олетариата и крестьянства", как единственного средства очистить царскую империю от феодально-полицейского хлама, создать свободное фермерство и проложить дорогу развитию капитализма по американскому образцу. Формула Ленина представляла огромный шаг вперед, поскольку, в отличие от формулы Плеханова, правильно указывала центральную задачу революции, а именно демократический переворот аграрных отношений, и столь же правильно намечала единственно реальную комбинацию классовых сил для разрешения этой задачи. Но до 1917 г. мысль самого Ленина оставалась связана традиционной концепцией "буржуазной" революции. Подобно Плеханову, Ленин исходил из того, что только после "доведения буржуазно-демократической революции до конца" станут в порядок дня задачи социалистической революции, причем именно Ленин, в противовес сфабрикованной позже эпигонами легенде, считал, что после завершения демократического переворота крестьянство, как крестьянство, не сможет оставаться союзником пролетариата. Свои социалистические надежды Ленин возлагал на сельскохозяйственных батраков и полупролетаризированных крестьян, продающих свою рабочую силу. Слабым пунктом в концепции Ленина было внутренне противоречивое понятие "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Политический блок двух классов, интересы которых только частично совпадают, исключает диктатуру. Ленин сам подчеркивал основное ограничение "диктатуры пролетариата и крестьянства", когда открыто называл ее буржуазной. Он хотел этим сказать, что ради сохранения союза с крестьянством пролетариат должен в ближайшую революцию отказаться от непосредственной постановки социалистических задач. Но это именно означало бы, что пролетариат отказывался от диктатуры. В чьих руках должна была в таком случае сосредоточиться революционная власть? В руках крестьянства? Но оно меньше всего способно на такую роль. Эти вопросы Ленин оставлял без ответа до своих знаменитых тезисов 4 апреля 1917 г. Только здесь он впервые порвал с традиционным понятием "буржуазной революции" и с формулой "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Он провозгласил борьбу за диктатуру пролетариата, как единственное средство довести до конца аграрную революцию и обеспечить свободу угнетенных национальностей. Но режим пролетарской диктатуры по самой природе своей не может ограничивать себя рамками буржуазной собственности. Господство пролетариата автоматически ставит в порядок дня социалистическую революцию, которая в этом случае не отделена от демократической каким-либо историческим периодом, а непрерывно связана с нею, точнее сказать, органически вырастает из нее. Каким темпом пойдет социалистическое преобразование общества и каких рубежей оно достигнет уже в ближайший период, будет зависеть не только от внутренних, но и от внешних условий. Русская революция есть только звено международной. Такова была в основных чертах сущность концепции перманентной (непрерывной) революции. Именно эта концепция обеспечила Октябрьскую победу пролетариата. Но такова зловещая ирония истории: опыт русской революции не только не помог китайскому пролетариату, но наоборот, - в реакционно искаженной форме, - стал одним из главных препятствий на его пути. Коминтерн эпигонов начал с того, что канонизировал для стран Востока ту формулу "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", которую Ленин под влиянием исторического опыта признал негодной. Как всегда бывает в истории, пережившая себя формула послужила для того, чтобы прикрыть политическое содержание, прямо-таки противоположное тому, какому эта формула в свое время служила. Массовый, плебейский, революционный союз рабочих и крестьян, закрепленный через свободно избранные советы как непосредственные органы действия Коминтерн подменил бюрократическим блоком партийных центров. Право представлять в этом блоке крестьянство неожиданно получил Гоминьдан, т. е. насквозь буржуазная партия, кровно заинтересованная в сохранении капиталистической собственности не только на средства производства, но и на землю. Союз пролетариата и крестьянства был расширен до "блока четырех классов": рабочих, крестьян, городской мелкой буржуазии и так называемой "национальной" буржуазии. В таком блоке руководство не могло не принадлежать наиболее консервативной его части, т. е. буржуазии. Другими словами, Коминтерн принял отброшенную Лениным формулу только для того, чтобы открыть дорогу политике Плеханова, притом в наиболее зловредной, ибо замаскированной форме. В оправдание политического подчинения пролетариата буржуазии теоретики Коминтерна (Сталин-Бухарин) ссылались на факт империалистического гнета, который толкает будто бы к союзу "все прогрессивные силы страны". Но именно такова была в свое время аргументация русских меньшевиков с той разницей, что место империализма у них занимал царизм. На