агитатор, работая кулаком, выбрасывал отрывистые фразы: - ...не отдадим белой сволочи первого города республики!.. Прихвостни мирового капитализма рассчитывают на наш голод, на затруднения с углем и металлами... Они просчитаются, товарищи... Ответим на их бешеные вылазки сплочением наших рядов... Вырвем хлеб у кулака!.. Паркетами буржуазных особняков будем топить фабричные котлы, переплавим на штыки решетки дворцов... С большевистской беспощадностью раздавим заговоры... Каленым железом отбросим от Петрограда кровавую свору белогвардейских собак... Товарищи, каждый удар лопатой - удар по гнусным замыслам контрреволюции. Его не все слушали, - иные равнодушно продолжали копать, иные, опершись о лопату или держась обеими руками за поясницу, глядели в землю; на лицах - отвращение и страдание. Сухонькая старушка, остановившаяся около Бистрема, сказала, точно ткнула шилом: - Сами себе могилу копают... Бистрем шел по Невскому к Октябрьскому вокзалу. Все то же, мало ему понятное двойственное впечатление... На перекрестках улиц - окопы, блиндажи, орудия, штыки часовых. На простреленных окнах магазинов и заколоченных дверях - кричащие угловатые плакаты о борьбе, о борьбе... Подскакивая по выбитым торцам в седле мотоциклета, проносится суровый усач, весь в коже. А вереницы прохожих бредут посреди улицы медленно и рассеянно, как во сне. У каждого за спиной - меток, жестянка, кошелка. Стоят очереди. У выходящих из распределительного пункта - в руках лавровый лист и селедка. По трамвайному пути ползет платформа с бревнами и досками. За платформой движется длинная очередь. Подъезды иных домов оживлены, - люди входят и выходят. Бистрем читает надписи: "Народный университет"... "Академия искусств"... "Высшая школа хореографии"... "Музыкальная академия"... "Студия народной драмы"... По-видимому, - так представляется ему, - весь этот бредущий по Невскому народ занят искусствами и наукой... Но вот - музыка, сверкающие трубы: "Интернационал"... Прохожие сердито оборачиваются. Плывет шелковое пурпуровое знамя и за ним - по-особому, в полшага - неторопливо шагает отряд человек в пятьсот. По одежде - рабочие, молодые, худые, возбужденно решительные лица. Винтовки, вещевые метки. Посреди отряда лозунг: "Опрокинем деникинские банды в Черное море"... Походная кухня, десяток молоденьких девушек в солдатских шинелях с красным крестом на рукаве, повозки с пулеметами, с поклажей. Прошли, и снова прохожие, как во сне. Лошадиные ребра на мостовой у Гостиного двора. Расстрелянный фасад и рыжие колонны Аничкова дворца. Бронзовые кони на мосту. На углу Литейного - опять трудовая повинность буржуазии. Снова - конская падаль. Ямы провалившейся мостовой. Площадь Восстания перед вокзалом запружена ручными тележками. С криками и руганью проходит военный обоз. Отряды рабочих дожидаются посадки. По всему белесому облупленному фасаду Северной гостиницы - наискось - истрепанная непогодой кумачовая полоса: "Все, как один, на борьбу за власть Советов, за Социализм"... Посреди площади, вокруг забрызганного грязью и лохматого от обрывков плакатов дощатого куба, прикрывающего чудовищную громаду бронзового императора, сидят и полеживают мужики, деревенские бабы. Посматривают на суету площади, на умственные надписи, на тысячи заманчивых окон многоэтажных домов. Пришли ли эти люди для торга, или как разведчики приглядеться, не пора ли окружать обозами город, пожравший в книжном безумии царя, и господ, и купцов и теперь свирепо отталкивающий мешок с хлебом, куль картошки, телячью тушку из рук "кормильца-мужичка"? Дело ясное, - торопиться некуда, чему созреть - созреет, само упадет в руки... А покуда за стакан мучки, за шапку картишки мешочники привозили домой граммофоны, зеркала, двуспальные кровати, всякие барские пустяки... Деревенские кулаки ждали этого часа долго, и желали теперь многого. Один из мужиков, плечистый, черноволосокудрявый, с припухшим красным лицом, окликнул Бистрема: - Гражданин!.. (Бойко вскочил и пальцем зацепил за часовую цепочку на пиджаке Бистрема.) Почем? - Я не продаю. - А то хозяйка кое-что на дорогу мне завернула, уступил бы... Из-под мышки взял сверток в тряпице, сокрушаясь о явной потере, осторожно развернул, - четверть краюхи хорошего хлеба, два каленых яйца, луковица. - Чапоцка мне и не нужна, так-то уж говорить, да вижу - добрый человек, отчего не выручить... На, получай все, бог с тобой... Голодной слюной наполнился рот у Бистрема, в голове помутилось от тошноты. Отстегнул цепочку. Взял хлеб, яйца, луковицу... - Постой, а может, часы продашь?.. Тута у меня (понизив голос) на одной квартире поросенок полугодовалый... Не отвечая, Бистрем пошел прочь. Мужик - за ним. Уговаривая, схватил за плечо. Бистрем - с гневом: - Послушайте, вы пользуетесь моим голодом, вы дурной человек, вы спекулянт... 