так и осталась где-то в недрах папиного сейфа, и память Марины всячески обходила факт его существования в доме, потому что иначе сразу всплывало: три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три бриллианта... И мертвая мама на полу. И теперь это колье на Наталье. ... Марина кричала в истерике: "Не сметь! Это мамино! Снимай немедленно, сука!" Наталья надменно усмехалась: "Кто-нибудь может засвидетельствовать, что это колье принадлежало твоей матери? Кто-нибудь ее в нем видел? Нет? То-то. Это колье мне муж подарил! И я его ношу по праву!" Собрание акционеров, так и не начавшись, превратилось в полный базар. Марину пытались вежливо вывести. В коридоре какие-то мужчины просили ее продать свой пакет акций: "И вы будете жить спокойно, вам не нужно будет волноваться и ходить на собрания, которые вас так нервируют"... Она вырвалась из услужливо держащих ее под локоток лап и убежала. В коробочке должны были быть какие-то документы на покупку: чек, гарантия, автор, не знаю что еще! - психовала Марина уже дома. Можно было бы по дате доказать, что тогда еще мама была жива! Но ведь Наталья их наверняка уничтожила! Господи, что же делать! Это непереносимо! Эта драгоценность принадлежит маме и ее смерти! От сознания собственного бессилия Марина готова была выть. Она все могла простить Наталье, но только не мамино колье! Три бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три... Выкрасть! Вот что надо сделать: выкрасть! Другого способа все равно нет. Ключи от квартиры у Марины есть, замок подлая Наташка вряд ли поменяла; Марина подстережет, когда ненавистная мачеха уйдет из дома, и унесет мамино колье! Выкрасть. Именно так. Марина обязана спасти мамину память. Звонок из Мелитополя. Виктор стал редко бывать у себя дома - он делил время между работой на Скорой и Верой. Но все же иногда заезжал, бывало и дома ночевал - не все же Веру обременять своим присутствием. Приехав в очередной раз в свою коммуналку, он, едва открыв дверь, налетел на соседку Валерию Афанасьевну. Та немедленно запричитала: - Где ж вы пропадаете? Ночевать не приходите, я даже не знаю, где вас искать! А тут вам звонили! По междугороднему! Плохая новость, Виктор Олегович, ваша мама в больнице! Виктор кинулся к телефону. Телефон матери не ответил, зато соседка не удержалась от ехидных комментариев: " Если человек в больнице - так значит, он не дома, а?" Виктор в сердцах бросил трубку на рычаг и стал с пристрастием расспрашивать Валерию Афанасьевну о подробностях телефонного звонка. Подробностей, однако, почти не было: из Мелитополя, где жила его мать, позвонила ее соседка - "Что б вы все без соседей делали, а?" - вставила Валерия Афанасьевна. Сказала, что мать положили в больницу с сердцем, в предынфарктном состоянии. И что Виктору надо бы немедленно выехать - неизвестно еще, застанет ли мать в живых... "Других вот от сердца спасаете, а родную мать упустили, на похороны б теперь не опоздать!..." - сурово послала она вдогонку Виктору, ринувшегося к себе в комнату. Виктор схватил паспорт и выскочил их квартиры. Позвонил Вере, предупредил, что не сможет быть с нею несколько дней; заклинал ее не делать глупостей и исправно кушать в его отсутствие. Вера обещала. Виктор уезжал с тяжелым сердцем. Он уезжал к больной матери от не менее больной Веры... Обе болели, - одна сердцем, другая душой, - и для обеих был возможен смертельный исход. Ему хотелось разорваться на части, ему хотелось клонироваться, чтобы один Виктор остался с Верой, а другой поехал то ли спасать, то ли хоронить мать... Сойдя с поезда в Мелитополе, он решил ехать прямиком домой к матери. Она жила в частном домике на окраине города, и Виктор рассчитывал найти соседку, звонившую в Москву, и выяснить у нее, в какой больнице находится мама. Уже приближаясь к дому, он увидел во дворе какую-то женщину и похолодел: неужто он опоздал, неужто соседи уже занимаются... - Мама! - закричал он, как сумасшедший, достигнув калитки. - Мамочка, родненькая, ты здорова? Мать с перепугу выпустила полено из рук и уставилась на него, как на привидение. - Сыну, ты? Що стряслося? Ты почому приихав? - Мамочка! - он уже заграбастал маленькое сухонькое тело в свои объятия. - Ты когда из больницы вышла? - З якой? Що за больниця? Я туточки дрова колю... Мне до больници не надо! - А разве...? Остаток дня Виктор провел в поисках соседки, звонившей в Москву. Он обошел всех Мань и Дусь, живших поблизости - ни одна не призналась в странной шутке. С холодеющим сердцем он набрал номер Веры. Неужто она... Не могла же она...? Чтобы избавиться от его навязчивой опеки...? Так с ним поступить? Или она задумала... Что она задумала?!!! Верин телефон не отвечал. Виктор просидел в Мелитополе еще сутки в ожидании билета на московский поезд и беспрестанно названивая Вере. Безрезультатно. Удача-содержанка. Кису удалось разыскать