ководящей верхушки летопись тов. Троцкого не заслуживает одобрения, ибо она искажает действительность. Посмотрите, как изображает тов. Троцкий ход событий: "Решения апрельской конференции дали партии принципиально правильную установку, но разногласия наверху партии не были ими ликвидированы. Наоборот, им еще только предстояло вместе с ходом событий принять более конкретные формы и достигнуть величайшей остроты в наиболее решающий момент революции -- в дни Октября" (XXXI). После июльских дней: "Мобилизация правых элементов партии усилилась: критика их стала решительнее" (XXXII). Наконец -- перед Октябрем: "Надобности в экстренном съезде не оказалось. Давление Ленина обеспечило необходимую передвижку сил влево как в Центральном Комитете, так и во фракции предпарламента" (XXXVI). Все это крайне... "неточно". Ибо уже ко времени VI съезда партии произошла полная идейная консолидация партии. Выбранный на VI съезде Центральный Комитет безусловно стоял на платформе восстания. Колоссальное влияние Ленина на Цека имело место, ибо сам Ленин был руководящим цекистом, как это известно всем и каждому. Но изображать дело так, будто бы большинство Цека было чуть ли не против восстания,-- это значит не знать ни партии, ни ее тогдашнего Цека, это значит грешить против истины. Разве 10 октября восстание не было решено подавляющим большинством Цека? При чем же тут необходимость в особой роли тов. Троцкого? Величайшая энергия, поистине неистовая революционная страсть, гениальный анализ событий и громадная гипнотизирующая сила писем тов. Ленина оформляли то, что было и мнением подавляющего большинства самого Центрального Комитета. Но тов. Троцкому обязательно хочется отодрать Ленина от Цека, противопоставить их, разорвать между ними ту неразрывную связь, которая на самом деле ни на минуту не прерывалась. Искажать историю нельзя. Если бы это было не так, если бы верно было то, что говорит тов. Троцкий, то тогда было бы совершенно непонятно: 1) каким образом при конфликте партия не раскололась; 2) каким образом она могла победить; 3) каким образом конфликт (выход из Цека нескольких его видных членов) мог быть ликвидирован буквально в несколько дней возвращением этих товарищей на свои посты. А это "чудо" (чудо с точки зрения предпосылок тов. Троцкого), как известно, совершилось и притом без особенного труда. Можно, конечно, сделать здесь намек на то, что после победы есть много охотников примкнуть к победителям, ибо оных "победителей не судят". Однако не следует забывать, что победа в Петербурге и в Москве означала лишь начало борьбы, начало громаднейших трудностей, что понимал решительно всякий член партии. Так что эти соображения нисколько не помогут объяснить то, что подлежит объяснению. А между тем все это становится весьма понятным, если только взглянуть на события не с такого эгоцентрического угла, с какого их рассматривает тов. Троцкий. Тогда получилась бы примерно такая картина: с апреля по октябрь остатки шатаний внутри партии все время исчезают. К октябрю они становятся минимальными; партия целиком, сомкнутым строем, идет в бой; наверху остается всего несколько несогласных с общей линией товарищей. Но именно потому, что партия (это очень немало, тов. Троцкий!) была едина, именно потому, что подавляющее большинство ЦК шло вместе с Лениным, и эти товарищи были увлечены общим партийно-классовым потоком и немедленно стали на свои посты. Они были "проверены" гораздо более основательно, чем одними днями Октября... III. Война, революция и позиция тов. Троцкого Но "летопись" тов. Троцкого, равно как и примечания к ней, изображают неправильно не только пропорции внутри партии, но и подготовку "большевизации" самого тов. Троцкого (нас интересует здесь, разумеется, только политическая позиция). Из примечаний к книге тов. Троцкого мы узнаем, напр., что "статьи Л. Д. Троцкого, написанные в Америке, почти целиком "предвосхитили" (!) политическую тактику революционной с.-д. Основные выводы этих статей почти до деталей (!) совпадают с теми политическими перспективами, которые были развиты тов. Лениным в знаменитых "Письмах издалека". Мы узнаем, что "в ходе войны все уменьшались разногласия между точкой зрения "Нашего слова" и Лениным". Мы узнаем, с другой стороны, целый ряд подробностей об ошибках "Правды", ряда большевиков и т. д. Но мы чрезвычайно мало будем осведомлены после прочтения книжки, в чем же были разногласия, которые "все уменьшались"; и мы прямо будем введены в заблуждение, если поверим, что тов. Троцкий "предвосхитил", как выражается ужасно услужливый редактор книги и автор примечаний тов. Ленцнер, ленинскую линию (Ленин и не знал, говоря языком тов. Троцкого, что он "совершает плагиат"). Между тем вопрос о позиции во время войны дает ключ и к ряду других вопросов, вводя нас в ту лабораторию, где формировались лозунги, сыгравшие вскоре исключительную, можно сказать, всемирно-историческую роль. Постараемся напомнить кое-что из этой области. 