Л.Троцкий. 30 января 1937 г. Приемы антисемитизма По поводу ареста моего младшего сына Сергея проскользнуло сообщение о том, что советская пресса разоблачает, что действительная фамилия арестованного не Седов, а Бронштейн. Сам по себе вопрос не имеет, казалось бы, никакого значения, но тенденция разоблачений совершенно ясна. Дело обстоит на самом деле следующим образом: с 1902 года я нес неизменно фамилию Троцкого. Ввиду моей нелегальности дети были при царизме записаны по фамилии матери - Седовы. Чтобы не заставлять их менять фамилию, к которой они привыкли, я при советской власти принял для гражданских целей фамилию Седова (по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены). Советский паспорт, по которому я, моя жена и наш старший сын были высланы за границу, выписан на фамилию Седовых. Сыновья мои, таким образом, никогда не назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию? Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звучания. К этому надо прибавить, что сын обвиняется ни более ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так ли уже это далеко от обвинения евреев в употреблении христианской крови? Л.Троцкий 30 января 1937 г. Конструкция процесса Сквозь умолчания и искажения официозных телеграмм ТАССа уже можно раскрыть действительную конструкцию процесса, по крайней мере в общих чертах. Кроме своей основной задачи: раздавить оппозицию, процесс должен был попутно расправиться с рядом руководителей советской промышленности, особенно военной. Все обстоятельства заставляют думать, что в военной промышленности обнаружены чудовищные злоупотребления, непорядки, обман государства. Весьма вероятно, что в этой атмосфере процветал иностранный шпионаж. Сам Пятаков, я не сомневаюсь в этом, не имел к хищениям и другим преступлениям того же рода никакого отношения. Но он - глава ведомства. У Сталина была, следовательно, полная возможность привлечь Пятакова к ответственности и расстрелять его. Хаос и злоупотребления в промышленности не новы для меня. Еще до обоих московских процессов я доказывал в своей книге "Преданная Революция", что режим бюрократического деспотизма не может не иметь гибельного влияния на плановое хозяйство, которое нуждается в свежем воздухе советской демократии, т. е. в критике и контроле. Военная промышленность - наиболее замкнутая и бесконтрольная область. Там все пороки произвола, фаворитизма и хищничества развернулись, несомненно, в наиболее отвратительных формах. Из 17 подсудимых 13 мне даже по имени не известны. Есть ли среди них прямые агенты Германии и Японии? Вполне возможно. Было бы невероятно, если бы Гестапо и токийский генеральный штаб не подкупали советских бюрократов. Во всяком случае, в числе подсудимых есть несколько человек, которые лично и персонально повинны в разрушении промышленности. Они руководствовались, главным образом, карьерными соображениями: дать как можно больше продукции, не заботясь ни об ее качестве, ни о судьбе машин, ни о жизни рабочих. Им грозили расстрелы. Задача ГПУ состояла в том, чтобы дело о злоупотреблениях в военной промышленности, на железных дорогах и пр. соединить с делом против троцкистов: классический метод судебной амальгамы. От преступных или небрежных руководителей промышленности, над головой которых уже висел дамоклов меч, ГПУ потребовало, чтобы они признали себя троцкистами, обещая им, разумеется, смягчение участи. С другой стороны, от бывших троцкистов (Пятаков, Радек и пр.), давно ставших моими заклятыми врагами, ГПУ потребовало, чтобы они, вопреки очевидности, объявили себя моими друзьями. Затем оставалось только установить связь этих мнимых "друзей", с одной стороны, с преступными руководителями военной промышленности, с другой стороны - со мной лично. Первая задача была легка, ибо соглашение и сговор между подсудимыми происходили в стенах ГПУ: показания дополнялись, согласовывались, исправлялись и переписывались, пока не была достигнута необходимая "гармония". Вторая часть задачи оказалась неизмеримо более трудной. Авиационная связь Как установить связь подсудимых с человеком, который живет за границей, на виду у общественного мнения, под контролем иностранной прессы и полиции и который к тому же постоянно излагает свои взгляды в книгах, статьях и письмах? Здесь оказалось наиболее деликатное звено всей цепи. Признаться в личной связи со мной поручено было двум невольным корифеям процесса: Пятакову, представителю индустриальной группы обвиняемых, и Радеку, на которого возложена была миссия дать политическое обоснование заговору. Великие замыслы часто разбиваются о маленькие препятствия. Радек показал, будто сносился со мной через некоего Владимира Ромма. Незачем сейчас возвращаться к смехотворному рассказу Ромма о свидании со мной ночью в неизвестном парке