39 В часы досуга главнокомандующий белой северо-западной армии, наступавшей на Петроград, генерал Юденич для упразднения читал своей жене вслух по-французски. Читал он не слишком бойко - всего полгода назад взялся за изучение языков. Читал обычно, сидя у окна (в серой тужурке и ночных туфлях), держа на отлете перед строгими глазами желтенький томик "Клодина в Париже". Генеральша за ширмой разогревала на керосинке тушеную капусту. Супруги Юденич были не скупы, но мудры, - они трезво сознавали, что их жизнь в Ревеле - не жизнь, но случайный этап, что политика и война превратны, и умный, желая стать хозяином превратностей, должен терпеливо подкопить нешатающиеся от всяких революций ценности, доллары, золото. Генерал, запинаясь, строго читал: - "Фиалковые глаза Клодины смеялись, и крошечные розовые соски на двух прелестных выпуклостях, просвечивающих под ароматным батистом сорочки..." За ширмой генеральша перебила: - Совсем не так... Грудь, женская грудь, будет не "сан", а "эс!" - "и", - "эн", причем "и" почти не слышно, - "с'н"... Тебя не поймет ни одна француженка... В голосе генеральши послышалось раздражение. Генерал повторил вполголоса: - Грудь - "с'н", грудь - "с'н"... - Затем вздохнул, как человек, взобравшийся на холм. В дверь постучали. Вошел свежий, улыбающийся, в английском ловком френче, адъютант - барон фон Мекк. - Ваше высокопревосходительство, из Стокгольма - миссия полковника Магомета бек Хаджет Лаше... Он хотел бы... - А! Знаю - Лаше... - Может быть, вы изволите принять запросто?.. - А? Да, да... Только, голубчик, дайте-ка мне из-за ширмы штиблеты... Генерал закрыл томик "Клодина в Париже", не спеша натянул старые, еще петербургской постройки, зеркально вычищенные башмаки на резинках и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Фон Мекк ввел полковника Хаджет Лаше. Генерал полуофициально предложил ему занять место на голубого шелка диванчике. Сам опустился коротким туловищем в кресло, - плечи поднялись, небольшая голова с волосами ежиком ушла в плечи, и огромные подусники величественно легли на широкие без звездочек погоны с зигзагами. - Чем могу служить, полковник? - Ваше высокопревосходительство, я говорю от имени Лиги спасения России... - Знаю, наслышан, весьма одобряю вашу патриотическую деятельность, голубчик... - Ваше высокопревосходительство, когда вы рассчитываете взять Петроград? Седоватые подусники сдержанной усмешкой шевельнулись по золотым погонам. Касаясь пальцами пальцев, опустив покачивающуюся голову, Юденич ответил: - Когда поможет бог, полковник, когда поможет бог... - Ваше высокопревосходительство, Лига берет на себя смелость поставить вас в известность, что огромное количество национальных ценностей может бесследно ускользнуть от вас... Большевики лихорадочно перевозят из Петрограда на территорию Швеции, как нейтральной страны, валюту, золото, камни... По нашим сведениям, на трех частных квартирах в Стокгольме спрятано ими свыше полумиллиарда... Подусники замерли, генерал, казалось, перестал дышать. Затем голова его начала подниматься, и немигающие глаза, как два зенитных орудия, уперлись в полковника Лаше: - Потрудитесь объяснить подробнее... Хаджет Лаше рассказал о деятельности Лиги, подчеркнул участие шведской гвардии и представил обширный список добровольцев, вступивших в Лигу (это был лист, заполненный в Берлине в гостинице "Адлон"). Генерал нашел в списке много знакомых имен, немало боевых товарищей, - иных он считал давно погибшими от руки большевиков. Читая, засопел. Хаджет Лаше подробно перечислил сокровища царской короны. Когда он упомянул о шапке Мономаха, генерал тяжело поднялся с кресла и в волнении отошел к окошку, - короткие пальцы его за спиной сжимались и разжимались... - Ваше высокопревосходительство, я своими ушами слышал в Стокгольме, в ресторане: большевистский курьер Леви Левицкий в нетрезвом состоянии публично похвалялся другому большевику, Ардашеву, что будто бы примерял на себя шапку Мономаха и садился на кресло с державой и скипетром... Российская реликвия на еврейской голове!.. Юденич поднял, опустил плечи. - Прекрасно-с... Они заплатят... (Пальцы заработали за спиной.) Жестоко заплатят... - Чтобы спасти эти священные ценности, нам нужно, по скромному подсчету, - на слежку, наем помещений, автомобили, покупку оружия - двадцать пять тысяч крон... Лига ходатайствует, чтобы вы вместе с этими суммами прикомандировали к нам доверенное лицо для наблюдения. Генерал вернулся в кресло, жирный лоб его прорезывала морщина. - Я должен подумать... Дело весьма щекотливое... В европейской столице расправляться своими средствами!.. Гм... Мы-то знаем, у кого берем и что берем, но щепетильные европейцы!.. Люди вы горячие, батенька, ухлопаете там парочку еврейчиков... Да еще двадцать пять тысяч... Гм... Генерал с той минуты, когда было упомянуто о двадцати пяти тысячах крон, начал поглядывать на ширмы, где шипело и пахло сальцем. Лаше, проведя