т свеженький, как увядшая
незабудка, как скушанное крымское яблочко.
Он лежит и ничего не знает, и ничего не хочет, и только требует до себя
последнего внимания.
Он требует, чтоб его поскорей во что-нибудь одели, отдали бы последнее
"прости"
и поскорей бы где-нибудь захоронили.
Он требует, чтоб это было поскорей, поскольку все-таки одна небольшая
комната
и вообще стеснение.
И поскольку ребенок вякает. И нянька пугается жить в одной комнате с
умершими людьми. Ну, глупая девчонка, которой охота все время жить, и она
думает, что жизнь бесконечна. Она пугается видеть трупы. Она -- дура.
Муж, этот глава семьи, бежит тогда поскорей в районное бюро похоронных
процессий. И вскоре оттуда возвращается.
-- Ну,-- говорит,-- все в порядке. Только маленько с лошадьми зацепка.
Колесницу, говорит, хоть сейчас дают, а лошадей раньше, как через четыре
дня, не обещают.
Жена говорит:
-- Я так и знала. Ты, говорит, с моим отцом завсегда при жизни
царапался и теперь не можешь ему сделать одолжения -- не можешь ему лошадь
достать.
Муж говорит:
-- А идите к черту! Я не верховой, я лошадьми не заведую. Я,--
говорит,-- и сам не рад дожидаться столько времени. Очень,-- говорит,-- мне
глубокий интерес все время твоего папу видеть.
Тут происходят разные семейные сцены. Ребенок, не привыкший видеть
неживых людей, пугается и орет благим матом.
И нянька отказывается служить этой семье, в комнате которой живет
покойник.
Но ее уговаривают не бросать профессию и обещают ей поскорей
ликвидировать смерть.
Тогда сама мадам, уставшая от этих делов, поспешает в бюро, но вскоре
возвращается оттуда бледная, как полотно.
-- Лошадей,-- говорит,--обещают через неделю. Если б мой муж, этот
дурак, оставшийся в живых, записался, когда ходил, тогда через три дня. А
сейчас мы уже шестнадцатые на очереди. А коляску,-- говорит,--
действительно, хоть сейчас дают.
И сама одевает поскорей своего ребенка, берет орущую няньку и в таком
виде едет в Сестрорецк -- пожить у своих знакомых.
-- Мне,--говорит,-- ребенок дороже. Я не могу ему с детских лет
показывать такие туманные картины. А ты как хочешь, так и делай.
Муж говорит:
-- Я,-- говорит,-- тоже с ним не останусь. Как хотите. Это не мой
старик. Я,-- говорит,-- его при жизни не особенно долюбливал, а сейчас,--
говорит,-- мне в особенности противно с ним вместе жить. Или,-- говорит,-- я
его в коридор поставлю, или я к своему брату перееду. А он пущай тут
дожидается лошадей!
Вот семья уезжает в Сестрорецк, а муж, этот глава семьи, бежит к своему
брату.
Но у брата в это время всей семьей происходит дифтерит, и его нипочем
не хотят пускать в комнату.
Вот тогда он вернулся назад, положил заснувшего старичка на узкий
ломберный столик и поставил это сооружение в коридор около ванной. И сам
закрылся в своей комнате и ни на какие стуки и выкрики соседей не отвечал в
течение двух дней.
Тут происходит в коммунальной квартире сплошная ерунда, волынка и
неразбериха.
Жильцы поднимают шум и вой. Женщины и дети перестают ходить куда бы ни
было, говорят, что они не могут проходить без того, чтобы не испугаться.
Тогда мужчины нарасхват берут это сооружение и переставляют его в
переднюю, что вызывает панику и замешательство у входящих в квартиру.
Заведующий кооперативом, живущий в угловой комнате, заявил, что к нему
почему-то часто ходят знакомые женщины и он не может рисковать ихним нервным
здоровьем.
Спешно вызвали домоуправление, которое никакой рационализации не внесло
в это дело. Было сделано предложение поставить это сооружение во двор.
Но управдом решительно заявил:
-- Это,-- говорит,-- может вызвать нездоровое замешательство среди
жильцов, оставшихся в живых, и, главное, невзнос квартирной платы, которая и
без того задерживается, как правило, по полгода.
Тогда стали раздаваться крики и угрозы по адресу владельца старичка,
который закрылся в своей комнате и сжигал теперь разные стариковские ошметки
и оставшееся ерундовое имущество.
Решено было силой открыть дверь и водворить это сооружение в комнату.
Стали кричать и двигать стол, после чего покойник тихонько вздохнул и
начал шевелиться.
После небольшой паники и замешательства жильцы освоились с новой
ситуацией.
Они с новой силой ринулись к комнате. Они начали стучать в дверь и
кричать, что старик жив и просится в комнату.
Однако запершийся долгое время не отвечал. И только через час сказал:
-- Бросьте свои арапские штучки. Знаю,-- вы меня на плешь хотите
поймать.
После долгих переговоров владелец старика попросил, чтобы этот
последний подал свой голос.
