пожалуй, больше, чем он сам.
     - Но в чем же все-таки обвинили его конкретно?
     - В  том,  что ему не следовало демонстрировать магнитную ленту с
изображением девушки столь широкой аудитории. Ты же знаешь, что по его
просьбе на заседание были приглашены,  кроме астрономов, многие другие
ученые, не члены Совета.
     - А что ответил на это Рэшэд?
     - Что он не видит  оснований  скрывать  эту  магнитную  ленту  от
научного  мира.  В  существовании  же  на Эффе высокоразвитой жизни он
по-прежнему не сомневается.
     - А ты? - настороженно заглядываю я в глаза брата.
     Он отвечает, почти не задумываясь:
     - В том, что на Эффе возможна жизнь, не сомневаюсь и я. Для этого
на ней имеются все необходимые условия.
     Он говорит это таким тоном,  будто мне и без дальнейших пояснений
все должно быть ясно.  Но мне не все ясно.  Мне теперь вообще  хочется
знать как можно больше и о Желтой звезде,  и особенно об Эффе. Почему,
например, важны размеры этой планеты для возникновения на ней жизни?
     - Дело тут в том,  Шэрэль, - устало поясняет Хоррэл (для него все
это - прописные  истины),  -  что  именно  в  массах  космических  тел
заключается  коренная разница между звездами и планетами.  В планете с
массой,  равной одной двадцатой или одной двадцать пятой такой звезды,
как  Желтая,  внутреннее  давление  и  температура  должны  повыситься
настолько,  что станут возможны  ядерные  реакции.  Такое  космическое
тело,  следовательно,  само может превратиться в звезду. Но даже в том
случае, если бы масса Эффы составляла только одну тысячную массы своей
звезды,  она  все  еще была бы слишком велика для возникновения на ней
жизни.  Почему? Да по той причине, что такая планета способна удержать
слишком  большую  атмосферу,  сквозь  которую  лучи Желтой звезды не в
состоянии проникнуть к ее твердой оболочке.
     - А  маленькие  планеты не пригодны,  видимо,  по противоположной
причине?  - догадываюсь  я.  -  Они  не  в  состоянии  удержать  своих
атмосфер?
     Хоррэл утвердительно кивает:
     - Правильно,  Шэрэль.  Ты  теперь  видишь,  какие жесткие условия
ставит живая природа в отношении массы планеты.  Желтая  звезда  имеет
довольно многочисленную семью планет, но только на одной из них, Эффе,
существуют благоприятные условия.  Я даже полагаю,  что они такие  же,
как  и  на  нашей планете.  Во всяком случае,  по массе она не слишком
отличается от нашей и обращается вокруг Желтой звезды примерно в такое
же  время,  как  и  наша  Джумма  вокруг Джэххэ.  Немаловажно еще и то
обстоятельство,  что у Джуммы с Эффой не только одинаковые,  но  и  не
очень  продолжительные  обороты  вокруг  их собственной оси.  Это дает
возможность  лучам  наших  звезд  сравнительно  равномерно  обогревать
поверхности наших планет.
     Невольно увлекшись  этими  объяснениями,  Хоррэл   спохватывается
вдруг:
     - Ну ладно,  хватит читать лекции,  пора и  делом  заниматься.  Я
попросил  Совет  разрешить  мне  с  сегодняшнего  дня вести наблюдения
только за Эффой.
     - А это поможет разгадать ее тайну? - с надеждой спрашиваю я.
     - Обычные телескопы,  даже с кварцевой  оптикой,  едва  ли  дадут
возможность  обнаружить  что-либо  новое.  Но  скоро должен вступить в
строй  телескоп  с  электронным  преобразователем  нового   типа.   Он
специально  сконструирован  для  наблюдения  несветящихся  собственным
светом космических тел. Вот на него-то я и возлагаю большие надежды.




     Я знаю,  что деды наши работали по трети суток. Представляю себе,
как это их изнуряло. Оставшееся время уходило, видимо, главным образом
на сон и отдых.  Когда  же  было  пополнять  свои  знания,  заниматься
искусством и спортом?  Они,  однако, ухитрялись как-то делать все это.
Просто непостижимо!
     Даже сейчас,  когда  наш  рабочий  день  составляет  шестую часть
суток,  разве успеваешь осуществить все свои замыслы?  Иногда, правда,
приходится работать немного больше.  Как сейчас, например, когда почти
вся молодежь  нашей  лаборатории  добровольно  подключилась  к  группе
Рэшэда.  Мы увлечены его гипотезой и не жалеем времени. Присоединяются
к нам разные специалисты и из других научных обществ.
     Я прихожу теперь на работу одной из первых.  Сегодня мне особенно
не терпится поскорее сесть за свой пульт.
     Войдя в   лабораторию,  замечаю,  что  дверь  в  павильон  Рэшэда
распахнута,  как и вчера вечером.  Рэшэд уже сидит за своим  столом  и
сосредоточенно чертит что-то. Заметив меня, приветливо здоровается.
     - Вы почему так рано, Шэрэль?
     - Неожиданно возникла идея еще одного эксперимента с фонограммой,
- отвечаю я деланно-равнодушным тоном.
     - А вы разве не были на заседании Совета? - улыбается Рэшэд.
     - Была.
     - И у вас не отпала охота возиться с этой фонограммой?
     - Наоборот! - теперь уже не сдерживаясь, горячо восклицаю я.
     - Тогда идите-ка сюда, я покажу вам кое-что.
     На столе перед Рэшэдом большие листы исчерченной бумаги. Он берет
один из них и протягивает мне:
     - Помните,  кто-то сказал,  что на Эффе должно быть слишком много
воды?  Допускалось  даже,  что  суши  там  нет  вовсе...  Опроверг это
астробиолог Аттан,  напомнив о бесспорном и давно уже известном  факте
существования  в  атмосфере Эффы молекулярного кислорода.  Бесспорно в
связи с этим и существование на Эффе мощной,  занимающей  колоссальные
пространства наземной растительности. Не правда ли?
     Я киваю.
     - Воды  там порядочно,  конечно,  - продолжает Рэшэд.  - Не менее
трех четвертей,  но и суши должно быть вполне  достаточно.  Я  пометил
пунктиром  линии,  прочерченные  локаторами  на поверхности Эффы.  Они
проходят,  как видите,  по океанам,  но там,  где они не прошли, может
ведь  быть  и  суша.  Кроме  того,  из-за  недостаточной аналитической
способности тогдашних локаторов они могли показать  влажную  сушу  или
снег на полюсах Эффы, как воду. Короче говоря, я попробовал изобразить
эту предполагаемую сушу в виде четырех или даже пяти материков.  Пусть
кто-нибудь докажет мне теперь, что это не так.
     Рэшэд довольно улыбается.  Забирает у меня свой чертеж и прячет в
стол.
     - Общего вида поверхности Эффы у нас, к сожалению, нет. Запись ее
изображения   повреждена,   и  вообще,  как  вам  известно,  показания
большинства  приборов  ракеты  либо  сильно   искажены,   либо   вовсе
отсутствуют.  Следовательно,  данных  для доказательства существования
разумной жизни на Эффе,  кроме магнитной ленты с изображением девушки,
пока  нет  никаких.  Не  отказываться  же  нам  из-за  этого  от своих
убеждений?
     Рэшэд снова  улыбается,  и  в  его  светлых  глазах я читаю такую
уверенность в себе, что от недавних моих опасений не остается и следа.
     - Нет,  мы  так просто не сдадимся,  Шэрэль!  Доказать нашу точку
зрения будет,  конечно,  нелегко,  но мы призовем на помощь  все  силы
современной  науки  и  вместе  с  теми,  кто разделяет наши убеждения,
добьемся своего.
     Рэшэд возбужден и разговорчив,  как никогда. Во всяком случае, со
мною он ни разу еще не разговаривал так долго и серьезно.  И я  больше
всего боюсь, что кто-нибудь войдет сейчас и прервет наш разговор.
     - Меня почему-то упрекают в торопливости,  - пожимает он плечами,
-  а  я  не  понимаю,  как  можно медлить с этим?  Разве неважно точно
установить,  обитаема ли Эффа,  именно сейчас, когда решается вопрос о
посылке   Первой  Звездной  экспедиции?  Не  посылать  же  туда  новую
беспилотную ракету, а потом годы ждать ее возвращения на Джумму?
     Рэшэд сокрушенно  вздыхает,  а  я  не  нахожу  слов для выражения
сочувствия ему, да и не уверена, что он в них нуждается.
     - Все  ставится  почему-то в зависимость только от восстановления
показаний  аппаратуры  космической   ракеты,   -   помолчав   немного,
продолжает  Рэшэд.  -  Но  ведь это дело не легкое,  может быть,  даже
безнадежное.  Зато,  доказав,  что изображение этой девушки могло быть
записано  только  на Эффе,  мы сразу же решим и все остальные вопросы.
Станет бесспорным не только обитаемость этой  планеты,  но  и  высокая
культура ее населения.  Все внимание нужно,  значит,  сосредоточить на
этой девушке.




     Сегодня мы весь день работаем с необычным подъемом.  У  техников,
ведающих  аппаратурой  по регистрации коротковолновых излучений Желтой
звезды, а также приборами, измеряющими интенсивность космических лучей
в магнитном поле Эффы, дело идет сравнительно неплохо.
     Моя аппаратура гораздо сложнее.  Она должна рассказать о  рельефе
поверхности   Эффы.   Однако   снимки,  сделанные  с  помощью  сильных
телеобъективов и  записанные  на  магнитные  диски,  почти  безнадежно
повреждены.   Просто   чудом  каким-то  уцелела  запись  телевизионной
передачи.  Но и  в  ней  недостаточно  четки  сигналы  изображения,  а
звуковое  сопровождение  основательно искажено.  Но я все еще не теряю
надежды восстановить хоть часть фонограммы.
     К Рэшэду  то  и  дело  заходят  какие-то  неизвестные мне ученые.
Сегодняшняя  статья  в  "Астрономическом  вестнике"  о  его   гипотезе
взбудоражила,  конечно,  весь  наш ученый мир.  Да и не только ученый,
наука теперь - достояние многих.
     Вот пришел к Рэшэду кто-то очень знакомый.  Я даже злюсь на себя,
пытаясь вспомнить, кто это такой.
     Ну как  же  я  забыла!  Ведь это наш крупнейший биохимик!  Вот бы
послушать, о чем он будет говорить!
     Напряженно придумываю  повод,  чтобы зайти к Рэшэду.  Кажется,  я
оставила в его павильоне ферритовую  головку  для  стирания  магнитной
записи.  Осматриваюсь.  Ни  на  пульте,  за которым я работаю,  ни под
пультом ее нет. Видно, она действительно у Рэшэда. Повод подходящий.
     Не без волнения открываю дверь:
     - Можно?
     Рэшэд приветливо кивает. Биохимик, небольшой, плотный, совершенно
лысый мужчина,  не обращая на меня ни малейшего внимания,  возбужденно
шагает   по   павильону.   Движения   его   стремительны,  неожиданны,
жестикуляция настолько  энергична,  что  кажется,  будто  он  угрожает
кому-то.
     Окинув взглядом  кабинет,  я  сразу  же  обнаруживаю   ферритовую
головку на отполированном до блеска светлом столе центрального пульта.
Не торопясь иду к нему,  прислушиваясь к словам биохимика. Он спорит с
Рэшэдом Окхэем.
     - Лично  для  меня,  -  очень  громко  и  так  строго,  будто  он
отчитывает  Окхэя,  говорит знаменитость,  - чудовищно непостижима эта
ваша девушка с Эффы.  Откуда она там?  На этой планете не  должно  еще
быть разумных существ.
     - А вообще возможности жизни на ней вы,  значит,  не отрицаете? -
улыбается Рэшэд.
     Вот чьему хладнокровию нельзя не  позавидовать:  разговаривает  с
таким крупным ученым и ни чуточки не робеет!
     - Нет,  этого не отрицаю,  - хмурится биохимик.  -  Но,  судя  по
вашему   легкомысленному   тону,   опасаюсь,  что  вы  не  очень  ясно
представляете себе, что же такое жизнь.
     Я невольно задерживаю дыхание,  - вот когда,  кажется, достанется
Рэшэду.
     - И  потому,  наверно,  -  все  тем  же сердитым тоном продолжает
биохимик,  - так легко  и  не  критически  принимаете  ничем  пока  не
объяснимый  факт  наличия  изображения  какой-то  девушки на магнитной
ленте за доказательство реального существования ее на Эффе.
     Биохимик наконец замечает меня и кивает в мою сторону.
     - Не достойно разве удивления,  что девушка с Эффы так похожа  на
наших? Вот на эту вашу лаборантку, например?
     Я невольно заливаюсь краской под его ироническим взглядом.  Но он
недолго   задерживает   на  мне  свое  внимание  и  снова  принимается
вышагивать по павильону.
     - Откровенно  вам  скажу:  портит вам эта девушка все дело.  Будь
вместо нее любое чудовище,  этому скорее бы поверили. Я знаю, вы не из
тех, что легко сдаются, и, признаюсь, мне нравится ваше упорство. Что,
однако,  дает вам это изображение?  Допустим даже, что вы восстановите
показания   всех   приборов   и  с  их  помощью  докажете  возможность
существования разумной жизни на Эффе.  Но ведь  то,  что  эта  девушка
именно с Эффы, почти недоказуемо.
     - Я  надеюсь,  вы  не  оговорились,  что  существование  подобной
девушки  на  Эффе  не  абсолютно недоказуемо,  а почти недоказуемо?  -
вкрадчиво спрашивает Рэшэд.
     Биохимик медлит с ответом, а я совсем перестаю дышать.
     - Допустим, что не абсолютно, - неохотно произносит он наконец.
     - Ну, так я воспользуюсь этим "почти", - убежденно говорит Рэшэд,
- и докажу недоказуемое.
     ...Мы все  -  техники  и научные работники лаборатории - трудимся
сегодня дольше обыкновенного.  Нас никто не просит об  этом,  мы  сами
задерживаемся   у  своих  рабочих  мест,  чтобы  ускорить  расшифровку
показаний приборов космической ракеты. Рэшэд даже не знает об этом. Он
тоже все еще сидит в своем павильоне за какими-то расчетами. Дверь его
закрыта.
     Проходит еще полчаса, и дверь распахивается.
     Рэшэд явно удивлен, увидев нас.
     - Что это такое, друзья? - спрашивает он. - Вы еще не уходили или
специально собрались по какому-нибудь поводу?  Может быть,  вы  пришли
сюда,  чтобы  коллективно отречься от меня и той бессмысленной работы,
которую я поручаю вам делать?
     Пожалуй, именно мне нужно объяснить ему, почему мы здесь, но меня
опережает  самая  молодая  и  самая  робкая   из   сотрудников   нашей
лаборатории.
     - Просто мы очень верим в вас!  - порывисто выкрикивает она.  - И
совсем мы не собрались, а просто не уходили еще...
     Рэшэд заметно растроган.  Молодец эта девчонка! Сказала хоть и не
очень  складно,  но зато душевно.  У Рэшэда не должно остаться никаких
сомнений, что это - от чистого сердца.
     Рэшэд действительно счастливо улыбается, пожимая всем нам руки.
     - А в девушку с Эффы тоже верите? - спрашивает он весело.
     - Она симпатичная, - снова выскакивает наша девчонка.
     Все смеются. Я никогда еще не видела Рэшэда таким счастливым.




     В сегодняшних утренних газетах большая  статья  о  планете  Юлде,
обращающейся  вокруг  звезды  Ызры.  Автор ее Джэхэндр.  С необычайной
торжественностью сообщает он читателям,  что мы  являемся  свидетелями
редчайшего  случая  прохождения  звезды  чужой звездной системы вблизи
нашей Джэххэ. Оказывается также, что на Юлде обнаружена жизнь.
     Сами по   себе   эти  факты,  как  объяснил  мне  один  из  наших
астрономов,  были известны читателям  и  раньше,  но  о  них  писалось
порознь,  а Джэхэндр соединил их теперь,  кое о чем умолчав, а кое-где
сгустив краски. И получилось это довольно внушительно. Выводов он хотя
и  не  сделал,  но  они и сами напрашиваются:  торопитесь использовать
счастливую случайность - изучайте жизнь на уходящей от нас планете,  а
Эффой еще успеете заняться - она почти вечная наша спутница.
     Не знаю,  как другие,  а я именно так понимаю тайную цель  статьи
Джэхэндра. Непременно нужно поговорить об этом с Хоррэлом...
     - Что же это такое,  Хор?  - спрашиваю я  брата,  протягивая  ему
газету со статьей Джэхэндра. - Зачем он опубликовал ее?
     Хоррэл, видимо,  уже читал статью.  Он откладывает мою  газету  в
сторону.
     - Да,  пожалуй,  ему действительно не  следовало  печатать  этого
сейчас, - хмурится он.
     - Разве не ясно,  с какой целью пишется это  накануне  посылки  в
Космос  Первой  Звездной  экспедиции?  -  горячусь  я.  -  Видимо,  он
надеется,  что все сразу же отвернутся  от  Рэшэда  с  его  загадочной
девушкой и заинтересуются его, Джэхэндра, планетой...
     - Одно другому не мешает,  - пытается успокоить  меня  Хоррэл.  -
Планета Юлда звезды Ызры тоже представляет несомненный интерес. На ней
действительно обнаружены признаки жизни.
     - Но  какой  жизни?  Кроме скудной растительности,  там,  видимо,
ничего нет.
     - Да,   там   обнаружены   пока   только  растительные  формы,  -
соглашается Хоррэл.
     - Вот  видишь!  -  восклицаю  я.  -  Зачем  же тогда торопиться с
изучением этой планеты?  Разве она так уж скоро покинет пределы  нашей
звездной системы?
     - Ызры движется по слишком  вытянутой  орбите  и  имеет  скорость
большую,  чем  средняя скорость окружающих нас звезд.  Однако при всем
этом покинет она нашу звездную систему, конечно, не так скоро.
     - Вот  видишь!  - снова восклицаю я.  - Для чего же тогда сгущать
краски и создавать впечатление, будто уйдет она от нас чуть не завтра?
Не знаю,  как тебя, Хор, но меня просто возмущает стремление Джэхэндра
во что бы то ни стало  потеснить  Рэшэда  и  добиться  посылки  Первой
Звездной на свою планету!




     Как ни  рано  прихожу  я  в  нашу  лабораторию в последнее время,
сегодня Рэшэд,  видимо,  уже побывал тут до меня: на моем пульте лежит
его записка: "Приготовьте аппаратуру для просмотра этой ленты".
     Догадываюсь, что лента в кассете,  на которой лежит  записка.  Ну
да,   так   оно  и  есть.  Наверное,  это  магнитная  запись  звука  и
изображения. Любопытно посмотреть, что там такое.
     Торопливо иду  в  павильон  Рэшэда.  Аппаратура  у  меня всегда в
порядке.  На всякий случай пробую ее  еще  раз.  Контрольные  лампочки
сигнализируют об исправности всех ее блоков. Нажатием кнопки распускаю
упругую ткань экрана. Захлопываю на окнах плотные шторы.
     Монотонно журчат механизмы воспроизводящей аппаратуры.
     Несколько секунд экран мерцает голубыми точками.  Они то  гаснут,
то  вспыхивают вновь.  Из динамика тоже слышится пока лишь хаотический
шорох.  Начинаю беспокоиться, не повреждена ли магнитная лента. Но вот
возникает  наконец  мужское  лицо,  совсем  незнакомое  и  очень юное.
Приветливо улыбается.
     - Добрый день, Рэшэд Окхэй! Читал я о вашей гипотезе. Хотелось бы
поверить. Но эта девушка...
     Юноша медлит  некоторое  время,  будто не решаясь что-то сказать.
Потом продолжает почти скороговоркой:
     - Я покажу вам сейчас свою сестру Фюрель.
     На экране  появляется  лицо  девушки,  очень   напоминающее   мне
кого-то.
     - Присмотритесь-ка к ней  хорошенько,  -  снова  раздается  голос
юноши теперь уже за кадром.  - Не догадываетесь,  кто это? Ну, тогда я
попрошу Фюрель сыграть маленькую сценку.
     Ясный взгляд   девушки   становится  настороженным,  решительным.
Гневно сходятся брови у переносицы. Простертые вперед руки призывают к
чему-то...
     - И теперь не узнаете?  - снова слышится голос юноши.  - Да  ведь
это ваша девушка с Эффы!
     Да, теперь и я вижу,  что это девушка  с  Эффы  или  еще  кто-то,
удивительно  похожий на нее.  Даже платье на ней такое же.  И прическа
такая же пышная,  хотя ни у кого из наших девушек я никогда не  видела
не только подобной прически, но и таких густых волос.
     На этом лента кончается,  а  я  стою  ошеломленная  и  растерянно
шепчу:
     - Что же это такое?
     И вдруг слышу за своей спиной тяжелый вздох.
     Не оборачиваясь,  догадываюсь,  что  это  Рэшэд.  Как  же  я   не
услышала,  когда  он  вошел сюда?  Наверное,  он давно уже стоял тут и
видел все это...
     Мне почему-то  страшно обернуться и посмотреть на него.  А он все
стоит молча, не шевелясь, и мне уже начинает казаться, что я ошиблась,
приняв свой вздох за его.  А когда решаюсь, наконец, обернуться, слышу
возглас Рэшэда:
     - Невероятно!
     Мне кажется, что только теперь до его сознания доходит то, что он
увидел на экране.
     - Откройте окна, Шэрэль, - просит он.
     Я отдергиваю   шторы.  Яркий  дневной  свет  заполняет  павильон.
Поворачиваюсь к Рэшэду и вижу его необычайно бледное  лицо.  Задумчиво
смотрит  он  куда-то  мимо меня.  Чтобы не мешать ему,  хочу незаметно
уйти, но он снова обращается ко мне:
     - Вы  верите,  Шэрэль,  что  на Джумме может существовать двойник
девушки с Эффы?
     Не знаю,  что  в  это  мгновение  руководит мной,  но я восклицаю
убежденно:
     - Не может этого быть!  Такая девушка немыслима на нашей планете!
Разве видели вы у кого-нибудь такие волосы и глаза?
     Рэшэд в раздумье качает головой, разводит руками:
     - Да, очень странно...
     - Но  кто  принес  вам  эту  ленту?  -  спрашиваю наконец я самое
главное, то, что, может быть, разрешит всю загадку.
     - Не  знаю,  - рассеянно отвечает Рэшэд.  - Она пришла с утренней
почтой без обратного адреса.




     Теперь меня не покидает мысль об  этой  новой  загадке.  Кто  мог
прислать  Рэшэду магнитную ленту с двойником девушки с Эффы?  Почти не
сомневаюсь,  что сделано это с каким-то недобрым  умыслом.  Но  кем  и
зачем?
     Перебираю в памяти возможных недоброжелателей Рэшэда. Как будто и
нет таких... А что, если Джэхэндр? Да, пожалуй, он мог бы это сделать,
но ведь его нет сейчас здесь.  Вот уже несколько дней,  как  он  уехал
проводить  какие-то  астрономические  наблюдения  в Западном полушарии
нашей Джуммы.
     Любопытно, откуда же все-таки пришла эта магнитная лента?  Должен
же быть на ней какой-нибудь почтовый штамп...
     Звоню в  нашу  экспедицию.  Выясняется,  что  кассета с магнитной
лентой,  полученная Рэшэдом,  прибыла авиапочтой  из  Эллэхи.  Где  же
находится  эта  Эллэха?  Кажется,  где-то в Западном полушарии.  Нужно
посмотреть в справочнике.  Торопливо листаю его.  Ну  да,  конечно,  в
Западном! Почти рядом с Хюлем, где Джэхэндр ведет свои астрономические
наблюдения.
     Уже не раздумывая более, бегу в павильон Рэшэда.
     Рэшэд, однако, оказывается не один. Он делает мне знак, который я
понимаю как просьбу помолчать. С трудом сдерживаю себя. Присматриваюсь
к седоволосому мужчине,  разглядывающему  за  столом  Рэшэда  какие-то
фотографии. Подхожу ближе и различаю на них девушку с Эффы.
     - Н-да,  -  негромко   произносит   наконец   гость   Рэшэда,   -
дилетантская  работа.  На  голове  явный  парик.  На  лице грим.  Этим
достигнуто некоторое внешнее сходство.  Но строение черепа  девушки  с
Эффы  совершенно иное.  Как скульптор-антрополог я вижу это совершенно
отчетливо.  Могу прислать вам  официальное  заключение  с  приложением
результатов  измерений  и  с  воспроизведением  подлинного лица второй
девушки.
     - Нет,  спасибо,  - благодарит Рэшэд.  - Мне достаточно и устного
вашего заключения.
     Когда скульптор-антрополог уходит, я торопливо говорю Рэшэду:
     - А знаете, кто прислал нам эту ленту? Джэхэндр!
     Рэшэда это не удивляет.
     - Теперь это не имеет никакого значения, - равнодушно говорит он.
- Для меня было важно лишь одно: может ли существовать на нашей Джумме
женщина,  подобная девушке с  Эффы.  Но  теперь,  когда  фальсификация
очевидна, все остальное меня уже не интересует.
     - Но нельзя же оставить это так,  - возмущаюсь я.  - Как  он  мог
позволить себе такое? Я не нахожу слов...
     - И не надо.  Не ищите никаких слов.  Не до того нам теперь. Есть
дела  поважнее.  Необходимо  возможно  скорее  вернуть голос девушке с
Эффы.
     - А это поможет разгадать ее тайну?
     - Думаю, что в этом вообще единственная возможность ее разгадки.
     - Но  что  же  можно  сделать,  если  фонограмма  так  безнадежно
испорчена?  - тяжело вздыхаю я.  - Боюсь, что всей ее речи нам никогда
не удастся восстановить.
     - Поищем тогда иных путей.
     По моим  удивленным  глазам  Рэшэд  догадывается,  что  я  его не
понимаю, и поясняет:
     - Обратимся к помощи кибернетиков.
     Это тоже ничего мне не объясняет, но я больше не спрашиваю.
     ... Наконец-то угомонился северный ветер.  Можно открыть окна.  В
вечерних сумерках стройные пальмовые деревья кажутся устало поникшими,
обессиленными многодневным сопротивлением натиску урагана.  Не видно и
пэннэлей: бедные пташки только теперь добрались до своих гнезд.
     В моей  комнате уже темно.  Зажигаю свет.  Почти тотчас же вокруг
настольной лампы возникает ореол из пестрой мошкары. Я могу уничтожить
их  генератором  ультразвука,  но мне почему-то жаль несчастных мошек,
прятавшихся где-то все эти дни от яростной северянки. Пусть покружатся
теперь вокруг лампы, погреются, полюбуются светом.
     Что это я расчувствовалась, однако? Пора и делом заняться.
     Раскрываю свежий   номер   иллюстрированного  журнала.  У  нас  в
лаборатории  много  говорили  о  нем  сегодня.  Несколько   художников
опубликовали свои зарисовки девушки с планеты Эффа, сделанные во время
демонстрации ленты магнитовизора. И, удивительное дело, все их рисунки
сильно  отличаются друг от друга,  и ни один не кажется мне похожим на
нее.
     Все это  заставляет  меня  задуматься.  Дело  ведь  не  только  в
своеобразии манеры у различных художников, - портреты вообще почему-то
получились  у  всех  разные,  какие-то  совсем иные.  Может быть,  это
потому, что мы представляем себе девушку с Эффы похожей на нас лишь по
невольной аналогии с нами,  по привычке, а на самом деле сходство ее с
обитателями нашей Джуммы не такое уж большое?  Может  быть,  художники
просто дорисовывают то, что видится им в чертах загадочной девушки, но
не существует в действительности.
     И все-таки какое-то сходство с нами у нее,  несомненно,  есть.  У
меня лично нет в этом никаких сомнений.




     На следующий день,  как только  к  нам  приходит  крупнейший  наш
специалист по кибернетике, Рэшэд приглашает и меня.
     Кибернетик высокий,  худощавый,  очень строгий.  Смотрит на меня,
как  на  неживое  существо.  Говорит раздельно и жестко,  будто подает
команду одному из своих роботов:
     - Включите ленту!
     Я догадываюсь,  что речь идет о магнитной  ленте  с  изображением
девушки   с   Эффы.  Не  задавая  лишних  вопросов,  начинаю  готовить
аппаратуру.  По сигналу Рэшэда затемняю помещение и включаю  магнитную
ленту. На экране снова - в который уж раз! - возникает девушка с Эффы.
Почему   она   такая   взволнованная?   К   чему    призывает    своих
соотечественников?
     А в том,  что она призывает их к  чему-то,  у  меня  нет  никаких
сомнений.  Это  чувствуется  по  решительности ее жестов,  по гневному
блеску глаз  и  даже  по  беззвучному,  но  достаточно  выразительному
движению  полных,  хорошо очерченных губ.  Чем больше я смотрю на нее,
тем основательнее убеждаюсь в этом.
     Кибернетик всматривается в изображение девушки с Эффы немигающими
глазами. Догадываюсь, что он интересуется главным образом артикуляцией
- движением ее губ и языка.
     Просмотрев магнитную ленту  два  раза  подряд,  делает  мне  знак
выключить аппарат.
     - Ну как? - спрашивает его Рэшэд. - Можно разгадать что-нибудь?
     - Все,   что   имеет   хоть   какую-нибудь   систему,   поддается
расшифровке,  - уверенно заявляет он. - А артикуляционный аппарат речи
имеет  свои  закономерности.  В  зависимости от произносимых звуков он
принимает совершенно определенные положения. Жаль только, что мы можем
наблюдать  лишь  губы  да  частично  язык  вашей девушки,  тогда как в
артикуляции участвуют также небо и голосовые связки.  Но тут уж ничего
не поделаешь.  Хорошо еще, что нижняя часть ее лица имеет более четкое
и контрастное изображение, чем остальные детали.
     "Для него  наша  девушка - всего лишь запись световых сигналов на
магнитной ленте,  - с неприязнью думаю я.  - Одни  из  этих  сигналов,
более  четко  воспроизводящие  детали изображения,  его удовлетворяют,
другие,  плохо записанные или чем-то поврежденные,  раздражают.  А  до
самой девушки ему и дела нет. И такой равнодушный ученый должен помочь
нам разгадать ее тайну!.."
     - Приготовьте  мне  возможно  более  точную  копию этой ленты,  -
обращается он ко мне.
     - Всю ленту или достаточно будет части ее? - уточняю я.
     - Всю,  конечно,  - с заметным раздражением отвечает кибернетик и
недовольно  поясняет:  -  Речь разумных существ есть не что иное,  как
закодированная  система  информации.  А  любой  код  мы  в   состоянии
декодировать   лишь   в  том  случае,  если  будем  иметь  достаточное
количество повторяющихся элементов кодировки,  чтобы стала понятной ее
система.  В  данном  случае мы попытаемся по системе артикуляции вашей
девушки восстановить фонетику ее речи.
     - В  том,  что  мы  вам продемонстрировали,  - замечает Рэшэд,  -
количество  повторяющихся  элементов,  по-моему,  должно  быть  вполне
достаточным.
     - Да,  пожалуй, - соглашается кибернетик. - Задача, однако, будет
не  из  легких,  так  как  нам совершенно неизвестен язык,  на котором
говорит эта девушка. Надо полагать, он не похож ни на один из наших. А
фонограмма совсем, значит, безнадежна?
     - Восстановить ее полностью,  видимо,  не удастся...  -  смущенно
отвечаю я.
     - Нам достаточно было бы одной-двух фраз,  - резко поворачивается
ко  мне кибернетик.  - Нужно знать хотя бы,  как звучит голос девушки,
каков вообще характер звуков речи обитателей Эффы, каковы его фонемы.
     - Это, может быть, и удастся, - не очень уверенно обещаю я.
     - Да,  задача  будет  не  из  легких,   -   задумчиво   повторяет
кибернетик.  - Кроме нашей кибернетической техники, придется, конечно,
прибегнуть  к  помощи  врачей-ларингологов,  а   также   фонетиков   и
лингвистов.  Но я не сомневаюсь,  что совместными усилиями нам удастся
заставить вашу девушку заговорить.
     Рэшэд тепло прощается с кибернетиком,  а когда он уходит, говорит
мне:
     - Эти  кибернетики  очень толковые,  я бы даже сказал,  виртуозно
изобретательные и универсально образованные ученые.
     Некоторое время   он   возбужденно   ходит  по  павильону.  Потом
распахивает окно и  садится  на  подоконник.  Говорит,  глядя  куда-то
вдаль:
     - Вы ведь знаете, Шэрэль, я никогда не сомневался, а теперь более
чем  когда-либо  уверен,  что  тайну  девушки  с  Эффы  мы  непременно
разгадаем.  Фактов мало,  конечно,  но нам поможет решить  эту  задачу
общность   закономерностей  не  только  природы,  но  и  общественного
развития мыслящих существ.
     - Вы  полагаете,  значит,  что язык обитателей Эффы,  может быть,
чем-то похож на наш? - робко спрашиваю я.
     - Вне  всяких сомнений,  Шэрэль!  Разумные существа немыслимы без
хорошо развитого языка.  А язык обитателей  Эффы,  безусловно,  достиг
высокого развития.  В этом убеждает меня состояние их техники.  А если
это так,  то их язык,  так  же  как  и  наш,  имеет  свою  морфологию,
синтаксис и фонетику.
     - Но как же все-таки электронные машины  кибернетиков  разберутся
во всем этом?
     - Не беспокойтесь,  Шэрэль,  разберутся,  - улыбается Рэшэд.  - В
кибернетике,  как вам должно быть известно,  информация играет одну из
главных,  а может быть,  даже  центральную  роль.  Во  всяком  случае,
изучение  законов передачи и преобразования этой информации составляет
основу  кибернетики.  А  для  осуществления  передачи  и  последующего
преобразования  информации  необходимо,  чтобы она была представлена в
виде определенной последовательности знаков.
     - То есть в виде кода?
     Рэшэд одобрительно кивает мне, продолжая свое объяснение:
     - Любой  конкретный  язык  в  этой  связи  -  тоже  код,  а  само
кодирование есть не что иное,  как перевод с одного языка  на  другой.
Следовательно,  язык  нашей девушки с Эффы для кибернетиков всего лишь
какой-то пока неизвестный им код. А как обращаться с кодами, они лучше
нас  с вами знают.  Если же вы восстановите несколько или хотя бы одну
фразу из фонограммы нашей девушки, это очень облегчит их задачу.




     Сегодня я опять в лаборатории раньше всех.  Мне  удалось  наконец
раздобыть  старые  записывающие  и  воспроизводящие магнитные головки,
которыми  пользовались  в  те  годы,  когда  беспилотная  ракета  была
запущена  в сторону Желтой звезды.  Имеется теперь и химический анализ
кусочка магнитной ленты,  на которой записан  голос  девушки  с  Эффы.
Оказывается,  лента  покрыта  слоем ферромагнитного порошка,  имеющего
немагнитную основу. Значит, его игольчатые частицы обладают различными
свойствами  вдоль оси и в поперечном направлении.  Попав в зону мощных
космических излучений,  они частично  разориентировались  и  порождают
теперь тот шум, который заглушает полезные сигналы. Но я с каждым днем
все более совершенствую свою аппаратуру, и у меня появляется некоторая
надежда на успех.
     Приходит в свой павильон и Рэшэд.  Он не один.  Вместе с ним  мой
брат Хоррэл.  Они так увлечены разговором,  что не замечают меня,  а я
хорошо их слышу сквозь неплотно прикрытую дверь.
     - Замечательно, Хор! - радостно восклицает Рэшэд. - Значит, масса
Эффы в триста с лишним  раз  меньше  массы  Желтой  звезды!  Так  я  и
предполагал.  Что  же  получается  в таком случае?  Когда,  по-твоему,
избавилась Эффа от своей первичной атмосферы?
     - Для  этого  следует  прежде  уточнить возраст Эффы,  - замечает
Хоррэл.
     Я хорошо  знаю манеру своего брата - непременно все уточнять.  От
него Рэшэд не так-то скоро добьется нужного ответа.  Но Рэшэд и сам не
хуже Хоррэла знает то, что ему нужно.
     - Возраст Эффы,  - уверенно говорит он,  -  как  и  самой  Желтой
звезды  и  всей  ее  планетной  системы,  никак  не менее четырех-пяти
миллиардов лет.
     - Да, пожалуй, - соглашается мой брат.
     - В первые три-четыре  миллиарда  лет,  -  развивает  свою  мысль
Рэшэд, - условий для возникновения жизни на Эффе, конечно, не было. За
это время Желтая звезда,  имевшая первоначально гораздо большую массу,
постепенно  потеряла  значительную  часть ее вследствие более мощного,
чем сейчас,  корпускулярного излучения. Это дало ей возможность прийти
в устойчивое состояние. Ты не возражаешь против такого предположения?
     - Картина,  нарисованная тобой,  более или менее верна,  -  снова
соглашается Хоррэл.  - Во всяком случае,  судя по всему, Желтая звезда
за последние миллиард - полтора миллиарда лет почти не изменила своего
состояния.
     - Ну,  а что же за это время происходит  с  Эффой?  -  продолжает
Рэшэд,  и я представляю себе,  как он неторопливо прохаживается вокруг
Хоррэла,  сидящего верхом на каком-нибудь стуле. - А происходит с ней,
видимо,   вот   что.   Эффа   за  это  время  теряет  постепенно  свою
первоначальную атмосферу с излишком водорода и других первичных газов.
Потом   на  поверхности  ее  начинается  миграция  зольных  элементов.
Образовываются  сложные   органические   вещества   и   осуществляется
длительный  процесс  естественного  отбора  их  до  тех  пор,  пока не
возникают аминокислоты - отдельные звенья той цепи,  которая  лежит  в
основе белковой молекулы.
     - О, я вижу, ты неплохо осведомлен в вопросах биохимии! - смеется
мой брат. - И когда же, по-твоему, могла возникнуть жизнь на Эффе?
     - Не менее миллиарда - полутора миллиардов лет назад.
     - Тогда   жизнь   там   должна   достичь   значительно   большего
совершенства,  чем у нас,  - замечает Хоррэл,  и в голосе его слышится
явное сомнение.
     - Она и  достигла  там  несомненного  совершенства,  -  убежденно
заявляет  Рэшэд.  -  Отрывок  телевизионной  передачи  -  лучшее  тому
доказательство. Я вижу, однако, что ты все еще сомневаешься.
     - Честно тебе признаться - да.
     - Но почему?
     - Да  потому,  что  не верю я в более высокое развитие обитателей
Эффы.  Если бы это было так,  они непременно чем-нибудь дали бы о себе
знать.
     - А разве из того,  что жизнь на Эффе существует дольше,  чем  на
нашей Джумме,  следует,  что она достигла там большего развития, чем у
нас? - спрашивает, Рэшэд.
     - А как же ты представляешь себе это?
     - Полагаю,  что развитие  жизни,  и  особенно  общества  разумных
существ,  идет не просто по восходящей прямой, а по более замысловатой
линии. У них все могло оказаться сложнее, чем у нас. Достигнув многого
в  развитии общественного строя и технического прогресса,  они в своем
развитии все еще, видимо, находятся несколько позади нас.
     - Не понимаю я этого, - упрямо говорит Хоррэл.
     Я-то знаю, каким он может быть иногда упрямым.
     - Ну что ж,  - спокойно заключает Рэшэд,  - я ведь и не требую от
тебя слепой веры.  Будем,  значит,  искать более веских доказательств,
чем те, которыми располагаем в настоящее время.
     - А в этом я охотно помогу тебе!  - оживляется Хоррэл,  и я слышу
звук их энергичного рукопожатия.
     - Как обстоит дело с твоим новым телескопом? - спрашивает Рэшэд.
     - Со  дня  на день вступит в строй.  Принято решение смонтировать
его на десять дней раньше намеченного срока.