ладонью по лбу, сказал с мягкой задушевностью: - До взятия Петрограда остается - три, ну - два месяца... Но пока я не вижу других путей поддержать ваши бумажные деньги, ваше высокопревосходительство... Генерал отвлекся от ширмы, насторожился: - Не улавливаю связи. - Вы помните провокационную заметку об английском обеспечении ваших денег, печатающихся в Гельсингфорсе? Она исходила от компании - Леви Левицкий, Ардашев, Бистрем. Одного из них Лига ликвидировала... За последние дни нам стало известно, - и это одна из причин моего приезда в Ревель, - что английский государственный банк не сегодня-завтра опубликует опровержение... Ваше высокопревосходительство, сам господь бог не спасет вас от инфляции, от катастрофы с кредитами и так далее... - Мои деньги, господин полковник Лаше, обеспечены всем достоянием государства Российского... Но тут полковник Магомет бек Хаджет Лаше не то чтобы подмигнул как-нибудь неприлично, - жирноносое лицо его осталось невозмутимым, - изменился лишь цвет глаз, они будто просветились веселой иронией. - Перед отъездом я беседовал с небезызвестным биржевым деятелем Дмитрием Рубинштейном. Он откровенно высказался, что готовится к большой игре, но не решил еще - валить ли ему финскую марку и поднимать рубль вашего превосходительства, или поднимать финскую марку и валить рубль вашего высокопревосходительства... - Ах, вот как! (Генерал беспокойно потерся спиной о спинку кресла.) На чем же Рубинштейн основывает недоверие к моему рублю? - Не к вашему рублю, но к российскому рублю... Европейская биржа рассматривает Россию как банкрота на долгий период времени... Проблема русского банкротства - мировая проблема. Русские долги, задолженность по внешним займам, разрушение промышленности, транспорта, шахт, нефтяных вышек, сельского хозяйства - это колоссальнейший пассив. Рубинштейн исчисляет его миллиардов в сто золотых рублей. (Генерал крякнул.) В активе только - будущая твердая власть. Под нее союзники могут дать денег на возрождение русской промышленности и сельского хозяйства. А могут и не дать... Но покуда русский рубль - пусть на острие победоносного белого штыка - стоит не дороже бутылочной этикетки... - Так, так, - сказал Юденич. - Ага, вот как! А если я как следует умиротворю Петроград? - Это уже много... Но, ваше высокопревосходительство, деньги нужны сейчас... Я просил Рубинштейна обождать несколько дней... Если я скажу ему, что в ваших руках будет на полмиллиарда валютных ценностей, разумеется, он не станет колебаться в выборе между рублем и финской маркой... Генерал все еще не решался. Больше всего его напугал Митька Рубинштейн. Но двадцать пять тысяч крон тоже было не легко оторвать. Он сказал, что хочет посоветоваться с начальником снабжения генералом Яновым, и попросил Лаше оттянуть вопрос о деньгах до завтра. Хаджет Лаше решил не утруждать главнокомандующего остальными чрезвычайными вопросами и с полным составом миссии (в Ревель он приехал с Левантом, Вольдемаром Ларсеном - датским коммерсантом и одним из четырех шведских офицеров - членов Лиги) явился к правой руке генерала Юденича - генералу Янову. Генерал Янов был "с мухой" после обеда и повышенно встретил гостей. Денщик "соорудил" кофе с коньячком. Сели вокруг преддиванного стола. От генерала веяло здоровьем и оптимизмом, - закрученные усы, раздвоенная бородка, подвижные брови на низеньком лбу, расстегнутая гимнастерка с мягкими генерал-майорскими погонами и короткие крепкие ляжки ерника... Он сразу "овладел настроением". Предложил чудные папиросы: - Табак настоящий - довоенный Месаксуди... Один тип ухитрился вывезти из Петрограда полвагона этого табаку и загнал его к нам во время наступления... Гений, честное слово!.. Вот это (хлопнул по валяющейся на плюшевом диване папке с бумагами) одни его проекты... Тут и колбаса для Петрограда, дрова, и картошка, и полсотни американских аэропланов. Как он умудряется ставить такие цены - на тридцать процентов дешевле, поражаюсь... Уверяет, что из чистого патриотизма, честное слово... Хаджет Лаше высказал, что действительно патриотов гораздо больше, чем это кажется, по той причине, что истинный патриот не шумит и не кричит, но делает свое скромное и незаметное дело. - Пусть при этом что-то положит в карман, малую крупицу, - нужен же какой-то материальный "стимул", кроме голой идеи. Правда? - Стимул! Совершенно верно, полковник... - Мы тоже люди, ваше превосходительство... - Совершенно верно, полковник... Чисто одетый денщик, работая под придурковатого, принес кофе, раскупорил коньяк. Генерал Янов пробасил, указывая на его припомаженный чуб, вздернутый нос, часто мигающие русые ресницы: - Вот - рожа расейская, решетом не покроешь, а поговорите с ним. Ну-ка, Вдовченко... При покойном государе-императоре хорошо жилось тебе? Вдовченко - руки по швам, нос кверху - рявкнул: - Так точно, ваше превосходительство. - А