тоятельности, то можно не сомневаться, что ничего специфически "национального" руководители чехословацкой партии в эти проблемы не внесли: они лишь повторяли аргументы московских эпигонов. Некоторые доходившие до меня образцы чешских дискуссий, особенно речи Шмераля, Крейбиха324, Илека325 и др[угих] на совещаниях Коминтерна, заставляют меня думать, что чешские зиновьевцы, сталинцы и бухаринцы не только повторяли московские аргументы, но и чрезвычайно упрощали их. Да и как же иначе? Без такой операции они не могли бы извлечь необходимые аргументы против "троцкизма" из своих по существу социал-демократических арсеналов. Не могу не отметить мимоходом, что борьба против "троцкизма" в Чехословакии осложнена особенно грубыми извращениями. Сперва зиновьевцы, затем сталинцы неутомимо подбрасывали мне таких "единомышленников", с которыми я не мог иметь никаких точек соприкосновения. Я не стану называть этих мнимых "троцкистов", так как вряд ли они заслуживают упоминания. Система фальсификаций -- "грубая и нелояльная", по известному определению Ленина, -- входит необходимой частью в общую систему эпигонского руководства Коминтерном. В чехословацкой партии Шмерали, Крейбихи и им подобные выступали и выступают в защиту ленинизма против контрреволюционного "троцкизма". Эти же господа обвиняют меня и моих друзей в нежелании защищать Октябрьскую революцию от империализма. Иной раз не веришь ни глазам, ни ушам своим, наблюдая подобный маскарад. Нужно, однако, сказать, что такого рода наглые издевательства над рабочими со стороны дежурных чиновников Коминтерна чрезвычайно облегчаются недостаточным теоретическим уровнем чехословацкой коммунистической партии. Причины этого не трудно понять. Коммунистическая партия Чехословакии вышла преемственно из чешской социал-демократии. Идейная жизнь этой последней не была ни богатой, ни самостоятельной. Она развивалась в оппозиции к немецкому австро-марксизму и в то же время под его определяющим влиянием. По своим боевым качествам молодой, восприимчивый, активный чешский пролетариат уже до войны стоял неизмеримо выше своего социал-демократического руководства. Он это не раз доказал в политических боях, которые неизменно тушила австрийская социал-демократия. Она видела свою главную задачу в том, чтобы тормозить революционную борьбу масс и тем облегчала подготовку великой империалистской бойни. Не случайно сигнал к ней был подан из Вены. Чешская коммунистичская партия не унаследовала, таким образом, от прошлого серьезных теоретических традиций. Это могло бы явиться в известном смысле преимуществом, если бы чешская партия сразу открыла новую, подлинно революционную страницу своего теоретического воспитания, т. е. если бы она непосредственно и серьезно приобщилась к подлинному марксизму, очищенному от ревизионистских шлаков в горниле Октябрьской революции. К несчастью, чешская коммунистическая партия оборвала свою социал-демократическую пуповину к тому моменту, когда Коминтерн под руководством эпигонов приступил к искоренению самостоятельной идейной жизни во всех его национальных секциях и превратил "теорию" в покорную служанку бюрократии. Создались кадры новых "вождей", которые считают, что суть коммунизма состоит в организационных комбинациях; теория же есть лишь второстепенная приправа. В борьбе групп и клик чехословацкой партии "вожди" и кандидаты в вожди заботились прежде всего о том, чтобы своевременно визировать свои паспорта в тех учреждениях, которые ведали борьбою с "троцкизмом". Это было не сложно и обещало в то же время верный успех. Шмерали и Илеки терпели поражение за поражением, обнаруживая везде и во всем полную свою несостоятельность, зато они неутомимо выступали против теории перманентной революции, о которой они, к слову сказать, не имели ни малейшего понятия. Нынешние мнимолевые вожди чехословацкой партии в основных вопросах теории и стратегии не многим отличаются от Шмералей, Крейбихов, Илеков и братии. Они совместно с последними проделывали грубейшие ошибки V конгресса, который означал официальное открытие эпохи упадка Коммунистического Интернационала. Они, эти мнимолевые сталинцы, несут полную ответственность за разгром китайской революции, как и за упрочение позиции британской тред-юнионистской и лейбористской бюрократии. Они проделывают блок с Перселем и Куком, с Чан Кайши и Ван Цзинвеем, с Радичем326 и Лафоллетом327. Они поддерживали и поддерживают маскарадные фикции "Крестьянского Интернационала" и "Антиимпериалистической лиги". Они покорно проделали под руководством Бухарина VI конгресс, который на новой стадии развития сочетал, подобно V конгрессу, оппортунистические предпосылки с мнимореволюционными выводами. Ограждая "монолитность" партии методами бюрократического насилия, мнимолевые совместно с правыми привели партию