дядю Петю. Он с трудом верил такой удаче: пьяненький дядя Петя сразу выдал ему имя - Федор Горик, по отчеству - Иванович, - и клятвенно заверил детектива, что за достоверность информации ручается, в связи с чем он немедленно полез к Кису лобызаться и предлагать раздавить бутылек для укрепления вечной дружбы между двумя отличными мужиками, взаимно уважающими друг друга. Кис намек понял, быстренько обернулся с бутылкой, вручил ее дяде Пете для раздавливания в одиночестве, и покинул зарозовевшего от алчной радости алкаша, сославшись на неотложное дела. Неотложные дела у Киса и впрямь были: искать следы Федора Ивановича Горика. Алексей тщательно прошерстил всевозможные и всеневозможные справочные системы. Он задействовал все связи, чтобы, в обход своих петровских дружбанов (которым он не смог бы объяснить, кого и зачем ищет) добыть данные из информационного центра милиции. Увы, утреннее предчувствие его не обмануло: никакая удача ему вовсе не собиралась светить. Человек с таким именем нигде не значился и нигде не проживал. Фамилия была относительно редкой, а примерный возраст быстро сузил круг возможных кандидатов и свел в результате до нуля. Это стоило Кису еще одной поездки к новостройке, где с помощью дяди Пети и пары бутылок беленькой он устроил брифинг с немногими жильцами, которые еще помнили "Федю", - слабая надежда на то, что дядю Петю все же подвели пропитые мозги, и чужие мозги окажутся в лучшей сохранности. Дядя Петя проявил удивительные организаторские способности, и через двадцать минут в его убогой квартирке с еще не разобранными после недавнего переезда коробками, собралось человек пять для "помощи слесвию". Но бывшие соседи оказались единодушны: и Федя, и Горик, и Иванович... Кис достал фотографии Стаса, которые Галина нашла в квартире дачного ссыльного, и разложил перед соседями - фоторобот он не стал показывать: он ведь истинной причины своих розысков не назвал, сославшись на то, что ищет этого человека по просьбе некоей женщины. Романтическая версия тронула соседские сердца, и собравшиеся добровольцы принялись тщательно вглядываться в любительские снимки. - Трудно сказать... - комментировали они, - Столько времени прошло... Горики переехали, когда Феде лет семнадцать было... Да и бороду отрастил... Похож немного, но вроде и не он... В профиль больше... - Вот-вот! - активно участвовал дядя Петя. - я его в этот самый профиль и опознал! А с переду если - так бы ни в жисть! Кис призадумался. Тот факт, что между Стасом и Федей Гориком есть определенное сходство, ничего нового ему на давал: раз дядя Петя обознался, значит похож, это ясно. Особенно, значит, в профиль... Кис припомнил профиль Стаса: почти без впадины переносица, соединяющая лоб с носом строгой прямой линией - такие профили часто называют греческими... Да толку-то? Тот ли Федор Горик человек, которого он ищет, - вот что важно... - Что за семья у него была? - спросил Кис. - Да какая там семья, одна мать-инвалид, да сам Федька-хулиган! - было получено в ответ. Как выяснилось, мать, Дарья Степановна, школьная уборщица, была женщиной толстой и нездоровой. Отец, работавший на заводе, сильно покалечился, - попал в движущиеся части какого-то агрегата, - долго потом болел и пил по-черному, а вскоре умер, - Федька совсем кроха тогда был... Федька рос парнишкой вроде бы хорошим, даже в кружки какие-то ходил и учился неплохо... Но едва перевалило ему лет за четырнадцать - как бес вселился. Сделалася грубый, мать слушаться перестал, хоть та в ножки кланялась директору школы, где работала, чтоб Федьку как-то дотянуть до аттестата... А он, подлец, мать еще и презирал за это! Все говорил - вспомнила одна старушка-соседка, с которой в те времена отводила душу Дарья Степановна, - говорил, "что будет большие деньги зашибать, не то что мать, которая за копейки "дерьмо за этими вонючими пионерами вывозит", - так и говорил, представляете, матери-то! Она для него здоровья не жалела, у нее диабет был и другие разные болезни, к вечеру поясницу разогнуть не могла, - и вот благодарность! Разве от нынешних детей-то ее дождешься?! Все хотят разбогатеть, к родителям почтения нет никакого, носы задирают, а сами-то что без родителей делали бы?.." Кис сочувственно кивал, поддакивал и просил вспомнить разные подробности. "Мозговой штурм" принес еще кое-какую информацию: ходил маленький Федя в самодеятельную театральную студию при дворце пионеров, говорил - актером станет... Или даже режиссером... Это когда маленький был, потом-то он другие речи завел, все больше про деньги... А тогда хороший такой был мальчик, мать заботилась о нем, всегда чистый, опрятный, здоровенький, упитанный! Мать ведь сама куска не доедала, чтобы сынку все лучшее отдать, вот ведь как детей растим, ничего для них не жалеем, а они потом и знать не хотят родителей своих, стыдятся и презирают! И