почему? Объясни толково. - Так что - страх имел, ваше превосходительство. - Молодец... Ну, а скажи ты, милостью революции освобожденный народ, что ты сделаешь в первую голову, когда с оружием в руках пойдешь в Петроград? - Не могу знать, ваше превосходительство... - Отвечай, болван... - Так что - стану колоть и рубить большевиков, жидов, кадетов и всех антилихентов... Генерал руками развел: - Пасую, господа... Что я буду делать с этим народом! Слушай, Вдовченко, троглодит, ну, а что бы тут сидели наши министры - Маргулиес или Горн, - и ты бы им так вот брякнул... Заели бы меня, болван! (Открыл крепкие, как собачья кость, зубы, загрохотал.) Живьем бы съели... Сгинь, харя деревенская!.. (Денщик повернулся вполоборота, по-лошадиному топая, вышел.) Да, господа, беда с нашими либералами... Мечтатели, российские интеллигенты... Реальной жизни знать не хотят... Кофейку, господа, коньячку... Хаджет Лаше заговорил за коньячком: - Либерализм, как оппозиция - залог кредита... У нас в России часто не понимают, что политическое приличие дороже искренности. Мы еще варвары, простите за словечко, генерал... - Пожалуйста, пожалуйста, дорогой. - Наших друзей-союзников не нужно заставлять морщиться от неловкости. Господа, тот же Клемансо, Ллойд-Джордж, Черчилль покидают же когда-то деловой кабинет и садятся за обеденный стол с изящными женщинами. Не будем пачкать этим людям их вечерних сорочек... Либеральные министры, Маргулиесы и Горны - это тот маленький комфорт, которого у нас вежливо просят, и, поверьте, дорогой генерал, эти мелочи приносят иногда больше выгод, чем военные успехи... Генерал Янов, неподвижно выкатив бутылочные глаза, с удивлением слушал полковника Лаше. Черт его возьми - европеец! Потянулся за рюмкой, выпив, покрутил головой: - Да... Политика... Извольте видеть, нам из Парижа Савинкова навязывают. Социалист, бомбометатель. Нет уж, пардон! Может быть, я чего-то не понимаю, но, ей-богу, повешу... Да и вообще... (Чтобы не брякнуть лишнего, хлопнул еще рюмку.) Так что же вас привело, господа, в нашу чухонскую дыру? Шведский офицер Иоганн Гензен, похожий на гигантского младенца, и датский коммерсант Вольдемар Ларсен, с дряблым животом и маленькой востроносой головой, не понимали по-русски, с достоинством терпеливо улыбались, воспитанно попивая коньячок. Хаджет Лаше перешел к делу, широким жестом указал на скандинавов: - Дорогой генерал, перед вами потомки тех самых древних варягов, которым русские когда-то сказали: "Земля наша велика и обильна, но порядка не имам"... (Он перевел эти слова по-датски. Все рассмеялись, чокнулись.) Ходатайствую за них в интересах Лиги, дорогой генерал. Гензен и Ларсен - наши активные сотрудники, горячо любят Россию и в данном случае руководятся более идейными соображениями, чем личной выгодой... Но, - несовершенство человеческой природы, - одними светлыми идеями сыт не будешь... Конкретно предложения таковы: лейтенант Иоганн Гензен интересуется псковским и гдовским льном. - Ага, - басом сказал генерал Янов, - представляю. - Лейтенант Гензен хотел бы оформить концессию на вывоз льна и кудели не из вторых рук - от эстонских скупщиков, а непосредственно от русского интендантства. Условия чрезвычайно выгодные, - с валовой выручки десять процентов интендантству. И обязательство: при заключении договора поставить в северо-западную армию четыре тысячи добровольцев, лучших стрелков Швеции, коим по окончании войны российское правительство должно предоставить свободные земли для поселения. Генерал Янов настороженно стучал ногтями по столу. - Счастливая идея, есть о чем подумать... - Второе касается моего друга, фанатика России, Вольдемара Ларсена. (Маленькое остроносое личико Ларсена закивало дружественно.) Предложение его таково: концессионный договор на двадцать пять лет на сдачу господину Ларсену петроградского городского хозяйства - водопровода, трамвая, электричества и телефона. В день взятия Петрограда Ларсен вносит первый денежный аванс. Но, идя навстречу нуждам армии, он готов теперь же поставить интендантству тысячу тонн колбасы лучшего качества, с уплатой половины в русских и половины в финских деньгах... Вот в общих чертах... И тот и другой считают, что, минуя министерство снабжения, то есть говоря непосредственно с вами, они короче идут к цели. Господа Ларсен и Гензен были бы в восторге скрепить дружбу вещественными узами... Отвыкший от европейских форм разговора генерал Янов испытывал душевное "напряжение, глаза его налились кровью. - Я доложу главнокомандующему... Он озабочен, надо вам сказать, вопросом пополнения особого безотчетного секретного фонда... - Ну да, да, суммы на контрразведку и так далее... - Именно... Скажите этим господам откровенно, так сказать, - в данном случае желательно, чтобы они пополнили секретный фонд исключительно американской или английской валютой... Мы, так сказать, договоримся, я, так сказать, приму без расписки, и договоры оформим... Генерал Юденич так именно и выскажется, я уверен... - Генерал Янов отдулся, вытащил шелковый платок, провел по усам и уже облегченно гаркнул: - Эй, Вдовченко! Слетай в буфет, - две бутылки шампанского и миндального печенья... 