1. "Мир" или "гражданская война". Это первое разногласие, разногласие очень принципиальное, ибо здесь как раз и видно, кто и как "предвосхищал" и события, и "тактику революционной социал-демократии". Лозунг гражданской войны, который был поставлен Лениным и большевиками ЦК еще в самом начале войны, был специфическим лозунгом большевизма, лозунгом, который проводил грань между действительными революционерами и всеми оттенками не только шовинистов, но и интернационалистов мещанского, пацифистского, "гуманитарного", ищущего сближения с центристскими элементами, толка. Только резкая постановка вопроса о гражданской войне позволяла отобрать кадры таких революционеров, которые стали впоследствии ядром коммунистических партий. Тов. Троцкий был самым решительным образом против этого лозунга, считая его узким, непригодным для массовой проповеди и т. д. Это ли "предвосхищение" ленинской позиции? Пораженчество и борьба с ним. Второй отличительной особенностью большевистской позиции было положение, что революционные соц.-демократы (теперь мы бы сказали "коммунисты") должны в империалистской войне желать поражения, прежде всего, своему правительству. Тов. Троцкий определял эту позицию как национализм навыворот или национализм с отрицательным знаком. Однако теперь совершенно ясен глубокий смысл этой ленин-ской позиции, корнями своими уходящий к основным истокам большевистской мысли. Именно к основным истокам ее. Стоит только посмотреть, напр., на недавно опубликованную полемику Ленина с Плехановым по поводу проекта программы РСДРП (Ленинский сборник, No 2), чтобы понять это. В полемике с Плехановым В.И. упрекает плехановский проект в том, что это учебник, а не объявление войны; там говорится о капитализме вообще, а нам нужна война против русского капитализма -- таков смысл этой полемики со стороны В.И. Почему настаивал на этом Ленин? Именно пото-му, что он был борцом, а не декламатором. Лозунг поражения своего правительства был объявлением войны всякому, хотя бы и скрытому под тюфяками благородных фраз, пацифизму, всякой, хотя бы искрытой искуснейшими масками, оборонческой позиции. Это был наиболее резкий разрыв, разрыв на деле всякой связи со "своим" буржуазным государством. И именно такой позицией обусловливаласьна деле, на живом примере, интернационалистская позиция большевизма. Это было второе принципиальное расхождение Троцкого с большевиками. 3.Единство с меньшевистской фракцией Чхеидзе. Уже во время войны тов. Троцкий продолжал стоять за единство с такими элементами, как фракция Чхеидзе, не имея мужества пойти на решительный организационный разрыв, который был необходимой предпосылкой правильной политики. Недаром Ленин так боялся, что некоторые товарищи поддадутся на удочку троцкизма. Любопытно также и то, что тов. Троцкий еще в мае 1917 г. не понимал своих прежних ошибок. Так, на стр. 380 разбираемой книги мы читаем: "7 мая 1917 г. открылась общегородская конференция объединенных с.-д. (большевиков и интернационалистов). Конференция приветствовала тов. Троцкого, присутствовавшего в качестве гостя. Отвечая на приветствие, тов. Троцкий заявил, что для него, всегда стоявшего за необходимость единства с.-д. сил (курсив наш. Ред.), само по себе единство не является самоцелью, и в формулу эту должно быть вложено революционное содержание" и т. д. (стр. 380)*. Отсюда с полной ясностью вытекает, что тов. Троцкий не только не проклинал своей борьбы за единство с ликвидаторами и т. д., но эту свою громаднейшую ошибку, губительную ошибку, подводил чуть ли не как базис для объединения с большевиками, на этот раз, к счастью, соглашаясь вложить в "формулу" "революционное содержание". К сожалению, та же недооценка всей глубины ошибок в организационном вопросе (она целиком проявилась у тов. Троцкого в прошлогодней дискуссии) сквозит даже теперь. Тов. Троцкий оправдывается от упреков "какого-нибудь из глубокомысленных дьячков вроде тов. Сорина", упреков в борьбе против большевистской "кружковщины", методом более чем странным: "Возражение мое в статье было таково: кружковщина, как наследие прошлого, существует, но, чтобы она стала меньше, межрайонцам нужно прекратить обособленное существование". Итак, уже призывая к объединению с большевиками, тов. Троцкий порицал большевистскую кружковщину, как злое наследие злого прошлого. Но "отказываемся ли мы от наследства"? Ни капли. Ибо эта так называемая кружковщина была на самом деле методом создания нашей партии, т. е. организационным принципом большевизма. И если тов. Троцкий на 65 стр. своего "Предисловия" пишет, что он признал "свои большие организационные ошибки", а на стр. 66 оправдывает обвинение дореволюционного большевизма в "кружковщине", то это значит, что он еще не свел концов с концами и не извлек еще всех уроков из истории нашей партии. Но он и не сможет этого сделать , если днем рождения партии будет считать день ее объединения с межрайонкой или даже славные дни Октября, когда сам тов. Троцкий в муках рождался как большевик. 