     Вчера весь день прошел в напряженной работе,  а сегодня  я  опять
раньше всех в лаборатории. Но нет, ошибаюсь, кажется, за дверью Рэшэда
раздаются чьи-то шаги.  Прислушиваюсь,  стараясь угадать,  кто там. Но
дверь вдруг распахивается, и я вижу Рэшэда.
     - Здравствуйте,  Шэрэль! Опять вы раньше всех. Ну как, получается
у вас что-нибудь?
     - Думаю,  что кое-что получится,  -  отвечаю  я  осторожно,  хотя
теперь у меня начинает зарождаться все большая уверенность,  что часть
фонограммы восстановить, видимо, удастся.
     - Вы  будете  нужны мне.  Мы устроим сегодня "медицинский осмотр"
нашей девушки.
     По улыбке Рэшэда догадываюсь, что он шутит, но смысл шутки мне не
ясен. Смотрю на него вопросительно.
     - К  нам придет известный антрополог,  - поясняет Рэшэд.  - Будем
"осматривать" ее.  Может быть,  это даст нам что-нибудь новое,  хотя я
лично не очень в этом уверен. Приготовьте, пожалуйста, аппаратуру.
     Я знаю,  Рэшэд много работает в последнее время  и,  конечно  же,
очень устает. Это я заметила уже несколько дней назад по его глазам.
     Знаменитый антрополог приходит лишь к концу дня,  Он очень вежлив
и очень старомоден.  С удивлением узнаю, что ему более ста лет. Вот уж
ни за что не дала бы ему столько!
     Затемняю окна. Включаю аппарат. Антрополог внимательно смотрит на
экран. Когда лента кончается, просит:
     - Еще раз, пожалуйста.
     Снова с тем же вниманием смотрит он на возбужденное лицо девушки.
Так еще никто на нее не смотрел.  Даже Рэшэд,  видевший ее чаше всех и
почти влюбившийся в нее.
     Лента кончается. Я отдергиваю шторы, а антрополог все еще смотрит
на экран.  Сосредоточенно думает о чем-то.  Не ожидая  его  просьбы  и
разрешения Рэшэда, включаю аппарат в третий раз.
     Антрополог признательно улыбается.
     Наблюдаю теперь  за  Рэшэдом.  На  лице  его нет ни тени утренней
усталости.  Не обращая внимания ни на меня,  ни на девушку с Эффы,  он
смотрит  только  на антрополога.  Мне не трудно прочесть в его взгляде
затаенную надежду.
     - Ну что? - с трудом скрывая волнение, спрашивает он антрополога,
как только я выключаю аппарат.
     - Вы   понимаете,   голубчик,   -  будто  очнувшись  от  забытья,
поворачивается антрополог к Рэшэду,  - готов согласиться с  вами,  что
девушка не наша.
     - То есть,  как это - не наша?  -  восклицаю  я,  сама  удивляясь
своему порыву.
     Рэшэд недовольно машет на меня рукой.
     - Похожа,  конечно, - продолжает антрополог. - Но строение черепа
и  удивительное  совершенство  всех  линий  лица   свидетельствуют   о
чрезвычайно  высоком развитии.  Видимо,  там,  - антрополог показывает
пальцем вверх, - мыслящие существа в эволюции своего вида прошли более
длительный,   чем   мы,   путь  развития  и  достигли  очень  высокого
физического совершенства.
     - А  этот более длительный путь их развития обязательно ли должен
увенчаться большим,  чем у  нас,  успехом  в  технике  и  общественном
устройстве? - спрашиваю я, хотя хорошо понимаю, что задать этот вопрос
мне следовало бы не антропологу, а историку.
     - Не обязательно, конечно, - охотно отвечает антрополог. - Скорее
всего,  наоборот.  Их каменный век,  видимо, длился дольше, чем наш. И
это  потребовало  от них значительно большего физического напряжения и
развития скелетной и мышечной системы.  Они к тому же могли  не  сразу
научиться обрабатывать металлы. Длительное время могло быть отсталым и
их земледелие. Все это, видимо, являлось результатом их разобщенности,
невозможности  заимствовать  опыт  друг  у  друга.  В такой обстановке
приходилось  полагаться  главным  образом  на  безупречное  физическое
развитие,  на  совершенство  структуры всего организма,  ибо в суровой
борьбе за существование,  которую,  конечно, пришлось вести обитателям
Эффы, могли выжить только хорошо физически подготовленные существа.
     - Но почему же все это так у них усложнилось?
     - Тому могло быть немало причин, - терпеливо поясняет антрополог,
хотя мой вопрос,  наверное,  кажется ему  очень  наивным.  -  Главное,
видимо,  заключалось  в том,  что на Эффе были более суровые природные
условия,  чем у нас,  на Джумме. В результате этой постоянной борьбы с
природой у них и выработался очень совершенный физический тип. Полагаю
в связи с этим,  что их девушка,  запечатленная  на  магнитной  ленте,
только нам кажется такой красавицей.  На Эффе она,  может быть,  самая
заурядная. Даже сокрушается, пожалуй, что другие красивее ее.
     Почувствовав, видимо, что его ответ не вполне удовлетворяет меня,
антрополог смущенно улыбается и поясняет:
     - Я ведь не специалист в вопросах общественного развития, а всего
лишь антрополог,  поэтому высказал вам только те соображения,  которые
относятся  к  объяснению  возможности  существования на Эффе физически
более совершенного вида разумных существ, чем на нашей Джумме. Причем,
под   физическим   совершенством   я   имею  в  виду  главным  образом
анатомическую структуру.
     - В  связи  с более совершенной анатомией их тела,  - вмешивается
Рэшэд,  - у них,  видимо, должно быть значительно меньше рудиментарных
органов, чем у нас?
     - Да,  бесспорно,  - кивает головой антрополог.  - Видимо,  у них
совершенно  отсутствует  червеобразный  отросток  слепой  кишки или он
очень незначителен.  Нет,  наверное, длинного копчика, зубов мудрости,
третьего  века,  волосяного  покрова на туловище и конечностях.  У нас
таких рудиментарных органов более ста двадцати,  а  у  них,  наверное,
значительно меньше ста.
     - Но вы,  конечно,  понимаете,  Шэрэль,  - улыбаясь, замечает мне
Рэшэд, - что совершенство физического строения тела жителей Эффы вовсе
не означает интеллектуального превосходства их над нами. Нам просто не
потребовалось развивать свое тело до такого совершенства.
     - А вас не удивляет,  что живые существа на Эффе похожи на нас? -
спрашиваю я антрополога.
     - Нисколько. Это закономерно. В грандиозном эксперименте природы,
поставленном  на  гигантском  пространстве  нашей  планеты и длившемся
более миллиарда лет,  совсем не случайно  складывались  внешние  формы
разумных  существ.  Живая  природа  разнообразна  лишь  в своих низших
формах.  Развитие высших происходит в более узких, я бы даже сказал, в
жестких границах.  Мыслящие существа выделил из царства животных труд.
Это он поднял их с четверенек на  задние  конечности,  ибо,  для  того
чтобы трудиться,  следовало иметь свободными передние конечности.  Вот
эти-то  объективные  причины   и   определяют   наиболее   характерные
особенности   строения   тела  мыслящих  существ.  -  Подняв  на  меня
по-молодому блеснувшие глаза,  антрополог спрашивает:  -  Ну  скажите,
пожалуйста,    можете    вы   себе   представить   разумные   создания
четвероногими? Ни к чему им и четыре руки: для того чтобы работать, их
вполне устроят две,  так же,  как они устраивают и нас.  - Сказав это,
антрополог поворачивается к Рэшэду  и  смущенно  улыбается:  -  Вы  уж
простите,  голубчик,  что  я  объясняю  вашей  сотруднице  такие вещи,
которые вы растолковали бы ей не хуже меня,
     - Ну  что вы!  Я и сам с удовольствием вас слушаю,  - почтительно
наклоняет голову  Рэшэд.  -  Вы  считаете,  значит,  что  жизнь  всюду
непременно подчиняется некоторым определенным условиям?
     - В этом убеждают нас  представители  животного  и  растительного
миров нашей планеты.
     - А вы распространяете это положение и на другие обитаемые миры?
     - У  нас нет абсолютно никаких оснований полагать,  что на других
планетах и звездах действуют иные,  отличные от наших, законы природы.
Напротив,   чем   больше   познаем   мы   окружающее  нас  космическое
пространство,  тем достовернее убеждаемся,  что наша  Джэххэ  во  всем
подобна  другим  звездам.  Следовательно,  любые  звезды  со  всеми ее
планетами,  если не во всей Вселенной,  то уж во всяком случае во всей
нашей  Галактике,  построены  из таких же атомов,  что и наши Джумма и
Джэххэ.
     Знаменитый антрополог  задумчиво  смотрит  некоторое время сквозь
широкое окно павильона на голубовато-синие массивы пальмовых  рощ,  на
лиловые   поля,  на  склонившуюся  к  горизонту  Джэххэ,  и  заключает
торжественно:
     - И всякий раз,  когда на какой-либо из планет создаются условия,
подобные  тем,  какие  существовали  на  нашей  Джумме   в   пору   ее
младенчества,  на  ней  неизбежно образуются органические соединения и
возникает возможность зарождения жизни.




     Снова в нескольких газетах статья Джэхэндра.  Ах, как ему хочется
"потеснить" Эффу Рэшэда и привлечь внимание к своей Юлде!  Но и в этой
новой  своей  статье  Джэхэндр  выступает  под  флагом   бескорыстного
служения   науке.   Он,   видите  ли,  совершенно  случайно  обнаружил
результаты наблюдений Эффы почти десятилетней давности. Наши астрономы
зафиксировали  тогда  весьма  значительное увеличение углекислоты в ее
атмосфере.  Этому  явлению  до  сих  пор  не  было   дано   достаточно
убедительного объяснения.  И вот Джэхэндр. на основании старых данных,
выдвигает теперь теорию,  согласно которой на Эффе происходит будто бы
интенсивная  вулканическая  деятельность.  Этим  и объясняет он резкое
увеличение углекислоты в ее атмосфере.
     Проводя затем   аналогию   с  развитием  нашей  Джуммы,  Джэхэндр
приходит  к  выводу,  что  на   Эффе   происходит   последний   период
горообразования.  У  нас  он завершился около ста пятидесяти миллионов
лет назад,  Джумма была населена  тогда  главным  образом  гигантскими
ящерами.  То  же  самое,  по мнению Джэхэндра,  происходит сейчас и на
Эффе.  Ни о каких разумных существах на ней не  может,  следовательно,
быть и речи.
     И, уже не маскируя  больше  своих  нападок  на  Рэшэда,  Джэхэндр
завершает свою статью ироническим замечанием:
     "Думается, что динозавры и разумные  существа,  подобные  нам,  -
явления,  явно  не совместимые в пределах одной и той же геологической
эры.  Оставим поэтому на совести Рэшэда Окхэя продемонстрированную нам
красавицу, обитающую будто бы на первобытной планете".
     Я просто места себе не нахожу от возмущения.  Снова бегу к брату,
но Хоррэл невозмутим.
     - Не нервничай так,  - почти равнодушно говорит  он.  -  Дай  нам
спокойно во всем разобраться.
     - Но как же не нервничать,  Хор?  Теперь ведь не остается никаких
сомнений,  что  таинственная  магнитная  лента  с  фальшивым двойником
девушки с Эффы - дело рук Джэхэндра.
     - А  он  этого  и  не скрывает,  - к величайшему моему удивлению,
заявляет Хоррэл. - От меня, во всяком случае, он ничего не утаил,
     - Что ты говоришь, Хор?! Неужели он сам признался?
     - Да, мы разговаривали с ним об этом по радиотелефону.
     - Но для чего ему понадобилась эта мистификация?
     - Мне тоже не  очень  понравилась  подобная  форма  его  спора  с
Рэшэдом, - признается Хоррэл.
     - Только форма? - удивляюсь я.
     - Да, только форма, - убежденно повторяет Хоррэл. - Все остальное
он сделал без злого умысла.
     - Я  положительно  не  понимаю  тебя.  Как же ты можешь не только
оправдывать Джэхэндра, но и говорить об этом так спокойно?
     - Именно  потому  и  оправдываю  его  и говорю так спокойно,  что
разобрался во всем без нервозности.  Наберись и ты терпения и выслушай
то, что я услышал от Джэхэндра.
     - Хорошо. Постараюсь, - покорно обещаю я брату.
     - Насколько я понял Джэхэндра,  он искренне убежден,  что простую
проблему Эффы чрезвычайно  запутывает  изображение  девушки,  странным
образом  появившейся  на  магнитной ленте космической ракеты.  Вопреки
всем фактам,  она создает  впечатление,  будто  на  Эффе  уже  имеются
разумные существа, достигшие высокого совершенства.
     "Каким, же,  однако,  фактам вопреки?"  -  хочется  мне  спросить
Хоррэла, но я продолжаю терпеливо слушать.
     - Повторяю,  все это - точка зрения Джэхэндра, - поясняет Хоррэл.
-  Ему  кажется,  что  девушка эта слишком "вскружила голову" Рэшэду и
мешает  быть  объективным.  Он  будто  бы  пришел   к   допущению   ее
существования на Эффе,  не исходя из фактов,  а специально подыскивает
факты, которые подтвердили бы такую возможность. Фактов же таковых, по
мнению  Джэхэндра,  найти  невозможно.  Их  можно  только выдумать.  А
подобной выдумкой,  по мнению Джэхэндра,  можно убедить только  самого
себя, но не серьезных ученых.
     - А факт  изображения  этой  самой  девушки  на  магнитной  ленте
космической  ракеты он разве вообще отрицает?!  - возмущенно восклицаю
я, не в силах более сдерживаться.
     - Нет, он не отрицает этого факта, но дает ему иное объяснение.
     - Любопытно знать, какое же?
     - По  его  глубокому  убеждению,  девушка эта попала на магнитную
ленту не в тот момент,  когда ракета облетала Эффу,  а уже на обратном
пути к нашей Джумме.
     - Ну,  это,  во-первых,  не ново, - усмехаюсь я. - А во-вторых, и
это тоже ведь нужно доказать.
     - Вот с этой-то целью Джэхэндр и прислал Рэшэду магнитную  пленку
с  записью  двойника  девушки  с  Эффы.  Разве не могла именно она или
подобная ей девушка нашей планеты выступить по  нашему  телевидению  и
оказаться   записанной   на  магнитную  пленку  в  момент  возвращения
космической ракеты на Джумму?
     - Нашу девушку потребовалось,  однако, гримировать, чтобы сделать
хоть немного похожей на обитательницу Эффы,  - возбужденно возражаю я.
- Да и вообще неизвестно еще,  на кого она похожа, эта девушка с Эффы,
Ты видел,  как нарисовали ее художники? Она у всех у них разная. А что
антропологи  говорят?  Они  считают,  что  принадлежит она к какому-то
высокоразвитому виду разумных  существ,  прошедших  значительно  более
сложную эволюцию, чем обитатели нашей Джуммы.
     Хоррэл молчит, но я чувствую, что он не во всем со мною согласен.
Чтобы  заставить  его  высказать свою точку зрения без всяких уверток,
задаю ему лобовой вопрос:
     - Ну, а сам-то ты веришь, что девушка с Эффы?
     - Видишь ли... - не очень уверенно начинает Хоррэл.
     Но я перебиваю его с иронической улыбкой:
     - Ладно,  можешь не продолжать. Знаю, что скажешь. Подожди тогда,
пока Рэшэд окончательно докажет это.  Зачем тебе рисковать высказывать
собственное мнение в такой неопределенной ситуации?..
     Сказав это,  я ухожу,  не ожидая возражений Хоррэла. Конечно, то,
что я сказала ему,  жестоко,  но я ничего не могла с  собой  поделать.
Чрезвычайная  рассудительность  и осторожность моего брата вывели меня
сегодня из терпения.




     Рэшэд, обычно  спокойно   относившийся   к   выступлениям   своих
оппонентов, на этот раз, в связи с появлением статьи Джэхэндра, решает
объяснить нам кое-что.  Как только мы  появляемся  в  лаборатории,  он
входит в центральный зал и спрашивает нас без всяких предисловий:
     - Читали?
     Мы догадываемся, о чем идет речь, и угрюмо отвечаем:
     - Читали...
     - Ну и как? Поверили?
     - Ни единому слову!  - горячо восклицает за всех наша молоденькая
лаборантка.
     - Вот  и  напрасно,  -  улыбается  Рэшэд.  -  Насчет   увеличения
углекислого газа в атмосфере Эффы все правильно.
     - А насчет вулканической деятельности?
     - В этом сомневаюсь.
     - Чем же тогда объяснить увеличение углекислоты?
     - Войной.
     - Войной?! - удивленно восклицаем мы хором.
     - Войной,   -   спокойно   повторяет  Рэшэд.  -  Большой  войной,
охватившей все континенты Эффы.  Такой войной, которая была когда-то и
у нас,  но, пожалуй, еще больших масштабов. У нас просто не было тогда
такой военной техники,  какой,  видимо,  обладают обитатели  Эффы.  Во
время  такой  войны,  какую  они  ведут  или вели несколько лет назад,
должны день и ночь грохотать сотни тысяч,  если не  миллионы,  орудий,
рваться  мощные  взрывчатые  вещества,  взлетать  на  воздух  склады с
боеприпасами и горючим, полыхать в гигантских пожарищах леса, города и
села.  Не сомневаюсь, что в результате этого атмосфера Эффы может быть
насыщена углекислым газом не менее, чем при тектонических катастрофах.
Выделение   углекислоты   в   результате   деятельности   промышленных
предприятий Эффы не может идти ни в какое сравнение с этим.
     Мы молчим,  потрясенные  объяснением  Рэшэда.  Все  мы родились в
мире,  давно забывшем о войнах,  и о подобных бедствиях знаем лишь  по
учебникам  истории.  Нам страшно даже подумать,  что разумные существа
могут убивать друг друга,  жечь города,  уничтожать плоды собственного
труда.
     - Как  же  они  могли  дойти  до  такого  варварства?  -   наивно
спрашивает  юная  лаборантка.  -  У  них ведь такая высокая техника...
Можно ли, обладая такой техникой, убивать друг друга?
     Мы растерянно  улыбаемся,  вопросительно  смотрим на Рэшэда.  Нам
тоже кажется это невероятным.
     - Вас  смущает  то обстоятельство,  что история Эффы не похожа на
нашу?  - спрашивает Рэшэд.  - Но в таких  случаях  не  следует  искать
аналогии.  Это  рискованно,  ибо аналогия в развитии общества разумных
существ,  по-моему,  менее вероятна,  чем аналогия  в  развитии  самих
разумных существ.  В первом случае движение вперед осуществляется ведь
не столько за счет эволюции,  сколько за счет революции.  Тогда как  в
развитии   живых  существ  преобладает  эволюция,  проследить  и  даже
предвидеть которую гораздо легче, чем революцию.
     - Но  что  же у них все-таки?  - нетерпеливо спрашивает кто-то из
лаборантов. - Разве не такое же справедливое общество, как у нас?
     - Какая  уж  там  справедливость,  -  безнадежно машет рукой юная
лаборантка, - когда они там все еще воюют...
     Мы улыбаемся ее наивности, а Рэшэд замечает совершенно серьезно:
     - Да,  весьма возможно, что их основные социальные лагери все еще
находятся  в  состоянии  войны  друг  с другом.  По мнению крупнейшего
нашего антрополога, обитатели Эффы прошли в своем развитии значительно
больший  эволюционный  путь,  чем  мы.  Видимо,  и история их общества
сложнее нашей.  Те исторические этапы, через которые у нас прошли лишь
отдельные страны, у них, очевидно, не миновало подавляющее большинство
стран.
     - Что же, у них совсем, значит, не было никаких революций?
     - Почему же?  Без революций они,  наверное,  вообще не смогли  бы
развиваться.  Думаю  даже,  что в некоторых их странах произошла уже и
такая  революция,  которая  установила  общественный  строй,  подобный
нашему.
     - При котором каждый удовлетворяет все свои потребности?
     - Ну,  пока,  может  быть,  и не все.  Вряд ли могли они добиться
такого благосостояния, тратя огромные средства на оборону.
     - На оборону?.. - недоуменно вопрошает кто-то.
     Нам не легко себе представить такое  существование,  при  котором
нужно от кого-то обороняться.
     - А может быть,  в результате последней войны на  Эффе  победила,
наконец,  наиболее  передовая часть их общества?  - с наивной надеждой
смотрит на Рэшэда наша юная лаборантка,  будто он в состоянии ответить
ей  на  этот  вопрос.  -  Может  быть,  у них уже всеобщий мир на всей
планете?
     - Да,  может  быть,  -  соглашается Рэшэд.  - Мы будем теперь еще
внимательнее наблюдать за их планетой,  и я не сомневаюсь,  что вскоре
кое-что  нам  удастся уточнить.  Теперь,  когда известно,  что на Эффе
обитают не динозавры,  а разумные существа,  мы  уже  не  имеем  права
оставлять ее без внимания.
     - А разве не на Эффу пошлют Первую Звездную?
     - Вопрос этот окончательно не решен пока,  - отвечает Рэшэд, - но
я надеюсь, что пошлют ее именно на Эффу.
     Всю остальную   часть   дня  я  провожу  под  впечатлением  этого
разговора с Рэшэдом. Мне все еще не верится в его версию истории Эффы.
Может  быть,  увеличение углекислого газа в ее атмосфере было все-таки
результатом не войны, а вулканической деятельности?..
     Захожу к  брату,  чтобы  узнать его мнение.  Хоррэл,  как всегда,
тянет с ответом. Не тороплю его - знаю, вопрос не из легких.
     - Пожалуй,  Рэшэд прав,  - задумчиво произносит он.  - Я тут тоже
произвел кое-какие расчеты.  Такое увеличение углекислоты,  какое было
зафиксировано на Эффе десять лет назад,  вполне может быть результатом
большой войны, охватившей всю их планету.
     - Выходит,  что  приведенные Джэхэндром факты не сработали против
Рэшэда?
     - Видимо,  Джэхэндр просто не потрудился сделать всех необходимых
расчетов, прежде чем опубликовать свою статью, - хмурится Хоррэл.




     На следующий  день   в   нашей   лаборатории   снова   появляется
кибернетик.  Рассеянно  кивнув  мне,  он  торопливо проходит к Рэшэду.
Страшно хочется послушать,  о чем они там теперь говорят. Но входить к
ним я не решаюсь:  кибернетик так энергично прикрывает за собой дверь,
что и без слов ясно - он хочет говорить с Рэшэдом с глазу на глаз.
     Сижу, вздыхаю,  волнуюсь.  Конечно  же,  кибернетик спросит,  как
обстоит дело с восстановлением фонограммы, а я могу продемонстрировать
всего  лишь  две  коротких  фразы на совершенно не понятном нам языке.
Опасаюсь даже,  что это просто случайное  сочетание  лишенных  всякого
смысла звуков.  Многие наши лаборанты разделяют мои опасения.  Верят в
удачу только наша юная лаборантка да Рэшэд,  а я и сама не  знаю,  что
думать...
     Беседа Рэшэда с кибернетиком длится довольно  долго.  Удалось  ли
"электронному   мозгу"   обнаружить   хоть   какую-нибудь   систему  в
артикуляции девушки с Эффы?  Видимо,  результаты не очень блестящие. В
случае успеха разговор,  наверное, был бы не столь продолжительным. Да
и дверь кибернетику не пришлось бы закрывать так энергично.
     И вдруг дверь распахивается.
     Вижу улыбающегося Рэшэда. Он машет мне рукой:
     - Зайдите-ка к нам, Шэрэль!
     Так я и знала,  что непременно позовут!  Догадываюсь,  зачем я им
понадобилась.
     - У кибернетиков неплохие успехи, Шэрэль, - весело говорит Рэшэд.
-  Похвалитесь и вы своими.  То,  что вам удалось восстановить,  очень
пригодится им теперь. Думаю даже, что без вас они уже ничего больше не
смогут сделать.
     Кибернетик смотрит на  меня  испытывающим  взглядом,  видимо,  он
сомневается в моих "успехах".
     - Хвалиться, собственно, нечем, - стараясь не волноваться, говорю
я.  -  Пока  восстановлены  всего две фразы.  Одна довольно четко,  за
вторую не ручаюсь.
     - Продемонстрируйте   их   мне   синхронно   с   изображением,  -
приказывает кибернетик.
     Я молча  готовлю  аппаратуру  для воспроизведения восстановленной
части фонограммы. Перед тем как включить ее, спрашиваю:
     - Что  могут  дать  вам эти фразы?  Поможет разве чем-нибудь даже
полностью восстановленная фонограмма? Никто из нас не знает ведь языка
обитателей Эффы.
     - Нет безвыходных  положений,  -  уверенно  заявляет  кибернетик;
видно,  эти  кибернетики  слишком  уж  надеются  на  свои "электронные
мозги"!
     - Устная  речь  вообще,  видите  ли,  устраивает нас больше,  чем
письменная,  - продолжает он тоном школьного учителя. - Она имеет, как
известно,  весьма  значительную  избыточность информации.  В разговоре
повторений отдельных слов и даже целых выражений всегда бывает больше,
чем   в  письменном  тексте.  Кроме  того,  живая  речь  содержит  еще
дополнительную  информацию  эмоционального  характера.  По   интонации
произносимых слов,  например, мы можем судить о настроении говорящего,
об его отношении  к  сказанному.  Речь  же,  произнесенная  существом,
которое  мы  можем  наблюдать,  обогащает  нас еще большим количеством
информации,  так  как  смыслу  произносимого  соответствует  обычно  и
выражение лица говорящего - его мимика.  Немаловажное значение имеет и
жестикуляция. В данном случае это для нас особенно важно.
     - Дело  в  том,  Шэрэль,  -  поясняет  Рэшэд,  - что наша девушка
довольно энергично жестикулирует, и это имеет, конечно, связь с тем, о
чем она говорит. В том случае, например, когда она прикладывает руку к
груди,  это может означать:  "мое сердце",  "от всего  сердца",  "всем
сердцем"  и  так далее.  Электронная машина подыщет нам теперь из всех
возможных вариантов подобных выражений такие,  которые будут  наиболее
соответствовать   правилам   языка   обитателей   Эффы  и  совпадут  с
артикуляцией нашей девушки.
     - Но прежде нужно ведь знать эти правила.
     - Мы уже знаем кое-что,  - уверяет кибернетик.  - Составили  даже
фонетические варианты ее речи. А теперь с помощью восстановленной вами
части фонограммы уточним это.
     - Но как? - все еще не понимаю я.
     - Объясните,  пожалуйста,  как вы это будете делать?  - просит  и
Рэшэд,   так   как  кибернетик,  видимо,  не  собирается  вдаваться  в
подробности.
     - Если вы имеете понятие о структурной лингвистике, - без особого
энтузиазма и,  как мне кажется,  нарочно  не  очень  понятно  начинает
объяснять  кибернетик,  -  то  вы должны иметь представление и о таком
отделе ее,  как фонология.  Она занимается изучением  звуков  языка  и
устанавливает   его   абстрактный  код,  состоящий  из  ряда  бинарных
дифференциальных элементов.  Их  можно  изобразить  в  виде  следующих
символов,  представляющих  собой  первичные  элементы  звуковой  части
языка.
     Кибернетик подходит к доске и начинает торопливо чертить какие-то
замысловатые знаки и формулы.
     - Вы  сами  можете убедиться теперь,  - торжественно заявляет он,
оборачиваясь к нам,  - что структурная лингвистика языкознания - такая
же точная наука, какими являются физика и химия. Подобно прочим точным
наукам, она успешно пользуется математическими методами исследования.
     - Ладно,  - смеется Рэшэд,  стирая формулы кибернетика, - потом я
объясню вам все это более популярно,  Шэрэль.  А теперь включайте вашу
фонограмму.




     Наконец-то Хоррэлу удается закончить монтаж нового телескопа!
     В астрономическом павильоне брата собрались все  наши  астрономы.
Пришел  и глава Совета ученых.  Хоррэл разрешает присутствовать и мне.
Устраиваюсь в уголке,  чтобы никому не мешать. Наблюдаю за Рэшэдом. Не
сомневаюсь,  что  он  волнуется,  но  не  подает вида.  Ему,  конечно,
хочется, чтобы телескоп, в первую очередь, направили на "его планету",
но разве он станет просить об этом?
     Перевожу взгляд на Джэхэндра.  Этот явно  нервничает.  Беспокойно
заглядывает в глаза то главе Совета,  то Хоррэлу,  но тоже ни о чем не
просит.
     В павильоне гасят свет. Постепенно начинаю различать разноцветные
точечки сигнальных огоньков на пульте  управления  гигантской  системы
телескопа.  Слышится приглушенный рокот мотора,  выводящего телескоп в
точку наводки.  Интересно,  на какую из планет все-таки решено навести
его  в  первую  очередь?  Волнуюсь и очень хочу,  чтобы это была "наша
планета".
     В новом  телескопе нет окуляров.  Изображение здесь проектируется
на  экран,  покрытый   люминесцирующим   веществом.   Затаив   дыхание
напряженно слежу за движениями Хоррэла, вручную доводящего телескоп до
нужной точки.  Щелкают переключатели на пульте управления.  На  тускло
мерцающем  экране  появляется  какое-то расплывчатое пятно.  Помощники
Хоррэла  торопливо  вращают  рифленые  ручки   настройки   электронных
преобразователей.
     Экран велик,  я всматриваюсь до рези в глазах,  но ничего не могу
понять.   А   астрономам,  видимо,  уже  все  ясно.  Они  взволнованно
перешептываются.
     Но что же все-таки это такое - Эффа или Юлда?
     Ищу глазами  Рэшэда   или   Джэхэндра.   По   тому,   как   Рэшэд
всматривается  в экран,  а еще более по разочарованному лицу Джэхэндра
догадываюсь, что на экране Эффа.
     Теперь уж  и  я  не  могу  сидеть спокойно.  Пробираюсь поближе к
экрану. Довольно отчетливо различаю широкий зеленоватый серп планеты в
причудливых  узорах  беловатых и темных полос.  Очевидно,  это облака,
сквозь  которые  просвечивают  более  темные  очертания  материка  или
материков.  Значит,  Рэшэд  прав:  суши  на  Эффе  должно  быть вполне
достаточно.
     Прислушиваюсь к   разговорам.   Теперь,   когда  первое  волнение
улеглось, ученые уже спокойнее обмениваются впечатлениями.
     - Ни  одна обычная оптическая система не может,  конечно,  с этим
сравниться! - восторженно восклицает кто-то.
     - Даже с такой разрешающей способностью нет,  однако, возможности
рассмотреть Эффу достаточно отчетливо, - слышится чей-то вздох.
     - Подробностей  рельефа  нам,  конечно,  не  увидеть,  - замечает
третий астроном, - но очертания материков и общую площадь суши удастся
определить, как только атмосферные условия улучшатся.
     - А деятельность обитателей Эффы, если таковые на ней имеются, мы
не  обнаружим  разве?  - озабоченно басит кто-то.  - Не может же такая
деятельность  остаться   бесследной   даже   при   столь   грандиозном
расстоянии?    Искусственные    моря,    каналы,    огромные   города,
индустриальные районы - неужели все это никак не будет восприниматься?
     - Боюсь,  что надежда на это невелика, - отвечает обладателю баса
мой осторожный  брат  Хоррэл.  -  При  запуске  космических  ракет  мы
фотографировали  нашу  Джумму с разных дистанций,  но уже с расстояния
двух-трех световых лет затушевываются все подробности ее городского  и
индустриального пейзажа.
     - А я все-таки не сомневаюсь,  что  следы  деятельности  разумных
существ Эффы мы непременно обнаружим, - убежденно заявляет Рэшэд.
     После того как  помощники  Хоррэла  делают  несколько  снимков  с
экрана,  снова  начинают работать моторы,  нацеливая телескоп в другую
точку небесной сферы.  Догадываюсь,  что на этот раз мы  увидим  Юлду.
Выражение лица Джэхэндра подтверждает мою догадку.
     Я уже не волнуюсь,  но мне и на  Юлду  взглянуть  интересно.  Она
крупнее  Эффы  и  должна  быть  лучше видна.  Неужели мы сейчас увидим
что-нибудь такое,  что привлечет к ней больше внимания,  чем  к  Эффе?
Может быть, это эгоистично, но мне не хотелось бы этого.
     Снова все сосредоточиваются у экрана,  а я опять ничего  не  могу
разобрать. Хоррэл с помощниками долго регулирует аппаратуру, но я вижу
лишь мутное красноватое пятно.
     Слышу чей-то разочарованный голос:
     - Да-а, атмосферные условия тут, видимо, несравненно хуже, чем на
Эффе...




     Окончательно убеждаюсь,  что из фонограммы космической ракеты мне
уже ничего "не выжать".  Кроме того,  что я уже передала  кибернетику,
удалось восстановить лишь одну небольшую фразу из пяти слов.
     Ужасно не хочется идти к Рэшэду признаваться в своем бессилии.  Я
ведь  знаю:  он  очень  надеялся,  что  мне  удастся  восстановить еще
что-нибудь.  Но я не хочу больше обманывать ни себя,  ни его.  Я лично
уже  окончательно  потеряла  всякую  надежду  на  успех  и хочу честно
признаться в этом Рэшэду. Опасаясь, что решимость может покинуть меня,
не раздумывая больше, распахиваю дверь его павильона.
     - А,  Шэрэль!  -  приветливо  восклицает   Рэшэд.   -   Заходите,
пожалуйста. Весь день вчера не видел вас и очень соскучился.
     В другое время эти слова наполнили бы меня счастьем,  но сейчас я
чувствую себя такой униженной,  что меня уже ничто, кажется, не сможет
обрадовать.
     - Пришла  сообщить  вам  об  окончательной  своей капитуляции,  -
каким-то чужим,  противным голосом говорю я,  боясь взглянуть в  глаза
Рэшэда. - Восстановить уже ничего больше не удастся...
     Я не объясняю Рэшэду,  что именно восстановить,  но он и сам  все
понимает.
     - Ничего,   Шэрэль,   теперь   это   уже   не   так   важно.   Не
расстраивайтесь, пожалуйста.
     А меня только злят эти слова утешения.  Не понимаю я  разве,  как
могла  бы  пригодиться эта фонограмма,  если бы я всю ее восстановила?
Зачем же говорить, что теперь это уже неважно?
     - Как же так?.. - хмурюсь я.
     Но он торопливо перебивает меня:
     - Это  все  равно  ничего  бы нам больше не дало.  Вы ведь и сами
знаете,  что никакая электронная  машина  не  сможет  сделать  точного
перевода  с  языка,  который  не  известен  ни  одному лингвисту нашей
планеты.
     - Все напрасно, значит... - безнадежно вздыхаю я.
     - Нисколько!  - оживленно восклицает Рэшэд. - Нам ведь важно было
убедиться,   во-первых,   в   том,   что   девушка   с  Эффы  говорила
членораздельно,  осмысленно.  А во-вторых,  что язык,  на котором  она
говорила,  никогда  не  был и не мог быть ни одним из существующих или
когда-либо существовавших на нашей планете.  Кибернетики  блестяще  со
всем  этим  справились.  С  бесспорной убедительностью они доказали не
только  реальность  существования  этого  языка,  но  и  высокое   его
развитие.  Ну,  а жесты, мимика и интонация нашей девушки - мы столько
переволновались за нее, что, думается, имеем право называть ее нашей -
все  свидетельствует  о  том,  что  она к чему-то призывает обитателей
Эффы.
     Перед моими  глазами  всплывает  лицо  девушки  с Эффы.  Да,  она
действительно   призывает,   наверное,   своих   соотечественников   к
какому-нибудь подвигу.  Призыв этот светится в ее глазах,  в выражении
подвижного лица,  в порывистых жестах,  слышится в интонации голоса на
тех кусках фонограммы, которые удалось восстановить.
     - Но что могло вызвать такой  страстный  призыв?  -  встревоженно
спрашиваю я.
     - Этого мы не знаем, - печально признается Рэшэд.
     А меня охватывает такая жалость к нашей девушке, такая тревога за
нее, что даже слезы набегают на ресницы.
     - Да, этого мы не знаем, - безнадежно повторяю я, - и, видимо, не
узнаем никогда.
     - Почему же?  - горячо возражает Рэшэд.  - Рано или поздно, но мы
непременно разгадаем и эту тайну.




     Поразительная новость - Хоррэл обнаружил на Эффе три  чрезвычайно
ярких вспышки! Одну он зафиксировал еще вчера, а две, следовавшие одна
за другой,  сегодня ночью. И это не бездоказательное заявление: Хоррэл
успел  сфотографировать  спектр  этих  вспышек,  и  в  астрофизической
лаборатории уже производится их анализ. Там сейчас Рэшэд, Хоррэл и все
наши сотрудники. Может быть, пойти и мне?
     Вхожу очень робко,  стараясь не привлекать ничьего  внимания.  Но
астрономам   не   до   меня.   Они  обсуждают  результаты  только  что
закончившегося анализа спектра вспышек на Эффе.
     Слышу голос Рэшэда:
     - В  том,  что  температура  этих  вспышек  не  ниже  температуры
термоядерных  процессов  на  нашей  Джумме  и  на Желтой звезде,  нет,
значит, никаких сомнений?
     - Да,  это теперь бесспорно,  - решительно подтверждает кто-то из
астрономов.
     - Какой  же  вывод  из  этого?  - раздается спокойный голос главы
Совета ученых.
     - Может  быть,  началась  цепная  реакция внутри ядра Эффы?  - не
очень уверенно замечает Джэхэндр.
     Глава Совета укоризненно качает головой:
     - Как  вы  только  решаетесь,  Джэхэндр,  делать  такие   нелепые
предположения?  Термоядерные  реакции внутри ядра Эффы дали бы знать о
себе не тремя вспышками, а разогревом всей планеты. Может быть, даже и
взрывом ее.  Но опасаться этого не приходится.  Каждый школьник знает,
что вследствие незначительности массы Эффы ядерная энергия в ее недрах
не  может  самопроизвольно  выделяться.  Для  этого необходимы гораздо
более высокие температуры и давление в центральной части ее тела.
     - Но тогда что же это такое? - разводит руками Джэхэндр.
     - Искусственные термоядерные взрывы, - неожиданно заявляет Рэшэд.
     Все молча   поворачиваются   к   нему.   На  многих  лицах  явное
недоумение.
     - Да,  да,  термоядерные взрывы, - убежденно повторяет Рэшэд. - А
может быть,  даже термоядерные бомбы.  У нас эта  энергия  никогда  не
использовалась как оружие, но у них она может быть и оружием.
     - Перед авторитетом астрофизиков,  установивших,  что  взрывы  на
Эффе носят термоядерный характер,  я сдаюсь,  - находит наконец в себе
мужество признать свое поражение Джэхэндр.  - На  Эффе  действительно,
значит,  обитают  разумные  существа,  достигшие высокого технического
совершенства,  ибо мы ведь знаем,  на каком  уровне  развития  техники
возможно  осуществление  термоядерных  реакций.  Но  вот  что все-таки
спорно: почему этим термоядерным взрывам мы должны приписывать военный
характер?
     - А чем же иным можно их объяснить? - вопросом на вопрос отвечает
Рэшэд.  - Кому нужна эта энергия в виде неуправляемого взрыва страшной
разрушительной  силы?  Можно  было  бы  допустить,  что  такой   взрыв
произошел случайно, но ведь мы зафиксировали их трижды.
     - А почему бы не предположить, - снова замечает Джэхэндр, - что с
помощью этих взрывов они ведут грандиозные строительные работы?
     - Едва ли,  - качает головой Рэшэд.  - А неизбежная радиация  при
осуществлении  таких  взрывов?  Она  убьет  ведь все живое на огромном
пространстве.
     Все молчат. Похоже, что никто не решается первым оспорить догадку
Рэшэда,  - существование жизни на Эффе и высокое ее развитие,  видимо,
уже  считаются  бесспорным  фактом.  Никто не может возразить теперь и
против реальности девушки,  изображение и  голос  которой  записан  на
магнитной ленте нашей космической ракеты.
     Молчание нарушает глава Совета.
     - В умении логически мыслить вам нельзя отказать,  - замечает он,
обращаясь к Рэшэду.  - Все действительно может быть именно так, как вы
предполагаете.  Но не будем торопиться. Изучим эту проблему с возможно
большей обстоятельностью.  Фактов у нас теперь вполне достаточно. Если
же  вы  хотите  знать мое личное мнение о вашей,  может быть,  слишком
смелой гипотезе, то я готов уже сейчас поздравить вас с победой!

     У нас в лаборатории настоящее торжество.  Все поздравляют Рэшэда,
а он смущен немного.
     - Почему же поздравляете вы только  меня?  Это  ведь  наша  общая
победа.
     А наша простодушная юная лаборантка все еще недоумевает:
     - Но как же это все-таки?  Ничего ведь не изменилось... Показания
большинства приборов космической ракеты до сих пор не восстановлены, а
новую мы туда еще не послали.  Как же,  однако, удалось установить все
это?
     - Достоверность   наших  знаний  о  законах  развития  природы  и
общества помогла нам в этом, - счастливо улыбается Рэшэд. - Законы эти
одинаковы  ведь  как  для  нас,  так  и  для  Эффы.  Я,  например,  не
сомневаюсь,  что таблица элементов на Эффе начинается так же,  как и у
нас,  с водорода. И не потому, что этот элемент самый распространенный
во Вселенной,  но и по той причине,  что он  самый  простой  по  своей
структуре.  В  такой  же,  конечно,  последовательности,  как и у нас,
расположены у них и остальные элементы вещества,  ибо  они  просто  не
могут быть расположены иначе.
     - Это я понимаю,  - прижимает руки к груди его собеседница.  -  А
вот как же с обществом Эффы?
     - И общество их не могло  развиваться  вне  объективных  законов.
Разница  могла  быть  только  во  времени,  в  длительности каждого из
исторических этапов.  Возможно даже, что таких этапов было там больше,
чем  у  нас.  Но  основные  периоды  развития общества миновать они не
могли.  Не миновали они,  конечно,  и такого строя,  при котором  одни
классы  общества порабощают другие.  Этот период не завершился у них и
по настоящее время. Но какая-то часть населения Эффы, может быть, даже
половина  его,  видимо,  уже  миновала в своем развитии эту формацию и
установила у себя такой  же  справедливый  общественный  строй,  какой
давно уже существует на нашей планете.
     - А смысл восстановленных частей фонограммы  девушки  с  Эффы  не
удалось разве разгадать? - спрашивает кто-то.
     - Удалось кое-что. Хотя пока это только отдельные слова.
     - Какие же? - вырывается у меня.
     - "Объединение",  или,  может  быть,  "сплочение",  "разум"   или
"благоразумие",  "мир",  "счастье"...  Вы понимаете теперь,  Шэрэль, -
поворачивается ко мне Рэшэд, - к чему могла призывать обитателей своей
планеты  наша  девушка?  Она,  видимо,  предостерегала  их  от безумия
термоядерной войны, призывая к благоразумию и мирному сосуществованию,
ибо такая война подобна самоубийству.
     Рэшэд делает   небольшую   паузу   и   заключает   с    необычной
торжественностью:
     - Известно нам и еще одно  немаловажное  слово:  "Земля",  и  мне
кажется,   что  "Землей"  называют  они  свою  планету.  Вам,  Шэрэль,
посчастливилось восстановить именно это слово.
     - Значит, не Эффа, а Земля? - повторяю я задумчиво
     - Да, Земля! - убежденно подтверждает Рэшэд.
     ...В последнее время я замечаю у Рэшэда печаль в глазах.
     - А знаете,  - признается он мне,  -  немножко  грустно,  что  мы
теперь уже не будем столько думать о земной девушке. И уж, конечно, не
станем смотреть на нее так часто. А ведь это она помогла нам разгадать
тайну  планеты,  имя которой Земля.  Ее изображение сразу же поставило
нас перед фактом существования  высокоразвитой  жизни  на  Земле.  Нам
оставалось    лишь    подтвердить    это    достаточно   убедительными
доказательствами.  -  Потом  он  пристально  смотрит  мне  в  глаза  и
добавляет:  -  Утешает  меня  только  то,  что вы похожи чем-то на эту
девушку...
     "И такая же красивая?" - хочется мне спросить его но я и без того
уже счастлива.  В последнее время  мне  и  самой  почему-то  все  чаще
начинает  казаться,  что я действительно смогу когда-нибудь стать "его
девушкой".







     Алексей Костров густо намыливает щеки,  верхнюю губу, подбородок.
Плотная,  рыхловатая  от  множества  мелких  пузырьков пена делает его
седобородым.
     "Наверное, буду таким в пятьдесят..." - думает он улыбаясь.
     А пока ему всего тридцать.  Тоже солидная цифра.  Почти полжизни.
То,   что  сегодня  не  только  день  рождения  Кострова,  но  и  день
присуждения ученого звания доктора наук,  могло  бы  избавить  его  от
вопроса  самому  себе:  "А  как  же  ты прожил ее,  эту почти половину
жизни?.." Но он  все-таки  задает  себе  этот  вопрос  и  лишь  тяжело
вздыхает в ответ. Все бы нужно начать заново и совсем по-иному...
     Алексей снова вздыхает и берется за бритву. От неловкого движения
настольное  зеркальце  слегка  смешается.  В  нем  теперь  уже не лицо
Алексея,  а распахнутое окно  комнаты.  За  окном  вздымаются  к  небу
ажурные опоры огромной параболической антенны радиотелескопа.  Картина
эта возвращает Кострова к тревожным мыслям о радиоизлучении Фоциса.
     Сколько уже   предпринято   попыток   обнаружить  и  выделить  из
радиоизлучения  Галактики  искусственные  сигналы?  Самые  совершенные
параболические  рефлекторы  пока  не дали никаких результатов.  А чего
добились американцы,  раньше всех  начавшие  "прослушивать"  ближайшие
звезды?  Даже их высокочувствительная приемная аппаратура, построенная
по  проекту  "Озма",  ничего  не  принимает  пока,   кроме   излучений
межзвездного водорода.
     Что-то даст теперь окончательный анализ Фоциса? Тридцать световых
лет  шли  они  до  нашей  планеты,  слабея  и  искажаясь в космическом
пространстве.  Удастся ли обнаружить Галине Басовой хоть  какие-нибудь
элементы модулирующей функции в структуре их спектра?
     Галина Басова...  Алексей  снова  вздыхает   при   одном   только
воспоминании о ней.  Сегодня все сотрудники радиообсерватории придут с
поздравлениями. Придет и она...

