одно, пойдем и посмотрим, что в недрах дьявола!" И затем... на палубе третьего класса я встретил старателя, направ- лявшегося в Гвиану, который сказал мне: "Послушай, в Кайенне есть Горное Управление... Ты можешь попытаться наняться там. Они ищут... Довольно трудно найти людей, желающих отправиться в джунгли. Так что они будут рады взять тебя." Поэтому я отправился в Горное Управление, и они сразу же меня взя- ли. Меня посадили в гребную шлюпку с несколькими западными индейцами, и я отплыл в джунгли за своим первым уроком. И, должен сказать, это было... высадка в этих джунглях была подобна входу... в катаклизм. В течение нескольких дней я был... как бы вне себя, был как бы выр- ван из самого себя, ПОДАВЛЕН миром, который был... вне всякой меры для меня. Кишащий, шипящий, свистящий мир. Гигантские деревья, болота, дождь и дождь и дождь. Я чувствовал себя потерянным -- больше, чем потерянным; это было как вход в катаклизм. Все время, с "Жизнью Божественной" под мышкой. И что же дальше? Люди не представляют. Они проводят свою жизнь в каком-либо специфи- ческом одеянии. И те одежды вмещают в себя определенное число чувств, идей, принципов. Есть всевозможные маленькие вещи, все кружащиеся и кру- жащиеся в тех одеяниях. Как бы там ни было, они проводят свою жизнь в какой-либо особенной одежде. И внезапно эти одеяния срываются с вас. Но как раз этого я и хотел! Со времен моего детства в Бретани я всегда чувствовал, что есть некий секрет, который должен быть найден. Нечто должно быть ВЫВОРОЧЕНО из глубин. Когда я выглядывал на море, в поле моего зрения попадало большое дерево (как оно называлось? какое-то хвойное дерево; оно было прямо пе- ред окном моей спальни..) Кипарис! Прямо перед окном моей спальни, на берегу моря рос большой черный кипарис. И я обычно часами смотрел в это окно. И там была паутина... Помню, что как-то я увидел паука, висевшего среди ветвей кипариса. Я смотрел на ту паутину. И внезапно я как бы уви- дел себя в паутине. Я видел себя... я видел этого маленького приятеля в центре паутины, со всеми нитями -- которые были, прежде всего, всеми книгами, которые я прочитал, ведь прочел я тонны книг, и затем друзья, родственники, семья, иезуитский пансионат, математика, химия, и все, с чем я соприкасался. Я действительно видел себя как бы... пойманным в паутину. И я поду- мал: "А что случится, если я оборву все эти нити?" Это был тот вопрос, который все возвращался и возвращался ко мне: "Если я перережу все эти нити, то, может быть, я завладею тайной?". Я чувствовал, что была тайна. Жизнь является тайной -- каждая вещь в ней. Мы должны ВЫРВАТЬ тайну у самих себя. И все является неким предлогом, чтобы ВЫРВАТЬ то, что находится там, в глубинах этой человеческой плоти. Когда я был в море, на своей лодке, то одежды, да, сбрасывались. И я сливался с чем-то, что было чрезвычайно удовлетворяющим, светлым, не- объятным, легким. Больше не было... никакого груза. И затем, грубо, я обнаружил это снова в концлагерях: внезапно одеяния были сорваны; ничего не оставалось -- ничего не оставалось, и все же там было нечто. Затем, снова, во взгляде Шри Ауробиндо: внезапно одеяния спали. И... нечто иное было там. Я хотел схватить ту тайну, вы понимаете. Для меня жизнь была ТАЙНОЙ, которую нужно открыть. И в гуще того леса та же самая вещь: внезапно все оказалось таким подавляющим, одновременно столь прекрасным и пугающим. Ведь несмотря на то, через что я прошел, я все еще оставался маленьким западным парнем из среднего сословия. Несмотря ни на что, я получил специфическое французс- кое воспитание. И таким я и был, посреди того катаклизма. Товарницки: Можете Вы описать то чувство в лесу? Вы полностью подавлены. Те гигантские деревья, столь прекрасные, столь необычные! Повсюду вьющиеся лианы. Это шипение... это постоянное шипение, те звуки, те бо- лота -- вы не можете сделать и трех шагов, чтобы не угодить в болото. Иногда стоит мертвая тишина, и вдруг она оживает. И змеи повсюду. В на- чале это была основная проблема -- змеи. Это было... мне действительно было не по себе, потому что они совершенно невидимы. И западные индейцы... это были два проводника, потешавшиеся надо мною. Они отлично поняли, что я попал в лес прямиком из Парижа, и они весело проводили время. Они устраивали мне тесты -- это их забавляло. Товарницки: Как? О, самым разным образом. Со змеями, особенно. Дело в том, что вы не можете разглядеть тех змей! И они повсюду. Они совершенно сливаются с ландшафтом. Вы уже готовы поставить ногу на змею, и в следующую секунду переступаете через нее... Вы цепляетесь ру- кой за ветку, и как раз там оказывается змея. В этом лесу поистине тьма змей. А так он почти пустой. Так что я был в состоянии, не знаю, потерпевшего кораблекрушение, в течение ряда... в течение трех-четырех дней. Товарницки: Где-то Вы говорите о вибрации