к дроблению на ряд групп и клик. Запретив на бумаге фракции, они довели не только партию, но и профессиональные союзы до раскола. Сейчас уже не нужно доказывать, что партия крайне ослаблена. Но хуже и страшнее всего то, что партия и сейчас лишена возможности открыто и во весь рост поставить вопрос о причинах своих поражений. То, что прежде всего необходимо сейчас передовым чешским рабочим, это теоретическая ясность как предварительное условие политики. Настоящая работа совершенно не касается внутренних вопросов Чехословацкой республики. Но я думаю, тем не менее, что она имеет известные права на внимание передовых рабочих Чехословакии. Политические методы коммунизма интернациональны по своему существу. Нельзя делать правильную политику в Чехословкии, не имея ясного марксистского взгляда на причины разгрома китайской революции или великих стачек Великобритании и не создав себе правильного понимания центристской политики Сталина в обеих ее стадиях, т. е. 1925-[19]28 гг., когда он из оппортунистических посылок, общих всем эпигонам, делал чудовищно оппортунистические выводы, и 1928-[19]29 гг., когда, испугавшись последствий этой политики, он, под ударами нашей критики, открыл эру "левого курса", непродуманного, противоречивого, чреватого авантюрами и в то же время открывающего дорогу новому повороту вправо. Вопросы теории и стратегии Коммунистического Интернационала в эпоху эпигонов разобраны мною в моей "Критике программы Коминтерна"328. Настоящая работа посвящена одному из спорных вопросов, именно теории перманентной революции. Но вопрос этот усилиями моих противников и отчасти логикой самого положения так расширился, что включил в себя теоретические предпосылки почти всех других спорных вопросов. Вот почему без понимания происхождения и значения теории перманентной революции ни один мыслящий рабочий не может составить себе правильное представление о том глубочайшем сдвиге от марксизма к оппортунизму, который проделали эти эпигоны. Все это дает мне право надеяться, что предлагаемая книжка найдет своих читателей в Чехословакии. Л.Троцкий Константинополь, 17 декабря 1929 г. [Письмо В. Франку] 20 декабря 1929 г. Дорогой эсквайр! 1. Посылаю вам на всякий случай начало серии статей по французским делам: это составная часть моей предполагаемой книжки о "третьем периоде", как и статья моя об австрийском кризисе. Не знаю, удастся ли выпустить брошюру в целом. Пока что буду печатать отдельными статьями. 2. Я получил от тов. Берндля письмо, в котором он предлагает свои услуги в качестве переводчика, секретаря и проч. Это венгерский товарищ, судя по письму -- высокой квалификации. Жена его русская, врач. Вместе они перевели уже ряд произведений. О том, что я нуждаюсь или нуждался в немецком секретаре, он узнал от венгерского товарища, который был в Вене исключен из партии, как оппозиционер (я вас очень прошу как можно скорее навести необходимые справки об этом товарище). Я думаю, что в случае создания нами периодического органа он был бы в высшей степени полезен. Если вы еще в Берлине, необходимо вам немедленно вступить с ним в связь и написать мне все, что вы о нем узнаете, и какое впечатление произведет он на вас. Адрес сообщаю в конце письма. 3. Надеюсь, вы получили прошлое письмо, в котором я под влиянием быстрого испарения "фонда оппозиции" писал, что немецкий журнал можно было бы начать только при условии серьезной организационной и финансовой базы. Одной из проверок этой "базы" должна явиться история распространения моей брошюры о защите СССР. Будьте на сей счет тверды, как кремень. Надо навести порядок, иначе в Германии все будет безнадежно расползаться. [Л.Д.Троцкий] ПИСЬМО В "THE MILITANT"329 Уважаемые товарищи! Вы запрашиваете меня, какую фактическую "ценность" имеют обильные разоблачения Беседовского. Каюсь, я не читал их, так как первый попавшийся мне в руки фельетон показался мне пустопорожним. После вашего запроса я просмотрел несколько статей. Я не имею, конечно, никакой возможности проверить все его сообщения, так как ряд фактов, о которых он рассказывает, мне не известен даже понаслышке. Но я натолкнулся, по меньшей мере, на десяток фактов, которые известны мне самым непосредственным образом. О других же могу судить на основании знакомства с обстановкой, лицами и пр. В этих довольно все же широких пределах воспоминания Беседовского поражают своей фантастичностью, притом того особого типа, который у нас называется хлестаковским (по имени одного из героев Гоголя330, Хлестакова331). Это есть очень своеобразная лживость, в которой элемент личной заинтересованности сочетается с бескорыстной фантастикой, порождаемой отсутствием задерживающих центров. В ряде случаев измышления Беседовского имеют совершенно определенные низменные цели, т. е. рассчитаны на заказчика. Он