4. Борьба с циммервальдской левой. Наконец, следует упомянуть и о позиции тов. Троцкого в "мировом масштабе". Ведя борьбу с шовинистами, социал-патриотами и т. д., тов. Троцкий был издевательски настроен по отношению к циммервальдской левой. Он считал ее тоже "кружковщиной" и большевистской дурью, которая уже совсем мало приспособлена к "заграничным условиям". Еще в Америке, где, по уверениям тов. Ленцнера , тов. Троцкий предвосхитил позицию тов. Ленина, он вел активную борьбу против солидаризации с циммервальдской левой. Этот "раскол" с "центристами от Циммервальда" тов. Троцкий одобрить не мог. Между тем товарищи-редакторы "Семнадцатого года" отнюдь не позаботились о том, чтобы осветить для международного пролетариата и этот пункт нашей партийной истории, который для Интернационала так же важен, как и вопрос о гражданской войне, о пораженчестве и т. д. 'Речь идет о так называемых "межрайонцах", которые существовали параллельно большевикам и отстаивали в это время единство с "левыми" меньшевиками. Вошли вместе с тов. Троцким после июльских дней в большевистскую партию. который для Интернационала так же важен, как и вопрос о гражданской войне, о пораженчестве и т. д. *Речь идет о так называемых "межрайонцах", которые существовали параллельно большевикам и отстаивали в это время единство с "левыми" меньшевиками. Вошли вместе с тов. Троцким после июльских дней в большевистскую партию. Ибо речь шла ни больше ни меньше, как о выборе между Вторым и Третьим Интернационалом. 5. Концепция "перманентной революции". Тов. Троцкий, оказывается, не только "предвосхитил" ленинскую позицию, но и оказался прав по одному из существеннейших пунктов нашей революционной теории и одновременно нашей революционной стратегии, именно по вопросу о "перманентной революции". Тов. Троцкий пишет по этому поводу следующее:"Ленин дал еще накануне 1905 г. своеобразию русской революции выражение в формуле демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Сама по себе эта формула, как показало все дальнейшее развитие, могла иметь значение лишь как этап к социалистической диктатуре пролетариата, опирающегося на крестьянство" (XVII). Что сей сон означает? В 1905 году была борьба между большевиками, выставившими лозунг: "Диктатура пролетариата и крестьянства" -- с одной стороны, группой Троцкого -- Парвуса, выставившей лозунг: "Долой царя, а правительство -- рабочее!" -- с другой, и поляками во главе с Розой Люксембург, которые выставили формулу: "Пролетариат, опирающийся на крестьянство" -- с третьей. Кто же оказался прав? Тов. Троцкий уклоняется от того, чтобы дать решительный ответ, ответ всеми словами. Но косвенно он "утверждает" именно свою правоту: ленинская формула могла быть "лишь" (!) этапом к формуле Троцкого. Но вот это-то и неверно, что тов. Троцкий оказался правым. Он оказался именно неправ, и именно "дальнейшее развитие" доказало его неправоту. Ибо специфичность позиции тов. Троцкого как раз в том и заключалась, что он хотел перескочить через такой "этап", через который перескочить было нельзя (забывал "мелочь": крестьянство)."Недостаточно быть революционером и сторонником социализма или коммунистом вообще,-- писал тов. Ленин,-- надо уметь найти в каждый момент то особое звено цепи, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену" (Сочинения, т. XV, с. 223). Но именно этого и не давали лозунги тов. Троцкого. Он "перемахивал" через то "особое звено", за которое нужно было всеми силами уцепиться, он недооценивал роли крестьянства, а поэтому практически изолировался и от рабочих: "Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие,-- почвы под ними нет,-- вот суть революционной фразы" (Ленин. Сочинения, т. XV, с. 100). И из того, что через много лет и после того, как мы перешагнули через определенный этап, началась социалистическая революция, отнюдь не следует, что тов. Троцкий был прав. Такое утверждение одновременно противоречило бы действительности и опиралось бы на непонимание сути тактики большевизма, всей его, если так можно выразиться, политической методологии, которая соединя- ет упорное движение к одной великой цели, с суровой трезвенностью отбрасывающей прочь все предрассудки и все лишнее в оценке каждой конкретной ситуации. И здесь тов. Троцкий оказался неправ. И здесь его книга совершенно неверно ориентирует читателя. Мы уже не говорим о том, что тов. Троцкий умалчивает, как его "перманентная" и ультралевая фраза сочеталась с весьма правой политикой и с ожесточенной борьбой против большевиков. IV. "Уроки Октября" и Коминтерн Одним из практических стержней, на которых построено "Предисловие" тов. Троцкого, является стремление, мягко выражаясь, "оспорить" политику Исполкома Коминтерна. Дана