Старик, не отличавшийся фантазией, сказал тонким голосом:
-- Хо-хо...
Этот поданный голос запершийся все равно не признал за настоящий.
Наконец, он стал глядеть в замочную скважину, предварительно попросив
поставить старика напротив.
Поставленного старика он долгое время не хотел признать за живого,
говоря, что жильцы нарочно шевелят ему руки и ноги.
Старик, выведенный из себя, начал буянить и беспощадно ругаться, как
бывало при жизни, после чего дверь открылась, и старик был торжественно
водворен в комнату.
Побранившись со своим родственником о том, о сем, оживший старик вдруг
заметил, что имущество его исчезло и частично тлеет в печке. И нету
раскидной кровати, на которой он только что изволил помереть.
Тогда старик, по собственному почину, со всем нахальством, присущим
этому возрасту, лег на общую кровать и велел подать ему кушать. Он стал
кушать и пить молоко, говоря, что он не посмотрит, что его это родственники,
а подаст на них в суд за расхищение имущества.
Вскоре прибыла из Сестрорецка его жена, то есть его дочь, этого
умершего папы.
Были крики радости и испуга. Молодой ребенок, не вдававшийся в
подробности биологии, довольно терпимо отнесся к воскрешению. Но нянька, эта
шестнадцатилетняя дура, вновь стала проявлять признаки нежелания служить
этой семье, у которой то и дело
-- то умирают, то вновь воскресают люди.
На девятый день приехала белая колесница с факелами, запряженная в одну
черную лошадь с наглазниками.
Муж, этот глава семьи, нервно глядевший в окно, первый увидел это
прибытие.
Он говорит:
-- Вот, папаня, наконец, за вами приехали лошади.
Старик начал плеваться и говорить, что он больше никуда не поедет.
Он открыл форточку и начал плевать на улицу, крича слабым голосом, чтоб
кучер уезжал поскорей и не мозолил бы глаза живым людям.
Кучер в белом сюртуке и в желтом цилиндре, не дождавшись выноса,
поднялся наверх и начал грубо ругаться, требуя, чтоб ему, наконец, дали то,
за чем он приехал, и не заставляли бы его дожидаться на сырой улице. Он
говорит:
-- Я не понимаю низкий уровень живущих в этом доме. Всем известно, что
лошади остро дефицитные. И зря вызывать их -- этим можно окончательно
расстроить и погубить транспорт. Нет,-- говорит,-- я в этот дом больше не
ездок.
Собравшиеся жильцы, совместно с ожившим старичком, выпихнули кучера на
площадку и ссыпали его с лестницы вместе с сюртуком и цилиндром.
Кучер долго не хотел отъезжать от дома, требуя, чтоб ему в крайнем
случае подписали какую-то путевку.
Оживший старик плевался в форточку и кулаком грозил кучеру, с которым у
них завязалась острая перебранка.
Наконец кучер, охрипнув от крика, утомленный и побитый, уехал, после
чего жизнь потекла своим чередом.
На четырнадцатый день старичок, простудившись у раскрытой форточки,
захворал и вскоре помер уже по--настоящему.
Сначала никто этому не поверил, думая, что старик по--прежнему валяет
дурака, но вызванный врач успокоил всех, говоря, что на этот раз все без
обмана.
Тут произошла совершенная паника и замешательство среди живущих в
коммунальной квартире.
Многие жильцы, замкнув свои комнаты, временно выехали кто куда.
Жена, то есть, проще сказать, дочь ее папы, пугаясь заходить в бюро,
снова уехала в Сестрорецк с ребенком и ревущей нянькой.
Муж, этот глава семьи, хотел было устроиться в дом отдыха, но на этот
раз колесница неожиданно прибыла на второй день.
В общем, тут была, как оказалось, некоторая нечеткость работы с
колесницами, временное затруднение, а не постоянное запаздывание.
И теперь, говорят, они исправили все свои похоронные недочеты и подают
так, что прямо -- красота. Лучше не надо.
1933
НЕРАВНЫЙ БРАК
А то есть еще другая знаменитая картина из прежней жизни. Та
называется: "Неравный брак". На этой картине нарисованы, представьте себе,
жених и невеста. Жених -- такой, вообще, престарелый господинчик, лет этак,
может быть, семидесяти трех с хвостиком. Такой, вообще, крайне дряхлый,
обшарпанный субъект, на которого зрителю глядеть мало интереса. А рядом с
ним невеста. Такая, представьте себе, молоденькая девочка в белом
подвенечном платье. Такой, буквально, птенчик, лет, может быть,
девятнадцати. Глазенки у нее напуганные. Церковная свечка в руках трясется.
Голосок дрожит, когда брюхастый поп спрашивает: ну, как, довольна ли, дура
такая, этим браком?
Нет, конечно, на картине этого не видать, чтоб там и рука дрожала, и
чтоб поп речи произносил. Даже, кажется, и попа художник не изобразил по
идеологическим мотивам того времени. Но все это вполне можно представить
себе при взгляде на эту картину.