леса. Это кишащий, шипящий, вибрирующий мир. Это не человеческий мир! Это действительно как вторжение в иной мир. Именно поэтому вы внезапно чувс- твуете себя потерпевшим "кораблекрушение" -- вы должны подстроиться под это, тело должно СТАТЬ СОЗВУЧНЫМ со всем этим. И затем как-то после двух-трех дней (однажды ночью меня даже бил озноб, так это было СИЛЬНО; этот лес был столь мощным, столь подавляю- щим), меня трясло, потому что я не мог.. не мог войти туда! Я все еще был в своей шкуре западного человека, вы понимаете. Мои одеяния были сорваны. Я боролся с чем-то, что я не мог понять. Из-за этого я подхватил лихорадку. Через день со всем было покончено. Внезапно я спросил себя: "Посм- отри, почему ты так реагируешь? Ты боишься умереть?" И поэтому (смех) я внезапно рассмеялся и сказал: "Хорошо, если я наступлю на змею, то и наступлю на змею! Если я возьмусь рукою за змею, то и возьмусь рукою за змею! МНЕ НА ЭТО НАПЛЕВАТЬ!" И в тот момент, когда "мне на это наплевать" вышло из моего сердца, из моих "внутренностей", со всем было покончено! Установилось ЧУДЕСНОЕ сообщение со всем. Я больше не смотрел, где я шел. Я не придавал ничему значения. Я лишь концентрировался на том, чтобы ЛЮБИТЬ, быть этим лесом и предоставить себя в его руки. И это было чудесно. Я уже больше не мог наступить на змею! Ничто не могло коснуться ме- ня! Несчастья были невозможны! Я... я слился с лесом. Я был в его музы- ке, в его безумии; я был в его грубой красоте, в его молчании... Я слил- ся со всем. Товарницки: Но когда-то Вы сказали или написали: "Понимаешь также, что человек -- это просто песчинка во вселенной." О, да, совершенно верно. Да, он -- крошечная песчинка. Прежде всего, вы растворяетесь в этом! После того, как вы сумели испустить тот крик: "Мне наплевать; мне все безразлично! Я делаю реши- тельный шаг, я теряю себя там", тем же образом, как вы бросаетесь в море -- это стихия: вы буквально бросаетесь в лес. С того мгновения, да, ис- чезла даже песчинка! Осталось лишь нечто, что радостно слилось со всем этим, с жизнью деревьев, водой, дождем, звуками... Это было как чудо. И затем, иногда... да, по ночам, по ночам... В первый раз я услышал это... Понимаете, вы спите в гамаке, потому что не можете спать на земле -- идет дождь. Дождь идет девять месяцев в году, непрерывно. Так что по мере продвижения по лесу вы строите один лагерь за другим, используя стволы деревьев, лианы, пальмовые листья, чтобы сделать крышу, и подве- шиваете гамак. А по ночам -- ночь в лесу - это поистине что-то необычное. Все те звуки, те звуки... свистящие, стрекочущие, миллионы насекомых и лягушек вокруг вас. Там действительно начинаешь... терять себя. Но в ту первую ночь, когда пришли красные обезьяны, было в самом деле фантастично! Вы еще не видели тех красных обезьян. Обычно они перемещаются толь- ко по ночам. И движутся большими группами, по самым верхушкам деревьев. Они приходят издалека и издают -- все вместе -- какой-то хриплый рев. Рев... такого я никогда не слышал в своей жизни. Я думаю, что это их способ отпугивать возможных врагов или что-то подобное этому. Так что вы слышите то грозное пред-человеческое завывание, исходящее оттуда, из глубины леса, и оно все приближается и приближается и приближается, упо- добляясь грандиозному доисторическому хору... Вы гадаете, не пришли ли они за вами! Но, конечно же, их нисколько не интересуют люди. И они про- ходят высоко вверху... Этот животный шум как революция. Это нечто необы- чайно острое. Затем рев стихает, стихает, исчезает, и возвращается тиши- на. Такая необычная тишина после той ревущей волны. И внезапно вы снова начинаете осознавать маленький кусочек я в вас... и вы чувствуете себя так... как бы на заре земли человечества -- таким маленьким, крошечным, хрупким. В чем смысл этого маленького дыха- ния в ночи, посреди великого леса? Что это? Так что... снова спадает еще один кусочек одежды. Вы оказываетесь лицом к лицу с нечто очень близким к корням... очень... Да, корням человечества: когда человеческое существо впервые прислушалось к ТОМУ и сказало себе: Что? Что такое это "я", столь кро- шечное посреди всего этого? (короткое молчание) Невозможно выразить это словами, но в тот момент приходит некий способ БЫТИЯ, знаете ли, определенная ВИБРАЦИЯ бытия, крайне чистая, предельно свободная ото всяких слов -- прямо как... маленькое "я" на за- ре мира, вслушивающееся. Товарницки: Это также интуитивное переживание всей эволюции, через которую можно пройти, не так ли? Это суть человеческого вопроса. Там вы касаетесь самого существа человека, когда все мысли ушли, когда он избавился от всей своей академической, социальной, семейной шу- михи. Когда он поистине "самый первый человек в мире", наедине с тем фантастическим хором красных обезьян, той движущейся ревущей волной... Они прыгают с ветки на ветку, двигаясь издалека как волна... Звуки та- кие, как будто бы они РАЗБИВАЛИ себе грудь, как если бы... Вам там нет места! Нет места для вас. Вы СОВЕРШЕННО чужой в том мире. Или же вы гово- рите себе: Что? Кто? Кто я во всем этом? Что есть "я"? Просто какое-то биение я в вас, без слов, даже без вопроса -- прос- то "биение" посреди громадного мира. Товарницки: И это начало ответа? Это начало того, что ЕСТЬ. Все остальное -- это шум, суета и т.