под Парижем, куда я, не боясь ни западни, ни провокации, явился будто бы на свидание с совершенно не знакомым мне человеком без охраны. Возьмем другое, гораздо более внушительное, на первый взгляд, свидетельство: именно, рассказ главного обвиняемого Пятакова о его специальной поездке ко мне в Норвегию для получения от меня инструкций в духе террора, саботажа и государственной измены. Средний человек, привыкший к мирным и спокойным отношениям, должен неминуемо сказать себе: не мог же Пятаков выдумывать на самого себя обвинения, которые грозят ему смертью! На этом простом соображении здравого смысла построен весь расчет организаторов процесса. Между тем тот же Пятаков нечаянно доказал, что дело идет о явном и неоспоримом подлоге. Пятаков прилетел ко мне будто бы в середине декабря 1935 г. на аэроплане из Берлина в Осло. Но власти аэродрома Осло после расследования официальных протоколов, заявляют на весь мир: ни один иностранный самолет не спускался на аэродроме Осло в течение всего декабря 1935 г.! ГПУ выбрало, как видим, плохой месяц. Я не знал еще этого факта, когда поставил свои 13 вопросов Пятакову и московскому суду290. Но я не сомневался тогда ни на минуту, что, если расчленить огульные лжесвидетельства на конкретные обстоятельства времени и места, то фальсификация должна неизбежно обнаружиться. Разумеется, не в СССР, где ГПУ немедленно расстреляет всякого, кто попытается представить какое-либо опровержение! Но я живу уже 8 лет за границей. Все обстоятельства, относящиеся ко мне, могут быть открыто и свободно проверены. В этом сила моей позиции, и в этом безнадежная слабость сталинской махинации, несмотря на ее грандиозный размах. Крушение подлога Раз не прилетал аэроплан из Берлина, значит Пятаков не имел со мной свидания и не получал инструкций; значит несчастный Пятаков солгал, т. е. повторил ложь, продиктованную ему ГПУ. Я не знаю, что теперь скажет Москва. Прокурор Вышинский со свойственной ему находчивостью может, конечно, сказать, что преступные инструкции Троцкого "известны" и из других источников, независимо от декабрьского полета Пятакова. Но если инструкции "известны", зачем Пятакову было ехать за ними? Зачем ему было лететь на воображаемом аэроплане? Кто поверит всей вообще исповеди Пятакова, если в простом и элементарном факте, который составляет основной узел его свидетельства, Пятаков солгал? Мало того: если ГПУ может принуждать Пятакова, старого большевика, члена ЦК, высокого администратора, к грубым лжесвидетельствам, то что же сказать о менее выдающихся обвиняемых? Беда Сталина в том, что ГПУ не может распоряжаться климатом Норвегии, международным движением аэропланов, а также движением моей мысли, характером моих связей и ходом моих действий. Вот почему грандиозный подлог, неосторожно поднятый под небеса, упал с несуществующего аэроплана на землю и разбился вдребезги. Но если обвинение в отношении меня, главного обвиняемого, вдохновителя, организатора, руководителя заговора, построено на грубом лжесвидетельстве, то чего стоит вся остальная стряпня? Ведь Пятаков сделал ложный донос не только на меня, но и на себя. То же самое относится и к Радеку. Все эти "лжетроцкисты" - в процессе 16-и, как и в процессе 17-и - служат только ступеньками, чтобы добраться до меня. ГПУ свалилось ныне со всех своих ступенек. Что же остается в конце концов от процесса? Остаются злоупотребления в военной промышленности, анархия на железных дорогах, фашистский или японский шпионаж и т. д. Но политическую ответственность за эти преступления несет, конечно, не троцкизм, а правящая бюрократия. Прибавим еще, что если я обвиняюсь в передаче преступных инструкций Пятакову, то арестованный ныне в Красноярске сын мой Сергей Седов, далекий от политики, безупречный инженер, обвиняется в том, что, выполняя инструкции Пятакова, он готовил массовое отравление рабочих... Что сказать по этому поводу? Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 30 января 1937 г. 13 расстелянных Сталин уступил мировому общественному мнению Радека, Сокольникова и еще двух обвиняемых, чтобы тем увереннее расстрелять остальных. После тех обвинений, которые он заставил обвиняемых возвести на себя, он не мог не расстрелять их. Он должен был расстрелять Пятакова уже для того, чтобы приостановить расследование о его поездке в Осло на воображаемом аэроплане. Он должен был расстрелять остальных, чтобы подкрепить свое право на расстрел Пятакова. Он должен был убить их, чтобы дать удовлетворение тому "общественному мнению" в СССР, которое он обманул и деморализовал. Обвиняемые, которых я знаю, - Радек, Сокольников, Пятаков, Богуславский, Дробнис, Муралов, Серебряков, - давно стали моими непримиримыми противниками и выступали на процессе, как мои заклятые враги. Но перед лицом всего человечества я восклицаю из глубины своей души: эти люди неповинны ни в одном из тех преступлений, которые ГПУ заставило их взять на себя. Эти люди - жертвы ужасающей политической системы, в которой не осталось больше ни совести, ни чести. Вдохновитель и организатор этой системы - Сталин. Имя Каина навсегда останется за ним. Л.