снова разговоры о неблагодарности нынешнего поколения, которые Кис терпеливо слушал, - кажется, среди собравшихся пожилых людей не оказалось ни одного, кто мог бы сказать: да бросьте вы на поколение наговаривать, вот мои сын-дочка не такие... Объединенные общей бедой, соседи приступили к водочке и Кис, увидев, каким трагическим взглядом провожал дядя Петя каждую опрокинутую рюмку, вручил ему деньги и отправил за дополнительными бутылками... Он посидел еще немного, выяснил, что нового адреса Гориков никто не знал или не помнил, и откланялся, оставив стариков одних заливать свое горе... Наконец-то удача улыбнулась ему! На следующий же день Кис выяснил адрес Горик Дарьи Степановны и немедленно отправился к ней в Марьину Рощу. Звонок долго и безрезультатно разносился по квартире до тех пор, пока не выглянула на лестничную площадку потревоженная соседка. - Зря трезвоните тут, - проворчала она, - Дарья лежачая. - В каком смысле? - растерялся Кис. - В смысле - лежит. Не ходит то есть, - пояснила соседка. - То есть: больная она. Не понятно, что ль? - А что ж с ней такое? Что за болезнь? - Спросите лучше, какой у ней нет, болезни-то... А вы кто будете? - Да я вот сына ее разыскиваю... - Э-э-э, так вы можете еще долго искать, мужчина! Она сама его лет пять как не видела! Пропал он. - Как - пропал? - Да так. Пропадал-пропадал, Дарья-то и раньше его редко видела, а тут взял - и совсем пропал. Перестал к матери ходить, и все тут. Жив, помер, в тюрьме сидит - иди знай теперь! А мать загибается тут одна... - За ней кто-нибудь ухаживает? - Я сама иногда хожу, но мне некогда, у меня семья, внуки! - гордо произнесла соседка. - А вот с верхнего этажа ходит к ней Валя, продукты носит, готовит, прибирает. У ней никого нет, у Вали, вот она о Даше-то и заботится... Ну и Даша ей из пенсии деньги платит. Небольшие, дак ведь тоже хорошо, у Валентины пенсия у самой крошечная, а у Даши тоже крошечная, но куда ей тратить? Лежит, горемычная, никуда не ходит... Вам, может, Валю позвать? Она вас к Даше может пустить, у ней ключи... Все ей, страдалице, развлечение будет - с человеком поговорить... Она ведь кроме Вали и меня никого и не видит... То есть, это я так сказала: видит, - а на самом деле ничегошеньки она не видит. Ослепла от диабета... Так Валю позвать? Запах мочи ударил в нос. В квартире было грязно, линолеум лип к подошвам, на всех поверхностях нетронутой целиной лежала густая пыль. То ли соседка Валентина была нерадива и пользовалась тем, что хозяйка незрячая, то ли ей самой здоровье не позволяло затеять серьезную уборку, - но квартира Дарьи Степановны Горик выглядела крайне запущенной. О бедности и говорить не приходилось: она была вопиющей. Если когда-нибудь и водилось что-то в этой квартире, что можно было, хотя бы с большой натяжкой, назвать "ценным", - какая-нибудь безделушка, фарфоровая балеринка, вазочка, кружевная салфетка, которые могли бы послужить украшением старого облупленного серванта, - то все это давно вынесли (может, сынок, а может и сердобольные соседки), и теперь там стояла только дешевая оббитая посуда... Кис испытывал острое желание сбежать отсюда, несмотря на свое не менее острое сочувствие к больной женщине. Хотелось выйти на воздух, избавиться от этого запаха мочи, который забивался в ноздри и, казалось, отравлял легкие... Хотелось отмыться от этой грязи, - застарелой, липкой грязи, которая немедленно осталась на его пальцах, едва он взялся за спинку стула, чтобы придвинуть его к постели Фединой матери. Рыхлая, толстая, нездорово-белая, женщина смотрела на него слепыми мутными глазами и виновато отвечала на вопросы детектива одним и тем же словом: "не знаю". Что делал, где работал, с кем дружил, как звали друзей - она не знала ничего о своем сыне. - Он перестал со мной разговаривать, когда ему еще шестнадцати не исполнилось... Бывало, спросишь: что ж ты делал сегодня, Феденька? А он отвечал: много будешь знать, скоро состаришься, мать. Вот так и жили... Деньги у него появлялись откуда-то, а откуда... Тогда, помните, все это началось - торговля, коммерческие магазины, палатки всякие... Он где-то чем-то торговал, пивом вроде... А вот чем еще, где товар брал - не скажу... А зачем вы его ищете? - Понимаете, - вдохновенно начал излагать легенду Кис, - я частный детектив. Пришла ко мне одна женщина и принесла фотографию: найдите мне, говорит, этого человека! - Женщина? - заволновалась Дарья Степановна. - Что же за женщина такая? Молодая? - Молодая... - Красивая? - Ну, в общем да... Пожалуй... - Кис даже покраснел. Хорошо, его собеседница не могла этого видеть. - А она любит Феденьку, эта женщина, да? Или наоборот, он ей чего плохого сделал, и она теперь ему зла желает? - Я так понял, что любит, - Кис окончательно сник, застыдясь своей неправды. Дарья Степановна помолчала. По лицу ее бродили тени каких-то