В общем, удивительные мысли навевает это художественное полотно.
Такой, в самом деле, старый хрен мог до революции вполне жениться на
такой крошке. Поскольку, может быть, он -- "ваше сиятельство", или он
сенатор, и одной пенсии он, может быть, берет свыше как двести рублей
золотом плюс поместья, экипаж и так далее. А она, может, из бедной семьи. И
мама ее нажучила: дескать, ясно, выходи, выходи.
Конечно, теперь всего этого нету. Теперь все это благодаря революции
кануло в вечность. И теперь этого не бывает.
У нас молоденькая выходит поскорей за молоденького. Более престарелая
решается жить с более потрепанным экземпляром. Совершенно старые
переключаются вообще на что-нибудь эфемерное -- играют в шашки или гуляют
себе по набережной.
Нет, конечно, бывает, что молоденькая у нас иногда выходит за пожилого.
Но зато этот пожилой обыкновенно какой-нибудь там крупнейший физиолог, или
он ботаник, или он чего-нибудь такое изобрел всем на удивление, или,
наконец, он ответственный бухгалтер, и у него хорошая материальная база на
двоих.
Нет, такие браки не вызывают неприятных чувств. Тем более тут можно
искренне полюбить -- может, это какая-нибудь одаренная личность, хороший
оратор или у него громадная эрудиция и прекрасный голос.
А таких дел, какие, например, нарисованы на вышеуказанной картине, у
нас, конечно, больше не бывает. А если что-нибудь вроде этого и случается,
то это вызывает всеобщий смех и удивление.
Вот, например, какая история произошла недавно в Ленинграде.
Один, представьте себе, старик из обыкновенных служащих неожиданно в
этом году женился на молоденькой.
Ей, представьте себе, лет двадцать, и она интересная красавица,
приехавшая из Пензы. А он -- старик, лет, может быть, шестидесяти. Такой,
вообще, облезлый тип. Морда какая-то у него потрепанная житейскими бурями.
Глаза какие-то посредственные, красноватые. В общем, ничего из себя не
представляющая личность, из таких, какие в каждом трамвае по десять штук
едут.
И к тому же он плохо может видеть. Он, дурак, дальтонизмом страдает. Он
не все цвета может различать. Он зеленое принимает за синее, а синее ему,
дураку, мерещится белым.
В довершение всего он был женат. И вдобавок ко всему жил со своей
старухой в крошечной комнатке.
И вот тем не менее, имея такие дефекты и минусы, он неожиданно и всем
на удивление женится на молодой прекрасной особе.
Окружающим он так объяснил это явление: дескать, новая эра, дескать,
нынче даже старики кажутся молодыми и довольно симпатичными.
Окружающие ему говорят:
-- Вы поменьше занимайтесь агитацией и пропагандой, а вместо этого
поглядите, чего ей от вас нужно. Это же анекдот, что она за вас выходит
замуж.
Старик говорит:
-- Кроме своей наружности и душевных качеств, я ничего материального не
имею. Жалованье маленькое. Гардероб -- одна пара брюк и пара рваных носовых
платков. А что касается комнаты, этой теперешней драгоценности, то я живу
пока что со своей престарелой супругой на небольшой площади, какую я намерен
делить. И в девяти метрах, с видом на помойку, я буду, как дурак от счастья,
жить с той особой, какую мне на старости лет судьба послала.
Окружающие ему говорят:
-- А ну вас к лешему! Вас не убедишь.
И вот он разделил площадь. Устроил побелку и окраску. И в крошечной
комнатке из девяти метров начал новую великолепную жизнь рука об руку с
молодой цветущей особой.
Теперь происходит такая ситуация.
Его молодая подруга жизни берет эту крошечную комнату и меняет ее на
большую. Поскольку нашелся человек, которому дорого было платить и он хотел
иметь свои законные девять метров, без излиш ков.
И вот она со своим дураком переезжает на эту площадь, в которой
четырнадцать метров.
Там живет она некоторое время, после чего проявляет бешеную энергию и
снова меняет эту комнату на комнату уже в двадцать метров. И в эту комнату
снова переезжает со своим старым дураком.
А переехав туда, она с ним моментально ссорится и дает объявление в
газету: дескать, меняю чудную комнату в двадцать метров на две небольшие в
разных районах.
И вот, конечно, находится пара, которая мечтает пожить совместно, и за
эту комнату они с радостью отдают две свои.
Короче говоря: через два месяца после, так сказать, совершения таинства
брака наш старый дурак, мало чего понимая, очутился в полном одиночестве в
крошечной комнатке за городом, а именно -- в Озерках.
А молодая особа поселилась на Васильевском острове, в небольшой, но
славной комнатушке.
А вскоре, имея эту комнату, она вышла замуж за молодого инженера, и
теперь она бесконечно счастлива и довольна.
Старый дурак хотел подать в суд на эту особу за надувательство. И даже
он разговаривал по этому поводу с одним юристом. Но этот юрист, из бывших
адвокатов, весело посмеявшись, заявил, что обман этот доказать крайне трудно
и к тому же молодая особа, может быть, искренне увлеклась им и, только узнав
его поближе, разочаровалась.