Троцкий. Койоакан, 31 января 1937 г. Помилованные Радек и Сокольников пощажены. К тому времени, когда эти строки появятся в печати, известна будет окончательная судьба остальных. Трудно решить, однако, чья судьба лучше: расстрелянных или помилованных. В каждом из помилованных правящая верхушка видит опасность, своего рода разрывную бомбу: в тюрьме они могут раскрыть правду обо всей закулисной стороне процесса. Эта опасность будет становиться тем острее, чем больше развернется международная борьба за пересмотр московских амальгам. В 1931 году в Москве был разыгран процесс меньшевиков291, также полностью основанный на "добровольных" признаниях. Двое подсудимых, Суханов и Громан292, известные писатели, пользовавшиеся доверием и уважением, "признались" на суде в своей принадлежности к международному заговору вместе с Леоном Блюмом и другими вождями Второго Интернационала в целях организации военного вторжения в СССР. Суханов и Громан были "помилованы" и заключены в тюрьму. Однако обещанное вскоре освобождение не наступало. Обманутые жертвы ГПУ рассказывали в тюрьме всем, кому можно, о том, как у них исторгли ложные самообвинения и как им обещали полное освобождение. Суханов объявил голодовку, которая длилась несколько недель, после чего Суханов, как и Громан, исчезли из тюрьмы. Где они сейчас? Никто не знает. По всей видимости, во время подготовки процесса Зиновьева ГПУ попросту прикончило Суханова и Громана, дабы они не разоблачали механику "добровольных признаний". Не могли ли бы общества "Друзей СССР", "Лиги прав человека"293 и другие организации попытаться узнать, куда девались Суханов и Громан? Ждет ли Радека и Сокольникова лучшая судьба? Мы в этом не уверены. Радек не умеет держать секретов: это всем известно, а между тем каждое неосторожное слово Радека представляет собой огромную опасность для Сталина. Вот почему мы затрудняемся ответить на вопрос, чья судьба трагичнее: расстрелянных или помилованных. Л.Троцкий Койоакан, 31 января 1937 г. "Народ" требует казней Московская бюрократия мобилизовала сотни тысяч людей на Красной площади, чтобы торжествовать свою победу. В первые годы революции грандиозные манифестации действительно выражали настроение самих масс: лозунги, символы, восторг, как и гнев, - все было импровизировано, все шло снизу. Сейчас манифестации на Красной площади выражают лишь могущество бюрократии. Рабочий идет на демонстрацию так же, как и на работу, чаще всего под наблюдением тех же лиц и озираясь на тех же доносчиков. Еще в большей степени это относится к "единодушным" резолюциям, требующим головы всех обвиняемых и моей впридачу. Участие в официальных митингах уже давно имеет принудительный характер. В 1925-1928 гг. большинство рабочих, согласно популярному тогда выражению, "голосовало ногами", т. е. убегало с собрания до голосования. Но в следующие годы установлено было у дверей дежурство секретных агентов ГПУ: всякий, пытавшийся ускользнуть, лишался работы и нередко арестовывался. Немудрено, если все предлагаемые сверху резолюции принимаются "единогласно". Этим я вовсе не хочу отрицать того, что наиболее отсталые массы населения действительно обмануты московскими процессами при помощи монолитной прессы и монолитного радио и что Сталин, подражая методам Гитлера, не без успеха эксплуатирует "предвоенные" настроения в интересах личной диктатуры. Л.Троцкий Койоакан, 31 января 1937 г. Каганович предрекает мою гибель Каганович, шурин Сталина294, является несомненно одним из главных организаторов московских амальгам. (Сталин, естественно, предпочитает в таких острых случаях действовать через доверенное лицо). Каганович заинтересован к тому же в последнем процессе непосредственно, так как возглавляемое им ведомство, благодаря показным успехам и авантюристическим "темпам", стало ареной крушений и катастроф. Напомним еще раз, что побочной, но крайне важной задачей процесса было взвалить ответственность за все ошибки, неудачи и преступления бюрократии в области хозяйства на оппозиционеров, которые давно уже вытеснены из хозяйства и лишены даже куска хлеба. Каганович, лучше чем кто бы то ни было, знает, что обвинения против меня сфабрикованы в кабинете Сталина и что в этих обвинениях нет ни единого слова правды. Но именно поэтому Каганович кричал 29 января на московских собраниях: "Смерть Троцкому!" Если московская клика думает запугать меня такими угрозами и заставить меня замолчать, то она ошибается. Не потому, чтобы я недооценивал силы и средства ГПУ: нет, я очень хорошо понимаю, что убить меня из-за угла гораздо легче, чем доказать мою "связь" с Гитлером. Но есть обязанности, которые неизмеримо выше соображений о личной безопасности. Это знает каждый хороший солдат. А я - старый солдат революции. К тому же и успешное убийство не опровергнет моих разоблачений. У меня есть друзья. На свете немало мужественных и честных людей. Истина восторжествует! Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 31 января 1937 г. Я обвиняю Д.Притта и Р.Розенмарка Нсмотря на свои пышные титулы ("К.С., М.Р.")295, британский адвокат Д.Н.Притт есть "юридический" агент ГПУ. От всего мира Москва скрывала до последних дней предстоящий процесс Зиновьева-Каменева. Притта, наоборот, заблаговременно пригласили на этот процесс: уже до открытия бесчестной судебной комедии ГПУ не сомневалось, следовательно, в будущей благополучной "экспертизе" беспристрастного королевского советника. ГПУ не ошиблось. Еще не отзвучали выстрелы в затылок ложно осужденных 16 жертв ГПУ, как Притт опубликовал брошюру "The Zinoviev Trial"296, в которой самодовольство не способно прикрыть нечистой совести. Брошюра служит за границей главным средством защиты ГПУ и продается в разных странах по очень дешевой цене. Насколько дешево она обошлась Москве, вопрос особый. Еще хуже, если возможно, роль французского адвоката Розенмарка, который, неизвестно по какой причине выступил в качестве высшего авторитета по вопросам "революционного" судопроизводства и политической морали. Притт действует, по крайней мере, от собственного имени и берет на себя лично риск своей неблаговидной миссии. Розенмарк не имеет и этого "мужества": он действует под прикрытием французской Лиги прав человека (!). На страницах ее органа напечатан был 15 ноября 1936 г., во время моего заключения в Норвегии, беспримерно циничный "доклад" Розенмарка, оправдывающий жалкими софизмами московскую амальгаму в целом и заявляющий, что во всякой другой стране Троцкий был бы приговорен к расстрелу. Я заявляю: общественное мнение должно приговорить и приговорит г. Розенмарка к вечному позору! За свои тяжкие обвинения против Притта и Розенмарка я готов нести ответственность перед любым независимым судом, как и перед авторитетной международной следственной комиссией. Пусть международные агенты и "друзья" ГПУ всех родов оружия будут осторожнее: процесс против них открыт и будет доведен до конца! Л.Троцкий 1 февраля 1937 г. 11 час. Письмо Анжелике Балабановой Мексика, 3 февраля 1937 г. Милая Анжелика! Вчера получил Ваше письмо, прочитал его и, представьте себе, не понял, кто пишет; подписи не разобрал, показалось: "Ох! Ответьте!" Еще раз прочитал: почерк знакомый, слова знакомые, а догадаться не могу. Наконец, спохватился: да ведь это же Анжелика! И чистосердечно обрадовался, если вообще в это подлое время можно еще радоваться. Разумеется, я ни на минуту не сомневался, что в вопросе о борьбе со сталинскими гнусностями вы будете полностью и целиком с нами. Как раз после Вашего письма вскрыл другое письмо из Нью-Йорка, где говорится о Вас и немножко о Вашем... пессимизме. Этому письму я не поверил. Возмущение, негодование, отвращение - да. Пожалуй, временная усталость, - все это человеческое, слишком человеческое, - но я не верю, что Вы могли впасть в пессимизм. Это не в Вашей натуре. Что значит пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю обижаться? Надо ее брать, как она есть, и когда она разрешается необыкновенными свинствами, надо месить ее кулаками. Только так и можно прожить на свете. Да зачем Вам об этом говорить, милая Анжелика? Вы и сами об этом знаете. Главный вывод, по-моему, из всего происшедшего таков: надо строить на новом месте из свежих элементов, из молодежи. Вы упоминаете о Будине297, как о моем "личном друге". Тут недоразумение. Я видел Будина 30 лет тому назад на международном конгрессе, затем встречался с ним во время короткого пребывания в Соединенных Штатах. Только и всего. Он всегда стоял очень вправо от меня. Каково было его отношение к Октябрьской революции в первые годы? Не имею понятия. Предполагаю, что он должен был сильно приблизиться к Советскому Союзу в период его бюрократического перерождения. Никаких связей у меня с ним в эти годы не было (т. е. за эти 19 лет). Если московские процессы образумят его, я буду, конечно, рад. О Курте Розенфельде говорить не стоит: тут слишком пахнет бутербродом. Вы пишете, что Вам впервые в жизни "стыдно" за происходящее у нас. Чувство стыда испытываешь, когда считаешь данный круг, данную группу хоть немножко "своими". С этим чувством надо покончить. Бюрократия - чуждый и враждебный нам мир. "Стыдиться" за их сверхчеловеческие подлости мы можем так же мало, как за пьяные дебоши в непотребном заведении. Надо твердо прийти к выводу о необходимости строить новый чистый дом на новом месте, из новых кирпичей: тогда пройдет чувство "стыда" за обитателей старого дома, ставшего непотребным. У Натальи Ивановны грипп. Она Вам сердечно кланяется и обнимает Вас. Я также. [Л.