     Чествовали Алексея Кострова в небольшом конференц-зале. За столом
президиума  - смущенный виновник торжества.  Рядом с ним - заместитель
директора астрофизического института,  по другую  сторону  -  директор
радиообсерватории Басов.
     - Ну к чему эта шумиха?  - шепчет Басову Костров. - Можно было бы
и поскромнее...
     - Да ты что?!  - шипит на него директор.  - Думаешь,  это  только
твое личное торжество? Приехал бы разве Петр Петрович? А мы тут у него
выклянчили кое-что по такому случаю.  Слушай-ка  лучше,  как  он  тебя
превозносит...
     Заместитель директора астрофизического института,  профессор Петр
Петрович  Зорницын,  и  в самом деле произносит в честь Кострова такую
речь, что у Алексея даже щеки горят от смущения.
     - Спасибо,   Петр  Петрович!  -  говорит  он  растроганно,  когда
профессор, кончив свое выступление, протягивает ему руку. - Спасибо за
добрые  слова.  Я,  конечно,  не  такой уж талантливый,  каким вы меня
изобразили,  но,  как  говорится,  постараюсь  со  временем  оправдать
доверие...
     Настроение у всех  приподнятое.  Всем  хочется  говорить,  и  все
говорят приветственные речи.  Просит слово даже комендант обсерватории
Пархомчук,  служивший  когда-то   начальником   пожарной   команды   и
сохранивший  с  той  поры  военную  выправку.  Он  одержим  страстью к
латинским изречениям и к  замысловатой  астрономической  терминологии.
Научные сотрудники над ним добродушно подшучивают, но по-своему любят.
     - Алексею  Дмитриевичу  первому  в   нашем   научном   учреждении
присуждена  степень  доктора  наук,  - торжественно начинает Пархомчук
свою речь.  - Он у нас,  как говорили древние латыняне,  примус  интэр
парэс,  что  означает  в  переводе  первый между равными.  Ибо,  как я
понимаю, все тут присутствующие имеют равные права стать докторами.
     "Присутствующие" многозначительно   переглядываются,   с   трудом
сдерживая улыбки. Астрофизик Мартынов шепчет Галине:
     - Люблю   я   слушать   Пархомчука.  Всегда  услышишь  что-нибудь
обнадеживающее.
     Пархомчук между тем продолжает развивать свою мысль:
     - На мой взгляд,  научное учреждение без доктора наук - все равно
что  пожарная  команда  без  брандмайора.  Но  у  нас есть теперь свой
доктор. Это не плохо для начала. У остальных все впереди, ибо волентэм
дукунт фата, нолентэм трахунт1, и этому надо только радоваться.
     (1 Желающего судьба ведет, нежелающего тащат (лат.).)
     Всех очень  смешит  это изречение древних стоиков,  но Пархомчуку
все позволяется, и его вознаграждают дружными аплодисментами.
     После речи коменданта просит слово Галина.
     - Давайте и в самом деле порадуемся,  - весело говорит она, - что
в  нашей,  самой  молодой в стране,  обсерватории уже есть свой доктор
наук, тоже очень еще молодой для такого почтенного научного титула.



     Вечером собираются  в  маленьком  двухкомнатном  домике   Алексея
Кострова. На сей раз - в связи с его тридцатилетием. Снова поздравляют
и дарят разные безделушки.  Басов звонко  целует  его  в  обе  щеки  и
протягивает вырезанную из кости фигурку шимпанзе.
     - На, прими этого антропоида и люби его, как брата своего.
     - А от меня примите соловушку,  - улыбается Галина, протягивая на
ладони серенькую птичку.
     - Совсем как живая! - восхищается Костров.
     - Не "как", а на самом деле, - смеется Галина и начинает тихонько
насвистывать.
     Птичка смешно вращает бусинками глазок и вопросительно смотрит на
Галину.  Затем  запрокидывает  голову  и  заливается звонкими трелями,
точно воспроизводя мелодию алябьевского "Соловья".
     Все аплодируют.
     - Вот что значит кибернетика!  - замечает астрофизик Мартынов.  -
Наша Галина Александровна этой пташкой утрет нос самому Клоду Шэнону с
его "самообучающимися зверьками".
     - А  вы  читали  сообщение  о  "жизни  и  привычках" уолтеровской
"Machina Speculatrix"?2 - спрашивает Басов.
                     (2 "Думающая машина" (лат).)
     - А как же?  Машина Уолтера реагирует на источники света, обходит
препятствия,   обладает  "инстинктом  самосохранения",  сама  идет  на
перезарядку, поддается "обучению", способна "забывать"...
     - Послушайте, мы присутствуем на дне рождения хозяина этого дома,
-  возмущается  чей-то  бас,  -  а  не  на  симпозиуме   по   вопросам
кибернетики!
     - Хорошо,  что хоть вспомнили наконец,  с какой  целью  мы  здесь
находимся, - смеется Галина. - Позвольте же мне в таком случае вручить
Алексею Дмитриевичу моего "Соловушку".
     Она протягивает   Кострову  кибернетическую  птичку  и  торопливо
целует его в щеку.
     Потом все  пьют шампанское и произносят тосты в честь Алексея,  а
он смущенно отшучивается и испытывает странное удовлетворение  оттого,
что Галина сидит поодаль от него, рядом с мужем.
     - Хорошая пара, - шепчет Алексею жена астрофизика Мартынова.
     "Да, -  не  без  зависти  думает  Алексей,  взглянув  на Басова и
Галину,  - действительно пара!  Непонятно даже,  в чем там у них дело?
Из-за чего они не поладили?"
     В полночь гости начинают расходиться.  Басов  пытается  проводить
жену,   но  Галина  так  энергично  протестует,  что  он  не  решается
настаивать.
     - Ну  что  ж,  -  говорит  он  растерянно,  -  я  тогда у юбиляра
останусь. Не возражаешь, Алексей Дмитриевич?
     А когда все расходятся, просит Кострова:
     - Нет ли у  тебя  чего-нибудь  покрепче?  Терпеть  не  могу  этот
благородный  юбилейный  напиток  -  шампанское.  К  тому  же и на душе
чертовски скверно.
     Алексей молча   достает   бутылку  коньяка.  Басов,  налив  себе,
спрашивает:
     - А ты?
     - Нет, спасибо.
     - Ну, как хочешь.
     И он торопливо выпивает две рюмки  подряд,  не  закусывая.  Потом
сердито отодвигает бутылку.
     - Нет, не опьянеть мне, видно...
     Костров молчит.
     - Положение мое безнадежнее,  чем у Пигмалиона, - бормочет Басов.
- Тот хоть смог упросить богов оживить скульптуру, в которую влюбился,
а мне у кого просить помощи?
     - Стоит  ли  такому  бравому  мужчине  завидовать  Пигмалиону?  -
усмехается Костров.  - Ты и без богов своего  добьешься.  У  тебя  все
впереди.
     - А что впереди?  - раздраженно спрашивает Басов.  -  Жизнь?  Так
ведь мне уже за сорок.  Научная карьера?  А на чем ее сделаешь?  Каким
открытием поразишь человечество? Поимкой радиосигнала разумных существ
из  Космоса?  Сколько  уже прослушиваем мы астеническое тело Вселенной
нашими радиостетоскопами?  И что же?  Что слышим,  кроме бронхиального
поскрипывания атомарного водорода в межзвездном пространстве?
     Он молчит  некоторое  время,  тяжко  вздыхая,  потом   продолжает
упавшим голосом:
     - Мне  вообще  все  чаще  кажется  теперь,  что  мы  одиноки   во
Вселенной...  Жизнь на других мирах либо вовсе не существует,  либо не
достигла там такого совершенства,  как у нас.  Я без труда представляю
себе целые планеты,  населенные лишь микроорганизмами, не способными к
дальнейшей эволюции.  Знаю,  что ты можешь мне возразить. Не торопись,
однако.  Я  ведь  за бесконечную Вселенную и где-то там,  за пределами
Метагалактики,  допускаю наличие миров,  подобных нашему и даже  более
совершенных. Они, однако, за миллиарды парсеков от нас. Устанет и свет
идти такие расстояния...
     Басов берет  с блюдечка ломтик лимона.  Слизывает с него сахарную
пудру. Морщится. Красивое, полное лицо его становится дряблым.
     "Посмотрела бы на него сейчас Галина,  - возникает недобрая мысль
у Кострова. - А может быть, она уже видела его таким?.."
     Басов с гримасой отвращения надкусывает лимон.
     - Системы метагалактик во Вселенной  могут  обладать  к  тому  же
положительной  кривизной и быть замкнутыми,  как доказал это Эйнштейн.
Кванты света и электромагнитные волны соседних  метагалактик  будут  в
таком случае совершать "кругосветные путешествия" внутри своих систем,
не имея возможности проникнуть в нашу Метагалактику.  От кого же ждать
тогда сигнала? Кто его подаст? Не господь же бог?..
     Костров поднимает на Басова усталые глаза, спрашивает:
     - Зачем  же  ты  взялся  тогда  возглавлять коллектив,  в научную
задачу которого не веришь?
     - А  потому,  что  мне предложили здесь пост директора.  В другом
месте я мог  бы  рассчитывать  лишь  на  должность  старшего  научного
сотрудника.
     Никогда еще не был  Басов  так  откровенен  с  Костровым.  Видно,
захмелел все-таки... А может быть, это размолвка с Галиной так на него
подействовала? Несколько лет назад Костров работал с ним в Бюраканской
астрофизической   обсерватории.   Басов   славился   там   необычайным
энтузиазмом. А может быть, только притворялся?
     Басов вдруг как-то сразу сникает. Облокотившись о стол и подперев
голову  руками,  он  неподвижно  сидит  некоторое  время  с  закрытыми
глазами.
     "Заснул, наверное",  - решает Костров.  Но  Михаил  Иванович,  не
меняя позы и не открывая глаз, спрашивает вдруг:
     - Сколько времени, Алексей?
     - Около часа.
     - Ну, я пойду тогда.
     Он тяжело  поднимается  из-за  стола  и нетвердой походкой идет к
двери.
     - Извини,  что  морочил тебе голову,  и не принимай всерьез того,
что я наговорил...

     Домик Кострова  отгорожен  от  других  строений   густой   стеной
кустарника. Алексей любит этот укромный уголок, в котором всегда можно
без помех отдохнуть и подумать. Хочется и сейчас посидеть под открытым
небом, подышать съежим воздухом.
     Свежий воздух действует на Алексея успокаивающе.  Костров смотрит
на  звездное  летнее  небо,  отыскивая  на  нем  то место,  где должен
находиться Фоцис,  плохо видный невооруженным глазом. Теперь с помощью
новой  аппаратуры  удалось  взять  его  изолированное  радиоизлучение.
Остается запастись терпением и ждать расшифровки  этих  радиосигналов.
Если удастся установить их искусственное происхождение,  будет решен и
вопрос обитаемости какой-то из планет Фоциса.
     Слово за Галиной Басовой и ее вычислительными машинами.
     При воспоминании о Галине почти зримо возникает и  образ  Басова,
растерянного  и  жалкого.  Никогда  бы  не  поверил Алексей,  что этот
человек может так размагнититься.
     "Нет, надо  гнать  от  себя  любовь!  -  неожиданно заключает он,
энергично мотнув головой. - Не подпускать ее на пушечный выстрел..."



     В эту ночь Алексей спит  плохо.  Просыпается  с  головной  болью.
Хочет  проглотить таблетку пирамидона,  но раздумывает:  лучше принять
холодный душ.  Стоя под  сильными  колючими  струйками  воды,  Алексей
слегка  поеживается.  Энергично  промассажировав свое крепкое,  хорошо
натренированное  тело,  начинает  ощущать,  как  вместе  со  свежестью
приходит бодрость. Незаметно утихает головная боль.
     "Теперь за работу!" - весело думает Алексей.
     ...Рефлектор радиотелескопа,   на   котором   работает   Костров,
огромной  металлической  чашей  вздымается  над   землей.   Аппаратура
размещается   в   белом  здании  неподалеку.  Окна  аппаратной  широко
распахнуты.  В одном из них Алексей еще издали замечает склоненную над
измерительными  приборами  голову  своего помощника Сергея Рогова.  Он
рассматривает фотопленку с показаниями осциллографа.
     - Ну,  что у вас нового,  Сережа?  - спрашивает Костров,  входя в
аппаратную.
     - Да все то же,  Алексей Дмитриевич.  Профиль сигнала по-прежнему
неизменен.
     Рассеянно просмотрев пленку, Костров просит:
     - Передайте ее Галине. Пусть она обработает и эти данные.
     Костров "охотится"  за  искусственными  радиосигналами из Космоса
уже  не  первый  год,  неутомимо  совершенствуя  антенны  и   приемную
аппаратуру.   Сейчас   его  интересует  Фоцис  -  звезда,  близкая  по
спектральному классу к нашему Солнцу.  Спектральный класс  его  -  G5,
температура - 5500 градусов.  Он немного холоднее Солнца, но тепла его
вполне достаточно, чтобы обогреть свои планеты.
     Зато Фоцис   старше   Солнца,  и  жизнь  на  его  планетах  могла
достигнуть  большего  совершенства,  чем  на  Земле.  Весьма  вероятно
поэтому,  что с Фоциса может прийти искусственный сигнал.  И,  конечно
же,  придет он на волне двадцать один сантиметр,  на которой  излучает
межзвездный водород,  самый распространенный газ Вселенной.  Обитатели
цивилизованных миров не могли не принять этот природный  эталон  длины
волн для осуществления космических радиопередач.
     Неожиданно в  аппаратную  входит  Басов.  Михаил  Иванович  очень
бледен - видимо, тоже неважно провел ночь.
     Не заикнувшись даже о ночной беседе,  будто  и  не  было  ее,  он
заводит разговор о ходе наблюдений Кострова за Фоцисом. Выслушав ответ
Алексея, качает головой, говорит с укоризной:
     - Да-с,   не   порадовали   вы   меня  сегодня.  По-прежнему  все
беспросветно...
     - Почему же?
     - А сколько еще можно возиться с этим Фоцисом?
     - Сам знаешь,  как опасна поспешность в таком деле. К тому же три
месяца - не такой уж большой срок.
     - А года было бы достаточно? - насмешливо щурится Басов.
     - Да, пожалуй... - не очень уверенно соглашается Костров.
     - Ну  так  вот!  -  с  каким-то  непонятным торжеством восклицает
директор радиоастрономической обсерватории.  -  Американцы  занимались
радиоизлучением Фоциса ровно год, тебе это известно. А сейчас я прочел
в  бюллетене  международной  научно-технической  информации,  что  они
отказались от исследования Фоциса.
     - Ну и что же?  - удивленно поднимает брови Костров.  - Значит, у
них не хватило терпения. Они быстрых побед жаждут.
     - Американцы  действительно  торопятся  удивить   мир   очередной
сенсацией,  но не все.  Ты же знаешь,  что наблюдение за Фоцисом вел у
них такой астроном, как Томас Брейсуэйт.
     - Да,  Брейсуэйт - серьезный ученый,  - соглашается Костров, - но
он не волен ведь в своих действиях.  Его начальству  надоело,  видимо,
ждать, пока он проанализирует все данные.
     Басов недовольно морщится:
     - Я  знаю,  ты  упрям,  и  не  порицаю тебя за это.  Должен же ты
понимать,  однако,  что  и  для  нас   немаловажно   первыми   принять
искусственный сигнал из Космоса.
     - Не беспокойся,  понимаю это не хуже тебя.  -  Алексей  понижает
голос:  -  А  вот  ты вообще,  кажется,  не очень веришь в обитаемость
галактик. Откуда же в таком случае ждешь сигнала?
     - Я  был  бы  плохим материалистом,  если бы не верил не только в
существование жизни во Вселенной, но и в высокое ее развитие во многих
мирах  нашей  Галактики,  - заявляет Басов так энергично,  что Алексей
начинает сомневаться даже: он ли всего несколько часов назад говорил о
том,  как одиноко человечество,  или,  может быть, Басов был так пьян,
что не помнит теперь,  о чем говорил?  - И мы будем искать  эту  жизнь
всюду,   куда   позволит   проникнуть  разрешающая  способность  наших
приборов, - вдохновенно продолжает Басов. - Климов только что сообщил,
будто  принял  с  дзеты  Люпуса  радиосигналы  на  волне двадцать один
сантиметр,   профиль   которых   отличается   от   профиля   излучений
межзвездного водорода.
     - Ну что же,  я  рад  за  него,  -  почти  равнодушно  отзывается
Костров.  - Может быть, ему и повезло. Я еще в Бюракане занимался этой
звездой, но безрезультатно.
     - Значит,   и   у   тебя  не  хватило  тогда  терпения!  -  почти
торжествующе восклицает Басов.  - Дзета Люпуса очень  похожа  на  наше
Солнце.  Ее подкласс - G2,  а расстояние до нее в три раза меньше, чем
до твоего Фоциса.  Так что ты напрасно от нее отрекся.  Еще не  поздно
вернуться, однако...
     - А я не понимаю,  почему так беспокоит тебя моя  "измена"  дзете
Люпуса? Ею занимается Климов, зачем же дублировать его работу?
     Басов снова морщится, будто в рот ему попало что-то очень кислое.
Поясняет с явной неохотой:
     - Для меня, видишь ли, не безразлично, кто будет заниматься этой,
я  бы сказал,  очень перспективной звездой.  К тому же ты ведь знаешь,
что у нас скоро вступит в строй семидесятиметровый рефлектор.  Не могу
же я доверить его Климову.
     - А мне?
     - Тебе доверю,  но только в том случае,  если ты займешься дзетой
Люпуса или альфой Кобры.
     - А  альфа  Кобры чем же тебя привлекла?  С нее тоже были приняты
какие-нибудь "обнадеживающие" сигналы?
     - Ею  Томас Брейсуэйт заинтересовался,  - почему-то почти шепотом
сообщает Басов. - А я очень в него верю.
     Этот человек  делается  вдруг  неприятен  Кострову,  и он говорит
очень холодно:
     - Твое  дело,  конечно,  в  кого  верить.  А  если  моим  мнением
интересуешься,  то  я  не  советовал  бы  тебе  так   пренебрежительно
относиться к Климову. Он очень способный, я даже употребил бы в данном
случае твое любимое определение - "перспективный" ученый.  Дублировать
его я не намерен. Пусть не только изучает "перспективные" звезды, типа
дзеты Люпуса или альфы Кобры,  но  и  работает  на  семидесятиметровой
антенне. Я только порадуюсь этому.
     - Ну,  как  знаешь,  -  недовольно  бурчит  Басов  и  уходит   не
попрощавшись.
     Оставшись один,  Костров собирается  проверить  радиоспектрометр,
как вдруг дверь распахивается и появляется Галина.
     - Я все слышала,  - говорит она сдавленным от волнения голосом. -
Мне  бы  лучше  других  следовало  знать  своего  муженька и ничему не
удивляться, однако даже я не ожидала от него такого...
     Алексей молчит,  не зная,  что ей сказать, а Галина продолжает, с
трудом сдерживая негодование:
     - Постеснялся  хотя  бы  разоблачать  свою  ориентацию.  И потом,
откуда такой энтузиазм,  такая вера в  обитаемость  Галактики?  Передо
мной  он  вечно скепсис свой изливает:  "Мы одни во Вселенной.  Вокруг
слепая стихия,  вырождение  и  "белая  смерть"  космической  материи"!
Сверхновые   звезды   у   него   -   "самоубийцы",   белые  карлики  -
"звезды-банкроты".  От такой картины завыть можно,  глядя в  бездонное
небо. И я все ждала, что вот-вот заговорит он об этом открыто или хотя
бы  попросит  от  должности  отстранить.  И  вдруг  такой  необычайный
практицизм и жажда открытий!
     - Ну что вы так уж его ниспровергаете,  - пробует заступиться  за
Басова  Алексей.  -  Он  человек  незаурядный,  с  большой  эрудицией.
Особенно его памяти я всегда завидовал...
     - Ну, знаете ли, - с досадой перебивает Галина, - это не память у
него,  а запоминающее устройство, как в электронно-счетной машине... И
потом, память и эрудиция - это не одно и то же.
     Костров слушает Галину,  не скрывая удивления.  Значит, у Басовых
не  случайная  размолвка.  Она  неплохо разбирается в людях.  Получше,
пожалуй,  чем он,  Алексей  Костров.  И  он  проникается  еще  большим
уважением к этой женщине, хотя вслух произносит укоризненно:
     - Вот уж никогда не думал, что вы такая злая...
     - А  это,  знаете ли,  не такое уж плохое качество - быть,  когда
нужно,  злой,  - хмурится Галина. - Вам бы оно тоже пригодилось. Но вы
все-таки  молодец,  не поддались на лестное предложение директора.  Не
взял он вас и новой антенной,  хотя я понимаю,  что значил бы для  вас
радиометр  с  зеркалом в семьдесят метров.  И не меняйте,  пожалуйста,
вашего Фоциса ни на дзету Люпуса,  ни на альфу  Кобры.  Мы  непременно
выжмем из его "радиограммы" все, что только будет в силах кибернетики.
     - И ваших, - улыбается Алексей.
     - Да,  и моих,  более скромных,  конечно. Хотя, должна вам честно
признаться, ничем не могу вас пока порадовать...



     Спустя несколько дней обсерваторию посещают несколько иностранных
ученых   и  сопровождающие  их  журналисты.  Басов,  встревоженный  их
приездом,   суетится,   наводит   порядок,    инструктирует    научных
сотрудников. Заходит он и к Кострову, хотя в последнее время был с ним
холоден и разговаривал лишь по служебным делам.  А  теперь  приветливо
улыбается и спрашивает прежним дружеским тоном:
     - Ну,  как дела,  Алексей Дмитриевич?  Американцы к  тебе  зайдут
сейчас, так ты с ними поделикатнее.
     - А нельзя ли,  чтобы не  заходили?  Ну  о  чем  я  с  ними  буду
говорить?  Чем похвалюсь? Ты же знаешь, какие у меня успехи. Отведи их
лучше к Климову.
     - Но  ведь  тебя там,  - он почему-то тычет пальцем в небо,  - за
границей, знают. Ты доктор наук, твои работы переведены на английский.
Эти  господа  о  тебе  еще  в  Москве  спрашивали.  Так что ты к этому
подготовься.
     - Что же, мне для этого в смокинг облачаться? - ворчит Костров.
     - На смокинге не настаиваю,  а вот о чем будешь говорить с  ними,
подумай.   Да   учти,   что   это   не   представители  дружественного
демократического государства.  К тому же с ними журналисты.  Эти могут
написать такое, о чем ты даже и не собираешься говорить.
     - Так за каким же чертом тогда мне с ними встречаться?  -  злится
Костров.  - Если они могут написать такое,  о чем я с ними говорить не
собираюсь, так у них вообще нет необходимости во встрече со мною.
     - Поэтому-то и нужно не молчать,  а говорить,  - поучает Басов. -
Там,  где ты промолчишь,  они и напишут за  тебя.  А  говорить  нужно,
опять-таки  помня,  с  кем  имеешь  дело,  -  дипломатично,  всего  не
выкладывая.  Избави тебя бог бухнуть им,  что у  нас  ничего  пока  не
получается,  чтобы  они  потом  не  раструбили  на  весь  мир  о нашем
бессилии...
     - Ну  ладно,  -  резко  обрывает  Костров.  - Будем считать,  что
инструктаж  окончен.  Сам  как-нибудь   соображу,   о   чем   с   ними
разговаривать. Дай только мне хорошего переводчика.
     - Переводить тебе будет Галина. Я уже предупредил ее. А ты помни,
что у тебя партийный билет в кармане...
     Кострову хочется сказать,  что партийный билет у него не только в
кармане, но нет никакого желания продолжать разговор с этим человеком.
Он лишь вспоминает с невольной усмешкой:  "А ведь верно изрек  кто-то:
покажись  мне,  каков  ты  в  начальниках,  и я скажу тебе,  что ты за
человек".

     Вопреки опасениям Басова,  американцы ведут себя очень деликатно.
Вопросы   задают   деловито   и  дружелюбно.  Даже  журналисты  вполне
корректны.  Да и Галина переводит так,  что ответы Кострова их  вполне
удовлетворяют. Алексей, хотя и не решается говорить по-английски из-за
плохого произношения, но понимает почти все, что спрашивают американцы
и что переводит им Галина.  Старший из американцев и сам, оказывается,
ведет исследование космического радиоизлучения,  но потерял уже всякую
надежду на возможность уловить сигнал искусственного происхождения.
     - Ну, а как вы? - спрашивает он. - Все еще надеетесь?
     - Все еще, - не очень охотно отвечает Костров.
     - И вас не смущают ни новые гипотезы,  ни новые данные о строении
Вселенной?
     - Нет, не смущают. А какие, собственно, новые данные?
     - Красное смещение, например.
     - Этим  новым  данным  более  двух  десятков  лет,  -  усмехается
Костров.
     - Но теперь они бесспорны.  Бесспорна в  этой  связи  и  гипотеза
расширяющейся Вселенной.
     - Вселенной?
     - Ну хорошо,  допустим,  не всей Вселенной, а лишь Метагалактики.
Это не меняет существа моей  точки  зрения  на  эволюцию  органической
материи.
     - А какими же еще новыми данными вы располагаете?
     - Существованием вещества и антивещества.
     - Так-так...  -  Костров   начинает   понимать   "точку   зрения"
американца.   -   Метагалактика,  значит,  расширяется,  и  где-то  на
периферии   вещество   ее   встречается   с   антивеществом   соседней
Метагалактики.  Аннигиляция, грандиозный взрыв, превращение вещества в
излучение - и все сначала? Эволюция Метагалактики через катастрофу?
     - Совершенно  верно,  - убежденно кивает головой американец.  - И
если это так - а я не сомневаюсь,  что это именно так,  - значит,  нет
никаких  объективных  оснований полагать,  что на какой-то из галактик
живая материя достигла большего совершенства,  чем у нас,  ибо все эти
галактики существуют не многим дольше нашей солнечной системы.
     - Вы полагаете, значит, что процесс эволюции органической материи
протекает всюду одинаково?
     - Да,  более или менее.  Разница в несколько миллионов лет тут не
имеет  никакого  значения.  Для  развития  живых  существ от первичной
белковой молекулы до хомо сапиэнс1 требуются,  как известно, миллиарды
лет.  Думается  мне  даже,  что  нашей  планете просто посчастливилось
завершить  эволюцию  органической   материи   созданием   современного
человека  в  такой  короткий  срок.  А  так  как  эволюция  не  только
органической,  но и вообще любой материи конечна - я имею  в  виду  те
космические  катастрофы,  в результате которых все приходит в исходное
состояние проматерии,  -  то  живые  существа  лишь  в  исключительных
случаях успевают развиться до состояния мыслящих.
              (1 Человек как разумное существо (лат.).)
     Американец говорит так убежденно, что у Кострова пропадает всякая
охота спорить с ним.  Разубедить его можно разве что конкретным фактом
приема искусственного сигнала из Космоса.
     - В связи с этим,  - продолжает американец, - просто непостижимо,
каким  образом  кому-то  тут  у  вас  удалось принять чуть ли не целую
радиопередачу с дзеты Люпуса.  Об этом  только  что  сообщил  нам  ваш
директор.
     Костров с  Галиной  смущенно  переглядываются,   не   зная,   что
ответить.  Хорошо  еще,  что гость не просит разъяснений.  А когда они
уходят наконец, Алексей с досадой спрашивает Галину:
     - Что же такое мог сообщить им Михаил Иванович?
     - Это он о Климове,  наверное,  раззвонил,  - хмурится Галина.  -
Климов  действительно принял сигнал,  непохожий на излучение водорода,
но нет ведь пока никаких доказательств,  что  он  имеет  искусственное
происхождение.  Надо спросить Басова,  зачем он болтает об этом раньше
времени.
     - Э,  не  стоит!  - вяло машет рукой Костров.  - Теперь этого все
равно не поправить.



     К концу дня Галина все-таки заходит к  Басову.  Она  застает  его
мирно  беседующим  с  комендантом  Пархомчуком.  Пархомчук чрезвычайно
любознателен. Его интересует буквально все, особенно астрономия.
     Галине нравится этот бодрый, по-военному подтянутый человек, хотя
в последнее время у него вошло в привычку на любую просьбу отвечать  в
мрачном тоне: "Ладно, сделаю, если буду жив..."
     На вопрос, чем вызвана такая неуверенность в собственном будущем,
он  изрекает:  "Долго ли в наше время инфарктов и термоядерного оружия
отдать концы?"
     С Басовым,    судя   по   всему,   он   ведет   сейчас   какую-то
глубокомысленную беседу. Галина слышит:
     - А что,  Михаил Иванович,  здорово,  пожалуй,  поумнеют люди лет
эдак через пятьсот?  Я ведь по себе вижу.  Ну что я  знал,  работая  в
пожарной  команде?  Разве  мыслимо  даже  сравнить  те мои примитивные
познания с  тем,  что  я  тут  у  вас  постиг?  Имел  я  разве  полное
представление,  что такое Галактика, к примеру, или Метагалактика? А о
таких терминах, как альфа и бета магнитноионных компонент, и не слыхал
даже. Подумать только, какие это слова! А техника ваша? Параболические
рефлекторы, синфазные антенны с полуволновыми диполями, экваториальные
установки.  Вот  я  и интересуюсь,  что же будет с человечеством через
пять веков?
     - Кто-то из зарубежных ученых,  - усмехается Басов, - на подобный
вопрос ответил примерно так:  лет через пятьсот человек по  уму  будет
настолько  превосходить современных людей,  насколько современные люди
превосходят корову.
     Пархомчук счастливо   улыбается.   Видимо,  его  восхищает  такая
перспектива.  Но тут уже Галина не выдерживает и решает вмешаться в их
ученый разговор.
     - А  знаете,  что  ответил  на  подобный  вопрос   небезызвестный
специалист  по  вопросам  возникновения  и  развития  жизни  на  Земле
академик Опарин? Он сказал, что, думая о будущем, не мешает оглянуться
и на прошлое. Не пятьсот, а почти две с половиной тысячи лет назад жил
такой человек,  как Аристотель.  И если мы станем сравнивать мощь  его
ума с умственными способностями некоторых наших современников,  с теми
даже,  у которых звания кандидатов наук,  - Галина  бросает  при  этом
быстрый  взгляд  на Басова,  - то вряд ли это сравнение будет в пользу
последних.
     - Вы идите,  Остап Андреевич, займитесь тем, что я вам поручил, -
поспешно обращается Басов к Пархомчуку.  - И  завтра  чтобы  все  было
готово.
     - Если буду жив,  Михаил Иванович, - недовольно бурчит комендант,
которому очень хочется еще немного пофилософствовать.
     Как только  муж  и  жена  остаются  одни,   Галина   без   всяких
предисловий спрашивает:
     - Зачем ты рассказал  американцам  о  каких-то  успехах  Климова,
Михаил? Ничего ведь не известно пока...
     - А я лично уже сейчас ни в чем не сомневаюсь. Уверен, что Климов
принял именно тот сигнал, за которым мы так долго охотились.
     - А если не тот?
     - Ну,  так  ведь  я  им об этом предположительно...  И потом,  не
столько для них,  сколько для самого же Климова, чтобы он понимал, как
важно теперь подтвердить сказанное мною дальнейшей работой.
     - Да-а,  - качает головой Галина, - оригинальная у тебя метода. А
они  на  основании  твоего  заявления  черт  знает  что  могут  теперь
написать.  И уже не предположительно, а утвердительно, как о подлинном
факте.  И раструбят об этом,  конечно же,  на весь мир. Они мастера по
этой части.  А  тем  временем  окончательно  выяснится,  что  принятый
Климовым  сигнал  не  искусственного  происхождения.  Что  тогда будем
делать?
     Басова, однако,   не   смущает  такая  перспектива.  Он  отвечает
невозмутимо:
     - Во-первых,  я  не  думаю,  чтобы  американские  ученые были так
недобросовестны.  А во-вторых, если не Климов, так Костров примет этот
искусственный сигнал. У него тоже ведь кое-что нащупывается...
     - Ах,  оставь,  пожалуйста!  Ничего  такого  у   него   пока   не
нащупывается, - сердито прерывает Галина; ей уже не хочется продолжать
разговор.  С каждым  днем  она  все  больше  разочаровывается  в  этом
человеке...
     Скверное настроение не покидает Галину  и  весь  следующий  день.
Очень хочется зайти к Кострову, поговорить с ним, посоветоваться.
     "А не часто ли я захожу к нему в  последнее  время?"  -  мелькает
вдруг тревожная мысль.  Нет,  она не боится, что кто-то может обратить
на это внимание. Ей просто не хочется надоедать Алексею.
     Вспоминается, как  несколько  дней назад,  проходя поздно вечером
мимо домика Кострова, она увидела его у открытого окна и остановилась,
чтобы окликнуть. Ее удивил вид Алексея. Он был небрит, волосы его были
всклокочены,  воспаленные глаза  уставились  куда-то  в  пространство.
Письменный стол перед ним был завален книгами,  журналами, чертежами и
исписанной бумагой.
     Понаблюдав за ним некоторое время, Галина негромко окликнула его,
но он,  видимо,  не узнал ее по  голосу  и,  досадливо  махнув  рукой,
принялся торопливо записывать что-то.  А она ушла,  так и не решившись
окликнуть еще раз.
     И все-таки Галина не может удержаться,  когда снова, проходя мимо
домика Кострова,  видит его кудрявую голову, склоненную над письменным
столом.
     - Добрый вечер, Алексей Дмитриевич! Можно к вам?
     - Вы еще спрашиваете!  - Алексей поднимает голову и вскакивает. -
Заходите же, пожалуйста!
     Он выходит к ней навстречу, широко распахивая двери.
     - Вы от Климова, наверное? Каковы у него успехи?
     Галина неопределенно пожимает плечами:
     - Слишком  мало  данных   пока.   Во   всяком   случае,   ничего,
свидетельствующего  об  искусственном  происхождении этих сигналов,  я
пока не обнаружила. Боюсь даже, что это вообще не обнаружится... Ну, а
у вас что, Алексей Дмитриевич?
     Костров, вздыхая,  собирает со  стола  листы  исписанной  бумаги,
комкает их и бросает в корзину.
     - Давайте-ка лучше чай пить. У меня давно уже чайник буйствует.
     - Хорошо,  - соглашается Галина, - но при условии, что приготовлю
все я сама.  Покажите только, где у вас что. И не уходите, пожалуйста,
от ответа на мой вопрос.
     Пока Галина заваривает чай и достает из  буфета  посуду,  Алексей
задумчиво ходит по комнате.
     - А что,  собственно,  рассказывать?  - произносит он наконец.  -
Разве только то, что и меня начинают одолевать сомнения.
     - Как, уже сомнения? - почти испуганно восклицает Галина.
     - Да,  сомнения,  но  не  разочарование,  - спокойно подтверждает
Алексей,  вглядываясь в настороженные глаза Галины. - Это ведь не одно
и то же.
     - А я очень боюсь этих ваших сомнений.  Откуда они у вас?  Вы  же
так верили в успех,  вы и меня заразили этой верой. Но я-то поверила и
сейчас продолжаю верить слепо...  - Она умолкает и тотчас же добавляет
порывисто:  -  И,  если  уж хотите знать всю правду,  - я больше в вас
верила!  Но ваша-то вера на чем была основана?  Не на одной же  только
интуиции?
     - Да,  не только,  конечно,  - вяло соглашается Костров.  -  Было
кое-что   и  более  существенное.  Очень  обнадеживало,  например,  то
обстоятельство,    что    излучение    это    создавало    впечатление
направленного...  Впечатление...  Тоже,  конечно,  интуиция...  Ну,  а
сомнения оттого,  что все еще отсутствует в этих сигналах модулирующая
функция.   А  вам  лучше  известно,  что  только  она  способна  нести
информацию.
     Галина пододвигает к Алексею чашку:
     - Пейте-ка лучше чай и не слишком  поддавайтесь  сомнениям.  А  я
напомню  вам кое-что из теории информации.  Вы знаете ведь,  что,  чем
выше уровень шумов в канале - в  данном  случае  в  той  среде,  через
которую идет к нам сигнал с Фоциса,  - тем труднее передать информацию
без  значительной  энтропии  ее.  Для   преодоления   этой   трудности
существуют, как известно, помехоустойчивые способы передач. Простейшим
из  таких  способов  является  многократное  повторение  передачи  или
растягивание ее во времени.
     - Так-так,  - задумчиво говорит Костров.  - Вы полагаете, значит,
что  в  данном  случае  каждый  элемент  космического  сигнала  сильно
расчленен и передается длительное время без изменений?
     - Ну да! Сигналу этому нужно ведь пройти колоссальное расстояние,
он ослабляется,  временами испытывает поглощение,  искажается. Будь он
передан в виде короткого импульса,  вообще едва ли дошел бы до нас,  а
если бы и дошел, то исказился бы до неузнаваемости.
     - Да,   весьма  возможно,  что  каждый  элемент  этой  информации
действительно передается нам  непрерывно  длительное  время,  -  после
некоторого  раздумья  соглашается  Костров.  -  Это  дает  возможность
надежнее выделить его из общего шумового фона.
     - Конечно же, Алексей Дмитриевич!
     Галина ждет,  что он встрепенется,  загорится желанием немедленно
что-то   делать,   просто  повеселеет,  наконец.  Но  огонек  надежды,
вспыхнувший было в его глазах, тускнеет.
     - Можно,  значит,  считать,  что положение наше не безнадежно,  -
заключает  он  прежним  бесстрастным  голосом.  -  Не  будем,  однако,
торопиться с окончательными выводами.  Тут еще многое нужно уточнить и
проверить.  И не осуждайте  меня,  пожалуйста,  за  мою,  может  быть,
чрезмерную осторожность.
     Он виновато  улыбается  и  делает  такое  движение,  будто  хочет
коснуться руки Галины.  Но рука его, не дотянувшись, как-то беспомощно
ложится посередине стола.  Тогда Галина сама  порывисто  хватает  руку
Алексея и горячо сжимает ее:
     - Конечно же,  Алексей  Дмитриевич!  Мы  все  будем  проверять  и
уточнять   столько,   сколько  потребуется.  Меня  не  пугают  никакие
трудности.  Я готова работать день и ночь,  лишь бы только мы одержали
победу.  А  вы,  пожалуйста,  не  охладевайте к вашей звезде...  - Она
смущается вдруг и добавляет почти скороговоркой: - К нашему Фоцису!
     Когда она   уходит,   Костров  долго  не  может  успокоиться.  Он
открывает все окна и,  не зажигая света,  неутомимо шагает по кабинету
из угла в угол.
     "Кажется, я  больше  не  выдержу,  -  думает  он.  -  И   почему,
собственно,  я должен сдерживать себя?  Басова мне жалко? А за что его
жалеть?  Чем заслужил он мою жалость?  Стал бы он  разве  раздумывать,
будучи на моем месте..."
     Сколько километров он уже вышагал по комнате?  Может  быть,  пора
закрыть окна и лечь спать? Или пойти сейчас же к Басову и поговорить с
ним откровенно.
     Но при чем здесь,  собственно, Басов? Говорить нужно, конечно, не
с Басовым, а с Галиной. Она порицает своего мужа, говорит о нем резко,
пожалуй,  даже раздражительно,  но разве следует из этого,  что она не
любит его? Напротив, не любя его, Галина была бы равнодушна к нему, не
возмущалась бы так его поступками.
     "Она любит его,  конечно! - убежденно заключает Алексей. - Просто
между ними произошла какая-то случайная размолвка.  Может быть,  Басов
обидел ее чем-то, и она не может ему этого простить..."
     Охваченный благородным порывом,  Алексей решает завтра же пойти к
Галине и попытаться помирить ее с Басовым.



     Галина живет почти в таком же домике,  что и  Костров,  только  в
комнатах  у  нее  уютнее.  Это  тем  более удивительно,  что все в них
заполнено   электромеханическими    моделями    и    "кибернетическими
игрушками".
     Алексей заходит к Галине рано утром, опасаясь, что принятое ночью
решение днем может показаться несерьезным.
     Он застает ее в тот момент,  когда она готовится к игре в "чет  и
нечет"  с релейной машиной.  Подняв глаза на Алексея,  Галина смущенно
улыбается. Говорит, словно оправдываясь:
     - Это не просто забава, Алексей Дмитриевич. В поединках с машиной
много поучительного.  Они ведь ужасно  хитрые,  эти  "машины,  умеющие
играть". Вот мой "Муи", например.
     И она ласково похлопывает по эбонитовой  панели  машины.  Зеленый
огонек лампочки "Муи" сигнализирует о готовности к игре.
     - А они могут перехитрить всякого или только не очень  умного?  -
улыбаясь, спрашивает Алексей.
     - Напротив,  чем умнее противник,  тем больше у машины шансов его
обыграть.  Умный противник непременно постарается ее перехитрить, а ей
ведь только это и нужно.  Попробуйте-ка сыграть с моим "Муи"  хотя  бы
одну партию. Что вы выбираете: "чет" или "нечет"?
     - "Чет", - говорит Алексей.
     - Очень хорошо.  Будем иметь это в виду. А теперь я нажму вот эту
кнопку и тем самым предложу "Муи" самостоятельно сделать выбор из двух
таких  же  возможностей.  Вот видите,  у него зажглась синяя лампочка.
Синяя лампочка у "Муи" означает "нечет".  "Муи" проиграл.  В этом  нет
ничего удивительного: он ведь играет пока наугад.
     Галина нажимает еще какую-то кнопку  на  панели  своего  "Муи"  и
поясняет:
     - Это я сообщила ему результат  игры.  К  сожалению,  у  нас  нет
времени продолжать. Для того чтобы "Муи" "научился" обыгрывать вас, он
должен сыграть много партий.  Но  я  объясняю  вам,  как  "Муи"  этому
"обучается".  Сначала  он  будет  все  время  запоминать  свои  ходы и
результат каждой партии.  Затем станет обнаруживать в этих данных,  по
мере  их  накопления,  закономерности,  источником  которых будет ваша
тенденция играть "разумно" и пытаться перехитрить  машину.  На  основе
этих  закономерностей  он и начнет предугадывать ваши ходы.  Что же вы
улыбаетесь? Не верите?
     - Ну что вы,  Галя!  - смеется Алексей. - Могу даже сообщить, что
почти такая же машина знаменитого кибернетика Клода Шэнона  из  девяти
тысяч сыгранных партий уверенно выигрывает больше половины.
     - Зачем  же  вы  тогда  простачка  передо  мной  разыгрываете?  -
сердится Галина.
     - Мне приятно было слушать,  как вы своего "Муи" расхваливали,  -
признается Алексей. - И не обижайтесь на меня за это, пожалуйста.
     Галина протягивает ему руку:
     - Ладно уж, давайте помиримся!
     А Алексей сокрушенно думает: "Ну как я буду теперь говорить с ней
о Басове? Язык не поворачивается..."
     Он уходит от Галины,  не только  не  поговорив  о  Басове,  но  и
досадуя на себя за такое намерение.
     "Почему, собственно,  именно я должен мирить их?  - угрюмо думает
он, направляясь к аппаратной своего телескопа. - Это их личное дело, и
нечего мне соваться в него..."



