мбрамктуланчирить, как это принято, ему осталась только официальная церемония и после этого - несколько мелких формальностей. Эрум уверил его, что все это очень просто, но Джексон подозревал, что так или иначе, а трудности у него будут. Поэтому-то он и уделил подготовке целых три дня. Он усердно работал, чтобы в совершенстве овладеть двадцатью девятью потенциаторами-исключениями в их наиболее употребимых положениях и безошибочно определять, какой потенциирующий эффект они оказывают в каждом из этих случаев. К концу работы он устал как собака, а его показатель раздражимости поднялся до 97,3620 по Графхаймеру. Беспристрастный наблюдатель мог бы заметить зловещий блеск в его серо-голубых глазах. Он был сыт по горло. Его мутило от языка хон и от всего наянского. Джексон испытывал головокружительное ощущение: чем больше он учил, тем меньше знал. В этом было что-то совершенно ненормальное. - Хорошо, - сказал Джексон сам себе и всей Вселенной. - Я выучил наянский язык, я выучил множество совершенно необъяснимых исключений, и вдобавок к тому я выучил ряд дополнительных, еще более противоречивых исключений из исключений. Джексон помолчал и очень тихо добавил: - Я выучил исключительное количество исключений. В самом деле, если посмотреть со стороны, то можно подумать, что в этом языке нет ничего, кроме исключений. Но это, - продолжал он, - совершенно невозможно, немыслимо и неприемлемо. Язык по воле божьей и по самой сути своей систематичен, а это означает, что в нем должны быть какие-то правила. Только тогда люди смогут понимать друг друга. В том-то и смысл языка, таким он и должен быть. И если кто-нибудь думает, что можно дурачиться с языком при Фреде К.Джексоне... Тут Джексон замолчал и вытащил из кобуры бластер. Он проверил заряд, снял оружие с предохранителя и снова спрятал его. - Не советую больше пороть галиматью при старине Джексоне, - пробормотал старина Джексон, - потому что у первого же мерзкого и лживого инопланетянина, который попробует сделать это, будет трехдюймовая дырка во лбу. С этими словами Джексон пошагал назад в город. Голова у него шла кругом, но он был полон решимости. Его делом было отобрать планету у ее обитателей - причем законно, а для этого он должен понимать их язык. Вот почему так или иначе он добьется ясности. Или кого-нибудь прикончит. Одно из двух. Что именно, сейчас ему было все равно. Эрум ждал его в своем кабинете. С ним были мэр, председатель совета города, глава округа, два ольдермена и член правления бюджетной палаты. Все они улыбались - вежливо, хотя и несколько нервно. На буфете были выставлены крепкие напитки. В комнате царила атмосфера товарищества поневоле. В целом все это выглядело так, как будто в лице Джексона они приветствовали нового высокоуважаемого владельца собственности, украшение Факки. С инопланетянами такое иногда бывало: они делали хорошую мину при плохой игре, стараясь снискать милость землян, раз уж их победа была неизбежной. - Ман, - сказал Эрум, радостно пожимая ему руку. - И тебе того же, крошка, - ответил Джексон. Он понятия не имел, что означает это слово. Это его и не волновало. У него был большой выбор других наянских слов, и он был полон решимости довести дело до конца. - Ман! - сказал мэр. - Спасибо, папаша, - ответил Джексон. - Ман! - заявили другие чиновники. - Очень рад, ребята, что вы к этому так относитесь, - сказал Джексон. Он повернулся к Эруму. - Вот что, давай-ка закончим с этим делом, ладно? - Ман-ман-ман, - ответил Эрум. - Ман, ман-ман. Несколько секунд Джексон с изумлением смотрел на него. Потом он спросил, сдержанно и тихо: - Эрум, малыш, что именно ты пытаешься мне сказать? - Ман, ман, ман, - твердо заявил Эрум. - Ман, ман ман ман. Ман ман. - Он помолчал и несколько нервно спросил мэра: - Ман, ман? - Ман... ман ман, - решительно ответил мэр, и другие чиновники закивали. Все они повернулись к Джексону. - Ман, ман-ман? - с дрожью в голосе, но с достоинством спросил его Эрум. Джексон потерял дар речи. Его лицо побагровело от гнева, а на шее начала биться большая голубая жилка. Он заставил себя говорить медленно и спокойно, но в его голосе слышалась бесконечная угроза. - Грязная захудалая деревенщина, - сказал он, - что это, паршивцы, вы себе позволяете? - Ман-ман? - спросил у Эрума мэр. - Ман-ман, ман-ман-ман, - быстро ответил Эрум, делая жест непонимания. - Лучше говорите внятно, - сказал Джексон. Голос его все еще был тихим, но вена на шее вздулась, как пожарный шланг под давлением. - Ман! - быстро сказал один из ольдерменов главе округа. - Ман ман-ман ман? - жалобно ответил глава округа, и на последнем слове его голос сорвался. - Так не хотите нормально разговаривать, да? - Ман! Ман-ман! - закричал мэр, и его лицо от страха стало мертвенно-бледным. Остальные обернулись и тоже увидели, что Джексон вытащил бластер и прицелился в грудь Эрума. - Кончайте ваши фокусы! - скомандовал Джексон. Вена на шее, казалось, душила его, как удав. - Ман-ман-ман! - взмолился Эрум, падая на колени. - Ман-ман-ман! - пронзительно вскричал мэр и, закатив глаза, упал в обморок. - Вот сейчас ты у меня получишь, - сказал Эруму Джексон. Его палец на спусковом курке побелел. У Эрума стучали зубы, но ему удалось сдавленно прохрипеть: "Ман-ман-ман?" Лотом его нервы сдали, и он стал ждать смерти с отвисшей челюстью и остекленевшим взором. Курок сдвинулся с места, но внезапно Джексон отпустил палец и засунул бластер назад в кобуру. - Ман, ман! - сумел выговорить Эрум. - Заткнись! - оборвал его Джексон. Он отступил назад и свирепо посмотрел на съежившихся наянских чиновников. Ах, как бы ему хотелось всех их уничтожить! Но этого он сделать не мог. Джексону пришлось в конце концов признать неприемлемую для него действительность. Его мозг полиглота проанализировал то, что услышало его непогрешимое ухо лингвиста. В смятении он понял, что наянцы не разыгрывают его. Это был настоящий язык, а не бессмыслица. Сейчас этот язык состоял из единственного слова "ман". Оно могло иметь самые различные значения, в зависимости от высоты тона и порядка слов, от их количества, от ударения, ритма и вида повтора, а также от сопровождающих жестов и выражения лица. Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного-единственного слова! Джексон не хотел верить этому, но он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в том, о чем ему говорили его собственные чувства и опыт. Конечно, он мог выучить этот язык. Но во что он превратится к тому времени? Джексон устало вздохнул и потер лицо. То, что случилось, было в некотором смысле неизбежным: ведь изменяются все языки. Но на Земле и на нескольких десятках миров, с которыми она установила контакты, этот процесс был относительно медленным. На планете На это происходило быстрее. Намного быстрее. Язык хон менялся, как на Земле меняются моды, только еще быстрее. Он был так же изменчив, как цены, как погода. Он менялся бесконечно и беспрестанно, в соответствии с неведомыми правилами и незримыми принципами. Он менял свою форму, как меняет свои очертания снежная лавина. Рядом с ним английский язык казался неподвижным ледником. Язык планеты На был точным, невероятным подобием реки Гераклита. "Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, - сказал Гераклит, - ведь в ней вечно текут другие воды". Эти простые слова Гераклита как нельзя более точно определяли сущность языка планеты На. Это было плохо. Но еще хуже было то, что наблюдатель вроде Джексона не мог даже надеяться зафиксировать или выделить хотя бы одно звено из динамично движущейся цепи