деле подчинение Гоминьдану китайской коммунистической партии означало разрыв ее с движением масс и прямую измену их историческим интересам. Так под непосредственным руководством Москвы была подготовлена катастрофа второй китайской революции. Многим политическим филистерам, которые в политике склонны научный анализ заменять догадками "здравого смысла", споры русских марксистов о природе революции и о динамике ее классовых сил казались простой схоластикой. Исторический опыт обнаружил, однако, глубоко жизненное значение "доктринерских формул" русского марксизма. Кто не понял этого еще и сегодня, того книга Айзекса может многому научить. Политика Коминтерна в Китае убедительно показала, во что превратилась бы русская революция, если бы меньшевики и эсеры не были своевременно сброшены большевиками. Концепция перманентной революции получила в Китае новое подтверждение, на этот раз не в виде победы, а в виде катастрофы. Было бы, разумеется, недопустимо отождествлять Россию и Китай. При наличии важных общих черт различия слишком очевидны. Но нетрудно убедиться, что эти различия не ослабляют, а, наоборот, усиливают основные выводы большевизма. В известном смысле царская Россия тоже являлась колониальной страной, и это выражалось в преобладающей роли иностранного капитала. Но русская буржуазия пользовалась неизмеримо большей независимостью от иностранного империализма, чем китайская: Россия сама была империалистской страной. При всей своей скудности русский либерализм имел значительно более серьезные традиции и опорные базы, чем китайский. Влево от либерализма стояли сильные мелкобуржуазные партии, революционные или полуреволюционные по отношению к царизму. Партия социалистов-революционеров сумела найти значительную опору в крестьянстве, главным образом, в верхних его слоях. Социал-демократическая партия (меньшевики) вела за собой широкие круги городской мелкой буржуазии и рабочей аристократии. Именно эти три партии - либералы, социалисты-революционеры и меньшевики - долго готовили и окончательно сформировали в 1917 г. коалицию, которая в тот период еще не называлась "народным фронтом", но несла все его черты. В противовес этому большевики, начиная с кануна революции 1905 г., занимали непримиримую позицию по отношению к либеральной буржуазии. Только эта политика, достигшая высшего своего выражения в "пораженчестве" 1914-1917 гг., и позволила большевистской партии завоевать власть. Отличия Китая от России: несравненно большая зависимость китайской буржуазии от иностранного капитала, отсутствие самостоятельных революционных традиций у мелкой буржуазии, массовая тяга рабочих и крестьян к знамени Коминтерна - требовали еще более непримиримой, если возможно, политики, чем в России. Между тем китайская секция Коминтерна по команде Москвы отреклась от марксизма, признав реакционно-схоластические "принципы Сунь Ятсена", и вступила в состав Гоминьдана, подчинившись его дисциплине, другими словами, пошла гораздо дальше по пути подчинения буржуазии, чем когда-либо заходили русские меньшевики или социалисты-революционеры. Та же гибельная политика повторяется ныне в обстановке войны с Японией. Каким образом вышедшая из большевистской революции бюрократия может применять в Китае, как и во всем мире, методы, в корне противоположные большевизму? Ответить на этот вопрос ссылками на неспособность или невежество тех или других лиц было бы слишком поверхностно. Суть дела в том, что вместе с новыми условиями существования бюрократия усвоила себе новые методы мышления. Большевистская партия руководила массами. Бюрократия стала командовать ими. Возможность руководства большевики завоевали тем, что правильно выражали интересы масс. Бюрократия вынуждена прибегать к командованию, чтобы обеспечить свои интересы против масс. Метод командования, естественно, распространился и на Коминтерн. Московские лидеры стали всерьез воображать, что могут заставить китайскую буржуазию идти влево от ее интересов, а китайских рабочих и крестьян - вправо, по диагонали, начертанной из Кремля. Между тем сама суть революции состоит в том, что эксплуатируемые, как и эксплуататоры, дают своим интересам наиболее крайнее выражение. Если бы враждебные классы могли двигаться по диагонали, не нужна была бы гражданская война. Вооруженная авторитетом Октябрьской революции и Коминтерна, не говоря уж о неисчерпаемых финансовых ресурсах, бюрократия превратила молодую китайскую коммунистическую партию в самый важный момент революции из двигателя в тормоз. В отличие от Германии и Австрии, где бюрократия имела возможность перелагать часть ответственности за поражение на социал-демократию, в Китае социал-демократии не было. Китайскую революцию монопольно погубил Коминтерн. Господство Гоминьдана на значительной части китайской территории было бы невозможно без могущественного