     Спустя несколько дней к Кострову  заходит  Басов  с  американским
научным журналом в руках.
     - Вот!  - самодовольно провозглашает он. - Дали-таки информацию о
работе  Климова!  И  ничего  не  исказили!  Высказали только некоторые
сомнения.  "Нам кажется,  что мистер Басов преувеличивает..." -  пишут
они в одном месте.  И несколько подробнее в другом:  "Мы полагаем, что
мистер Басов не лишен чувства фантазии.  Он видит то, чего еще нет, но
что  вполне  вероятно.  И  мы  не порицаем его за это..." Видишь,  как
деликатно!  А  все  потому,  что  это  наши  же  братья-ученые,  а  не
какие-нибудь газетные шакалы.
     Он молчит некоторое время,  переводя дух  и  вытирая  потный  лоб
носовым  платком,  -  видно,  очень  торопился  показать Кострову этот
журнал.
     - Откровенно  тебе признаться,  - продолжает он,  отдышавшись,  -
очень меня беспокоило,  как они подадут эту беседу со мной.  Но, слава
богу,  как говорится,  все обошлось... Ну, будь здоров! Я - к Климову.
Пусть он теперь поднатужится и  докажет  американским  скептикам,  что
ничего мы не преувеличиваем и что мистер Басов не такой уж фантазер.
     Как только он уходит,  Костров  разыскивает  Галину,  намереваясь
рассказать   ей   о   своем   разговоре   с   Басовым,   но  она  лишь
пренебрежительно усмехается:
     - Знаю  уже.  Он  ко  мне первый пожаловал,  - я ведь больше всех
страху на него нагнала. Но я и сейчас не верю, что вся эта история уже
кончилась.  Не могут они упустить такого случая - поставить нас, мягко
выражаясь,  в неловкое  положение.  Ученые,  конечно,  не  будут  этим
заниматься, а журналисты вряд ли проморгают такую возможность.
     И Галина не ошиблась.  Спустя еще  несколько  дней  из  института
астрофизики  в  обсерваторию  поступает  целая  пачка  американских  и
английских газет.  Приносит их на этот раз Пархомчук,  так как  Басова
срочно вызвали в Москву.
     - Видать,  очень нами международная  пресса  заинтересовалась,  -
довольно замечает комендант.  - Вон сколько газет,  и во всех про нас.
Выходим, стало быть, на мировую арену. Пусть знают западники, что "экс
ориэнтэ люкс"1.
                   (1 С Востока (идет) свет (лат).)
     - Это  что  же  такое  будет?  -  спрашивает Галина,  притворяясь
удивленной.
     - Латынь, - невозмутимо поясняет Пархомчук. - Будут еще вопросы?
     - Ну ладно,  идите,  - смеясь,  машет на него рукой Галина.  -  А
знаете,  -  оборачивается  она  к Кострову,  - он забавный.  У входа в
гараж,  в  котором  стоит  наша  единственная  служебная  машина,   он
начертал: "Lasciate ogni speranza voi chentrate"2. На сей раз это хоть
и не латынь,  но не лишено  остроумия,  ибо  служебной  машиной  нашей
никто, кроме Басова, не пользуется.
                (2 "Оставьте  надежду  входящие  сюда"
             (цитата  из  "Божественной комедии" Данте).)
     - Видно,  товарищ директор не видел еще этой  надписи,  -  мрачно
замечает  Костров.  -  Басов  ему  пропишет  Данте.  Давайте,  однако,
посмотрим, что там, в этих газетах.
     - Вам  перевести или вы сами?  - спрашивает Галина,  разворачивая
одну из газет.
     Через несколько  минут  Галина  с  раздражением бросает газеты на
скамью.
     - А что я вам говорила!  - восклицает она. - Вцепились-таки они в
неосторожную фразу Басова.  Что же тогда  американцы  пишут,  если  уж
англичане так неистовствуют?
     - Представьте себе, они ничего в заявлении Басова не опровергают.
Как будто и не думают сомневаться в том,  что мы приняли искусственный
сигнал из Космоса.  Даже поздравляют Басова  и  Климова  с  открытием,
имеющим мировое значение. Понимаете, на что это рассчитано?
     - Еще бы!  - хмурится  Галина.  -  Раздуют  заявление  Басова  до
космических  масштабов,  а  затем  поставят нас в положение хвастунов.
Этим, наверное, рассчитывают вселить недоверие и в другие наши научные
достижения.   Положение,   значит,   куда   более   серьезное,  чем  я
предполагала...
     Костров тоже  откладывает  в  сторону газеты и принимается мрачно
шагать  взад  и  вперед  по  тропинке,  протоптанной  под   березками.
Действительно,  складывается впечатление, что реакционная печать ведет
тщательно продуманную кампанию  с  целью  скомпрометировать  советскую
науку. Выдавая заявление Басова за официальное сообщение Академии наук
Советского Союза,  они в тех же газетах публикуют выдержки  из  статьи
какого-то  астрофизика,  напечатанной  в  "Reviews of Modern Physics".
Астрофизик этот математически доказывает принципиальную  невозможность
радиосвязи   между   планетными  системами  даже  соседних  звезд.  Он
утверждает,  что,  как  бы  узко  ни   был   направлен   радиоимпульс,
рассеивание его на таком расстоянии неизбежно.
     Видимо, для большей убедительности выдержки из этой  статьи  даны
со всем математическим аппаратом.
     Пока Костров  раздумывает  над  прочитанным,   прохаживаясь   под
березками, Галина спокойно сидит на скамье, наблюдая за ним.
     - Долго вы еще будете молчать,  Алексей Дмитриевич?  - спрашивает
она наконец. - Может быть, поделитесь со мной своими мыслями? Мне ведь
интересно знать, о чем вы думаете.
     - Думаю  о  Михаиле Ивановиче,  - неохотно отзывается Костров.  -
Каково ему теперь в Москве?
     - Нашли кого жалеть!  - возмущается Галина,  порывисто вставая. -
Он сам во всем виноват.
     - А вы злая. Он ведь не умышленно...
     - Ну, если бы умышленно, я бы и не то еще о нем скачала. Я всегда
считала вас добрым,  Алексей Дмитриевич,  боюсь, однако, что вы можете
оказаться добреньким.
     Она говорит  это  суровым  голосом,  хмурится и отворачивается от
Кострова.
     "Ого, какая она!" - почти с восхищением думает о ней Алексей.
     - Вы и на меня,  кажется,  начинаете злиться?  -  спрашивает  он,
виновато улыбаясь. - А ведь сейчас не время ссориться.
     - Вот именно!  - решительно встряхивает головой Галина.  -  Более
серьезными делами следует заняться.
     И уходит, не сказав более ни слова.



     Басов возвращается из Москвы поздно  вечером.  Об  этом  Кострову
немедленно сообщает комендант Пархомчук.
     - Вижу,  у вас огонек в окне, - шепчет он. - Ну и подумал, что не
спите  еще.  А побеспокоить вас решился потому,  что Михаилу Ивановичу
нехорошо.
     - Что с ним? - обеспокоенно спрашивает Костров. - Сердце?
     - Да нет. Выпимши он.
     - Как - выпимши?  Он ведь не с банкета возвратился. Ему оттуда не
то что выпимши, а скорее с инфарктом впору вернуться.
     - Это  верно!  -  охотно  соглашается  Пархомчук.  -  Другого  бы
непременно хватила кондрашка,  а он ничего.  Приехал мрачным, конечно,
но в полной норме и тотчас велел Климова вызвать.  А потом,  уже после
разговора с ним,  единолично целую бутылку опустошил. Теперь бегает по
резиденции  своей и поносит самого себя.  Ничтожеством самообзывается,
бездарностью и прочими самокритическими словами.  И ведь слышно все, а
он пока еще директор... Куда же это годится?
     Костров торопливо  набрасывает  на  плечи  макинтош  и  спешит  к
выходу.
     Басов в расстегнутой рубашке,  широко раскинув руки, без движения
лежит  на  диване.  Встревоженный  Костров бросается к нему,  но Басов
сразу же открывает глаза и,  не  меняя  позы,  говорит  почти  трезвым
голосом:
     - Ничего, ничего... Не беспокойся, жив пока.
     - Худо тебе? - участливо спрашивает Костров. - Всыпали там?
     - Где - там?  - будто ужаленный, вскакивает Басов. - Там, - тычет
он  пальцем  в потолок,  - со мной по-человечески разговаривали,  хотя
надо было бы выгнать меня к чертовой матери!  Они ведь  не  знают  еще
всего...  А  этот маньяк Климов!..  - Он вдруг сжимает кулаки и грозит
кому-то  за  окном.  Потом  поворачивается  к  Пархомчуку   и   просит
неожиданно  вежливо:  -  Убедительнейше  тебя прошу,  Остап Андреевич,
оставь ты нас одних. И не подпускай, пожалуйста, никого к моему дому.
     - Слушаюсь,  -  по-военному  отвечает  Пархомчук и,  повернувшись
через левое плечо, почти строевым шагом выходит из комнаты.
     - Садись,  пожалуйста,  -  устало кивает Басов на диван.  - Очень
нужно поговорить с тобой.  Сам хотел  к  тебе  зайти.  Подожди  только
минуточку.
     Он выходит в туалетную.  Слышно, как отфыркивается там, - видимо,
сунул голову под кран.  Возвращается с мокрыми волосами.  Струйки воды
текут по лицу и за ворот рубашки.
     - Чтобы тебе сразу стало все ясно, - говорит он теперь уже совсем
трезвым голосом,  - знай:  у Климова ни  черта  не  получилось.  Я-то,
кретин, ни минуты не сомневался в нем. И в институте всех заверил, что
мы на верном пути,  что  успех  почти  гарантирован.  И  вот  он  меня
обрадовал...   Только   что...   -   Басов  закрывает  лицо  руками  и
всхлипывает.
     Кострову становится жаль его:
     - Ну что ты, Миша... Успокойся, пожалуйста.
     Басов лезет в карман,  достает носовой платок и долго сморкается.
Костров наливает ему воды из графина.  Михаил Иванович молча кивает  в
знак благодарности.
     - Теперь вся надежда только на тебя, - жалко улыбаясь, произносит
он, отпив несколько глотков. - Не подведешь, а?
     - Но ведь ты же не веришь в моего Фоциса.  Он не перспективный, -
пытается пошутить Костров.
     Басов нетерпеливо отмахивается.
     - Я верю тебе во всем,  - возбужденно,  как в лихорадочном бреду,
шепчет он.  - Занимайся любой звездой,  работай  на  любом  телескопе,
привлекай  любых  астрономов  и  астрофизиков  -  все  будет  в  твоем
распоряжении. Мое спасение теперь в твоих руках.
     "Только о себе и заботишься, - уже с неприязнью думает Костров. -
А  престиж  нашей  науки,  которую  ты   же   скомпрометировал   своим
легкомыслием?.."
     Но Алексей еще щадит Басова и молча слушает.
     - Я знаю,  я плохой ученый,  у меня нет таланта исследователя,  -
бичует себя Басов,  доставая  из  шкафа  бутылку  и  разливая  остатки
коньяка в две рюмки.  - Но я хороший администратор.  У меня верный нюх
на талантливых людей.  Я сразу  почувствовал,  чего  ты  стоишь.  Даже
Климов,  который так подвел меня,  тоже ведь талантлив. А Фогельсон? И
не только ученые,  Пархомчук разве плох?  Чудаковат -  это  верно,  но
комендант незаменимый.  Давай же выпьем,  Алексей, за твои успехи и за
мое спасение!
     Костров качает головой и отодвигает от себя рюмку:
     - Нет,  Михаил.  Я пить не буду и  тебе  не  советую.  Ты  и  так
достаточно выпил.
     - Ладно,  не пей.  Я не настаиваю.  А за меня  не  беспокойся,  я
привык.  Пью тайком каждую ночь...  и все из-за нее...  - Он кивает на
портрет Галины, стоящий у него на столе. - Ты можешь презирать меня за
это...
     Костров поднимается,  но  Басов,  торопливо  выпив   обе   рюмки,
останавливает его:
     - Погоди, еще что-то скажу...
     Он ищет,  чем бы закусить,  но,  не найдя ничего,  дрожащей рукой
сует в рот давно потухшую папиросу.
     - По-моему, - шепчет он, - она к тебе неравнодушна, и я...
     - Ну знаешь ли!..  - возмущенно прерывает его  Костров  и  делает
такое движение, будто хочет дать Басову пощечину.
     Но сзади кто-то осторожно берет его за руку,  и он  слышит  почти
спокойный голос Галины:
     - Не стоит мараться, Алексей Дмитриевич.
     Вырвав руку, Костров торопливо идет к выходу и хлопает дверью.
     ...Он долго не может заснуть в эту ночь.  "Завтра же попрошусь  у
Петра   Петровича   в  другую  обсерваторию.  В  конце  концов,  вести
наблюдение за Фоцисом можно не только под  Москвой.  Почему  я  должен
торчать именно тут, ставя в неловкое положение и Галину и себя?.."



     Утром, едва  Костров  успевает  принять  душ  и  одеться,  к нему
вбегает запыхавшаяся Галина.
     - Алексей  Дмитриевич!  - с трудом переводя дух,  радостно кричит
она.  - Рогов принял излучение со стороны Фоциса на новой волне!  А на
волне двадцать один оно больше не принимается!..
     Не расспрашивая ни о чем,  мгновенно забыв  о  ночном  разговоре,
Костров выбегает из дома.  Галина едва поспевает за ним.  Их встречает
улыбающийся Рогов.
     - Ну что? - отрывисто спрашивает Костров.
     - Излучение с абсолютно тем же  профилем  принимается  теперь  на
волне двадцать сантиметров, Алексей Дмитриевич!
     - Ну-ка, дайте я сам посмотрю.
     Он торопливо   входит  в  аппаратную  и  склоняется  над  экраном
осциллографа.   Потом   внимательно   просматривает   длинные    ленты
осциллограмм.  Галина  стоит  сзади  него  и  затаив дыхание следит за
каждым его движением.
     - Да,  действительно,  - задумчиво говорит Костров, - похоже, что
профиль тот же. Однако надо еще многое уточнить...
     В тот  же  день  в  обсерваторию  приезжает заместитель директора
астрофизического института Петр  Петрович  Зорницын.  В  сопровождении
Басова  и  Пархомчука  он  обходит  аппаратные и лаборатории,  подолгу
беседует с радиооптиками и астрофизиками.  Возле антенны  Кострова  он
оборачивается к сопровождающим:
     - Спасибо вам, товарищи. Можете быть свободны. Занимайтесь своими
делами.
     С Костровым и  его  помощником  Сергеем  Роговым  он  здоровается
особенно приветливо. Тепло пожимает руку Галины.
     - Ну-с, каковы у вас успехи?
     - Кое-что  намечается,  -  сдержанно  отвечает  Костров и коротко
докладывает, в чем видит он наметившийся успех.
     - Значит,   вы   полагаете,   что   принимаемое   вами  излучение
искусственного происхождения?
     - Есть  основание так думать,  Петр Петрович.  Видите,  каков его
профиль?  Разве можно сравнить его с профилем  естественных  излучений
космического пространства?
     - Да,  пожалуй,  -  соглашается  Петр  Петрович.  -  Однако   это
излучение все еще не несет пока никакой информации.
     - А изменение длины волны на один сантиметр? - спрашивает Галина.
-  Информацию  можно  ведь  передать  не только модулируя волну,  но и
изменяя ее частоту.
     Заместитель директора вопросительно смотрит на Кострова.  Алексей
вполне разделяет смелую мысль Галины.
     - Это   действительно  может  быть  именно  так,  Петр  Петрович.
Амплитудная  модуляция  волн  космических  радиоизлучений   подвержена
большим   искажениям,   тогда  как  длина  их  регистрируется  нами  с
безукоризненной точностью.
     - Ну  что  же,  будем  полагать в таком случае,  что вы на верном
пути, и запасемся терпением. А пока примите мои поздравления с первыми
успехами.
     Он вновь  пожимает  всем  руки.  Галина,  поняв,  что  ему  нужно
остаться  наедине  с  Костровым,  делает знак Рогову,  и они незаметно
выходят из аппаратной.
     - Очень толковая у вас помощница, - замечает Петр Петрович.
     - Да, очень. Но она ведь не только мне помогает.
     - Сейчас  важно,  чтобы  она и вообще весь коллектив обсерватории
помогал в основном вам,  Алексей  Дмитриевич.  Надеюсь,  вы  понимаете
сложившуюся  ситуацию  и  ту ответственность,  которая ложится на вашу
группу и на вас лично в связи с этим?
     - Да, конечно, Петр Петрович.
     - Вот  и  отлично.  Учтите,  что  в  успехе  ваших   исследований
заинтересован  не только наш институт,  но и Академия наук.  Я бы даже
сказал, вся наша наука.
     Как только  заместитель  директора уходит,  Галина возвращается к
Кострову. У входа в аппаратную она сталкивается с Пархомчуком.
     - Что  вы тут делаете,  Остап Андреевич?  - строго спрашивает она
коменданта.
     - Прикидываю,   каким  образом  лучше  всего  окружить  вниманием
товарища Кострова,  - озабоченно сообщает Пархомчук.  - Имеется  такая
установка от начальства.
     - Ну, и что же вы придумали?
     - Изучим этот вопрос досконально, - уклончиво отвечает Пархомчук,
- чтобы охватить весь комплекс его потребностей.
     - А наших?
     - И ваших.  Но вы все  идете  теперь  под  его  маркой  -  группа
Кострова,  костровцы,  так сказать.  Вас,  костровцев,  я вообще люблю
больше,  чем другие группы. И вот решил для начала разбить перед вашей
антенной цветочную клумбу.  На ней будет красоваться девиз, написанный
живыми цветами:  "Per aspera ad astra",  что означает "Через тернии  к
звездам"! Не плохо, а? К тому же, чистейшая латынь.
     Галина смеется и спешит в аппаратную.
     Группа Кострова  уже  в сборе.  Астрофизики Сергей Рогов и Максим
Мартынов сидят на широких подоконниках.  Радиотехник Бойко стоит рядом
с  ними,  прислонясь  к  пульту с измерительными приборами.  Костров у
стола перелистывает  дневники  наблюдений.  Когда  входит  Галина,  он
пододвигает ей стул и садится за свой рабочий стол.
     - Начнем,  товарищи,  -  говорит  он.  -  Сережа,  я  просил  вас
ознакомиться с работами Брейсуэйта. Вы готовы?
     Рогов достает тетрадь и торопливо листает ее.
     - Результаты  наблюдений  Брейсуэйта  за  радиоизлучением  Фоциса
таковы: с начала ноября и до первого декабря прошлого года он довольно
отчетливо  принимал излучение на волне двадцать один сантиметр с таким
же профилем,  как и у нас. Затем начались помехи, в которых сигналы на
этой  волне совершенно растворились.  Брейсуэйту не удалось избавиться
от фона в течение всего декабря.  В январе  помехи  снизились,  однако
принять  излучение на волне двадцать один сантиметр так и не удалось в
течение всего января.
     - А  он  интересовался только этой волной?  - подсчитывая что-то,
спрашивает Костров.
     - Нет,  не только этой. Он прощупал весь спектр радиоизлучений на
волнах  от  одного  до  тридцати  сантиметров.  А  в   феврале   снова
зарегистрировал  излучение  с  тем  же профилем на волне двадцать один
сантиметр.  В марте опять все растворилось в помехах. Помехи несколько
ослабли лишь во второй половине апреля, но излучение на волне двадцать
один  сантиметр  снова  бесследно  исчезло,  хотя  к   этому   времени
Брейсуэйту   удалось   сконструировать   такую   аппаратуру,   которая
обеспечивала  уверенный  прием  даже   при   наличии   шумового   фона
значительно  большей  интенсивности.  -  Рогов  захлопывает  тетрадь и
скороговоркой заканчивает:  - На этом терпение  Томаса  Брейсуэйта,  а
вернее дирекции радиообсерватории,  в которой он работал, иссякло. Они
жаждали  быстрого  успеха  и  приказали  Брейсуэйту  заняться  другими
звездами.  На  Фоцисе  же  был  поставлен  крест,  так  как ни один из
параметров его изучения - ни амплитуда, ни фаза, ни частота - не несли
никакой информации.
     - Точь-в-точь как у нас! - возбужденно восклицает Мартынов, давно
уже считающий исследования Фоциса безнадежными.
     - Да,  до недавнего времени,  - поворачивается к нему Костров.  -
Ибо секрет тут,  видимо,  не в модуляциях волны.  Однако и постоянство
формы этой волны тоже,  конечно,  не случайно. Оно невольно привлекает
внимание,  наводит на мысль о возможной искусственности сигнала. Разве
не поэтому  заинтересовались  радиоизлучением  Фоциса  и  мы  и  Томас
Брейсуэйт?
     Он вспоминает,  каких   ухищрений   стоило   выделить   из   шума
космических  помех  эту волну,  не несущую никакой информации,  кроме,
может быть,  одного только сигнала:  "Внимание".  Нужно было терпеливо
улавливать слабую энергию ее импульсов и,  пользуясь их однородностью,
"наслаивать" в специальных накопителях  -  электронно-лучевых  трубках
"памяти"  -  до тех пор,  пока импульсы эти не выделились отчетливо из
радиошумов космического пространства.
     И этот  упрямец  и скептик Максим Мартынов вложил в работу группы
немало   изобретательности,    совершенствуя    приемную    аппаратуру
радиотелескопа.  Почему же теперь не хочет он понять принципа передачи
информации теми, кто обитает на одной из планет Фоциса? Может быть, не
понимают этого и другие?
     Но Костров так и не успевает ничего объяснить своим  сотрудникам,
его опережает Рогов:
     - Нам все понятно,  Алексей  Дмитриевич.  Информация  со  стороны
Фоциса  передается,  конечно,  не модулирующей функцией,  а изменением
длины волны.
     - Как  же,  однако,  смогут  они  передать  нам  что-нибудь таким
способом?  -  спрашивает   коренастый,   рыжеволосый   и   веснушчатый
радиотехник Бойко.  - Теперь нужно,  значит, ожидать передачи на волне
девятнадцати или двадцати двух сантиметров?  До  каких  же  пор  можно
уменьшать или увеличивать длину этих волн? Такие известные физики, как
Филипп  Моррисон  и  Джузеппе  Коккони,  утверждают,  что  космические
радиопередачи  можно  вести лишь на волнах длиною не менее одного и не
более тридцати сантиметров.  Что же,  наши друзья с  Фоциса  и  будут,
значит, вести передачу на всех этих волнах по очереди?
     То, что  говорит  Бойко,  известно  всем,  и  тем  не  менее  все
настороженно поворачиваются к Кострову.
     - Позвольте мне,  Алексей  Дмитриевич?  -  просит  Галина  и,  не
дожидаясь разрешения,  продолжает: - Зачем им передавать информацию на
всем диапазоне?  Они могут вести любую передачу на волнах  всего  двух
частот - на длинах в двадцать один и в двадцать сантиметров.
     - Как  же  это?  -  недоумевает  Бойко,  приглаживая  свою  рыжую
шевелюру.
     Все невольно улыбаются, а Рогов спрашивает:
     - Бинарная система?
     - Ну да!  - восклицает  Галина.  -  С  помощью  двоичной  системы
счисления.  Двадцать  в  этом  случае  будет нолем,  а двадцать один -
единицей,  или наоборот. С помощью этих двух знаков - ноля и единицы -
можно,  как вам известно, вести такой же счет, как и с десятью знаками
общепринятой у нас и довольно устаревшей  теперь  десятичной  системы.
Все наши счетные машины работают именно по этой двоичной системе...
     - Ладно,  это понятно,  - недовольно прерывает Галину Бойко.  - А
вот  где  доказательства  того,  что информацию с Фоциса действительно
передают по бинарной системе?
     - Тут уж придется запастись терпением,  - смеется Костров,  очень
довольный,  что Галина так просто все объяснила.  - И  терпения  этого
потребуется нам, видимо, немало.



     Терпения действительно потребовалось много.  Гораздо больше,  чем
было  его  у  некоторых  членов  группы  Кострова.  Радиооптик  Максим
Мартынов,  например, уже на третий день является к Кострову и смущенно
заявляет:
     - Вы  уж извините меня,  Алексей Дмитриевич...  Очень не хотелось
говорить вам этого,  но ведь вы меня знаете - не  могу  я  сидеть  без
дела.  Я привык придумывать новое,  совершенствовать, искать... Искать
сколько угодно долго,  но не сидеть сложа руки.  А вы,  как я понимаю,
намерены главным образом ждать.
     - Да,  ждать, - подтверждает Костров, и брови его сурово сходятся
у переносицы.  - Ждать,  чтобы убедиться наконец, на верном ли мы пути
или   допустили   ошибку.   А   потом   либо   снова   поиски,    либо
усовершенствование   достигнутого.   Разве  вас  не  устраивает  такая
перспектива?
     - Устроила бы,  если бы все это начать сегодня же.  Я имею в виду
перспективу поиска или усовершенствования,  - чистосердечно признается
Мартынов.
     Костров хмуро молчит некоторое время,  потом, вздохнув, заключает
с явным сожалением:
     - Ну что ж, не смею удерживать. Если вас не интересуют результаты
того дела, в которое вложили столько сил и вы лично и все те, с кем вы
работали,  то вам действительно лучше уйти.  Значит, плохо вы верили в
то, что делали...
     Мартынов энергично мотает головой:
     - Нет,  нет,  Алексей  Дмитриевич!  Неправда  это!  Я  все  время
искренне верил и сейчас верю,  что мы примем искусственный  сигнал  из
Вселенной.  Потому и не ухожу из обсерватории,  хотя мне делали немало
заманчивых предложений.  Я и теперь остаюсь здесь,  с  вами,  перехожу
только к Климову.
     - Он снова взялся за дзету Люпуса?
     - В  том-то  и  дело,  что уже не дзета Люпуса его интересует,  -
переходит почему-то на шепот Мартынов.  - Теперь  его  занимает  альфа
Кобры.
     - Странно, - пожимает плечами Костров. - С чего бы это?
     - В  какой-то мере привлекают его подходящий спектральный класс и
другие физические данные этой звезды.  Но главное  не  в  этом.  Басов
сообщил  мне,  что на альфе Кобры сосредоточили внимание и американцы.
Они "прослушали" в радиусе пятидесяти световых лет почти  все  звезды,
близкие  по  спектральному  классу  к Солнцу,  и остановились на альфе
Кобры...
     - Так-так...  -  задумчиво произносит Костров.  - Опять,  значит,
Басова залихорадило?  Американцев, стало быть, хочет опередить. Ну что
ж, желаю вам удачи!
     В тот же день,  встретившись с Галиной,  Алексей сообщает  ей  об
уходе Мартынова.
     - Не огорчайтесь,  Алексей  Дмитриевич,  -  ласково  утешает  его
Галина и осторожно берет под руку. - Жаль, конечно, что ушел Мартынов,
но теперь мы и без него обойдемся.
     - А другие? Могут ведь сбежать от нас и Рогов с Бойко...
     - Эти не сбегут.
     - По какой же такой причине?
     - Из-за меня.
     - Из-за вас?
     - Вы  не  очень  наблюдательны,  Алексей  Дмитриевич,  -  смеется
Галина.
     - Ах, вот оно что!
     - Но  я тут ни при чем,  - спешит объявить Галина.  - Между нами,
конечно,  ничего не было и быть не может.  А их отношение  ко  мне  не
тяготит меня,  потому что они очень хорошие,  я бы даже сказала, очень
чистые молодые люди.
     - Вы так говорите об их молодости,  будто сами намного старше,  -
невольно улыбается Костров.
     - Ну, а сколько же мне по-вашему?
     - Двадцать три и уж никак не больше двадцати  пяти,  -  не  очень
уверенно  произносит  Костров,  опасаясь,  что,  может  быть,  слишком
завысил ее возраст.
     - Вот уж не думала,  что выгляжу такой... - Галина не оканчивает,
пожимает плечами, торопливо уходит куда-то.
     А Костров   снова   принимается   за   расчеты.   Нужно  хотя  бы
приблизительно подсчитать, сколько времени следует ждать подтверждения
догадки Галины.  Если разумные существа,  обитающие на одной из планет
Фоциса,  действительно передают радиосигналы, рассчитанные на прием их
нашей  планетой  или  кем-либо  еще в космическом пространстве,  то не
только в самых этих сигналах,  но и в  периодичности  их  должна  быть
какая-то система. В чем же может она заключаться?
     Прежде всего,  очевидно, в длительности передачи каждого сигнала.
Сколько  времени  ведут они передачу на волне двадцать один сантиметр?
Продолжительнее ли она,  чем на волне двадцать  сантиметров?  Пожалуй,
длительностью они не должны отличаться друг от друга.  Нужно,  значит,
установить возможно точнее,  сколько времени продолжается передача  на
каждой из этих волн.
     У Кострова записано,  когда они приняли первую передачу на  волне
двадцать  один  сантиметр.  Впервые  она  была зарегистрирована пятого
апреля.  Прием ее прекратился из-за сильных  помех  двадцать  девятого
апреля.  Все  это  время совершенствовалась аппаратура.  Когда наконец
удалось  сконструировать   более   чувствительную   антенну,   заметно
уменьшились и помехи.  Однако вплоть до первого июня принять ничего не
удалось.
     С первого  по тридцатое июня прием велся вполне удовлетворительно
и все время на  волне  двадцать  один  сантиметр.  Волна  переменилась
только тридцатого,  и вот уже четвертый день прием ведется на двадцати
сантиметрах.  Сколько  продлится  этот  период,  неизвестно,   но   от
продолжительности его зависит многое.  Кострову кажется даже,  что это
вообще решит всю проблему.
     Очень скоро,  однако, приходится отказаться от такой утешительной
мысли.  Разве  есть  какая-нибудь  гарантия,  что  передаваемые  цифры
космического кода состоят из точно чередующихся нолей и единиц?  Могут
ведь быть  и  такие,  в  которых  ноли  и  единицы  не  чередуются,  а
повторяются.  Число двенадцать,  например,  состоит в бинарной системе
счисления из двух единиц и двух нолей (1100).  Зато,  если передача на
волне  двадцать  сантиметров  продлится  половину того времени,  какое
велась на волне двадцать  один  сантиметр,  станет  очевидным,  что  в
первом  случае  переданы две единицы,  а во втором - только один ноль.
Для того чтобы уточнить это, необходимо время.
     Время... Как  часто проносится оно незаметно и как тянется всякий
раз, когда хочется его поторопить. Попробуй-ка дождись спокойно, когда
пройдут,  наконец,  эти  десять  дней,  которые  могут  решить загадку
космической передачи...



     Проходит еще одна неделя,  а прием космического радиоизлучения на
волне двадцать сантиметров по-прежнему устойчив.
     - Сколько мы уже принимаем на этой волне?  -  спрашивает  Костров
Сергея Рогова,  будто сам этого не помнит; просто ему все кажется, что
он сбился со счета.
     - Одиннадцатые  сутки,  Алексей  Дмитриевич,  -  угрюмо  отвечает
Рогов.  Он самый молодой из научных  работников  обсерватории,  и  ему
особенно  не терпится получить хоть какой-нибудь результат.  - Если на
этой волне передается столько же знаков,  сколько и на предыдущей,  то
через четыре дня все выяснится.
     - В том  случае,  конечно,  если  за  этим  последует  пауза,  по
длительности которой можно будет определить продолжительность передачи
сигнала. Боюсь, что это может оказаться не таким уж простым делом, - с
невольным вздохом произносит Галина, всматриваясь в змеящуюся линию на
экране осциллографа.
     Костров задумчиво смотрит на русоволосого,  голубоглазого Рогова.
Нравится ему этот юноша,  простой,  трудолюбивый,  неутомимый. Сутками
без отдыха может он дежурить в аппаратной,  наивно опасаясь, что стоит
только ему хоть на секунду отойти от осциллографа,  как придет  именно
тот  сигнал,  с  помощью  которого  тотчас  же  будет  разгадана тайна
космической радиопередачи...
     Присутствие Галины нисколько не смущает его.  Он не краснеет и не
робеет при ней,  лишь  как-то  преображается  весь.  С  его  простого,
открытого лица почти не сходит счастливая улыбка,  и кажется,  что ему
ничего больше не нужно, только бы видеть Галину рядом с собой.
     - Ну, а что там у наших коллег? - спрашивает Галину Костров, имея
в виду группу Климова.
     - Срочно  осваивают  новую  антенну.  Возлагают  на  нее  большие
надежды.  Басов все торопит их,  боится, что, пока они будут осваивать
новую технику, американцы смогут наладить двухстороннюю связь с альфой
Кобры.
     - А у американцев как?
     - И их тоже лихорадит.
     - По поводу интервью Басова шумят еще?
     - Шумят, но сенсация эта заметно выдыхается.
     Вечером к  Кострову  заходит Басов.  Все эти дни он вел себя так,
будто между ними ничего не произошло.  Интересуется,  как  идут  дела.
Алексей без особого энтузиазма рассказывает ему о том,  что достигнуто
и на что он надеется в недалеком  будущем.  Чувствуется,  однако,  что
Басова все это не очень вдохновляет.
     - В общем,  история,  значит, довольно длинная. Не на один месяц,
во всяком случае, - не скрывая разочарования, заключает он. - А ведь о
нас черт знает что за границей пишут.  Нужно, значит, поторапливаться.
Все  надежды  возлагаю  теперь  только  на альфу Кобры.  Думаю,  что с
помощью нового телескопа нам удастся основательно "прослушать" ее. Так
что уж ты не обижайся, что я тебе не смогу большого внимания уделять У
нас теперь как на фронте: все внимание в направлении главного удара. А
главный  удар  мы  нанесем  по альфе Кобры.  - И он торопливо уходит в
сторону радиотелескопа Климова.
     В последнее  время  все  чаще  навещает группу Кострова комендант
Пархомчук.
     - Вы на меня не обижайтесь, что я не сдержал обещания, - смущенно
говорит он Кострову.
     - Какого обещания? - не понимает Костров.
     - А насчет терний и звезд.
     - Пэр аспэра ад астра,  - смеясь, поясняет Галина. - Это он хотел
такую клумбу перед нашей антенной разбить.
     - Вот  именно,  -  виновато улыбается Пархомчук.  - Велено вообще
латынью больше не баловаться.
     - Это  в  связи с оставлением надежды всяким,  посягающим на нашу
служебную машину? - усмехается Костров.
     - Да,  из-за  этого  самого  "Ляшьятэ  оньи спэранца..." - угрюмо
кивает  комендант.  -  Это,  конечно,  не  совсем  латынь,  но   я   и
чистокровную латынь знаю. Вот сегодня только выучил: "Фэци квод потуи,
фациант мэлиора потэнтэс".  Это значит:  "Я сделал все,  что мог,  кто
может,  пусть  сделает  лучше".  Здорово,  правда?  Когда-нибудь я это
самому Михаилу Ивановичу скажу, когда невмоготу станет служить у него.
Не  в силах я за сменой его лидеров поспевать.  Никогда не знаешь,  на
кого ориентироваться. На вас-то я по личному, сердечному, так сказать,
влечению ориентируюсь,  невзирая на указания начальства.  А вот другие
мне не всегда ясны.
     ...Последний день   перед  четырнадцатым  июля  тянется  особенно
долго.  Костров места себе не находит.  А ночью  остается  дежурить  в
аппаратной,  хотя  очередь  Рогова.  Не  обращая  внимание на протесты
Сергея, он занимает пост.
     Тонкий электронный   лучик   вот   уже   несколько  часов  подряд
однообразно вычерчивает на  экране  осциллографа  все  одну  и  ту  же
зубчатую линию.
     Устав наблюдать за нею,  Алексей выходит к радиотелескопу.  Долго
стоит  под  его  огромной  параболической чашей.  Небо над его головой
сияет  всеми  драгоценностями  летних  созвездий.  В   южной   стороне
красуется   "летний   треугольник",   образованный  Денебом,  Вегой  и
Альтаиром.  Выше их - Геркулес.  А оранжевый Арктур уже  склоняется  к
закату. Восходят на востоке звезды Пегаса и Андромеды. А вот и Фоцис -
еле заметная  желтая  песчинка.  Он  не  спеша  взбирается  к  зениту.
Неотступно  следует  за  ним рефлектор радиотелескопа,  процеживая его
радиоизлучения сквозь гигантское сито своего ажурного зеркала.
     Величественный вид  звездного неба успокаивает Алексея.  Он долго
смотрит,  запрокинув голову,  и вдруг чувствует,  как кто-то осторожно
дотрагивается до его плеча.
     Он не вздрагивает и  не  оборачивается,  хотя  прикосновение  это
неожиданно.
     "Галина..." - мгновенно проносится в его сознании.
     Да, это Галина. Черноволосая, смуглая, в темном платье, она почти
не видна в ночной тьме,  но Алексей ощущает  ее  близость  всем  своим
существом и с трудом сдерживает желание порывисто повернуться к ней.
     - Это я,  Алексей Дмитриевич,  - слышит он ее тихий голос.  -  Не
напугала я вас?
     - Нет, Галя, не напугали...
     Ему хочется добавить еще,  что, напротив, она обрадовала его и он
готов теперь стоять тут всю ночь,  лишь бы чувствовать на своем  плече
ее  маленькую  руку.  Но он не говорит больше ни слова и не шевелится,
опасаясь, что Галина может уйти так же неожиданно, как и пришла.
     Минута за  минутой  проходит  в молчании,  а Алексей все никак не
может придумать,  что бы  такое  сказать  Галине.  И  ему  не  хочется
говорить,   он   действительно  стоял  бы  так  хоть  целую  вечность,
прислонившись к холодной металлической опоре антенны,  ощущая у своего
плеча теплое плечо Галины.  Но ему кажется, что, если он не заговорит,
она обидится.
     Молчание, однако, нарушает сама Галина.
     - Мы с вами ни разу еще не говорили ни о чем, кроме астрономии, -
задумчиво,  будто  размышляя  вслух,  произносит  она.  -  Почему это,
Алексей Дмитриевич?
     - Потому,  наверное,  что  со  мной не очень интересно говорить о
чем-либо ином, - каким-то чужим, угрюмым голосом отзывается Алексей. -
Что, собственно, может интересовать вас в моей персоне?
     - Все!  - тихо говорит Галина.  - Мне  интересно  знать,  что  вы
любите, кроме науки, о чем мечтаете, чему завидуете?
     - Поверьте, Галя, - вздыхает Алексей, - все это ужасно скучно.
     - Ну,  если личная ваша жизнь такая уж тайна,  не буду вас больше
беспокоить.
     И Галина  отодвигается  от него,  намереваясь уйти,  но Алексей с
неожиданной для себя  порывистостью  поворачивается  к  ней  и  крепко
хватает ее за руки.
     - Куда же вы?..  Я ведь вам правду сказал.  Никаких тайн  в  моей
личной   жизни   нет,   она  действительно  очень  скучная.  Если  она
представляет для вас хоть какой-то интерес,  извольте...  -  Он  вдруг
замечает,  что  говорит  слишком  горячо и взволнованно,  и,  стараясь
скрыть свое смущение,  продолжает уже в ироническом  тоне:  -  Начнем,
пожалуй,  с кое-каких анкетных данных. Год рождения вы уже знаете, так
как присутствовали на моем "юбилее" и даже произносили по этому поводу
какую-то речь.  Потом - не после "юбилея",  конечно, а через некоторое
время после рождения - окончил я среднюю школу. Затем институт, работа
в   одной   из   обсерваторий,   аспирантура,   кандидатская  степень.
Специализация в области радиоастрономии в Бюраканской астрофизической,
потом в Пулкове. И наконец здесь, под руководством небезызвестного вам
товарища  Басова.  На  вопрос  о  семейном  положении   отвечу   самым
лаконичным образом: холост. Вот и все. Как видите, сплошная проза.
     - А поэзии так,  значит,  и не было?  Нисколько?  -  улыбается  в
темноте Галина.
     Алексей молчит некоторое время,  задумчиво глядя  в  небо,  потом
продолжает уже серьезно:
     - Была,  конечно, и поэзия. Был влюблен в хорошую, умную девушку.
Надеялся на взаимность,  а она полюбила другого. Бывает и так... Очень
это меня потрясло - уж слишком неожиданным оказалось.  Заболел даже. А
потом  долго находился в состоянии какой-то апатии.  Нет,  не думайте,
что возненавидел людей и  даже  женщин,  просто  стал  равнодушным  ко
всему, кроме науки.
     - Ну, а теперь?
     - Теперь  выздоровел,  кажется.  Время сделало свое дело.  Считаю
даже,  что все  это  было  для  меня  хорошей  наукой  -  излечило  от
самоуверенности.  Вот  и  выложил  вам все,  как на духу.  Теперь ваша
очередь исповедоваться.
     - Ну  что  же,  -  вздыхает  Галина.  - Поведаю и я историю своей
жизни. Примите ж исповедь мою, себя на суд вам отдаю...
     Но ей так и не пришлось в ту ночь ничего поведать.  Из аппаратной
неожиданно выбегает Рогов и кричит  каким-то  неестественным,  хриплым
голосом:
     - Алексей Дмитриевич, сюда, скорее! Прием прекратился!..
     - Откуда вы здесь, Сережа? - удивляется Костров.
     - Не мог я,  понимаете,  - смущенно оправдывается Рогов.  - Разве
можно было спокойно спать в такое время?
     Галина первой  вбегает  в  аппаратную  и   бросается   к   экрану
осциллографа.
     - Очень важно было засечь  точное  время,  -  торопливо  поясняет
Рогов. - Не упустить этого мгновения.
     - Конечно же, все это очень важно, Сережа, - спокойно соглашается
Костров,  хотя он и недоволен чрезмерной нервозностью Рогова. - Только
вам незачем было так волноваться.  Вы же знаете,  что наша  аппаратура
"не прозевает" и зафиксирует все точнее нас с вами.
     - Это верно,  Алексей Дмитриевич,  - смущенно переминается с ноги
на  ногу  Рогов.  -  Но  ведь  то аппаратура,  а это надо собственными
глазами увидеть...
     Конечно, нужно   было   бы  увидеть  такое  событие  собственными
глазами. Костров и так уже досадует на себя за то, что пропустил такой
момент, но Рогову не следовало напоминать ему об этом.
     - Значит,  победа,  Алексей  Дмитриевич!  -  радостно  восклицает
Галина, крепко, по-мужски, пожимая руку Кострова.
     Алексей и сам готов торжествовать победу и от радости расцеловать
Галину  и  Сергея,  но  он  сдерживает  себя  и  замечает  слишком  уж
рассудительно, как кажется Галине:
     - Рано  еще  торжествовать.  Необходимо  прежде проверить все еще
раз,  чтобы не повторить ошибку Басова.  Убедительно вас  прошу:  пока
никому ни слова об этом.