40 Вернувшись в составе всей миссии к себе в номер, Хаджет Лаше потребовал минеральной воды и некоторое время сосредоточенно ходил, стиснув за спиной руки. Остальные члены миссии сидели. - Ваше дело со льном, петроградской концессией и колбасой - на колесах... Мошеннику Янову сунуть пятьсот долларов, Юденичу - тысячи полторы... (Вольдемар Ларсен тяжело вздохнул.) Но с кредитами для Лиги - хуже, да - хуже... Мне не понравился главнокомандующий, - мелочной человек, глупый, ленивый хохол... На Кавказе этот орел зажал большую валюту на продаже курдских земель и врет - большевики у него ни крошки не конфисковали, все перевел за границу. Информация о царских сокровищах произвела на него некоторое впечатление, но, едва я упомянул о двадцати пяти тысячах крон, упал духом... Широты - нуль... Иоганн Гензен произнес презрительно: - Пест!.. (Вложил в рот сигару, дым - к потолку, и снова, вынув сигару, уже удивленнее.) Пест! Вольдемар Ларсен, обладавший умом более острым, заметил осторожно: - Быть может, у господина главнокомандующего более достоверные сведения о местонахождении сокровищ царской короны? Лаше круто остановился, бешено взглянул на Ларсена: - Прикажете понимать как недоверие к оперативному отделу Лиги? - Сохрани меня бог - недоверие, нет... (Острый нос Ларсена с добродушием андерсеновских сказок поднялся навстречу прожигающему взгляду Лаше.) Колбаса для армии и право на петроградскую концессию - это пахнет деньгами, господин полковник... Но царские сокровища еще не пахнут, - позвольте себе именно так понять мою мысль... Как от доброй шутки, нос Вольдемара Ларсена свернулся слегка на сторону, собрались добродушные морщинки на висках. Александр Левант (обычно молчавший в присутствии Лаше) сказал жестко: - Мы не настаиваем, чтобы именно вы получили концессию на петроградское хозяйство. Нам известно состояние ваших счетов, - вам едва хватило денег на закупку тухлой колбасы. Права на концессию беру я. Хаджет Лаше, раздвинув ноги, руки - в карманах черкески, вывороченными губами проговорил в лицо Вольдемару Ларсену: - Лига сквозь пальцы смотрела на ваши спекуляции... Вы не желаете нам доверять, по-видимому слишком спешите отделаться от нас... Мы тоже будем осторожны, господин Вольдемар Ларсен... Мы не позволим вам подписать запродажную на колбасу, покуда не выполните первого параграфа устава: не внесете в кассу Лиги двадцать процентов со всей суммы - то есть двести сорок тысяч... Или финны вышвырнут вашу тухлятину в море... Вольдемар Ларсен ушел в кресло, выставил дряблый живот, прикрыл веки. Он никак не думал, что этим бандитам Леванту и Лаше известно его тяжелое дело с колбасой. Два месяца тому назад он выгодно закупил колбасу у американской комиссии Гувера (распихивающей по Европе свиные изделия - заготовки мировой войны). Но колбаса так воняла, что санитарный осмотр в Бергене приказал товар сжечь. Пришлось истратиться на погрузку и фрахт, и сейчас парусник с колбасой болтался на якоре в Гельсингфорском порту. - Я плачу десять процентов при подписании запродажной с северо-западным правительством и десять процентов при сдаче колбасы, - слабо сказал Ларсен. - Это все, что я могу... Но концессия за мной, господа, на этом я буду настаивать... Левант и Лаше переглянулись. Согласились. Разговор снова принял дружественный оборот. В семь часов Левант и Лаше пошли - этажом выше - в номер министра просвещения Кедрина для свидания (по третьему чрезвычайному делу) с премьером Лианозовым. 41 Принадлежность к левому крылу правительства обязывала много и хорошо говорить. Министры северо-западного правительства собирались в чьем-нибудь номере, пили чай, выкуривали болезненное количество папирос и говорили о метафизических проблемах, поставленных историей перед многострадальной Россией и перед цветом и мозгом страны - русской интеллигенцией. Практическая сторона деятельности интересовала их меньше, потому что территория для приложения великих идеи конституционной свободы была мала, и народ на этой территории (псковские и гдовские мужики) - невежественный, звероподобный и даже неграмотный, и потому еще, что главнокомандующий Юденич и вся военщина не допускали штатских либералов до практической деятельности: "Было ваше сволочное времечко, книжники слюнявые, был ваш царь - Сашка Керенский, дюжины большевиков не могли повесить..." Англичане, американцы и французы относились к министрам симпатично, оказывали знаки внимания (консервы, табак, одежда, напитки), но в практических вопросах предпочитали иметь дело с Юденичем и его штабом. Министры надеялись на одно, - что окончится