терминов, составляющих этот язык. Ведь подобная попытка наблюдателя сама по себе была бы достаточно грубым вмешательством в систему языка; она могла изменить эту систему и разрушить ее связи, тем самым вызывая в языке непредвиденные перемены. Вот почему, если из системы терминов выделить один, нарушатся их связи, и тогда само значение термина, согласно определению, будет ложным. Сам факт подобных изменений делал недоступным как наблюдение за языком, так и выявление его закономерностей. Все попытки овладеть языком планеты На разбивались об его неопределимость. И Джексон понял, что воды реки Гераклита прямиком несут его в омут "индетерминизма" Гейзенберга. Он был поражен, потрясен и смотрел на чиновников с чувством, похожим на благоговение. - Вам это удалось, ребята, - сказал он им. - Вы побили систему. Старушка Земля и не заметила бы, как проглотила вас, и тут уж вы ничего бы не смогли поделать. Но у нас люди большие законники, а наш закон гласит, что любую сделку можно заключить только при одном условии: при уже налаженном общении. - Ман? - вежливо спросил Эрум. - Так что я думаю, друзья, это значит, что я оставлю вас в покое, - сказал Джексон. - По крайней мере, до тех пор, пока не отменят этот закон. Но, черт возьми, ведь передышка - это лучшее, чего только можно желать, не так ли? - Ман ман, - нерешительно проговорил мэр. - Ну, я пошел, - сказал Джексон. - Я за честную игру... Но если я когда-нибудь узнаю, что вы, наянцы, разыгрывали комедию... Он не договорил. Не сказав больше ни слова, он повернулся и пошел к своей ракете. Через полчаса корабль стартовал, а еще через пятнадцать минут лег на курс. В кабинете Эрума чиновники наблюдали за кораблем Джексона, который сверкал, как комета, в темном вечернем небе. Он превратился в крошечную точку и пропал в необъятном космосе. Некоторое время чиновники молчали; потом они повернулись и посмотрели друг на друга. Внезапно ни с того ни с сего они разразились смехом. Они хохотали все сильнее и сильнее, схватившись за бока, а по их щекам текли слезы. Первым с истерией справился мэр. Взяв себя в руки, он сказал: - Ман, ман, ман-ман. Эта мысль мгновенно отрезвила остальных. Веселье стихло. С тревогой созерцали они далекое враждебное небо, и перед их глазами проходили события последних дней. Наконец молодой Эрум спросил: - Ман-ман? Ман-ман? Несколько чиновников улыбнулись его наивности. И все же никто не смог ответить на этот простой, но жизненно важный вопрос. В самом деле, почему? Отважился ли кто-нибудь хотя бы предположить ответ? Эта неопределенность не только не проливала света на прошлое, но и ставила под сомнение будущее. И если нельзя было дать правильного ответа на этот вопрос, то не иметь вообще никакого ответа было невыносимо. Молчание затянулось, и губы молодого Эрума скривились в не по возрасту циничной усмешке. Он довольно грубо заявил: - Ман! Ман-ман! Ман? Его оскорбительные слова были продиктованы всего лишь поспешной жестокостью молодости; но такое заявление нельзя было оставить без внимания. И почтенный первый ольдермен выступил вперед, чтобы попробовать дать ответ. - Ман ман, ман-ман, - сказал старик с обезоруживающей простотой. - Ман ман ман-ман? Ман ман-ман-ман. Ман ман ман; ман ман. Ман, ман ман ман-ман ман ман. Ман-ман? Ман ман ман ман! Вера, прозвучавшая в этих словах, тронула Эрума до глубины души. Его глаза неожиданно наполнились слезами. Позабыв об условностях, он поднял лицо к небу, сжал руку в кулак и прокричал: - Ман! Ман! Ман-ман! Невозмутимо улыбаясь, старик ольдермен тихо прошептал: - Ман-ман-ман, ман, ман-ман. Как ни странно, эти слова и были правильным ответом на вопрос Эрума. Но эта удивительная правда была такой страшной, что, пожалуй, даже к лучшему, что, кроме них, никто ничего не слышал.