     Весь следующий  день группа Кострова занята сверкой осциллограмм,
уточнением показаний хронометра, сложными расчетами.
     Без устали  работают  и электронно-счетные машины Галины.  Лишь к
исходу дня удается  закончить  работу.  Установлено,  что  космическая
радиопередача  на  волне  двадцать  один  сантиметр  велась  в  апреле
шестьсот девяносто шесть часов пятьдесят минут. Затем она прекратилась
из-за  помех.  Неожиданно  возобновилась  в  июне  на  той  же волне и
продолжалась семьсот двадцать часов тридцать минут двадцать секунд.  В
начале  июля  произошел  переход  на  волну двадцать сантиметров.  Эта
передача  велась  триста  шестьдесят  часов  пятнадцать  минут  десять
секунд,  то  есть  ровно  половину  того  времени,  в течение которого
длилась передача на волне двадцать один сантиметр.
     - Это  дает  нам  основание  предположить,  -  заключает Костров,
проверив расчеты,  произведенные Галиной и Роговым,  - что в  июне  на
волне  двадцать  один  сантиметр  передавались  два  одинаковых  знака
подряд,  а в июле на волне двадцать сантиметров - только один.  Весьма
возможно также, что количество переданных нам знаков придется удвоить,
допустив,  что в первом случае передавались четыре,  а во втором - два
знака подряд.
     - Как же мы это уточним? - недоумевает Рогов.
     - Время  и  терпение  нам  в  этом помогут,  - убежденно заявляет
Костров.
     Галина поясняет:
     - Все теперь будет зависеть от паузы.  Если она продлится столько
же времени,  сколько и передача на волне двадцать сантиметров, значит,
не останется никаких сомнений,  что мы на верном пути. Решит это и ваш
вопрос, Сережа.
     - Ну конечно же!  - всплескивает руками Рогов.  - Как же я сам не
догадался? В случае совпадения длительности паузы с передачей на волне
двадцать сантиметров  будет  ведь  очевидным,  что  переданы  нам  две
единицы и один ноль.  В общем, все ясно, только вот ждать чертовски не
хочется.
     - Что поделаешь,  - вздыхает Галина.  - Придется снова ждать,  но
теперь уж не так безнадежно.
     Ждать, конечно,  не легко всем,  а Алексею Кострову,  может быть,
труднее, чем другим. Но он делает вид, что у него терпения достаточно.
Обманутый  этим  внешним  спокойствием  Кострова,  Сергей  Рогов  даже
завидует ему:
     - Вот это выдержка!
     - Что значит - выдержка?  Просто верит Алексей Дмитриевич в  нашу
победу, вот и спокоен, - строго замечает Галина.
     - А я что же, не верю разве? - обижается Рогов.
     - Зачем же тогда так нервничать?
     - А я,  если хотите знать, не верю в ваше с Алексеем Дмитриевичем
спокойствие,  -  упрямо  мотает  головой  Сергей.  - Не можете вы быть
такими спокойными и рассудительными,  когда вот-вот  все  должно  либо
подтвердиться, либо рухнуть. А если бы вы в самом деле не волновались,
я бы уважать вас перестал.
     - Ах, Сережа, Сережа, - невольно улыбается Галина. - И как же это
вы могли подумать, что мы не волнуемся?
     Конечно же, волнуются все. Галине и Алексею, однако, легче скрыть
нетерпение,  так как они не просто  ждут  конца  паузы  в  космической
передаче, но и работают. Они изучают результаты наблюдений за Фоцисом,
произведенные   Костровым   еще    в    Бюраканской    астрофизической
обсерватории.
     - Я ведь не случайно обратил внимание на эту звезду,  - объясняет
Алексей.  -  Видите,  профиль линий ее излучений был и тогда таким же,
как сейчас,  только мне тогда не  удавалось  принимать  их  в  течение
времени,  достаточного  для  обобщений и выводов.  К тому же у меня не
было и  такой  аппаратуры.  Выделить  эти  сигналы  из  общего  потока
космических радиоизлучений стоило мне в то время невероятного труда. И
все-таки я как-то сразу поверил в эту звезду и уже не оставлял ее  без
внимания.
     - Но ведь это просто удивительно! - восклицает Галина, просмотрев
результаты  первых  наблюдений  Кострова  за  Фоцисом.  -  Тут так все
случайно и лишено какой бы то ни было системы,  что только фанатик или
явный фантазер мог поверить в Фоциса.
     - Ну зачем же "обзывать" меня фанатиком и фантазером?  -  смеется
Костров. - Я просто обратил внимание на признаки характерной модуляции
сигналов.  И потом,  я  верил  в  обитаемость  нашей  Галактики  и  не
сомневался,  что рано или поздно земное человечество примет из Космоса
сигналы разумных существ.  Кстати,  что об этом сейчас пишут  там,  за
океаном?
     - Да все то же в основном, - пренебрежительно машет рукой Галина.
-   Появились,   правда,  новые  нотки  совсем  уже  пессимистического
характера.  Они объясняют теперь свои неудачи не отсутствием  разумных
существ в Галактике и Метагалактике, а гибелью их.
     - Гибелью? Какой гибелью? От чего?
     - Они,  видите  ли,  считают,  что  в  результате развития любого
общества неотвратимо наступает такой период,  когда разумные существа,
овладев  достаточно могущественным оружием,  с фатальной неизбежностью
уничтожают друг  друга  и  превращают  свои  планеты  в  радиоактивные
пустыни.
     - Старая песня на новый лад!  -  усмехается  Костров.  -  Но  нам
теперь  особенно  важно  доказать,  что Галактика обитаема,  что разум
сильнее, безумия, что жизнь могущественна и неуничтожима!



     - Наконец-то!  - восклицание это почти одновременно вырывается  у
всех членов группы Кострова, сгрудившихся у экрана осциллографа.
     Космическое радиоизлучение  на  волне  двадцать  один   сантиметр
возобновилось  тотчас  же,  как  только  истекли триста двадцать часов
пятнадцать минут десять секунд паузы.
     Не остается больше никаких сомнений в искусственном происхождении
сигнала,  пришедшего со стороны Фоциса. Все переглядываются, счастливо
улыбаясь,  не  в силах произнести ни единого слова.  Первой приходит в
себя Галина.  Она обнимает Алексея Кострова и звонко целует его в  обе
щеки:
     - Поздравляю! Поздравляю вас, дорогой Алексей Дмитриевич!
     Вслед за  нею  бросаются к Кострову и остальные.  У всех какой-то
ошалелый  вид.  А  у  Кострова  возникает  такое  чувство,  будто  его
награждают за что-то, не им совершенное.
     - Почему же меня?..  Ведь это мы  все  вместе...  -  пытается  он
восстановить справедливость, но голос его тонет в веселых протестах.
     Непонятно каким образом,  но  тут  уже  оказываются  и  Басов,  и
комендант Пархомчук, а в двери павильона заглядывают все новые и новые
сотрудники обсерватории.
     - Ну что,  старина?  - елейно улыбается Басов.  - Тебя,  кажется,
можно поздравить?
     - Да,  представьте  себе,  -  не  без иронии отвечает за Кострова
Галина,  - этот бесперспективный Фоцис  заговорил  почти  человеческим
голосом.
     - Человеческим не человеческим,  но безусловно  голосом  разумных
существ,  - совершенно серьезно заявляет Костров. - Хотя, помнится, ты
почти не допускал такой возможности.
     - Ну  ладно,  ладно!  Не  будем поминать старое,  - примирительно
говорит Басов и поднимает вверх обе руки.  -  Я  готов  признать  свою
ошибку в недооценке возможностей вашей звезды.
     Галину коробит от этих  слов,  "Откуда  у  этого  человека  такой
примитивный практицизм? - возмущенно думает она о Басове. - Он ведь не
шутя,  а всерьез говорит о "возможностях" звезд,  так же,  как мог  бы
говорить о возможностях племенных рысаков заведующий конефермой".
     - Разве это не  общий  наш  праздник?  -  все  более  патетически
продолжает между тем директор обсерватории. - А вы разве не радовались
бы победе Климова?  И в том и в другом случае победила бы  ведь  наша,
советская наука!
     А Пархомчук в это время горячо трясет руку Галины:
     - Разве я не говорил всегда,  что верю в вас?  Даже тогда, когда,
может быть, никто, кроме меня, и не верил...
     Павильон переполнен.  Приходит и Климов.  Он сердечно поздравляет
Кострова и всю его группу. Чувствуется, что он искренне рад их победе.
Даже Мартынов пришел покаяться.
     - Так  мне  и  надо,  ренегату,   -   говорит   он   полушутливо,
полугрустно. - Вечно сажусь в галошу из-за недостатка терпения.
     Поднимается невообразимый  шум,  но  Басов  энергично  стучит  по
столу, и все понемногу притихают.
     - Прошу внимания,  друзья! Давайте попробуем разобраться, чего мы
все-таки достигли.  Нам, значит, удалось наконец принять искусственный
сигнал,  посланный нашей планете из Космоса.  Теперь нужно  попытаться
расшифровать  его  значение.  Что  могли  бы  передавать  нам разумные
существа другого мира?  Очевидно,  что-то очень несложное,  что должно
только  свидетельствовать  об  искусственной природе сигнала.  - Басов
оглядывается  по  сторонам  так  величественно,  будто  успех   группы
Кострова принадлежит ему лично, и продолжает: - Казалось бы, что нашим
адресатам  с  Фоциса  логичнее  всего  было   бы   заявить   о   своем
существовании путем последовательной передачи чисел натурального ряда:
один,  два,  три...  и так далее.  Мы,  однако,  приняли более сложный
сигнал.  В двоичной системе счисления он может означать цифру "шесть".
Можно было бы в связи с этим  предположить,  что  пять  предшествующих
цифр  было  передано раньше.  Но ведь на это должно было уйти никак не
меньше года.  И потом,  зачем же передавать так много цифр, да еще так
долго,  когда  достаточно первых трех-четырех?  Ну,  а если передается
только эта цифра "шесть"? Что она может означать? - Он снова умолкает,
вглядываясь в лица своих сотрудников.  Не обнаружив ни на одном из них
желания ответить на заданный вопрос,  заключает: - Все, следовательно,
чертовски усложняется.
     - Ну,  а если подождать и посмотреть, что они передадут дальше? -
предлагает кто-то.
     - А дальше может оказаться снова  шестерка,  -  пожимает  плечами
Басов.  - И ее можно будет трактовать, как повторение одного и того же
сигнала или как число  "пятьдесят  четыре".  А  сам  ты  что  об  этом
думаешь? - поворачивается он к Кострову.
     - Думаю,  что цифра "шесть",  а вернее - две единицы и один ноль,
действительно повторится. Но это не будет числом "пятьдесят четыре", а
все той же цифрой  кода,  декодировать  которую,  видимо,  не  так  уж
трудно,  как  это  может показаться с первого взгляда.  У нас ведь нет
расхождений в предположении,  что разумные  существа,  передающие  нам
информацию, не менее нас заинтересованы в простоте своего кода.
     - Они  там  тоже,  должно  быть,  с  головой,  -  вызвав   улыбку
присутствующих,  высказывается и Пархомчук. - Мы же не шифровку тайных
космических агентов перехватили,  а, скорее, приветствие какое-нибудь.
Привет, мол, земляне!
     - Молодец, Остап Андреевич, - протягивает руку Пархомчуку Галина.
- Очень дельное замечание сделали.
     - В чем другом,  а в тайных агентах Пархомчук  понимает  толк,  -
усмехается  кто-то  из астрономов.  - Он больше нас всех вместе взятых
детективных романов перечитал.
     - Ну  хорошо,  не будем спорить,  - произносит Басов.  - Если все
действительно так просто,  то тем лучше.  Будем надеяться,  что  вы  и
разгадаете все это без особого труда.
     В тот  же  день  прибывает  из   Москвы   заместитель   директора
астрофизического  института  Петр  Петрович Зорницын.  Ознакомившись с
показаниями аппаратуры и со всеми расчетами Кострова, он спрашивает:
     - Как   вы   считаете,   Алексей   Дмитриевич,  можем  мы  теперь
опубликовать официальное сообщение о приеме искусственного сигнала  из
Космоса?
     Костров молчит,  обдумывая свой ответ. После шумихи, которая была
поднята  в  мировой печати в связи с легкомысленным заявлением Басова,
ему и сейчас кажется  преждевременным  делать  какое-либо  официальное
заявление. Нужно бы сначала разгадать смысл принятого сигнала.
     Догадавшись о сомнениях Кострова, Петр Петрович поясняет:
     - Дело,   видите   ли,  вот  в  чем:  сейчас  западная  печать  в
идеологической борьбе против нас  широко  использует  неудачи  попыток
принять  сигналы  из  Космоса - и наши неудачи и неудачи своих ученых.
Объясняют они эти неудачи тем, что высокоцивилизованные миры не только
не существуют, но и не могут существовать.
     - Я уже слышал эту версию,  - поморщившись,  замечает Костров.  -
Они  давно уже утверждают неизбежность самоубийственных войн,  но ведь
это сказка для простаков.
     - К сожалению, таких простаков еще достаточно на нашей планете, -
вздыхает Петр Петрович.  - Да и сказка не такая уж наивная,  а  скорее
страшная.  Западноевропейский  обыватель,  запуганный ужасами грядущей
термоядерной  войны,  готов  всему  поверить.  А  это  парализует  его
сознание.  У  него  буквально  руки опускаются после таких статей.  "К
чему,  - думает он,  - протестовать против чего бы то ни  было,  когда
человечество все равно обречено?" Понимаете вы теперь,  как важно было
бы сообщить именно сейчас о вашем открытии?  О том,  что во  Вселенной
существуют    могущественные    цивилизации,    способные,   преодолев
космические пространства, сообщаться друг с другом.
     - Я прекрасно все это понимаю, Петр Петрович! - горячо восклицает
Костров.  - Но после шумихи  с  Климовым  нужно  аргументировать  наше
сообщение очень вескими доказательствами.  И, уж конечно, в нем нельзя
оставлять каких-либо  неясностей.  А  ведь  мы  не  расшифровали  пока
принятого  сигнала.  Этим  могут  воспользоваться  провокаторы.  Разве
помешает  им  что-нибудь  объявить  этот  сигнал  сигналом   бедствия,
космическим  SOS?  Понимаете,  какое это может произвести впечатление?
Могут пустить слух,  будто гибнет целая планета,  взывает о помощи, мы
же  бессильны  оказать  ее.  А кроме нас,  по их версии,  некому.  Все
остальные разумные миры считают они  давно  погибшими.  И  вот  гибнет
теперь  какая-то  из  планет Фоциса,  а мы на очереди...  В самом деле
станет страшновато.
     Алексей Костров  даже  ежится невольно,  представив себя на месте
читателей многотиражных заокеанских газет,  слушателей радиовещания  и
зрителей телевизионных передач, которых почти ежедневно пичкают теперь
описаниями космических катастроф.
     - Вот  и  надо  бы  вам,  дорогой  Алексей Дмитриевич,  выступить
возможно скорее,  ибо  проблема  связи  с  другими  обитаемыми  мирами
превращается теперь из чисто научной в остро политическую.
     - Мы сделаем все, Петр Петрович, что только будет в наших силах и
даже, может быть, сверх наших сил, - обещает Костров.



     Дни и  ночи  вся  обсерватория занята поисками разгадки принятого
сигнала.  Занимаются  этим  и  в  институте  астрофизики.  Большинство
сходится на том, что пока еще слишком мало данных и что надо подождать
получения новых сигналов, которые могут послужить ключом к расшифровке
космического кода.
     А космическая радиопередача на волне двадцати  одного  сантиметра
ведется уже вторую неделю.  До смены частоты остается,  следовательно,
еще около трех недель. Галине это кажется почти вечностью.
     - И  вы  ждете,  когда  это произойдет?  - ревниво спрашивает она
Кострова.
     - Нет,  я  этого  не  жду,  - отрицательно качает головой Алексей
Костров.  - Я не сомневаюсь в  достоверности  нашей  догадки.  Досадно
только,   что  принятый  сигнал  не  поддается  расшифровке.  Мы  ведь
полагали, что он должен быть очень простым.
     - А  почему  вы  думаете,  что  он  сложен?  Почему вообще мы все
думаем,  что он предназначен для нас?  - лихорадочно  блестя  глазами,
спрашивает Галина. Она сегодня кажется Алексею слишком возбужденной.
     - Я вовсе не думаю этого... - пытается возразить ей Алексей.
     Но она торопливо перебивает его:
     - Не вы лично, а вообще все. Особенно Басов. Он ведь считает, что
чуть  ли  не ему персонально все это адресовано или уж по меньшей мере
возглавляемой им радиообсерватории.  При такой  эгоцентрической  точке
зрения не многое,  конечно,  разгадаешь. Я сегодня весь день думала об
этом и почти убеждена теперь,  что разгадать космический сигнал мешает
нам убежденность, будто подается он нашей планете.
     - А кому же тогда? - удивляется Костров. - Хотя позвольте...
     - Вот  именно!  -  снова прерывает его Галина.  - Не одни же мы в
нашей  Галактике.  А  если  так,  то  мы  можем  и  не  участвовать  в
космическом разговоре,  а всего лишь подслушивать его,  хотя это может
очень обидеть и даже, пожалуй, оскорбить товарища Басова. И слушаем мы
вовсе не космический монолог, а диалог двух разумных миров.
     - Вы полагаете, значит, что мы находимся где-то между ними? А те,
которым   передают   этот   сигнал,  еще  дальше  нас?  На  расстоянии
шестидесяти или более световых  лет?  Вот,  значит,  почему  отдельные
элементы этого сигнала передаются так долго...
     - Ну да,  конечно же!  На таком расстоянии они ведь  подвергаются
еще  большему  искажению,  и только большая продолжительность передачи
каждого элемента позволяет восстановить его в первоначальном виде.
     Они шепчутся   теперь  как  заговорщики,  понимая  друг  друга  с
полуслова.
     - Значит,  первый этап их связи уже миновал?  - не то спрашивает,
не то утверждает Костров.
     - Вне всяких сомнений! Они уже задали друг другу какие-то вопросы
и теперь отвечают на них.
     - В цифре "шесть" может, значит, заключаться ответ на какой-то из
этих вопросов?
     - Не  сомневаюсь  в  этом!  Ответ всегда ведь лаконичнее вопроса.
Нужно  только  попытаться  представить  себе,  что  могли   спрашивать
обитатели  одной  планеты  у  обитателей  другой.  Конечно же,  они не
задавали друг другу праздных вопросов о том,  например,  какая  у  них
погода.
     Галина рассуждает очень уверенно. Похоже, что мысли эти не только
что родились у нее,  а выношены в ходе долгих раздумий.  Алексей и сам
мог бы высказать кое-какие соображения по  этому  поводу,  но  ему  не
хочется нарушать логики рассуждений Галины, и он терпеливо слушает ее.
     - Что же все-таки стали бы  спрашивать  они  друг  у  друга,  чем
интересоваться?  -  продолжает  она  развивать свою идею,  задавая эти
вопросы,  видимо, не столько Кострову, сколько себе самой. - Что на их
месте  захотели бы спросить у них мы?  Конечно,  что-то самое главное,
самое существенное. То, что потом помогло бы нам легче понять и, может
быть, даже представить себе друг друга. Но что?
     Тут Алексей решает, что вопрос ее на сей раз обращен к нему, хотя
Галина  по-прежнему смотрит не на него,  а куда-то вверх,  в небо.  На
всякий случай он пережидает немного,  но и Галина умолкает  -  видимо,
ждет его ответа.
     - Вопрос, который следует задать обитателям другого мира, решался
бы, наверное, если не всем человечеством, то, уж конечно, не менее чем
академиями наук,  - осторожно  начинает  Алексей.  -  Ну,  а  я  лично
заинтересовался  бы  в  первую  очередь тем,  что положено в основу их
жизни...
     - Это  правда?!  -  почти  выкрикивает  Галина,  ибо именно этого
вопроса  она  и  ждала  от  него.  -  Значит,  вы  тоже  приходите   к
необходимости   задать  именно  этот  вопрос?  И  что  бы,  по-вашему,
последовало в ответ?  Можно ли было  ответить  на  это  кратко,  одним
словом, одной цифрой?
     - Да,  конечно,  и вполне исчерпывающе. Для этого достаточно было
бы  лишь  сообщить  название  одного  из  элементов,  лежащих в основе
построения их организмов.
     - Браво,  Алексей Дмитриевич!  Браво! - снова восклицает Галина и
радостно,  как девчонка,  хлопает в ладоши.  - У них,  значит,  та  же
основа жизни, что и у нас. Они ведь ответили цифрой "шесть"!
     - Вы  полагаете,  значит,  что  она   означает   шестой   элемент
периодической системы?
     - Конечно же, это углерод, Алексей Дмитриевич!
     Они так увлечены своей догадкой,  что не слышат даже,  как входит
Басов.
     - Что это вы раскричались тут так?  - спрашивает он удивленно,  и
они даже вздрагивают от неожиданности.
     - Все  теперь  ясно,  Миша!  -  забыв  всю свою неприязнь к мужу,
бросается к Басову Галина. - Мы разгадали наконец смысл цифры "шесть".
Это  ответ  обитателей  одной из планет Фоциса на вопрос,  что лежит в
основе построения их  живых  организмов.  Он  гласит:  шестой  элемент
периодической системы - углерод.
     - Почему же шестой?  - пожимает плечами Басов.  - У них он  может
быть и не шестым.
     - А каким же?  Как еще можно распределить элементы  в  физических
условиях нашей Галактики? - удивляется Галина. - В их распределении не
может быть произвола. Конечно же, водород у них, как и у нас, занимает
первое  место,  ибо он легчайший.  Затем пойдут гелий,  литий,  бор и,
наконец, углерод.
     - Ну хорошо,  допустим, - не очень охотно соглашается Басов. - Но
в основе построения живых существ могут ведь  быть  и  полупроводники,
как, например, кремний или даже германий.
     - Да, могут быть и кремний и германий, - соглашается Галина, - но
они  ответили  нам  совершенно  определенно,  что  в  основе  их живых
организмов, так же как и у нас, лежит шестой элемент - углерод.
     - Считайте,  что  вы окончательно во всем меня убедили,  - широко
улыбается Басов. - И я рад вашей, а следовательно, нашей общей победе.
Готов даже расцеловать вас всех на радостях.
     - Хватит с вас и одного Алексея Дмитриевича, - брезгливо морщится
Галина, отстраняясь от Басова. - Мне некогда заниматься поцелуями...
     И она торопливо уходит куда-то.
     ...На следующий  день об открытии и смелой догадке Кострова и его
сотрудников публикуется официальное сообщение Академии наук  почти  во
всех центральных газетах. Его пытаются замолчать некоторые реакционные
органы печати за границей,  но о нем сообщают миру крупные иностранные
ученые,  находящиеся в это время в Советском Союзе. Они лично посещают
обсерваторию Астрофизического института Академии наук, выступают затем
по радио и дают интервью корреспондентам своих телеграфных агентств.
     К исходу следующих суток весь мир уже не  только  знает  об  этом
открытии,  но и имеет возможность убедиться в достоверности сообщения,
- крупнейшие радиообсерватории  Земли  теперь  уже  и  сами  принимают
сигналы с Фоциса. А прогрессивные газеты торжественно пишут:
     "Жизнь вездесуща  и  могущественна!  Она  возникает  всюду,   где
создаются  для этого необходимые условия,  и неудержимо развивается от
низших своих форм к самым наивысшим.  И она  победоносно  преодолевает
все преграды на своем пути,  демонстрируя торжество разума в масштабах
уже не только звездных систем,  но и целых галактик. Это вселяет в нас
еще  большую  веру в могущество разума и придает новые силы в борьбе с
мракобесием!"
     ...Галина все эти дни ходит такая счастливая,  какой ее никто еще
никогда не видел.  Да она,  кажется,  и не испытывала  никогда  такого
счастья.
     Поздно вечером  заходит  она  к   Кострову.   Алексей   торопливо
протягивает руку к выключателю, но Галина мягко останавливает его.
     - Не надо,  Алексей Дмитриевич.  Побудем в темноте...  Я пришла к
вам для откровенного разговора,  на который,  может быть,  долго бы не
решилась,  но сегодня меня ничто не сможет огорчить,  даже если вы  не
только не поймете, но и осудите меня..,
     Алексей слышит    прерывистое    дыхание    Галины,     испытывая
непреодолимое желание обнять ее, но лишь крепко сжимает ее полыхающие,
как в лихорадке, руки.
     - Многое  хотелось  мне сказать вам,  - продолжает Галина,  - но,
может быть,  многого сейчас и не нужно... Скажу о главном для меня - о
моих  отношениях  с  Басовым.  - Осторожно высвободив свои руки из рук
Алексея,  она продолжает:  - Сегодня я  окончательно  порвала  с  ним.
Навсегда!  Фактически я ведь давно уже не живу с ним, но он умолял все
это время не требовать пока развода,  подождать,  подумать...  Но, чем
больше  ждала я и думала о нем,  тем глубже убеждалась в необходимости
разрыва с этим человеком.  Я очень ошиблась в нем,  очень. Но я никого
не виню. Вина тут только моя...
     И снова молчание.  Алексей понимает,  как нелегко Галине говорить
все это. Смутно догадывается он и о необходимости этого разговора.
     - Вы спросите,  что  же  я  раньше  видела  в  нем  и  в  чем  он
разочаровал   меня?   Видела  я  в  нем,  к  сожалению,  талантливого,
думающего,  ищущего, самоотверженного ученого и долго не понимала, что
он  не  только  посредственность,  но  к тому же еще и мелкий делец...
Бизнесмен в науке...
     - Но ведь он любит вас...
     - Любит!  - горько усмехается Галина. - Этот человек любит только
себя.  Просто  я  достаточно красива,  а ему очень хочется иметь такую
жену,  чтобы другие могли бы ему позавидовать.  Только и всего.  А то,
что он в пьяном виде разыгрывал перед вами, - сплошная фальшь. Знаете,
что он сказал мне сегодня во  время  решительного  нашего  объяснения?
"Ладно,  говорит, уходи, но без скандала. Не порть мне своей истерикой
карьеры". И я даже рада, что он сказал мне именно это...
     Алексей не   может  разглядеть  в  темноте  лица  Галины,  но  он
замечает,  как подносит она платок к глазам. Может быть, нужно утешить
ее как-то, но он в состоянии сказать ей лишь, что любит ее.
     - Ну,  а теперь хватит об этом!  Пойдемте-ка лучше  посмотрим  на
наши звезды, Алеша, - неожиданно предлагает Галина.
     И так же,  как в ту памятную ночь,  они долго стоят под  ажурными
опорами  гигантской  антенны,  крепко  прижавшись плечом к плечу,  как
верные товарищи,  как соратники могущественной армии науки,  требующей
от своих солдат беспредельной верности, мужества и самоотверженности.
     Все вокруг растворилось в ночной  тьме.  Лишь  в  звездном  небе,
огромной   аркой   перекинувшись   через   зенит,  искрится  мириадами
серебряных песчинок Млечный Путь.  Южнее его сияют звезды Лебедя, Лиры
и Орла.  На востоке лучатся созвездия Персея и Пегаса. Набирает высоту
Кассиопея...
     А что  там,  за  этими  видимыми и кажущимися теперь не такими уж
далекими звездами?  Возникла ли и еще  где-нибудь  в  этом  гигантском
скоплении  материи  разумная  жизнь?  Подаст  ли она хоть какую-нибудь
весточку о себе?  Разве не стоит ради разгадки этого  жить,  бороться,
любить и ненавидеть?







     Местность была  унылой:  песок  да  колючие  кактусы  - настоящая
пустыня, и солнце жгло немилосердно, как полагается в пустыне. Генерал
Хазард  давно  уже  снял  пробковый  шлем  и  держал  его  на коленях.
Раскаленный воздух,  врывавшийся в штабную машину сквозь боковые окна,
лишь усиливал духоту.  Хазард чувствовал, что через полчаса такой езды
ему будет совсем худо.
     - Как  вы  только  не изжаритесь тут?  - проворчал он,  косясь на
полковника Причарда,  сухопарого, рыжего, в кителе, застегнутом на все
пуговицы.
     - Привычка, сэр, - ответил Причард.
     - Сколько еще до базы?
     - Мили три с половиной.
     Генерал жадно  выпил  несколько глотков газированной воды и вытер
влажным платком испарину,  тотчас же выступившую на лбу.  Он знал, что
жажды  все  равно  не  утолять,  но ничего не мог поделать с собой.  А
полковник Причард,  видимо,  чувствовал себя в этом пекле превосходно.
Он  даже  не  взглянул  на  сифон с газированной водой.  И лоб его был
совершенно сух.
     "Обжились тут,  -  с  непонятным  раздражением подумал Хазард.  -
Совсем в черномазых скоро превратятся..."
     Ему вспомнилось,   что  накануне  второй  мировой  войны  военное
министерство усомнилось в чистоте расы Причарда.  Подозревали,  что  в
жилах  не  то  бабушки,  не  то прабабушки Причарда текла негритянская
кровь.  Расследование,  однако,  не  подтвердило  этих  подозрений,  и
Причард  был  оставлен в кадрах штабных офицеров спецкорпуса.  Он стал
более жестоким к солдатам-неграм и карал их за малейшую провинность.
     - Ну-с,  -  после  довольно  продолжительного  молчания обратился
Хазард к Причарду, - кого же вы обрекли на это дело?
     - Джека Адамса, - равнодушно ответил Причард.
     - Негра?
     - Да, сэр. Только этот негр - робот.
     - Робот? - кустистые брови генерала удивленно поползли на лоб.
     - Совершенно   верно,   сэр.  Нам  сконструировал  его  ваш  друг
профессор Писфул.
     - За   каким   чертом?   -   грубо  осведомился  Хазард;  ему  не
понравилось, что Писфула считают его другом.
     - Для  работы  в  складах  термоядерного  оружия.  Он  делает все
безукоризненно  точно.  Мы  управляем  им  на  расстоянии  с   помощью
телевизионной аппаратуры, установленной в его корпусе.
     - Похоже,  что  старик  Писфул   придумал   полезную   штуку,   -
одобрительно  кивнул Хазард.  - Ну,  а почему вы считаете этого робота
негром?
     - Я специально просил сделать его цветным, ибо негры прирожденные
слуги белых,  - сказал,  усмехаясь,  полковник Причард.  - И потом, он
ведь говорящий робот.  Ваш Писфул... Простите, сэр... профессор Писфул
вмонтировал в него ленту с магнитной записью.  В  нужный  момент  Джек
начинает   говорить.   Вернее,   говорил,   высказывал  даже  какие-то
соображения.
     - Говорил? А теперь он что же, потерял дар речи?
     - Нет,  сэр.  Просто  я  попросил  Писфула  сделать   его   менее
болтливым.  Теперь  на  все  команды  оператора робот отвечает только:
"Ясно, сэр", "Слушаюсь, сэр", "Готово, сэр".
     - Образцовый негр, что и говорить. В общем, сойдет. Ну, а базу вы
уже передислоцировали?
     - Да,  сэр.  Все наши бомбардировщики, техническая часть и личный
состав окончательно перебазировались вчера на новое  место  в  строгом
соответствии с приказом генерального штаба.
     - Значит, практически все подготовлено?
     - Так точно, сэр.
     - А последствия радиоактивного заражения?
     - Все учтено, сэр. Во-первых, вокруг голая пустыня. Во-вторых...
     - Ну хорошо,  - нетерпеливо сказал  Хазард.  -  Не  будем  сейчас
вдаваться  в  подробности.  Мне  важно  лишь одно:  чтобы вокруг этого
эксперимента было как можно меньше шуму. Когда же мы, однако, прибудем
на место?
     - Уже прибыли, сэр.
     Машина остановилась возле холма, заросшего колючим кустарником.
     Генерал Хазард  легко  выпрыгнул  из  машины   и   с   удивлением
огляделся:
     - Как, это разве здесь?
     - Да, сэр. Прошу за мной.
     Слегка пригнувшись,    Причард    пролез    в    узкий,    хорошо
замаскированный  зарослями  вход  в подземное убежище.  Рослый генерал
последовал за ним, сердито ворча:
     - Да вы меня, полковник, в преисподнюю какую-то ведете. Посветили
хотя бы...
     - Сейчас выберемся в освещенное помещение, сэр.
     Вскоре они  действительно   оказались   в   довольно   просторном
каземате,  выложенном  изнутри  стальными  тюбингами.  В тусклом свете
синих ламп,  подвешенных под потолком,  Хазард разглядел большой стол,
на  котором  стояли  два  цветных  телевизора  конструкции  профессора
Писфула.  Штабные  офицеры  спецкорпуса  тотчас  подали   генералу   и
полковнику  складные  походные  стулья.  Один  из штабных,  с погонами
майора,  стал вполголоса о чем-то докладывать Причарду. Другой офицер,
в  чине  капитана,  принялся  настраивать  телевизор,  стоявший против
генерала Хазарда.
     - Это что, капитан? - спросил Хазард, кивнув на экран.
     - Общий вид бывшей базы тяжелых бомбардировщиков, сэр.
     - У вас есть связь с оператором?
     - Так точно, сэр,
     - Передайте ему: пусть покажет возможно крупнее все участки.
     - Слушаюсь, сэр.
     Пока капитан    связывался    по   радиотелефону   с   оператором
телевизионного пункта, Хазард повернулся к Причарду:
     - Ну, как там у вас?
     - Все готово, сэр. Прикажете начинать?
     - Покажите мне, где это все должно произойти.
     Причард подошел к телевизору Хазарда.
     - Вот тут, сэр, - указал он на небольшой продолговатый холмик.
     - Сколько их там?
     - Одна, сэр. Остальные вывезены на новую базу.
     Генерал некоторое время молча наблюдал  за  экраном,  на  котором
сменяли   друг   друга   различные   объекты   бывшей   базы   тяжелых
бомбардировщиков. Потом он взглянул на часы и кивнул Причарду:
     - Начинайте.
     - Слушаюсь, сэр.
     Причард подошел к радиотелефону.
     - Дежурный!  - коротко бросил он в микрофон. - Готов ли ваш Джек?
Пошлите его в склад сектора "Зет-15".
     Вернувшись к своему телевизору,  Причард приказал майору потушить
свет.
     Изображение на экранах стало четче,  контрастнее.  Это был вход в
дежурное    помещение    базы   тяжелых   бомбардировщиков.   Медленно
раздвинулись металлические половинки наружных дверей,  и  из  каземата
медленно поднялась угловатая фигура, облаченная в военную форму.
     - Дайте крупнее! - отрывисто приказал генерал.
     - Крупнее  уже  невозможно,  сэр,  - ответил Причард.  - Мы и так
используем самые совершенные телеобъективы.
     Капитан, стоявший  позади  генерала,  стал торопливо подкручивать
верньер фокусировки изображения. Тонкие пальцы его заметно дрожали.
     - Оставьте аппарат в покое, капитан! - сердито проговорил Хазард,
ему тоже передалось нервное напряжение окружающих. - И не дышите мне в
затылок.
     Между тем робот довольно естественно,  совсем как живой, шагал по
территории базы. Похоже было даже, что он насвистывает что-то.
     - Оператор!  - нервно крикнул Причард в  микрофон.  -  Почему  не
работает передающая радиостанция Джека?
     Почти тотчас же  из  динамиков  телевизоров  послышалась  мелодия
популярной негритянской песенки, которую беспечно насвистывал Джек.
     - Писфул записал этот мотив на магнитной ленте Джека,  -  пояснил
полковник Причард. - Профессор, видно, не лишен чувства юмора.
     - Зато вы, кажется, лишены чувства меры, полковник, - раздраженно
проворчал Хазард.
     Причард торопливо отдал распоряжение оператору,  и  свист  тотчас
прекратился.
     А Джек тем временем достиг сектора "Зет-15" и скрылся за овальной
насыпью верхнего покрытия одного из складов. Хазард неспокойно заерзал
на своем стуле. Капитан, регулировавший его телевизор, совсем перестал
дышать.
     - Почему не работает телекамера Джека?  -  проворчал  в  микрофон
Причард.
     - Там слишком темно,  сэр,  - отозвался оператор.  - А Джек и без
того знает, что ему делать. Он ведь должен только пройти мимо бомбы...
     - Прекратить болтовню! - рявкнул Хазард. - Дать общий вид базы!
     Все вздрогнули,  когда  с экранов снова засиял солнечный свет над
пустыней. Потом наступило томительное, тревожное ожидание. Слышно было
только,  как  тикали  настольные  часы  да  негромко  гудело  что-то в
радиотелефоне.
     И вдруг  по  матовой поверхности четко вырисовывавшихся квадратов
посадочной площадки скользнула широкая тень.  Над аэродромом  снижался
четырехмоторный пассажирский самолет.
     - Что же это такое,  полковник?!  - закричал Хазард,  вскакивая с
места. - Откуда он взялся?
     - Не знаю, сэр... - растерянно проговорил Причард.
     - Немедленно  прикажите  оператору...  - дрогнувшим голосом начал
Хазард, но было уже поздно.
     Экраны телевизоров ярко вспыхнули,  и Хазарду показалось,  что он
ослеп.
     Небо, ярко сиявшее над подземным убежищем мгновение назад,  сразу
стало черным,  как ночью.  А на  том  месте,  где  был  склад  сектора
"Зет-15",  бешено  заклубилась  темно-бурая  масса пыли,  из которой с
чудовищной силой  выпирало  гигантское  раскаленное  добела,  слепящее
полушарие. Хлынули по земле мощные воздушные струи.
     Раскаленная полусфера,  стремительно   разрастаясь   и   тускнея,
устремилась в небо, увлекая за собой клубящуюся массу пыли и газа.
     А еще через несколько секунд в воздухе  висел  десятикилометровый
фантастический  гриб на витой ножке.  Пышная,  с розоватыми просветами
шляпка его продолжала бешено клубиться, почти не меняя очертаний.



     Когда-то, будучи  еще  студентом,  Джон  Мунн   мечтал   заняться
изучением  мира  далеких туманностей,  добраться до границ грандиозной
космической  системы  -  Метагалактики.  Но  судьба  решила  по-иному.
Практическая   работа  Мунна  в  Центральной  обсерватории  Грэнд-Сити
сводилась к изучению так  называемых  метеорных  тел  -  астероидов  и
метеоритов, космических пылинок по сравнению со звездами.
     Зато гигантские звезды,  которыми занимались другие астрономы, не
имели  к нашей маленькой Земле прямого отношения,  ибо были удалены от
нее на десятки,  сотни и даже миллионы световых лет.  А вот астероиды,
метеориты  и  прочая  "космическая  мелочь"  вторгались  в жизнь нашей
планеты не только в переносном, но и в буквальном смысле.
     Примерно неделю   назад   Джон  Мунн  поймал  в  объектив  своего
астрографа с электронно-оптическим преобразователем  довольно  крупный
астероид,  не числящийся в каталогах и справочниках малых планет.  Так
как новый  астероид  обладал,  по-видимому,  повышенной  отражательной
способностью,   Мунн   обнаружил   его  на  расстоянии  примерно  двух
астрономических единиц1.  Блеск астероида менялся в  довольно  широких
пределах,  а  это  свидетельствовало  о том,  что он вращается и имеет
неправильную форму.
     (1 Астрономическая единица - ок.  150 млн. км, расстояние от
                          Земли до Солнца.)
     Спустя неделю Мунну уже было известно,  что новый астероид делает
один оборот вокруг оси за три часа с небольшим и  имеет  форму  бруска
длиной в девяносто километров и толщиной в тридцать.
     Размер этот был,  конечно,  не очень велик в сравнении  с  такими
астероидами,  например, как Церера, диаметр которой составляет семьсот
семьдесят километров,  или Паллада, поперечник которой равняется почти
пятистам километрам.  Но астероидов таких размеров не много,  не более
десяти, и открытый Мунном астероид был, следовательно, явлением в мире
малых планет значительным.  Джон решил даже окрестить его именем очень
нравившейся ему девушки Керри,  вопреки традиции присваивать  небесным
телам имена античных богов и мифических героев.
     Мунну внушало теперь серьезное опасение  то  обстоятельство,  что
"Керри" упорно сближалась с Землей.  Значит,  не исключалось и падение
ее на нашу планету. Такие, а весьма возможно и более крупные метеориты
или  астероиды,  уже  падали  на  нашу  Землю.  Знаменитый  Тунгусский
метеорит был,  видимо,  не меньше "Керри".  Молодой астроном не только
знал   по   учебникам,  но  и  своими  глазами  видел  многие  кратеры
метеоритного происхождения.  Например,  кратер Чабб в Канаде.  Диаметр
его   равен   примерно   трем   с   половиной  километрам.  Существует
предположение,  что и огромная впадина Ашанти,  диаметром в  десять  с
лишним   километров,   на   Золотом  Береге  в  Западной  Африке  тоже
метеоритного  происхождения,  так  же,  как  и  кратер  Нгоро-Нгоро  в
Центральной Африке диаметром в девятнадцать километров.
     В общем, было от чего встревожиться молодому астроному.
     Скорость "Керри"  на  наблюденном отрезке орбиты составляла почти
пятьдесят километров в секунду и была, следовательно, гиперболической.
"Керри" явно не принадлежала к телам солнечной системы. Она залетела к
нам из просторов Галактики.
     Джон Мунн  тщательно  проанализировал все данные своих наблюдений
за "Керри",  но их оказалось недостаточно, чтобы вычислить элементы ее
орбиты  с  достаточной степенью точности.  Требовался еще не один день
кропотливых наблюдений и  сложнейших  расчетов  на  электронно-счетной
машине,  прежде  чем  станет  ясно,  столкнется  астероид с Землей или
пролетит мимо.  Учтя все это,  Мунн решил не говорить никому  о  своих
опасениях до тех пор, пока в руках его не будут бесспорные данные.