национально-революционного движения масс 1924-[192]7 гг. Разгром этого движения, с одной стороны, сосредоточил власть в руках Чан Кайши, с другой, обрек Чан Кайши на полумеры в борьбе с империализмом. Понимание хода китайской революции имеет, таким образом, самое непосредственное значение для понимания хода японо-китайской войны. Историческая работа получает тем самым актуальнейшее политическое значение. Война и революция будут переплетаться в ближайшей истории Китая. Замысел Японии: закабалить навсегда или по крайней мере надолго гигантскую страну при помощи господства над ее стратегическими позициями, характеризуется не только жадностью, но и тупоумием. Япония пришла слишком поздно. Раздираемая внутренними противоречиями империя Микадо не может повторить историю британского восхождения. С другой стороны, Китай далеко ушел вперед от Индии 17-18 веков. Старые колониальные страны все с большим успехом ведут ныне борьбу за свою национальную независимость. При этих исторических условиях, даже если бы нынешняя война на Дальнем Востоке закончилась победой Японии и если бы самой победительнице удалось избежать в ближайшие годы внутренней катастрофы, - а и то, и другое ни в малой мере не обеспечено, - господство Японии над Китаем измерялось бы очень коротким периодом, может быть, лишь немногими годами, необходимыми для того, чтобы дать новый толчок экономической жизни Китая и мобилизовать заново его рабочие массы. Уже сейчас крупные японские тресты и концерны тянутся по следам армии, чтобы делить еще не обеспеченную добычу. Токийское правительство пытается в плановом порядке регулировать аппетиты финансовых клик, рвущих на части северный Китай. Если бы Японии удалось задержаться на завоеванных позициях в течение каких-нибудь десяти лет, это означало бы прежде всего лихорадочную индустриализацию северного Китая в военных интересах японского империализма. Быстро возникли бы новые железнодорожные линии, шахты, электростанции, горные и металлургические предприятия, хлопковые плантации. Поляризация китайской нации получила бы лихорадочный толчок. Новые сотни тысяч и миллионы китайских пролетариев были бы мобилизованы в кратчайший срок. С другой стороны, китайская буржуазия попала бы в еще бльшую зависимость от японского капитала и еще менее, чем в прошлом, оказалась бы способной стать во главе национальной войны, как и национальной революции. Лицом к лицу с иностранным насильником оказался бы численно возросший, социально окрепший, революционно возмужавший китайский пролетариат, признанный вождь китайской деревни. Ненависть к иностранному поработителю - могущественный революционный цемент. Новая национальная революция будет, надо думать, поставлена в порядок дня еще при жизни нынешнего поколения. Чтобы разрешить лежащую на нем задачу, авангард китайского пролетариата должен усвоить до конца уроки второй китайской революции. Книга Айзекса может послужить ему в этом смысле незаменимым пособием. Остается пожелать, чтобы она была переведена на китайский, как и на другиеиностранные языки. Л.Троцкий 5 января 1938 г. Койоакан [Письмо Д.Макдоналду7] Mr. Dwight MacLonald "Partisan Review"8 New York, N[ew] Y[ork]9 20 января 1938 г. Дорогой г. Макдоналд, Я буду с вами говорить с полной откровенностью, так как умалчивание или неискренняя полупохвала означали бы неуважение к вам и к вашему предприятию. Мое общее впечатление таково, что редакторы "Партизан Ревью" - способные, образованные и интеллигентные люди, но что им нечего сказать. Они ищут таких тем, которые неспособны никого задеть, но зато мало способны кому-нибудь что-нибудь дать. Я никогда не наблюдал и не слышал, чтобы группа с такого рода настроениями имела успех, т. е. завоевала влияние и оставила в истории мысли какой-либо след. Заметьте: я совершенно не касаюсь содержания ваших идей (хотя бы уже потому, что из вашего журнала я их не вижу). "Независимость" и "свобода" есть два пустых места. Но я готов допустить, что "независимость" и "свобода", как вы их понимаете, представляют какие-то действительные культурные ценности. Прекрасно! Но тогда нужно защищать их с мечом или, по крайней, мере, с бичом в руке. Каждое новое художественное или литературное направление (натурализм10, символизм11, футуризм12, кубизм13, экспрессионизм14 и пр. и пр.) начаналось со "скандала", било старую почтенную посуду и подставляло многим незыблемым авторитетам синяки. Это вытеквало вовсе не только из поисков рекалмы (хотя и в этом недостатка не было). Нет, у этих людей - у художников, как и у литературных критиков - было что сказать. У них были друзья, у них были враги, они боролись и именно этим доказали свое право на существование. Что касается вашего издания, то оно, кажется, главным образом хочет доказать свою респектабильность. Вы обороняетесь от сталинцев, как благонравные молодые люди, которых обижают уличные нахалы. "Зачем на нас нападают, - жалуетесь вы, - ведь мы хотим только одного: жить и жить давать другим?" Такого рода направление не может иметь успеха. Разумеется, есть немало разочарованных "друзей СССР" и вообще унылых интеллигентов, которые, обжегшись один раз, больше всего боятся ангажироваться. Эти люди будут вам посылать тепловатые и сочувственные письма, но они не обеспечат успеха журнала, ибо серьезный успех никогда еще не опирался на политическую, культурную и эстетическую дезориентацию. Я хотел бы надеяться, что это лишь временное состояние и что издатели "Партизан Ревью" перестанут бояться самих себя. Я должен, однако, сказать, что намеченный вами сборник отнюдь не способен укрепить эти мои надежды. Вы ставите вопрос о марксизме так, как если бы вы начинали историю с чистой страницы. Самое заглавие сборника звучит страшно претенциозно и в то же время бессодержательно. Большинство авторов, которых вы приглашаете, всем своим прошлым доказали - увы! - свою полную неспособность к теоретическому мышлению. Некоторые их них являются политическими покойниками. Как можно покойникам поручать решение того, жив ли марксизм? Нет, я категорически отказываюсь от участия в такого рода предприятии. Надвигается мировая война. Внутренняя политическая борьба во всех странах имеет тенденцию превратиться в гражданскую войну. Во всех областях культуры и идеологии действуют токи самого высокого напряжения. Вы же, видимо, хотите создать маленький культурный монастырь, оградившись от внешнего мира скептицизмом, агностицизмом15 и респектабильностью. Такое предприятие не открывает никаких перспектив. Весьма возможно, что тон этого письма поркажется вам резким, недопустимым и сектантстким. В моих глазах это было бы лишь дополнительным доказательством того, что вы хотите издавать мирный журнальчик, а не принимать активное участие в духовной жизни нашей эпохи. Если, наоборот, вы считаете, что мой "сектантский" тон не является препятствием для дальнейшего обмена мнений, то я целиком и полностю остаюсь к кашим услугам. [Л.Д.Троцкий] [Письмо руководству Революционной социалистической рабочей партии Голландии] Копия: Всем секциям Четвертого Интернационала с просьбой о напечатании. Редакциям DE NIEWE FAKKEL и DE INTERNATIONALE16 Уважаемые товарищи! Вы неоднократно оказывали мне честь, публикуя мои статьи. Я не сомневаюсь поэтому, что вы не откажетесь напечатать нижеследующее краткое письмо. С самого начала существования вашей партии я расходился с ее руководителями, и прежде всего с т. Снивлитом, по всем основным вопросам. Фактически руководство РСАП стояло все время в непримиримой оппозиции ко всем остальным секциям Четвертого Интернационала, причем в течение последних двух лет разногласия непрерывно обострялись. В полном согласии с подавляющим большинством нашей международной организации я считал и считаю гибельной политику Снивлита в области профессионального движения. Я считал и считаю, что отношение руководства РСАП к политике "Народного фронта" оставалось все время двусмысленным, т. е. прикрыто, а иногда и открыто оппортунистическим. Политика т. Снивлита в вопросе о ПОУМе находится в полном противоречии с азбукой классовой борьбы и причинила несомненный ущерб испанской революции и Четвертому Интернационалу. Политика т. Снивлита в русском вопросе была и остается ложной по существу и нелояльной по отношению к русским большевикам-ленинцам. Я считал и считаю оппортунистической парламентскую деятельность Снивлита. Я считал и считаю недопустимым совершенно нетоварищеское отношение руководства РСАП ко всем другим секциям и к Интернациональному Секретариату. Я считал и считаю, что во всех основных столкновениях т. Снивлита с Интернациональным Секретариатом политическая правота была целиком на стороне этого последнего. Интернациональный Секретариат десятки раз предлагал вашему Центральному Комитету открыть честную дискуссию по спорным вопросам. Вы упорно отказывались от выполнения этого элементарного долга по отношению к вашей собственной партии. Вместо дискуссии ваш Центральный Комитет прибег к исключению из организации действительных сторонников Четвертого Интернационала. Эта мера не может означать ничего другого, как подготовку разрыва с Четвертым Интернационалом и переход в лагерь "левых" социал-демократов, объединенных вокруг Лондонского Бюро. На свое последнее письмо т. Снивлиту от 2 декабря 1937 г.17 с запросом о том, намерена ли ваша партия участвовать в международной конференции, я не получил ответа. Еще важнее тот факт, что без ответа остались официальные запросы Интернационального Секретариата. Настоящее письмо, подводящее итог пятилетним попыткам сотрудничества, товарищеской критики, взаимного объяснения и сближения, имеет своей целью открыто сказать то, что есть. Каждый должен нести ответственность за свою политическую линию. Судить будут члены вашей партии и всех секций Четвертого Интернационала. С революционным приветом Л.Троцкий 21 января 1938 г. Койоакан Интернациональному Секретариату. По поводу карикатуры на пораженчество (Копия: всем секциям Четвертого Интернационала) В своем письме к товарищу Вану (2 января 1938 г.)18 я допускал возможность того, что в стенографическом отчете ("Case of Leon Trotsky") допущены какие-либо неточные выражения (у меня не было в тот момент книги под руками). Ни один здравомыслящий и добросовестный человек не станет к тому же искать ответа на основные проблемы нашей политики во время войны в беглом устном замечании во время недельных прений. Сейчас я, однако, с удовольствием вижу, что мой ответ Столбергу передан в стенограмме достаточно правильно и находится в полном соответствии с нашими программными тезисами ("Четвертый Интернационал и война"). Мне нет, однако, надобности возвращаться к этому вопросу. Товарищ Б.Ст[олберг] написал на эту тему по-немецки статью "К вопросу о задачах пролетариата в войне". Я самым горячим образом рекомендую эту статью вниманию всех товарищей. Так как статья не заключает в себе никакой "внутренней" полемики, то она, на мой взгляд, может и должна быть напечатана всеми нашими изданиями. Прекрасная статья товарища Б. Ст[олберга] снова показывает, что у нас выросли новые очень серьезные марксистские кадры. Меня лично эта статья полностью освобождает от необходимости полемизировать против новейших писаний т. Вареекена, в которых нет ничего, кроме схоластики и казуистики. По поводу статьи т. Б. Ст[олберга] я позволю себе только одно частное замечание. Б.Ст[олберг] проводит совершенно правильное принципиальное различие между революционным пораженчеством по отношению к собственному империалистическому правительству и актами прямого военного саботажа в интересах другой страны (рабочего государства, колониальной страны и пр.). Однако вряд ли правильно в число актов такого рода включать "массовое дезертирство". Дезертирство революционного характера может стать массовым лишь при условии огромного влияния революционной партии. Но такое состояние армии и страны уже само собою означало бы приближение или наступление революции. Вряд ли было бы в этих условиях допустимо отрывать революционный авангард армии от ее массы во имя эпизодической военной помощи военному государству или угнетенной стране. О "массовом дезертирстве" приходится в этом случае сказать то же, что и в других: оно либо невозможно, либо излишне и вредно. Я надеюсь, что немецкий текст статьи Б. Ст[олберга] разослан всем секциям и будет переведен на другие языки. Крукс 26 января 1938 г. Пятое колесо 8-17 декабря в Париже заседал конгресс так называемого Интернационала Рабочей Ассоциации (АИТ)19, представляющей анархо-синдикалистские группировки разных стран. Единственную серьезную секцию этого Интернационала составляет, как известно, испанская СНТ. Все остальные организации (шведская, португальская, французская, латиноамериканские) по объему своему совершенно незначительны. Разумеется, и малочисленная организация может иметь большое значение при условии самостоятельной революционной позиции, предвосхищающей будущее развитие классовой борьбы. Но, как видно из краткого отчета напечатанного в Информационном Бюллетене АИТ (No 67 немецкого издания), чрезвычайный конгресс в Париже закончился полной победой политики Гарсиа Оливера20, т. е. политики капитуляции перед буржуазией. За последний год в кое-каких анархистских изданиях, особенно во французских, встречалась робкая критика действий испанской СНТ. Основания для этой критики имеются вполне достаточные: вместо того, чтоб строить безгосударственный коммунизм, вожди СНТ стали министрами буржуазного государства! Это обстоятельство не помешало, однако, парижскому конгрессу АИТ "одобрить линию СНТ". В свою очередь вожди испанского анархо-синдикализма разъяснили конгрессу, что, если они изменили социалистической революции в интересах спасения буржуазии, то произошло это исключительно вследствие "...недостаточной солидарности международного пролетариата". Конгресс не выдумал ничего нового: все реформистские изменники всегда возлагали вину за свои измены на пролетариат. Если социал-патриоты поддерживают свой "национальный" милитаризм, то не потому, конечно, что они - лакеи капитала, а потому, что массы не созрели "еще для действительного интернационализма". Если вожди профессиональных союзов выступают, как штрейкбрехеры, то это потому, что массы "не созрели" для борьбы. О революционной критике на парижском конгрессе отчет не говорит ни слова. В этом отношении, как и во многих других, господа анархисты полностью имитируют буржуазных либералов. К чему посвящать чернь в разногласия среди высших сфер? Это может лишь потрясти авторитет анархо-буржуазных министров. Весьма вероятно, что в ответ на "левую" критику со стороны французских анархистов этим последним напомнили их собственное поведение во время империалистической войны. Мы уже слышали от кое-каких анархистских теоретиков, что во время таких "исключительных обстоятельств", как война и революция, приходится отказываться от принципов собственной программы. Подобные революционеры очень похожи на те непромокаемые плащи, которые пропускают воду только под дождем, т. е. в "исключительных" обстоятельствах, а в сухую погоду выполняют свои функции с полным успехом. Решения парижского конгресса стоят полностью на уровне политики Гарсиа Оливера и ему подобных. Вожди АИТ постановили обратиться ко Второму, Третьему и Амстердамскому Интернационалам с предложением о создании "единого международного антифашистского фронта". О борьбе с капитализмом ни слова! Средствами борьбы объявляются: "бойкот фашистских товаров" и... "давление на демократические правительства": самые надежные пути для освобождения пролетариата! Очевидно, с целью "давления" вождь Второго Интернационала Блюм стал премьером "демократической" Франции и сделал все, чтобы раздавить революционное движение французского пролетариата. Вместе со Сталиным Блюм помог Негрину-Прието при содействии Гарсиа Оливера задушить социалистическую революцию испанского пролетариата. Жуо принимал во всех этих операциях самое активное участие. Единый фронт трех Интернационалов для борьбы с революционным пролетариатом существует, таким образом, уже давно. В этом фронте вожди СНТ занимали не очень видное, но достаточно постыдное место! Парижский конгресс означает перенесение измены испанского анархизма на весь международный анархизм. Это нашло, в частности, свое выражение в том, что отныне генерального секретаря АИТ назначает испанская СНТ. Другими словами, генеральным секретарем будет отныне чиновник испанского буржуазного правительства. Господа анархистские и полуанархистские теоретики и полутеоретики, что вы скажете на все это? Согласны ли вы по примеру испанских анархо-синдикалистов играть роль пятого колеса в телеге буржуазной демократии? Многие из анархистов чувствуют себя, конечно, не совсем ловко. Но чтобы победить эту неловкость, они меняют тему разговора. Зачем, на самом деле, заниматься Испанией или парижским конгрессом АИТ, когда можно поговорить... о Кронштадте21 или о Махно22? Самые животрепещущие темы! Анархистский Интернационал не хочет, видимо, в своем разложении и упадке отстать от Второго и Третьего Интернационалов. Что ж, тем скорее честные рабочие-анархисты перейдут на позиции Четвертого Интернационала. Л.Троцкий 27 января 1938 г. Койоакан [Письмо Н.И.Седовой (23)] [12 февраля 1938 г.] Милая Ната, все благополучно, последнюю ночь (первую здесь) спал хорошо. Хозяева очень милы. Но задерживаться здесь очень все же не придется. Нужно думать "о будущем". Хорошо бы мне сюда: 1) пальто (если привезли), 2) мое cache-nez24, 3) мой пояс (опять болит поясница). Очень спешу: хозяин ждет. Обнимаю. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] [13 февраля 1938 г.] Милая Ната, здесь все хорошо. И хозяин, и хозяйка очень милы и заботливы. С этой стороны живу я не хуже, чем дома. Работаю с увлечением и успешно: немного напоминает времена тюремной одиночки, где тоже временами хорошо работалось. То, что я с Рэй25 закончил статью, вышло очень хорошо и кстати... Передай Рэй мой нежный привет, также Вану и Джо26 (без "нежности"?). Ты забыла уложить мою бритву, так что я не мог до сих пор побриться. Ну, да это ничего, отдых для кожи. Хозяин обещал дать свой прибор (ножички я получил, как и все остальное). Не знаю, что означает баночка с каким-то косметиком?.. До сих пор ни разу не гулял: нужно пальто, так как довольно холодновато. Об этом я уж писал. Новоприехавшие27 производят неплохое впечатление, особенно он, хотя он и не член орг[анизации]. Он, видимо, приехал, чтобы "убедиться". Надо, чтобы Джо немедленно дал ему мою статью о Кронштадте28 и прислал мне его отзыв (если возможно, критику, вопросы и пр[очее]). Самое лучшее, если бы они могли поселиться у нас. У них денег месяца на два, они хотели бы остаться месяца на три. Если бы они поселились у нас, у них хватило бы месяцев на 4-5. Вопрос об охране был бы разрешен, к тому же две машины - огромные преимущества, особенно в связи со вторым домом. Разумеется, надо проверить их (его) настроение, - он немножко похож на "аристократа". Если с этой стороны препятствий нет, то надо решать поскорее. Здесь, я думаю, я мог бы еще остаться дня два, maximum, три. Все-таки хозяйке хлопот со мной много. Как-нибудь ты дай понять, насколько я доволен и благодарен. А что предполагается дальше? По-моему, короткая поездка в Т.29, дня на два-три, а там уже решать, в зависимости от обстоятельств: возвращаться или ехать дальше. Письмо от Левы ты, конечно, читала: гораздо бодрее, чем прошлое. В-ра30, видимо, никак нельзя принимать. Как бы он не устроил какой-нибудь гадости Леве: напиши ему об этом немедленно. Как с зубным врачом? Меня что-то ломит сегодня вечером. Надеюсь, пройдет. Будь здорова. Обнимаю крепко. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] 15/II 1938 [г.] Милая Ната, сегодня мне доставили пальто, письмо и пр[очее]. У пальто рукава слегка коротковаты, но можно удлинить. Я принял бриллиантин за целебную мазь и намазал себе... нос. Как будто помогло, хотя щипало изрядно. До сих пор не выходил еще из комнаты, но умудрился немножко простудиться (писал возле окна). Сплю хорошо (со снотворным), но просыпаюсь в 7 ч., что в сущности нормально. Работаю хорошо, рукопись выросла втрое, выйдет изрядная брошюра31. План поездки меня пугает: будет дорого стоить. Ам[ерикан]цы не знают ни стран, ни отелей. Значит, нужно еще кого-нибудь взять (Kas[as]?!]. У ам[ериканцев] денег мало. Останавливаться в отелях с клопами... беда, хорошие отели стоят дорого. Г.32 предлагает еще такую комбинацию: съездить в Т[аксако] на несколько дней, потом опять вернуться к нему. Но я фактически совершенно привязываю его жену к дому: она не может выйти за ворота! Злоупотреблять этим невозможно. Свободно ли Т[аксако]? Если да, следовало бы отправиться в пятницу, что ли. До того времени я надеюсь закончить статью. Из Т[аксако] можно совершить еще двухдневную поездку, так что вместе составит около 2 недель. Надо отдавать письмо. Будь здорова. Обнимаю крепко. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо Н.И.Седовой] [16 февраля 1938 г.] Милая Ната, отвечаю тебе и Вану, чтобы не писать отдельно по-французски. Я представляю себе чрезвычайную трудность путешествия с двумя ам[ериканцами] и К[азасом]! - рестораны, отели, - никто ничего не знает, расходы огромные, во всем неопределенность; кроме того, изменение внешности, следовательно, последний ресурс становится известен К[азасу]. Вызывается ли все это необходимостью? По-моему, еще нет. Можно поехать на 3-4 дня в Т[аксако]. Если за это время не будет разрешена проблема с квартирантом, я смогу провести еще две-три ночи у Г[идальго] (или у Кр.33 одну, одну-две у Г[идальго], чтоб не слишком отягощать их). Сегодня 16. Можно бы выехать в Т[аксако] 18-го, оставаться там до 21 или 22-го, затем вернуться либо прямо на Av. Londres34, либо сюда, с тем чтобы домой поехать 24-25-го. Это выйдет гораздо дешевле и без ликвидации последнего ресурса (внешность). Больше всего меня пугают расходы, так как сведения из Н[ью]-Йорка неблагоприятные и будут ухудшаться (кризис!). Кроме того, не надо забывать подозрений против Каз[аса]. Многие полицейские могут по Каз[асу] узнать меня (да он и не будет скрывать от полицейских). Если ехать, то только со своими. Но один мекс[иканец] необходим. А его нет (подходящего). Вот почему я против путешествия вообще, особенно же с Каз[асом]. Но я до сих пор не вижу, свободно ли Т[аксако]? Туда можно бы поехать с двумя амер[иканцами], Джо и Каз[асом], пустив слух, что мы поехали в Мичуакан35. Ехать ли тебе в Т[аксако]? Есть доводы за и против. Решай сама. Покупать мне ничего не надо. Спешу кончать, чтоб передать Г[идальго]. Будь здорова. Крепко обнимаю. Твой [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Зборовского и Л.Эстрин Л.Д.Троцкому] Париж, 17 февраля 1938 г. Дорогой Лев Давыдович, Очень тяжело Вам писать сегодня, Вы можете себе представить наше состояние и все то, что мы пережили за последние дни. Мы - ближайшие друзья Левы (Этьен и Леля) - находились все время в клинике. Вы, вероятно, знаете краткие подробности по телеграмме36, и поэтому мы хотим Вам обо всем написать. Подробное экспозе37-38 врача, постоянно пользовавшего Леву, при сем прилагается. Врач этот - невестка Лели, опытный специалист по внутренним болезням (немецкой школы). Как Вы понимаете, самым серьезным вопросом был вопрос о его безопасности в клинике. Поместить его в официальный французский госпиталь было невозможно, так как он должен был бы там предъявить свои бумаги, и инкогнито его было бы моментально раскрыто. Пришлось остановиться на частной клинике. Перевозить пришлось очень срочно, так как требовалась немедленная операция. Врач Левы, отдавая себе отчет в сложности положения его, после долгих розысков вместе с Жанной выбрал клинику Мирабо, куда Лева был немедленно перевезен и помещен под именем Мартен. В тот же вечер операция была произведена одним из лучших парижских хирургов - доктором Тальгеймером, сотрудником проф. Госсе. Кроме того, при операции присутствовали: ассистент-хирург доктор Симков, французский врач русского происхождения (только ему одному было сообщено врачом Левы имя пациента). Сделано это было потому, что он пользуется абсолютным доверием и что он должен был все организовать в клинике), постоянный врач Левы и директор клиники, дававший наркоз. Операция прошла хорошо, у него даже не было рвоты после наркоза. Первые четыре дня прошли нормально, его навещали ежедневно три врача, Жанна бывала ежедневно и Леля была три раза. Он был немного слаб, но настолько рассчитывал на свои силы, что условился в воскресенье (6.2.) с Лелей, что она с Этьеном придет в понедельник, после обеда, чтобы обсудить все срочные дела. Как вы увидите из приложенного экспозе, положение резко изменилось к худшему в ночь с воскресенья на понедельник. Несмотря на ряд принятых экстренных мер (переливание крови, вторая операция и т. д.), спасти его не удалось, и он скончался в среду, 16 февраля в 10.56 утра. Во вторник и в среду, в качестве обсерватора39 со стороны организации при совещаниях врачей присутствовал и доктор Розенталь, отец Жерара. Рус просил его пригласить. Когда Лева заболел, Жанна потребовала, чтобы никому из товарищей не было известно о болезни Левы, опасаясь, что могут узнать его местонахождение. Несмотря на это, Этьен конфиденциально поставил в известность Кларта40, как члена С.И.41 (9.2, - т. е. в день первой операции). Когда положение ухудшилось, мы во вторник официально поставили в известность обо всем Кларта и просили его предупредить ответственных товарищей. Во вторник же вечером Жанна вызвала Р.М[олинье], который оставался в клинике и взял Ж[анну] под свою опеку. В среду в клинике появились, с одной стороны, Анри [Молинье] и Брош, а с другой, Жерар (который был и накануне), Кларт, Боатель42, Про (Б. из Грен[обля])43, Маргарита Росмер. Так как уже во вторник появились некоторые сомнения относительно правильности хода болезни44 (Жанна допускала возможность отравления, несмотря на категорические уверения всех врачей, в том числе и старика Розенталя, что это совершенно исключено), и для подтверждения правильности диагноза все сошлись на том, что должно быть сделано вскрытие. Анри М[олинье] предложил, чтобы мы занялись организацией вскрытия, похорон и т. д., а они займутся Жанной. Эта часть была поручена Кларту и Жерару. Жанна вместе с обоими М[олинье] ушла и через некоторое время вернулась обратно. Анри М[олинье] сообщил, что у Жанны имеется последняя воля Левы. Собравшимся ответственным товарищам из ПОИ45 (мы оба также присутствовали) Р.М[олинье] предъявил последнюю волю Левы, датированную 9-м февраля, в день операции, написанную им собственноручно, но чрезвычайно неровным почерком. На основании этой последней воли все вещи, принадлежащие Леве, включая и документы, являются собственностью Жанны. Наши товарищи были потрясены этим завещанием, да и мы были очень удивлены, так как у нас неоднократно были разговоры с Левой на эту тему. Дело в том, что Лева нам заявил полгода тому назад, что он составил завещание, в котором указано, что собственником всех его архивов являетесь Вы. Передавая архивы в руки Жанны, находящейся всецело под влиянием группы Мол[инье], он лишил организацию всякого контроля над судьбой этих документов. Надо заметить, что Анри М[олинье] сразу же сказал, что все будет отправлено Вам, но мы лично, зная М[олинье], не можем иметь полной уверенности в этом. Во всяком случае доступ к тем бумагам, которые находятся в ведении Жанны, для нас закрыт. Мы, как ближайшие сотрудники Левы, можем дать Вам полный отчет о документах, оставшихся после Левы. 1. Главный архив Левы, состоявший из оригинальных документов, связанных с Вашей и его деятельностью (весь старый архив) находится в надежном месте, переданный теперь в ведение Жанны (на основании последней воли). 2. Весь материал, связанный с процессами - документы, газетные вырезки, переписка со всеми комитетами по делам процессов; все издательские дела; частная переписка Левы (также вся переписка его с Н.И.[Седовой]); адреса, некоторые особо секр[етные] вещи; копия переписки Вашей с Вл[адимиром] Иль[ичем]; комплекты "Правды", начиная с 1933 г.; манускрипты "Преданной революции" и "Преступлений Сталина" и разных статей Ваших - находятся сейчас также в ведении Жанны. 3. Архив, опись которого при сем прилагаем, является текущей перепиской за последние два года, находится в надежном месте в нашем ведении (Жанне о существовании этого архива неизвестно). 4. Ваша переписка с Р.М[олинье], Франком и др., а также папки со старыми издательскими делами, предназначенные Левой для пересылки Вам, также находятся в нашем ведении (Ж[анне] неизвестны). 5. Вся администрация "Бюллетеня" (переписка, картотека, адреса и т. д.) в нашем ведении (Ж[анне] неизвестна). О существовании всех этих архивов мы поставили в известность Политбюро и С.И. (Мы забыли еще упомянуть, в пункте 2, что там имеется важный материал о ГПУ, который Лева собирал на основании рассказов знакомых). Для составления описи материалов пп. 1 и 2 Политбюро предлагает организовать комиссию из трех человек: один представитель С.И., оди