задача: взять реванш за проигранную в 1923 г. дискуссию, выступив уже не только против линии ЦК, но и против линии Коминтерна в целом. Для этого можно исказить и смысл важнейших эпизодов классовой борьбы пролетариата в Германии и в Болгарии. Здесь можно намекнуть и на то, что ошибки отдельных наших товарищей в 1917 г. предопределили неуспехи коммунистов в Германии и в Болгарии в 1923 г. Схема рассуждений, если ее освободить от облекающих словесных одежд вуалеобразного типа, здесь довольно проста. X, Y, Z ошибаются в Октябре русском. X, Y, Z руководят теперь Коминтерном. Коминтерн проиграл сражения а, Ь, с. Следовательно, в этом виноваты X, Y, Z, которые продолжают здесь свои русско-октябрьские традиции. В этом der langen Rede kurzer Sinn (короткий смысл длинной речи). Рамка этого совершенно смехотворного силлогизма наполнена конкретным содержанием. Нужно поэтому критически осветить это содержание, и тогда сама собой рушится и вся затейливая постройка тов. Троцкого. Пункт I. Болгария. Тов. Троцкий пишет:"Мы имели в прошлом году два жестоких поражения в Болгарии: сперва партия, по соображениям доктринерски-фаталистического (наш курсив. Ред.) характера, упустила исключительно благоприятный момент для революционного действия (восстание крестьян после июльского переворота Цанкова); затем, стремясь исправить ошибку, партия бросилась в сентябрьское восстание, не подготовив для него ни политических, ни организационных предпосылок" (XII). Как легко увидит читатель, здесь за основу поражения берется: 1) меньшевистский фатализм, 2) бесшабашный оптимизм ("без подготовки" etc.). Обе эти черты даны также при характеристике типов октябрьского оппортунизма. Итак, "смычка" с русским Октябрем и теперешним коминтерновским руководством дана полностью и целиком. Однако присмотримся поближе к фактам. Первое поражение было в результате того, что болгарская партия совершенно неправильно подходила к крестьянству, не сумела оценить ни его движения, ни роли Земледельческого Союза в его целом, ни его левого крыла. Она стояла скорее на позиции: "Долой короля, а правитель- ство -- рабочее". В решительную минуту, когда нужно было взять руководство и подняться на гребне громадной крестьянской волны, партия заявила, что она нейтральна, ибо борьба идет между буржуазией города и буржуазией деревни, а пролетариат здесь ни при чем. Таковы были "соображения" болгарской компартии. Они зафиксированы, все это можно проверить документально. Если брать аналогии с нашим Октябрем (кстати сказать, теперь-то мы уж должны, казалось бы, научиться более осторожному обращению с аналогиями), то скорее нужно было бы брать корниловские дни (Керенский = Стамбулийский, Корнилов = Цанков). Но здесь, если судить даже по изложению самого же тов. Троцкого, слишком заступались за Керенского, не понимая "грани" между борьбой против Корнилова и защитой Керенского. В Болгарии же была сделана противоположная ошибка. В чем же тут "уроки Октября"? К тому же, товарищи, сидящие в ИККИ, в корниловские дни занимали совершенно правильную позицию, а весь ИККИ в целом совершенно правильно критиковал и подгонял болгарскую компартию. Второе поражение в Болгарии -- факт, и тов. Троцкий описывает условия, при которых оно разразилось. Но, скажите на милость, тов. Троцкий, что же вы поддерживаете здесь старую формулу Плеханова времен его меньшевистского упадка: "Не надо было браться за оружие"? Надо или не надо было болгарским коммунистам браться за оружие? Да или нет? Тов. Троцкий не отвечает. По-нашему, браться за оружие было надо, так как только такой ценой можно было удержать связи со стихийно шедшим в бой крестьянством. Времени же на подготовку не было. Вот действительная картина событий. "Уроки" тов. Троцкого здесь ни при чем. Пункт II. Германия. Еще интереснее вопрос о прошлогоднем октябрьском поражении германского пролетариата: "Мы наблюдали там во второй половине прошлого года классическую (наш курсив. Ред.) демонстрацию того, как можно упустить совершенно исключительную революционную ситуацию всемирно-исторического значения" (XII). Итак, по тов. Троцкому, ошибка состояла в том, что был упущен "классический" момент. Нужно было во что бы то ни стало вести на решающую битву, и тогда победа была бы за нами. Тут тов. Троцкий проводит полную аналогию с Октябрем в России: там тянули -- и здесь тянули; там под давлением Ленина решились, выступили и победили; здесь -- без давления Ленина -- не решились и упустили момент, а теперь -- под влиянием русско-октябрьских традиций -- расписывают, что силы были недостаточны для решающего боя. Такова схема "германских событий" у тов. Троцкого. Однако и здесь перед нами налицо "царство схематизации" и скучное царство серой абстракции. Тов. Троцкий изображает, как писалась бы история, если бы в русском ЦК противники восстания очутились в большинстве: оказалось бы, что и сил было мало, и враг