стремится оказать услугу тем, которые хотели бы запутать отношения между Германией и СССР или вызвать разрыв между Москвой и Парижем. В то же время он хочет доставить аргументы наиболее воинственным элементам в Польше и в других пограничных государствах. Так как он, несмотря на свой внешним образом импозантный пост, играл в действительности роль третьего и четвертого ранга, то он пользуется для своих комбинаций жалкими крохами, падавшими к нему со столов, за которыми он сам не имел места. Но во многих случаях его фантастика бесцельна и свидетельствует скорее о расшатанности психики. Кстати сказать, мне пишут, что Беседовский до самого последнего времени не только входил в бюро коммунистической ячейки, но и играл одну из руководящих ролей в комиссии по чистке ячейки от... оппозиционеров. Самый подходящий для этого, как видите, человек! Этот факт бросает вместе с тем свет на ту политическую "эволюцию", которую проделал Беседовский -- даже не в 24 часа, а в гораздо более короткий срок. Л.Троцкий 21 декабря 1929 г. [Письмо В. Франку] 21 декабря 1929 г. Дорогой эсквайр! На сей раз у меня к вам дело вот какого порядка. Французские синдикалисты группы Монатта борются против вмешательства партии в жизнь синдикатов, ссылаясь при этом на слова Маркса о необходимости полной независимости профессиональных союзов. Слова эти цитируются по интервью, которое Маркс дал Либкнехту, кажется, для "Фольксштат"332. Вопрос этот стал во французском движении крайне боевым. Слова Маркса печатаются в органах синдикалистов огромными буквами на первой странице в качестве программного лозунга. С этим шарлатанством необходимо покончить во что бы то ни стало. Я хотел написать об этом статью, но я смутно помню этот эпизод. Необходимых материалов у меня нет под рукой, да и не хочется отрываться от других забот. Займитесь, пожалуйста, вы этим вопросом или сговоритесь с кем-нибудь другим, напр[имер], с Нойманом. Нелепо, конечно, по такому вопросу, отнюдь не теоретическому и отвлеченному, опираться на несколько слов Маркса из интервью в конце 60-х годов, игнорируя весь опыт мирового рабочего движения, которое только после того и развернулось. Этот аргумент, конечно, остается основным, но очень важно было бы осветить хотя бы вкратце ту обстановку, при которой Маркс давал свое интервью, и те тенденции, против которых он направлял его. Думаю, что Маркс не мог при этом не иметь в виду вмешательства либералов, филантропов333, оуэнистов334 в жизнь британских трэд-юнионов. Известно, с какой энергией Маркс поддерживал левое крыло чартистской партии, которая стремилась опираться на трэд-юнионы. Еще важнее было бы показать немецкую обстановку и сектантские тенденции лассальянцев335 в профессиональном вопросе. Маркс должен был их иметь первым делом в виду. С другой стороны, в рабочих организациях большое влияние имеет левая демократия. Дело шло таким образом, чтобы освободить пролетарские организации от опеки демократов и лассальянцев. Эти мои соображения имеют в значительной мере априорный и не вполне надежный характер. Я не сомневаюсь, что тема эта в свое время всесторонне разрабатывалась в марксистской полемике по вопросу о партийности или нейтральности профессиональных союзов. Можно найти, вероятно, поучительные статьи в "Нойе Цайт"336 за старые годы. По поводу интересующего нас интервью имеются несомненно исчерпывающие комментарии Рязанова, как "профессионалиста", с одной стороны, марксоведа -- с другой. Было бы очень хорошо, если б вы разработали эту тему для "Веритэ", начав с прямой полемики против злоупотребления марксовым интервью. Я попрошу Ранка337 приложить соответствующую цитату к этому письму. Если вы перечитаете мои тезисы по поводу французского синдикализма338, то вам будет совершенно ясно, в какую точку надо бить. Я ссылаюсь на эти тезисы, потому что вы, к сожалению, не можете следить за французской печатью. Указанной работой вы окажете несомненно ценную услугу французской оппозиции и движению в целом. [Л.Д.Троцкий] P.S. Мне приходит в голову еще следующее соображение: пожалуй, самое основное. Маркс не считал коммунистическую партию одной из партий буржуазного общества. Для Маркса коммунистическая партия была лишь сознательным выражением рабочего движения в целом. Вспомните известные слова "Коммунистического Манифеста" о том, что коммунисты не противопоставляют себя рабочему классу. Я думаю, что эту цитату надо привести и пояснить, особенно господам синдикалистам, которые в коммунизме видят одну из парламентских партий. [Л.Д.Троцкий] [Письмо В. Франку] 27 декабря 1929 г. Дорогой эсквайр! Отвечаю снова на ваше письмо No 8 по совокупности с только что полученным мною письмом No 9 (от 22 декабря). 