одной ей ведомых чувств и воспоминаний... - Дай бог тогда сыночку... - проговорила она, наконец, дрогнувшим голосом. - Чтоб его женщина хорошая любила... И из незрячих глаз тихо потекли слезы. Кис был готов взвыть от этого безграничного смирения. "Оставь сыночек, я сама сделаю; скушай этот кусочек, сыночек, я уже сыта"... Это божеское смирение приносит дьявольские плоды - это оно взращивает подонков! Это самоотвержение, эта безотказность порождают паразитов, которые сначала усаживаются на шею матерям, а потом, - уже не умея иначе, как тянуть и вымогать, - идут грабить и убивать! Скорее всего и ее Федя - даже если это не тот человек, которого он ищет, - давно стал убийцей! Во всяком случае, подонком он точно стал: бросить мать в таком отчаянном положении, в такой безысходной бедности и беспросветном одиночестве! Впрочем, Федя, возможно, уже давно истлел в земле, шлепнутый в разборках такими же, как он, "сыночками"... - Какого он года рождения? - спросил Кис. - Семьдесят первого... - отозвалась женщина. - Такой был красивенький мальчик, все на улице заглядывались... Светленький, кудрявенький, пухленький... И добрый был, ласковый... Учился хорошо, учителя нарадоваться не могли! Говорили - способный мальчик, далеко пойдет... И куда же это он пошел, в какое далеко? - А как же вышло, Дарья Степановна, что Федя вдруг ученье забросил? Способности, вы говорите, были, учеба легко давалась... - Ой, легко, легко... Память у него такая хорошая! Бывало, только учительницу на уроке послушает - и уже дома ничего выучивать не понадобится: все помнит. Книжки разные мог наизусть рассказывать... Читать-то он не очень любил, но для школы надо было, так он книжку полистает - и все помнит! Иной раз по телевизору или еще где услышит что-то интересное, - так потом всегда к месту вставит... Я-то знала, что Федюша с ленцой, не любил он трудиться, это я вам прямо скажу, больше на память свою да на авось полагался. Но впечатление от него всегда было хорошее. Образованный мальчик - вот каким его считали. Меня завуч как-то позвала, - она у них литературу вела - и говорит: "Дарья Степановна, мальчик у вас такой способный, у него к театру склонность, слыхали бы вы, как он стихи декламирует! Надо его в театральный кружок отдать!". Ну, я и пошла с ним во Дворец пионеров, записала в студию. Феденька рад был, ему это нравилось... Роли играл разные, тексты никогда не забывал! Его в студии хвалили... Говорили - настоящий артист из него выйдет! Но Федюша иначе придумал: "Я, мама, - сказал он мне как-то, - режиссером хочу стать, буду сам спектакли ставить!" Он, понимаете, не любил, когда им распоряжаются. С виду-то был покладистый, воспитанный, но я-то знала, что Феденька подчинения не терпел... Ну, режиссером, так режиссером, ему виднее, - я сама-то в театре один раз за всю жизнь была, и только радовалась, что сыночек к культуре тянется, что не в отца пошел, что лучшей жизни, чем у нас была, добьется ... А потом вдруг как подменили мальчика. Стал вечерами пропадать, новых друзей каких-то завел, спиртным стало от него попахивать. А вы ж знаете, пацаны - они друг на друга влияние оказывают... Плохую, видать, компанию нашел Федюша... Так вот и вышло, что солнышко мое вдруг погасло. Неласковый стал, неразговорчивый... Бедностью меня попрекал... Все только о деньгах и говорил. Какой там театр! Театр он забросил, театр - это он сам так сказал - развлечение для бедных, у серьезных людей времени на глупости нет, им время нужно, чтоб деньги зарабатывать... Как подменили сыночка, а ведь такой мальчик был ласковый, добрый... - У вас его фотографии есть? Женщина не ответила, погрузившись в воспоминания о тех временах, когда добрый и ласковый мальчик был с нею... - Дарья Степановна... Нет ли у вас Фединых фотографий? - А? Фоток? В шкафу, внизу, гляньте... Кис нашел старый альбом. Рассмотрев снимки, он испросил у больной разрешения взять несколько, обещав вернуть в целости и сохранности, и поспешил покинуть затхлую квартиру, наполненную призраками воспоминаний, которые неотвратимо вытесняли из нее все, что еще могло называться жизнью... На морозе сигарета показалась невкусной, мысли - пресными, желудок - пустым, а дело, так обманчиво поманившее быстрой удачей, - безнадежным. "Ну да, - думал Кис, - а ты уж губу раскатал: так прямо удача тебе в объятия и кинется сходу, как дешевая проститутка. Нет, милок, эта дама - дорогая содержанка, на нее поработать надо, на нее заработать надо, чтобы оплатить ее прихоти и причуды! Тогда, может, она и изволит тебе отдаться..." И, бросив невкусную сигарету в снег, Кис раскочегарил свою "Ниву" и поехал домой - пить горячий чай с бутербродами и составлять план завоевания дорогой содержанки. Загадочный коллега. На подъезде к Москве Виктор решал дилемму: ехать сначала домой, принять душ и побриться - или прямиком к Вере. Душ и