     Керри часто  ужинала в этом маленьком кафе.  Она и сегодня пришла
сюда вместе с Мунном.  Всегда такой веселый и любезный,  Мунн  был  на
этот  раз  очень  задумчив  и молчалив.  На заботливый вопрос Керри он
ответил:
     - Не  обращайте  на  меня  внимания.  Я просто занят сейчас одной
очень серьезной научной работой и прошу простить мою рассеянность.
     - Это тайна? - прищурилась Керри.
     - Пока да.  - Джон, осмотревшись по сторонам, добавил вполголоса:
-  Но  вам я все-таки скажу кое-что.  Появилась недавно в окрестностях
нашей планеты одна небесная крошка,  которую я окрестил вашим  именем.
Вот и все,  что я пока могу вам сообщить,  и,  пожалуйста,  Керри,  не
расспрашивайте меня;  вам я ни в чем не могу отказать,  а  болтать  об
этом еще рано.
     - Можете не беспокоиться,  я не из  любопытных,  -  с  притворной
обидой проговорила Керри.  - Обещаю даже, что не напишу в своей газете
о том, что вы уже выболтали мне.
     - Вы обиделись, Керри? - испуганно спросил Джон.
     - Да нет,  Джонни,  просто шучу,  - рассмеялась Керри.  -  Больше
того,  я не обижусь на вас даже в том случае, если вы уйдете сейчас. Я
же вижу, что вам не терпится сесть поскорее за ваши телескопы.
     - Это правда,  Керри, - смущенно признался Джон и взял девушку за
руку.  - Я просто стал каким-то одержимым в последние дни. На уме одни
только цифры, программы да коды команд для моей счетной машины.
     - Все просто  с  ума  посходили  с  этими  счетными  машинами,  -
нахмурилась  Керри  и  осторожно  высвободила  руку.  -  Скоро начнут,
очевидно,  вычислять  с  их   помощью   и   степень   влюбленности   и
интенсивность взаимного чувства.
     - А вы не смейтесь над этим,  Керри.  Уже есть специальное  бюро,
которое  с  помощью  электронных  машин определяет правильность выбора
невест и женихов.
     - Боже мой!  Неужели есть такие кретины, которые думают о браке с
помощью электронных мозгов?
     - К сожалению, есть, Керри.
     Они поболтали еще немного, и Джон отправился в свою обсерваторию,
а  Керри  осталась,  чтобы  просмотреть  вечерние  газеты  и придумать
название для новой статьи.  Но не прошло и пяти минут, как она вдруг с
беспокойством заметила, что к ее столику направляется изрядно выпивший
рослый мужчина в помятом темно-сером костюме.
     До этого он сидел за столиком у окна и усердно пил коньяк.  Вид у
него был самый заурядный,  и Керри не обратила бы на него внимания, не
окажись  он так удивительно похожим на ее дядю,  подполковника Джеймса
Джессепа.  Но дядя был важной персоной в военном ведомстве,  и увидеть
его тут, в маленьком дешевом кафе, казалось Керри просто невероятным.
     И вот теперь этот человек,  так похожий на дядю  Джеймса,  шел  к
ней, не очень уверенно переступая ногами.
     - Здравствуй,  племянница, - проговорил он осипшим голосом. - Что
смотришь на меня так? Изумляешься?
     Пораженная Керри открыла было рот,  но дядя сердито махнул на нее
рукой:
     - Не удивляйся.  В наш век  атомной  энергии  и  кибернетики  все
возможно.  Дядя  твой  уже не начальник базы тяжелых бомбардировщиков,
носителей атомных бомб,  и даже не подполковник.  Со вчерашнего дня он
ничто.
     Джессеп брезгливо покосился на пустую бутылку из-под  минеральной
воды, стоявшую перед Керри, и спросил:
     - Ты не будешь возражать, если я закажу себе что-нибудь промочить
горло?
     - Пожалуйста, дядя, но ведь вы...
     - Э! - Джессеп снова махнул рукой. - Я еще в полной норме. Бой! -
крикнул он официанту-негру.  - "Черного валета" и вообще все  с  моего
столика!..
     Керри знала,  что "Черным валетом" называется новый сорт коньяка,
о  котором  в  шутку говорили,  что он изготовляется из радиоактивного
винограда. А ведь дядя выпил уже, кажется, целую бутылку.
     Извиниться, может быть,  и уйти? Но как оставить его тут одного в
таком  виде?  Поразительно  изменился  этот  высокомерный  человек,  с
презрением  относившийся ко всем своим родственникам,  а ее Керри,  не
замечавший вовсе.  Было интересно понаблюдать теперь за дядей Джеймсом
и узнать, что с ним приключилось.
     Официант принес Джессепу его бутылку,  на этикетке  которой  была
изображена обыкновенная игральная карта,  с той только разницей, что в
правом верхнем и левом нижнем  углах  ее  красовался  черный  силуэтик
атомной бомбы.
     - Не желаешь ли и ты?  - усмехаясь,  спросил Джессеп,  наливая  в
рюмку  жидкость бордового цвета.  - Впрочем,  не советую:  эта штука с
непривычки свалит тебя в два счета.  За твое здоровье,  племянница!  -
Джессеп  ловко  опрокинул рюмку и,  морщась,  пососал тоненький ломтик
лимона.
     - Н-да,  - сказал он, бросив в тарелку лимонную корку, - с армией
у меня теперь все кончено.  Выгнали  за  нерадивость.  По  моей  вине,
видишь ли,  несчастный случай произошел.  Я,  конечно, виноват, что не
установил сигнала,  запрещающего посадку...  Но ведь я же не знал, что
Хазард  тогда  испытывал свой "Эн-Ди".  И нужно же было так случиться,
чтобы в это самое время  пошел  на  вынужденную  посадку  пассажирский
самолет...   Что-то  такое  случилось  с  ним.  Видимо,  неисправность
какая-то в моторах.  А тут как раз и сработал этот  чертов  "Эн-Ди"...
Бахнуло...  водородный  гриб,  и  самолета  как не бывало!  Шестьдесят
человек погибло.  Скандал,  конечно. Но почему я за все в ответе, а не
те,  кто этот дьявольский "Эн-Ди" испытывали?  Дернул меня черт лишнюю
рюмку виски в тот день выпить! Вот они и придрались...
     Керри тревожно осмотрелась по сторонам.
     - Знаете,  дядя,  - понизив голос,  сказала она,  - не стоит  тут
говорить об этом.
     - Да, ты права, Керри, - согласился Джессеп, - теперь всюду полно
шпиков.
     Он помолчал немного,  тараща мутные глаза  на  "Черного  валета",
неверной рукой налил еще рюмку, но пить не стал.
     - Выставили они меня, в общем-то, по-хорошему, - продолжал он уже
более   спокойным   голосом,  -  не  хотели  лишнего  шуму  поднимать.
Обеспечили  приличной  пенсией.  Но  все  равно  обидно  быть   козлом
отпущения.  И,  откровенно  тебе  скажу,  с удовольствием насолил бы я
кое-кому из наших военных вельмож. Генералу Хазарду, например.
     - Дядя!.. - предостерегающе проговорила Керри.
     - Ну ладно, ладно! - поднял руки Джессеп. - Не буду больше. А ты,
говорят, работаешь в какой-то красной газетке?
     - В прогрессивной газете, дядя, - нахмурилась Керри.
     - А не могли бы вы напечатать в ней одну сенсационную статейку? -
спросил Джессеп, и глаза его приобрели вполне осмысленное выражение. -
О  гибели  четырехмоторного  пассажирского  самолета  в одном из наших
Южных штатов.  Некоторые газеты уже пронюхали кое-что. Но они ни черта
толком   не   знают,  и  правду  им  все  равно  никто  не  скажет.  А
правительственные газеты опубликуют какую-нибудь  официальную  версию,
чтобы замять дело.
     - А вы хотели бы рассказать правду? - насторожилась Керри.
     - Зачем  же  правду?  За  это,  если дознаются,  несдобровать.  Я
расскажу  только  кое-какие  факты,  от  которых  не  поздоровится  ни
полковнику Причарду, ни генералу Хазарду.
     - Если вы хотите  только  причинить  неприятности  лично  им,  не
думаю,  что  наш  редактор  согласится на это,  - с сомнением покачала
головой Керри.
     - А ты все-таки скажи ему.  Может быть,  согласится,  - настаивал
Джессеп.  - Очень эффектная получилась бы статейка.  Много бы наделала
шуму  и  подмочила  бы  репутацию кое-кому из наших высокопоставленных
военных петухов.
     - Хорошо,  дядя,  я  поговорю  об этом с редактором,  - пообещала
Керри. - А теперь мне нужно идти. Извините, пожалуйста...



     Начальник разведывательного  управления  генерал  Гоуст  вот  уже
второй час сидел с генералом Хазардом. Дверь его кабинета была закрыта
так  плотно,  что  даже  адъютант,  дежуривший  в  приемной,  не   мог
расслышать  ни  слова,  как  ни  напрягал слух.  А разговор у Гоуста с
Хазардом был о недавнем происшествии на базе тяжелых бомбардировщиков,
из-за которого так пострадал подполковник Джеймс Джессеп.
     - Так вы считаете, что "Эн-Ди" выдержал экзамен? - спросил Гоуст,
пододвигая Хазарду ящик с сигарами.
     - Вне всяких сомнений, - убежденно ответил Хазард.
     - И, по-вашему, теперь нужно действовать?
     - Самым решительным образом!  Хватит  нам  вести  эту  мягкотелую
политику.  Наши  агенты должны проникать за "железный занавес" с более
активными заданиями. "Эн-Ди" дает нам теперь такую возможность.
     Генерал Гоуст  вышел  из-за  стола  и,  заложив  руки  за  спину,
бесшумно прошелся несколько раз по мягкому ковру кабинета.  Было в его
походке что-то кошачье, словно он не ходил, а крался.
     - Боюсь, что в министерстве кое-кто может воспротивиться этому, -
будто  рассуждая  вслух  с  самим  собой,  проговорил  он.  - Помощник
военного министра генерал Рэншэл, например.
     - Почти  не сомневаюсь в этом,  - согласился Хазард,  невозмутимо
попыхивая сигарой.  - Но мы можем не очень считаться с Рэншэлом.  Ведь
министр  придерживается  других взглядов.  Поддержит нас и большинство
членов военной комиссии конгресса.
     Не прерывая  Хазарда,  Гоуст  лишь  изредка  кивал головой в знак
согласия. Идея генерала, при всей ее авантюристичности, нравилась ему.
Гоусту давно уже надоела информационно-исследовательская деятельность,
которой  в  последнее  время  все  чаще  приходилось  заниматься   его
управлению.  Он  считал,  что  добывание разведывательной информации с
помощью таких всем доступных источников,  как книги, газеты и журналы,
рано  или  поздно  приведет  к  полному вымиранию агентурной разведки.
Гоуст был совершенно уверен, что считать, будто в современных условиях
невозможна  Мата  Хари1,  -  ошибочно.  Печально,  что  подобные мысли
высказывают очень влиятельные  люди.  Например,  адмирал  Хилл  совсем
недавно   утверждал,   что   работник   разведки   сегодня  напоминает
исследователя,  занятого кропотливым трудом  по  изучению  иностранных
газет и журналов, рефератов и других материалов.
          (1 Известная немецкая шпионка во Франции  в  годы
                       первой  мировой  войны.)
     Им, этим "яйцеголовым", этим "интеллектуалистам", кажется, что их
ежедневные,  еженедельные  и  ежемесячные  разведывательные  сводки  и
прогнозы будущего очень нужны государственным деятелям.  На  самом  же
деле многие государственные деятели считают чтение этих информационных
сводок пустой тратой времени.  Государственным деятелям нужны факты, а
не жвачка,  которую им поставляет "кабинетная" разведка.  Настоящие же
факты должны добываться активно,  в стане врага,  а  не  в  библиотеке
госдепартамента.
     Предложение Хазарда,  несомненно,  заслуживало внимания,  и Гоуст
слушал его не прерывая.
     - А чего стоят все изыскания наших отделов,  изучающих психологию
потенциального    противника   по   беллетристике   и   художественной
кинематографии?  - все более распалялся генерал Хазард,  - Ерунда это!
Пустое времяпровождение!  О русской психике нужно судить по конкретным
данным. Сработают наши "Эн-Ди" в двух-трех хранилищах их термоядерного
оружия  - вот тогда и посмотрим,  какова хваленая стойкость советского
народа.
     - Вполне согласен с вами, генерал, - удовлетворенно закивал Гоуст
маленькой  лысеющей  головой.   -   Кому,   однако,   можно   поручить
предлагаемую вами рискованную "миссию"?
     - Это уж ваше дело,  - пожал плечами  Хазард.  -  Кадры  подобных
людей в ваших руках.  Нужен,  конечно,  очень отчаянный человек, почти
самоубийца.
     Гоуст снова  неслышно зашагал по мягкому ковру кабинета.  Генерал
Хазард молча наблюдал за ним, критическим взглядом оценивая его щуплую
фигурку,  в  которой  не  было  ничего  не только воинственного,  но и
военного.   Презирая   людей   низкорослых,   да   еще   астенического
телосложения,  Хазард  всегда  смотрел  на  генерала Гоуста с чувством
тайного превосходства,  хотя и  знал,  что  этот  малыш  непререкаемый
авторитет в делах агентурной разведки.
     Посидев у  Гоуста  еще  с   четверть   часа,   Хазард,   наконец,
откланялся. Гоуст сейчас же вызвал к себе полковника Чэндлера.
     - Ну как, полковник, все у вас ясно с Дэвисом?
     - Да, сэр.
     Разведчик Дэвис был тайным агентом  международной  категории.  Он
прошел  хорошую  школу  на родине и "работал" на территории Советского
Союза.  Но однажды ему не повезло, и он, не выполнив задания, с трудом
ускользнул  от советской контрразведки.  Этого было достаточно,  чтобы
некоторые руководящие работники разведывательного управления перестали
ему доверять.
     Гоуст не верил в те обвинения,  которые выдвинули  против  Дэвиса
недоброжелатели,  но  и  он  не вступился за него.  Ему казалось,  что
неудачная операция обескуражила Дэвиса,  лишила на какое-то время веры
в себя. Нужно было подержать его в резерве, потомить, дать соскучиться
по делу.
     Все это время за опальным агентом велось тайное наблюдение, и вот
настала наконец пора снова пустить его в дело.
     - Мы были к нему несправедливы в последнее время.  Как он перенес
это? - спросил Гоуст, хотя ему и самому хорошо было известно состояние
Дэвиса.
     - Обижен,  конечно,  - ответил полковник,  -  но  у  нас  имеются
фонограммы всех его разговоров,  вплоть до ночного бреда. Дэвис всегда
был человеком редкостной,  фанатической ненависти  к  русским,  и  это
осталось  в  нем.  А  может быть,  даже усилилось,  ибо именно русских
считает он виновниками всех своих бед.
     - В надежности его можно, значит, не сомневаться?
     - Безусловно, сэр. Он соскучился по работе и готов на любое дело.
     - Ну, а необычайную кличку его "Ва-банк" мы так и оставим за ним?
- улыбнулся Гоуст.
     - Конечно, сэр, - совершенно серьезно ответил полковник. - Сейчас
больше,  чем когда-либо,  она  подходит  ему,  ибо  в  новой  операции
обстоятельства  могут  потребовать  от  него  и такой ставки,  как его
собственная жизнь.
     - Ну  что ж,  - заключил Гоуст,  приподнявшись со своего кресла и
давая этим понять,  что аудиенция закончена, - присылайте тогда ко мне
Дэвиса, я лично дам ему задание. Подготовьте также Чепстона и Хинсея.



     Редактор газеты   "Прогресс",   в  которой  работала  Керри,  был
осторожным человеком.  Он знал,  что сильным мира сего ничего не стоит
закрыть его газету,  и старался не очень раздражать конгресс и военное
министерство.
     "Мы слишком  слабы,  чтобы наносить открытые удары,  - говорил он
обыкновенно в ответ на упреки. - Наш удел - кусать исподтишка".
     "Да и кусаем ли мы вообще?  - замечали ему на это.  - Может быть,
только лаем из подворотни?"
     Керри, уже  достаточно знавшая своего редактора,  не надеялась на
то,  что он придет  в  восторг  от  предложения  Джеймса  Джессепа.  И
действительно,  выслушав  от  нее  то немногое,  что ей было известно,
Каннинг сразу же замотал своей бритой головой:
     - Нет,  нет,  милая  Керри!  С  военным министерством мы не будем
связываться.
     Керри не  очень  огорчил  отказ  редактора.  Ей  и  самой история
разжалования Джессепа  казалась  туманной.  Смущало  и  то,  что  дядя
рассказал  ей  все  это  в  нетрезвом виде.  Но она глубоко ошибалась,
полагая, что редактора не заинтересовало ее сообщение. Он-то знал, как
взволновала  общественность  таинственная  катастрофа  с  пассажирским
самолетом на территории бывшей базы тяжелых бомбардировщиков.
     Всю ночь не выходил у него из головы рассказ Керри. Не плохо было
бы, конечно, самому повидаться с этим Джеймсом Джессепом, но ведь он в
опале,  и  за ним,  наверное,  ведется наблюдение.  К тому же он еще и
пьяница...  Нет,  с ним не стоит связываться,  а надо порасспросить  у
знающих людей об этом таинственном "Эн-Ди".
     Перебрав в  памяти  всех  знакомых,  Каннинг  вспомнил  о   Генри
Марчмонте.  Вот кто может пригодиться! Генри, во-первых, старинный его
приятель,  а во-вторых,  консультант  одного  из  технических  отделов
военного ведомства.
     Выслушав Каннинга, Марчмонт неопределенно пожал плечами:
     - Право,  не знаю,  Чарлз, чем я смогу помочь тебе в этом деле...
Они ведь меня ни в какие секреты не посвящают.
     - Да  не  обязательно  ты  сам,  старина.  Ведь работает же у них
кто-нибудь еще, с кем ты в добрых отношениях.
     - Не   знаю,   не   знаю...   -  задумчиво  проговорил  Марчмонт,
прохаживаясь по своей маленькой, заваленной техническими справочниками
и  научными  журналами  комнатке.  - В военном ведомстве чертовски все
засекречено.  Даже то,  что никакого секрета не представляет.  Да и не
доверяют они никому ничего секретного. Вот если только Писфулу?..
     - А ты знаком с ним? - сразу же оживился Каннинг.
     - Знаком и даже в хороших отношениях.
     - Так ведь лучшего и желать не надо!  -  обрадовался  Каннинг.  -
Писфул  в  самых  близких,  почти  дружеских  отношениях  с  генералом
Хазардом. Поговори с ним, пожалуйста, Генри. Очень тебя прошу!
     - Ну что ж,  попробую,  только не очень уверен,  что ему известно
что-нибудь об этом "Эн-Ди",  хотя он и выполнял кое-какие  работы  для
военного ведомства.
     Между тем  Керри,  решив,  что  судьба  бывшего  начальника  базы
тяжелых    бомбардировщиков    нисколько   не   интересует   редактора
"Прогресса", все реже вспоминала о дяде. Гораздо чаще задумывалась она
теперь о Джоне Мунне,  с которым не виделась уже несколько дней. Керри
понимала,  что Джон занят очень серьезной работой в  обсерватории,  но
разве  не  мог  он  уделить  ей  хоть  несколько часов в течение целой
недели?
     А может быть, она вообще надоела ему? Может быть, ей не следовало
вести себя так бесхитростно,  не скрывая своего расположения  к  нему?
Она  знала  тактику  других  девушек  и женщин в делах подобного рода,
однако сама не была способна на подобную игру.  Но тут она  вспомнила,
что  одну  из  своих  планеток  Джонни  назвал  ее  именем,  и  ей уже
захотелось просить у него прощения.
     "Нет, я   просто   очень  легкомысленная,  вздорная,  несерьезная
девчонка,  - с раздражением  думала  она  о  себе.  -  Сколько  раз  я
ошибалась  в  людях!  И редактор мой показался мне сначала бесстрашным
борцом за справедливость,  а  он  просто  добропорядочный,  либерально
мыслящий,  осторожный делец мелкого масштаба. А дядя, родной брат моей
матери?  Разве не казался он мне типичным военным карьеристом,  твердо
шагающим по ступенькам военной иерархии?  Оказалось,  однако, что и он
был простачком,  иначе его не вышибли  бы  так  просто  из  армии,  не
сделали бы козлом отпущения. Но все эти мои ошибки еще не так страшны,
- со вздохом заключила Керри. - Не дай только бог ошибиться мне теперь
в Джонни..."



     Сегодня Джон Мунн надеялся завершить расчеты, которые должны были
показать, столкнется "Керри" с Землей или пронесется мимо. Электронная
вычислительная  машина,  находившаяся  в  распоряжении Джона,  изрядно
потрудилась за эти дни.  Она молниеносно выполняла  все  его  команды,
"запоминая"   бесчисленное   количество   исходных   данных   и  решая
разнообразнейшие математические и логические задачи.
     Мунн ввел  в электронную машину код последней команды.  Мгновенно
ожили вводные и  арифметические  секторы.  "Отстрелялись"  электронные
пушки  кинескопов  по  диэлектрикам  в  оперативных  и  долговременных
устройствах  памяти.  Сработало  выводное  и  дешифрующее  устройство,
отстучали  клавиши  телетайпа,  и  в  руках  Джона  появилась  лента с
колонками цифр.
     Торопливо пробежав   их   глазами,  Мунн,  во  избежание  ошибки,
проделал всю операцию расчета орбиты астероида вторично. Результат был
тот же.
     Молодой астроном взволнованно прошелся по павильону обсерватории.
Вытер  платком  влажный  лоб.  Снова перечитал цифры,  отпечатанные на
ленте.  Они  подтверждали  его  предположения.  Математический  расчет
имевшихся  у него данных о движении Земли и астероида свидетельствовал
о неизбежности столкновения.
     На мгновение  Джон  ощутил удовлетворение:  его догадка оказалась
правильной. Но почти тотчас же другое, более сильное чувство завладело
всеми  его  мыслями.  Астероид  столкнется  с  Землей - это реальная и
страшная угроза.  Он  может,  конечно,  упасть  и  в  безлюдной  части
планеты, в океан, на Антарктику, в Гималаях... Но не исключено, что он
обрушится на населенную территорию,  даже на территорию родной  страны
Джона   Мунна.  А  это  не  обычный  небесный  камешек,  какие  падают
ежедневно,  не оставляя заметного следа на поверхности земли.  Ведь на
этот раз свалится целая маленькая планетка!
     Чувство тревоги почти не покидало теперь Джона,  хотя,  для  того
чтобы  точно знать,  куда упадет астероид,  потребуется сделать еще не
одну тысячу сложнейших вычислений на более  совершенных  машинах,  чем
та, на которой он работал.
     Что же предпринять?  Нужно  ведь  оповестить  как-то  о  грозящем
бедствии, если не все человечество, то хотя бы население своей страны.
Но как?  Выступить по радио?  Или,  может быть, сообщить об этом через
газету? Да, пожалуй, лучше всего через газету. Но какую?
     После некоторого размышления,  взвесив все "за" и "против", решил
он опубликовать свое открытие в "Прогрессе", и не потому только, что в
нем сотрудничала Керри. Мунн знал трезвое направление этой газеты и не
сомневался,  что  его научное сообщение не будет там подано в качестве
дешевой сенсации.
     Директор обсерватории,   которому  он  доложил  и  о  результатах
вычислений,  и о решении дать в "Прогрессе" первую публикацию о  своем
открытии, не возражал.



     Приход Генри Марчмонта не был неожиданностью для Писфула и все же
чем-то встревожил его. Чем именно, профессор и сам не смог бы сказать.
В  последнее  время  он вообще стал слишком мнительным и нервным.  Все
теперь настораживало и тревожило его. Он плохо спал ночами, просыпался
в холодном поту, с беспокойно стучащим сердцем...
     Надо бы послушаться врачей,  бросить все  к  черту  особенно  эту
неприятную  работу для военного ведомства,  и поехать на юг,  в тихий,
уютный санаторий на берегу океана.  Но где там!  Разве его выпустит из
своих  цепких  лап  генерал Хазард,  пока не будут завершены испытания
портативной коротковолновой радиостанции? Неприятнее же всего было для
Писфула  то,  что  станция  эта  предназначалась,  судя по всему,  для
оснащения тайной агентуры.
     - Здравствуйте,  дорогой мистер Писфул!  - радостно приветствовал
его  Генри  Марчмонт,   протягивая   руку.   -   Простите,   что   без
предупреждения, но у меня к вам серьезное дело.
     - Серьезное?  - в замешательстве переспросил Писфул и  осмотрелся
по  сторонам  с таким видом,  будто опасался,  что их может подслушать
кто-то.
     - Вы не один? - невольно перешел на шепот Марчмонт.
     - Почему вы решили?  Если не считать вас,  я тут совершенно один.
Но знаете ли... - Писфул замялся и снова огляделся по сторонам.
     Марчмонт понял наконец,  в чем дело, и невесело рассмеялся. Потом
проговорил беспечным тоном:
     - А я, знаете ли, собирался прогуляться. Если не возражаете?..
     - О, охотно! День такой чудесный.
     Спускаясь по  лестнице,  Марчмонт  взял  Писфул  а  под  руку   и
прошептал укоризненно:
     - Слушайте,  дорогой мой,  что же это такое?  Даже в  собственном
доме мы боимся разговаривать...
     - Береженого, знаете ли, бог бережет, - усмехнулся Писфул. - Я-то
ведь лучше вас знаком с техникой тайной звукозаписи.
     - Ого,  каким вы стали осторожным!  Даже тайные агенты могут  вам
позавидовать. О тэмпора, о морэс!1
                    (1 О времена, о нравы! (лат.))
     В машине Марчмонта Писфул заговорил не раньше, чем она тронулась.
     - Ну-с, я слушаю вас, коллега.
     - Я  вижу,  дорогой профессор,  вы так запуганы,  что нет смысла,
пожалуй,  говорить  с  вами  о  чем-нибудь  серьезном.   Надеюсь,   вы
догадываетесь, что я не прогнозом погоды хочу поинтересоваться?
     - Догадываюсь,  -  без  особого  энтузиазма  проговорил   Писфул,
рассеянно поглядывая сквозь ветровое стекло на пестрый поток встречных
машин. - Выкладывайте, однако, что там у вас.
     - Известно  ли  вам,  что  я  нахожусь  в  дружеских отношениях с
редактором "Прогресса"? - после некоторого раздумья спросил Марчмонт.
     - Нет,  это мне неизвестно,  - ответил Писфул.  - Но,  достаточно
хорошо зная вас,  я не удивлюсь этому. Вы всегда симпатизировали лицам
с крайними левыми взглядами. Впрочем, я не осуждаю вас, тем более, что
такие  люди,  как  ваш  друг,  редактор  "Прогресса",  делают  хотя  и
рискованное, но благородное дело.
     - Так вы, значит... - обрадованно воскликнул Генри Марчмонт.
     Но Писфул недовольно прервал его:
     - Только,  пожалуйста,  без  выводов.  С  некоторых  пор  я  стал
остерегаться выводов.
     - Хорошо,  перейдем тогда к делу.  Вы слышали,  конечно,  об этой
ужасной катастрофе в районе базы тяжелых бомбардировщиков?  Так вот, у
редактора  газеты  "Прогресс"  есть  сведения,  что  виной  тому  было
испытание какого-то устройства,  именуемого "Эн-Ди".  Не знаете ли вы,
что это такое?
     - И  вы  хотели спросить меня об этом в моей квартире,  в которой
под каждым диваном запрятан микромагнитофон?  - укоризненно воскликнул
Писфул.
     - Господи!  Неужели  это  правда?   Как   же   вы   живете,   как
разговариваете в этом аду?
     - Почти не разговариваю.  А когда молчание становится  невмоготу,
читаю вслух избранные места из Конституции нашей дорогой республики.
     - А ночью?  Можете же вы сказать что-нибудь  такое  во  сне,  что
можно было бы превратно истолковать?
     - На ночь я включаю магнитную ленту  с  записью  государственного
гимна  с  такой  громкостью,  которая  могла бы заглушить мой бред,  -
невозмутимо пояснил Писфул.
     - Веселенькое  существование!  - мрачно усмехнулся Марчмонт,  и у
него пропала всякая охота расспрашивать Писфула о вещах,  интересующих
Каннинга.
     Но профессор,  к  немалому  удивлению  Марчмонта,  сам  продолжил
начатый разговор:
     - Так вы интересуетесь таинственными буквами "Эн" и "Ди". Генерал
Хазард  упомянул  их  недавно  в  разговоре с каким-то крупным военным
чиновником,  но я так и не понял,  что это такое. Полагаю, однако, что
"Эн-Ди"  -  шифр  какого-то нового,  очень засекреченного вида военной
техники.  Как только узнаю что-нибудь  определенное,  обещаю  сообщить
вам.  А теперь,  если у вас нет ко мне других вопросов,  высадите меня
где-нибудь возле метро. Домой мне лучше всего вернуться одному.
     В тот  же  день Генри Марчмонт позвонил Каннингу из уличной будки
телефона-автомата.
     - То,  о  чем ты просил меня,  Чарлз,  узнать пока не удалось,  и
боюсь,  что не удастся.  Говорю это тебе затем,  чтобы ты не очень  на
меня надеялся, а предпринимал кое-что сам.
     - Крепко, значит, держат в секрете?
     - Крепко.
     - Ну, тогда тем более важно разгадать этот секрет.
     Посоветовавшись со  своим  заместителем,  Каннинг  решил  послать
Керри Демпси в Сэнди-Таун.  Городок этот был ближайшим от бывшей  базы
тяжелых  бомбардировщиков  населенным пунктом.  Каннинг надеялся,  что
Керри удастся узнать там какие-нибудь подробности.



     Заметка Керри Демпси об открытии Джона Мунна появилась  в  газете
"Прогресс" на другой день после отъезда Керри из Грэнд-Сити. Хотя Джон
установил совершенно точно,  что его  астероид  столкнется  с  Землей,
решено  было  сообщить  об  этом  лишь предположительно,  чтобы раньше
времени не тревожить читателей возможностью  катастрофы.  Заметка  эта
вообще   мало   кем   была  прочитана  в  связи  с  небольшим  тиражом
"Прогресса".  Но то,  чего не  сделала  эта  газета,  сделали  другие,
многотиражные,  не  только перепечатавшие сообщение "Прогресса",  но и
прокомментировавшие его соответствующим образом. Не отставали от газет
и   радиокомпании.   По  телевидению  демонстрировались  фотографии  и
кинокадры  с   изображением   кратеров   метеоритного   происхождения.
Столкновение   астероида   с   Землей   считалось  теперь  неизбежным.
Высказывались   даже   предположения   относительно   места    будущей
катастрофы.
     Астрономическая новость  эта,  поданная  в   сенсационном   виде,
оказалась очень выгодной для больших газет. Тиражи их заметно выросли.
Многие редакции в связи с широким интересом читателей к  астероидам  и
метеоритам   начали   печатать   не   только   статьи   о  метеоритном
происхождении  лунных  кратеров,  но  и  главы  из  наспех  написанных
научно-фантастических романов.
     Страсти вокруг астероида  Джона  Мунна  разгорались.  В  конгресс
стали поступать запросы о том,  что намерено предпринять правительство
в связи с предстоящим падением космического тела. Заинтересовался этим
и заместитель главы государства мистер Кэсуэл. Его, правда, обеспокоил
не сам астероид,  а поднятая вокруг него шумиха,  начавшая сказываться
на деловой жизни государства.
     К мистеру  Кэсуэлу  срочно  был   вызван   директор   Центральной
обсерватории Грэнд-Сити,  которому был задан вопрос:  действительно ли
астероид,  обнаруженный астрономом  Джоном  Мунном,  может  упасть  на
Землю?
     - Да,  сэр,  - не задумываясь, ответил директор обсерватории, так
как он лично проверил и уточнил все расчеты Мунна.
     - И это солидное космическое тело?  - осведомился мистер  Кэсуэл,
имевший  весьма  смутное  представление  об  астероидах,  так  как  не
интересовался астрономией со времени своего пребывания в  колледже,  а
это было около полувека назад.
     - Да, сэр. Таких давно уже не падало на нашу Землю.
     - А  он не может сгореть в атмосфере,  как многие другие небесные
камни?
     - Против такой глыбы атмосфера наша почти бессильна.
     - Ну, а куда может упасть эта небесная гостья?
     - Пока сказать трудно.  Ведем тщательные вычисления. Недели через
две-три выяснится.
     Разговор этот  не  очень встревожил мистера Кэсуэла.  "Мало ли на
земном шаре места?  - беспечно подумал он. - Почему бы не упасть этому
астероиду в один из океанов?"
     Гораздо большую тревогу возбудила в  мистере  Кэсуэле  беседа  со
специалистом по метеоритике Бернардом Грейсоном.  Грейсон сообщил, что
при скорости пять километров в секунду действие всей  массы  метеорита
на  грунт  в  зоне  удара о Землю будет эквивалентно действию такой же
массы взрывчатого вещества.  А при скорости в шестьдесят километров  в
секунду упомянутое взрывное действие усилится в тысячу раз.
     - С какой же скоростью влетают к нам  эти  метеориты?  -  спросил
мистер Кэсуэл.
     - Минимальная скорость метеорита,  который догоняет Землю,  равна
сорока  двум и одной десятой километра в секунду.  У встречного же она
может достигать семидесяти километров в секунду и более того.
     "Да, -  подумал  с  тревогой мистер Кэсуэл,  - эта планетка Мунна
может сыграть с нами очень скверную шутку..."



     По инициативе мистера Кэсуэла, вопрос об астероиде был вынесен на
заседание  одной  из  комиссий  конгресса.  Вызванные на это совещание
видные ученые, тщательно изучившие материалы Центральной обсерватории,
не только подтвердили расчеты Мунна, но и высказали предположение, что
вероятнее всего астероид ударит в Западное полушарие нашей планеты.
     Как предотвратить катастрофу, если окажется, что космический удар
угрожает промышленным или густонаселенным районам  страны?  По  мнению
ученых,  здесь  должны  сказать  свое  слово  специалисты  по  атомной
артиллерии, межконтинентальным ракетам и управляемым снарядам дальнего
действия.   Ученые  полагали,  что  современными  средствами  ракетной
техники и ядерного оружия можно будет обстрелять астероид за пределами
атмосферы  и раскрошить его,  а уж атмосфера сама завершит уничтожение
обломков.  И,  если даже обломки не  сгорят  целиком,  они  не  смогут
причинить такого ущерба, как огромная сплошная масса астероида.
     - Сколько и какие конкретно средства потребуются для этой цели? -
спросил мистер Кэсуэл.
     - Это подсчитают вам артиллеристы и военные инженеры,  -  ответил
председатель ученой комиссии,  готовивший материал для конгресса. - Мы
же  подготовим  для  них  все  необходимые  данные:   точные   размеры
астероида,  его массу,  элементы орбиты. По мере приближения астероида
эти данные будут уточняться.
     - А  не возникнет ли опасность радиоактивного заражения атмосферы
в результате обстрела астероида атомными снарядами?
     - Опасность,  конечно,  существует, - ответил председатель ученой
комиссии.  -  Но  она  сравнительно  невелика.  Обстрел   ведь   будет
происходить   на  высоте  нескольких  тысяч  километров,  то  есть  за
атмосферой.
     - Вероятно,    для    этого    потребуются    очень   совершенные
артиллерийские средства?
     - Да,  конечно.  От  меткости и дальнобойности этих средств будет
зависеть многое.
     В тот  же  день был сделан запрос военному министерству.  Военные
специалисты,  однако,  воздержались даже от  приблизительного  ответа,
заявив, что им необходимо серьезно изучить этот вопрос.
     Подготовка ответа конгрессу была поручена генералу  Хазарду,  как
специалисту  по управляемым снарядам дальнего действия.  Хазард собрал
военных инженеров, артиллеристов и представителей нескольких компаний,
выполняющих военные заказы. Он коротко ввел их в курс дела и предложил
высказаться.
     - Всю  нашу наземную атомную артиллерию нужно сразу же исключить,
- взял слово хмурый старичок,  генерал-лейтенант корпуса инженеров.  -
Она способна решать только тактические задачи.  А тут цель,  как я это
понимаю,  сверхстратегическая.  Полагаю в связи с этим,  что слово  за
специалистами по управляемым снарядам.
     - Позвольте и мне,  сэр, сказать свое мнение, - поднялся высокий,
худощавый  контр-адмирал.  -  Боюсь,  что  и  наши морские управляемые
снаряды типа "Регюлес" окажутся бессильными.
     Генерал-майора артиллерии,    поднявшегося    было    вслед    за
контр-адмиралом, Хазард остановил раздраженным замечанием:
     - Вы тоже,  разумеется, хотите сказать, что ваши зенитные снаряды
типа "Найк" и самолеты-снаряды типа "Матадор" не годятся для этого? Но
нельзя  же так примитивно понимать цель нашего совещания.  Конечно же,
все,  что  мы  имеем  в  настоящее  время  на  вооружении,  не   решит
предстоящей  задачи.  Нам  предстоит  создать совершенно новую систему
баллистических снарядов дальнего действия, если позволит время. Вот об
этом-то я и хотел с вами посоветоваться.
     - Насколько я понимаю,  - заметил сердитый  старичок  генерал,  -
ракеты  наши  должны обстреливать космическую цель где-то за пределами
атмосферы?
     - Совершенно верно, - подтвердил Хазард.
     - В  таком  случае  для  управления  ракетами  следует  применять
астронавигационную  систему  управления,  точность  работы  которой не
зависит от дальности полета.
     - А   я   полагаю,  что  тут  следует  использовать  "программное
наведение" по вычисленным данным относительно  отрезка  предполагаемой
траектории   астероида  вблизи  Земли,  -  заметил  полковник  корпуса
инженеров, специалист по электронике.
     - Не возражаю,  - буркнул Хазард, недолюбливавший этого инженера,
никогда не упускавшего случая щегольнуть  своей  ученостью.  -  Только
учтите,  что  для  увеличения  дальности  полета придется использовать
многоступенчатые ракеты.
     - А  что  вы  имеете  в  виду под "многоступенчатыми"?  - спросил
полковник.  - Мне думается,  тут потребуются такие,  с помощью которых
русские запускают свои космические корабли...
     - При чем  здесь  русские?  -  грубо  оборвал  военного  инженера
Хазард,  у  которого  всякое  напоминание об успехах советской техники
вызывало приступы ярости.
     Военный инженер  оказался  человеком  не  робкого десятка.  Он не
захотел сдаваться и возразил Хазарду:
     - Не  следует,  однако,  забывать,  что  времени  у нас не так уж
много...
     - Так  что же вы предлагаете,  черт побери!  - раздраженно заорал
Хазард. - Просить помощи у русских?
     - До этого,  может быть, и не дойдет, - спокойно заметил инженер.
- А для  ускорения  поисков  наиболее  эффективных  средств  борьбы  с
астероидом   я   предлагаю   воссоздать   всю   картину   предстоящего
космического сражения с помощью электронных имитаторов.
     Генерал Хазард,  не  на  шутку  обозленный замечаниями и советами
военного инженера,  решил,  что не следует  больше  либеральничать,  и
бесцеремонно объявил,  что тут не место для дискуссий. Хотя инженеру и
пришлось после этого замолчать, престиж его, однако, не был подорван.
     - Смелый  человек  этот  полковник,  -  шепнул  на  ухо  старичку
генералу контр-адмирал,  кивнув в  сторону  военного  инженера.  -  Не
боится перечить начальству.
     - Был  бы   я   женат   на   дочери   военного   министра,   тоже
продемонстрировал бы свою храбрость, - сердито буркнул генерал.
     Обменявшись мнениями  со  своими  экспертами  еще  по   некоторым
техническим  вопросам,  генерал  Хазард  объявил,  что  правительство,
видимо,  в самое ближайшее  время  ассигнует  на  работы  по  созданию
сверхвысотных  управляемых  ракет и снарядов значительные средства.  В
связи с  этим  нужно  было  немедленно  комплектовать  конструкторские
группы, и он тут же наметил руководителей этих групп.
     Уходя с совещания,  старичок генерал взял под руку контр-адмирала
и не без зависти шепнул ему:
     - Обратили  вы  внимание,   что   на   совещании   присутствовали
представители   только  тех  компаний,  акциями  которых  владеет  наш
уважаемый мистер Хазард?  Можете не сомневаться,  он сделает  на  этом
астероиде хороший бизнес.



     Керри вернулась  в  Грэнд-Сити  несколько  дней  спустя.  Прямо с
вокзала она позвонила Джону в обсерваторию и назначила ему свидание  в
своем любимом кафе.
     Они встретились в девять вечера,  и  Керри  была  так  счастлива,
увидев  Джона,  что  совсем  забыла  о  множестве  серьезных вопросов,
которые собиралась ему задать.  Она смотрела на добродушное, счастливо
улыбающееся лицо Джона и не могла наглядеться.
     - Ах,  Джонни,  знали бы вы только,  как я соскучилась по вас!  -
прошептала она. - А вы, наверное, и не вспомнили обо мне ни разу?
     - Боже мой,  что вы говорите,  Керри!  - воскликнул Джон  и  стал
горячо целовать ее руки.  - Как только могло прийти вам в голову такое
нелепое предположение? Да я без вас места себе не находил.
     - Ну,  уж этого вы не сочиняйте,  - рассмеялась Керри.  - А когда
другой, небесной "Керри" увлекались, забыли разве, что мы целую неделю
ни  разу  не  встретились?  Я ведь в те дни просто ненавидела эту вашу
новую "Керри".  И не зря. Вот ведь она какой оказалась! Бог знает, что
говорят  теперь  о  ней  и пишут.  Какой переполох из-за нее поднялся!
Неужели все это  правда,  Джонни?  Неужели  она  может  причинить  нам
столько бед?
     - Об  этом  рано  еще  говорить,  -  уклончиво  ответил  Джон.  -
Достоверно  известно  пока  только  одно:  астероид войдет в атмосферу
Земли со стороны Восточного полушария и,  вероятнее  всего,  упадет  в
океан  неподалеку  от нашего континента.  А вам не стоит забивать себе
голову всей  этой  дребеденью,  которой  запугивают  наших  обывателей
газеты. Расскажите лучше, как съездили?
     - Неудачно, Джонни.
     - Так что же вы молчите? Рассказывайте поскорее!
     - О чем рассказывать?  - уныло проговорила Керри.  - Просто я  не
выполнила задания моего редактора.
     Керри действительно ничего не узнала  в  Сэнди-Тауне.  О  причине
катастрофы  с  пассажирским самолетом ходили совершенно фантастические
слухи.  Более или менее правдоподобным был лишь рассказ врача  местной
больницы о том,  что он отправил в военный госпиталь соседнего городка
трех человек с признаками лучевой болезни.  Сообщил он это  Керри  под
большим  секретом,  да  и  то  после того только,  как узнал,  что она
племянница подполковника Джеймса Джессепа,  с которым врач  был  лично
знаком.

     Выслушав доклад   Керри,  Чарлз  Каннинг  сокрушенно  вздохнул  и
сказал:
     - Похоже,  что  тайны  "Эн-Ди"  нам  уже  не разгадать.  Я в ваше
отсутствие тоже попытался кое-что предпринять, но безрезультатно.
     А когда редактор "Прогресса" совсем пал духом,  к нему неожиданно
зашел Генри Марчмонт. Он принес важные известия.
     - Я  уже  перестал  надеяться,  что  из  Писфула  удастся выудить
что-либо,  если даже ему известна тайна "Эн-Ди", - возбужденно говорил
Генри,  теребя  пуговицу на пиджаке Каннинга.  - Уж очень запугали они
профессора тайной слежкой.
     - А  ты  не  мог бы сразу перейти к главному?  - перебил Каннинг,
осторожно отстраняя его руку от своей пуговицы. - Сам должен понимать,
как мне не терпится...
     - Хорошо,  пожалуйста.  Ты только не думай, что я пришел сообщить
тебе что-нибудь особенное.
     - Идешь на попятную? - усмехнулся Каннинг.
     - Нет, зачем же... С Писфулом мы встретились сегодня утром. Будто
невзначай. Он старик хитрый и подстроил все так, что, если бы за ним и
следили,  ни за что не догадались бы,  что он специально искал встречи
со мной.  Ну ладно,  ладно,  не хмурься!  Короче все  равно  этого  не
расскажешь.  Не  думай,  что он пришел ко мне и так вот прямо выложил,
что "Эн-Ди" это,  мол,  то-то и то-то.  Ничего подобного.  Тут все  на
догадках, на интуиции...
     - А я тебя и  не  тороплю,  -  уже  совершенно  спокойно  заметил
Каннинг, понявший наконец, что торопить Марчмонта - дело безнадежное.
     - Ну,  так вот, - продолжал Генри. - Встретились мы с Писфулом, и
он мне в самых осторожных выражениях сообщил, что по заданию одного из
отделов военного ведомства сконструировал коротковолновую радиостанцию
нового  типа.  Дал  мне  понять при этом,  что предназначалась она для
оснащения тайной агентуры.  С опытным образцом этой  радиостанции  они
уже  заслали  какого-то  типа  в  Советский  Союз,  но у них что-то не
ладилось с приемом...  И вот они пригласили Писфула послушать одну  из
его передач и определить, что мешает четкости приема.
     Каннинг слушал Марчмонта с недоумением. Ему непонятно было, какое
отношение  могла  иметь  радиостанция Писфула к "Эн-Ди".  Насколько он
догадывался,  "Эн-Ди" имел какое-то отношение к взрывной  технике,  но
никак уж не к радио.
     - Передача велась,  конечно,  шифром,  и Писфул в ней  ничего  не
понял,  -  продолжал  Марчмонт.  -  Но  те,  кто пригласил Писфула для
консультации,  переговаривались  между  собой.  Вот  по   этим-то   их
разговорам профессор и сообразил,  что тайный агент,  пользующийся его
радиостанцией, заслан в Советский Союз с этим самым "Эн-Ди".
     - И это все?
     - Да, все. Я же предупреждал тебя, что ничего особенного сообщить
не смогу,  но ты подумай и над этим. Если с "Эн-Ди" связана катастрофа
пассажирского  самолета,  а  может  быть,  и  другие  неизвестные  нам
бедствия, то нетрудно сообразить, с какой целью отправился в Советский
Союз тайный  агент,  пользующийся  радиостанцией  профессора  Писфула.
Разве все это не серьезно?
     - Серьезно,  Генри.  Может быть, даже гораздо серьезнее, чем мы с
тобой  полагаем.  Потому-то теперь для нас особенно важно точно знать,
что такое "Эн-Ди".