1. Мне кажется, что из всей обстановки вытекает необходимость возвращения тов. Ландау в Вену для активной работы в Австрии. Если бы состоялось объединение с Фреем, то работа Ландау вне Австрии, может быть, могла бы облегчить слияние организаций на первых порах. Это, конечно, соображение второстепенное, но и оно сейчас отпадает. В Австрии положение остается кризисным. Положение коммунистов там благоприятное. Поле деятельности там для тов. Ландау более широкое, чем в Германии. Из всего этого вытекает, по моему, необходимость скорейшего его возвращения в Вену. В таком же духе высказывается и Росмер. 2. Вы ничего не упоминаете о распределительном аппарате в связи с моей брошюрой "О защите СССР". Ведь это же экзамен организации, в смысле ее способности поставить газету! Каковы точные финансовые итоги сего предприятия? 3. Вы пишете о недовольстве друзей по поводу того, что мою брошюру "Кто руководит Коминтерном?" издает "Акцион"339. Что же друзья предлагают вместо этого? Первоначально, месяцев 8 тому назад, предлагал издать эту брошюру, как и некоторые другие, Урбанс. Я, разумеется, немедленно согласился. Но он ничего не издал (не говоря уж о том, что его переводы ужасны). Что же вы предлагаете сделать другое? Опять издавать ее за счет фонда, т. е. бросать доллары в реку, которая называется Шпрее340? Фонд для этого недостаточно богат. "Акцион" издает брошюру за свой счет, без каких бы то ни было, разумеется, предисловий и проч. Специально написанное мною предисловие противопоставляет партийную точку зрения анархо-синдикалистскому отрицанию партии. Следовательно, все гарантии, и прежде всего политические, тут налицо. 4. Вы спрашиваете, какой смысл имеет переход к еженедельной газете? Мне кажется, что это имело бы большое значение, не только техническое, но и политическое. "Фольксвилле" просто отвлекает внимание левых рабочих от острых и спорных вопросов всякими злободневными пустяками, информацией, сенсацией, объявлениями и пр. Получается искусство для искусства и жизнь по инерции. В еженедельнике пришлось бы занимать оформленную принципиальную позицию по отношению ко всем вопросам. Здесь наш перевес сразу обнаружился бы. Читатели должны были бы сравнивать, размышлять и делать вывод. Наконец, переход на еженедельник означал бы фактическую ликвидацию плана "второй партии", и стало быть, нашу победу в этом принципиальном вопросе. Редакция еженедельника может быть построена гораздо свободнее и гибче, чем редакция "ежедневной" газеты. В еженедельной газете мы могли бы пойти на совершенно оформленную коалицию. Наконец, вы правы, что крушение Ленинбунда, при тупом и слепом упрямстве Урбанса неизбежное, было бы ударом и для нас. Более толковые патриоты Ленинбунда, даже из числа наших противников, не могут не видеть опасности полного краха. Надо предложить им якорь спасения: своевременный переход на еженедельную газету. 5. Нарисованная вами картина фактического положения показывает, что в настоящее время базы для самостоятельной газеты нет. Конечно, это не только финансовый вопрос, хотя и этот последний играет большую роль. Ваша примерная смета кажется мне совершенно нереальной уже по одному тому, что она рассчитывает на правильный доход от продажи. Вы при этом забываете образ брошюры: живые факты много ценнее кабинетных расчетов. Однако главный вопрос все-таки в слабости организационной базы. Вы пишете о большом количестве разбросанных, рассеянных, распыленных революционных рабочих. Это бесспорно. Но это значит, что должны быть и распыленные кадровые элементы. Имеем ли мы к ним пути? Не слишком ли ограничен наш горизонт тесными пределами Ленинбунда? Я вам послал адрес венгерского товарища. Познакомились ли вы с ним? Может быть, таких (или иных) одиночек в Германии немало. Очень желательно, чтобы вы расширили круг ваших знакомств и связей, пользуясь всякими зацепками (если вы еще в Берлине). Ставить еженедельник в Лейпциге совершенно невозможно. Ради чего это? Ради соблюдения лояльности по отношению к Урбансу? Нет, это слишком дорогая цена. Тогда уж лучше, как я и предлагаю, ставить коалиционный с ним еженедельник, а тем временем готовить базу -- более систематически и длительно -- для собственного издания. 6. Вы спрашиваете, почему я не откликаюсь до сих пор на немецкую декларацию и платформу? Я все это время был занят французскими делами. Завтра заканчиваю серию статей о положении французского рабочего движения -- в свете фактов и цифр, с одной стороны, теории "третьего периода", с другой. Только после этого я смогу перейти к немецким делам. Но и тут не обещаю очень скорых результатов, так как я сейчас по-настоящему приступил к своей книге о русской революции. 7. Не думаете ли вы, что книгу о "структуре системы послевоенного капитализма" мог бы издать Малик? Я считаю это вполне возможным и мог бы с ним об этом поговорить, если б вы мне конкретнее сообщили содержание книги. Лучше всего, если бы вы составили проспект на немецком языке. 