побриться очень хотелось, да и к Вере следовало бы явиться в приличном виде... Но его нетерпение и беспокойство были столь велики, что он решил пожертвовать благами цивилизации и рискнуть явиться к женщине, принеся с собой все запахи плацкартного вагона - выбирать билет не приходилось, украинцы активно ездили в Москву. И, едва сойдя с поезда, Виктор помчался на Сокол. По дороге прихватил букет цветов, в сумке постукивали толстыми стеклянными бочкми банки с вареньем и соленьями: мама накладывала, пока Виктор не взмолился: "Не донесу, мать, пощади!". Теперь же жалел, что не взял больше, ругал себя: Вере бы все эти мамины лакомства пригодились, глядишь, и стала бы нормально питаться, - от таких соленых огурчиков и помидорчиков, как мама делает, и у мертвого аппетит разыграется! Около восьми вечера он уже стоял перед дверью Вериной квартиры. Окна были темными, он это еще снизу заметил, но понадеялся, что Вера спит, и теперь тупо, в сотый раз, жал на кнопочку звонка. Под ложечкой сразу образовалась пустота, а в пустоту натекла вязкая, густая, как кровь, ревность. Где она? Куда пошла? С кем проводит этот вечер?! Ревность сменил страх. А вдруг без сознания? А вдруг опять голодный обморок? А вдруг вообще... Виктор подергал ручку: нет, дверь надежно заперта. Раздираемый между ревностью и страхом за Веру, он решил для начала успокоиться и все обдумать. Надо подождать. Вот если она не придет в течение ближайшего часа, тогда он вызовет слесаря и будет взламывать дверь. "Почему, собственно, часа? - думал Виктор, усаживаясь на ступеньку. - А, к примеру, не двух часов? По какому праву я стану взламывать дверь в ее квартиру? Что я скажу? Что, возможно, она лежит в обмороке? А кто вы такой, дяденька? - спросят меня, - чтобы взламывать дверь чужой вам женщины? И ответить мне будет нечего..." Он прикурил. Прошло пятнадцать минут, безумно длинных пятнадцать минут. Виктор сидел, положив букет хризантем возле себя, чувствуя ягодицами холодную ступеньку и вяло думая, что следовало бы встать, а то можно и простатит заработать... Лифт - с сеткой, старый лифт старого дома, - заскрипел и затрясся. "Вера!" - вскочил Виктор и бросился к освещенной кабинке. Но она проплыла мимо, выше. Раздались оживленные голоса, женский смех, цокот каблучков, позвякивание ключей, радостный лай собачонки... От этих звуков у Виктора закружилась голова: как давно он не возвращался домой вдвоем с женщиной, вот так, весело, со смехом, под радостный визг какой-нибудь шавки с дрожащим от счастья хвостом!.. Неудивительно, что он так привязался к Вере: она была единственной живой душой, которой он оказался на сегодняшний день нужен... Но хотелось большего. Хотелось любви. Хотелось беззаботного смеха, ужина вдвоем, с веселым обсуждением только что увиденного фильма; потом душ, постель, и теплое, живое, любимое тело рядом... И заснуть, прижавшись, утыкаясь в волосы и вдыхая родной запах: "Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское..." Виктор никогда не чувствовал себя одиноким. Во всяком случае, так он считал, приезжая по вызовам к одиноким больным. Их одиночество было убийственным, безысходным, безнадежным: этим людям некого было попросить сходить в аптеку за лекарством, некому было приготовить им поесть, некому посидеть у постели больного и поговорить, поглаживая по руке и заверяя, что скоро он поправится и все образуется... И уже никогда не будет: возраст или сложный, негибкий характер не оставляли никакой надежды. Естественно, что на подобном фоне Виктор мог вполне считать себя счастливым человеком: молод, здоров, характер нормальный; денег мало, но все же есть, не бедствует, а квартирные и семейные трудности представлялись временными. Но здесь, в Верином подъезде, его вдруг пробило. Собственное существование показалось серым и беспросветным, наполненным однообразной и трудной работой, без досуга и без уюта. А жизнь тем временем шла, шло время, шли часы и минуты - невозвратимые, потерянные навсегда для его собственного, личного счастья. Соседка Валерия Афанасьевна права: он спасал чужие жизни и безнадежно упускал свою собственную... И вот теперь стало абсолютно ясно, что все загнанные в подсознание, подспудные мысли о его личном счастье, которое однажды придет, - мысли, дававшие ему силу жить и помогать жить другим, - все эти мысли и ожидания сошлись в одной точке, в которой находилась Вера. Он обманывал себя, считая, что просто опекает ее, а может так оно и было поначалу; но теперь-то нет смысла врать себе, теперь, когда ревность густо колыхалась в центре живота, подпирая сердце и сдавливая гастритный желудок - теперь следовало без лукавства признать, что он Веру - любит. Что он нуждается в ней. Что уже не мыслит жизни без нее. Что... Вера вышла из лифта. Он, погруженный в свои мысли, не обратил внимания на скрипучую кабину, и только грохот дверей