д. Но в то краткое мгновение, когда вы уподобляетесь живому вопросу, чисто- му дыханию перед грандиозностью мира -- это простая "пульсация бытия" обладает... непревзойденным качеством. Вы осознаете, что... это само существо вашего бытия, определение первого человека в мире, само значение человека -- все же это просто пульсация БЫТИЯ. Ничего более. Товарницки: Сколько Вы пробыли в лесу? Я провел год в глубине джунглей. Целый год. Но нет ничего непостижимого в том, что произошло. Это было... чудесно, вы понимаете. Там я научился вещам, о которых не знал: ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ сообщение с миром, в который я бросил свое тело и душу. СОГЛАСИЕ с миром. Товарницки: Были ли Вы когда-либо на волоске от несчастного случая? Никогда! Я даже никогда не "думал", что может произойти несчастный случай! За исключением первых трех дней, когда я переживал то состояние катаклизма -- с меня были сброшены одеяния, и я был потерян. После этого все кончилось! Смерть была немыслима, несчастные случаи были немыслимы! Товарницки: Вы когда-нибудь думали о том, чтобы остаться там нав- сегда? Нет, вовсе нет! А произошло вот что. Проведя десять или одиннадцать месяцев в лесу, я действительно был очень счастлив. Я знал ряд МГНОВЕНИЙ, когда чувствовал себя воздушным... столь легким я был, когда находился в гармонии с миром. Я был... я имел мгновения -- более, чем мгновения; дни, повторяющиеся дни подлинного счастья. Затем -- не помню точные обстоятельства -- однажды я сказал себе: "Боже мой, ты становишься пленником леса! Ты его узник... ты становишься прямо как "лесной буржуа"! Ты попался! Внезапно, это действительно меня встряхнуло. Три дня спустя я уже сидел в лодке и плыл назад -- я бросил все. Я возвратился в Кайенне. Со всем было покончено. Я решил: "Поеду в Брази- лию". Не знаю, что произошло, но внезапно я сказал себе: "Да ведь ты ста- новишься пленником!". Я надел на себя другой кусочек одежды -- одежды человека лесов. Бы- ло очень удобно ходить одними и теми же кругами, я мог бы продолжать в таком духе и сорок, и пятьдесят лет, и умер бы в лесу. И что тогда? Мой секрет все еще ускользал от меня! Мой секрет -- как если бы вы могли за него ухватиться, только если с вас сброшены все одежды. Но после этого вы немедленно нацепляете новые. Вы сразу же возвра- щаетесь к другой привычке бытия, другой рутине, которая может быть очень приятной, более или менее красивой и обширной, но, тем не менее, это привычка. И вы оказываетесь пленником малого или большого счастья, ма- ленького или большого приключения. Но вы -- пленник. А я не хотел быть пленником -- ЧЕГО БЫ ТАМ НИ БЫЛО и КОГО БЫ ТАМ НИ БЫЛО. Товарницки: Андре Бретон говорит об укоренении в приключении, в мистерии... Точно! Вы делаете себе законом быть вне закона! Именно это я вне- запно почувствовал: "Да ведь, я же... я укореняюсь в законе быть вне за- кона!" Бразилия: миллионы за ничто Товарницки: Поэтому Вы приняли решение... О, я не терял ни минуты! Потому что... уж если я что-то решил, то решил. Я прыгнул в лодку и возвратился в Кайенне. И упаковал свой багаж: "Прекрасно, я отправляюсь в Бразилию." Я пробыл неделю в Кайенне -- довольно ужасная была неделя, должен сказать -- затем сел в самолет и приземлился в Белеме, на Амазонке. Здесь я испытал всевозможные новые приключения. В Белеме у меня был выбор. Во-первых, был соблазн взять лодку и отправиться вверх по Амазонке. Но тогда я подумал: "Так ты повторишь опыт джунглей. Ты не собираешься делать это дважды, не так ли?" Поэтому я покинул Белем и побродил вокруг. На грузовиках и всяком мыслимом и немыслимом транспорте я добрался до Бахии. Оказавшись в Ба- хии, я подумал: "Ну и куда же ты собираешься отправиться теперь?" Наконец я сел в другой грузовик: "Поедем вглубь Бразилии и посмот- рим, что произойдет." Товарницки: Но какие Вы имели средства для жизни? Вы работали? Для жизни... я даже не знал, что в Бразилии говорят на португаль- ском языке. Когда я прибыл в Белем, то думал, что люди говорят по-ис- пански. Вот каким было мое образование (смех)! По нужде я быстро подхва- тил несколько португальских слов. В действительности, я очень быстро вы- учил португальский. Но я должен был зарабатывать себе на жизнь! Я должен был что-то де- лать. И на последние деньги, остававшиеся у меня в Бахии, я решил: "Возь- му грузовик и поеду вглубь континента; увидим, что из этого