На этих сладких мечтах наш старый дурень и успокоился. И теперь он
ежедневно трясется на поезде, выезжая из этих своих Озерков на службу.
В общем, как говорится, не угадал папаша. Старого воробья провели на
мякине. А он расчувствовался, фантазию построил, всякие мечты, за что и
пострадал сверх всякой меры.
1935--1936
СПИ СКОРЕЙ
Откровенно говоря, я не люблю путешествовать. Меня останавливает
вопрос, где переночевать.
Из ста случаев мне только два раза удалось в гостинице комнату
зацепить.
И то в последний раз я получил номер отчасти случайно. Они меня не за
того приняли. Потом-то на другой день они, конечно, спохватились и
предложили очистить помещение, но я и сам уехал.
А сначала любезность их меня удивила.
Портье, нюхая розу, сказал:
-- Только осмелюсь вам сказать, ваш номер будет с дефектом. Там у вас
окно разбито. И если, допустим, ночью кошка в ваш номер прыгнет, так вы не
пугайтесь.
Я говорю:
-- А зачем же кошка будет ко мне прыгать? Вы меня удивляете.
Портье говорит:
-- Видите, там у нас в аккурат на уровне окна имеется помойная яма, так
что животные не разбираются, где чего есть, а прыгают, думая, что это то же
самое.
Конечно, когда я вошел в номер, я всецело понял психологию кошек. Они
смело могли не разобраться в действительности.
Вообще говоря, номер люкс мне не нужен, но эта грязная каморка с
колченогим стулом меня немного покоробила.
Главное, меня удивило, что в комнате была лужа.
Я стал звать кого-нибудь, чтоб это убрать, но никто не пришел. Тогда я
разговорился с портье.
Он говорит:
-- Если у вас имеется лужа, то, наверно, я так думаю, кто-нибудь там
воду опрокинул. Сегодня у меня нет свободного персонала, но завтра я велю
эту лужу вытереть, тем более что к утру она, наверно, и сама высохнет.
Климат у нас теплый.
Я говорю:
-- Потом номер уж очень жуткий. Темно, и из мебели всего стул, кровать
и какой-то ящик. Конечно, говорю, разные бывают гостиницы. Недавно, говорю,
в Донбассе, а именно в Константиновке, я заместо одеяла покрывался
скатертью...
-- До скатертей мы не доходим, -- сказал портье, -- но заместо
пододеяльников у нас действительно положены короткие отрезы. А что касается
темноты, то, конечно, вам не узоры писать. Спите скорей, гражданин, и не
тревожьте администрацию своей излишней болтовней.
Я не стал с ним спорить, чтобы не разгуляться, и, придя в номер,
разделся и юркнул в кровать.
Но в первую минуту я даже не понял, что со мной. Я, как на горке,
съехал вниз.
Я хотел приподняться, чтоб посмотреть, какая это кровать, что на ней
так удобно съезжать. Но тут запутался ногами в простыне, в которой были
дырки. Выпутавшись из них, я зажег свет и осмотрел, на чем я лежу.
Оказалось, что начиная от изголовья продавленная сетка кровати
устремлялась книзу, так что спящему человеку действительно не было
возможности удерживаться в горизонтальном положении.
Тогда я положил подушку в ноги, а под нее сунул свой чемодан и таким
образом лег наоборот.
Но тут оказалось, что я не лежу, а сижу.
Тогда я в середину сунул пальто и портфель и лег на это сооружение с
намерением, как говорится, задать храповицкого.
И вот я уже стал дремать, как вдруг меня начали кусать клопы.
Нет, два--три клопа меня бы не испугали, но тут, как говорится, был
громадный военный отряд, действующий совместно с прыгающей кавалерией.
Я поддался панике, но потом повел планомерную борьбу.
Но когда борьба была в полном разгаре, вдруг неожиданно потух свет.
В полной беззащитности я начал нервно ходить по номеру, ахая и
причитая, как вдруг раздался стук в дощатую стену, и грубый женский голос
произнес:
-- Что вы тут, черт возьми, вертитесь в комнате, как ненормальный!
В первую минуту я остолбенел, но потом у меня с соседкой началась
словесная баталия, которую даже совестно передать, поскольку, сгоряча и
нервно настроенные, мы наговорили друг другу кучу самых архиобидных слов.
-- Если я с вами, черт возьми, когда-нибудь встречусь, --сказала мне
под конец соседка, -- то я вам непременно дам плюху, имейте это в виду.
Мне прямо до слез хотелось ей на это что-нибудь возразить, но я
благоразумно смолчал и только швырнул в ее стену ящик, чтобы она подумала,
что я в нее стреляю. После этого она замолчала.
А я, отодвинув от стены постель, взял графин с водой и сделал вокруг
кровати водяное кольцо, чтобы ко мне не прилезли посторонние клопы. После
чего я снова лег, предоставив свое, как говорится, бренное тело на волю
божию.