заставил его очнуться. Он кинулся: "Веронька!" Она вздрогнула. Так ее называл Анатолий. "Веронька..." И долго смотрела непонимающим взглядом на Виктора. А он держал ее за плечи, забыв свой букет на ступеньке, вглядываясь в любимое лицо, - и отчаянно не находя в нем ответа своему всплеску радости. Внутри все будто упало. Виктор все еще держал ее за плечи, все еще смотрел в глаза, надеясь уловить в них хотя бы лучик радости, но в глазах Веры было что-то непривычное. Ревность снова заплескалась в глубинах его организма. Казалось, мысли Веры так далеко, что она с трудом узнает Виктора. Она смотрела напряженно, словно мозг ее проделывал большую работу, как у ученицы, плохо выучившей урок... Виктор выпустил ее плечи. Он больше не мог видеть этот пустой, безответный взгляд. И тут Вера засмеялась. - Витюша!, - произнесла она игриво. - Это ты! А мне показалось, Толя... И, отперев дверь, вошла в квартиру. Виктор не понял. Нет, не слова, - интонацию. Что-то странное было в ней. Что-то не то. Словно Вера пьяна... И "Витюша", - она никогда еще так не называла его. - Заходи, - Вера приоткрыла дверь и удивленно глянула на Виктора. - Что стоишь за дверью? Виктор вошел. Да, ему не показалось, - в ее голосе звучала какая-то необычная фамильярность. Вера всегда держала некоторую дистанцию с ним - вполне вежливую и, он бы даже сказал, элегантную дистанцию. А тут вдруг... - А я гуляла! Виктор с недоумением вглядывался в лицо, вслушивался в голос. Ее словно подменили. Это была не та Вера, вот и все. И вдруг догадка молнией резанула мозг: у нее кто-то появился! Конечно, нет сомнения, не зря его мучила глухая ревность - у Веры кто-то появился! - Где? - излишне сухо спросил он. - Там. - Вера неопределенно махнула рукой. - Где это - там? - хмуро уточнил Виктор. - Возле Толиного дома. Они, знаешь, тут меня совсем достали. Каждую ночь звонят, угрожают... Или просто молчат. Звонят - и молчат. Я не могу спать... - вдруг жалобно произнесла она. - Едва засну, - как они звонят. Если бы не твой коллега, я бы совсем сошла с ума. Спасибо тебе за заботу... - Какой коллега? - изумился Виктор. - Ну, которого ты попросил за мной понаблюдать, Женя. Да не смотри ты на меня так! Он мне просто укол сделал, что-то успокоительное, и теперь я, как пьяная... Вот оно что... Она под действием какого-то седативного препарата! Она не сидела в ресторане с другим мужчиной и не пила вино, как ему уже примерещилось, она просто под действием укола! Да, но позвольте, какого укола? Какого коллеги? Виктор никого не просил... Это была бы, наверное, вовсе неплохая идея, но она не пришла ему в голову. И он никого к Вере не посылал! Ему вдруг сделалось так не по себе, так страшно за Веру, что он растерялся. Он не знал, что сказать, чтобы не выдать свой страх. Очень кстати вспомнился забытый на ступеньке букет хризантем, и Виктор выскочил за ним на лестницу, и даже огляделся: не притаился ли тут какой-нибудь "коллега". Но на лестнице никого не было, снова гавкала где-то собачка, кто-то терзал фортепьяно, кто-то смотрел телевизор - мирная вечерняя жизнь мирных обывателей... Уже устроившись на кухне, глядя, как Вера заваривает чай, он спросил как можно небрежнее: "Когда он к тебе приходил?" - Женя? - Мой коллега. - Так он и есть Женя... Сегодня. Часов в пять. - И что Женя сказал? - Да ты что, Витя? Ты же сам попросил его навестить меня! Он так и сказал: Виктор попросил меня вас навестить. - Ну? - Ты странный какой-то... Что "ну?" Спросил, как мои дела. Нормально ли я питаюсь, хорошо ли сплю. А я пожаловалась, что они мне спать не дают, что звонят без конца. И тогда он сделал мне укол. Сказал, что это лекарство укрепляет нервную систему. Вера нарезала сыр, достала масло, хлеб, пряники, разлила по чашкам чай и села напротив. Виктор был голоден, и потому упрашивать себя не заставил. Намазав хлеб маслом и положив сверху сыр, придвинул к себе чашку. И заметил, что Вера ничего не ест. - Ты не голодна? - с подозрением в голосе спросил он. Снова привиделись рестораны и богатые поклонники. - Нет. Ты ешь, не обращай внимания. Я сыта. - Где-то поела? Вера замялась. Виктор встал, обошел Веру, заглянул в холодильник. Кроме того, что уже стояло на столе, в нем ничего не было. - Та-ак, - грозно проговорил он, возвышаясь над ней, - что это за фокусы? Ты мне обещала! - Я ела! - оправдывалась Вера. Честное слово, я сегодня ела! - Что и когда? Вера промолчала, лишь пожав худыми покатыми плечами. - Ты ела в городе? Она снова не ответила, бросив на Виктора какой-то затравленный взгляд. Что-то тут не то, что-то все же странное было в ней и во всей этой истории. - Вера, я тебя спрашиваю, ты ела где-то в городе? Ему не следовало так с ней разговаривать, - так не разговаривают с любимыми женщинами, - но врач в Викторе был сильнее мужчины, даже влюбленного. Вера, наконец, подняла на него глаза. - Я не помню. - Как это? Не помнишь, ела ли ты в каком-нибудь кафе? А что ты делала все это время? Ходила вокруг дома Анатолия? Или поужинала с его вдовой и ее любовником?! - разозлился он. Вера явно что-то выдумывала. Может, и историю с коллегой выдумала, только зачем? И не гуляла она нигде, зачем ей это было нужно - болтаться вокруг дома, где теперь живет ненавистная ей Ирина Львовна? Похоже, что не зря крутила его ревность: Вера что-то скрывает. Глупо, неумело, по-детски! Но скрывает. - Я... Я никак не могу вспомнить. Я поехала к дому... - Не ври, Вера. Не ври! - Правда... Я поехала... А дальше... - Ну?! - А дальше что-то не помню. У меня какой-то провал в памяти... Он слишком груб, так нельзя. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Какое он имеет право вести допрос? Никакого. Впрочем, есть: право врача. Да, еще несколько десятков минут назад он мечтал о том, чтобы получить на Веру совсем другие права; но теперь не до того. Он должен немедленно выяснить, что происходит. И если она ужинала с кем-то, то... А если она не ужинала, значит снова ни хрена не жрет, и он должен это знать как врач. Вот так. - Провал в памяти? - уже мягче произнес он. - С каких это пор ты стала жаловаться на память? - Ни с каких! - Вера вдруг рассердилась. - С сегодня! Говорю тебе, не помню! У меня такое странное состояние было, будто я пьяная, наверное это от укола! И не могу вспомнить, что я делала! - Но ты помнишь, как поехала к дому Анатолия? А зачем - это ты помнишь? - Я решила закатить им скандал. Я собиралась сказать Ирине, чтобы они от меня отвязались! Что у меня этих вещей нет, и они никогда ничего не докажут! И что я подам на них в суд! Помнишь, ты сам говорил, что можно на них подать в суд за телефонное хулиганство! Виктор с трудом представлял себе Веру в роли скандалистки. Это было совсем не в ее характере - во всяком случае, как он себе ее характер представлял. - Я? - удивился Виктор. - Не помню, чтобы я такое говорил... - Значит, это сказал Женя. Он такой милый, так меня поддержал... Ага, а Виктор, который все свое время практически целиком посвящает Вере, не милый, значит? И этот неведомый Женя, неизвестно как попавший сюда и неизвестно почему сославшийся на Виктора (знал, значит, что Виктор в отъезде?), - поболтал немножко и сразу стал "милым"! Интересно... - То есть, ты с ним обсуждала свои проблемы? - А что такого? - обиделась Вера. - Нельзя было? И это было непохоже на нее... Право, Виктор не узнавал Веру. Вот так, с первым встречным... Может, она и это сочинила? - Он тебе сказал название лекарства, этот Женя? Ампула сохранилась? - Не знаю... Можно посмотреть. Они пошли вдвоем в гостиную, где, по словам Веры, Женя сделал ей укол, но никаких следов ампулы не обнаружили. В мусорном ведре ампулы тоже не оказалось. Виктор, теряясь в догадках, потребовал показать след от укола и обнаружил синяк вокруг маленькой точки - укол был сделан неграмотно. Ладно, некий Женя приходил. Вовсе не от Виктора, от кого и зачем - неизвестно. Какой-то поклонник, который решил подобраться к Вере в отсутствие Виктора? Странный способ знакомства. С другой стороны, он быстро оказался "милым". - Хорошо, - произнес Виктор, чувствуя, что окончательно запутался. - Он сделал тебе укол, вы поговорили с этим милым Женей, и он посоветовал тебе поехать к Ирине и устроить ей скандал? - Ну да. Ты же сам говорил: "лучший способ защиты - нападение". - Я так никогда не говорил. - Наверное, Женя сказал... Что-то у меня в голове путается. - Ладно, - заторопился Виктор, которому показалось, что еще немного, и Вера не вспомнит вообще ничего: память словно вытекала из нее, как чай из надтреснутой чашки. - Что было дальше? После вашего разговора Женя ушел? А ты решила незамедлительно поехать к Ирине Львовне и все ей высказать? Вера прижала пальцы к вискам. - Ты знаешь, у меня такое странное ощущение, как будто я пытаюсь вспомнить фильм, который давно видела. Какие-то кусочки возникают перед глазами, но ты не помнишь их смысла и вообще не уверена, что они из этого фильма... Я вышла из дома... Да, кажется, это было так... Женя предложил меня подвезти... У него машина белая... Потом я оказалась у Толиного дома... поднялась на восьмой этаж... Звонила, стучала в дверь... Они мне не открыли. Я кричала... - Кричала? Ты? - Ты же сказал, что нужно устроить скандал! - Веронька, я этого никогда тебе не говорил. Это тебе, должно быть, посоветовал Женя. - Женя? Это кто? Веронькой меня всегда Толя называл... Почему его не было дома? Вера опустила голову на руки. Виктор подошел, приподнял ее голову, заглянул в лицо, в неподвижные блестящие глаза. И понял все. Вере вкололи наркотик. Какой именно, Виктор не знал, и что это за Женя был, он тоже не знал, но в том, что она получила дозу наркотика, он был уверен. - Верочка, - попробовал он потеребить ее ускользающую