Д.Троцкий] Непонятный полемический выпад г.Трояновского298 С величайшим изумлением я читаю в сегодняшних мексиканских газетах телеграмму из Вашингтона о направленной против меня полемической статье советского посла Трояновского, который утверждает, будто в своих сообщениях я сам "признал" существование заговора с целью убийства Сталина (!); будто я даже мотивировал необходимость этого заговора словами: "Единственное средство избавиться от Сталина есть убийство". Нужно было совершенно потерять равновесие - я говорю не о дипломате, а о журналисте Трояновском, - чтобы прибегнуть к такому неслыханному доводу. Нужно, далее, полное неуважение к американской печати, чтобы предположить, что она стала бы печатать сообщения, заключающие в себе прямой призыв к убийствам. На самом деле, в соответственном сообщении, как очевидно для всякого беспристрастного читателя, я разъяснял политическую психологию правящей группы. Сталин, писал я, считает себя несменяемым, бесконтрольным "вождем" совершенно так же, как Гитлер; Сталин полагает, что нет и не может быть никаких легальных средств для его смещения, что никакими конституционными или партийными средствами нельзя изменить ни политику, ни состав руководства. Поэтому, заключает он, оппозиция, если она хочет добиться своей цели, должна прибегнуть к террору. Всякая оппозиция состоит поэтому - для господ из ГПУ - из потенциальных террористов. Всякая политическая критика есть первый шаг к убийству Сталина и его сотрудников. После этого вступает в свои права Вышинский и отождествляет первый шаг с последним. Оппозиционеры автоматически приравниваются к террористам. Я говорил, следовательно, не о программе оппозиции, не о ее планах и тем менее о планах несчастных капитулянтов (Зиновьев, Пятаков и др.). Нет, я говорил только и исключительно о внутренней логике деспотизма, бонапартизма или сталинизма. Троцкисты (действительные троцкисты, а не подставные куклы ГПУ) вовсе не считают Сталина священным, незаменимым и пожизненным вождем. Рост благосостояния и культурности советских масс приводит их в непримиримое противоречие с бонапартизмом. В этом суть нынешнего кризиса в СССР. Перед лицом этого гигантского политического процесса, т. е. возрастающего антагонизма между народом и бюрократией, террористические акты представляют собой жалкие и бессильные авантюры отчаявшихся одиночек. Сталина может с успехом заменить Ворошилов, Ворошилова Каганович и т. д. Только движение самого народа может ликвидировать нынешний пагубный политический режим СССР. Русский царь был несменяемым и наследственным. Его министры были бесконтрольны. Часть русской интеллигенции считала, что избавиться от царизма можно только путем террористических актов (партия "социал-революционеров"). В свою очередь, царская бюрократия склонна была в каждом революционере видеть террориста. Только постепенно нам, русским марксистам, представителям рабочего класса, удалось в постоянной борьбе с террористическим авантюризмом, показать, что наш метод борьбы не имеет ничего общего с убийствами министров и вождей. Признаться, мне неясен сам источник ошибки журналиста Трояновского. Сам он, как и большинство нынешних советских послов и советских сановников в течение 1914-1920 гг., был непримиримым противником Ленина и Октябрьской революции. В годы гражданской войны г. Трояновский был одним из вождей меньшевистской партии. Но в отличие от партии эсеров, которая убила Володарского299, Урицкого300, ранила двумя пулями Ленина301, покушалась взорвать мой военный поезд и пр., меньшевики, и вместе с ними г. Трояновский, никогда не прибегали к мерам террора, несмотря на свою непримиримую вражду с советской властью. Значит, возможна оппозиция и без терроризма? Такова наша оппозиция - не против власти советов, а против бюрократического деспотизма, который задушил советы. Я не смею сомневаться в безукоризненном джентльменстве г. Трояновского как дипломата; но в области марксизма и журналистики он проявляет удручающее смешение понятий. И я позволю себе поставить вопрос: если г. Трояновский перед лицом мирового общественного мнения и демократической прессы позволяет себе столь неслыханное искажение моих ясных и простых слов, то что же делается в тайниках ГПУ, где работают Ежовы302, Ягоды и Вышинские? Трояновский ссылается далее на то, что, находясь на расстоянии 5 тысяч миль от Москвы, я не могу судить, были ли признания подсудимых исторгнуты при помощи моральных пыток или нет. Я не думаю, со своей стороны, что политическая проницательность