был ужасно страшен и т. д. Все это лишь внешне убедительно. Да, так, вероятно, писалась бы история. Но это вовсе не доказательство того, что силы немецкой революции не были переоценены в октябре 1923 г. Неверно именно то, что момент был "классическим". Ибо гораздо сильнее, чем мы думали, оказалась социал-демократия. Аналогия с русским Октябрем здесь вообще мало уместна. В Гер-мании не было вооруженных солдат, стоящих за революцию; не было в наших руках лозунга мира; не было аграрно-крестьянско-го движения; не было такой партии, как у нас. Но, кроме всего этого, оказалось, что социал-демократия еще не изжила себя. Вот эти конкретные факты нужно было опровергнуть. Во время решающих событий ИККИ стоял именно за октябрьскую линию. Когда она провалилась в силу объективных условий и когда она провалилась "более чем следует", в силу правого руководства, тогда тов. Троцкий, на деле поддерживавший именно правое, оппортунистическое, капитулянтское крыло и неоднократно боровшийся против левых*, подводит "глубокий" теоретический базис под свою концепцию и замахивается ею на руководящие круги Коминтерна. Так извлекать уроки не годится ни из русского, ни из немецкого "Октября". И совсем уж не годится настаивать на некоторых своих ошибках, на которых еще и по сей час настаивает тов. Троцкий. Одним из уроков (действительных уроков) германского Октября является тот урок, что перед выступлением нужна величайшая раскачка масс. Между тем эта работа очень отставала. В Гамбурге, напр., во время восстания не было ни стачек, ни советов. По всей Германии советы отсутствовали, ибо, по мнению тов. Троцкого, так и следовало делать -- их "заменяли" фабзавкомы. На самом же деле фабзавкомы не могли заменить советов, ибо не сплачивали всей массы, вплоть до самых отсталых и индифферентных, так, как это делают Советы в критические и острые моменты классовой борьбы. * * * Книга тов. Троцкого призывает к изучению Октября. Сам по себе этот лозунг не представляет ничего нового. Он уместен и для наших партийных рядов, он уместен и для наших иностранных товарищей. Но книга тов. Троцкого, вернее, ее предисловие, претендует на роль спутника в деле этого изучения. И тут мы должны решительно сказать: этой роли она выполнить не может. Она лишь собьет с толку тех товарищей, которые за внешней стройностью из- * Здесь -- такой же "метод" политики, как и в дореволюционное время: "левая позиция на словах, правая -- в делах". ложения проглядят полное смещение пропорций, искажение действительной партийной истории. Это -- не зеркало партии. Это -- ее кривое зеркало. Но появление этого "кривого зеркала" отнюдь не случайно. После всего вышесказанного нетрудно видеть, куда, как выражался Ленин, "растут" намеченные тов. Троцким выводы. В самом деле. Если, как неправильно изображает дело тов. Троцкий, в октябре 1917 г. что-либо путное можно было сделать только против ЦК, то не может ли повториться и теперь такая ситуация? Где гарантия того, что руководство будет правильно? И правильно ли оно сейчас? Ведь "единственная" проверка -- это октябрь 1917 г. Так можно ли доверять тем, кто этой проверки не выдержал? И не благодаря ли руководству этих вождей Коминтерн терпит поражение и в Болгарии, и в Германии? Не нужно ли "изучать Октябрь" так, чтобы прощупать именно эти вопросы? Вот комплекс тех "проблем", к которым исподволь подводит читателя тов. Троцкий после неудавшейся лобовой атаки прошлого года. Но тов. Троцкий может быть вполне уверен, что партия сумеет вовремя оценить эту тихую сапу. Партия хочет работы, а не новых дискуссий. Партия хочет подлинного большевистского единства. Л. Троцкий К ВОПРОСУ О СТАБИЛИЗАЦИИ ЕВРОПЕЙСКОГО КАПИТАЛИЗМА Речь по докладу тов. Варги 25 мая 1925 г. Тт.! Очень трудно высказываться по такому сложному вопросу, будучи связанным рамками чужого доклада, а доклад к тому же довольно абстрактно построен и еще более абстрактно изложен. Так что здесь будет с моей стороны неизбежна некоторая импровизация в рамках чужой схемы, да еще не очень хорошо мной усвоенной. Это все очень усложняет изложение. Мне кажется, главным дефектом доклада т. Варги является именно абстрактность не только изложения, но и самого существа. Он ставил такой вопрос: развиваются ли капиталистические производительные силы или нет? и взвешивал мировую продукцию для 1900 года, 1913 года и для 1924 года, причем он суммировал Америку, Европу, Азию и Австралию,-- это для решения вопроса о стабилизации капитализма не годится. Революционную ситуацию таким путем измерить нельзя,-- можно измерить мировую продукцию, но не революционную ситуацию, потому что революционная ситуация в Европе, в данных исторических условиях, определяется в очень значительной мере антагонизмом американской и европейской продукции, а внутри Европы -- взаимоотношением германской продукции и английской продукции, конкуренцией между Францией и Англией и проч. Эти