получится." А я всегда мог работать своими руками, делать что-либо. На пути (выехав из Белема, я пересек так называемую Сертао, пустын- ную область Бразилии), я свалился в ужасной лихорадке. Находясь в грузовике, я просто ничего не знал; возможно, я подцепил малярию или что-то вроде этого. Но я не беспокоился, потому что пол- ностью игнорировал болезнь; мне было наплевать. Я не верил в болезнь. Но поскольку я горел в лихорадке, то водитель грузовика бросил меня в де- ревне, просто положил меня где-то, да и оставил меня там. А сам уехал. Так я и остался наедине со своей лихорадкой. Так что, это тоже было... некое другой испытание. У меня не оставалось ни гроша. Я с трудом мог связать три слова на местном языке. И я подхватил ужасную лихорадку, причину которой не знал. Но так получилось, что мимо деревни проходили какие-то плантаторы, и кто-то сказал им: "Там лежит гринго, он болен." И те плантаторы оказа- лись французами! Не знаю, может ли вы себе представить, но происходит так, что мимо крошечной заброшенной деревеньке в глубине Бразилии, про- ходят плантаторы, которые оказываются французами, и кто-то говорит им: "Там умирает гринго. Можете вы что-нибудь сделать?" Они положили меня в свой пикап и увезли прочь... У них была планта- ция какао. Я выздоравливал очень быстро, потому что просто не верил в болезнь. Нужно просто избавиться от определенных вещей, и это все. Товарницки: Плантация какао -- это страна золотых плодов! Да, очень мило, действительно. Это... Товарницки: Она желтая, не так ли? Помните цвета? Они розового цвета. Первые побеги какао розовые. Они прелестны, эти самые первые побеги. Деревья какао совсем невысоки, они скорее напомина- ют большой кустарник, если угодно. И покрыты всеми оттенками розового. Они растут в Матте -- так они называют лес. Там нет больших гор, просто маленькие холмы с лощинами и речушками -- маленькими вьющимися речками. Очень мило. И сразу же один из плантаторов спросил: "Ты умеешь ездить верхом на лошади?". "Ну конечно, я умею ездить на лошади", -- заявил я. Естествен- но, я никогда в своей жизни не садился на лошадь, но должен был... иг- рать свою роль, должен оказаться способным. Они посадили меня верхом. И все пошло чудесно. Лошадь была очень послушной, и я был готов ко всему. Они вынудили меня нестись на лошади во весь опор по Матте. Они тоже устроили мне тесты, чтобы посмотреть, как я справлюсь. В конечном счете между нами росла некая дружба. Три-четыре недели спустя они отвели меня в сторону: "Как насчет того, чтобы выращивать ка- као вместе с нами? Мы выделим тебе плантацию." И верхом на лошадях мы поскакали в очень милое место. Там был маленький риачон (маленькая реч- ка) и Матта. Там были большие холмы, леса... И два или три холма были покрыты деревьями какао. Они сказали: "Это все твое". И там был также небольшой полуразвалившийся дом -- он стоял на отшибе. Я посмотрел на все это... и представил себя "плантатором"... план- татором -- плантатором на всю жизнь, понимаете. Внезапно я увидел полную картину: "Что я вообще здесь делаю! Итак, я буду выращивать какао, набивать им мешки и взвешивать их в деревне. И буду следить за рыночной ценой (есть биржа какао), чтобы постараться продать свое какао на 50 крузейро дороже, чем неделей раньше." Я увидел себя посреди этого и подумал: "Нет, это невозможно!" На следующий день я ушел. Все было кончено. Я очень разочаровал плантаторов. И я отправился на юг, в Минас Гераес. Я должен был зарабатывать на жизнь -- у меня не было ничего. Минас Гераес находится к северу от Рио-де-Жанейро. Я стал искателем, я начал искать слюду. Я должен был зарабатывать деньги. В Бразилии есть залежи слюды, там полно таких залежей. А слюда считается довольно редким минералом. Так что я начал искать слюду для одной местной компании, которая имела свое маленькое представительство в одной из тех удаленных деревушек, куда вы можете добраться лишь на лоша- ди или на джипе. Ехать на джипе можно двумя способами. Там либо идет проливной дождь, либо крайне сухо. Когда идет дождь, дороги превращаются в сплошное месиво. А когда показывается солнце, эта грязь сразу же затвердевает и становится как рифленый металл. Так что у вас есть выбор: либо ехать на джипе очень медленно, либо нестись на су- масшедшей скорости, рискуя сломать себе шею. Было два способа передвиже- ния: верхом на лошади и на джипе. Так я искал слюду... я был в этом деле... не знаю, пять или шесть месяцев. Компания принадлежала одному американцу, американцу из Бостона. Пожилой американец, очень приятный человек, действительно, очень, очень приятный и очень состоятельный, и у него не было детей. И я ему очень понравился, потому что... я рисковал. И за что бы я ни брался, я старал- ся, как мог. Если я уж делал что-то, то должен был делать это наилучшим образом. И я разведал немало залежей