Под адские укусы я уже стал засыпать, как вдруг за стеной раздался
ужасный женский крик.
Я закричал соседке:
-- Если вы нарочно завизжали, чтоб меня разбудить, то завтра вы мне
ответите за свой хулиганский поступок.
Тут у нас снова поднялся словесный бой, из которого выяснилось, что к
ней в кровать прыгнула со двора кошка и через это она испугалась.
Дурак портье, наверно, перепутал. Он мне обещал кошку, но у меня окно
было целое, а у нее нет.
В общем, я опять задремал. Но, настроенный нервно, я то и дело
вздрагивал. А при вздрагивании всякий раз меня будила сетка от кровати,
которая издавала зловещий звон, визжание и скрежет.
Начиналось утро. Я снял тюфяк с кровати и положил его на пол. Полное
блаженство охватило меня, когда я лег на это славное ложе.
"Спи скорей, твоя подушка нужна другому", -- сказал я сам себе,
вспомнив, что такой плакат висел в прошлом году в Доме крестьянина в городе
Феодосии.
В эту минуту во дворе раздался визг электрической пилы.
В общем, ослабевший и зеленый, я покидал мою злосчастную гостиницу.
Я решил, что моей ноги не будет в этом отеле и в этом городе. Но судьба
решила иначе.
В поезде, отъехав сто километров, я обнаружил, что мне дали не мой
паспорт. А так как это был дамский паспорт, то ехать дальше не
представлялось возможности. На другой день я вернулся в гостиницу.
Конечно, мне было адски неловко встретиться с моей соседкой, которая
тоже, оказывается, уехала и теперь вернулась с моим паспортом.
Это оказалась славная девушка, инструкторша по плаваню. И мы с ней
потом мило познакомились и позабыли о ночной драме. Так что пребывание в
гостинице все же имело известные плюсы. И в этом смысле путешествия иной раз
приносят забавные встречи.
1936
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ
Откровенно говоря, я предпочитаю хворать дома. Конечно, слов нет, в
больнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть,
у них более предусмотрена. Но, как говорится, дома и солома едома.
А в больницу меня привезли с брюшным тифом. Домашние думали этим
облегчить мои неимоверные страдания.
Но только этим они не достигли цели, поскольку мне попалась какая-то
особенная больница, где мне не все понравилось.
Все-таки только больного привезли, записывают его в книгу, и вдруг он
читает на стене плакат:
"Выдача трупов от 3-х до 4-х".
Не знаю, как другие больные, но я прямо закачался на ногах, когда
прочел это воззвание. Главное, у меня высокая температура, и вообще жизнь,
может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на волоске висит
-- и вдруг приходится читать такие слова.
Я сказал мужчине, который меня записывал:
-- Что вы, говорю, товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете?
Все-таки, говорю, больным не доставляет интереса это читать.
Фельдшер, или как там его -- лекпом, удивился, что я ему так сказал, и
говорит:
-- Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть у него пар изо рту не идет
от жара, а тоже, говорит, наводит на все самокритику. Если, говорит, вы
поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от
трех до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете
знать.
Хотел я с этим лекпомом схлестнуться, но поскольку у меня была высокая
температура, 39 и 8, то я с ним спорить не стал. Я только ему сказал:
-- Вот погоди, медицинская трубка, я поправлюсь, так ты мне ответишь за
свое нахальство. Разве, говорю, можно больным такие речи слушать? Это,
говорю, морально подкашивает их силы.
Фельдшер удивился, что тяжелобольной так свободно с ним объясняется, и
сразу замял разговор. И тут сестричка подскочила.
-- Пойдемте, говорит, больной, на обмывочный пункт. Но от этих слов
меня тоже передернуло.
-- Лучше бы, говорю, называли не обмывочный пункт, а ванна. Это,
говорю, красивей и возвышает больного. И я, говорю, не лошадь, чтоб меня
обмывать.
Медсестра говорит:
-- Даром что больной, а тоже, говорит, замечает всякие тонкости.
Наверное, говорит, вы не выздоровеете, что во все нос суете.
Тут она привела меня в ванну и велела раздеваться. И вот я стал
раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит какая-то голова.
И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверное, из больных.
Я говорю сестре:
-- Куда же вы меня, собаки, привели -- в дамскую ванну? Тут, говорю,
уже кто-то купается.
Сестра говорит:
-- Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на нее не обращайте
внимания. У нее высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что
вы раздевайтесь без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и
набуровим вам свежей воды.
Я говорю:
-- Старуха не реагирует, но я, может быть, еще реагирую. И мне, говорю,
определенно неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне.
Вдруг снова приходит лекпом.
-- Я, говорит, первый раз вижу такого привередливого больного. И то
ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо. Умирающая старуха купается, и
то он претензию выражает. А у нее, может быть, около сорока температуры, и
она ничего в расчет не принимает и все видит как сквозь сито. И, уж во
всяком случае, ваш вид не задержит ее в этом мире лишних пять минут. Нет,
говорит, я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном
состоянии. По крайней мере, тогда им все по вкусу, всем они довольны и не
вступают с нами в научные пререкания.