8. Вы хвалитесь вашим завоеванием Изы Ш[трассе]... Гм! Я бы, знаете, голосовал против ее принятия в группу. Нельзя каждые два месяца переходить слева направо и справа налево. Надо за это публику наказывать. 9. Грустны ваши сообщения насчет организации распространения Бюллетеня. Я все же думаю, что это дело можно было бы поставить гораздо лучше именно из Берлина. 10. Мне не ясно, о каком хронологическом материале с 1903 до 1913 г. вы говорите. Язык, конечно, безразличен. 11. Вы явно недооцениваете наши кадры во Франции и их работу. Это очень серьезная группа. Редакция "Ля лютт де клясс" принесла нам четырех молодых образованных марксистов. Все они настоящие писатели. Организация систематически растет. Создались ценные группы среди иностранных рабочих (венгры, евреи). "Ля лютт де клясс" превращается в серьезный ежемесячник. Содержание каждого номера "Веритэ" пропускается, как пишет Навилль341, через решето: каждую неделю несколько десятков человек перебирают все вопросы по косточкам. Газета продается на собраниях и у входов. Навилль и Жерар342 были в связи с этим уже не в одной переделке. Им наносили колотушки, тащили в полицию и проч. После периода первых трений в центральном ядре установилась полная гармония. Организация парижского района приступила к выпуску прокламаций. Все в совокупности имеет обнадеживающий характер. Очень хорошо выглядит также американский еженедельник. [Л.Д.Троцкий] ОБЪЯСНЕНИЯ ПО ПОВОДУ ЗАЯВЛЕНИЯ ШУМАНА СУДУ (от 18 декабря 1929 г.)343 1. Прежде всего -- о присяге. Мне неизвестно, какова форма присяги в немецких судах. Если существует форма присяги для атеистов, то я готов под присягой показать, что Шуман мне не только не передавал своего проспекта, но что весь его образ действий был построен на моем незнакомстве с этим проспектом. Это будет видно из всего дальнейшего. 2. "Переговоры длились десять дней". Шуман действительно провел в Константинополе дней 8-10. Вызвано это было его стремлением во что бы то ни стало получить мою "Автобиографию". Шуман мне категорически заявил, что издательство Фишера, как строго антимарксистское и вынужденое считаться с реакционными тенденциями Гауптмана344, ни в каком случае не напечатает "Автобиографии", когда убедится в ее революционном характере. Он предложил мне это проверить путем телеграммы Фишеру. Так как ответ Фишера был невыгодным для Рейснера345, то он предложил дополнительные телеграммы, якобы в ограждение моих интересов. Телеграфная переписка с Берлином заняла около недели, чем и объясняется затяжка переговоров. В течение этих 8-10 дней Шуман заходил ко мне неоднократно, чтобы предложить новую телеграмму Фишеру или справиться, нет ли от Фишера ответа. Мы с ним разговаривали более или менее длительно несколько раз: я думаю, четыре-пять раз. Разговоры имели общий характер: о немецких издателях, о новых писателях и пр. Чисто деловые разговоры происходили в последние два дня, когда для Шумана стало ясно, что издательство Фишера от "Автобиографии" не собирается отказываться и что я, вопреки всем настояниям Шумана, не считаю возможным передать "Автобиографию" Шуману, после того как я в принципе согласился передать ее Фишеру. При наших разговорах с Шуманом -- длительность и значение которых Шуман явно преувеличивет -- никто не присутствовал. С содержанием разговоров были лишь знакомы моя жена и мой сын, находившиеся в соседней комнате. 3. Шуман явился ко мне не просто как издатель, а как издатель "симпатизирующий". Он привез мне свою книжку о К.Либкнехте со следующей надписью: Trotzky, dem Grossen, in dem gleichen Gefuhl der Vereheung und Bewunderung, mit der ich dies Buch ber Liebknecht geschrieben habe, berreicht vom Verfasser, Stambul, 25.III.[19]29. 346 Характер бесед Шумана со мною лучше всего характеризуется следующими строками из его позднейшего письма ко мне (Дрезден, от 16 мая): Brauche ich noch zu sagen, dass ich die Errinnerungen (Kerensky's) nie herausgegeben hatte, wenn ich sie vorher gekannt hatte? -- Jedes Wort hieruber durfte wohl gerade Ihnen gegenuber uberflussig sein, nach unseren Gesprachen und dem Liebknecht-Buch347. Для характеристики своего издательства Шуман привез мне тринадцать книг, тенденциозно подобранных. Они все стоят у меня на полке в том виде, в котором были привезены. Я их перечисляю: 1. Karl Liebknecht, von Harry Schuman. 2. Das Kaethe Kollwitz348 -- Werk. 3. Volk in Not, von Kaethe Kollwitz und Dr. Crede. 4. Bilder der Grostadt, von Frans Masereel. 5. Rings um den Alexanderplatz, von Heinrich Zille. 6. Spiesser-Spiegel, von George Gross. 7. Reise durch Russland, von Heinrich Vogeler-Worpswede. 8. Himmelhoch Jauchzend, von Ernst Haeckel. 9. Nietzsche349 und sein Werk, von Elisabeth Forster-Nietzsche und Henri Lichtenberger. 