и правдивость зависят от географических расстояний: в противном случае положение самого г. Трояновского тоже оказалось бы крайне неблагоприятным. Система моральных пыток началась не в 1936 г., а с конца 1923 года и в особо грубой форме с 1926 г. Я ее наблюдал очень близко. Я сам переживал ее изо дня в день. Я ее характеризовал в сотнях документов и статей. Многие из них напечатаны в "Бюллетене русской оппозиции", который издается за границей в течение 8 лет. Я могу прислать комплект г. Трояновскому, и он легко убедится, что в "Бюллетене" напечатаны многочисленные корреспонденции из СССР, особенно за период 1929-1932 [гг.], в которых подробно и точно рассказывается о тех моральных пытках, которым подвергались оппозиционеры, в частности Зиновьев, Каменев, И.Н.Смирнов и др. Кстати сказать, этот "Бюллетень" даст неоценимые материалы международной следственной комиссии. 4 марта 1929 года, когда еще и речи не было о будущих московских процессах, я, анализируя политику Сталина, писал: "Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр." Эти строки опубликованы 8 лет тому назад! С тех пор я не раз повторял свое предупреждение в печати. Московская фальсификация не застигла меня врасплох. Г[осподин] Трояновский в качестве журналиста лучше всего опроверг бы меня, если бы затребовал из Москвы ответы на 13 вопросов, предъявленных мною Пятакову, в частности и в особенности на следующий вопрос: на каком аэроплане Пятаков прилетел ко мне из Берлина в Осло в середине 1935 г., раз в этом месяце в Осло не прилетало вообще ни одного иностранного аэроплана? Каким образом, далее, подсудимый Гольцман видел в Копенгагене моего сына в ноябре 1932 года, тогда как французские дипломатические телеграммы и визы (у меня есть копии) неоспоримо доказывают, что мой сын находился в это время в Берлине? Г[осподин] Трояновский знает, что на показаниях Гольцмана и Пятакова держится вся моя связь с мнимыми заговорщиками. Ясный, точный ответ хотя бы на эти два вопроса произвел бы поэтому гораздо большее впечатление на общественное мнение, чем злоупотребление цитатами из моих сообщений. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф. 4 февраля 1937 г. Ответы на вопросы м[адам] Титайна303 1. Я считаю французскую публику достаточно интеллигентной, чтобы схватить на лету основную бессмыслицу московских обвинений. Политическая цель процессов - представить троцкистов тайными союзниками фашизма против демократий. Вместо доказательств применяется психотехника фашизма: непрерывность, монолитность и массивность лжи. Для французской публики, думается мне, небезынтересны были бы следующие факты. 13 декабря 1931 года Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом сделал следующее заявление: "Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам". Далее: "В политике СССР нет ничего такого, о чем можно бы сказать, что это является признанием версальской системы". "Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не станем". "Наши дружественные отношения с Германией остаются такими же, какими были до сих пор". Чтобы придать особый вес своим словам, Сталин прибавил: "Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать"304. Оба собеседника успели, как известно, изменить свои взгляды: Эмиль Людвиг из немца стал швейцарцем, а Сталин забыл о своих "симпатиях" к немцам, о своей вражде к версальской системе и вполне готов стать "гарантом Польши". Вопрос о том, какие политики краснеют и какие не краснеют, меня при этом не занимает. Я должен, однако, обратить ваше внимание на то, что до конца 1933 года московская пресса, а, следовательно, и ее тень, пресса Коминтерна, называла меня не иначе как "мистер" Троцкий и изображала меня британским и американским агентом. Я мог бы представить целый том собственных цитат. Вы можете поглядеть хотя бы на номер "Правды" от 8 марта 1929 года (он у меня в руках), где целая страница посвящена доказательству того, что я являюсь защитником британского империализма (тогда он еще в Москве не назывался "британской демократией"), в частности, устанавливалась моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем и даже его секретарем Бутби... в деле охраны версальского мира. Статья заканчивалась словами: "Ясно, за что платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!" Та же "Правда" от 2 июля 1931 года при помощи грубо подделанных факсимиле - вот эти факсимиле! - объявляла меня союзником Пилсудского и, так сказать, неофициальным... "гарантом Польши". Но есть факт еще более яркий: 24 июля 1933 года я въехал во Францию благодаря разрешению, которое дал мне тогдашний министр-президент Даладье. Дайте себе, пожалуйста, труд просмотреть тогдашнюю "Юманите", печать Коминтерна и советскую печать. Право, такая затрата времени вознаградится полностью! "Юманите" называла меня не иначе, как агентом французского империализма, в частности агентом радикал-фашиста Даладье и социал-фашиста Леона Блюма по подготовке военной интервенции в СССР. Сейчас это кажется невероятным! Но мы уже слышали от Сталина, что на свете имеются политики, которые сегодня забывают то, что говорили вчера и при этом... "даже не краснеют". Таким образом, обвинения против меня и моих сторонников были и остаются лишь отрицательным дополнением политических и дипломатических зигзагов Москвы. Сейчас, когда Сталин заботится о союзе с Францией, я неминуемо должен быть превращен в агента Германии и Японии. Все эти перемены моей политической ориентации происходят без малейшего участия с моей стороны. Но зато я всегда заранее предвижу и предсказываю их в печати. Московские процессы являются лишь драматической инсценировкой статей "Правды" и Коминтерна. Чтобы заставить людей поверить заведомой бессмыслице, Сталин расстреливает десятки ни в чем не повинных людей, доведя их предварительно инквизиционными методами до последней степени унижения. К сказанному добавлю: мой сын Сергей, молодой советский инженер, арестован по обвинению в подготовке... массового отравления рабочих. Одно это обвинение бросает трагический и в то же время разоблачающий свет на московские процессы и юстицию Сталина. 2. На ваш второй вопрос я дал подробный ответ в своей недавно вышедшей книге "Преданная революция", издание Грассе. Насколько я могу судить, книга вызвала к себе благожелательное внимание со стороны французского общественного мнения. 3. Является ли франко-советский пакт "счастливым" или "злополучным" для французского народа? Я не назову его ни счастливым, ни злополучным, но неизбежным. Кстати сказать, во время моего пребывания во Франции я в ряде статей, напечатанных в "Ентрансижан"305, "Оевр"306 и "Анналь", развивал мысль о возрастающей опасности миру со стороны Германии и Японии и о необходимости франко-советского сближения: как видите, я очень хорошо маскировал свой союз с Гитлером и Микадо. 4. Война порождается не конфликтом "фашизма" и "демократии", а более глубокими социальными причинами. Фашистская Италия может во время войны оказаться на стороне Франции. Точно так же и Польша. Нынешний Советский Союз не имеет ничего общего с демократией, ни буржуазной, ни пролетарской. Международные комбинации определяются экономическими интересами, а не политическими формами. Думаю ли я, что Европа идет к войне? Да, я так думаю. Только сами народы могут спасти себя и цивилизацию. 5. С Францией я был тесно связан в разные периоды своей жизни и вне Франции я продолжаю по возможности следить за французской литературой: в этой области гегемония Франции остается неоспоримой. Во время нашего интернирования в Норвегии мы прилежно читали с женой Жюля Ромена307, несравненного художника, и других французских авторов. Замечательная книжка А.Жида "Retour de l URSS"308 принесла мне большое нравственное удовлетворение. 6. Эволюция французской политики? На эту тему в Париже вышло собрание моих статей "Куда идет Франция?"309 Я остаюсь целиком на почве высказанных там воззрений. Я не был сторонником политики Леона Блюма в то время, когда сталинцы называли его "социал-фашистом". Я не являюсь сторонником Блюма и теперь, когда сталинцы стали его карикатурными последователями. 7. Сколько у меня сторонников во всем мире? Я затрудняюсь дать точные цифры, тем более, что в рабочем классе происходят ныне непрерывные сдвиги и, наряду с единомышленниками, имеются полуединомышленники, четверть-единомышленники и пр. Думаю, что сейчас дело идет о немногих десятках тысяч. Последние московские процессы нанесут, несомненно, смертельный удар Коминтерну и возродят марксистскую тенденцию, под знаменем которой я стою. 8. Мои проекты? Основной мой проект при приезде в Мексику состоял в том, чтобы клеветники и фальсификаторы оставили меня в покое. Но этот проект оказался неосуществимым. Вместо того, чтобы заниматься научной и литературной работой, т. е. прежде всего закончить свою книгу о Ленине, я оказался вынужден заниматься разбором московских подлогов. В ближайшее время выйдет моя книга о двух последних процессах и о моем интернировании с женой в Норвегии310. Я надеюсь вскоре вернуться к книге о Ленине. Одновременно с этим я хочу изучать испанский язык, историю и экономику Мексики. В этой прекрасной стране мы собираемся оставаться до тех пор, пока мексиканский народ готов будет оказывать нам гостеприимство. Л.Троцкий 11 февраля 1937 г. [Речь, адресованная митингу в Чикаго]311 Уважаемые слушатели, товарищи и друзья! Среди ваших ораторов имеются представители разных течений социалистической, коммунистической и демократической мысли Чикаго и Соединенных Штатов вообще. Я не сомневаюсь, однако, что подавляющее большинство среди вас, если не все, являются искренними сторонниками Октябрьской революции и непоколебимыми защитниками Советского Союза. Позвольте вам прежде всего сказать, что так называемые троцкисты в СССР, т. е. мои действительные единомышленники, а не мнимые "троцкисты" по назначению ГПУ окажутся в час опасности самыми надежными, самыми мужественными защитниками Октябрьской революции от покушений фашизма. На этих людей можно твердо положиться, это не чиновники, а революционеры, которые долгими годами тюрьмы и ссылки доказали свою преданность знамени и свою самоотверженность. Враги рабочего класса во всем мире пытаются использовать московские процессы для того, чтоб скомпрометировать не только Советский Союз, но и саму идею социализма в глазах народных масс. Такова, прежде всего, политика желтой печати Херста. Некоторые радикальные ханжи делают отсюда тот вывод, что надо отказаться от разоблачений и замолчать. Как будто дело в разоблачениях, а не в самих процессах. Как будто опасность состоит в диагнозе врача, а не в той болезни, которая втайне разъедает организм. Долой ханжество! Лечение социальных бедствий начинается с открытого высказывания того, что есть. Московских процессов нельзя вычеркнуть из истории. Они не упали с неба. Они не выдуманы Сталиным. Они порождены интересами и духом новой паразитической касты, которая угрожает всем завоеваниям величайшей из Революций и которая в то же время под фирмой Коминтерна разлагает мировое рабочее движение. Именно для того, чтобы оградить трудящиеся массы от разочарования, чтобы спасти честь социализма и его будущее, надо научить рабочих ясно различать глубокие внутренние противоречия в Советском Союзе: его великие завоевания и его варварское наследие; его социалистические возможности и его социальные язвы. Советская бюрократия говорит: "Государство - это я! Социализм - это я!" Мировая реакция пытается, со своей стороны, преступления бюрократии изобразить как преступления социализма. Мы, революционные марксисты, говорим: "Бюрократия - не революция, а болезненный нарост на революции". Причина нароста - в изолированности Советского Союза, в его отсталости, в бедности народа, в тяжких поражениях мирового пролетариата. Если дать этому наросту беспрепятственно развиваться, он высосет все живые соки организма и превратится в новый господствующий класс, который окончательно растопчет социальные завоевания Революции. Иные люди хотели бы вечно колебаться, чтобы не брать на себя ответственности. "Почему, - говорят они, - мы должны верить Троцкому больше, чем Сталину?" Такая постановка вопроса ложна в корне. Слепого доверия требуют тоталитарные режимы с непогрешимым "вождем" во главе: все равно, идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике Сталине. Я не требую доверия! Я предлагаю проверку. Путь проверки очень прост. Надо создать следственную комиссию из авторитетных представителей рабочего движения, научной мысли, юриспруденции, литературы и искусства. Я пользуюсь вашим митингом, чтобы повторить снова: если эта комиссия признает, что я прямо или косвенно виновен хотя бы в небольшой части тех чудовищных преступлений, которые Сталин пытается возложить на меня, - я добровольно отдамся в руки палачей ГПУ. Я вынужден, однако, предупредить вас заранее: Сталин этого вызова не примет. Он не может его принять. Он предпочитает нанимать бюрократов из Коминтерна и других субъектов с гибкой совестью для внесения заразы в умы. Но если Сталин отступит перед следственной комиссией, вы не отступите. Если Сталин неспособен доказать, что его обвинения правдивы, то мы можем доказать, что они ложны. Пусть слабонервные или слишком осторожные "друзья" СССР отходят к сторонке312! Они нам не нужны. Среди них много карьеристов и болтунов. Кто в критические моменты отходит в сторону, тот предает рабочее движение в трудные часы. Слава и честь тем искренним защитникам Советского Союза, которые смело и открыто выступают против преступлений советской бюрократии. Они завоюют доверие и уважение подавляющего большинства рабочих и честных граждан вообще. Они спасут для будущего знамя социализма, поруганное советской бюрократией. Они помогут советскому народу разбить новый деспотизм и восстановить рабочую демократию. Помочь народу можно только правдой. Граждане и друзья! Потребуйте властно создания международной следственной комиссии. Поддержите ее всем вашим авторитетом. Долой отраву лжи! Долой подлоги! Да здравствует правда! Да здравствует социализм! Л.Троцкий. 11 февраля 1937 г., Койоакан, Д.Ф. Крушение показаний Владимира Ромма Владимир Ромм, бывший корреспондент "Известий" в Вашингтоне, показал на последнем процессе, будто встретился со мной в аллее парка под Парижем. Американские агентства не дали в свое время деталей встречи. Московски