Тут купающаяся старуха подает голос:
-- Вынимайте, говорит, меня из воды, или, говорит, я сама сейчас выйду
и всех тут вас распатроню.
Тут они занялись старухой и мне велели раздеваться.
И пока я раздевался, они моментально напустили горячей воды и велели
мне туда сесть.
И, зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во
всем поддакивать. Только после купанья они дали мне огромное, не по моему
росту, белье. Я думал, что они нарочно от злобы подбросили мне такой
комплект не по мерке, но потом я увидел, что у них это -- нормальное
явление. У них маленькие больные, как правило, были в больших рубахах, а
большие -- в маленьких.
И даже мой комплект оказался лучше, чем другие. На моей рубахе
больничное клеймо стояло на рукаве и не портило общего вида, а на других
больных клейма стояли у кого на спине, а у кого на груди, и это морально
унижало человеческое достоинство.
Но поскольку у меня температура все больше повышалась, то я и не стал
об этих предметах спорить,
А положили меня в небольшую палату, где лежало около тридцати разного
сорта больных. И некоторые, видать, были тяжелобольные. А некоторые,
наоборот, поправлялись. Некоторые свистели. Другие играли в пешки. Трети
шлялись по палатам и по складам читали, чего написано над изголовьем.
Я говорю сестрице:
-- Может быть, я попал в больницу для душевнобольных, так вы так и
скажите. Я, говорю, каждый год в больницах лежу и никогда ничего подобного
не видел. Всюду тишина и порядок, а у вас что базар.
Та говорит:
-- Может быть, вас прикажете положить в отдельную палату и приставить к
вам часового, чтоб он от вас мух да блох отгонял?
Я поднял крик, чтоб пришел главный врач, но вместо него вдруг пришел
этот самый фельдшер. А я был в ослабленном состоянии. И при виде его я
окончательно потерял свое сознание.
Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три.
Сестричка говорит мне:
-- Ну, говорит, у вас прямо двужильный организм. Вы, говорит, скрозь
все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна,
и то вы неожиданно стали поправляться. И теперь, говорит, если вы не
заразитесь от своих соседних больных, то, говорит, вас можно будет
чистосердечно поздравить с выздоровлением.
Однако организм мой не поддался больше болезням, и только я единственно
перед самым выходом захворал детским заболеванием -- коклюшем.
Сестричка говорит:
-- Наверное, вы подхватили заразу из соседнего флигеля. Там у нас
детское отделение. И вы, наверное, неосторожно покушали из прибора, на
котором ел коклюшный ребенок. Вот через это вы и прихворнули.
В общем, вскоре организм взял свое, и я снова стал поправляться. Но
когда дело дошло до выписки, то я и тут, как говорится, настрадался и снова
захворал, на этот раз нервным заболеванием. У меня на нервной почве на коже
пошли мелкие прыщики вроде сыпи. И врач сказал: "Перестаньте нервничать, и
это у вас со временем пройдет".
А я нервничал просто потому, что они меня не выписывали. То они
забывали, то у них чего-то не было, то кто-то не пришел и нельзя было
отметить. То, наконец, у них началось движение жен больных, и весь персонал
с ног сбился.
Фельдшер говорит:
-- У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных
выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете
тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются,
и то они терпят.
Но вскоре они меня выписали, и я вернулся домой.
Супруга говорит:
-- Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный
мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: "По
получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа".
Оказывается, моя супруга побежала в больницу, но там извинились за
ошибку, которая у них произошла в бухгалтерии. Это у них скончался кто-то
другой, а они
почему-то подумали на меня. Хотя я к тому времени был здоров, и только
меня на нервной почве закидало прыщами. В общем, мне почему-то стало
неприятно от этого происшествия, и я хотел побежать в больницу, чтоб с
кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что у них там бывает, так,
знаете, и не пошел.
И теперь хвораю дома.
1936
ПОМИНКИ
Не так давно скончался один милый человек.
Конечно, он был незаметный работник. Но когда он, как говорится,
закончил свой земной путь, о нем многие заговорили, поскольку это был очень
славный человек и чудный работник своего дела.
Его все очень расхваливали и заметили его после кончины.
Все обратили внимание, как он чистенько и культурно одевался. И в каком
порядке он держал свой станок: он пыль с него сдувал и каждый винтик
гигроскопической ваткой обтирал.
И вдобавок он всегда держался на принципиальной высоте.
Этим летом он, например, захворал. Ему худо стало на огороде. Он в
выходной день пришел на свой огород и там что-то делал. Ухаживал за
растениями и плодами. И вдруг емy приключилось худо. У него закружилась
голова, и он упал.
Другой бы на его месте закричал: "Накапайте мне валерианки!" или
"Позовите мне профессора!" А он о своем здоровье не тревожился. И, упавши,
сказал: "Ах, кажется, я на грядку упал и каротельку помял". Тут хотели за
врачом побежать, но он не разрешил отнимать от дела рабочие руки.