память, - что было дальше? Вера не ответила и не шелохнулась. Виктор отпустил ее подбородок, но лицо так и осталось задранным к верху, с застывшим зеркальным, не фиксирующим ничего взглядом. Он отнес Веру в постель, раздел, натянул ночную рубашку, укрыл, и устроился рядом, прихватив "свой" плед, которым обычно укрывался. Он не сомневался в том, что это происки вдовы и ее любовника. Они все подстроили: и звонок из Мелитополя, чтобы удалить Виктора с места действия, и "коллегу", чтобы заставить Веру, плохо соображавшую, но возбужденную действием наркотика, устроить скандал перед дверью. Вера наверняка произвела на соседей впечатление пьяной! Как тогда Роман сказал? "Не захотите же вы прослыть дамой легкого поведения?" Они собираются подать в суд, и теперь, конечно, потащат туда соседей, чтобы те расписали "моральный облик" Веры... Интересно, что же Вера все-таки кричала у них под дверью? Оскорбляла? Угрожала? В это просто невозможно поверить! Немыслимо: Вера в роли скандалистки! Надо будет об этой истории все же в милицию сообщить... Тревожно засыпая, он думал о том, как только какой-то час назад он мечтал спать рядом с ней и вдыхать запах ее волос. И вот он спал рядом, хотя и под отдельным одеялом и одетый, и до него доносился запах ее духов, но это было совсем не то и совсем не так, как ему мечталось... Наутро Вера не могла вспомнить вообще ничего: ни Женю, ни свой демарш скандалистки, - ни-че-го. От вчерашнего дня остался только уже начавший желтеть синяк вокруг точки укола. Инкогнито. В четверг Марина отпросилась с работы. Наталья, при жизни папы целыми днями холившая свой круп в каком-то оздоровительном комплексе, теперь неожиданно вошла во вкус и с большим увлечением занялась делами унаследованной от мужа фирмы. Кажется, она там даже получила какой-то пост или статус - Марина не знала и знать не хотела. Но зато ей было известно, что Наталья торчит теперь в офисе чуть ли не каждый день, хоть и уходит туда только к полудню. И к полудню Марина была уже у дверей отцовской квартиры. На всякий случай позвонила в дверь, - никто не отозвался. И тогда, замирая от приятного и страшного холодка, прихватившего загривок, вонзила ключ в замок. Она чувствовала себя героиней какого-нибудь боевика... Но ключ не вошел. Марина нервно дергала ключ, пытаясь заставить его войти в прорезь, - безуспешно. Удивившись, она, наконец, присмотрелась к замку... Паскуда! Она сменила замки!!! В папиной квартире!!! Как она посмела, ничтожная дрянь!!! Марина зло пнула пару раз дверь, не жалея дорогих сапожек. Постояв еще некоторое время перед квартирой, никак не желая поверить, что ее план обломился, она, наконец, удрученно пошла вниз. У подъезда отирался какой-то паренек, который ей игриво улыбнулся, но Марина ответила злым взглядом и с размаху прихлопнула за собой дверь подъезда: раз не знает кода, так пусть и сидит на морозе, ждет кого-то... Бешенство всасывало в себя ее душу, как черный смерч, пронзаемый острыми всполохами отчаяния. Только Шанька, спаниелька, знает, какие наинелестнейшие слова нашла Марина, чтобы охарактеризовать Наталью. Судя по Шанькиной внимательной и сочувственной морде, она была совершенно согласна с хозяйкой. Перспектива провести выходные в стенах была невыносима. Только, казалось бы, Марина начала приходить в себя после папиной смерти, только начала забывать Наталью, - так выплыла история с колье. Этого Марина ей никогда не простит! А свой провал с кражей - в особенности! Предусмотрительная бестия! Не забыла, что у Марины остался ключ от квартиры! Не вынеся груза давивших ее мыслей, отчаяния и злости, Марина на следующий же день решительно отправилась на дискотеку. Нет, она не оставила своего намерения вернуть любой ценой колье! Если бы оно не было маминым, Марина бы, пожалуй, плюнула, несмотря на его ценность. Как все дети богатых родителей, она в отношении отнюдь не в поту доставшихся денег была довольно беспечна и тратила их легко... Но колье было связано с мамой, с ее смертью, с ее памятью. Теперь, когда папы не стало, весь неразделенный груз вины перед матерью упал на Марину... И, подсознательно, Марина переложила часть этого груза на мачеху: ненавистная Наталья превратилась в средоточие всех зол. В конце концов, это все из-за нее так вышло! Не возникни эта потаскуха в жизни папы, не окрути она его, - как знать, может и с мамой бы что-то наладилось! В конце концов Марина росла, взрослела, стала многое понимать, а там, глядишь, и сумела бы восстановить отношения с мамой - сначала свои, а там и папины... Но все уже поздно, все безнадежно неисправимо: мамы нет, папы нет... Есть только Марина и проклятая гадина Наташка, - и мамино колье между ними. И потому Марина затею свою не вовсе оставила: просто отложила, не зная пока, что и как предпринять. Лучшее, что она могла сейчас сделать - это немного отвлечься