антагонизмы и определяют ближайшим образом революционную ситуацию, по крайней мере в ее экономической основе. Что производительные силы в Америке возросли за последнее десяти- летие -- в этом нельзя сомневаться; что производительные силы в Японии выросли за время войны и растут сейчас -- сомнения нет; в Индии тоже росли и растут. А в Европе? В Европе в общем и целом не растут. Поэтому основной вопрос решается не суммированием продукции, а анализом экономического антагонизма: суть в том, что Америка, а отчасти Япония, загоняет Европу в тупой переулок, не дают выхода ее производительным силам, частично выросшим за время войны. Я не знаю, обратили ли вы внимание на недавнюю речь одного из виднейших американских экспортеров Юлиуса Барнеса, который имеет близкое отношение к американскому министерству торговли. Барнес говорил, кажется, на съезде американских торговых палат и предлагал на Брюсе, конференции американским представителям такую программу развить: "Мы хотим Европу умиротворить, но в то же время мы хотим отдельным странам Европы отвести определенные участки на мировом рынке, чтобы они не сталкивались с американской продукцией". Это его почти буквальные слова. Чтобы Германия не сталкивалась на рынках с американской продукцией, с американскими товарами, мы, американцы, укажем Германии -- Советскую Россию и т. д. Это не пустые слова, потому что Европа в чрезвычайной степени зависит от Америки. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы Америке удалось организовать хаос мирового рынка и таким образом обеспечить устойчивость капитализма на долгие годы, если не навсегда. Наоборот, оттесняя европейские страны на все более и более узкие участки, Америка подготовляет новое, еще небывалое обострение международных отношений, и америко-европейских и внутриевропейских. Но в данной стадии развития Америка осуществляет целый ряд своих империалистических целей "мирным", почти "филантропическим путем". Возьмем вопрос о стабилизации валюты, что является наиболее яркой чертой так называемой стабилизации капитализма. Богатейшая страна Европы -- Англия -- стабилизовала ныне свой фунт стерлингов, но как она его стабилизовала? Она получила для этого в Нью-Йорке заем, кажется, в 300 млн долл., так что если бы английский фунт стерлингов пошатнулся, то спасать его должен американский капитал, а это значит, что английский фунт стерл. становится сейчас игрушкой в руках американской биржи, которая может в любой момент потрясти его. То, что было официально применено по отношению к Германии, то, что назрело по отношению к Франции,-- система Дауэса,-- сейчас, по крайней мере частично, намечается и по отношению к Англии. Это, конечно, вовсе не значит, что Америке удастся довести до конца и стабилизовать "дауэсизацию" Европы. Об этом не может быть и речи. Наоборот, дауэсизация, дающая сегодня перевес "пацифистским" тенденциям, обостряет безвыходность Европы и подготовляет величайшие взрывы. Равным образом и т. Айзенштадт не права, когда она берет за общие скобки развитие производительных сил Америки и Европы. Полуразрушенный Реймсский собор отличается от построенного в Нью-Йорке небоскреба? А там построен небоскреб, потому что разрушение в Европе произведено было при помощи американского динамита. Прилив золота в Америку вовсе не означал соответственного развития производительных сил Европы. Эти два параллельных явления: обескровление Европы и обогащение Америки -- нельзя механически суммировать, нельзя складывать разрушенные ценности Европы с ценностями, накопленными в Америке, и хотя т. Айзенштадт возражала в той части т. Варге, но, в сущности, она только увенчала его ошибку. Он ведь тоже складывает ценности Европы и Америки, тогда как они сейчас экономически и политически противостоят друг другу -- этим и определяется в огромной степени безвыходность Европы. Еще раз повторяю: если я привожу программу Ю. Барнеса насчет того, чтобы отвести Европе строго определенные участки мирового рынка, т. е. давать европейским странам подкармливаться в таких пределах, чтобы они уплачивали проценты по долгам и самые долги, не нарушая американского сбыта, то из этого никак не вытекает того, будто бы этим самым Европа закрепляется на определенном уровне, надолго консервируется. Ничего подобного. Никакого сколько-нибудь длительного закрепления ни международных, ни внутренних отношений империалистского капитализма быть не может. На этот счет ни у кого из нас, разумеется, сомнений нет. Система Дауэса, восстановление валюты, торговые договоры, эти "пацифистские" и восстановительные мероприятия совершаются при "поддержке" Америки и под ее контролем. Этим и характеризуется нынешняя полоса в развитии Европы. Но, восстанавливая свои элементарнейшие экономические функции, европейские страны восстанавливают все свои антагонизмы, наталкиваясь друг на друга. Поскольку могущество Америки заранее