слюды. (короткое молчание) Так что он решил приблизить меня к своему бизнесу, принять меня как "сына". Это было довольно заманчиво. Он позвал меня в Рио-де-Жанейро, потому что его офис находился там. У него была яхта. Он знал, что я люблю плавать. Он сказал: "Смотри, вот твоя лодка!". Так я поплыл на яхте в залив Рио-де-Жанейро. Это было чу- десно. Наконец-то я снова в лодке! И конечно же, я повстречал прелестную бразильскую девушку -- она была прекрасна. И было множество живописных островов в заливе Рио-де-Жанейро... Рио-де-Жанейро: красный остров Товарницки: Так что Вы опять попались в ловушку, из которой должны были выбраться... Точно! Дело в том, что вы сразу не понимаете, что это ловушка. Но однажды я понял это. Я поплыл на один из островов залива -- за- лив Рио-де-Жанейро действительно прекрасен. Тот остров был усеян красны- ми цветами: красные огненные деревья. На острове был старинный дом, арендованный, я думаю, одним австрийцем. Это было поистине великолепное место. Сады усеяны Греческими Венерами; комнаты обставлены антикварной мебелью... О, действительно, превосходное место, как бы райский уголок. И я был с бразильской девушкой. Но как-то вечером я взглянул на все это... Знаете, бывают в жизни такие моменты, когда ваши глаза широко открываются и остаются неподвиж- ными, застывают; и каждая мелочь вокруг вас внезапно запечатлевается. Вы не знаете, почему или как... Мои глаза застыли на том маленьком пляже, на той очень милой и пре- лестной бразильской девушке возле меня, и слюдяные залежи где-то там, и яхта ждет меня. Я сказал себе: "Но что же ты ДЕЛАЕШЬ здесь! С какой ста- ти ты это делаешь!" Я больше не мог вынести ни минуты... Я просто -- просто не мог. Тем же вечером мы вернулись в Рио. Я пошел к тому обаятельному пожилому аме- риканцу и сказал ему: "Я уезжаю." "Куда же?", -- спросил он. "В Африку", -- ответил я. Он подумал, что я совершенно спятил. Он действительно по- думал, что я сошел с ума. В течение тех месяцев, когда разведывал слюду, я скопил немного де- нег. Я пошел в Трансантлантическую Компанию и спросил: "Есть ли у вас рейсы в Африку? И куда прибывают корабли?" Мне ответили, что некоторые лайнеры, направляющиеся во Францию, делают остановку в Дакаре. "Хорошо", -- ответил я и купил билет третьего класса до... Дакара. И у меня дейс- твительно почти ничего не оставалось, хватило лишь на билет. Не знаю почему, но я оставил все... Или, скорее, внезапно я увидел ловушку. Я увидел себя пойманным в ловушку. Я подумал: "Что? Ты собира- ешься кончить свою жизнь толстым миллионером, собственником слюдяных приисков? И потом наделать маленьких бразильцев, или франко-бразильцев, которые сделают своих маленьких франко-бразильцев?" Я просто не мог вы- нести это. Товарницки: Большинство людей завидывало бы Вам! Но к чему зависть? Люди имеют ту судьбу, которую выбирают... И та, судьба, которую они выбрали, вероятно, хороша для них. Возможно, это са- мая лучшая вещь, которая может произойти с ними. Мой путь -- это не лучший путь, знаете ли; это просто МОЙ путь. Африка: теряя себя ... Прибыв в Дакар, я занялся поисками комнаты в гостиницах -- гос- тиницы были забиты до отказа, полным-полно людей. Я взял такси в поисках гостиницы. Я наблюдал, как щелкает таксометр, унося мои последние фран- ки. Наконец, я нашел гостиницу, скорее, лачугу, в пригороде Дакара. Ком- нату я должен был делить вдвоем с "кем-то". И первое, что сказал этот "кто-то", молодой человек, занимавший комнату (там были две кровати: для него и для меня), было: "Надеюсь, Вы не против делить комнату с евре- ем?". "Ну...", -- ответил я, -- "Отчего же? Евреи -- очень симпатичный народ. Все евреи, которых я встречал, были очень благородными людьми." Почему он... я не мог понять его вопроса. Я действительно был ошарашен его вопросом, знаете ли. Для меня ев- рей, негр, китаец -- это все человеческие существа. Я никогда не мог по- нять, как люди могут видеть разницу. Это было превыше меня. И тот моло- дой человек был так тронут моей совершенно естественной реакцией, что поинтересовался: "Что Вы собираетесь здесь делать?". "Ну", -- ответил я, -- "Я разбит и мне захотелось съездить в Африку. В Африке есть пустыня Сахара, и туда мне хотелось бы пойти. Мне действительно хочется в Зин- дер." Вот что я ему поведал. Он рассмеялся. "Послушай", -- предложил он, -- "мои средства огра- ничены: я продаю словари... неграм. Если хочешь, мы могли бы вместе про- давать эти словари." Предложение звучало довольно... странно. Я не мог себя представить продавцом словарей! Но, однако, почему бы и нет? Я зашел так далеко. Так мы начали ходить из деревни в деревню, от грузовика к грузови- ку... Мы путешествовали по Судану, Гвинее, Берегу Слоновой Кости, Дахо- мее, Нигеру. Мы ходили... без конца продавая словари, которые в самом деле хорошо расходились, что позволяло нам платить