Но все-таки его отнесли домой, и там он под присмотром лучших врачей
хворал в течение двух месяцев.
Конечно, ему чудные похороны закатили. Музыка игралa траурные вальсы.
Много сослуживцев пошло его провожать на кладбище.
Очень торжественные речи произносились. Хвалили его и удивлялись, какие
бывают на земле люди. И под конец один из его близких друзей, находясь около
его вдовы, сказал:
-- Которые хотят почтить память своего друга и товарищa, тех вдова
просит зайти к ней на квартиру, где будет подан чай.
А среди провожающих был один из его сослуживцев, некто М. Конечно, этот
М. особенно хорошо не знал усопшего. Но пару раз на работе его видел. И
теперь, когда вдова пригласила зайти, он взял и тоже пошел. И пошел, как
говорится, от чистого сердца. У него не было там каких-нибудь побочных
мыслей. И на поминки он пошел не для того, чтобы заправиться. Тем более
сейчас никого едой не удивишь. А он пошел просто идейно. "Вот, подумал,
такой славный человек, дай, думает, зайду, послушаю воспоминания его
родственников и в тепле посижу".
И вот, значит, вместе с одной группой он и пошел.
Вот приходят все на квартиру. Стол, конечно, накрыт. Еда.
Пятое--десятое.
Все разделись. И наш М. тоже снял с себя шапочку и пальто. И ходит
промежду горюющих родственников, прислушивается к воспоминаниям.
Вдруг к нему в столовой подходят трое.
-- Тут, говорят, собравшись близкие родственники. И среди них вы будете
чужой. И вдова расценивает ваше появление в ее квартире как нахальство.
Наденьте на себя ваше пальто и освободите помещение от вашего присутствия.
Тому, конечно, неприятно становится от этих слов, и он начинает им
объяснять, дескать, он пришел сюда не для чего-нибудь другого, а по зову
своего сердца.
Один из них говорит:
-- Знаем ваше сердце -- вы зашли сюда пожрать, и тем самым вы оскорбили
усопшего. Выскакивайте пулей из помещения, а то вы в такой момент снижаете
настроение у друзей и родственников.
И с этими словами он берет его пальто и накидывает на его плечи.
А другой знакомый хватает его фуражку и двумя руками напяливает ее на
голову так, что уши у того мнутся.
Нет, они, конечно, его не трогали, и никто из них на него даже не
замахнулся. Так что в этом смысле все обошлось до некоторой степени
культурно. Но они взяли его за руки и вывели в переднюю. А в передней
родственники со стороны вдовы немного на него поднажали, и даже один из них
слегка поддал его коленкой. И это было тому скорее морально тяжело, чем
физически.
В общем, он, мало что соображая, выскочил на лестницу с обидой и
досадой в душе.
И он три дня не находил себе покоя.
И вот вчера вечером пришел ко мне.
Он был расстроен, и у него от обиды подбородок дрожал и из глаз слезы
капали.
Он рассказал мне эту историю и спросил, что я насчет этого думаю.
И я, подумавши, сказал:
-- Что касается тебя, милый друг, то ты совершил маленькую ошибку. Ты
зашел туда по зову своего сердца. И в этом я тебе верю. Но вдова имела в
виду только близких и знавших ее супруга хорошо. Вот если бы тебя завод
пригласил на вечер его памяти и оттуда тебя бы выкурили и назвали чужим --
вот это было бы удивительно. И в этих тонкостях следует всегда разбираться.
Но что касается их, то они с тобой поступили грубо, нетактично и, я бы
сказал, некультурно. А что один из них напялил на тебя фуражку, то он
попросту свинья, и ну его к черту, дурака!
Тут сидевший у меня М. немного даже просиял. Он сказал:
-- Теперь я понимаю, в каком смысле они меня назвали чужим. И все
остальное меня теперь не волнует.
Тут я пожал ему руку. Подарил ему книгу. И мы расстались лучшими
друзьями.
И когда он ушел, я подумал о том, что те же самые люди, которые так
грубо выгнали его, наверно, весьма нежно обращаются со своими машинами.
Наверно, берегут их и лелеют. И, уж во всяком случае, не вышвырнут их на
лестницу, а на ящике при переноске напишут: "Не бросать!" или "Осторожно!"
Об этом, друзья, я как-то раз написал, но вот еще раз вспомнил.
Засим я подумал, что не худо бы и на человечке что-нибудь мелом
выводить. Какое-нибудь там петушиное слово: "Фарфор!", "Легче!" Поскольку
человек -- это человек, а машина его обслуживает.
И, подумавши об этих делах, я решил для поучения записать этот
фактический рассказ. И вот он перед вами.
1938
ВАЛЯ
Давеча еду в трамвае и любуюсь на кондукторшу. Как она, вижу, славно и
мило ведет свое дело. Все у нее удивительно хорошо получается. Легко,
красиво и так и надо.
Онa любезно объявляет станции. Внимательно за всем следит. Со всеми
приветливо беседует. Старых поддерживает под локоток. С молодыми шутит.
Ну прямо любо--дорого на нее глядеть.
И сама она имеет миленькую внешность. Одета чистенько, аккуратно.
Глазки у нее сверкают, как звездочки. Сама веселая, смешливая, заботливая.
Входит в каждую мелочь, всем интересуется.
Другая кондукторша рычит в ответ, если ее спрашивают, и прямо чуть
ногами не отбивается от пассажиров. А эта --нечто поразительное. Ну прямо
видим картину из недалекого будущего.
И вот любуюсь я на эту работу, и на душе у меня приветливо становится.
И вижу: все пассажиры тоже исключительно довольные едут. Так на них
хорошо и благоприятно действует настоящая, красивая работа.
И уже мне надо сходить, а я все, как дурак, еду и удивляюсь на
кондукторшу. И улыбка не сходит с моего лица.
И вижу: со мной рядом сидит пожилая женщина. И она тоже то и дело
посматривает на кондукторшу и тоже любуется ею.
Потом вдруг эта женщина обращается ко мне. Она говорит:
-- Если я не ошибаюсь, вы тоже в восхищении от работы этой славной
кондукторши. Представьте себе, что и я одинаково с вами чувствую. Я не знаю,
кто вы, но у меня есть предложение. Давайте как-нибудь отметим поведение
этой кондукторши. Давайте занесем похвалу в ее послужной список. Задержимся
минут на пять и как-нибудь сообразим, как это сделать, чтоб отметить ее
полезную деятельность на транспорте. Для нее это будет поощрение и хорошая
память, что вот как ей нужно в дальнейшем поступать.
Я говорю:
-- Полностью согласен с вами, мадам. И вполне разделяю ваше решение.
Женщина говорит:
-- Что касается меня, то я член райсовета, и к моему заявлению все-таки
отнесутся внимательно и не по-казенному.
Я говорю:
-- Вот и хорошо. Давайте спросим у кондукторши, как лучше это сделать.
Женщина говорит:
-- Нет. Давайте спросим у нее фамилию или ее номер. И давайте прямо в
печати выступим с заметкой: дескать, вот какие бывают факты, спасибо, так и
надо и прочее.
Женщина встает со своего места и хочет спросить кондукторшу то, что нас
интересует. Но в этот момент кондукторша выходит на площадку и там
убедительно беседует с одним пассажиром, который едет вместе со своим
выпившим приятелем. И вот кондукторша советует пассажиру покрепче держать
своего друга, чтоб тот на повороте не нырнул бы на мостовую.
Сделав распоряжение, кондукторша возвращается в вагон, и моя соседка
немного дрожащим от волнения голосом просит кондукторшу сообщить свою
фамилию, маршрут и служебный номер.
Тут я опомниться не успел, как разразилась гроза. Милая кондукторша
изменилась в лице. Сначала покраснела, потом побелела и вдруг крикнула:
-- А тебе на что моя фамилия? Ты что, старая кикимора, к в свое дело
нос суешь? Или ты хочешь сказать, что я неправильно сделала, что пьяного в
вагон пустила? Так я тебе, старая хрычовка, на это скажу: лучше бы я тебя в
вагон не пустила, чем я бы оставила немного выпившего на улице, где он...
Член райсовета, растерявшись, начинает бормотать:
-- Видите, мы, собственно говоря...
Я говорю:
-- Слушайте, товарищ кондукторша... Вы не поняли нас...
Кондукторша говорит:
-- А тебе еще чего надо? Ты-то еще что, арап, суешься? Много ваc тут,
кровопийц, едет и чуть что -- придираются и жалобы строчат. Только все
недовольны и недовольны. Только каждый норовит за пятку укусить... Прямо
нельзя работать.
Мы с женщиной до того растерялись, что не нашлись даже что-нибудь
сказать. Один из пассажиров говорит кондукторше:
-- Чего вы понапрасну горячитесь и этим портите свою драгоценную кровь?
Вы их не поняли: эти двое, наоборот хотели вас похвалить, чтобы сделать вам
поощрение по службе.
Кондукторша, смутившись, говорит:
-- Ах, пожалуйста, извините! Знаете, до того дошло, что каждый пассажир
вроде тигра представляется. Каждый норовит устроить неприятность.
Женщина, пожав плечами, говорит:
-- Вот теперь я не знаю, как мне поступить. С одной стороны, мне
хотелось отметить полезную деятельность на транспорте, а с другой стороны,
она на меня накричала и тем самым показала, что у нее еще бывают прорывы
Женшина вышла из вагона не совсем довольная. Мне было тоже немного
досадно,
что мы не успели в восторженных тонах отметить в печати полезную
деятельность кондукторши.
Фамилию кондукторши я не знаю. На мой вопрос она мило улыбнувшись,
ответила:
-- Меня зовут Валя. А фамилию свою я вам не скажу: у меня муж ревнивый.
Так что в этом моем фельетоне я отмечаю полезную деятельность
кондукторши без указания фамилии.
Привет, милая Валя! Не все пассажиры -- тигры.
1938