же когда-нибудь власть грубой силы и солнце гуманности и свободы взойдет над куполом Учредительного собрания... О, лакированные темно-коричневые трибуны в колонном чале Таврического дворца, - блеск речей и водопады оваций!.. О, кулуары, - веселая и остроумная политическая болтовня, - журналисты, фотографы, элегантные женщины! О, собственные автомобили, уносящие избранников народа по широким петроградским улицам! В чрезвычайно удушливом воздухе пять министров, сидя в красных плюшевых креслах вокруг овального стола, слушали министра просвещения Кедрина. Он был невелик ростом и, находясь на низеньком диванчике, подвертывал под себя ногу. На нем были теплые светлые брюки и по-стариковски просторный старомодный сюртук, - бледное, как жеваная бумага, заросшее сединой лицо, растрепанные белые волосы, глаза, воспаленные от бессонницы и никотина. Несмотря на грудную жабу и бронхитное покашливание, душа его была порывиста и неугомонна. Министры устало, через силу внимали ему. Кедрин говорил: - Мережковский дает только две составные силлогизма, две линии великого треугольника, две линии, разлетающиеся в бесконечность, - Христос и Антихрист... Он только вопрошает. Мережковский - это все безумие вопроса, он - это мы - русская интеллигенция. Славянофильство и западничество... Деревня и фабричный город... Европа и Азия... До девятьсот семнадцатого мы чувствовали присутствие исторической обреченности, мессианства... Да, мы называли Россию мессией... И недаром Рудольф Штейнер весной четырнадцатого года в Гельсингфорсе говорил о роковой обреченности России, предназначенной спасти мир, спасти своим телом и кровью... Господа, теперь мы знаем эту третью составную силлогизма, мы замыкаем равнобедренный треугольник. Это третье: мировой большевизм, в демонических безднах которого рождается спасение мира - священное белое движение. Его символ - солнечные латы Георгия-победоносца, под копытами его белого коня змий - Антихрист - большевизм и за плечами - пурпуровый, то есть победный, плащ, взвитый над бурей революции... (Передышка. Бронхитное покашливание. Звон чайных ложечек и клубы табачного дыма.) Я цитирую это по замечательной книге Николая Александровича Бердяева. Я положил бы эту книгу в ранец каждого белого солдата. Большевики идут в бой, распевая "Интернационал" и веря в социализм... Мы должны противопоставить свою идею, - понятную массам, идею Георгия-победоносца, идею белого посланца, поражающего в мире Антихриста... Я слышу, господа, иронические голоса: мы владеем пока только двумя уездами России, мы еще собираемся идти на Петроград, у нас, представителей русской культуры, нет реальной силы, мы машем кулаками по воздуху, нас едва терпят, в день взятия Петрограда генерал Юденич попытается вздернуть нас на трамвайных столбах... Все это так... Но тем не менее или, если хотите, тем более положение обязывает нас ставить вопросы мирового порядка... Министр просвещения Кедрин вытащил из-под себя затекшую ногу и живо подсунул другую. Бумажное лицо его не розовело от умственного возбуждения, только сильнее лоснилось. Душа в этом хилом теле, заключенном в пыльный сюртук, выбрасывала фейерверки идей. - Мы должны создать и возглавить международную комиссию по изучению в теории и на практике большевистской доктрины и ее практического применения. Ходячее понимание большевиков, как шайки уголовных преступников, нужно решительно отвергнуть, это - одна из провокаций самих большевиков: они усыпляют наше внимание, они хотят незаметно подкрасться, чтобы внезапно встать во весь антихристов рост... Да, мы имеем дело с антихристианством и антикультурой. Задачи комиссии: первая - изучить большевизм исторически, изыскать его корни в научных и метафизических работах социальных мыслителей... Лично я ставлю под подозрение основной источник - Жан-Жака Руссо. Пусть молодая буржуазия эпохи Великой французской революции подняла на острие копья вместе с фригийским колпаком его "Общественный договор". Руссо - это бунт духовного варвара против восемнадцати веков Христианской цивилизации. Книги Руссо предвещают кровь робеспьеровского террора: Фурье, Сен-Симон, весь ряд утопистов - та же тенденция выключиться от гуманизма. Вторая задача: комиссия должна собрать исчерпывающий объективный материал о большевиках, добытый следственными властями и судебными приговорами. Для этого - третье: комиссия должна подготовить со всей широтой сеть уголовных судов с привлечением в прокуратуру иностранных специалистов для мирового судебного процесса над большевиками... Таковы, господа, задачи, стоящие перед нами. Исполнив их, мы создадим чрезвычайные профилактические меры против большевизма не только в России, но и на пространстве всего мира, мы откроем, - и мы призваны к этому, - откроем глаза близоруким европейским политикам на величайшую, когда-либо грозившую миру опасность, на змия, нашептывающего