10. Mein Kampf um Wahrheit und Recht, von Emile Zola. 11. Frankreich und Deutschland, von Aristide Briand. 12. Stresemann350, von R. Freiherrn v. Rheinbaben. 13. Der Morgen, 50 Jahre Verlag Carl Reissner (Almanach) 351. 4. Утверждение Шумана, будто с этими книгами он передал мне проспект, в котором значится книга Керенского, не только ложно, но и выдумано им -- как я это докажу ниже -- только в самое последнее время. В письме от 16 мая 1929 г. Шуман указывает на то, что в альманахе его издательства "Дер Морген"352 Керенский сознательно не упомянут ввиду того, что Шуман считал вообще невозможным рекламировать книгу Керенского. Шуман не мог бы приводить этот довод, если бы он считал, что я знаком с его проспектом, где издательство делает Керенскому величайшую рекламу, как раз в связи с клеветой Керенского против Ленина, меня и других. В том же письме, в ответ на мои обвинения в умолчании о книге Керенского, Шуман отвечает, что он сделал это по соображениям "такта". Он и не подумал в том письме ссылаться на совершенную им будто бы передачу проспекта и на мое будто бы ознакомление с этим проспектом. Подобного рода ссылка в письме ко мне была бы настолько явной ложью, что могла бы только ускорить разрыв; между тем Шуман еще надеялся в этот момент на примирение, поэтому он ссылался не на передачу мне проспекта, а на "тактичную"... непередачу. О проспекте Шуман заговорил лишь тогда, когда дело перешло на судебные рельсы. Если бы Шуман заявил, что он прислал мне свой проспект из Дрездена в Константинополь еще до своей поездки, то я не решился бы это оспаривать, так как я получал тогда от разных издательств из разных стран десятки писем, проспектов, телеграмм, альманахов. В тот период я не мог отличать Шумана от всякого другого, столь же неизвестного мне издательства. На предложение Шумана приехать ко мне я ответил, как известно, отказом. Тем меньше я имел основания интересоваться его проспектом, если бы он мне был даже прислан. Но Шуман утверждает, что передал мне проспект лично в Константинополе вместе с книгами. Как отчасти показано выше и как будет еще видно далее, это противоречит всем фактам и письменным показаниям самого же Шумана. 5. Ставил ли я Шуману вопрос о том, издавал ли он книги, враждебные Советскому Союзу и большевистской партии? Такого прямого и формального вопроса я ему не ставил. Почему? Потому что все его поведение и подбор доставленных им мне книг исключали не только необходимость, но и уместность такого вопроса. Не лишнее будет сказать, что Шуман очень настойчиво подчеркивал, что изданные им книги о Бриане и Штреземане (для меня совершенно безразличные) -- негодные книги и для его издательства имеют случайный характер. Хотя, как сказано, я не ставил формального вопроса об издании враждебных Советскому Союзу книг, тем не менее я утверждаю, что Шуман не только умолчал о книге Керенского, но и сознательно ввел меня в этом пункте в заблуждение. Это вытекает не только из изложенных выше обстоятельств, но из нижеследующего эпизода, который один исчерпывает вопрос. Во время одной из первых бесед я сказал Шуману, что, поскольку я вынужден печататься не в коммунистических издательствах, я тем самым должен мириться, что в тех же издательствах выходят книги разных направлений, но, прибавил я, при выборе между разными буржуазными издательствами я, конечно, выберу такое, которое не ведет борьбы против Советского Союза и коммунизма. Это замечание было мною направленно не против Шумана, а скорее в его пользу: я хотел этим сказать, что, если издательство Фишера имеет действительно антимарксистский характер, -- издательство же Шумана, хотя и не политическое, относится с сочувствием к "миросозерцанию Либкнехта и Троцкого" (эту фразу Шуман повторял десятки раз), -- то я, разумеется, выберу издательство, не ведущее борьбы с коммунизмом и Советским Союзом. Шуман реагировал на это мое вскользь брошенное замечание очень активно; он сказал буквально или почти буквально следующее: "Я не только не веду борьбу против Советской Республики, но, наоборот, я издал книгу Гейнриха Фогелера353, которая исполнена горячей симпатии к Советской Республике". Шуман охарактеризовал при этом Фогелера как современного Христа и проч. Эта беседа, занявшая несколько минут, была целиком основана со стороны Шумана на моем неведении того, что он издал книгу Керенского. Умалчивая в этот момент о Керенском и выдвигая книгу Фогелера, Шуман сознательно и преднамеренно обманывал меня. 6. Упоминал ли Шуман в разговоре со мною о Штейнберге354 и возможном издании его книги? Я не могу ответить на это категорически, так как совершенно не помню подобного эпизода. Шуман называет Штейнберга моим смертельным врагом. Мне бы никогда такая характеристика не пришла в голову. Штейнберг был несколько месяцев народным комиссаром, затем вместе со своей партией порвал с нами. Он принадлежит несомненно к враждебному мне идейному течению. Но ведь в данном случае вопрос идет не о разногласиях, хотя бы и непримиримых, а о чудовищной клевете (подкуп немецким штабом). Если допустить, что Шуман упоминал о мемуарах Штейнберга, относящихся к тому периоду, когда Штейнберг работал в Совете народных комиссаров вместе с Лениным и со мною, то я никак не мог предполагать, что дело может идти о какой-либо враждебно-клеветнической книге, тем более, что издателем был Шуман, автор книги о Либкнехте, издатель книги "современного Христа" Фогелера, человек, сочувствующий "миросозерцанию Троцкого". В этом контексте эпизод со Штейнбергом, если он имел место, прошел для меня совершенно незамеченным. 7. Анжелику Балабанову я знаю в течение четверти века как человека идейного, честного и бескорыстного. Мы с ней глубоко разошлись и сейчас принадлежим к разным лагерям. Наши личные отношения лишены какой бы то ни было враждебности, наоборот, вполне доброжелательны. Предполагавшаяся книга Балабановой о Ленине355 (Шуман мне о ней действительно говорил) ни в каком случае не могла иметь в моих глазах ни враждебного, ни тем более клеветнического характера. Наоборот, свои переговоры с Балабановой Шуман приводил в связь с своей симпатией "миросозерцанию". 8. В том же заявлении Шумана суду (от 18 декабря) заключается целый ряд утверждений, не только не относящихся непосредственно к вопросу, но представляющих совершенно фантастическую ложь, и притом клеветнического характера. В первом параграфе Шуман сообщает, что до его прибытия в Константинополь я заключил договор с большим американским издательством, причем договор этот принес мне столь большой доход, что я снял виллу, в которой поселился с обширным персоналом, свободный от каких бы то ни было забот. До приезда Шумана я по телеграфу согласился дать американскому агентству (Consolidated Press; 19 Rue d'Antin, Paris) две серии статей, причем предупредил агентство, что гонорар предназначается мною целиком не для личных, а для общественных задач. Агентство внесло в Париже по указанному мною адресу (M-lle M. Thevenet, 187, Cite-Jardin, Les Lilas /Seine/ France) 10000 долларов. В Париже существует созданный по соглашению со мною комитет, который заведует распределением этой суммы для издания на разных языках марксистских произведений того направления, к которому я принадлежу. Из этой суммы я не воспользовался для личных надобностей ни одним долларом. Все это может быть подтверждено десятком свидетелей. 9. Совершенно верно, что прибывшие в Константинополь из Франции друзья, озабоченные моей безопасностью, сняли виллу на острове Принкипо, благоприятную с точки зрения личной охраны. В этой вилле, кроме моей семьи, с небольшими перерывами жило все время несколько семейств наших друзей. Если мое личное финансовое положение вообще может интересовать суд, то я готов дать исчерпывающие объяснения. Мне нечего скрывать. Я живу исключительно литературным заработком. 10. Шуман утверждает в том же первом параграфе, что он не мог ввести меня в заблуждение уже по тому одному, что я в своей жизни заключил бесчисленное количество договоров с издательствами. На самом деле до своего приезда в Константинополь я за всю свою жизнь не заключил ни одного договора с частным издательством, если не считать совсем незначительных договоров с русским издателем в годы моей юности. За последние тринадцать лет (до приезда в Константинополь) я никогда не получал никакого гонорара за свои книги и статьи, выходившие на многочисленных языках. Единственный гонорар, присланный мне Британской энциклопедией356 за статью о Ленине в 1926 г.357, я передал в пользу бастующих английских углекопов. С советским Государственным издательством у меня был генеральный договор на полное издание моих сочинений358. По этому договору я отказался полностью от авторского гонорара, который исчислялся многими десятками тысяч рублей -- в интересах удешевления моих книг. Все перечисленные мною факты могут быть без труда доказаны документально, как и при помощи неограниченного числа свидетелей. 11. В седьмом параграфе Шуман сообщает, будто я обязался перед советским правительством прекратить всякие отношения с некоммунистическими газетами и издателями. Во всем этом нет ни единого слова правды. Мои политические заявления, которые могут иметь прямое или косвенное отношение к этому вопросу, имели всегда гласный характер и все они напечатаны в "Бюллетене" русской оппозиции, выходящем в Париже и доступном всем. Никаких секретных переговоров с советским правительством у меня не было, никаких обязательств никто у меня не требовал, и никаких обязательств я никому не давал. Все это выдумано с начала до конца. Достаточно, впрочем, прочитать последние главы моей "Автобиогрфии", чтобы понять всю несообразность утверждения Шумана359. 12. Столь же основательно утверждение Шумана (со ссылкой на "Кассельскую народную газету"), будто из Москвы мне пригрозили в случае сохранения связи с буржуазными издательствами лишить меня доходов со стороны Государственного издательства. Политически совершенно юмористическое, это утверждение тем более нелепо, что, как сказано выше, я от Государственного издательства никогда никаких доходов не получал. 13. О существовании мемуаров Керенского я узнал впервые из телеграммы Ф.Пфемферта, полученной мною через несколько дней после подписания договора и после отъезда Шумана из Константинополя. О том, что в этих мемуарах имеется клевета на Ленина и меня, я узнал несколькими днями позже, из письма Пфемферта. Книгу Керенского я получил от Пфемферта в мае и немедленно по ознакомлении с ней написал Шуману письмо с требованием разрыва договора. Наконец, только в июне я получил от Ф.Пфемферта проспект Шумана с рекламой книги Керенского. 30 июня я ответил Пфемферту следующими словами: "Признаться, я совершенно потрясен той цитатой из шумановского проспекта, которую Вы мне сообщаете. Бесчестность этого человека, пожалуй, отступает назад перед его глупостью или, вернее сказать, легкомысленной наглостью". Эти строки явно свидетельствуют о том, что впервые я ознакомился с проспектом Шумана в июне. Вся переписка моя с Пфемфертом, устанавливающая приведенные выше факты, имеется у меня полностью. 14. Какой интерес у меня мог быть рвать с Шуманом? Правильно или неправильно, но я считал и считаю мой договор с ним в материальном смысле наиболее выгодным из всех, какие я заключил. Гипотеза Шумана, что я хочу порвать со всеми буржуазными издательствами вообще, опровергается фактами: только на днях я передал книжку "Что такое перманентная революция?" одному русскому и одному чешскому буржуазному издательству. У меня с американским издательством Бони договор на четыре книги, причем я совершенно не собираюсь с ним рвать, и т. д., и т. д. Следовательно, эта гипотеза отпадает. Остается единственное объяснение, то, которое соответствует действительности: решающим обстоятельством является для меня книга Керенского, заключающая клевету против Ленина, меня и других лиц. Как же можно логически, политически и психологически допустить, что я оставил бы без внимания эту клевету до подписания договора, если бы был знаком с ней? Между тем, в проспекте Шумана вся реклама книги Керенского построена именно на выдвигании его основной клеветы. Мне не нужно, кажется, доказывать, что вполне определенные взгляды и столь же определенные критерии имелись у меня и до визита ко мне Шумана в Константинополе. Значит, я не мог бы остаться равнодушным к проспекту ни одной минуты, если бы Шуман мне доставил его. Это суд должен ведь понять. Далее, если я не только получил от Шумана проспект, но и прочитал его -- по инициативе самого же Шумана -- то как объяснить, что в числе привезенных им мне тринадцати книг не было книги Керенского, т. е. той, которая была наиболее уместна, ибо сам Шуман претендовал в тот период на мою "Автобиографию"? Если я не придал, по словам Шумана, книге Керенского никакого значения, то почему Шуман, по его словам (см. письмо от 16 мая), считал необходимым умалчивать об этой книге "по соображениям такта"? 15. Я надеюсь, что д-р Франкфуртер внимательно прочитал чрезвычайно важное письмо Шумана ко мне из Дрездена, No 6, 16 мая 1929. Заявление Шумана суду находится в вопиющем противоречии с этим письмом, в котором Шуман тщательно подчеркивает, что явился ко мне не в качестве нейтрального издателя, одинаково готового издать и Керенского и Троцкого, а в качестве человека, "с восторгом", "с воодушевлением" писавшего свою книгу о Либкнехте и готового "на всю жизнь" вступить в связь с Троцким и поставить весь свой аппарат и все свои силы на службу делу распространения книг Троцкого в Германии. Все это подлинные выражения письма Шумана. Это ни в каком случае не может быть истолковано как условная вежливость коммерсанта. Такой саморекомендацией Шуман исключал возможность предположения с моей стороны, что он мог только накануне издать клеветническую книгу против того дела, которому служили Либкнехт и Ленин и которому служу я. Шуман подчеркивает свои многочисленные и длительные разговоры со мной, даже преувеличивая их удельный вес. Но этим он дает только лишнее показание против себя. Ведь в письме своем от 16 мая сам Шуман резюмирует содержание этих разговоров, вернее их общий дух, не в смысле разговоров нейтрального издателя с одним из случайных авторов, а в смысле особого духовного общения, основанного на исключительной нравственной симпатии и проч. и проч. Если даже откинуть патетические преувеличения стиля