й. - Мы в штабе считаем, что вполне достаточно. Прежде всего, у нас две кавалерийских дивизии - седьмая и двенадцатая. - Кто начальники дивизии той и другой? - Седьмой дивизией командует генерал Гилленшмидт, двенадцатой - генерал Маннергейм. - Та-ак-с! - многозначительно протянул Гильчевский. - Но все-таки где же они сейчас и чем заняты? - Обе на Луцком направлении... Да ведь генерал Каледин сам кавалерист. Можно думать, что он даст им возможность проявить себя в лучшем виде, - политично ответил Игнатов. - Да, да, да, да, всеконечно! - с явным раздражением отозвался на это Гильчевский. - Будем думать, будем думать, - больше нам ничего и не остается! Татаров передавал по телефону на наблюдательный пункт, что прорыв удалось осуществить в районе пасеки, и, подвигаясь к участку своей дивизии, Гильчевский искал глазами эту пасеку. Однако определить теперь, где именно до бомбардировки находилась пасека, было трудно; гораздо легче оказалось увидеть Татарова, так как он сам шел навстречу своему командиру. Он шел привычным для себя строевым шагом, слегка придерживая левую руку как бы на эфесе шашки, хотя шашки у него и не было. Так как о прорыве он доносил уже, то теперь он сказал только: - Ваше превосходительство, действиями вверенного мне полка противнику нанесен большой урон. Трофеи полка приводятся в известность. - Благодарю за отличную службу отечеству! - торжественно, держа руку у козырька, повышенным тоном сказал Гильчевский. - Рад стараться, ваше превосходительство! - по-солдатски четко ответил на это Татаров. Гильчевский легко спрыгнул со своего серого с секущейся шеей, а вслед за ним то же самое сделали и Протазанов, и Игнатов, и другие, кроме ординарцев, которые ожидали на это особого приказания. В 404-м полку Гильчевский пробыл довольно долго, расспрашивая Татарова, как велась им атака на позиции у пасеки, как удалось достичь успеха, какие роты особенно отличились, много ли понесли они потерь... Объясняя свои действия, Татаров сказал: - Так как я заранее был извещен, чтобы преследованием разбитого противника не увлекаться, то приказал тут же после прорыва двум ротам идти вдоль окопов противника влево, в сторону четыреста второго полка... - Ага! Вот, - подхватил Гильчевский, - что и облегчило задачу полку, командир которого оказался трус, и я его, конечно, отчислю, какие бы сильные протекции он ни имел!.. Подробнейший список офицеров и нижних чинов, достойных награды, прошу мне представить сегодня вечером, - добавил он, - а представление к награде вас я сделаю сам. И, посмотрев на героя-полковника проникновенным долгим взглядом, начальник дивизии не смог удержаться, чтобы не поцеловать его в сухие губы. VIII Когда Ливенцеву передан был приказ, что преследование противника отставлено, и когда все пленные мадьяры, захваченные его ротой, а также и свои и австрийские раненые были уже им отправлены в направлении к Торговице, он начал приводить в известность состояние роты, но не забыл при этом и прапорщика Обидина, о котором не знал еще, успели мадьяры увести его в плен или он, Ливенцев, помешал все-таки в этом и им и Обидину. Подозвав к себе Кузьму Дьяконова, он сказал ему: - Вот что, узнай мне сейчас: ротный командир одиннадцатой роты где сейчас находится? - Одиннадцатой, ваше благородие? - Дьяконов посмотрел в сторону того самого входящего угла австрийских окопов, понимающе качнул головой и добавил, несколько понизив голос: - Стало быть, этот самый, ваше благородие? - Ну да, этот самый, только ты об этом ни слова никому, а только спроси, будто я тебя и не посылал... Может, у тебя земляк какой в одиннадцатой, тогда о нем сначала спроси, а после того уж, вроде как между прочим: "А ротный ваш жив?" - Понимаю, ваше бродь... Слушаю! - очень оживился Дьяконов. - Я туда живой рукой добегу и отразу обратно. Действительно, он не мешкал. Ливенцев не успел еще разобраться во взводах и отделениях, которые строились впереди окопов и где унтер-офицеры устанавливали вместе с фельдфебелем и Некипеловым, сколько осталось в строю, кто убит, кто ранен, как явился Дьяконов, имевший заговорщицкий вид и ставший в сторонке. - Ну что? - спросил, подойдя к нему, Ливенцев. - Не поспели увойтить! - вполголоса доложил Кузьма. - Налицо, значит? Вот как!.. И не ранен? - удивился Ливенцев. - Спытывал, ваше благородие, я там двух, ну, говорят, под фланговый огонь попали, так что рану какую-сь имеют они, ротный ихний... - еще таинственнее сообщил Дьяконов. - У кого узнавал? Не у тех ли, кто с ротным был? - Так точно, у раненых тоже. - Они что же, не видели, значит, кто в них стрелял? - Поэтому, выходит, так: не заметили. - Ну, черт с ними со всеми, - пусть их отправляют лечиться!.. Иди, становись в строй. Когда Гильчевский, заканчивая объезд взятых его дивизией позиций, остановился перед тринадцатой ротой, Ливенцев встретил его впереди развернутого строя зычной командой: - Рота смиррно! Равнение на-лево! - и сам стал на правый фланг. Поздоровавшись с ротой, Гильчевский поздравил ее с победой, как и все другие части раньше. Рота отвечала бодро, а начальник дивизии, присмотревшись пристальней к Ливенцеву и припомнив его, вдруг обратился к нему, улыбаясь: - А-а, боевой, боевой прапорщик, - помню! Ну-ка, подойдите с рапортом! Это обращение не смутило Ливенцева; он только отметил про себя, что уже слышал от него французское ударение в слове "рапорт". Он подошел шага на три и проговорил без запинки, точно прочитал заранее заготовленное: - Ваше превосходительство! Вверенная мне тринадцатая рота, закрепившись с ночи за рекой в виду противника, первой в полку начала атаку на приходившиеся против нее окопы противника, которые и заняла, взяв при этом сто сорок шесть человек нераненых в плен и понеся следующие потери: два унтер-офицера убиты, два ранены; ефрейторов и рядовых убито десять человек, ранено тяжело девять и легко семнадцать. Вполне исправного оружия взято у противника триста двенадцать винтовок и три пулемета. Он не знал, в том ли порядке, какой требуется, все перечислил, а также не успел узнать, так ли велики и потери и трофеи в других ротах, и думал услышать надлежащую оценку их от самого начальника дивизии, но тот спросил вдруг как будто даже недовольным тоном: - А пропавших без вести сколько? - Ни одного, ваше превосходительство! Все живые и убитые точно приведены в известность! - ответил Ливенцев, несколько даже вздернутый вопросом генерала, который ему так понравился с первого дня своей деловитостью. - А список отличившихся нижних чинов можете составить? - снова строгим тоном спросил Гильчевский. - Так точно, ваше превосходительство! - Каков, а? - довольно и как будто даже несколько удивленно обратился к Протазанову Гильчевский, подкивнув подбородком, и тут же - к Ливенцеву: - Ваша фамилия, прапорщик? - Ли-вен-цев, ваше превосходительство. - Запишите прапорщика Ливенцева, командира тринадцатой, - сказал Гильчевский своему старшему адъютанту, чина которого не разобрал на погонах Ливенцев, но у которого в руках заметил и записную тетрадь и карандаш лилового цвета. Тут же после того, как уехал дальше Гильчевский, Ливенцев начал составлять список отличившихся, и когда дошел до Кузьмы Дьяконова, то снова вспомнил Обидина. - Тяжелая или легкая рана у этого... ротного одиннадцатой? - спросил он Кузьму, опять отозвав его к сторонке. Кузьма виновато мотнул головой: - Не могу этого знать, - не спытывал. - Чудак! Что же ты такой простой вещи не догадался спросить? - Могу счас добежать, - тут разве даль какая? - Нет уж, не надо, так и быть... Нечего бегать, - после узнается. Иди. Действительно, стало как-то совсем не нужно Ливенцеву подлинно знать, тяжело или легко ранен Обидин. Если даже ни то, ни другое, а третье, - то есть серьезно, то, значит, его счастье: скорее, чем окончилась бы война и его вернули бы из плена, увидится он со своей невестой или даже женится на ней, на Вере Покотиловой из города Касимова на Оке. Вспомнив про оставленную им бумажку с адресом, Ливенцев вынул ее из кармана и изорвал в клочки. Тут же после этого на другой бумажке, заготовленной им для Натальи Сергеевны, он добавил несколько слов: "Был в бою на р.Икве; пока невредим". Он вполне добросовестно думал несколько минут, что бы такое еще можно было сюда добавить, но ничего придумать не мог. Впрочем, если бы ему и удалось написать длинное письмо, то он не знал бы, каким образом его отсюда отправить, когда, по всем видимостям, и стоять здесь не предполагалось совсем: нельзя было давать разбитому врагу возможности восстановить свои силы. Приказ дивизии идти в порядке, полк за полком, к деревне Бокуйме, расположенной на шоссе, ведущем в историческое местечко Берестечко, был отдан Гильчевским тут же, как он объехал все взятые позиции. В разведку вперед была послана конная сотня, но в соприкосновение с противником она в тот день не вошла: остатки мадьярских полков бежали быстро к реке Пляшевке, впадающей в ту же Стырь. Там были старые австрийские позиции, и туда от Стыри подходили к ним подкрепления. Собрались к вечеру за Иквой и все полки дивизии финляндских стрелков, но собрались также над всем расположением обеих дивизий и густые черные тучи. Войска были утомлены, - им не пришлось отдыхать предыдущую ночь, - а вполне заслуженный ими отдых в эту ночь отняли у них гроза и ливень. Деревня Бокуйма была не так велика, чтобы в ней можно было разместиться большому отряду, в ней ночевали только штабы обеих дивизий. Ливенцеву, как и другим офицерам, пришлось довольствоваться плохо натянутой походной палаткой и утешаться тем, что ливень оказался не затяжной и промочил его не до костей. А утром, едва щедрое на тепло солнце конца русского мая обсушило многотерпеливых солдат, пришло в штаб-квартиру Гильчевского распоряжение комкора Федотова - 101-й дивизии оказать содействие 3-й дивизии, расположенной по соседству. Эта дивизия входила в 17-й корпус, а 17-й корпус в свою очередь числился уже не в восьмой армии у Каледина, а в одиннадцатой - у Сахарова. - Позвольте, что же это такое? - недоумевал Гильчевский. - Перед третьей дивизией, как и перед нашей, одна и та же река Пляшевка, - говорил он Протазанову, - почему же содействие должны оказывать мы ей, а не она нам, - не понимаю! Что же мне - в награду за победу на Икве становиться в подчиненное положение к начальнику третьей дивизии, который никаких, кажется, подвигов не совершил? - Разумеется, Константин Лукич, надобно уточнить, в чем, собственно, дело, - согласился с ним Протазанов и вызвал к телефону начальника штаба корпуса. Вопрос выяснился далеко не сразу, так как и в штабе корпуса он был еще не совсем ясен. А когда выяснился вполне, Протазанов, человек вообще сдержанный и к пафосу не склонный, обратился к своему начальнику с торжественным видом: - Честь имею поздравить, ваше превосходительство! Командуемая вами дивизия признана в штабе Юзфронта ударной, а благодаря ей ударным становится весь тридцать второй корпус и прикомандирован к одиннадцатой армии для большей успешности ее действий. - А-а, на гастроли, на гастроли, значит, нас, ополченскую дивизию, приглашают, вот оно что! - потер руки Гильчевский, прошелся взад и вперед по комнате и добавил: - "Дождались мы светлого мая!" - так пелось когда-то в детской песенке, но май-то уж вот-вот кончится, не сегодня-завтра, наступает июнь, лето... Эх, горячее лето ожидает нас с вами, дорогой мой герой, - горячее лето! г.Куйбышев Апрель-май 1942 года. ПРИМЕЧАНИЯ "Бурная весна" и "Горячее лето" первоначально составляли первую и вторую части романа "Брусиловский прорыв". В Москве "Брусиловский прорыв" с подзаголовком "Исторический роман" впервые вышел в двух книгах в изд. "Советский писатель". Часть первая - "Бурная весна" - вышла в 1943 году, часть вторая - "Горячее лето" - в 1944 году. В 1944 году "Брусиловский прорыв" с тем же подзаголовком и с делением на две части вышел в одном томе в Государственном издательстве "Художественная литература". В десятитомное собрание сочинений С.Н.Сергеева-Ценского "Брусиловский прорыв" не вошел. Готовя к изданию эпопею "Преображение России" в Крымиздате, автор снял общее заглавие "Брусиловский прорыв", тем самым придав каждой из частей самостоятельное значение. H.M.Любимов