     Так как Керри была занята на  конференции  учителей  негритянских
школ, о работе которой должна была дать статью, Каннинг пригласил ее к
себе только на следующий день утром.
     - Помните,  Керри,  вы  мне  рассказывали  что-то  о  вашем дяде,
подполковнике Джессепе?  - спросил Каннинг, протягивая девушке коробку
с  мятными  конфетами;  он  недавно бросил курить и,  по совету врача,
сосал теперь эти конфеты, щедро угощая ими всех сотрудников редакции.
     - Да, мистер Каннинг, помню.
     - А не могли бы вы познакомить меня с ним?
     - Но  ведь  вы  же сами отказались тогда от встречи,  - удивилась
Керри.
     - Тогда я еще не знал некоторых подробностей происшествия на базе
бомбардировщиков,  начальником которой был ваш  дядя.  Теперь  же  мне
известно кое-что...
     - Что же именно, мистер Каннинг? - нетерпеливо спросила Керри; ее
всегда  немного  раздражала  манера  Чарлза Каннинга "выматывать душу"
неторопливостью  рассказа,  хотя  от  других  он  требовал  предельной
лаконичности.
     - Точно,  видите  ли,  дорогая  Керри,  никто  не  знает   ничего
определенного.  Однако из вполне достоверных источников известно,  что
там произошло нечто очень серьезное.  Вот я и решил,  что дядя ваш мог
бы  сообщить нам кое-какие подробности.  Как вы смотрите на то,  чтобы
пригласить его к нам в редакцию?
     - Но ведь вы же боитесь неприятностей,  - усмехнулась Керри.  - А
дядя расскажет,  наверное, такую историю, разоблачение которой едва ли
понравится военному министерству.
     - Ничего,  Керри,  - самодовольно  усмехнулся  Каннинг,  -  пусть
только  он  расскажет,  а  уж  мы постараемся и людям о ней поведать и
самим не пострадать.
     Чарлз Каннинг    действительно    умел    так    подать    многие
разоблачительные материалы,  что к нему очень трудно было придраться и
обвинить в нелояльности.  Керри, однако, все еще не знала, чем считать
это - осторожностью или трусостью?
     - Хорошо, - сказала она. - Я попробую разыскать его.
     Но разыскать бывшего  начальника  базы  тяжелых  бомбардировщиков
оказалось  не  так  просто.  Керри  знала,  что  жена  дяди умерла уже
несколько лет назад и теперь у него никого,  кроме взрослой дочери, не
было.
     "Где же ему находиться,  как не  у  дочери",  -  решила  Керри  и
направилась к своей двоюродной сестре Минни.
     Минни с  дочкой  Пегги   и   мужем   Гарри   Крейджем,   служащим
государственного учреждения,  проживали в маленьком домике в пригороде
Грэнд-Сити.  Керри села за руль редакционной машины и  через  четверть
часа была у Крейджей.
     Ни Пегги,  ни Гарри дома не оказалось, и Керри могла поговорить с
Минни  без  помех.  Двоюродные  сестры  не очень дружили,  и не потому
только, что Минни была на несколько лет старше Керри.
     - Случилось  что-нибудь?  - испуганно спросила Минни,  не ответив
даже на приветствие Керри.
     - Ничего не случилось. С чего это ты решила?
     - Ах, Керри, я так беспокоюсь о папе...
     - А что с ним? - насторожилась Керри.
     - Не знаю...  Просто он исчез куда-то.  После увольнения из армии
он  вообще  стал очень странным.  Запил,  говорит бог знает что,  а на
прошлой неделе вообще исчез.
     - Как - исчез?!
     - Ушел и не вернулся,  -  всхлипывая,  проговорила  Минни.  -  И,
знаешь, я опасаюсь самого худшего.
     - Чего же именно?
     - Его могли арестовать...
     - Почему ты так думаешь?
     Минни долго  молчала,  опустив  глаза,  потом  вдруг разрыдалась.
Керри  поспешила  на  кухню  и  принесла  ей  стакан  холодной   воды.
Успокоившись,  Минни  огляделась по сторонам,  будто опасаясь,  что ее
может кто-нибудь подслушать, и прошептала:
     - Боюсь,  что это Гарри донес на него.  Только ты, пожалуйста, не
осуждай его.  Он ведь на государственной службе,  и у них сейчас  идет
новая  проверка  лояльности.  Ты сама знаешь,  что это такое,  а у нас
семья,  и почти никаких сбережений.  И  потом,  ведь  папу  все  равно
арестовали бы, и уж тогда бы нам несдобровать.
     Да, Керри  знала,  что  такое  "проверка  лояльности".   Согласно
положению  об  этой  проверке,  заподозренным  в нелояльности мог быть
всякий,  кто,  по  мнению   комиссии,   сочувствует   или   когда-либо
сочувствовал    коммунизму,   относится   или   когда-либо   относился
сочувственно к лицам,  которые сочувствовали  коммунизму.  Мало  того,
одного  только  общения  с  этими  людьми  или  проявления  чрезмерной
словоохотливости в их присутствии  было  достаточно,  чтобы  оказаться
зачисленным   в   "нелояльные"   со   всеми   вытекающими   из   этого
последствиями.
     Было известно  Керри  и  то,  что комиссия по проверке лояльности
могла не  предъявлять  обвиняемому  никаких  доказательств  его  вины.
Считалось также излишним ведение при разборе дела какого бы то ни было
протокола.  Вообще  не  требовалось,  чтобы  заключение  комиссии   по
проверке лояльности основывалось на каких-либо доказательствах. Керри,
как журналистка прогрессивной газеты, хорошо знала все это. И все-таки
ее неприятно поразило то,  что Минни не только считала возможным донос
мужа на ее отца,  но еще и оправдывала своего Гарри. Керри не очень-то
любила  дядю  Джеймса  (да  его  и  не  за что было любить),  но Минни
показалась ей теперь отвратительной.  Сухо  попрощавшись  с  нею,  она
поспешила к своей машине.



     По тому,  что  Гоуста вызвал не сам министр и не кто-либо иной из
высокопоставленных лиц,  а именно помощник  министра  Герберт  Рэншэл,
Гоуст догадался, что разговор будет не из приятных.
     "Наверное, все из-за этого Дэвиса,  - с  досадой  подумал  Гоуст,
сидя в пустом кабинете,  куда проводил его адъютант Рэншэла. - Я так и
знал,  что не обойдется без неприятностей.  Конечно, наладить связь на
таком   расстоянии  не  так-то  просто.  И  все-таки  это  очень  меня
тревожит..."
     Рэншэл вошел в кабинет через боковую дверь,  и Гоуст не сразу его
заметил.  Холодно кивнув Гоусту,  он сел за  свой  письменный  стол  и
принялся просматривать какие-то бумаги.  Лицо его выражало совершенное
равнодушие, но Гоуста оно не обманывало.
     - Известно ли вам,  генерал,  - произнес,  наконец, Рэншэл, - что
комиссия  военного  министерства,  состоящая   из   опытнейших   наших
специалистов и представителей науки, закончила вчера свою работу?
     - Да, сэр, известно.
     - Ну,  а  выводы ее вам тоже известны?  Знаете ли вы,  что одними
только нашими средствами вряд ли удастся раскрошить астероид?
     - Я был бы плохим начальником разведывательного управления,  сэр,
если бы не знал и этого.
     - Обстановка,   в   общем,  такова,  что  придется,  может  быть,
обратиться за помощью к русским.
     - К русским? - удивился Гоуст.
     - Да,  не исключено.  Во всяком случае,  нужно  быть  готовыми  к
этому.  Обстрел  астероида  придется  вести на высоте нескольких тысяч
километров над  поверхностью  Земли.  Цель  будет  не  неподвижной,  а
несущейся с космической скоростью.  Вероятность попадания в такую цель
незначительна.  Для такого обстрела у нас нет ни опыта,  ни средств. А
между  тем  русским  уже  приходилось  запускать гигантские спутники и
забрасывать космические корабли чуть ли не в окрестности Солнца.
     - Конечно,  все это совершенно правильно,  - согласился Гоуст.  -
Подобной битвы еще не приходилось вести не только  нам,  но  и  вообще
человечеству.  Неясно мне только одно: какое отношение имеет все это к
разведывательному управлению,  которое я возглавляю?  Не спутали же вы
меня с начальником артиллерийского управления и не случайно же вызвали
к себе?
     Рэншэл пристально  посмотрел  в  глаза  Гоусту и спросил,  жестко
выговаривая слова:
     - А  посылка  вашего  Дэвиса и других агентов в Советский Союз не
имеет разве ко всему этому никакого отношения?
     - Я  не понимаю вас,  сэр,  - с притворным недоумением проговорил
Гоуст, а сам подумал: "Я не ошибся. Действительно, значит, из-за этого
Дэвиса".
     - Не понимаете?  С каких пор вы  стали  таким  непонятливым?  Как
по-вашему, с большой охотой будут помогать нам русские, если им станет
известно, с какой целью посланы к ним наши агенты?
     "Ну, в  этом-то,  положим,  не  только  моя  вина,  - с некоторым
облегчением подумал Гоуст.  - Тут повинны больше генерал Хазард и  те,
кто ему покровительствует".
     - Но,  позвольте,  сэр, - теперь уже более бодрым голосом заметил
Гоуст,  - разве известно,  что астероид упадет именно на нас? Он может
упасть  и  на   их   территорию,   как,   например,   Тунгусский   или
Сихотэ-Алинский метеориты. Ну и пусть тогда падает. Я не очень-то буду
расстраиваться, если даже он упадет на их Москву. Зато, если мы раньше
времени обратимся к ним с предложением совместных действий,  отступать
потом будет труднее.
     - В том-то и дело, генерал, что отступать не придется. Теперь уже
достоверно известно,  что астероид упадет  на  наш  континент.  Неясно
только, куда именно.
     - Тогда другое дело,  - разочарованно развел руками Гоуст.  -  Но
насколько  я  понимаю  русских  -  будем  говорить  об этом начистоту,
отбросив всякие пропагандистские соображения,  - они не откажут нам  в
помощи. Люди они трезвые и прекрасно понимают, что, если даже астероид
и упадет на какой-нибудь  наш  промышленный  центр,  мы  от  этого  не
перестанем существовать,  как мировая держава.  В подобной ситуации им
гораздо выгоднее помочь нам и  завоевать  тем  самым  симпатии  нашего
народа.  Нам  же  в  политическом  отношении  выгоднее  потерять любой
промышленный центр, чем просить помощи у русских.
     Рэншэл задумчиво  прошелся по кабинету,  распахнул окно,  постоял
возле него,  вдыхая свежий утренний воздух,  и, повернувшись к Гоусту,
произнес:
     - С вами нельзя было бы не согласиться,  если бы не  портили  нам
всего  дела ваши агенты во главе с Дэвисом.  Насколько я понимаю,  они
должны не  только  разведать  кое-что,  но  и  произвести  грандиозную
диверсию.  Представляете  себе,  что будет,  если они попадутся в руки
советской  контрразведки?  Мы-то  с  вами  к  подобным  скандалам  уже
привыкли, а вот как наши граждане отнесутся ко всему этому? Вот я чего
боюсь.  А нельзя ли нам отозвать Дэвиса назад?  Или хотя  бы  передать
ему, что задание отменяется?
     Генерал Гоуст попросил разрешения закурить.  Нервно пуская мелкие
колечки дыма, он не очень уверенно заметил:
     - Постараемся   что-нибудь   предпринять,   сэр.   Нужно   только
согласовать  все  с  министром.  Это  ведь  не моя только инициатива -
посылка Дэвиса в Россию.
     - Да,  заварили вы кашу, - вздохнул Рэншэл, закрывая окно и снова
усаживаясь за свой стол.  - Сегодня же попробую поговорить об  этом  с
министром,  а  вы  попытайтесь  все-таки  связаться с вашими агентами.
Может быть, и удастся как-нибудь предотвратить скандал.
     - Слушаюсь, сэр.



     На следующий день у Керри снова был разговор с редактором.
     - Знаете,  Керри,  что творится в городе?  - спросил  Каннинг.  -
Грэнд-Сити  полон  самых  тревожных слухов.  Говорят ужасные вещи.  Не
всему, конечно, можно верить, но доля истины чувствуется. Мне и самому
известно  из довольно авторитетных источников,  что астероид упадет на
наш континент.  Некоторые уверяют даже,  что на соседний с нами, самый
населенный штат. Жертвы могут быть колоссальные.
     Керри тоже наслышалась всяких разговоров,  и все это не было  для
нее новостью.
     - Ну,  а  что  же  думает  предпринять  наше   правительство?   -
озабоченно спросила она.
     - В том-то и  дело,  что  правительство  занимает  неопределенную
позицию.  Ученые  и  военные  специалисты считают возможным раздробить
астероид современными средствами  ракетной  техники,  но  сделать  это
можно лишь с помощью русских.
     - Ну и что же?  - удивилась Керри.  - Разве русские откажут нам в
такой помощи?
     - Русские-то не откажут,  но их,  оказывается,  и  не  собираются
просить  об  этом,  -  с  горечью  сказал Чарлз Каннинг.  - Мало того,
русским хотят подложить свинью. Готовят какую-то грандиозную диверсию.
Боюсь,  что  взрыв на бывшей базе бомбардировщиков был репетицией этой
диверсии.  Понимаете теперь,  как важно нам разыскать во что бы то  ни
стало вашего дядю?
     Керри растерянно развела руками.
     - Где найдешь его...  Они, наверное, уже упрятали дядю в надежное
место.
     - И все-таки,  Керри, нужно попытаться разыскать его во что бы то
ни  стало.  Вы  освобождаетесь  с  сегодняшнего  дня  от  всех  прочих
обязанностей.  Главная  ваша  задача - розыски подполковника Джессепа.
Можете взять себе в помощь любого сотрудника редакции.
     Керри никогда  еще  не  видела Чарлза Каннинга столь решительным.
Голос,  выражение лица,  жесты - все теперь было  неузнаваемо  в  этом
далеко не молодом уже человеке.
     Отказавшись от помощников,  Керри попросила лишь  машину  и  сама
объездила  все  кабачки и кафе Грэнд-Сити.  В дорогие рестораны она не
заглядывала:  дядя не решился бы  появиться  там.  Все,  однако,  было
безрезультатно.  Да Керри и не надеялась на удачу. Она не сомневалась,
что дядя либо арестован, либо уехал из Грэнд-Сити.
     Усталая, недовольная  собой,  хотя  винить себя было и не за что,
вернулась она домой. Мать сообщила, что в ее отсутствие звонил кто-то,
оставил  свой  телефон  и  очень просил в десять вечера непременно ему
позвонить.  Номер телефона не был знаком Керри,  к  тому  же  она  так
устала,   что  не  имела  ни  малейшего  желания  ни  встречаться,  ни
разговаривать ни с кем, кроме, конечно, Джонни.
     Однако, отдохнув  немного,  она вспомнила о записанном телефоне и
посмотрела на часы. Было без трех минут десять.
     "А может быть, позвонить все-таки?.."
     Нехотя набрала она номер. Отозвался незнакомый, хриплый голос:
     - Керри?! Это ты, Керри? Узнаешь ты меня, Керри?..
     Девушка сразу узнала  голос  Джессепа.  Дядя  не  хотел,  видимо,
называть  себя,  и Керри поняла это.  Они условились встретиться через
час в маленьком спортивном  кафе  "Геракл",  находившемся  на  окраине
города.
     Керри тотчас же сообщила об этом Каннингу. Она не назвала фамилию
дяди, но редактор и так понял, о ком идет речь.
     - Вы поедете? - с тревогой спросил он.
     - А как же?
     - Может быть, прислать к вам кого-нибудь?
     - Нет, не нужно. Пришлите только машину.
     Затем Керри набрала номер телефона Мунна.
     - Здравствуйте,  Джонни! Чем занят у вас сегодняшний вечер? Ничем
особенным? Ну и очень хорошо. Вы ведь храбрый мужчина?
     - Как лев.
     - Ну,  я  не  сомневалась  в  этом.  Значит,  вы  не   откажетесь
сопровождать меня в одну не совсем безопасную поездку?
     - Опять на концерт какого-нибудь негритянского певца?  -  спросил
Джон.
     - Нет, не на концерт, но, может быть, на нечто более опасное. Ну,
так я заеду за вами.
     - Вы сумасшедшая,  Керри,  - тревожно проговорил Джон, как только
машина остановилась у подъезда его дома. - Куда это вы собрались?
     - А вы что,  уже перепугались? - рассмеялась Керри. - Что это вид
у вас такой возбужденный?
     - Как вы могли,  Керри,  подумать обо мне такое? Я просто бегал к
одному моему приятелю одолжить револьвер.
     - Ну,  до этого-то дело,  может  быть,  и  не  дойдет.  Садитесь,
дорогой расскажу вам обо всем.



     Керри не   сразу   узнала  Джессепа  в  обросшем  рыжей  щетиной,
спившемся мужчине.  Он первым заметил ее и молча помахал рукой. В кафе
было пусто. Керри села за его столик и не без сострадания посмотрела в
опухшие глаза дяди.  На висках его заметно проступали узловатые жилки.
Костюм был таким же помятым, как и лицо. Некоторое время дядя молчал.
     Понимая, каково ему, Керри терпеливо ждала. Джон, вошедший в кафе
минутой позже, устроился неподалеку.
     - Пришла,  значит...  - проговорил  наконец  дядя.  -  Думал,  не
придешь.  Дочка  моя не пришла бы...  Да,  ничего себе детки пошли!  -
горько усмехнулся он.  -  Зятек  особенно...  Такие  и  за  пятнадцать
сребреников  продадут.  По дешевке...  Ну,  да черт с ними!  Ты прости
меня,  Керри,  что я тебя сюда пригласил.  Больше не  увидимся,  может
быть...  Уеду  я  сегодня  из  этого  города  навсегда  и решил вот на
прощание историю тебе одну рассказать.  Редактор твой трус,  наверное,
но ты сможешь это и в другой газете напечатать.
     Он поскреб грязными,  отросшими ногтями щетинистую бороду, залпом
осушил содержимое рюмки, поморщился и продолжал:
     - Я об этом случае на базе тяжелых бомбардировщиков...
     Он огляделся  по  сторонам  и,  бросив  подозрительный  взгляд на
Джона, прошептал:
     - Знаешь что,  пойдем куда-нибудь в другое место.  Вот тот тип за
нами уже наблюдает. Из комиссии расследований, наверное...
     - Этот  тип  -  мой  жених,  - успокоила дядю Керри,  - и вам его
нечего бояться.
     - Хороший парень?
     - Прекрасный.
     - Смотри,  чтобы он не оказался таким же, как Гарри у моей Минни.
Он тоже представлялся ей необыкновенным...
     - Знаете,  дядя,  - недовольно перебила Керри,  - может быть,  мы
действительно продолжим разговор в моей машине?
     - А у тебя есть машина?
     - Да, редакционная.
     - Ладно,  согласен,  только без этого твоего телохранителя,  - он
кивнул на Джона.
     Бросив на   стол   несколько   монет,  Джессеп  усталой  походкой
направился к выходу.
     Проходя мимо Джона, Керри шепнула ему:
     - Ожидайте меня здесь, я скоро вернусь.
     Джон поспешно поднялся с места и хотел спросить что-то, но Керри,
махнув ему рукой, поспешила за дядей.
     - Отвези  меня  к Южному вокзалу,  - попросил Джессеп,  когда они
сели в машину.
     Потом он снова замолчал. Керри не торопила его.
     За стеклами машины мелькали яркие огни  реклам,  толпы  людей  на
тротуарах,  пестрые  пятна  попутных  и  встречных автомобилей.  Чтобы
заглушить шум,  раздававшийся со всех сторон, Керри включила радио. Ей
повезло:  передавали  не джазовую,  а мелодичную симфоническую музыку.
Это подействовало на девушку успокаивающе.
     - Так  вот,  насчет  этого  взрыва  на  базе бомбардировщиков,  -
неожиданно заговорил Джессеп, когда Керри уже решила, что он раздумал.
-  Генерал  Хазард решил,  так сказать,  "на натуре" испытать действие
"Эн-Ди" - "нейтронного детонатора".  Ты  ведь  знаешь,  наверное,  что
взрыв атомных бомб происходит в результате мгновенного разрушения ядер
урана или плутония нейтронами. Понятно я объясняю?
     - Вполне,  дядя.  Принцип  взрыва  атомной  бомбы  теперь каждому
школьнику известен.  Кто-то изобрел,  значит,  способ взрывать атомные
бомбы, даже если они хранятся на складах?
     - Да,  что-то в этом роде.  Все ведь чертовски засекречено,  и  о
принципе  действия  "Эн-Ди" можно только догадываться по его названию.
Ну вот,  главное я тебе рассказал.  А о  том,  что  этот  "Эн-Ди"  они
постараются  использовать  на территории русских с диверсионной целью,
ты и сама,  наверное,  догадываешься.  Ну, а теперь останови машину, я
сойду здесь...



     Никогда еще  Керри не видела Джона таким взволнованным.  Вскочив,
он порывисто бросился ей навстречу.
     - Господи,   наконец-то   вы   вернулись!   -   проговорил  он  с
облегчением. - Как же можно так, Керри?..
     - Не надо волноваться из-за пустяков, милый Джонни. Вы же видите,
со мной ничего не случилось. Пойдемте, я отвезу вас домой.
     - Вы могли бы предупредить меня, Керри, - обиженно проворчал Джон
уже в машине. - Вы уезжаете куда-то с этим спившимся типом, а я сижу с
моим пистолетом и не знаю, что делать и что думать...
     - А знаете,  - заметила Керри,  - дядя тоже назвал вас типом.  За
агента комиссии по расследованию принял.
     - Неужели нельзя говорить серьезно, Керри?
     - Хорошо, давайте говорить серьезно.
     И она рассказала ему  все,  что  удалось  узнать  от  дяди.  Джон
покачал головой.
     - Ясно одно,  - сказал он,  - вас теперь никак  нельзя  оставлять
одну. Во всяком случае, на квартиру свою вы больше не поедете. Вас уже
поджидают там, наверное...
     - Кто поджидает?
     - Молодчик из комиссии по расследованию. Они вам теперь припомнят
все  ваши  статьи  в  защиту негров,  а особенно то,  что вы выудили у
вашего дяди этот секрет.
     - Откуда они узнают об этом?
     - Они все ухитряются каким-то образом узнавать,  - мрачно  заявил
Джон. - И уж можете не сомневаться, доберутся до вас.
     - А я не из трусливых.
     - В этом у меня никогда не было ни малейшего сомнения.  К тому же
я вижу,  что вы девица не столько смелая,  сколько отчаянная, и потому
очень боюсь за вас. Послушайтесь моего совета, Керри, уезжайте хоть на
недельку из Грэнд-Сити.  Я сам отвезу вас к моему  брату  на  ферму  в
Гринфильде.
     - Нет,  Джонни,  - Керри грустно покачала головой,  - я  не  могу
выключаться   из   борьбы   в  такой  момент.  Это  будет  равносильно
предательству.  И давайте больше не говорить об этом.  А  вот  вам  не
следует рисковать репутацией ученого, далекого от политики.
     Джон почувствовал себя обиженным.  Он откинулся на спинку сиденья
и больше не произнес ни слова. Керри остановила машину возле его дома,
и они попрощались очень холодно.



     Издатель преуспевающей газеты "Сирена" мистер Хэйт уже около часа
томился  в  отдельном  кабинете  ресторана "Эпикур".  Перед ним стояла
бутылка сухого вина и фрукты.  Высокий и  очень  подвижный  секретарь,
сидевший напротив,  через каждые пять минут выходил в соседний кабинет
и каждый раз возвращался оттуда с разочарованным видом.
     - Да-а,  - проговорил Хэйт, когда терпение его начало иссякать, -
умеет подбирать Каннинг сотрудников. Сколько вы уже влили в этого Олфа
Миллза?
     - И счет потеряли, мистер Хэйт, - угрюмо отозвался секретарь. - С
утра его накачиваем. Все марки перепробовали. Наших двое давно уже под
столом, а он сидит как ни в чем не бывало. И ни слова о деле...
     - А может быть,  он вообще ничего не знает?  - нахмурился Хэйт, и
мясистое лицо его побагровело.
     - Нет,  нет,  мистер Хэйт! - испуганно запротестовал секретарь. -
Он - правая рука Каннинга,  и ему известны все его планы.  Более того,
мне  достоверно  известно,  что  именно  ему  поручил Каннинг написать
статью о катастрофе на базе тяжелых бомбардировщиков. Не беспокойтесь,
пожалуйста, рано или поздно мы выдавим из него этот секрет.
     - Кто же,  однако,  будет выдавливать? - криво усмехнулся Хэйт. -
Ведь половина наших парней валяется уже под столом.
     - Все предусмотрено, мистер Хэйт. Мы время от времени пополняемся
свежими  людьми.  И потом,  только бы он проговорился,  а услышать его
есть кому.  В укромных местах мы установили магнитофоны.  Уж они-то не
захмелеют.
     - Вот это предусмотрительно, - удовлетворенно кивнул Хэйт и отпил
несколько глотков рислинга.
     Терпения Хэйту хватило, однако, ненадолго. Минут через пятнадцать
он решительно заявил секретарю:
     - Ну  вот  что:  мне  надоело  тратить  время  на  это,   видимо,
безнадежное  дело.  Я  поеду,  а  если вам удастся все-таки что-нибудь
выудить у него, немедленно сообщите.
     "Если этот  упрямец  и  дальше  будет  отмалчиваться,  - невесело
подумал секретарь, - мне несдобровать".
     Как только Хэйт вышел,  в полуоткрытую дверь тотчас же прошмыгнул
какой-то щуплый тип с крысиной физиономией.
     - Ну как? - спросил секретарь.
     - Все еще держится, - ответила "крыса".
     - Дайте ему тогда "Черного валета",
     - Так ведь я давно уже предлагал!
     Секретарь хотел   сказать  что-то,  но  тут  в  кабинет  ворвался
возбужденный, раскрасневшийся верзила и торжественно выпалил:
     - Готов!
     - Кто - готов?
     - Отдал концы ваш Миллз, - ухмыляясь, пояснил верзила.
     - Умер? - испугался секретарь.
     - Зачем умирать, составил компанию Джону и Дику. Лежат теперь все
трое в обнимку под столом.
     - Да  разве этого мы добивались,  черт бы вас побрал?!  - выпучив
глаза, заорал секретарь.
     Едва ли  Хэйт  узнал  бы в нем сейчас корректного,  почтительного
человека, которого он так часто ставил в пример другим своим служащим.
     - Свиньи  и  пьяницы  вы  все!  -  неистовствовал он,  размахивая
кулаками перед носом растерявшегося верзилы.
     - Но позвольте...
     - Не позволю!  -  гремел  секретарь.  -  Вон  отсюда!  Хокинс!  -
обратился он к "крысе". - Пойди узнай, в чем там дело.
     Хокинс вернулся спустя несколько минут.
     - Все  в порядке,  - весело проговорил он.  - Миллз действительно
валяется  под  столом,  но  перед  тем,  как  отправиться   туда,   он
разжал-таки зубы и выболтал то, что нам было нужно.
     - Ну! - весь обратился во внимание секретарь.
     - На  базе  тяжелых  бомбардировщиков  - носителей атомных бомб -
сработал, оказывается, "нейтронный детонатор".
     - "Эн-Ди"?  Действительно, значит, существует такой детонатор? Ну
что ж,  не будем тогда терять времени!  Где этот  болван,  которого  я
выгнал  только  что?  Пусть  он дежурит тут до утра.  Как только Миллз
начнет приходить в себя, угостите его доброй порцией "Черного валета".
А  мы  тем  временем  напишем  о  том,  что  произошло на базе тяжелых
бомбардировщиков. Сенсация!
     - А  не  возникнут  ли  из-за  нее неприятности?  - робко заметил
Хокинс.  - Наверное,  военное министерство держит все это в строжайшем
секрете.
     - Э,  какой теперь это секрет!  - пренебрежительно  махнул  рукой
личный секретарь мистера Хэйта;  в отсутствие босса он позволял себе и
его жесты и его энергичные  выражения.  -  Раз  об  этом  знает  такая
газета, как "Прогресс", это уже не секрет.



     Бледный, с опухшими глазами, не совсем еще протрезвившийся, стоял
Олф  Миллз  перед  Чарлзом  Каннингом.  Редактор  смотрел  на  него  с
гордостью и состраданием.  Повернувшись к Керри, сидевшей на маленьком
диванчике в углу комнаты, он торжественно сказал:
     - Взгляните на этого героя, Керри!
     Не понимая,  шутит  Каннинг  или  говорит   серьезно,   Керри   с
недоумением посмотрела на помятую физиономию Миллза.
     - Не думаю,  чтобы какой-нибудь актер,  пусть даже самый великий,
сыграл  его  роль так же блестяще в трезвом виде,  как он сыграл ее во
хмелю. Сколько вам пришлось выпить вчера, Олф?
     - Изрядно, - скромно отозвался Миллз.
     - Ну, а в общем, не одну, конечно, бутылку? И вот вам результат!
     Редактор хлопнул ладонью по разостланной на столе газете:
     - "Сирена" клюнула на нашу приманку.  Стремясь опередить нас, они
расписали  катастрофу  на  бывшей  базе  тяжелых  бомбардировщиков как
нельзя лучше.  Что вы морщитесь,  Керри? Вам не нравится наш метод? Ну
знаете ли,  с волками жить - по-волчьи выть.  За то,  что Хэйту всыпят
теперь за эту статейку,  совесть не будет меня мучить.  Но ему  только
всыпят, а нас могли бы и вовсе прикрыть.
     Дружески похлопав  Миллза  по  плечу,   редактор   отпустил   его
отдыхать.
     - А мы с вами должны теперь засесть за серьезную статью,  которую
опубликуем  уже  в  своей  газете,  - обратился Каннинг к Керри.  - Мы
напишем  в  ней,  ссылаясь  на   сегодняшний   номер   "Сирены",   что
правительство наше, вместо того чтобы объединить свои усилия с другими
государствами,  готовит новое оружие для диверсий и провокаций.  Мы не
назовем,  против  кого  готовится такое оружие,  - всем и без того это
ясно.
     - И  такую статью вы поручаете написать мне?  - всплеснула руками
Керри.
     - А почему вы удивляетесь?
     - Не удивляюсь, а боюсь, что не справлюсь.
     - Не бойтесь,  вы же у нас храбрая,  - тепло улыбнулся Каннинг. -
Устраивайтесь тут у меня. Я уйду и не буду вам мешать. Желаю успеха!
     Он крепко пожал ей руку и торопливо ушел куда-то. Керри трудилась
весь день,  даже не пошла обедать,  попросила только курьера  принести
бутерброд и стакан чаю. Дважды она перечеркивала написанное и начинала
снова,  а когда хотела перечеркнуть в третий раз, пришел Чарлз Каннинг
и бесцеремонно отобрал у нее исписанные листки.
     - Ну-с, что тут у вас получилось?
     - Ничего не получилось... - упавшим голосом ответила Керри.
     - Посмотрим,  посмотрим,   -   добродушно   проговорил   Каннинг,
вооружаясь очками. - А вы отправляйтесь-ка теперь на отдых. Пройдитесь
немного по  свежему  воздуху  и  раньше  чем  через  полтора  часа  не
возвращайтесь.
     Керри вернулась  через  час.  Каннинга  в  кабинете  она  уже  не
застала,  но  от секретаря узнала,  что статья ее выправлена и сдана в
набор.  Ждать пришлось недолго.  Каннинг сам принес гранки и  протянул
Керри:
     - Вот, посмотрите. Я тут прошелся слегка по вашей рукописи.
     Только теперь,  перечитывая  свое произведение,  убедилась Керри,
каким опытным редактором был Чарлз Каннинг.  Он не переписал ее статью
заново,  чего особенно опасалась Керри, а лишь сократил слегка да внес
кое-какие стилистические поправки. Заново же написал он только то, что
было  сказано  слишком в лоб.  И у него это получилось с таким ехидным
подтекстом, от которого вся статья зазвучала совсем по-другому.
     - Ну как,  не возражаете, что я подправил ее чуть-чуть? - спросил
Каннинг, с рассеянным видом перебирая какие-то бумаги у себя на столе.
     - Как же я могу возражать, - восхищенно проговорила Керри, - если
это   "чуть-чуть"    сделало    посредственную    статью    мастерским
произведением?
     - Ну-ну,  - добродушно усмехнулся Каннинг,  - не надо  превращать
меня в газетного мага и чародея.  Я всего лишь немного опытнее вас.  А
теперь перед нами стоит еще одна задача.  Мы  должны  написать  письма
некоторым членам конгресса. В письмах этих мы снова сошлемся на статью
в "Сирене"  и  сообщим  уважаемым  конгрессменам,  что  наша  разведка
снабдила  своих тайных агентов "нейтронными детонаторами" и заслала их
в Советский Союз с целью диверсии  в  хранилищах  советского  ядерного
оружия.  Того  самого  оружия,  которое,  может  быть,  помогло бы нам
избавиться от непрошеного небесного гостя.
     - Ну,  а если они потребуют доказательств? - спросила Керри. - Не
поверят же они нам на слово!
     - Пусть это вас не тревожит,  Керри. Они запросят об этом не нас,
а разведывательное управление. Конгрессменам разведчики, может быть, и
не раскроют свои карты, но главе правительства им придется признаться,
что в Советский  Союз  действительно  послан  тайный  агент  или  даже
несколько  агентов  с  "нейтронными детонаторами".  Есть логика в моих
рассуждениях?
     - Есть, мистер Каннинг.
     - Тогда давайте действовать!
     Они трудились  до  позднего вечера.  Когда работа была завершена,
Каннинг решительно заявил:
     - А теперь,  дорогая Керри,  берите мою машину и поезжайте ко мне
домой.  Вы ведь знаете,  где я живу?  Мою Мэри вы тоже знаете.  Вот  и
переночуйте у меня.
     Керри подняла на Каннинга недоумевающие глаза.
     - Не  хотелось  мне  объяснять,  почему  я  вам это предлагаю,  -
смущенно проговорил редактор,  -  но  ничего  не  поделаешь,  придется
рассказать.  У  меня  есть  сведения,  что за вами ведется наблюдение.
Кое-кто из наших  друзей  предупредил  меня  об  этом.  Видимо,  столь
повышенный интерес к вашей особе - результат встреч с вашим дядей,  за
которым была установлена слежка.  Может быть,  они и не тронут вас, но
лучше все-таки поостеречься.  Позвоните матери и предупредите ее,  что
уезжаете в срочную командировку.
     Керри хотела что-то возразить,  но Каннинг сердито замахал на нее
руками:
     - Никаких  возражений!  Ко мне вы тоже должны будете поехать так,
чтобы вас никто не смог выследить.
     Когда Керри  уехала наконец,  Каннинг набрал номер телефона Джона
Мунна.
     - Беспокоит вас редактор газеты, в которой работает Керри Демпси,
-  сказал  он  Джону.  -  Разговор  этот  нужно   было   бы   провести
поделикатнее, но вы уж извините меня за прямоту.
     Джон пробурчал что-то  невнятное.  Каннинг,  не  обратив  на  это
никакого внимания, продолжал:
     - Вам нужно возможно скорее жениться  на  Керри  и  увезти  ее  в
свадебное путешествие.
     - Спасибо за совет,  мистер Каннинг,  - холодно  сказал  Джон,  -
только я и сам отлично знаю,  что мне делать.  А вот вы, видимо, очень
плохо знаете характер своих сотрудников.
     - Догадываюсь,  на что вы намекаете.  С Керри поссорились? Только
не время сейчас для обид. Речь идет о безопасности Керри. Об этом-то я
и хотел вас предупредить. Спокойной ночи, мистер Мунн.
     - Постойте,  ради бога!  - заволновался вдруг Джон.  - Где сейчас
Керри?
     - Перебралась временно ко мне,  Грин-стрит,  125. Учтите, однако,
что для нее это далеко не безопасное место.
     - Спасибо,  мистер Каннинг,  - уже с теплотой в голосе  отозвался
Джон. - Я учту это.



     Генерал Гоуст  внешне  не  изменился:  он  оставался  любезным  с
равными  по  рангу,   приветливым   с   подчиненными,   корректным   с
недоброжелателями.  И ходил он все той же неслышной походкой не только
по мягкому ковру своего кабинета,  но и по паркетным  полам  коридоров
управления.  И никто,  кроме полковника Чендлера, не знал, как нелегко
ему было в эти дни. Вестей от Дэвиса все еще не было.
     - С Чепстоном и Хинсеем мы уже связались, - докладывал Чендлер, -
Им дан приказ возвращаться. А Дэвис прямо как сквозь землю провалился.
     - Но в Россию он прибыл,  - задумчиво проговорил Гоуст. - Это нам
достоверно известно по первым двум радиосеансам.  Где же он теперь? Не
пошел же с повинной к чекистам, хотя это становится теперь модным.
     - С Дэвисом этого не случится.  Он скорее покончит самоубийством,
-  убежденно  заявил  Чендлер.  -  Мы  предусмотрели возможность такой
ситуации и вшили ампулы с ядом в воротнички его рубашек,
     Гоуст прошелся   несколько  раз  по  кабинету,  постоял  у  карты
Советского Союза,  висевшей  на  одной  из  стен,  потом  обернулся  к
Чендлеру и спросил:
     - А вы всех предупредили об отмене задания Дэвису?
     - Конечно, сэр.
     - Как  обстоит   дело   с   бывшим   начальником   базы   тяжелых
бомбардировщиков Джессепом? Взяли его наконец?
     - Да,  сэр.  Он арестован полицией как раз в  тот  момент,  когда
собирался  удрать из города.  Официально он обвинен пока лишь в пьяном
дебоше.
     - А его племянница, с которой он встречался несколько раз?
     - Она работает в газете  "Прогресс".  Полагаем,  что  не  без  ее
участия  проникли в печать сведения о "нейтронном детонаторе".  За нею
мы уже установили наблюдение.
     - Кто  был  с  нею  в  "Геракле"  во время ее последней встречи с
Джессепом?
     - Астроном Джон Мунн.
     - Это тот самый, что обнаружил астероид?
     - Тот самый.
     - Тогда будьте с ним поделикатнее.  Он сейчас слишком  популярная
личность. Журналистку тоже оставьте пока в покое.
     Отпустив Чендлера,  Гоуст долго еще прохаживался по мягкому ковру
своего  просторного кабинета.  С каждым днем он все с большей тревогой
думал  о  Дэвисе.  Гоуст  почти  не   верил   теперь   в   возможность
благополучного  исхода  его  "миссии"  А  неприятности в связи с этим,
видимо, только еще начинались.
     Всех тайных агентов, засылаемых с серьезным диверсионным заданием
по ту сторону "железного занавеса",  Гоуст в последнее время уподоблял
игрокам  в  крэпс.  Поставив на двух тузов и полагая,  что вероятность
появления этих карт при следующей сдаче  равна  одной  тридцатой,  они
считают себя счастливчиками, если эти тузы появятся при одной из сдач.
Но они считали бы себя еще более счастливыми при такой удаче,  если бы
знали, что вероятность выхода намеченных ими карт происходит в среднем
один раз на миллион шестьсот семьдесят тысяч шестьсот пятнадцать сдач.
     Вот он, оказывается, каков процент удачи!
     Раньше, до того как  теория  вероятности  стала  столь  модной  в
разведывательном управлении, Гоуст смотрел на роль удачи и случайности
гораздо проще.  А теперь приходилось подходить ко всему с  категориями
этой сложной теории.
     Гоуст был человеком консервативного склада ума,  хотя и  старался
скрыть  это  и  от  своих подчиненных и от своего начальства,  а может
быть,  даже и от самого себя.  Изучению теории вероятности он, однако,
очень  долго  и  почти  открыто  противился,  полагая,  что  у каждого
прирожденного разведчика должно быть свое интуитивное "чутье",  дающее
возможность  заранее  учитывать  вероятные  явления.  Но ведь теперь в
разведку идут не только по призванию,  да и где возьмешь столько людей
с призванием, когда разведка становится все более тотальной?
     Не об этом думал теперь Гоуст,  расхаживая по кабинету. Из головы
его не выходил злополучный Дэвис.
     "Что же получается,  однако?  - подвел он  итог  своим  невеселым
размышлениям. - Раз шанс осуществления диверсии Дэвисом невелик, то за
осложнение отношений с Советским Союзом как будто бы  нечего  особенно
беспокоиться.  Существует,  однако,  и  другая опасность.  Дэвис может
попасть в руки советской контрразведки - не  всегда  же  ему  выходить
сухим  из воды.  И это было бы самым худшим вариантом исхода операции.
Нужно,  значит,  еще раз попробовать предпринять все возможное,  чтобы
связаться с Дэвисом!"



     Если еще  совсем  недавно  о предстоящем падении астероида писали
главным образом центральные  газеты,  то  теперь  об  этом  заговорила
пресса  всей  страны.  А  для  рядовых  читателей этих газет все более
очевидным становилось одно:  их родине  грозила  серьезная  опасность,
предотвратить  которую  можно  было лишь совместными усилиями наиболее
могущественных в техническом отношении государств.
     К тому  времени  стало известно также,  что наиболее эффективными
средствами борьбы с  космическим  гостем  являлись  межконтинентальные
баллистические ракеты, серийное производство которых уже было налажено
русскими.  Объединение усилий с Советским Союзом становилось в связи с
этим  для  многих  граждан  заокеанской  республики  вопросом  жизни и
смерти.
     Точное место   падения  было  еще  неизвестно,  и  это  осложняло
обстановку.  Никто не чувствовал себя  в  безопасности.  Тревога  была
всеобщей.  Государственных  деятелей  и  конгресс  засыпали  письмами,
коллективными обращениями  и  даже  категорическими  требованиями.  На
принятии   решительных   мер   и   совместной   обороне  от  вторжения
космического  тела  настаивали  теперь  не  только  все  левые  партии
республики   и  большая  часть  профсоюзов,  но  и  некоторые  крупные
промышленники,  А в письме группы виднейших ученых  приводились  такие
доводы  за  совместные  действия,  не  считаться  с  которыми было уже
невозможно.
     В те тревожные дни мистер Кэсуэл имел конфиденциальный разговор с
главой правительства,  в результате которого  решено  было  немедленно
вызвать   для   консультации  помощника  военного  министра,  генерала
Герберта Рэншэла.
     - Мне  не  очень-то  нравится  слишком  смелый образ мыслей этого
генерала,  -  заметил  Кэсуэлу  глава  государства,  -  но  нельзя  не
считаться  и  с  тем,  что  он  один  из  способнейших деятелей нашего
военного министерства. К его трезвому мнению следует прислушаться.
     А как  только  помощник  военного министра явился к Кэсуэлу,  тот
тотчас же приступил к существу дела.
     - Надеюсь,  вы  догадываетесь,  для чего я пригласил вас к себе в
столь поздний час, генерал? - спросил он Рэншэла.
     - Догадываюсь,   -   коротко   ответил   Рэншэл,   усаживаясь   в
предложенное кресло.
     - Не  буду  объяснять  обстановку,  она  и  без того вам ясна,  -
продолжал мистер Кэсуэл, угощая генерала сигарой. - Хотелось бы только
знать  вашу точку зрения на совместные действия с русскими.  Неизбежно
ли это?  Или,  может быть,  мы  все-таки  справимся  с  этим  небесным
пришельцем собственными силами?
     - К сожалению,  собственными  силами  не  справимся.  Без  помощи
русских нам не обойтись.
     - А вы понимаете,  чего это будет нам стоить? - нахмурился мистер
Кэсуэл.   -  Посудите-ка  сами,  что  получается:  русские  все  время
утверждали возможность мирного сосуществования  и  даже  необходимость
его.  Мы же теперь вынуждены будем не только подтвердить все это, но и
пойти гораздо дальше - провозгласить,  так сказать, неизбежность этого
сосуществования!
     - Что поделаешь,  сэр,  - тяжело вздохнул генерал  Рэншэл.  -  Мы
живем  в  такое время,  когда сосуществование действительно неизбежно.
Рано или поздно,  а придется это признать.  И лучше уж  пойти  на  это
добровольно,  чем  быть вынужденным сделать это по не зависящим от нас
обстоятельствам.
     - Но  ведь  и в нынешних обстоятельствах не очень-то добровольным
будет  наше  признание  этой  неизбежности,  -   невесело   усмехнулся
заместитель главы правительства.
     Генерал Рэншэл никогда не считал мистера Кэсуэла ни очень  умным,
ни  даже  достаточно  просвещенным,  но  он  уважал  его  за прямоту и
бесхитростность. Ему понравилось это горькое признание.
     А мистер Кэсуэл, помолчав немного, добавил, будто спохватившись:
     - Да,  генерал,  а почему  это  шум  такой  подняли  из-за  наших
разведчиков?  Они  действительно  посланы  в  Россию  с  целью крупной
диверсии?
     - Действительно, сэр.
     - И это может осложнить нам переговоры с русскими?
     - Вне всяких сомнений.
     - Так отзовите их!
     - Часть уже отозвана,  но остался еще один, самый энергичный, и с
ним никак не удается связаться.
     - Чем вы это объясняете?
     - Теряюсь в догадках,  сэр,  - развел руками Рэншэл. - А главное,
что бы с ним ни произошло, неприятностей все равно не избежать.
     - Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
     Генерал Рэншэл положил в массивную пепельницу недокуренную сигару
и пояснил:
     - Если  он  взорвет  там  у  них что-нибудь,  русским вряд ли это
понравится,  ибо им не трудно будет сообразить,  что сделать это могли
только наши агенты.  Если его поймают до того,  как он осуществит свой
замысел,  тоже не миновать осложнений.  В случае же  добровольной  его
явки в госбезопасность неприятностей будет еще больше.
     - Значит,  нужно его вернуть во что бы то ни  стало!  -  заключил
мистер Кэсуэл. - Кто там у вас в министерстве ведает тайными агентами?
Гоуст, кажется?
     - Гоуст, сэр.
     - Ладно, я лично поговорю о нем с вашим министром.
     Разговор мистера   Кэсуэла   с  военным  министром  состоялся  на
следующий день,  но министр не смог сообщить ему ничего утешительного,
ибо Гоуст все еще не имел никаких сведений о Дэвисе.