пролетариату сладкую ложь о невозможном, на змия, которого раздавят только мистические копыта белого коня... Когда в номере появились Хаджет Лаше и Левант, утомленные министры договаривали последние фразы критического разбора этой замечательной речи. Бывший нефтяной король - Лианозов (предупрежденный о визите) тотчас встал из-за стола и отошел с Хаджет Лаше и Левантом. Это был маленький утомленный человек с бородкой цвета высохшей степной травы и редкими волосами, тщательно зачесанными на пробор. Он без любопытства поглядел на полнокровного, улыбающегося с открытой честностью Лаше, на костлявые скулы, сломанный нос и выражение бандитского мрака на лице Леванта. - Я слушаю вас, господа... Хаджет Лаше, оберегая драгоценное время министра, в сжатой форме изложил свою точку зрения на мировую борьбу американской компании "Стандарт Ойл" и английского нефтяного концерна Детердинга. Он откровенно признался, что в этой борьбе он, - "как это ни странно звучит", - является агентом Детердинга, "не в буквальном, конечно, смысле". (Лианозов устало покивал, выражая этим, что понял, в каком смысле...) Как уроженец горячо им любимого Кавказа, как председатель Лиги по восстановлению Российской империи и как русский патриот - Хаджет Лаше решительно стоял на стороне Англии. Одни англичане способны смертельной хваткой взять большевиков за горло. Но для этого английские интересы нужно прочно увязать в российском болоте. Отсюда - прямой ход к поддержке Детердинга залежами русской нефти. Детердинг сейчас платит громадные деньги за нефтяные участки. Но гражданская война превратна. Кто поручится, что большевики, хотя бы на короткое время, снова не захватят Баку и Грозный; что верховный правитель Колчак не предоставит американцам каких-либо исключительных концессий; что под давлением революционных масс не осуществится эта проклятая конференция на Принцевых островах, где Америка несомненно легко договорится с большевиками о нефти. Затем Хаджет Лаше передал слово Леванту, и тот подробно рассказал о свидании с Детердингом в Лондоне, о продаже Чермоевым и Манташевым нефтяных земель и показал письмо к нему Детердинга, где глава концерна "Ройяль Дэтч Шелл" благодарил Леванта за содействие, удивлялся его бескорыстию, просил передать поклон Хаджет Лаше и два раза вскользь упоминал имя Лианозова. Письмо это было одной из первокласснейших работ Эттингера. - Итак, что же вы от меня хотите, господа? - слегка встревоженным голосом спросил Лианозов. - Лично мы - ничего, господин министр... - Лаше поклонился и открыто, честно, с кунацкой улыбкой положил руку на кинжал. - Если вы задумаетесь над моими словами, то мы уже исполнили долг перед родиной... Лианозов, потирая на виске мигрень, ответил: - Хорошо, я серьезно подумаю над вашим предложением. Зайдите ко мне в номер после полуночи, но не слишком поздно... 42 В десятом часу вечера Лаше и Леванту удалось, наконец, спокойно пообедать вдвоем, в тихом ресторанчике. Закурив сигару, Хаджет Лаше зубочисткой на скатерти стал подводить итоги: - ...За шесть месяцев (организация Лиги, наем помещений, разъезды, представительство и прочее) мною истрачено тысяча двести английских фунтов, тобой во Франции (долги Налымова, туалеты для дам, дача в Севре, разъезды, представительство и прочее) истрачено шестьдесят тысяч франков. Общий пассив, переводя на доллары, - девять тысяч долларов. Поступлений за это время в общую кассу - нуль. Подсчитали еще раз. Минут пять дымили сигарами. Левант сказал, качнув головой: - Да... Хаджет Лаше - высокомерно: - Что - да? - Треску много, а... - Что - а? - Нет, что ж, тебе, конечно, виднее... Твои в конце концов деньги, Магомет... - Дурак, гляди, считай... Хаджет Лаше зубочисткой на скатерти подвел долженствующий поступить актив: сто пятьдесят тысяч франков от графа де Мерси (на приобретение "Скандинавского листка"), двадцать пять тысяч крон от американского атташе, двадцать пять тысяч крон от Юденича, сто тысяч франков от Чермоева и Манташева, двести сорок тысяч юденических рублей от Вольдемара Ларсена и минимум двести тысяч франков от Лианозова. - Может быть, Лианозова пока не будем считать? - скромно спросил Левант. - Это такие же верные деньги, как все остальное. Лаше кусал зубочистку. Левант всматривался в цифры, нацарапанные на скатерти: - Магомет, ты не думаешь, было бы выгоднее, если бы, как я тебе говорил, мы занялись просто спекуляцией, хотя бы с той же американской свининой?.. Ларсен буквально червей сбывает, и - свежие деньги... Политика, знаешь, далеко не верная игра. - Не раз повторял тебе, Александр, ты - мелкий жучок, жаба... Спекуляция! Плевал я на твои проценты, разницы, накладные... Я швырнул девять тысяч долларов и еще швырну и возьму миллионы... - Я тебя понимаю, Магомет... Но ведь покуда миллионы - это сон... Даже за все эти цифры, - он указал на скатерть, - за этот актив самый