втискивает восстановительный процесс Европы в узкие рамки, постольку антагонизмы, непосредственно приведшие к империалистской войне, могут возродиться раньше, чем будет восстановлен хотя бы довоенный уровень производства и торгового оборота. Это означает, что под финансово-"пацифистским" контролем Америки, несмотря на сегодняшнюю "видимость", происходит не смягчение, а обострение международных противоречий. Не в меньшей мере это относится и ко внутренним, т. е. классовым отношениям. Уже Второй конгресс Коминтерна выдвинул то чрезвычайно важное соображение, что послевоенный упадок в развитии производительных сил Европы означает не задержку и даже не замедление, а, наоборот, крайнее ускорение и обострение процесса общественной дифференциации: разорение мелких и средних классов, концентрацию капиталов (без национального накопления), пролетаризацию и еще более пауперизацию все новых народных слоев. Все дальнейшие конгрессы подтверждали этот факт. В этом смысле т. Варга совершенно прав, когда говорит, что в Европе происходит дальнейшая поляризация социальных отношений, которая не знает и не может знать никакой стабилизации. Общая масса ценностей в Европе не возрастает или почти не возрастает, но она скопляется во все меньшем и меньшем числе рук, притом более быстрым темпом, чем до войны. Пролетариат одним своим крылом превращается в люмпен-пролетариат -- это то, что мы имеем в Англии. Мы видим там явление нового порядка, а именно: постоянную армию безработных, которая за все послевоенное время не снижалась ниже 1 млн с четвертью, а сейчас равна 1,5 млн. Но стабилизация безработицы совсем не то, что стабилизация капитализма. В одной из последних статей Каутский говорит, что социалистическая революция все равно-де в свое время произойдет (лет через сто и притом безболезненно), потому что пролетариат растет, его значение в обществе увеличивается и т. д., т. е. повторяет нам в опошленном виде старые утверждения Эрфуртской программы. Но ведь для сегодняшнего дня это неправда. Если пролетариат растет, то он растет в Англии, в самой богатой стране Европы, как люмпен-пролетариат. И не в одной Англии. Тут можно повторить Марксовы слова, что Англия только указывает другим странам образ их будущего. Перед Францией стоит повелительная задача стабилизации франка. Что это значит? Это значит, что в более или менее близком будущем мы будем иметь и во Франции хроническую безработицу. Если весь французский пролетариат занят сейчас в промышленности, то это потому, что французская промышленность живет не по средствам, при помощи фальшивых денег, при помощи инфляции. Америка требует от Франции, как она уже добилась от Англии, стабилизации валюты. Это означает потребность в притоке золота во Францию. Но за американское золото нужно платить высокий процент, что ляжет большим накладным расходом на французскую промышленность. Накладной расход на французскую промышленность означает ухудшение сбыта, и этот сбыт, который Франция имеет за счет разрушения своей валюты, за счет подкопа под свое финансовое хозяйство, прекратится, и во Франции неизбежно будет постоянная резервная армия, как и в Англии. Если Франция и не захочет, то Америка ее заставит перейти к твердой валюте со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наиболее явный характер имеет восстановительный процесс в Германии, где капиталистическая кривая падала до самой низшей точки. Но и в Германии восстановительный процесс идет пока что в рамках борьбы за довоенный уровень, и на пути к этому уровню Германия еще столкнется со многими экономическими и политическими препятствиями. А тем временем на базе сокращенного национального достояния мы имеем все большее и большее объективное обострение социальных противоречий. Эта часть доклада выражена т. Варгой очень абстрактно, но она правильна,-- я имею в виду ту часть, где т. Варга говорил о такой деформации общества, которой нельзя повернуть обратно. Для того, чтобы упразднить безработицу в Англии, нужно бы завоевывать рынок, тогда как Англия теряет, а не завоевывает его. Для стабилизации английского капитализма нужно -- ни много ни мало -- оттеснить Америку. Но это есть фантастика и утопия. Все "сотрудничество" Америки и Англии состоит в том, что Америка в рамках мирового "пацифистского" сотрудничества -- все больше и больше оттесняет Англию, пользуясь ею, как проводником, как посредником, маклером в дипломатической и коммерческой области... Мировой удельный вес английской и всей вообще европейской экономики падает,-- между тем экономическая структура Англии и Центрально-Западной Европы выросла из мировой гегемонии Европы и на эту гегемонию рассчитана. Это противоречие, неустранимое, неотвратимое, все углубляющееся, и есть основная экономическая предпосылка революционной ситуации в Европе. Таким образом, охарактеризовать революционную ситуацию вне антагонизма Соединенных Штатов и