     Обстановка с каждым днем все больше накалялась. Всем политическим
партиям стало совершенно ясно,  что медлить больше  невозможно:  нужно
срочно созывать сенат.  А когда сенат был созван, зал заседания тотчас
превратился в арену такого ожесточенного  сражения,  какого  в  стенах
этого почтенного законодательного учреждения республики не происходило
еще ни разу. Никто никого не слушал, все разговаривали, кричали и даже
вопили.  Тщетно  председатель  призывал  к  порядку:  голос его и стук
молоточка тонули в шуме и гаме.
     Лишь с  появлением  мистера  Кэсуэла  - он опоздал по ряду важных
обстоятельств - восстановился некоторый порядок.
     - Я вижу,  джентльмены,  - обратился мистер Кэсуэл к собравшимся,
пристально вглядываясь в их раскрасневшиеся физиономии, - что вы ни до
чего пока не договорились. - Переведя взгляд с физиономий на состояние
галстуков и пиджаков почтенных сенаторов,  он добавил с  укоризной:  -
Вижу также, что договориться будет не легко.
     Снова по залу  прокатился  рокот,  но  мистер  Кэсуэл  решительно
поднял руку и повысил голос:
     - А  между  тем  положение  таково:  по  предварительным  данным,
астероид  упадет  либо  в  центр нашей столицы,  либо в западную часть
центрального штата, то есть в районе сосредоточения значительной части
промышленных  предприятий нашей республики.  Точные данные о месте его
падения будут получены только через два-три дня.
     - Вот тогда и будем принимать решение, - раздался чей-то голос.
     И снова  забурлило  все  вокруг.  Отдельные  реплики  слились   в
сплошной  гул.  Председатель  на сей раз так стукнул своим молоточком,
что рукоятка его сломалась.  Наводить порядок  было  теперь  нечем,  и
председатель,  махнув  на  все  рукой,  беспомощно опустился в кресло,
глядя в зал уже безучастными глазами.
     А баталия    разгорелась    по   той   причине,   что   сенаторы,
представлявшие  штаты,  далекие  от  района  предполагаемого   падения
астероида,  энергично возражали против совместных действий с Советским
Союзом.  Они полагали,  что лучше пойти  на  жертвы,  чем  подтвердить
"доктрину   русских"   о   возможности  мирного  сосуществования  двух
различных социальных систем.  Необходимость ведения совместной  борьбы
со  стихийным  бедствием  они  считали красноречивейшим подтверждением
этой доктрины.
     Сенаторы же,   которые   вынуждены   были   не   только  защищать
избирателей центрального и соседних  с  ними  штатов,  но  и  являлись
совладельцами  многих  предприятий  этих  штатов,  были за немедленные
переговоры о совместных действиях.
     - Джентльмены!  -  снова  поднял  руку мистер Кэсуэл,  призывая к
тишине.  - Не будем  терять  времени  даром  и  вынесем  наконец  свое
решение. Кто из вас желает высказаться?
     Первым попросил  слова  сенатор  Твифорд,   представитель   южных
штатов.
     - Я  категорически  против  соглашения  с  русскими,-  решительно
заявил  он,  подкрепляя свои слова энергичным жестом мясистой руки.  -
Русские так просто не придут к нам на помощь.  Разве  сами  мы  на  их
месте согласились бы помогать кому-нибудь бескорыстно?
     Зал одобрительно загудел. Твифорд уверенно продолжал:
     - Не  надо  считать  русских глупее нас.  Они,  конечно,  за свою
помощь  поставят  перед  нами  ряд  политических  требований.   Думаю,
во-первых,  что  они  предложат  нам ликвидировать наши военные базы в
Европе и Азии.  Во-вторых,  могут настоять и на  выходе  из  некоторых
военных пактов.
     - Позаботятся, конечно, и о неграх! - неистово выкрикнул сенатор,
владелец плантаций на юге страны.
     - Не забудут и коммунистов! - раздался еще чей-то голос.
     - Насчет негров и коммунистов не знаю,  - продолжал Твифорд, - но
первые два требования предъявят непременно. А это будет означать почти
безоговорочную  нашу капитуляцию.  Стоит ли идти на такие жертвы из-за
падения какого-то камня, пусть даже весьма солидных размеров?
     Твифорда сменил сенатор, представляющий центральный штат.
     - Можно  ли  рассуждать  более  легкомысленно,  чем  это   делает
уважаемый  мистер  Твифорд?  -  раздраженно  начал он.  - Вы же знаете
неустойчивую психику наших сограждан. Они и сейчас уже живут в трепете
и  страхе.  Газеты  и радио постарались довести их до истерик.  Однако
точно они еще не знают пока,  куда упадет  астероид,  а  это  ведь  не
просто  солидный  камешек,  как  уверяет  нас мистер Твифорд,  а целая
маленькая  планетка.  Представляете,  что  произойдет,  когда   станет
известно  и  место падения астероида и то,  что мы откажемся от помощи
русских?
     Следующим взял   слово   профессор  Стэнли  Уолдс,  представитель
университетских кругов Гранд-Сити.
     - Я целиком присоединяюсь ко всему, что мы услышали только что от
мистера Адамса,  -  заявил  он  очень  внушительным  голосом.  -  Хочу
добавить  еще  и  то,  о  чем  все мы думаем в последнее время,  но не
решаемся признаться  вслух.  Меня  тревожат  некоторые  замыслы  нашей
разведки.  Дай  бог,  чтобы  они  не были осуществлены прежде,  чем мы
попросим помощи у русских.  Вот и все,  джентльмены,  о чем  считал  я
своим  долгом  напомнить  вам.  Рекомендую  поторопиться  с  принятием
решения о совместных действиях с Советским Союзом.
     Сенаторы сменяли  друг  друга,  высказывали  самые противоречивые
мнения.  Заседание длилось уже восемь часов,  когда в зал сената вошел
один  из  секретарей  мистера  Кэсуэла  и  вручил ему какую-то бумагу.
Мистер Кэсуэл торопливо пробежал  ее  глазами  и,  прервав  очередного
оратора, торжественно объявил:
     - Внимание,  джентльмены!  Только что  получено  важное  Послание
русских  нашему  правительству.  Я опускаю вступительную часть и читаю
вам самую суть:  "Наши ученые почти одновременно  с  вашим  астрономом
Джоном    Мунном   обнаружили   астероид,   сближающийся   с   Землей.
Вычислительным  центром  при  Главной   астрономической   обсерватории
Академии наук Советского Союза окончательно установлено теперь, что он
должен вторгнуться в атмосферу нашей планеты двадцать первого августа,
то  есть  через  четыре месяца.  Место падения его определено в районе
столицы вашего государства -  Грэнд-Сити.  (Более  точные  расчеты,  с
указанием  объема,  массы и скорости движения астероида,  так же как и
орбиты и атмосферной траектории его, даны в специальном приложении.)
     Понимая всю  катастрофичность падения столь большого космического
тела на наиболее населенную территорию вашего государства,  мы считаем
в   то  же  время  вполне  реальной  возможность  предотвращения  этой
катастрофы.   Для   современной   техники   с   ее   космическими    и
межконтинентальными     ракетами,     управляемыми     снарядами     и
быстродействующими  электронными   вычислительными   машинами   вполне
посильна  такая  задача,  при  условии  объединения усилий государств,
обладающих этой техникой.
     В создавшейся    обстановке    Советский   Союз   считает   своим
международным долгом предложить вам свою незамедлительную помощь,  ибо
нам  дорог ваш талантливый,  трудолюбивый народ.  Небезразличны мы и к
созданным  его  трудом  культурным  и  историческим  ценностям   вашей
столицы, многие из которых в случае падения астероида неизбежно должны
погибнуть.  Считаем необходимым также поставить вас в известность, что
помощь  нашу  мы  не  оговариваем никакими условиями политического или
экономического характера,  ибо не сомневаемся, что в подобной ситуации
вы поступили бы точно так же".
     Кто-то из сенаторов многозначительно кашлянул,  и  мистер  Кэсуэл
метнул  в его сторону недовольный взгляд.  Затем он торопливо пробежал
глазами  заключительную  часть  Послания  Советского  правительства  и
заключил скороговоркой:
     - Дальше идет изложение уже известной нам  советской  доктрины  о
мирном  сосуществовании.  Документ  этот будет размножен и роздан вам,
так что все будут иметь возможность подробно  с  ним  ознакомиться.  А
сейчас   объявляю   заседание  сената  закрытым,  так  как  дальнейшее
обсуждение вопроса,  стоящего в  повестке  дня  в  связи  с  Посланием
Советского  правительства,  переносится  на совместное заседание обеих
палат конгресса.



     Теперь для всех было несомненно,  что совместное заседание  обеих
палат  конгресса  должно  окончательно решить,  принять или не принять
помощь Советского Союза.  Заседание было назначено на вечер следующего
дня   с   тем,   чтобы  дать  конгрессменам  возможность  обстоятельно
ознакомиться   с   текстом   Послания   Советского   правительства   и
приложениями  к  нему.  Не  только  жители  Грэнд-Сити  - вся страна с
затаенным дыханием ждала этого решения.
     Вечерние газеты  вышли  в  тот  день с заголовками во всю полосу:
"Советские астрономы утверждают,  что астероид упадет на  Грэнд-Сити",
"Россия протягивает нам руку помощи", "Завтра решится судьба столицы",
"Мэр Грэнд-Сити призывает жителей  столицы  к  спокойствию",  "Сенатор
Твифорд предостерегает конгрессменов от поспешных решений"...
     Прокомментировать последние  события  вечерние  газеты  не  имели
времени.  Только  "Сирена"  успела  к  десяти  часам вечера отпечатать
экстренный выпуск. Зато радиокомпании развили энергичную деятельность,
высказывая   самые  противоречивые  точки  зрения  на  происходящие  и
предстоящие события.  Ошеломленные,  растерянные жители Грэнд-Сити всю
ночь не сомкнули глаз.
     Не спали в ту ночь и представители  деловых  кругов  -  директора
крупнейших   банков   Грэнд-Сити,   руководители  финансовых  групп  и
промышленных  компаний.  Собрал  этих  высокопоставленных  лиц   глава
банкирского   дома   "Дональд   Дж.   Роквелл  и  Кo"  Дональд  Джеймс
Роквелл-младший в своей штаб-квартире в  Роквелл-центре.  Он  попросил
председательствовать  директора  "Нэшэнал  бэнк оф Грэнд-Сити" мистера
Фрэнсиса Фредендолла,  а сам скромно погрузился в свое любимое кожаное
кресло, с любопытством прислушиваясь к речам младших партнеров.
     Мистер Фрэнсис Фредендолл открыл собрание пространной речью. Судя
по тому, как одобрительно кивал ему Дональд Роквелл-младший, не трудно
было сообразить, что мультимиллионер во всем с ним согласен.
     А мистер Фредендолл начал с того,  что выразил удивление,  почему
деловые  круги  оценивают  сложившуюся  обстановку  так   нервозно   и
однобоко. Все почему-то видят в предстоящем падении астероида сплошные
бедствия, тогда как всякое явление, в том числе и грядущая космическая
катастрофа,  имеет две стороны.  Так сказать, свои плюсы и минусы. Он,
мистер Фредендолл,  не  отрицает,  конечно,  что  многие  неприятности
обнаружились  со  всей  очевидностью  уже  сейчас.  Резко сократились,
например,  заказы  на  продукцию  столичных  предприятий.  Значительно
уменьшился   товарооборот.  Падают  цены  на  многие  товары  широкого
потребления.  Уменьшается объем перевозок.  Стремительно  падает  курс
акций на бирже.
     Эту первую часть своей речи мистер Фредендолл закончил следующими
словами:
     - Как видите,  господа, я ничего не приукрашиваю и докладываю вам
обстановку во всей ее неприглядности.
     Всем понравились  и  спокойный  тон  и  трезвость  оценки  фактов
мистером   Фредендоллом.  У  Роквелла-младшего  от  удовольствия  щеки
покрылись морковным румянцем,  резче  обозначились  красные  жилки  на
носу.
     Выдержав паузу,  в течение которой  присутствующие  вознаграждали
его  одобрительным  ворчанием,  Фрэнсис Фредендолл продолжал развивать
свою  мысль.  Теперь  он  развивал  другой,  положительный  взгляд  на
будущее.  Тут  главным,  по  его  мнению,  было  то,  что  конгресс на
завтрашнем  своем  заседании  должен  будет  утвердить  дополнительные
ассигнования    на    производство   ракетного   оружия,   электронных
вычислительных систем и радиолокационных установок.
     Кто-то назвал    предполагаемую    сумму    этих   дополнительных
ассигнований,  и все,  как по  команде,  повернули  голову  в  сторону
Роквелла-младшего.  Мультимиллионер,  утвердительно кивнув, проговорил
негромко:
     - Да, примерно в этом размере.
     - Теперь рассмотрим,- продолжал  Фредендолл,-  что  принесет  нам
разрушение   Грэнд-Сити.   Уже   сейчас   заметно  оживляется  деловая
активность  соседних  штатов.  Растет  стоимость  земельных  участков,
увеличиваются заказы на строительные работы, поднимаются цены на жилую
площадь.  А представляете вы себе, какое грандиозное поле деятельности
откроется   для  нас  в  случае  эвакуации  промышленных  предприятий,
учреждений и  населения?  Тотчас  все  виды  нашего  транспорта  будут
полностью  загружены.  Огромная  армия  безработных  окажется  занятой
работами по демонтажу и эвакуации промышленных  предприятий.  А  какой
подъем    деловой   активности   предстоит   потом,   когда   придется
восстанавливать разрушенную столицу?  Самый  же  главный  наш  выигрыш
будет  в сохранении нашего престижа,  если не сказать - независимости,
ибо  нам  с  вами  достаточно  хорошо   известно,   к   какой   потере
самостоятельности приводит всякое принятие помощи.  В данном же случае
наша зависимость от России может оказаться не  столько  экономической,
сколько политической.
     - Их пропагандистская  идея  мирного  сосуществования  непременно
тогда  восторжествует  - раздраженно проговорил кто-то из бизнесменов,
сидевших в дальнем конце кабинета.
     Обменялись репликами   и  другие  представители  деловых  кругов.
Только Дональд Роквелл-младший сохранял  невозмутимое  спокойствие.  А
когда  снова  восстановилась  тишина,  слова  попросил пожилой,  всеми
уважаемый финансист,  обладатель  многомиллионного  капитала,  сенатор
Стэнли Ирвинг.
     - Я полагаю,  что на этом неофициальном  совещании,  -  начал  он
негромким,  глуховатым  голосом,  -  мы не будем говорить политических
речей,  а обменяемся мнениями по поводу обстановки,  сложившейся  куда
более  серьезно,  чем доложил нам уважаемый мистер Фредендолл.  Прежде
чем решать вопрос о помощи русских, давайте трезво оценим, какой ущерб
причинит нам потеря Грэнд-Сити. Я напомню кое-какие цифры.
     Ирвинг степенно откашлялся, вытер рот большим клетчатым платком и
продолжал:
     - Грэнд-Сити - столица нашего государства,  а это имеет не только
политическое,  но  и  большое  моральное  значение.  Я,  однако,  буду
говорить о его значении в нашей экономике.  В Грэнд-Сити  представлены
все основные отрасли промышленности. В швейных предприятиях его занято
около сорока процентов швейников,  в полиграфических - около  двадцати
процентов  всех  наших  рабочих-печатников.  Удельный  вес  химической
промышленности    столицы    составляет    двадцать    процентов,    а
металлообрабатывающей  -  около десяти.  В Грэнд-Сити сосредоточено не
менее четверти всей оптовой торговли и большой оборот розничной. Через
столицу проходит более одной трети всей внешней торговли страны. Я уже
не говорю о том,  что Грэнд-Сити является  крупнейшим  узлом  морских,
речных, железнодорожных, автомобильных и авиационных сообщений.
     Мистер Роквелл-младший поморщился,  но  тотчас  постарался  вновь
принять прежний благодушный,  доброжелательный вид.  Досадно,  однако,
что все слушают этого финансиста с большим интересом.
     - А  можно  разве  не считаться с тринадцатимиллионным населением
Грэнд-Сити?  - говорил Ирвинг.  - Куда мы его денем?  Чем займем после
катастрофы  полтора  миллиона  рабочих и не меньшее число служащих?  -
Сделав небольшую паузу,  Ирвинг улыбнулся:  - Не хотел  я  говорить  о
политике,  но  без этого,  видно,  не обойтись.  Давайте теперь трезво
посмотрим,  каково соотношение сил по ту и по эту  сторону  "железного
занавеса".  В военном отношении перевеса мы,  конечно, не имеем. Кое в
чем даже уступаем.  По лицам вашим вижу,  что утверждение это  вам  не
нравится,  я и сам от него не в восторге, но что поделаешь... А теперь
давайте взвесим, каково соотношение сил в области экономики. Тут у нас
пока  явный  перевес.  По  производству продукции на душу населения мы
обладаем в настоящее время двойным превосходством. Есть, значит, смысл
принять вызов на экономическое соревнование с коммунистическим миром и
приложить все усилия,  чтобы не дать им возможности и в  этой  области
выйти  на  первое  место.  Пусть  мне теперь кто-нибудь скажет,  что я
нарисовал  неверную  картину  соотношения  сил,  -  спокойно  заключил
Ирвинг, смело оглядывая слушателей.
     - Да,  все это так,  однако преимуществ у нас гораздо больше, чем
вы назвали, - заметил кто-то.
     - Не спорю,  - охотно согласился Ирвинг.  -  Но  я  умышленно  не
вдаюсь в детали,  а беру лишь самое главное. Что же получится, если мы
пожертвуем Грэнд-Сити?  Представляете вы себе,  какой выигрыш дадим мы
русским   в  экономическом  соревновании  с  нами?  Потеря  Грэнд-Сити
равносильна для нас потере примерно пятнадцати процентов всего  нашего
экономического   потенциала.   А   ведь   русские,  по  опубликованным
контрольным цифрам их  семилетнего  плана,  намереваются  осуществлять
среднегодовой  прирост  промышленной  продукции в размере почти девяти
процентов,  тогда как у нас этот прирост  составляет  всего  лишь  два
процента.
     Молчание, которое  сохраняли  бизнесмены  во  время   выступления
Ирвинга,  оказалось обманчивым.  На Ирвинга обрушились за то,  что он,
увлекшись  экономическими  соображениями,   недооценил   политического
момента.   Большинство  деловых  людей  считали,  что  самым  страшным
следствием соглашения с русскими  будет  потеря  веры  в  политику  "с
позиции силы".
     Но кое-кто все-таки задумался. Кто-то заметил наивно:
     - А  нельзя разве как-нибудь использовать то обстоятельство,  что
мы не попросили помощи, а нам предложили ее?
     Тотчас же последовала чья-то раздраженная реплика:
     - Нашли чем утешиться!..
     В первом  часу  ночи  пришло  сообщение из вычислительного отдела
Центральной  обсерватории,   подтверждавшее   правильность   заявления
советских  астрономов  о  падении  астероида  на Грэнд-Сити.  Но и это
известие не помогло представителям деловых  кругов  прийти  к  единому
мнению.



     События развивались теперь настолько стремительно, что Каннинг не
успевал комментировать их в своей маленькой  газете.  Зато  он  полнее
всех  других  газет  дал текст Послания Советского правительства главе
республики.  К тому же  он  опубликовал  большое  количество  писем  и
резолюций  многочисленных собраний рабочих и интеллигенции Грэнд-Сити,
требовавших  от  правительства   незамедлительного   принятия   помощи
русских.
     Самым значительным событием этих дней  Каннинг  считал  заявление
руководителей  двух  крупнейших  профсоюзов Грэнд-Сити о том,  что они
объявят забастовку,  если правительство примет  решение  об  эвакуации
столицы.  В  тот  же  день  к  этому заявлению присоединились и другие
профсоюзы.  В знак солидарности с профсоюзными  организациями  столицы
грозили  забастовками  профсоюзы  почти  всех  штатов республики.  Под
давлением масс вынуждены были поддержать требования рабочих даже самые
реакционные профсоюзные лидеры.
     "Мы не будем демонтировать  столичные  предприятия",  -  говорили
рабочие.  "Мы  отказываемся  перевозить промышленное оборудование",  -
поддерживали их транспортники.  Даже пенсионеры,  домашние  хозяйки  и
безработные  заявляли  во  всеуслышание,  что  они  никуда не уедут из
родного города.
     - Пусть  нас  вывозят силой!  - кричала какая-то пожилая женщина,
несколько  раз  прорывавшаяся  к   зданию   конгресса   сквозь   строй
полицейских.  -  Мы  все ляжем на улицах перед нашими домами,  и пусть
лучше раздавит нас небесный камень,  чем покинем мы  дома,  в  которых
родились!
     Голоса этой обезумевшей женщины не стало слышно лишь после  того,
как ее посадили в полицейскую машину и увезли. Но многотысячная толпа,
круглые  сутки  стоявшая  вокруг  здания  конгресса,  не  редела.  Она
скандировала  свои  требования так громко и так дружно,  что заглушала
голоса выступавших в конгрессе  сенаторов.  Усиленные  наряды  полиции
ничего  не  могли  поделать с этим небывалым за всю историю Грэнд-Сити
скоплением народа.  Мэр  города  начал  уже  серьезно  подумывать,  не
вызвать ли войска.
     - Господи,  что же это  творится  такое!..  -  испуганно  говорил
какой-то пожилой,  почтенный сенатор, глядя через плотно закрытое окно
на площадь перед конгрессом.  - Я думал,  что такое  возможно  лишь  в
истерической Франции или легкомысленной Италии.  Что такое стряслось с
нашим добродушным народом?
     - Память  у  вас коротка,  уважаемый мистер Харрисон,  - невесело
усмехнулся  сенатор  Сэнфорд.  -  А  "голодный  поход"  безработных  в
двадцать девятом году?  А поход безработных ветеранов,  против которых
пришлось применить оружие?  Да известно ли вам,  сколько  у  нас  было
стачек за последние годы?  Около сорока четырех тысяч! А в предвоенное
десятилетие их было всего двадцать тысяч,  и участвовали в  них  в  те
годы  только девять миллионов человек,  а сейчас - более двадцати семи
миллионов!
     - Распустили,  избаловали мы рабочих нашей либеральной политикой,
- вмешался в разговор третий сенатор.  - Вызвать бы морскую пехоту или
парашютистов!..
     - Вот и напрасно,  - возразил мистер Сэнфорд.  - Я бы,  напротив,
удовлетворил  их  требования:  принял  бы помощь русских,  но уж потом
припомнил бы им все это!
     - Я  тоже  думаю,  что принять помощь нужно,  - поддержал мистера
Сэнфорда сенатор Харрисон.  - Может ведь так случиться, что русские на
этой самой помощи и оскандалятся. Не очень-то я уверен, что им удастся
раскрошить астероид.  Одно дело  запустить  ракету  вокруг  Солнца,  а
другое  дело  попасть  в  космическое  тело,  несущееся  с космической
скоростью.  Вы представляете, как подорвут они свой авторитет, если не
разрушат астероид?
     - Да, - вздохнул третий сенатор, - ради этого я не остановился бы
ни перед какими жертвами! Не пощадил бы ни людей, ни города!
     ...С тех пор как было получено Послание Советского правительства,
конгресс  заседал  уже  второй день.  И лишь к исходу третьего,  после
ожесточенных дебатов и голосования,  принято было наконец  решение  не
отвергать предложения Советского правительства.
     - Ну-с,  - удовлетворенно проговорил Чарлз Каннинг, узнав об этом
решении, - на первом этапе мы победили. Но самое трудное еще впереди.



     Не один  месяц  прошел  в  напряженной  подготовке  к космической
битве.  По  распоряжению  главы  правительства  всеми  этими  работами
руководил  генерал  Герберт  Рэншэл.  Он  подобрал  себе  в  помощники
талантливых и энергичных людей.  В штабе Рэншэла можно было  встретить
теперь  не  только  генералов,  адмиралов  и  военных  инженеров  всех
корпусов армии, но и советских военных специалистов.
     План сражения  сводился  к  следующему.  На "дальних подступах" к
нашей планете  астероид  будет  встречен  баллистическими  ракетами  с
термоядерными боеголовками.  Затем, когда обломки астероида ворвутся в
атмосферу и помчатся над Атлантическим  океаном  с  северо-востока  на
юго-запад,   крупнейшие   военно-морские   флоты  мира  подвергнут  их
воздействию геодезических ракет и тактического ядерного оружия.
     Нелегкой была  кропотливая  подготовка  к  сражению с астероидом.
Успех решало не только техническое оснащение,  но и четкая организация
и   взаимопонимание.   Очень  мешала  и  нездоровая  шумиха,  поднятая
некоторыми газетами,  особенно  "Сиреной".  Еженедельно  публиковались
статьи  каких-то  неведомых специалистов по метеоритике,  доказывавших
полную невозможность  попасть  в  астероид,  несущийся  с  космической
скоростью.
     Восемнадцатого августа,  за три  дня  до  вторжения  астероида  в
земную  атмосферу,  к  генералу  Рэншэлу  явился майор Райт,  ведавший
отделом  информации,  и  попросил  уделить  ему  несколько  минут  для
совершенно конфиденциального разговора.
     - Только что получено сообщение Центральной сейсмической  станции
Грэнд-Сити,  - взволнованно проговорил Райт. - По ее данным, в России,
точнее в Сибири, отмечен подземный толчок силою в несколько баллов.
     - Землетрясение?
     - Нет, едва ли. Толчок зарегистрирован не в сейсмической зоне.
     - А что говорят наши сейсмологи? Чем объясняют этот толчок?
     - Грандиозным взрывом.
     - Взрывом?  -  Рэншэл вздрогнул.  - Вы думаете,  что это дело рук
Дэвиса?
     - Почти не сомневаюсь в этом.
     В тот же день генерал Рэншэл побывал у  Гоуста,  но  тот  не  мог
сообщить ему ничего нового.
     С тревогой всматривался Рэншэл в лица прикрепленных к  его  штабу
советских специалистов, но они по-прежнему оставались приветливыми. Не
поступало никаких сообщений  и  из  государственного  департамента.  И
все-таки на душе у Рэншэла было неспокойно.
     ...Весь август Джон Мунн был сам не  свой.  По  мере  приближения
двадцать  первого  числа  он  нервничал все больше,  хотя теперь с ним
рядом была Керри.
     До сих  пор  он до мельчайших подробностей помнил ту ночь,  когда
ему позвонил редактор "Прогресса".  Заснуть он тогда не смог,  а время
до   утра   тянулось   ужасно   медленно.  С  рассветом  оно  и  вовсе
остановилось.
     В семь утра Джон был уже на Грин-стрит,  125, хотя и понимал, что
стучаться так рано в чужую  квартиру,  по  меньшей  мере,  неприлично.
Войти в дом Каннинга он,  однако, не решился и еще около часа побродил
по ближайшим улицам.  Лишь в восемь он осмелился наконец нажать кнопку
звонка  под медной табличкой с надписью:  "Чарлз Дж.  Каннинг,  доктор
филологии".
     Вопреки опасениям,  Керри встретила его приветливо,  а когда Джон
стал просить у нее  прощения,  сделала  удивленные  глаза.  По  правде
сказать,  Джон  и  сам  не  знал,  в чем именно он провинился и почему
должен просить прощения.  Более того,  до звонка  Каннинга  он  вообще
считал,  что  прощения должна была просить Керри.  Все так запуталось,
что Джон проговорил в полной растерянности:
     - Я хорошо не знаю,  в чем именно виноват, но в чем-то провинился
безусловно...
     Он хотел сказать еще что-то, но Керри весело рассмеялась:
     - Ладно,  ладно,  хватит! Я вас прощаю, хотя тоже не знаю, за что
именно.
     И все как-то само собой  уладилось.  А  вечером  состоялся  более
интимный  разговор,  и Джон предложил Керри руку и сердце.  Ни то,  ни
другое не было отвергнуто.  При этом  Керри  категорически  отказалась
покинуть Грэнд-Сити и назначила свадьбу на день вторжения астероида.
     - Ты хочешь,  чтобы и звездная "Керри"  присутствовала  на  нашем
торжестве?  -  попытался  Джон  превратить  в шутку сумасбродную,  как
казалось ему, идею Керри.
     - Нет, - спокойно ответила Керри, - я просто очень верю в то, что
ни один,  даже самый маленький камешек не упадет на  наш  город,  если
только человечество объединит свои усилия.
     И вот,  когда до вторжения астероида остались считанные дни, Джон
стал заметно нервничать.
     - Что же ты переживаешь так, глупый? - ласково утешала его Керри.
-  Не  веришь  разве  точности  своих  расчетов?  Или боишься,  что не
справится с твоим астероидом земная техника?
     - Сам не знаю,  что со мной,  Керри,  - отвечал Джон.  - Тревожно
что-то... Может быть, мы не будем все-таки ждать этого рокового числа,
а поженимся сегодня или завтра?
     - Опять ты трусишь! - Керри рассмеялась. - Знала бы, что ты такой
трусишка,  ни за что бы не полюбила.  А поженимся мы все-таки двадцать
первого августа.  Астероид к нам  пожалует  около  десяти,  значит,  в
десять все будет кончено,  а в одиннадцать мы уже сможем сесть за стол
в ресторане "Космос".  Теперь у нас модно все астрономическое. Недавно
открыли новый ресторан "Космос". Я там уже заказала свадебный обед. Не
будем отставать от моды!  Хозяин ресторана просто в восторге  от  моей
затеи.   Обещает  приготовить  какой-то  умопомрачительный  салат  под
названием "Галактика".
     Все это не очень веселило Джона,  но, чтобы не огорчать Керри, он
сделал над собой усилие и спросил, улыбаясь:
     - Ну, а как обстоит дело с нашим свадебным объявлением?
     - О!  - весело воскликнула  Керри.  -  Самые  солидные  столичные
газеты  буквально  дрались  друг с другом за право опубликовать его на
своих страницах.



     С каждым днем все большее количество астрономических инструментов
ловило теперь в свои объективы астероид Джона Мунна.  Как колоссальное
ядро, с огромной скоростью несся он по гигантской дуге гиперболической
орбиты.  Совершала  свой путь в космическом пространстве и наша Земля,
неуклонно приближаясь к той точке,  в которой  должно  было  произойти
столкновение.
     Джон Мунн  знал,   что   советские   артиллеристы   приготовились
встретить незваного гостя задолго до того,  как он вторгнется в земную
атмосферу.  Кто знает,  однако,  как  будет  протекать  это  необычное
сражение?  Малейшая ошибка в расчетах при столь колоссальных скоростях
может оказаться роковой для Грэнд-Сити.
     Многомиллионный город  будто  вымер к этому времени.  Выехали все
правительственные учреждения.  Были вывезены в  соседние  штаты  дети.
Бежали  наиболее  состоятельные  граждане.  Пустынно  и уныло стало на
площадях,  проспектах и улицах,  хотя яркое летнее солнце заливало  их
радостными потоками света.
     Особенно великолепным было утро двадцать первого августа.  Однако
оно  не  радовало встревоженных жителей города.  Они ходили весь день,
задрав  голову,  будто  могли  что-то  увидеть  в  небе.  Настороженно
прислушивались к экстренным сообщениям радиостанций.  До самого вечера
никто не заходил в помещения,  а с наступлением  темноты,  как  в  дни
войны,  завыли  сирены  воздушной  тревоги,  и войска противовоздушной
обороны стали загонять людей в бомбоубежища.
     К двадцати  одному  часу  астероид приблизился к Земле настолько,
что в Восточном полушарии его можно было разглядеть в полевой бинокль.
А  в  двадцать  один  сорок  пять  он  был уже в двадцати пяти тысячах
километрах от Грэнд-Сити.
     Астрономы понимали,  с  какими  невероятными  трудностями связано
попадание в астероид. При всей безукоризненности теоретических данных,
приготовленных   электронными   машинами,  и  при  наличии  у  русских
огромного  практического  опыта  в  запуске  спутников  в  космическое
пространство  избежать  ошибки  казалось  невозможным.  Но  достаточно
хорошо была известна и предусмотрительность русских, которые прекрасно
понимали  всю сложность своей задачи и были готовы,  конечно,  к любым
неожиданностям.
     Не менее  других  верил  в  совершенство советской техники и Джон
Мунн,  однако по-прежнему продолжал нервничать.  За  десять  минут  до
момента  столкновения  астероида с Землей он возбужденно схватил Керри
за руку и воскликнул:
     - Русские запускают сейчас первую серию баллистических ракет!
     Астероид в это время все еще не был виден в Западном полушарии, и
Мунн ограничивался лишь информацией, передаваемой по радио специальным
корреспондентом  Центральной  обсерватории  Грэнд-Сити  с   территории
Советского Союза. Астероид несся к Земле со скоростью около пятидесяти
километров в секунду, а запущенные ему навстречу баллистические ракеты
развили   вторую   космическую   скорость,   превышающую   одиннадцать
километров в  секунду,  Столкновение  при  таких  скоростях  не  могло
остаться  бесследным  для  астероида,  даже  если  бы  ракеты  не были
начинены термоядерной взрывчаткой.
     Первая серия  ракет  не  попала в астероид.  Она пронеслась мимо,
взорвавшись  лишь   под   воздействием   радиолокационных   установок,
сработавших в момент максимального сближения с космическим телом.
     Вторая серия ракет,  следовавшая за первой с интервалом в полторы
секунды,   взорвалась   уже  ближе  к  астероиду,  оплавив  часть  его
поверхности.
     "Выходит, что  и  водородные  бомбы  бессильны  против  него",  -
тревожно подумал Джон,  хотя он и знал,  что грандиозная сила  ударной
волны   водородного   взрыва   не   могла   сказаться   в  разреженном
пространстве.  Причинить значительный ущерб астероиду мог только взрыв
водородных бомб при прямом попадании.
     Третья серия ракет попала,  наконец,  в  цель.  Они  откололи  от
астероида огромную глыбу и оплавили вторую сторону небесного камня.
     Радиолокационные установки через  каждую  тысячную  долю  секунды
приносили  в  электронные  вычислительные устройства все новые и новые
данные.  Это позволяло мгновенно вносить поправки в наводку ракет.  По
текущим  координатам,  направлению  и  скорости  движения  астероида с
безукоризненной  точностью  определялись   теперь   координаты   точек
упреждения,  и  ракеты  били  по  астероиду уже без промаха.  А спустя
несколько секунд груда раскаленных,  оплавленных  обломков,  окутанная
вихрями   пыли,  с  чудовищной  скоростью  врезалась  в  верхние  слои
атмосферы.
     Теперь вступала  в  действие  "воздушная  броня" Земли.  С каждой
секундой груда космического щебня редела,  мелкие осколки  все  больше
отставали  от  крупных,  а  крупные все дальше отходили друг от друга.
Наступила очередь флота.
     На флагманском корабле генерала Рэншэла пришла в действие система
"Сейдж". Она получала от радиолокационных станций дальнего обнаружения
необходимую   информацию,   производила   молниеносные   вычисления  и
самостоятельно  приводила  в  боевую  готовность  лишь  те   из   всех
многочисленных средств противовоздушной обороны, которые в сложившейся
обстановке являлись наиболее эффективными.  По сигналам этой машины  с
грозным  ревом  взмывали  в  небо  со стартовых площадок геодезические
ракеты.
     С предельной   точностью  работали  и  инфракрасные  пеленгаторы.
Улавливая своими термоэлементами тепловые лучи от раскаленных осколков
астероида, они вырабатывали электрокоманды, указывающие направление на
цель.  Темная поверхность океана на  огромном  пространстве  озарялась
теперь   выхлопами   ракетных   двигателей,  ослепительными  вспышками
рвущихся снарядов, мощными лучами корабельных прожекторов.
     В этом небывалом сражении,  время в котором исчислялось тысячными
и даже миллионными долями секунд,  не только руки человека,  но и мозг
его  не  успевал реагировать на быстрые изменения обстановки.  Успешно
действовали лишь электронные вычислительные машины да радиолокационные
установки.  И,  как  ни  велика  была  скорость  теперь  уже  довольно
многочисленных  обломков  небесного   камня,   радиоимпульсы   радаров
распространялись во много раз быстрее,  успевая многократно отразиться
и от осколков астероида и от летящих им навстречу снарядов.  Со  столь
же    колоссальной    скоростью   обрабатывали   показания   локаторов
вычислительные машины.
     Сражение, к  которому  готовились  почти  полгода,  длилось всего
несколько минут. Знаменитые самозаводящиеся часы на здании конгресса в
Грэнд-Сити  не  успели  еще  отсчитать десяти ударов,  как над океаном
смолкли и гул реактивных двигателей и грохот рвущихся снарядов. Только
светлые  прямые  полосы  простирались  теперь  по  темному  небу вдоль
траекторий осколков астероида, сгоревших в верхних слоях атмосферы, но
и их искривляли уже стратосферные течения.



     А Грэнд-Сити  все еще находился в тревоге,  хотя несомненно было,
что главная беда  миновала.  Горожане  знали,  что  астероид  разбили,
раскрошили на мелкие части,  многие из которых сгорели в атмосфере,  а
некоторые упали в океан.  Лишь незначительное количество  их  достигло
все же не только побережья,  но и восточных окраин Грэнд-Сити.  На эту
мелочь и метеоритную пыль, которая висела еще в воздухе, можно было бы
не обращать внимания, если бы не их радиоактивность.
     Жители города,  сидя   в   бомбоубежищах   и   прочих   укрытиях,
настороженно  прислушивались теперь,  не раздастся ли сигнал отбоя.  А
войсковые подразделения радиационной разведки уже  обследовали  каждую
площадь,  улицу,  переулок  и  двор  с  помощью различных индикаторов,
рентгенометров  и  радиометров.  Участки,  на  которых  обнаруживалась
радиоактивность, тотчас же ограждались. Там, где она отсутствовала или
была в допустимых пределах, ставились знаки свободного прохода.
     На крышах  высоких  зданий  брались  пробы  воздуха.  То же самое
проделывалось с помощью шаров-зондов.  К счастью,  ветер дул в сторону
океана, и основная масса радиоактивной пыли не достигла материка.
     Отбой был дан только в одиннадцать часов ночи,  но движение  было
разрешено  пока не по всем улицам.  Впрочем,  к площади Независимости,
где находился ресторан "Космос",  путь был  свободен.  Керри,  Джон  и
Чарлз  Каннинг  с  женой  воспользовались  этим  и  поспешили  к давно
приготовленному свадебному столу.
     А в  полночь диктор центральной радиостанции,  после сообщения об
успешном предотвращении катастрофы,  нависшей над Грэнд-Сити,  пожелал
счастья молодоженам - Керри Демпси и Джону Мунну, свадьба которых была
в это время в полном разгаре.
     - ...Празднованием  этой свадьбы жизнь нашего города снова входит
в свою обычную колею, - торжественно заключил диктор.
     Генерал Рэншэл,  все  еще  находившийся  на  флагманском корабле,
прослушал эту передачу и тяжело вздохнул:
     - Хорошо  хоть,  что  сегодня  этих  истинных  патриотов помянули
добрым словом,  завтра о них уже и не  вспомнят,  наверное.  Завтра  и
газеты  и  радио  будут  прославлять  иных героев.  Не астронома Джона
Мунна,  первым обнаружившего опасность,  нависшую  над  Грэнд-Сити,  а
редактора  "Сирены",  добившегося небывалых тиражей на раздувании этой
опасности.  И не тех, кто самоотверженно осуществлял оборону города от
космического  пришельца,  а  генерала Хазарда,  заработавшего огромные
деньги на тайных соглашениях с предпринимателями, выполнявшими срочные
заказы военного министерства.
     Майор Райт,  к которому были обращены эти слова, мог бы добавить,
что  и  генерала Рэншэла ждут вскоре неприятности из-за его слишком уж
прогрессивного образа мыслей.  Предполагалось даже, что заменит его не
кто иной,  как генерал Хазард. Но разве сообщишь такие неприятные вещи
человеку, которого не только уважаешь, но и считаешь подлинным героем?
     - Да,  вы,  конечно,  правы,  сэр, - с чувством горечи согласился
майор Райт.
     Он закурил  сигарету,  прошелся  по  мостику линкора и проговорил
задумчиво:
     - А русские, значит, оказались верными слову, несмотря ни на что.
     - Что именно имеете вы в виду? - не понял генерал Рэншэл.
     - Взрыв, который произошел у них в Сибири.
     - А,  это!  - усмехнулся генерал и пояснил:  - Ничего  особенного
там,  оказывается, не произошло. Один из их военных инженеров объяснил
мне,  что они взорвали обыкновенный тротиловый  заряд  длиною  в  семь
километров  и  весом  до  тридцати тысяч тонн.  Им нужно было изменить
течение одной из их сибирских рек, и они с успехом сделали это.
     - Но,  позвольте,  а где же тогда злополучный Дэвис? - недоуменно
проговорил Райт.
     - Дэвиса  русские,  конечно,  поймали,  в  этом  у  меня  нет  ни
малейшего сомнения. А шуму из-за этого не подняли пока по той причине,
что,  помогая нам,  одержали такую политическую победу,  в сравнении с
которой даже самый грандиозный международный скандал - ничто. Они ведь
конкретным  примером  доказали  нашему  народу  и всему миру не только
возможность, но и неизбежность мирного сосуществования.
     - Безнадежны,  значит, наши дела? - упавшим голосом спросил майор
Райт.
     - Почему  же?  - удивился Рэншэл.  - Просто нужно искать каких-то
новых,  более реальных путей успешного соревнования с коммунистической
системой.

     ...А в  это время Чарлз Каннинг произносил очередной свой тост за
свадебным столом в ресторане "Космос":
     - Мы уже достаточно выпили за здоровье молодых,  и можно считать,
что оно им обеспечено.  Нужно позаботиться теперь  и  об  их  счастье,
которое,  к  сожалению,  зависит  не  только от того,  как сложится их
личная жизнь.  Предлагаю  поэтому  выпить  за  торжество  того  самого
здравого смысла в отношениях между народами,  который так блистательно
восторжествовал над безумием в эти исторические дни.
     - А  так  как  восторжествовал он не без нашего участия,  - в тон
своему редактору весело добавила Керри,  - то выпьем  и  за  тех,  кто
помогает торжеству этого здравого смысла!

Last-modified: Tue, 31 Dec 2002 14:18:20 GMT

Оцените этот текст: