к  брюхатая
баба!.. Пошел!
     Осьмин повернулся, подошел к Кашневу и передал:
     - Ротный командир приказали вам, ваше благородие...
     - Хорошо,   слышал,   -  перебил  Кашнев,  зачем-то  поправил  фуражку,
переглянулся с Пинчуком, облегченно улыбнулся. Потом почувствовал, что лоб у
него холодный и мокрый, не спеша вынул платок и вытер пот.
     Он вывел роту на двор казарм,  где земля была еще влажная от тумана, но
уже слоилось вверху синее небо;  а  со  двора -  "правое плечо вперед" -  на
дорогу,  в  поле.  Там  он  с  полуротой атаковал по  всем правилам Пинчука,
который с  другой полуротой занял кладбище;  Пинчук был застигнут врасплох и
сдался.
     В  казарму пришли с  песнями,  и  солдаты пели лихо и  весело,  точно и
впрямь были в каком-то деле, необыкновенно удачном для русского оружия.
     Абрамов был еще в  канцелярии,  и  когда пришла рота,  стал в  дверях и
смотрел,  как  составляли  ружья,  раздевались,  готовились  идти  на  обед.
Смотрел, курил и молчал.
     Когда Кашнев пришел домой,  следом за ним принесли бумажку о назначении
в помощь полиции.
     Теперь,  подойдя к окошку, в котором увидел он спину Крамаренки, Кашнев
припомнил еще,  как  конфузливо жал  ему  руки Пинчук,  когда они прощались,
расходясь по квартирам. К тому времени разгулялся день, и был Пинчук весь на
солнце,  черный,  приземистый и конфузливый. Гадал, даст ли делу ход капитан
Абрамов, и почему-то убежден был, что не даст.
     Он был семейный, и все искал в себе каких-нибудь болезней, чтобы лечь в
госпиталь и потом выйти снова в запас.
     Ходил  кособоко,  -  левое  плечо  выше,  правое ниже,  шинель сшил  из
дешевого толстого сукна и шашку купил где-то на толкучке за полтинник".

                                                                 H.M.Любимов