по счету в гостиницах и путешествовать дальше. Я прибыл в Зиндер, что было моей навязчивой идеей. Я хотел пережить "пустыню Сахару". Я хотел еще раз прикоснуться к стихии. Всю свою жизнь я находил, что можно дышать лишь в стихии, будь то это море, джунгли или... Пере- жить стихию. Я прибыл в Зиндер. Только что начался сезон дождей. Мне сообщили: "Пути дальше нет". Так что я завяз там, прямо в сердце Африки, не спо- собный осуществить свою мечту, погрузить тело и душу в пустыню Сахара и... немного ПОТЕРЯТЬ СЕБЯ. Действительно, я так хотел "потерять себя". Теряя себя... Товарницки: В то время Вы хотели соразмерить себя с пустыней? Я хотел погрузиться в нее. Я хотел погрузиться в нее и посмотреть, что произойдет... Или ис- чезнуть, если необходимо. Я проживал каждую секунду своей жизни так... как если бы был готов выбросить ее в окно. Для меня жизнь имела смысл лишь тогда, когда я мог схватить и установить в своем теле тот особый ритм, что случалось неп- редсказуемым образом, в бразильских Матта или Сертао... Внезапно, в те- чение нескольких минут устанавливался другой ритм. И это было "ТО", на- конец. Товарницки: Сначала Вы переживали это в море, затем в джунглях. Да. Товарницки: И теперь Вы ожидали получить ответ в пустыне? Да. Вот куда я собирался войти и... возможно, потерять себя, потому что уже не мог продолжать. Мне говорили: "Невозможно двигаться дальше; дорога... тропа размыта. Это же сезон дождей. Движение закрыто." Товарницки: Так что, прощай пустыня? Да. Я завяз в Зиндере. Но, тогда, оставалось нечто другое... я всегда держал при себе "Жизнь Божественную". Только эта вещь следовала за мной повсюду. Товарницки: "Жизнь Божественная", написанная... Шри Ауробиндо. Да, вот что я искал -- "божественную" жизнь. Да, я не знал, что означает "божественная", но давайте скажем... жизнь, в ко- торой можно было бы "дышать", НАСТОЯЩАЯ жизнь. Не костюм, мнящий себя философом, математиком или кормильцем семьи... Не просто кусок одежды, в котором вы все крутитесь и крутитесь, пока вас не положат в гроб; и тог- да ваша песенка спета. Я просто не мог так жить. Для меня "божественной" была та жизнь, где вы могли бы дышать. Это те моменты, когда вы настраиваетесь на нечто... одновременно столь не- объятное и столь "ваше". И все же в этом не было "я". Это как бы... вся земля пульсировала в вас; те моменты были... крайне "полные" и простые. И именно это я чувствовал в тех вспышках, здесь и там, в течение своей жизни. Вот что я искал, вот "божественная" жизнь. Товарницки: Исчезновение эго? Можно сказать и так, но я не искал философских концепций. Я искал особый способ дыхания. И, несмотря ни на что, был тот "взгляд", тот "Шри Ауробиндо" там... который смотрел на меня тем образом. Я был очень, очень опечален, когда услышал, что он "умер", как они говорят. Того взгляда больше там не было. Но "Мать" все еще была там. Она была со Шри Ауробиндо. Она была его спутницей. Я сказал себе: "В конце концов, может быть секрет там?...". Потому что я мог нарисовать картину: вы складываете одно приключение + одно приключение + одно приключение, но рано или поздно круг замыкается, и вы заканчиваете как профессиональный старатель, профессиональный плантатор, профессиональный моряк... Вы ограничиваете себя, понимаете ли. Вы замы- каете себя в чем-то. Вы просто надеваете другую одежду. Может быть, они обладали там ... ПОСТОЯННЫМ секретом? Товарницки: Там -- это где? У Шри Ауробиндо, в Пондишери. Я подумал: "Как насчет того, чтобы отправиться туда и посмотреть?" Но было и неприятие, потому что это был "ашрам". Это означало сте- ны. Но я чувствовал: "По крайней мере, там есть один человек. Это `Мать', спутница Шри Ауробиндо. Возможно, секрет все еще ждет меня там?" Поэтому на все оставшиеся деньги я купил билет на самолет и от- был... назад, в Индию... попытаться найти секрет. Но не просто мимолет- ный секрет -- ту Вещь, которая была бы ЭТИМ способом дыхания каждую ми- нуту в течение всего дня. Нечто постоянное, нечто свободное ото всех одеяний -- нечто естественное! (короткое молчание) Никто не живет естественно. Все в жизни искусственно. Все. В тот момент, когда вы обосновались в чем-то, эта вещь, неважно, что это, становится искусственной. Я должен был найти... то состояние, где вы живете без искусственных приспособлений, где нечто в вас просто ПУЛЬСИРУЕТ, просто издает челове- ческий "звук". И поэтому вы переживаете все великолепие, чем вы являе- тесь. Поэтому я вернулся в Индию. Мне было тридцать. И это... другое приключение. Но радикальное. Не приключение, кото- рое совершает полный круг и делает вас узником. Это было действительно... ЭТО Приключение. То, которое не ограничи- вает вас. Товарницки: То, в котором Вы находитесь и сегодня? О, да! Да, конечно же... Это единственно... возможный способ дыхания.  * День Третий. КОНЕЦ ЙОГИ *  Вторая поездка в Индию: ашрам, взгляд Матери Товарницки: Вы теперь опять готовы странствовать по дорогам. Никто точно не знает, что происходит вокруг Вас, в Вас -- все же та же самая проблема, на самом деле. Поэтому давайте начнем наш первый разговор об Индии, куда Вы вернулись после поездки в Египет. Сатпрем: Нет, поездка в Египет состоялась многими годами раньше, когда я в первый раз прибыл в Индию. Теперь же я направлялся прямо в Пондишери. Я действительно находился в смятении. Меня отпугивал ашрам... я знал это -- я прошел через множество приключений и думал: "Хорошо, теперь это...". Увидеть Мать (Мать была спутницей Шри Ауробиндо), пойти в тот ашрам -- я чувствовал, что нельзя себе позволить кое-как подойти к этому приключению. И если это приключе- ние не удастся, то это будет означать нескончаемый круг тупикувых прик- лючений. Нечто... нечто должно было произойти. (короткое молчание) Но Мать... я видел ее вместе со Шри Ауробиндо, прежде чем проделать свой полный круг. И у нее был... у нее был несколько иной взгляд, чем у Шри Ауробиндо. Немного другой взгляд. В действительности, то, что потрясло меня, когда я увидел Мать, был ее взгляд... Казалось, что лишь впервые кто-то взглянул на меня с лю- бовью. Это был взгляд, который... глубоко проникает в ваше сердце и как бы прорывает нечто там, заставляя открыться -- довольно ошеломляющее пере- живание, и немного... пугающее, вы знаете. Я косился на нее. Но никто и никогда не смотрел на меня подобным образом. Никто не показывал мне такой любви. Я встретил... прежде всего, была моя собственная мама, которая очень любила меня. Чудесная -- замечательная -- женщина, поистине моя мать, и не просто по паспорту или свидетельству о рождении. Но во всех взглядах, которые только встречал, я всегда наталкивался на что-то, что пыталось "взять" или ОЖИДАЛО что-то от тебя. Но здесь, с Матерью, все было очень странно. Было, главным образом, что-то вроде "мощи" любви. И вы чувствовали, что эта любовь не стремится взять что-либо, а просто глубоко, глубоко, глубоко погружается в вас, подобно... МЕЧУ, как бы стремясь ПРИКОСНУТЬСЯ к корням вашего существа. Это взгляд очень потряс меня. Это не как со Шри Ауробиндо. Шри Ауробиндо смотрел на вас... и вы ощущали неимоверность, бесконечность. Вы чувствовали себя так, как если бы растворялись там, переносясь сквозь века и тысячелетия, и взгляд тот был мягким, это было подобно гигантскому снежному заносу. И вы теряли себя там, это было... О, не было больше слов; все было кончено, и вы чувствовали себя так... так удобно! Вы чувствовали себя как бы дома, в той стране, которую вы всегда знали. Но с Матерью было... было совершенно необычно -- это был меч. Но меч, наполненный любовью. Это не было путешествием в бесконечность; ее взгляд устремлялся прямо вниз, в материю, в "сердце" (для меня, по край- ней мере). Это было очень, очень ошеломительно, очаровательно, и... это был настоящий вопрос для меня. Потому что была неоспоримая истина того взгляда -- он проникал слишком глубоко. И, в действительности, я вернул- ся ИЗ-ЗА того взгляда. Я хотел понять. Этот меч она направляла в ваше самое сокровенное существо -- я хотел знать, куда именно он входил. Если он вообще куда-то входил! И я был готов отправиться туда. Вот что инте- ресовало меня. Поэтому я прибыл в Пондишери. Мне было тридцать. И я действительно чувствовал себя немного "не в своей тарелке". Я боялся того ашрама. Помню, как я гулял по берегу моря. Там были катамараны, вытащенные на сушу, и я пристроился за одним из них, чтобы выкурить свою сигарету. Я подумал: "Ну, мой дорогой, это твоя последняя сигарета. Выкуришь и пойдешь в ашрам." (смех) Я не чувствовал себя непринужденно в этой... ситуации. Но все так и было. Вечером я пошел на Плэйграунд ашрама, где собирались все ученики. И Мать тоже обычно приходила туда. В этом ашраме они делали массу физических упражнений. Я немного по- наблюдал, как ученики строятся в шеренги и колонны и делают свои упраж- нения. Меня охватил ужас. "Уеду отсюда первым же поездом", -- сказал я себе, -- "Прочь отсюда! Не могу это принять. Не могу оставаться здесь!" Но... я очень упрямый. Я же бретонец. Я сказал себе: "Потерпи пару лет. Ты же не собираешься удирать при первой же трудности." Поэтому я остался. Но, должен сказать, я боролся ГОДАМИ -- ГОДАМИ. И только Мать мог- ла... удержать меня там. Потому что это было так противно моей натуре -- мир ашрама был так противен всему моему ощущению свободы, открытости мо- ря, необъятности... Только Мать могла удержать меня и заставить меня по- нять. Заставить понять нечто иное. Но я боролся с ней. Действительно -- не могу назвать это никак ина- че -- я боролся в течение... одного, двух, трех лет. На самом деле я бо- ролся почти шесть лет. И я покидал ашрам. И возвращался. И снова покидал. (короткое молчание) Но