неосторожный человек не даст и десяти процентов наличными. - Ты - ишак. Левант пожал плечами. Помолчали. Лаше спросил бутылку шампанского. - Плохо, Александр, когда у человека нет фантазии... Морган и Вандербильд, - откуда их миллиарды? Плоды мощной фантазии. Эти люди призвали миллиарды, как Фауст сатану в магический круг. Точно так же я выдумал царские сокровища. - Магомет, ты их выдумал? Ай, я так и знал! - У Леванта отхлынула краска с лица, белые хрящики проступили на носу. - На что же ты рассчитываешь? Безумец! - Я их выдумал, я их возьму... Царские бриллианты, шапка Мономаха, скипетр и корона - это все для американцев, французов, Юденича и для нашей шпаны из Лиги... Но миллиона три-четыре долларов я возьму. Они дожидаются меня в Стокгольме... (Левант передохнул, с тоской и надеждой взглянул на друга.) Ты спрашиваешь, что мной сделано за шесть месяцев, куда я угрохал деньги? А вот что сделано: военные миссии великих держав, президенты и премьеры, все контрразведки, нефтяные короли и магнаты тяжелой индустрии, биржи и спекулянты военными стоками - все они заинтересованы теперь в том, чтобы полковник Магомет бек Хаджет Лаше, хотя бы нарушая все правила благопристойности, взял эти миллионы. Сама полиция поможет мне превратить уголовный грабеж в акт священной борьбы за цивилизацию, и ни один болван не посмеет спросить у меня отчета в деньгах. Вот что сделал Хаджет Лаше, - я поставил кверху ногами все их моральные незыблемости. Великолепнейший сюжет для книги... - Ты сходишь с ума, Магомет... - Я играю за "золотым столом" в игру, которая называется тайной политикой... Жучки, мелкая рыбка пачкаются на биржевой разнице: заработав сто долларов, бегут покупать бриллианты в четыре карата и лакированные ботинки. Я играю за столом с королями и президентами. - Магомет, Магомет, ты сломишь шею... Хаджет Лаше надменно усмехнулся. Зрачки его глаз были расширены и неподвижны. Опытный лакей, не так поняв его возбуждение, наклонился из-за его плеча и шепотом предложил пригласить к столу девочек. Лаше послал его к черту. - Ни на один градус я не более сумасшедший, чем Жорж Клемансо, президент Вильсон или создатель вертикальных концернов Гуго Стиннес. Я современен, я впечатлителен, я нервами понял, что такое дерзость... Вся гуманитарная, бюргерская благопристойная бурда выметена начисто после мировой войны... Будь дерзким до конца, будь циником до конца... Шагай по человеческим трупам, грабеж и насилие возведи в систему, и ты - царь жизни. Может быть, я смахиваю иногда на сумасшедшего, не забывай - при всем прочем я еще артист. Меня утомило однообразие человеческой глупости, - у меня потребность в более острых ощущениях... Ты понял меня, Александр?.. Послезавтра - в Стокгольм... Я приступаю к делу... Не бойся, ты-то будешь кушать свою кефаль в Париже. 43 Дом в Баль Станэсе был приведен в порядок, - все вымыто и вычищено, в столовой - ковры, на лампах - шелковые абажуры, в вазах - охапки осенних цветов. Поздно ночью из Стокгольма, как обычно, возвращалась Мари, усталая, объевшаяся соусами за столиками гостей. Выступала она в "Гранд-отеле" в русском репертуаре, даже с некоторым успехом. Часто ей было лень снимать грим и переодеваться, и она садилась в столовой, полуголая, с осыпавшейся пудрой на розовых плечах, в шансонеточном платье. За этими предрассветными ужинами пили шампанское, но без прежних откровенных бесед, даже без шуток Налымова, - не то что в незабываемом Севре... "Все-таки там было чудно, девочки! Помните, июль, цвели липы? Песенки Барбош из кухонного окна?" На рассвете Лили засыпала за столом, уронив растрепанную голову на руки. Мари в шансонеточном платье засыпала на диване. Вера Юрьевна, пошатываясь, брела на лужайку, где над озером вставало осеннее солнце, валилась в копну сена и дремала в странных видениях, рожденных из пузырьков шампанского. Налымова находили мертвецки пьяного в самых неожиданных местах. Молча, мрачно обедали, опохмеляясь водочкой. После обеда купались в холодном озере. Под вечер Мари уезжала. Через день уезжала в Стокгольм и Лили - по требованию Хаджет Лаше она дала объявление в гостинице "Гранд-отель" об уроках французского и английского; требований покуда не поступало, но определенные часы приходилось отсиживать в холле гостиницы, сдерживая зевоту над иллюстрированными журналами. Всего тяжелее были пустые часы, когда Вера Юрьевна и Налымов оставались одни в Баль Станэсе. Василий Алексеевич старался держаться в сторонке, - то одиноко покуривал на крылечке, то возился с футбольным мячом, труся за ним пропитой рысцой по поляне. Однажды Вера Юрьевна долго наблюдала, как он сидел с удочкой на берегу в Лилькиной широкополой соломенной шляпе. Вера Юрьевна подошла, посмотрела на поплавок, на консервную жестянку с червями, в лицо Василию Алексеевичу. От солнца, от водки кожа у него лупилась, глаза были совсем выцветшие. По