Европы, мне кажется, абсолютно невозможно, и это -- основная ошибка т. Варги. Но здесь был поставлен вопрос о том, откуда взялось самое понятие стабилизации, почему говорят о стабилизации? Я думаю, что на этот вопрос в рамках одних только экономических категорий ответить нельзя; без политического момента тут никак не обойтись. Если мы возьмем европейскую экономическую ситуацию, какой она была на другой день после войны и какой она является сегодня, то откроем ли какие-нибудь изменения? Конечно, изменения есть и очень серьезные. Во Франции починили разрушенные вокзалы, северные департаменты восстановлены в довольно широких размерах; в Германии ездят на резиновых шинах, а не на соломенных, много восстановлено, залечено, улучшено. Если подойти с такой ограниченной точки зрения, то окажется, что за время послевоенной передышки многое сделано: это, как впавший в крайнюю бедность, даже нищету, человек, который, имея 2 -- 3 часа свободных, на живую нитку пришил пуговицы, наставил заплаты, почистился и проч. Но если мы возьмем все положение Европы в составе мирового хозяйства, то изменилось ли оно или нет, лучше оно стало или нет за эти годы? Нет, оно не стало лучше. Положение Европы в мировом масштабе лучше не стало,-- это основной момент. Но почему все же мы говорим о стабилизации? Прежде всего потому, что, не выходя из условий своего общего упадочного положения, Европа успела все же внести в свое хозяйство известные элементы упорядочения. Этого никак игнорировать нельзя. Это отнюдь не безразлично для судьбы и борьбы европейского рабочего класса и для сегодняшней тактики коммунистических партий. Но общая судьба европейского капитализма этим совершенно не решается. Золотая стабилизация фунта стерлингов есть несомненный элемент "упорядочения", но в то же время стабилизация валюты лишь ярче, точнее обнаруживает общий упадок Англии и ее вассальную зависимость от Соединенных Штатов. Что же все-таки означает упорядочение европейского капитализма, восстановление элементарнейших его функций и пр.? И не есть ли это внутреннее упорядочение лишь необходимое предварительное условие и вместе с тем признак грядущей прочной и длительной стабилизации? Нет никаких данных в пользу такого предположения. Чтобы понять, как и почему европейской буржуазии удалось "упорядочить" свое хозяйство, нужно привлечь к делу политические моменты в их взаимодействии с экономикой. В 1918 -- 1919 гг., на экономической основе, еще несшей на себе непосредственные последствия войны, мы имели в Европе могущественный стихийный революционный напор рабочих масс. Это придавало полную неустойчивость буржуазному государству, крайнюю неуверенность буржуазии, как правящему классу,-- у нее не было даже решимости штопать свой европейский кафтан. Мысль о восстановлении стабильной валюты стояла для нее где-то на 3 -- 4 плане, если вообще стояла в тот период, когда непосредственный натиск пролетариата угрожал ее господству. Тогда инфляция была мерой непосредственной классовой самообороны буржуазии, как у нас -- мерой классовой самообороны пролетариата у власти -- военный коммунизм. Правильно напоминает т. Варга: на 1 и 2 конгрессе мы считались с захватом власти пролетариатом Европы, как с ближайшей возможностью. В чем была наша ошибка? В какой области мы оказались неподготовлены? Была ли подготовлена экономика для социальной революции? Да, была. В каком смысле она была готова? В сугубом, если хотите, смысле. Уже и до войны, состояние техники и экономики делало переход к социализму объективно выгодным. В чем же перемена во время войны и после нее? В том, что производительные силы Европы перестали развиваться, если брать это развитие как планомерный общий процесс. До войны они развивались очень бурно и в рамках капитализма. Их развитие уперлось в тупик и привело к войне. После войны они перестали развиваться в Европе. Мы имеем стагнацию (застой, задержку) с острыми, неправильными колебаниями вверх и вниз, которые не дают возможности даже уловить конъюнктуру. Если конъюнктура, вообще говоря, есть пульсация экономического развития, то наличность конъюнктурных колебаний свидетельствует, что капитализм живет. Мы когда-то доказывали на 3-м съезде Коминтерна, что конъюнктурные изменения будут неизбежны в дальнейшем, будут, значит, и улучшения конъюнктуры. Но есть разница между биением сердца здорового и больного человека. Капитализм не околел, он живет,-- говорили мы в 1921 г. -- поэтому сердце его будет биться и конъюнктурные изменения будут; но когда живое существо попадает в невыносимые условия, то его пульс бывает неправильным, трудно уловить необходимый ритм и т. д. Это мы и имели за все это время в Европе. Если бы циклические изменения снова стали в Европе правильными и полнокровными (я говорю очень условно со всеми оговорками), это до известной степени указывало бы на то, что в смысле упрочения экономических отношений