однажды я решил: "Все. Теперь уж точно ухожу. НЕ МОГУ больше здесь оставаться. Не могу принять это." Не могу принять это из-за моей обусловленности... Можете вы представить себе Пондишери, маленький коло- ниальный городок с эстрадной площадкой, сипаями и всем прочим? Весь это мир был просто ужасен для меня. Это было так противно моему способу ды- хания. Поэтому однажды я решил: "Не могу оставаться здесь. Не могу больше это переносить. Я ухожу." Я встретил саньясина. И сказал себе: "Присоединюсь-ка я к саньяси- ну." Товарницки: Кто такой саньясин? Саньясин -- это вроде монаха. "Монах" -- это просто слово, вы пони- маете. Это не имеет отношения ни к какой религии. Есть люди, которые сожгли все,отказались от всего -- которые проводят тотальную революцию, так сказать. То есть, они отрекаются от ВСЕГО. И бродят по дорогам как нищие. Поэтому я подумал: "Хорошо, может быть, это окончательное... прик- лючение?" Сжечь все, дойти до конца -- я имею в виду, до конца КОНЦА! Я должен найти, что внутри этой человеческой плоти. Вот что это было. Вот что направляло меня. Это не имело ничего об- щего с философией или литературой. Это была глубокая потребность моего существа -- потребность знать, кто был тот человек, в котором я расхажи- ваю, столь неуклюже, на двух ногах. Поэтому я ушел. Я пошел на Цейлон, чтобы присоединиться к тому саньясину. И так началось очень странное приключение, которое было очень поу- чительным для меня, "негативным" образом. Цейлон: храм, божественная музыка Поэтому я отправился на Цейлон, на юг Цейлона. Он был в храме. Он жил там, как нищий, в храме. Я прибыл туда. Я нацепил набедренную повязку (которая называется дхоти, она скроена из белой ткани), соединявшуюся замком вокруг моей шеи. И затем... я спал в храме, на плитах, потому что это единственное место, где вы могли спать. Я ел все то, что обычно подают саньясинам. Я делал все, чтобы не отличаться от остальных, и поэтому намазал свой лоб белой золой. И я жил там... Жить в том храме на южной оконечности Цейлона было для меня вро- де... другого катаклизма, как в джунглях, как... Внезапно я был выброшен в СТОЛЬ другой мир, так отличающийся и все же -- не могу сказать, что я нашел или чувствовал там, но внезапно я оказался посреди другого катак- лизма. У меня нет слов для этого. То есть: это всегда, всегда подобно тому, как спадают одежды. Спа- дают одежды, и вы внезапно обнаруживаете себя совершенно ГОЛЫМ, брошен- ным во что-то другое. Среди гонгов, ритуалов; вы спите на плитах храма, просите милостыню... я был в совершенно "эксцентричном" мире, вне всяко- го "центра", который бы я знал. Брошенный... в нечто очень странное. Конечно, почти сразу же я заболел, потому что пил воду из реки. В качестве милостыни нам подавали рис -- рис, напичканный разными специями (они называют это чилис), от которых жгло мой желудок. Вскоре я оказался в довольно плохой физической форме. Но затем, в одну из первых ночей... Вы понимаете, я был настолько "вне центра". У меня не было больше центра. И в довершении всего боль- ной, как бы в "конце" некоторой жизни. Так что, однажды ночью, в храме, я имел переживание -- возможно, самое фантастическое переживание в своей жизни. Во сне я слышал... божественную музыку. Музыка... не могу ска- зать. НИЧТО, НИКАКАЯ человеческая музыка не может сравниться с ней. Это подобно "звуку", которым звучит мир -- вселенная. С гармонией величест- венной красоты. Не знаю, что такое "божественное", но то было "божест- венным". Бетховен -- я любил Бетховена (единственной вещью, которая зат- рагивала меня в западном мире, была музыка), но даже наиболее величест- венные бетховенские квартеты были ничто по сравнению с тем... РАЗМАХОМ звучания, как если бы вся ВСЕЛЕННАЯ была... звенящей, звучащей -- была музыкой. Это было совершенно неодолимое переживание. Когда я проснулся, то сидел, не знаю, два или три часа, обхватив голову руками, повторяя: "Это невозможно! Это не возможно! Это невозможно. Что произошло?..." Я как бы стал сумасшедшим, услышав ту... ту Красоту. Ту чудесную Красоту. Я был как сумасшедший. Я все повторял и повторял: "Это невозможно. Это невоз- можно. Это невозможно." Это была такая... божественная Красота -- это было Божественное. Не знаю, с чем я соприкоснулся той ночью. Вероятно, я настолько ПОРВАЛ со свои обычным миром, что, должно быть, вступил в контакт с не- кой сферой... сферой... другой сферой, вы знаете. Саньясин Так я последовал за тем саньясином. Мы пошли назад, на север, через Цейлон. И мы вернулись в Индию. И однажды он сказал: "Приготовься стать саньясином." В то утро мы были у реки. Он сказал: "сними одежду." Я вошел в реку. Он сказал: "Окунись". Я окунулся в реке. Затем он сказал: "Зачерпни рукою немного воды." Я набрал воды в ладонь правой руки, несколько капель. Он сказал: "Сейчас исполним несколько ритуалов, посл